Разбираясь в архивах Троице-Сергиевской лавры, известный русский историк Карамзин нашел глубоко показавшее, его описание путешествия по Индии тверского купца Афанасия Никитина во второй половине XV века. "Доселе географы не знали, - пишет он, - что честь юного из древнейших описаний европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова вежа. Индийцы слышали о России прежде, нежели о Португалии, Голландии и Англии. В то время как Васко да Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостан наш тверитянин Афанасий Никитин уже путешествовал по берегу Малабара" (Н. М. Карамзин "История государства Российского". Т. VI. Гл. VII, стр. 226 - 228).

Кроме карамзинского были найдены еще списки; один из них внес летописец в Софийскую летопись. "Того же года, - записал он под 1475 годам, - обретох написание Офонаса Тферитина купца, что был в Индеи 4 годы, а ходил сказывает с Васильем с Папиным... Се же написано не обретох в кое лето пошел, или в кое лето пришел из Индеи и умер; а сказывают, что де и Смоленска не дошед умер. А писание то своею рукою написал, иже его руки тетрати привезли гости к Мамыреву Василью, к дьяку великого князя на Москву".

Кто же был этот Афанасий Никитин, и каким ветром занесло его из Твери в далекую, загадочную Индию?

Приехал в 1466 году к Ивану III посол владетеля (ширваншаха) Ширванского ханства Феррух-Есара. Посол Асан-бег прислан был, вероятно, для улаживания торговых дел. Привез он Ивану III богатые подарки. Из Москвы снарядили в ответ своего посла Василья Папина и послали, с ним в подарок ширваншаху девяносто охотничьих кречетов.

Услыхал Никитин, что из Москвы едет посольство в Ширван, и вместе с несколькими тверскими купцами присоединился к посольству, решив ехать туда торговать.

Торговля в те времена была делом нелегким. Не говоря уже о трудностях путешествия, торговец то и дело подвергался риску быть ограбленным. Поэтому-то купцы и старались присоединиться к какому-нибудь посольству, так как к послу все же относились с большим уважением, чем к торговцу.

Снарядили тверичи два судна, получили проезжую грамоту от своего тверского князя Михаила Борисовича и поплыли по Волге. Никитин не пишет, какие товары повез он в Ширван, но, вероятнее всего, это были меха - "мягкая рухлядь", высоко ценившаяся на Востоке. Проплыли Калязин, Углич. В Костроме взяли великокняжескую грамоту на отпуск за границу. Дошли до Нижнего Новгорода, но там их постигло разочарование: они опоздали; посол Василий Папин уже уехал. Тогда тверичи решили дожидаться посла ширваншаха Асая-бега и ехать с ним.

стр. 76
Через две недели приехал Асан-бег. С ним возвращались домой шесть бухарских купцов, приезжавших торговать в Москву, ехало в Ширван также несколько московских купцов. Заплатав все пошлины, маленький караван летом 1466 года двинулся вниз по Волге.

Волгу проплыли благополучно, но близ Астрахани приключилась с путниками беда. Вошли они в Бузань - рукав Воати - и здесь встретили татар, которые под великим секретом сообщили, что астраханский хан Кайсым проведал о проезде богатых "гостей" и сторожит их с тремя тысячами татар, чтобы ограбить. Путники перепугались. Струхнул и Асан-бег, видимо, не уверенный в том, что татары твердо знают о неприкосновенности послов. Он договорился с предупредившими его татарами, чтобы они ночью, втихомолку провели суда около Астрахани. Ночью начали пробираться около засады. Но изменники-проводники плату взяли, а, сами подали весть сторожившим татарам. Все же маленький караван мот бы прорваться, но одно судно тверичей, на котором были товары Никитина, наскочило на рыболовные снасти и остановилось. После короткого боя, во время которого был убит один из русских купцов и двое татар, судно было разграблено. Скоро второе судно налетело на мель. Татары забрали в плен четырех купцов, а остальных пустили дальше "голыми головами", то есть, ограбив дочиста.

В море вышли два судна: на одном, посольском, благополучно избежавшем засады, кроме посла и его свиты, было шесть бухарских купцов и десять русских, среди которых был и Никитин, перебравшийся сюда еще перед Астраханью; на втором - шесть московских и шесть тверских купцов.

На море случилась новая беда: налетела буря и начала трепать утлые суденышки. Судно с русскими купцами выкинуло на берег у Тарки. Сбежались кайтаки, (племя горцев), разграбили судно и увели в плен самих путников. Посольское судно справилось с бурей и благополучно добралось до Дербента, одного из городов Ширванского ханства.

Ширванское ханство - это область прикаспийского Закавказья с городами: Шемаха, Нуха, Баку, Дербент и др.

От арабских историков мы знаем, что еще в сассанидские времена Ширван имел особых правителей - ширваншахов, бывших вассалами сначала персидских хосроев, затем сельджукских султанов, "атабеков", султанов-монголов - потомков Чишгис-хана и Тимуридов. Бурную историю пережил Ширван: его грабили и татары и орды страшного Тимура, но с 1420 года наступила для него почти столетняя пора мирного развития. В эти годы расцвела торговля, развились шелководство, ремесла, отстроились города - Шемаха, Баку и др. Во второй половине XV века, по свидетельству венецианца Контарини, Ширван был богатым, высококультурным государством.

В Дербенте Никитин догнал Василия Папина. Узнав об участи второго судна, Никитин и его товарищи упросили Папина и Асан-бега, чтобы они похлопотали перед ширваншахом об освобождении пленных. Ширваншах отправил письмо кайтакскому князю, который приходился ему шурином, и тот освободил ограбленных пленных.

Русские купцы решили отправиться к, ширвашнаху в Кайтул и просить его о помощи. Феррух-Есар принял купцов ласково, но в помощи категорически отказал. "И мы заплакав, - рассказывает Никитин, - да розошлися кои куды, у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь, а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли, а иные осталися в Шамахее, а иные пошли работать к Баке".

Никитин, видимо, был в лучшем положении, чем другие. Вероятно, когда он перед Астраханью переходил со своего судна к послу, он захватил с собою какую-то часть своих товаров, и это дало ему возможность отправиться в дальнейший путь. Из Кайтула Никитин направился к "не-

русский купец.

С иностранной гравюры XVI века.

стр. 77

Волга.

Со старинной иностранной гравюры.

угасимым огням" Баку и отсюда решил ехать за море, в Персию. Собственно говоря, с Баку и начинается его знаменитое "Хожение за три моря", как он назвал свои записки: "Первое море Дербеньское, дория Хвалитьскаа; второе море Индейское, дория Гундустаньскаа; третье море Черное, дория Стембольекаа".

Переправившись черт Каспийское море. Никитин высадился в Барферуше. Недалеко от Барферуша, в Бокаре, он прожил полгода, видимо, по торговым делам или знакомясь с обстановкой. Отсюда он начал свое путешествие по Персии. Никитин видел новые страны, видел "много городов великых", видел новую для него обстановку, новых людей, но, кроме названий городов, ничего не внес в свой дневник. Записал он только, что около Рея убиты дети Шаусень Али, да еще что в Таруне так дешевы финики ("батман четыре алтына"), что ими кормят скотину.

Сравнивая это лаконическое перечисление персидских городов с дальнейшими записками Никитина об Индии, невольно удивляешься, почему же он ни слова не сказал о новой для него стране? Видимо, Никитин считал, что Персию так хорошо знали на Руси, что писать про нее нечего. Русские купцы издавна торговали с Персией и хорошо ее изучили. Это знание отразилось и в нашей письменности. Из заметок о землях за Араратом, написанных в середине XV века, из повестей о Тамерлане видно, что предки наши неплохо знали Персию, притом не по книгам, а по рассказам бывших там людей.

Начиная с Ормуза, или Гурмыза, как его звали тогда на Руси, записки Никитина становятся более интересными. Чувствуется, что он попадает в "незнаемые" для Руси края или известные только понаслышке.

Ормуз - маленький бесплодный островок Персидского залива, в нескольких километрах от берега. Благодаря своему географическому положению он рад столетий был центральным пунктом торговли между отдаленнейшими странами Востока и Запада. Сюда привозились индийские товары, и отсюда начиналась, караванные пути к Черному морю, в среднеазиатские страны и через Персию и Ширван на Русь. Вопреки палящей жаре, почти полному отсутствию источников пресной воды, на этой небольшой скале вулканического происхождения возник богатый город, из-за которого боролись персы, с арабами, а потом португальцы с англичанами. Про него говорили, что "если бы мир был кольцом, то Ормуз был бы перлом в нем". "Пристанище великое, всего света люди в нем бывают и всякы товар в нем есть, что на всем свете родится, то в Гурмызе есть", - с восхищением пишет Никитин. Одно плохо - палящая жара. "А в Гурмызе есть варное солнце, человека сжжет", - отмечает Никитин.

стр. 78
Никитин "в Гурмызе был есми месяць" и в радуницу на фоминой неделе (9 апреля 1469 года), то есть, пробыв в Персии почти два года, "пошел за море Индейское в таве (небольшое судно. - В. С. ) с коньми". Бродя по Перми, он услыхал, что "во Индейской земли кони ся у них не родят, в их земли родятся волы да буйволы, на тех же ездят и товар возят и все делают". Поэтому Никитин рискнул затратить большую часть своих средств на покупку дорогого жеребца, с тем, чтобы отвезти его на продажу в Индию. Конечно, манила его не одна торговая выгода: ему очень хотелось заглянуть в загадочную тогда для всей Европы далекую Индию.

До Индии "шли есмя в таве шесть недель морем". Первой пристанью на пути в Индию был Маскат, затем - Калахат. Отсюда приплыли в "Катобатряим, где ся жемчюг родит", то есть на Бахрейнскиа острова. Здешние люди с гордостью уверяли, что у них на островах "земля - серебро, а море - жемчуг". Бахрейнский жемчуг считался тогда лучшем в мире и почти весь скупался ормузскими купцами и отправлялся во все страны под называнием ормузского. Попадая он и, к нам, на Русь, причем "гурмыжские зерна" высоко ценились.

Затем остановились в Камбаяте - одном из плавных городов независимого мусульманского царства Гуджерата, или "Кузрята", по написанию Никитина.

Никитин отмечает громадную торговлю Камбаята, рассказывает в немногих словах о продукции этой области, являвшейся центром текстильного производства тогдашней Индии. Здесь выделывались "алачи" - ткань из сученных шолковых и бумажных ниток, "канъдак" - бумажная набойчатая ткань, "пестрядь" - ткань из разноцветных ниток. Кроме тканей здесь делали знаменитые индийские краски и добывали "ахик", то есть сердолик. Никитин указывает и на добычу соли, которой и сейчас богат Гуджерат.

"И тут есть индейская страна", записал Никитин, высадившись, наконец, в Чауле ("Чивиле" по его написанию). Природа Индии не поразила Никитина: перед его глазами промелькнуло уже много пейзажей, столь непохожих на родные поля с перелесками под Тверью, но поразили его люди: все они черные да голые, только у людей познатнее фата на голове и на бедрах. Своеобразный наряд индусов изумил не одного Никитина; ему дивились все старые путешественники, а Марко Поло даже иронизирует, что "во всей провинции Малабар нет ни одного портного, который сумел бы скроить и сшить кафтан, так как все ходят голыми". Не меньшее удивление вызвал и сам голубоглазый светловолосый Никитин: "Яз хожу куды ино за мною людей много, дивятся белому человеку".

О самом городе он ничего не сообщает, так как пробыл в нем очень недолго. Из Чауля двинулся Никитин со своим жеребцом через Гатские горы вглубь Декана. Через три с половинкой недели он добрался до "Чунейря". Чунейр Никитина - это Джунир, или Жунангар, то есть старый город, развалины которого находятся на юговостоке от современного Джунира. Никитин описывает Джунир как очень сильную природную крепость: "Чунерь-же град есть на острову на каменном, не делан ничим, богом сътворен, а ходять на гору день по единому человеку, дорога тесна, пойти нелзя".

Здесь застало его ненастье, то есть дождливое время года. "Зима же у них стала с троицина дня", то есть с начала июня. Ливень продолжался "ежедень и ношь четыре месяца". Дороги испортились - "всюда вода да грязь". Это трудовая пора для индуса-земледельца. "В те же дни, - пишет Никитин, - у них орют да сеють". Приготовления к севу начинаются раньше: почву вспахивают, боронят, выпалывают травы и кусты, а с наступлением дождей "сеют пшеницу, да тутурган" (кан, злаки), да ногут (горох), да все съястное".

Приезжим не разрешается жить в крепости: они живут по "подворьям". То, что называет Никитин подворьями, - это даровые помещения для путешественников. Такие даровые пристанища были разбросаны по всей Индии, особенно много их было в местах, посещаемых туземцами. Постройка их, по убеждению, как индусов, так и мусульман, считалась богоугодным делом.

Во время посещения Никитиным Джунира последний входил в одно из восьми губернаторств Бахманийского царства. Наместник Джунира Асат-хан увидел жеребца, которого привел Никитин, пленился им и отнял его у незадачливого торговца.

Отняв жеребца, хан "увидал", что Никитин - "не бесерменин, а руссин", вызвал его к себе и сказал:

"И жеребца дам да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу Махмет-дени, а не станешь в веру нашу в Махмет-дени, и жеребца возьму, и тысячю золотых на главе твоей возму".

Несмотря на то, что в жеребце заключалось все состояние Никитина, он отказался переходить в магометанство. Всего четыре дня было дано Никитину на размышление. На свое счастье в эти тяжелые дни он встретил старого знакомого Хозяйочи Махмета, хорасанца, с которым он, видимо, познакомился еще в Персии. К нему и обратился Никитин со слезной жа-

стр. 79
любой: "Бил есми челом ему, чтобы ся о мне печаловал". Старый друг не подвел: он с'ездил к хану и "отпросил" Никитина, чтобы его "в вару но поставили". "Господь смиловался не остави меня грешнаго, - записывает обрадованный Никитин, - и не повеле погыбнути в Чюнере с нечестивыми". Таким образом, его не только не принудили перейти в магометанство, но даже вернули жеребца. В назиданье же будущим путешественникам по Индии Никитин патетически восклицает: "Братья русьстии християне, кто хочет пойти в Индейскую землю, и ты остави веру свою на Руси, да въскликнув Махмета да пойди в Густаньскую землю!"

После этого происшествия Никитину перестала нравиться Индия. Так, в Джунире он пессимистически: записывает в свой дневник, что "мене залгали псы бесермени, а сказывали веет много нашего товару, ано нет ничего на нашу землю".

Недолго пробыл Никитин в неприятном для него Джунире и, лишь только просохли дороги - 15 августа, - вышел из него и направился в Бидар ("Бедерь" - у Никитина). "От Чюнеря до Бедеря, - говорит Никитин, - 40 ковов", то есть 400 километров ("в кове по 10 верст"). "А шли есмя месяць", то есть не больше 13 километров в сутки. Видимо, дороги еще не просохли, да, кроме того, он останавливался в некоторых городах - в Кулонгири ("Кулоньгерь", по его написанию) и в Гульбарге, бившей столице Бахманийского царства. Перечисляет он далеко не все города, которые встретились ему на пути: "Промежю тех великих градов много градов, на всяк день по три грады, а, иной день и четыре грады, колико ковов толико градов".

Ничего не сказал Никитин о природе страны, и это можно понять. С представлением об Индии у нас ассоциируются пальмовые леса, непроходимые джунгли, тигры, змеи, - словом, волшебный мир чудес. Все это есть в Индии, но только неприменимо к Декану. На малабарском берегу встречается веерная пальма, но чем дальше, от берега, тем проще, обыденнее растительность. Само Деканское плоскогорье, по первому впечатлению, похоже на степи Южной России. Куда хватает глаз, тянется равнина, жаждущая влаги земля, сухая, выжженная, почти без единого пятнышка зелени. Города и селения прячутся в речных долинах, которые являются настоящими оазисами на этой унылой равнине. Оживают степи лишь после индийской зимы, когда прольются благодатные дожди; тогда вся равнина зеленеет и цветет. Чем ближе к горам, тем многочисленнее деревья. Но этот лес тоже непохож на тропический, а, с первого взгляда, напоминает южнорусский лес, который видал и знает Никитин. Вот почему Никитин, видимо, ничего не пишет о природе Индии, вернее, Декана.

Наконец, Никитин прибыл в Бидар. Он очень метко подметил, что в его время Бидар был "стол Гундустану Бесерменьскому", то есть столицей мусульманской Индии.

Первые впечатления Никитина от Бидара расплывчаты. Он записал только, что торгуют там конями, камкой, шолком, рабами ("да купити в нем люди черные"), а также овощами и другими с'естными припасами. "А на Русьскую землю товара нет", - попрежнему вздыхает наш тверич.

Никитин прибыл в Бидар 15 сентября, а через несколько дней он покинул его, так как 1 октября он уже был в Алланде. Там к этому времени открывалась ярмарка, с'езжалась "вся страна Индейская торговати", и "тот торг лучший", - уверяет Никитин. Он пишет, что видал в Алланде, как "мамоны (змеи) ходять ночи да имають куры, а живуть в горе или каменье". Змей-удавов видел он потом и в Бидаре (там "змии ходять по улицам, а длина ея две сажени"). Он передает также индусские легенды про обезьян, у которых есть свой язык и свой обезьяний князь. Ему жалуются обезьяны на свои обиды, и он жестоко мстит обидчикам, посылая на них свою рать, которой "вельми много". Рать убивает обидчиков и разносит их дома.

Не продав своего жеребца на ярмарке, Никитин 14 ноября возвратился в Бидар. В этот приезд он лучше знакомится со "столом Гундустана Бесерменьского". Бидар до сих пор является довольно значительным городом, но о прежней столице бахманиев напоминают только развалины. Сохранившаяся майолика, кое-где виднеющиеся блестящие краски, сложные, изумительные узоры на камнях - все это говорит о былом великолепии дворцов бахманийских султанов. Недаром восхищенный Никитин писал: "Двор же его чюден вельми, все на выразе да на золоте, и последний камень вырезан да золотом описан вельми чюдно". В город, а уж тем более в крепость, пускали далеко не всякого, спрашивали, что за человек путешественник и по каким делам прибыл. Всех входящих переписывали: "А в воротех седят по 100 сторожев да по 100 писцов кофаров (неверных индусов): кто поидеть они записывають, а гарипов (бадняков-чужеземцев) не пускают в град". Столицу крепко охраняли: "Бедерь стерегут в нощи тысяча человек кутоваловых (кутовал был нечто вроде градоначальника), а ездять на конех, да в доспесех, да у всех по светычю". Здесь,

стр. 80
наконец, Никитин продан своего жеребца, причем, не скрывая, пишет, что заработал много.

Царствовал в ту пору в Бидаре Мухаммед-шах II Бахмени. "А салтан не велик 20 лет", - записал Никитин, но ошибся: тому было неполных 16 лет.

Конечно, Никитин не представлялся султану во дворце, а видел его только во время выездов, которые очень поразили скромного тверича. В своем: "написании" он возвращается к этому пышному театральному зрелищу несколько раз.

Еще в XIX веке в столицах "независимых" княжеств Индии раджи и низами любили показываться своему "возлюбленному народу" со всей торжественностью, ослепляя его пышностью и великолепием. В немногих словах Никитин рисует картину старой Индии, сказочной страны драгоценностей. В центре шествия находится молодой султан. Он весь украшен драгоценными камнями: на шапке громадный алмаз, одежда осыпана яхонтами, в золоте и драгоценностях оружие и сбруя. Перед султаном несут чхатра (зонт) - символ царского величия. Кругом султана высшие сановники с блестящей свитой, музыканты, певцы, танцовщицы, жены, полуголые наложницы, верблюды с барабанами. С матерью и сестрой султана выезжают две тысячи женщин на конях.

Видел Никитин в этих шествиях и слонов. При обыкновенных выездах слонов вьпускали, так сказать, в мирном одеянии, "в попонах сукняных", в праздник же байрам слонов облачали как на битву: они были в булатных доспехах, а на спинах несли "городки", то есть беседки, окованные железом, в которых сидели по шесть, а то и по двенадцать воинов с пушками и пищалями. К клыкам слонов привязаны были два огромных меча, а хоботами они держали тяжелые гири. В процессии участвовал особый слон, которого Никитин называет "благим". Этот стон шел перед султаном: и был весь наряжен в камку, "да чепь у него велика железна во рте". Размахивая этой целью, он не позволял никому приблизиться к султану: "обивает кони и люди, чтобы кто на султана не наступил близко".

Вокруг процессии пели, плясали, оглушительно ревели трубы трубников, пронзительно свистели "свирели", и все это покрывал могучий грохот барабанов. Стон стоял на всем пути этого шествия.

Не только султаны, но и "бояре сильны добро и пышны вельми", а вот, с грустью продолжает Никитин, "сельские люди голы вельми".

Никитин был единственным путешественником по Индии, увидавшим изнанку пышности и сказочного великолепия жизни султанов и их вельмож. Он сумел за внешним блеском и пышностью рассмотреть источник этого великолепия, понять, что все эти "вельми пышные" бояре, все "княжащие хоросанцы", все войско и сам султан живут за счет грабежа "вельми голого" сельского люда. Индусские крестьяне жили в ужасных условиях. Налог доходил до 50% их дохода. Кроме этого крестьянин должен был уделять значительную часть дохода, местной сельской администрации, содержать храм, давать взятки начальству, а арендаторы должны были платить еще и арендную плату. Во время же войн крестьян одинаково грабили и свои и чужие войска. Кроме того, крестьяне еще доставляли стотысячные ополчения.

Предубеждение Никитина против индусов, основанное на перенесенных им ранее неприятностях, постепенно рассеялось. Индусы же, узнав, что голубоглазый светловолосый путешественник - не мусульманин и, следовательно, не принадлежит к их притеснителям, тоже сблизились с Никитиным. Доверие их к этому путнику из далекой страны было так велико, что "они же, - как пишет Никитин, - не учали ся от меня крыти ни о чем, ни о естве, ни о торговле, ни о намазу (намаз - молитва), ни о иных вещех, ни жон своих не учали крыши".

Возвратившись из Алланда, Никитин прожил в Бидаре четыре месяца, а в начале марта 1470 года новые друзья пригласили его отправиться вместе с ними в. Парвату - "в их Ерусалим". В Парвате был храм Сивы, развалины которого найдены в дикой, незаселенной стране на южном берегу реки Кришны, в ста милях на юговосток от Гайперабада.

Храм поразил Никитина своими размерами. "А бутхана же (бут - идол, бутхана - капище) вельми велика, с пол Твери будет", - с удивлением записывает он. Группа храмов в Парвате, обнесенная одной стеной, судя по развалинам, занимала территорию свыше 250 метров в длину и около 150 метров в ширину. Вся бутхана "камена, да резаны по ней деяния Бутовы, как Бут чюдеса творил, как ся им являл многымы образы". По описанию Никитина, бог "являл многыми образы: первое человеческим образом являлся; другое человек, а нос слонов, третье - человек, а виденье обезьянино" (Хануман - бог ввиде обезьяны). Поразила его статуя Ханумана: "Вирезан из камени вельми велик, да хвост у него через него, да руку правую поднял высоко, да простер, аки Устьян царь Царяградскы, а в левой руце у него копие, а на нем нет ничего.., а гузно у него обязано ширинкою,

стр. 81

Индия. Дворец султана.

а виденье обезьянимо". "А перед Бутом, - пишет он дальше, - стоит вот вельми велик (Найди - бык Сивы), а вырезан из камеей из черного, а весь позолочен". Индусы "целують его в копыто, а сыплют на него цветы и на Бута сыплють цветы".

Видел Никитин и других идолов "и жонок их с детьми". Затем описывает он религиозные церемонии индусов, которые ему пришлось наблюдать в Парвате. Не укрылись от наблюдательного тверича и поборы парватских жрецов. При входе в ограду храма взималась с молящийся особая пошлина: "Со всякыя головы емлють по две шекшени пошлины на Бута, а с коней по четыре футы".

Сойдясь с гонимыми индусами, о которых Никитин пишет, что это "ни крестиане, ни бесермени, а молятся каменым болванам, а траста не знають", он многое узнал о жизни и обычаях старой Индии. "А вер в Индии всех 80 и 4", - отмечает Никитин. Но это заявление слишком решительно: ни индусам, ни европейским ученым до сих пор точно неизвестно, сколько в Индии сект. Все эти "веры", по описаниям Никитина, в основном одинаковы: "И они сказывают: веруем в Адама, а буты кажуть то есть Адам и род его весь". Боги, следовательно, произошли от одного существа, названного Никитиным Адамом. Конечно, он никак не мог слышать от индусов об Адаме, а заменил этим знакомым ему именем какое-то другое мифологическое название, исчезнувшее из его памяти, вернее всего, - Атма - дух и вместе с тем эпитет Брахмы.

"А вера с верою, - сообщает дальше Никитин, - ни пиеть, ни яст, ни женится". Тут, конечно, он говорит не о верах, а о кастах. Индус ни за что не стал бы, есть с человеком другой касты, а уже про мусульман и говорить нечего. Некоторые из них во время еды "от бесермян крыются, чтобы не посмотрил в горнець (котелок); посмотрил бесерменин на евству и он не яст". Наиболее же нетерпимые шли еще дальше: "Ядять иные покрываются платом, чтобы никто не видел его". Описывает Никитин, как едят индусы: "А ядят все рукою правою, а левою не приимется ни за что, а ножа не держать, а лъжици не знаютъ". До недавних пор, по воззрениям индусов, есть левой рукой считалось грехом. "А ясти же садятся, - пишет он дальше, - ини омывають рукы да и ногы, да и рот пополаскывають".

Пища индусов не пришлась по вкусу Никитину. "А ества же их плоха, - вздыхает он, - ядят брынець да кичири с маслом, да травы разные ядят, а варят с маслом да с молоком". Некоторые секты, например джайны, "не ядят ни которого мяса", но "иныя же боранину, да куры, да рыбу, да яйцы ядят, а воловины не ядять никакая вера". Никитин со-

стр. 82

Индия. Развалины храма богини Адинат в крепости Гвалиор.

вершенно правильно отмечает, что индусы не употребляют говядины. Убить корову, с индусской точки зрения, - большой грех, так как корова- представительница на земле богини Бхагавати: кто помолился и почтил корову, тот как бы почтил всю землю. "Индеяне же, - пишет Никитин в другом месте, - вола зовут отцом, а корову матерью".

По словам Никитина, в Индии не пьют крепких напитков. Это не совсем точно. Правда, вино, по учению брахманов, - запретный напиток, но от самой глубокой древности встречается в художественных произведениях восторженное прославление вина. Да и, сам Никитин пивал индийские вина, которые "чинят в великых оресах" (орехах).

Описал Никитин, как индусы кланяются "по чернечьски", как они молятся: "Обе рукы подымають высоко да кладуть на темя, да ложатся ниць на землю, да весь ся истягнеть по земли".

Жизнь в Индии, по уверению Никитина, очень дорогая: "Жити в Гундустане ино вся собита (собственность, наличность) исхарчити; зань же у них все дорого: один есми человек, ино по полутретия алтына (алтын - 3 коп., или 6 денег) на день харчю идеть", и это еще при том условии, что он "вина есми не пивал, ни сыты". По русским ценам того времени, когда курица стоила 1 1/2 копейки, десяток яиц - 1/2 копейки, фунт коровьего масла - 1/2 копейки, центнер ржи - около 30 копеек, 7 1/2 копеек могли считаться значительной суммой.

Находясь в Бидаре, Никитин собрал сведения о войнах, которые велись в то время. Поводом для войны мусульманских султанов против "неверных" мог быть любой пустяк: Мухаммед-шах I воевал, например, с царем Телингана потому, что тот "осмелился купить коней, которых предполагал купить сам бахманийский султан. Но первую войну, которую описывает Никитин, мусульманам пришлось вести в целях защиты своей торговли. Воина велась против Санкара-раджи, управлявшего Кельной. Морские разбои были едва ли не главным занятием жителей Кальны. Сам раджа занимался пиратством и содержал для этой цели флот в 300 судов. Мусульмане, в руках которых находилась почти вся морская торговля, решили уничтожить это разбойничье гнездо. На Кельну двинулась из Бидара громадная рать под предводительством главного бахманийского сановника Малик-уттужара. "А рати с ним два ста тысячь, да слонов 100, да 300 верблюдов". Пираты отчаянно защищались, но были, в конце концов, разбиты, а Кельна разграблена. Вместе с Кельной мусульмане захватили важную пристань Гоа. "Меликтучар, - рассказывает Никитин, - два города взял Индейскыя, что розбивали (корабли) по морю Индейскому".

стр. 83
Была также захвачена колоссальная добыча: "Юк (вьюк) яхонтов, да, юк олмазу да кирпуков, да 100 юков товару дорогово, а иного товару бесчисленно рать взяла".

Мир длился недолго, и скоро началась война с царем Бижанагара. Бижанагар был столицей могущественного индусского царства. Его царям принадлежала значительная часть полуострова между малабарским и коромандельским берегами. Бижанагар долго был оплотом против распространения мусульманского владычества в Декане и пал только в половине XVI века. По описанию Абдар-Раззака, посла персидского шаха в Бижанагаре, этот богатый торговый город представлялся земным раем. Сюда свозили, по его уверению, товары со всего мира. Стены и потолок зала, в котором царь принимал посла, были сделаны из золотых листьев, украшенных драгоценными камнями. Для защиты своих богатств Бижанагар был окружен семью крепкими стенами.

Против богатого, сильного царя Бижанагара из Бидара было двинуто огромное войско. Перечисляя отдельные отряды, пошедшие с самим султаном, с его братом и другими сановниками, Никитин с изумлением и чуть не с ужасом восклицает: "Такова сила султана бесерменьского". По его сведениям, в поход двинулось около 2 миллионов человек и 650 слонов. Видимо, были собраны все силы Бахманийского царства, и пошли на войну все могущие носить оружие. Но все это грозное, неисчислимое войско почти ничего не сумело вделать: "Война ся им не удала, один город взяли индейской, а людей много изгыбло, а казны много итеряли".

После взятия города, название которого Никитин не сообщает, войска осадили столицу. Осада была неудачна: "Под городом же стояла рать месяць, и люди померли с безводия, голов много вельми изгыбло с голоду да с безводици". Видя, как тает войско, мусульмане кинулись на штурм, но из семи окружавших Бижанагар стен удалось взять только две первые. Победители "высекли 20 тысячь поголовия мужского и женьскаго, а 20 тысячь полону взяли", но "казны не было ничего": все драгоценности были заблаговременно скрыты в цитадели, которую так и не удалось взять ("а большого града не взяли").

Об этом грандиозном походе у других историков имеются лишь противоречивые сведения. Таким образом, Никитин был очевидцем одного из важнейших моментов в истории Декана. Без его описания мы бы не знали об этом неудачном походе, который положил начало концу Бахманийской династии.

Сделав Бидар как, бы своей штаб-квартирой, Никитин много бродил по Декану. Побывал он, как мы знаем, в Алланде, сходил в Парвату, был в Бижанагаре, был и в Райчуре - области, где добывались драгоценные камни. Сообщает он тогдашние цены на алмазы. По его сведениям, почка (старинный русский вес драгоценных камней - около 1 грамма) алмаза стоила пять рублей, а хорошего - десять. Добрался он до Каликата. "А Калекот же есть пристанище индейского моря всего", - пишет он и деловито указывает, что там родится: перец, инбирь, мускат, корица, гвоздика, и пр., и пр.

Никитин перечисляет еще ряд городов, в которых ему удалось побывать, но почти ничего не говорит о них. Зато он внес в свои записки сведения о странах, в которых сам не был, но о которых слышал. Пишет он о Силяне, то есть Цейлоне, о Пегу, о каком-то загадочном "Шабаитском пристанище", или Шабате, и, наконец, о Чине и Мачине (Maha-Cini - Великий Китай, его южные области, Чин, - возможно, Южный Китай, вернее, Малакка). Он сообщает, чем богаты эти страны, чем там торгуют, какие там звери, как живут люди.

Шел 1471 год - пятый год скитаний Никитина. Стосковался наш путник по Руси. Перечисляя виданные им места, он пишет, что в Крыму хорошо, в Турции хорошо, в Валахии, в Подолии... все страны хороши, везде обилье, но нет прекраснее Руси: "Да сохранит бог землю русскую! Боже, сохрани ее! В этом мире нет подобной ей земли. Да устроится Русская земля!" - восклицает он страстно. Все виденное им великолепие, все чудеса заморские меркнут перед родимой Волгой с ее заливными лугами, с темными, синими лесами, уходящими в Заволжье, к самому горизонту. Он любит всю Русь, а не только свою Тверь. Его устами говорит народ, почувствовавший свое единство, народ, вышедший на страшное Куликово поле, не считаясь, кто москвич, кто суздалец, кто нижегородец, и встретивший грозную опасность, отбросив все розни своих князей.

Тоскуя, не спит Никитин ночами. Он ходит смотреть "на великоночное небо": звезды-то должны быть теми же, что отсвечиваются в тихих волжских заводях. Но и звезды здесь другие, а свои, знакомые расположены совсем по-иному: "Волосыни (Плеяды) да кола (Орион) в зорю вошли, а лось (Большая медведица) головою стоит на восток".

Но как добраться до родины? "Спаси мя господи, - пишет он с грустью, собрав отовсюду сведения, - пути не знаю, иже

стр. 84
камо поиду". И все равно от твердо "възмыслилъся поити на Русь". Навсегда простившись с Бидаром, Никитин стал зигзагами пробираться из глубины Декана к берегу. В начале 1472 года добрался он до Дабула, одной из важнеших пристаней малабарского побережья. Скоро он нашел попутчиков и после месячного плавания и целого ряда приключений высадился в Ормузе. Там он пробыл 20 дней, обдумывая, каким путем пробраться на Русь. А подумать было о чем: внутреннее положение Персии совсем не располагало к путешествиям по ней.

О всех войнах и непорядках в Персии Никитин слышал еще в Индии и обо всем записал в своем дневнике, но когда он приехал в Персию, там назревали новые столкновения, перед которыми бледнели все предыдущие.

Война в 1472 году в Персии уже началась, и Никитин пишет в своем дневнике, что Узун-Гасан "на Турьского (султана) поедал рати своей 40 тысяч, ины Севаст (Сивас) вояли, а Тохтан (Токат) взяли да и пожгли, Амасию взяли и много награбили сел, да пошли на Караман воюючи". Из Ормуза Никитин "шел вначале по знакомой дороге: Лар, Шираз, Ездихаст, Испагань, Каман. Отсюда он свернул не на Барферуш, где пять лет тому назад высадился, переплыв Каспийское море, а пошел на Кум, Султание, Тавриз, в стан, или, как он называет, "орду" Узун-Гасана.

Живя в "орде" Узун-Гасана, он опять с отчаяньем пишет: "Ано пути нету ни-куды". Но его отчаяние несколько непонятно. Почему Никитин не отправился тем же путем: Тавриз, Армения, Ширван, Каспийское море, устье Волги, - каким через полтора - два года ехали от Узун-Гасана московский посол Ивана III Марк Руф и венецианский - Контарини? Одно только можно предположить, что Никитин боялся Астрахани. Видно, даже пять лет скитаний не выветрили из души Никитина страшного воспоминания о столкновении с татарами темной августовской ночью 1466 года, когда часть его спутников погибла, а он сам был ограблен. Из-за этого, надо думать, Никитин направил свой путь к Черному морю, в Трапезунд.

В Транезунде, куда Никитин прибыл 1 октября, его приезд вызвал подозрение, так как решили, что он гонец Узун-Гасана, везущий важные, секретные бумаги. За ним установили наблюдение и подвергли его обыску. Турецкие чиновники тщательно искали "грамот" и, конечно, ничего не нашли, но, пользуясь случаем, "все что мелочь добренькая ини выграбили все", - меланхолически сообщает Никитин.

Никитин поспешно договаривается о переезде через Черное Море. С большим трудом переправился он, наконец, в Балаклаву и радостно, гордо восклицает, что "милостью божией преидох три моря!"

Никитин не остался в Балаклаве, хотя он был здесь ближе к Руси, а направлялся в Кафу - нынешнюю Феодосию. Пробираясь на корабле вдоль берега, он "преидох в Кафу за 9 дни до Филиппова загавейна". Кафа доживала последние годы под властью генуэзцев, ибо в 1475 году она была взята турками.

Что тянуло его в Кафу? У Московской Руси были самые тесные тортовые сношения с Крымом. Главным городом Крыма до возвышения Кафы был Сурож, теперишний Судак, поэтому и русские купцы, торговавшие с Крымом, назывались сурожанами. Торговля с Крымом была в те времена делом трудным. Приходилось пробираться в Крым Литвой, где русских купцов крепко обижали "литовские люди", а то и просто грабили, их товар. "Диким полем" идти было еще страшней. Там от нападений татар не спасали никакие великокняжеские грамоты, только меч с копьем да собственная храбрость были убедительными аргументами для степных разбойников. Торговлей с Крымом занимались, поэтому наиболее смелые и предприимчивые купцы.

В XIII века на развалинах старой греческой Феодосии генуэзцы основали Кафу. Скоро Кафа стала могущественным городом и завладела почти всем южным побережьем Крыма. В XIV и в начале XV века Кафа славилась своим богатством, роскошью, силой и предприимчивостью во всем тогдашнем мире. Недаром гордившаяся своей крымской колонией Генуя называла Кафу "владычицей великого моря". Русские купцы, естественно, перенесли свою торговлю в Кафу, но по старой памяти назывались сурожанами. Торговые сношения Руси с Крымом были так тесны, что в половине XIV века; возникает в Кафе русское подворье с православной церковью.

Вот в это-то подворье и стремился Никитин. Там он, несомненно, встретился со своими земляками. Наконец-то он мог поговорить по-русски, разузнать все новости о своей родине. Нетрудно представить себе удивление русских купцов при появлении Никитина. К сожалению, записки ничего не говорят об этой встрече, не пишет Никитин и каким путем пошел он из Кафы на Русь. Но из последующего ясно, что на переход "диким полем" он не рискнул, а отправился обычной дорогой сурожан - Литвой. Землепроходец, переплывший три моря, три года пробывший в Индии, счастливо пробравшийся сквозь персидский

стр. 85

Кафа.

Со старинной иностранной гравюры.

"булгак", все же не добрался до родной Твери и где-то, не доходя Смоленска, как узнал потом и записал, летописец, умер.

* * *

Значение записок Никитина определил академик И. И. Срезневский еще в 50-х годах прошлого столетия. Он указывает, что записки Никитина представляют большой и разносторонний интерес, и высказывает сожаление, что Никитин умер, не успев обработать стои краткие записки и дать подробное описание виденных им чудес. "Как однако ни кратки записки, оставленныя Никитиным ("Афанасий Никитин. Ученые записки Российской Академии Наук". 1856. Кн. II, стр. 305 - 307), - пишет Срезневский, - все же и по ним можно судить о нем, как о замечательном русском человеке XV века. И в них он рисуется.., как патриот, как человек не только бывалый, но и начитанный, а вместе с тем и, как любознательный наблюдатель, как путешественник-писатель по времени очень замечательный, не хуже своих собратьев торговцев XV века. По времени, когда писаны, его записки принадлежат к числу самых важных памятников своего рода: рассказы Ди Конти и отчеты Васко де Гама одни могут быть поставлены в ровень с "Хожением" Никитина... А что умно разнообразна была наблюдательность Никитина, в этом, кажется, нельзя сомневаться. И в этом отношении Никитин не ниже, если не выше его современников".

В восхищении от записок Никитина остался и другой исследователь путешествия Никитина по Индии, проф. И. П. Минаев ("Старая Индия". Журнал Министерства народного просвещения за 1881 год, N 6, стр. 166; N 7, стр. 1 - 58).

Предприимчивый тверич Аф. Никитин, - пишет проф. Минаев, - был однако-же замечательно умный и наблюдательный путешественник; его записки, конечно, не отличаются мастерством изложения, но в них, зато нет и лишних слов, и на всех сообщениях лежит печать толковитости".

Сравнивая затем записки Никитина с западными памятниками эпохи великих географических открытий XV - XVI веков, Минаев утверждает, что, "уступая им часто в красоте изложения и богатстве фактических подробностей, тверич Никитин превосходит весьма многих беспристрастием, наблюдательностью и толковостью".

"Хожение" Никитина ценно для нас как памятник изумительной инициативы и отваги русского человека.

Смелость, отвага, стремление увидеть "неведомые от века землицы", "камены (горы) яже досязати до облак небесных" всегда были исконными качествами русского народа. Несомненно, что на Руси было много интереснейших путешественников, но эти смелые землепроходцы не очень-то любили писать о своих странствованиях. Тем большую ценность представляет для нас никитинское "Хожение" как один из немногих дошедших до нас памятников русской предприимчивости.

Интересны записки Никитина еще тем, что показывают облик мыслящего человека XV века и дают представление об его интересах.

Русский народ дал ряд блестящих исследователей и путешественников, почетное место среди них должен занять и Афанасий Никитин. Он один из первых европейцев за 25 лет до Васко де Гама побывал в сказочной Индии и привез оттуда интереснейшие наблюдения, которые являются одним ив немногих источников для ознакомления с жизнью и историей этой страны.

Постоянный адрес данной публикации: