Масштабная философская серия "Слово о сущем" была учреждена Санкт-Петербургской издательской фирмой АИЦ "Наука" РАН в начале 1990-х годов. Книги этой серии выгодно отличают добротная коленкоровая обложка с серебряным тиснением, портрет автора на фронтисписе, неизменная ленточка-закладка (вообще ляссе большая редкость в современных изданиях). Серия открылась переизданием сочинений Г. В. Ф. Гегеля - "Феноменология духа", "Лекции по философии истории", "Лекции по истории философии" и др. За ними последовали сочинения русских философов, давно ставшие библиографической редкостью: "О понимании" В. В. Розанова, "Предмет познания" и "Душа человека" С. Л. Франка, "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека" И. А. Ильина, а также работы современных русских философов и историков философии, в частности, В. В. Бибихина и И. И. Евлампиева. Подлинную славу серии составили первые издания на русском языке классиков западноевропейской мысли - 2 тома "Философии откровения" Ф. В. Й. Шеллинга, "Картезианские размышления" Э. Гуссерля, "Ресентимент в структуре моралей" М. Шелера, "Рабочий" Э. Юнгера, "Моральное сознание и коммуникативное действие" Ю. Хабермаса и др. Сейчас серия "Слово о сущем" насчитывает уже более 50 томов. О некоторых из них ниже.

Булгаков С. Н. Философия имени

СПб.: Наука, 1999

"Философия имени" Сергея Николаевича Булгакова позволяет прикоснуться к самой сути религиозно-философских исканий первой трети XX века. Столкнувшись с традиционной проблемой соотношения между философией и догматикой, Булгаков начинает движение в строго научном поле, но затем достигает границ философского языка и в итоге отдает предпочтение догматическому богословию, в котором, согласно общему убеждению, христианское вероучение может быть выражено наиболее точно. "Философия имени", начатая еще в годы гражданской войны, была закончена только в 1942 году и впервые опубликована в парижском издательстве "Ymca-Press" в 1953-м. Толчком к написанию исследования послужила работа философа в качестве секретаря подкомиссии на Московском соборе 1917 года, призванной рассмотреть теоретическую сторону имяславия - почитания Имени Божьего. Эта работа питалась не только специфически богословским интересом, но и сознанием всеобщего кризиса европейской культуры, проявлявшего себя, в частности, в забвении "священных имен". Такой постановкой вопроса автор никоим образом не собирался воздвигать священную ограду вокруг русского философствования, а наоборот, принимал вызов эпохи, делая одно дело вместе с крупнейшими философами Западной Европы. Неслучайно первая глава книги впервые вышла под немецким названием "Was ist das Wort?" в сборнике в честь ведущего чешского феноменолога, ученика Гуссерля Т. Г. Масарика, где были также опубликованы статьи Л. Брюнсвика, Б. Кроче, Н. Лосского и других известных ученых.

Согласно Булгакову, слово не возникает из познания в качестве его результата. Продуктом познания является мысль, но рождается она лишь при посредстве осмысленного слова: слово есть "клетка мысли". Учение о слове как "первоэле-

стр. 18

менте мысли" вписывалось в лингвистический переворот, осуществленный в европейской философии в первой половине XX века. В эпоху девальвации слова и низведения его до уровня простого знака Булгаков последовательно осуществлял онтологизацию языка, придание языку бытийного веса. Слово есть мир, ибо это он себя мыслит и говорит, однако мир не есть слово, точнее, не есть только слово, имеет бытие еще и металогическое, бессловесное. Слово космично в своем естестве, ибо принадлежит не сознанию только, где оно вспыхивает, но бытию. Такой подход к языку в известном смысле предвосхитил позднюю философию М. Хайдеггера с его тезисом "язык есть дом бытия", равно как и философскую герменевтику Х. - Г. Гадамера. В этом смысле "Философия имени" Булгакова остается не только великолепным памятником русской религиозной философии, но и образцом подлинно европейской и открытой мысли.

А. В. Михайловский

Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. Тотальная мобилизация. О боли. Из переписки по поводу "Рабочего"

СПб.: Наука, 2000

"Рабочий" Эрнста Юнгера, этого "спорного классика" современной немецкой литературы, вышел спустя восемь лет после публикации первого русского перевода его фантастического романа "Гелиополис" (в сборнике: "Немецкая антиутопия". М.: Прогресс, 1992). Примечательно, что с перевода в 2000 году самого известного философско-политического трактата германской "консервативной революции" началась настоящая "рецепция" Эрнста Юнгера в России: на "Рабочего" уже ссылаются историки немецкой философии, политологи и социологи, ищущие объяснения общественным процессам в нашей стране. Теперь на российском книжном рынке можно приобрести и знаменитые художественные произведения Юнгера - дневник Первой мировой войны "В стальных грозах" и дневник Второй мировой войны "Излучения" ("Владимир Даль", 2000 и 2002), а также написанное в духе "магического реализма" эссе "Сердце искателя приключений" ("Ад Маргинем", 2004).

Эрнста Юнгера можно с уверенностью назвать "современником XX столетия". Он родился в 1895 году и умер в 1998-м. Он был не просто рядовым немецким писателем, а знаменитым европейцем. К нему в швабскую деревню Вильфлинген по случаю 100-летнего юбилея приезжали канцлер Германии Г. Коль и президент Франции Ф. Миттеран. Добровольцем Эрнст Юнгер принял участие в Первой мировой войне. В 1920 году блестящий офицер, получивший на фронте 14 ранений и награжденный прусским орденом "За заслуги", выступил на литературном поприще с военным дневником "В стальных грозах", который сразу выдвинул его в первый ряд немецких литераторов (пафос молодого писателя-фронтовика во многом напоминал пафос русского акмеиста Н. Гумилева). В годы Веймарской республики Юнгер опубликовал несколько книг о войне ("Борьба как внутреннее переживание", "Огонь и кровь") и заявил о себе как яркий публицист, критиковавший Версальский мир и буржуазно-либеральное государство с позиций "консервативной революции". "Новый", или "солдатский национализм" Юнгера был частью идеологического течения в Германии, которое отталкивалось от духовно-исторического переживания войны и открывшегося в нем опыта единой нации, чаемой опоры в мире рушащихся европейских ценностей. Юнгера хотели видеть в своих рядах коммунисты, национал-большевики и национал-социалисты, но писатель в конце двадцатых годов резко размежевался с политикой, выбрав позицию наблюдателя современности.

стр. 19

Большое эссе "Рабочий. Господство и гештальт" увидело свет в 1932 году. В чем заключался диагноз Юнгера, поставленный им европейской действительности в ту эпоху, когда модернистский проект во многих странах достигал своего завершения? На смену "эпохе бюргера" приходит "эпоха рабочего". Лицо эпохи рабочего определяется техникой или "тотальной мобилизацией", имеющей планетарный размах. Техника создает радикально новые условия для человеческой деятельности - условия той новой мировой действительности, которой присущ "тотальный рабочий характер".

Консервативная критика первых десятилетий XX в. представляла технику либо как внешний инструмент, либо как демоническую силу. По Юнгеру, лишь рабочий как "гештальт", или тип (в противоположность буржуазному индивиду), имеет метафизическое отношение к технике. Техника - это тот способ, каким гештальт рабочего мобилизует мир. Та мера, в какой человек решительным образом становится в отношение к ней, та мера, в какой она не разрушает его, а ему содействует, зависит от той степени, в какой он репрезентирует гештальт рабочего. Техника в этом смысле есть владение языком, актуальным в пространстве работы. Точность юнгеровских описаний социальной действительности в сочетании с мастерским владением языком открывали большие перспективы и для отчеканенных им слов. "Гештальт рабочего", "органическая конструкция", "тотальная мобилизация" - вот лишь самые яркие примеры. В этом абсолютном использовании потенциальной энергии, превращающем воюющие индустриальные державы в некие вулканические кузни, быть может, всего очевиднее угадывается начало эпохи работы - оно делает мировую войну историческим событием, по значению превосходящим Французскую революцию. Доя развертывания энергий такого масштаба уже недостаточно вооружиться одним лишь мечом - вооружение должно проникнуть до мозга костей, до тончайших жизненных нервов. Эту задачу принимает на себя тотальная мобилизация, акт, посредством которого широко разветвленная и сплетенная из многочисленных артерий сеть современной жизни одним движением рубильника подключается к обильному потоку военной энергии.

Насколько справедливыми были диагноз и прогноз Юнгера, закреплявшие за метафизическим гештальтом рабочего надежное место в новой иерархии ценностей, показало само время. Довольно скоро ему пришлось серьезно корректировать свой оптимистический взгляд на технику, однако "Рабочий" не потерял своей актуальности и после Второй мировой войны. Выработанный автором язык не только позволяет вскрыть претензии на власть в "тотальных" государствах, но и описать многие социально-экономические и политические феномены последних десятилетий вроде планетарных войн или бешеного развития технических средств коммуникации. Вероятно поэтому Эрнст Юнгер воспринимается сейчас свежее и интереснее, чем многие молодые критики либеральной экономики и глобализации.

А. В. Михайловский

Юнгер Ф. Г. Восток и Запад

СПб.: Наука, 2004

Сборник эссе "Восток и Запад" - третья книга Ф. Г Юнгера на русском языке после "Ницше" ("Праксис", 2001) и "Совершенства техники" ("Владимир Даль", 2002). Теперь читатель может составить себе представление не только о Юнгере-философе, но и о Юнгере-писателе - и насладиться этими маленькими шедеврами немецкой прозы. Фридрих Георг (младший брат и единомышленник Эрнста Юнгера) с одинаковой увлеченностью и знанием дела может разбирать Марциала и Клопштока, Хайяма и Галиани, истории "Тысячи и одной ночи" или различия между английским, французским и итальянским парками. Особое место в этой изящной, совсем неакадемической книге занимают

стр. 20

"Письма из Монделло" и "Прогулки по Родосу" - описания впечатлений от праздных (в изначальном смысле слова) путешествий по Средиземноморью, так непохожих на нынешние туристические поездки.

Первое издание книги вышло после Второй мировой войны, в 1948 году. К тому времени Ф. Г. Юнгер уже был известен среди немецкой читающей публики как критик европейского нигилизма и певец языческой античности. Среди его друзей были философ М. Хайдеггер, издатель В. Клостерманн, художник Р. Шлихтер, физик В. Гейзенберг. Как предтеча "экологической мысли", Юнгер критиковал техническую цивилизацию, которая приводит к исчерпанию ресурсов Земли, автоматизации и оскудению человека. Не техническое господство над миром, а чуткое поэтическое отношение к его богатству и чудесам составляет суть человека (заметим, что Юнгер сам был прекрасным поэтом и даже переводил Гомера). Прозрачность и легкость, грациозность и волшебство стиля - вот отличительные черты прозы Юнгера, который не уставал говорить о богатстве и избытке человека, живущего в скудости и нужде.

А. В. Михайловский

Кожев А. Введение в чтение Гегеля

СПб.: Наука, 2003

Александр Кожев относится к числу тех русских эмигрантов, которые, подобно своему старшему соотечественнику НА. Бердяеву, не просто стали активными участниками европейской культурной жизни, но и сумели определить целые направления философских исследований. А. Кожев (настоящее имя - Александр Кожевников) уехал из России в 1920 году. После учебы в Германии и защиты диссертации о Вл. Соловьеве в Гейдельберге под руководством К. Ясперса он поселился во Франции, где в 1938 году принял гражданство. "Введение в чтение Гегеля", впервые переведенное на русский язык в полном объеме, представляет собой курс лекций, читавшийся Кожевом в Высшей практической школе с 1933 по 1939 г. Лекции, по форме похожие на комментарий к "Феноменологии духа" и написанные под влиянием Маркса и Хайдеггера, содержали оригинальное прочтение Гегеля, позволившее историкам философии называть учение Кожева разновидностью неогегельянства. Однако значение Кожева для европейской философии этим не исчерпывается. На его лекциях в Париже присутствовал весь цвет французской интеллектуальной публики. Достаточно назвать имена Андре Бретона, Жоржа Батая, Жана Ипполита, Жака Лакана и Мориса Мерло-Понти. Благодаря Кожеву они не только смогли взглянуть на "Феноменологию духа" как на вершину гегелевской философии, но и увидеть в Гегеле "современника", который говорит на их языке о волнующих всех вещах.

В изложении Кожева великий представитель немецкой классики был занят той же самой работой, которой посвятили себя спустя столетие Гуссерль и Хайдеггер, а именно разрушением ключевой для новоевропейской философии оппозиции субъекта и объекта. Феноменология Гегеля и феноменология Гуссерля оказывались фактически одним и тем же - раскрытием феноменов в их подлинной реальности. Главный акцент в интерпретации Гегеля был сделан не на философии природы, не на учении об абсолютном духе, но на конечном человеческом существовании, экзистенции. Отсюда возникала "феноменоло-

стр. 21

гия желания", рассматривавшая "желание" (нем. Begierde) как источник человеческого самосознания, человеческого "я". По поводу IV главы, подраздела А "Феноменологии духа" Кожев пишет: Исходный пункт - человек, одержимый Begierde, оказывается среди других людей. Begierde есть всегда, но теперь у него новый предмет. Его предмет - другой человек... и нужен он как предмет - отрицаемый, присваиваемый. Человек хочет признания... Признание есть действие, оно не исчерпывается сознанием... Быть человеком - значит не иметь предуказанного места в жизни. Человеку дано отрицать Природу, даже и свою собственную, какой бы она ни была. Он может отрицать свое животное естество, он может желать своей смерти, рисковать своей жизнью. Таково его негативное бытие... Результатом "борьбы за признание" становится "диалектика Господина и Раба" - подлинный фундамент философии истории Кожева, который усматривал в революционном синтезе Господина и Раба предпосылку "конца истории" и преображения человека в фигуре Гражданина.

Такая трактовка гегелевской философии нашла свое отражение почти во всех заметных течениях французской мысли - от марксизма и экзистенциализма до структурного психоанализа и феноменологии. В частности, Ж. - П. Сартр заимствовал у Кожева смыслообразующую для экзистенциализма идею пустоты как подлинной реальности человека, независимой от внешних обстоятельств (Кожев использовал метафору пустого круга внутри кольца/ Итак, без борьбы не на жизнь, а на смерть не обойтись. Негативность = Смерть = Индивидуальность = Свобода = История; следовательно, человек смертен, конечен, свободен, он - исторический индивид. Достаточно прочитать одну эту фразу, чтобы понять, насколько важную роль сыграли лекции Кожева в осмыслении негативной природы человека и истории, предвосхитив тем самым развитие философской мысли во второй половине XX столетия.

А. В. Михайловский

Постоянный адрес данной публикации: