Г. ЮДИН, преподаватель кафедры экономической социологии факультета социологии ГУ-ВШЭ

Новая экономическая социология как исследовательская парадигма возникла на рубеже 1970 - 1980-х годов и стала реакцией на экспансию экономических моделей в сферы, прежде считавшиеся "неэкономическими" (это явление получило название "экономический империализм"¹). Новая экономическая социология сформировалась как синтез ряда направлений, поставивших под сомнение объяснения, предложенные экономической теорией для тех или иных сфер жизни. К числу этих направлений относятся теория организаций, социология рынков труда, социология потребления. Сегодня новая экономическая социология утвердилась в качестве самостоятельной области исследований (одной из крупнейших в социологии в целом), а в некоторых случаях экономические и социологические исследования трудно отделить друг от друга (например, анализ влияния социальных связей на трудоустройство).

Между тем интерес к определению границ между двумя дисциплинами сохраняется как среди экономистов, так и среди социологов разного толка². Это связано с тем, что история возникновения экономической социологии находит отражение в структуре экономико-социологических исследований: значительная часть работ в данной области основана на критике экономических воззрений на тот или иной предмет. Исследовательский интерес здесь зачастую обусловлен

Работа выполнена при поддержке Научного фонда ГУ-ВШЭ (грант N 10 - 01 - 0057).

¹ Lazear E. Economic Imperialism // Quarterly Journal of Economics. 2000. Vol. 115, No 1. P. 99 - 146.

² См.: Hodgson G. Review Essay: Prospects for Economic Sociology // Philosophy of the Social Sciences. 2008. Vol. 38, No 1. P. 133 - 149; Finch J. Economic Sociology as a Strange Other to Both Sociology and Economics // History of the Human Sciences. 2007. Vol. 20, No 2. P. 123 - 140; Piore M. Second Thoughts: on Economics, Sociology, Neoliberalism, Polanyi's Double Movement and Intellectual Vacuums // Socio-Economic Review. 2009. Vol. 7, No 1. P. 161 - 175; Beamish T. Economic Sociology in the Next Decade and Beyond // American Behavioral Scientist. 2007. Vol. 50, No 8. P. 993 - 1014; Радаев В. Экономические империалисты наступают! Что делать социологам // Экономическая социология. 2008. Т. 9, N 3. С. 25 - 32.

стремлением выяснить, насколько адекватны экономические модели социальных процессов. Соответственно критерием для результата такого рода работы выступает способность обогатить или уточнить предлагаемую экономистами картину хозяйственной жизни. Фактически, таким образом сформировалась целая стратегия, которую можно назвать "негативной программой" для экономической социологии. Сверхзадача такой программы состоит в том, чтобы показать, что предлагаемый экономической наукой образ современного общества неполный либо ошибочный.

Учитывая значение экономической науки для всего социального познания сегодня, эту задачу не стоит недооценивать. И описанная стратегия показала свою эффективность: она позволила существенно расширить спектр интерпретаций хозяйственных процессов - в том числе вызванных падением социалистических режимов. Однако поскольку экономическая социология берет на себя эту функцию, она становится преимущественно "тенью" экономической теории. Недостатки такой позиции очевидны: экономическая социология становится полностью зависимой от теоретического ядра и концептуального аппарата экономической теории и теряет шанс на собственную позитивную исследовательскую программу. В итоге, как пишет институционалист Дж. Ходжсон, "проблема в том, что сегодня ни один вариант проведения границы между социологией и экономикой не обосновывается должным образом"³. Социолог В. Зелизер, напротив, признает, что экономическая социология за последние 25 лет достигла большей независимости от экономической теории, однако это досталось дорогой ценой: "Расширение предметного поля, которое вызывало у меня радость, снизило уровень теоретического единства в этом поле"⁴.

Сегодня критическая стратегия в экономической социологии исчерпала себя. Между тем становление новых подходов в рамках дисциплины происходит с большим трудом. Так, один из основных теоретиков экономической социологии Р. Сведберг признает, что ощущается дефицит новых идей⁵. С чем это связано? Очевидно, во многом проблема состоит в том, что экономсоциологи привыкли обосновывать притязания на наличие собственного предмета в полемике с экономической теорией. Такая аргументативная практика зарекомендовала себя как весьма эффективная, но, как и всякая практика, оказалась достаточно ригидной.

Однако могут существовать и теоретические причины воспроизводства негативной программы. Поскольку нас интересует логика экономико-социологического объяснения, имеет смысл обратиться к некоторым ключевым для этой дисциплины понятиям и их функции в конструировании теории. Таким образом мы попытаемся обнаружить некоторые предпосылки современной экономической социологии, которые удерживают ее в пределах негативной программы.

³ Hodgson G. Op. cit. P. 147.

⁴ Zelizer V. Pasts and Futures of Economic Sociology // American Behavioral Scientist. 2007. Vol. 50, No 8. P. 1066.

⁵ Swedberg R. Max Weber's Interpretive Economic Sociology // American Behavioral Scientist. 2007. Vol. 50, No 8. P. 1035.

Основополагающей для экономической социологии принято считать статью М. Грановеттера "Хозяйственное⁶ действие и социальная структура: проблема укорененности"⁷, опубликованную в 1985 г. Основная идея Грановеттера состояла в том, что для объяснения хозяйственного действия необходимо принимать в расчет его укорененность в социальной структуре, чего прежде не делали ни экономисты, ни социологи. Как отмечает Сведберг, "на теоретическом уровне главным достижением Грановеттера стало то, что в своей критике экономической теории вместо привычного акцента на нереалистичной (психологической) природе понятия рациональности (люди не столь рациональны, как это предполагают экономисты, и т. д.) он продемонстрировал неспособность экономистов инкорпорировать в анализ социальную структуру"⁸.

На наш взгляд, исключительное значение работы Грановеттера для экономической социологии⁹ связано в первую очередь с тем, что в ее рамках была предложена модель, которая впоследствии стала образцом при построении экономико-социологических объяснений хозяйственных явлений¹⁰. Это позволило задать стандарт для проведения экономико-социологического исследования: согласно такой модели, следует сначала зафиксировать некоторое хозяйственное действие, а затем продемонстрировать, что его невозможно объяснить без учета его укорененности в социальной структуре. Таким образом, понятия хозяйственного действия и укорененности выступают в рамках этой объяснительной модели в качестве экспланандума и экспланаса¹¹ соответственно.

В данной работе мы проанализируем теоретические истоки и содержание этих понятий. Это позволит нам определить их влияние на закрепление негативной программы в экономической социологии и указать на некоторые перспективы преодоления сложившейся модели объяснения за счет формирования нового проблемного поля в экономической социологии.

⁶ Мы, по возможности, придерживаемся здесь предложенного К. Поланьи разделения двух значений слова "economic" (Поланьи К. Экономика как институционально оформленный процесс // Экономическая социология. 2002. Т. 3, N 2. С. 62 - 73), которое, с нашей точки зрения, относительно точно может быть передано на русский язык различением "хозяйственного" и "экономического". Мы будем говорить о хозяйственном действии и хозяйстве, если речь идет об относительно определенной сфере социальной жизни, и будем использовать термин "экономический" либо применительно к экономическому знанию, либо когда речь идет о категории явлений в широком смысле. В то же время следует помнить, что англоязычные авторы, не придерживающиеся строго позиции Поланьи, могут не проводить различия между этими значениями.

⁷ Грановеттер М. Экономическое действие и социальная структура: проблема укорененности // Экономическая социология. 2002. Том 3, N 3. С. 44 - 58.

⁸ Сведберг Р. Новая экономическая социология: что сделано и что впереди? // Экономическая социология. 2004. Т. 5, N 4. С. 39.

⁹ Согласно цитатной базе данных ISI Web of Knowledge, по состоянию на 7 февраля 2010 г. эта статья была процитирована 3267 раз, причем до сих пор наблюдается положительная динамика числа цитирований за год.

¹⁰ Подробнее о значении моделей объяснения для социальных наук см.: Девятко И. Модели объяснения и логика социологического исследования. М.: Ин-т социологии РАН, 1996.

¹¹ Мы не будем здесь рассматривать значение идеи "социальной структуры". У Грановеттера социальная структура тождественна структуре социальной сети, однако далеко не все экономсоциологи являются приверженцами сетевого анализа. Подробнее об этом см.: Krippner G. The Elusive Market: Embeddedness and the Paradigm of Economic Sociology // Theory and Society. 2001. Vol. 30, No 6. P. 791 - 797.

Понятие "хозяйственного действия" у М. Вебера и негативная программа в экономической социологии

Если понятие укорененности подвергалось в экономической социологии обстоятельной критике и переосмыслению (см. ниже), то понятие хозяйственного действия в значительной степени воспринималось как нечто самоочевидное. Интересно, что сам Грановеттер не уделяет большого внимания определению этого понятия и зачастую использует в качестве его синонима "поведение"¹². Это тем более странно, что, очевидно, хозяйственное действие в конструкции Грановеттера должно обозначать собственно предмет экономической социологии.

Впрочем, выбор хозяйственного действия все же не был случайным. Это понятие позволяет, с одной стороны, остаться на рельсах методологического индивидуализма, не теряя общего языка с экономической теорией, а с другой - отойти от узкого понимания мотивов и содержания экономического поведения/действия в духе К. Менгера или Л. Роббинса¹³. Обе эти задачи решаются с помощью социологии Вебера, которая позволяет сохранить понятие хозяйственного действия и одновременно дополнить его представлениями о множественности типов действия, переменном характере рациональности, важности субъективного смысла, взаимозависимости акторов, а также о роли властных отношений¹⁴.

Таким образом, цель обращения к понятийному аппарату Вебера в новой экономической социологии - обнаружить в хозяйственном действии социальное содержание, которое можно было бы подвергнуть социологическому анализу. Однако при внимательном рассмотрении здесь возникают некоторые сложности. Произведем небольшую реконструкцию цепочки веберовских понятий, тем более что сам Вебер уделил много внимания тому, чтобы экспозиция этих понятий выглядела именно как система дефиниций.

В первой главе своей основной работы "Хозяйство и общество" Вебер рассматривает действование¹⁵ как частный случай человеческого поведения, "если и поскольку действующий или действующие связывают с ним субъективный смысл", и указывает, что социологию интересует социальное действование, то есть такое действование, "которое по своему

¹² Й. Беккерт указывает, что программа Грановеттера в целом исключает возможность использования теории действия в качестве обоснования экономической социологии (Beckert J. The Great Transformation of Embeddedness: Karl Polanyi and the New Economic Sociology // Market and Society / C. Hann, K. Hart (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 43). Если это действительно так, то проблема более серьезная: получается, что в качестве экспланандума в экономико-социологическом объяснении выступает понятие, которое даже не планируется прояснять.

¹³ Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 185 - 199; Роббинс Л. Предмет экономической науки // THESIS. 1993. Т. 1, Вып. 1. С. 10 - 23.

¹⁴ Смелзер Н., Сведберг Р. Социологический подход к анализу хозяйства // Экономическая социология. 2003. Т. 4, N 4. С. 48.

¹⁵ В русских переводах "Хозяйства и общества", выполненных А. Филипповым, веберовское Handeln более точно передается термином "действование", который отражает процессуальную природу феномена. Точно так же вместо привычного "экономического действия" или "хозяйственного действия" здесь используется "хозяйствование", более точно передающее термин Wirtschaften.

смыслу, предполагаемому действующим или действующими, соотнесено с поведением других и ориентировано на него в своем протекании"¹⁶. Собственно понятие "хозяйствование" появляется во второй главе работы; ему предшествует определение хозяйственно ориентированного действования как такого, которое "по своему предполагаемому смыслу ориентировано на обеспечение желаемой полезности". Хозяйствование рассматривается как частный случай хозяйственно ориентированного действования, характеризующийся: а) преимущественно хозяйственной ориентацией; б) использованием мирных средств¹⁷.

Из этого со всей очевидностью следует, что хозяйствование не является частным случаем социального действования. Вебер считает необходимым подчеркнуть это дважды: "Само по себе хозяйствование совсем не обязательно является социальным действованием"¹⁸. Социальным не будет хозяйствование, которое по смыслу не ориентировано на других, то есть когда индивид не принимает в расчет, что его поведение становится возможным лишь благодаря некоему социальному устройству, в рамках которого другие признают его права на некоторые ресурсы.

Для экономической социологии из этой ситуации есть два выхода. Первый согласуется с веберовской системой и состоит в том, чтобы рассматривать в качестве предмета экономической социологии только зону пересечения хозяйствования и социального действования. Сведберг называет ее хозяйственным социальным действием (economic social action) - "действием, которое движимо преимущественно материальными интересами, ориентировано на полезность и принимает в расчет других акторов"¹⁹.

Поскольку это означает, что экономическая социология сознательно исключает из своего предмета часть хозяйственных действий, то, прежде чем избавиться от этой части, надо внимательно проанализировать, о каких действиях идет речь. Ключевое понятие в определении хозяйственно ориентированного действия (частным случаем которого выступает хозяйствование) - полезность (Nutzleistungen). Данный термин был введен австрийским экономистом О. фон Бём-Баверком, который использовал его для уточнения понятия "благо". С точки зрения Бём-Баверка, благо как таковое вообще не может быть предметом вожделения, поскольку само по себе не приносит человеку пользы. Человек ориентирован на полезные функции, которые связа-

¹⁶ Вебер М. Основные социологические понятия (Хозяйство и общество. Гл. I) // Социологическое обозрение. 2008. Т. 7, N 2. С. 90.

¹⁷ Вебер М. Основные социологические категории хозяйствования (Хозяйство и общество. Гл. II) // Экономическая социология. 2005. Том 6, N 1. С. 47 - 49; Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen: Mohr Siebeck, 2002. S. 31.

¹⁸ Вебер М. Основные социологические категории хозяйствования (Хозяйство и общество. Гл. II) // Экономическая социология. 2005. Т. 6, N 1. С. 48; см. также: Вебер М. Основные социологические понятия. С. 102.

¹⁹ Swedberg R. Max Weber and the Idea of Economic Sociology. Princeton: Princeton University Press, 1998. P. 24. Следует констатировать, что анализ Сведберга не всегда достаточно последователен. В его работе соседствуют утверждение о том, что предметом экономической науки является только несоциальное хозяйственное действие, и прямо противоречащее этому отнесение рационального хозяйственного социального действия к экономической теории и экономической социологии одновременно (Swedberg R. Op. cit. P. 24 - 27).

ны с этим благом; в одном благе может содержаться несколько таких функций. Эти полезные функции человеку предоставляет природа, которая как бы включает в блага потенциал для их использования человеком. Таким образом, объективно предметом вожделения человека становятся не блага, а "отдельные полезные действия сил природы, присущих вещественным благам" - именно такие действия Бём-Баверк называет Nutzleistungen²⁰. Обращение к природе не случайно. Бём-Баверк полагает, что именно здесь экономическое знание встраивается в естественно-научное: вопросы происхождения полезных сил, как и потребностей человека, относятся к ведению естественных наук, то есть они внешние для экономической науки.

Хотя Вебер корректирует определение Бём-Баверка²¹, в целом он в этой части воспроизводит рассуждения австрийского экономиста. Это означает, что ядром хозяйственной ориентации выступает извлечение человеком полезности из сил природы; в случае собственно хозяйствования сюда добавляются требования мирного характера распорядительной власти и первоочередного характера хозяйственной ориентации. Очевидно, ориентация на другого не относится к сущности такого поведения, хотя может выступать его атрибутом. Последнее происходит, когда третьих лиц хозяйствующий принимает в расчет или включает в ориентацию.

Предложенное Вебером разграничение между социальным действованием и хозяйствованием вызывает естественный вопрос: как может быть, чтобы хозяйствующий не принимал в расчет тот социальный порядок, благодаря которому его поведение становится возможным? Однако Вебер указывает, что существенно другое, а именно наличие смысловой связи²². Другими словами: соотнесен ли смысл действования с ориентацией на такое устройство? Например, будет ли приобретение москвичом продуктов в соседнем супермаркете по своему смыслу социальным действованием? Несомненно, оно стало бы невозможным без существования и воздействия окружающих²³. И действующий прекрасно знает об этом (такой смысл для него как бы фоновый), однако мы вряд ли можем говорить о первичной социальной ориентации в таких случаях. Фактически эти случаи объединяет то, что полезность в них пытаются достичь, не ориентируясь на других индивидов как на индивидов, а лишь имея их в виду как внешние ограничения поведения. Речь идет о ситуации обезличенного взаимодействия, когда индивидуальность контрагента осознается, но выступает лишь фоном при конституировании смысла действия.

Можно предположить, что такое обезличенное взаимодействие, которое не представляет собой взаимодействия социального (поскольку другие не воспринимаются здесь как индивиды), соответствует

²⁰ Бём-Баверк О. фон. Капитал и процент. М.: Эксмо, 2009. С. 481. В новом русском переводе этот термин обозначен как "полезные услуги". Возможно, идею автора можно лучше передать словами "полезные силы" или "полезные возможности".

²¹ Вебер М. Основные социологические категории хозяйствования (Хозяйство и общество. Гл. II). С. 52.

²² Вебер М. Основные социологические понятия. С. 103.

²³ Как справедливо писал Л. Роббинс, "изолированный человек не испытывает нужды в экономическом анализе" (Роббинс Л. Предмет экономической науки. С. 19).

модели рынка. В самом деле, в незавершенном фрагменте "Хозяйства и общества", посвященном рынку, Вебер пишет: "Рыночная общность как таковая - это самое безличное практическое жизненное отношение, в которое люди могут вступать друг с другом... Там, где рынок предоставлен действию своих законов, он признает лишь дело (Sache) и не признает ни личности, ни братского долга, ни почтения, ни естественных, унаследованных от личных общностей человеческих отношений"²⁴. Таким образом, взаимодействие на рынке практически теряет характер взаимодействия именно между людьми, поскольку ориентация на другого²⁵ не играет здесь роли: другой существует лишь как деиндивидуализированная и дегуманизированная функция.

Так как рыночный обмен выступает для Вебера идеальной формой рационального хозяйствования, можно заключить, что в своем наиболее чистом виде человеческая забота о вожделенных полезных возможностях природы не имеет социального содержания. Само собой разумеется, что, во-первых, в таком чистом виде данное поведение никогда не реализуется, и, во-вторых, ему всегда предпосланы некоторые институциональные условия, социальные по своей сути. Второе соображение апеллирует к историческому мышлению Вебера, который полагал, что идеальный рынок не является исторической универсалией, а возникает в западной цивилизации на определенной стадии развития капиталистического хозяйства. Однако работы Вебера не содержат целостного исторического взгляда на хозяйство. Как отмечает Х. Пойкерт, существует не меньше оснований полагать, что Вебер все же "предполагает существование трансисторической логики экономически рационального действия"²⁶. Даже если смягчить это утверждение, можно согласиться, что концептуальный аппарат Вебера во многом подчинен его телеологическому видению истории как процесса рационализации²⁷. Так что если даже экономически рациональное действие и не присутствует повсеместно, оно все же представляет собой отправную точку для анализа: подобный анализ будет оправдан самим ходом исторического процесса.

Таким образом, введенная Вебером система понятий опирается на существование внесоциального ядра хозяйствования, которое представляет собой взаимодействие человека с полезными силами природы. Такому хозяйствованию соответствует идеальный в смысле рациональности тип рынка, который служит предметом изучения экономической науки (Volkswirtschaftslehre). На долю социологии остается исследование отклонений от этой идеальной модели, причем "отклонения" здесь следует понимать в двух смыслах: во-первых, как реально наблюдаемые несовершенства и деформации рационального хозяйствования, а во-вторых, как исторически стремящиеся к такому

²⁴ Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen: Mohr Siebeck, 2002. S. 382 - 383.

²⁵ Проблема определения понятия "другого" и идентификации "ориентации на другого" явно не освещается Вебером в достаточной мере и заслуживает отдельного обсуждения.

²⁶ Peukert H. Max Weber: Precursor of Economic Sociology and Heterodox Economics? // The American Journal of Economics and Sociology. 2004. Vol. 63, No 5. P. 997.

²⁷ Schluchter W. The Paradox of Rationalization: On the Relations of Ethics and World // Schluchter W., Roth G. Max Weber's Vision of History: Ethics and Methods. Berkeley: University of California Press, 1984. P. 21.

хозяйствованию, но не вполне достигающие его формы хозяйствования. Это подтверждает и формулировка самого Вебера, который связывает идеально-типический ход действий с экономической наукой, а наиболее распространенный ("массовый") - с социологией²⁸.

Безусловно, переносить дисциплинарные границы начала XX в. на сегодняшнюю реальность некорректно: с тех пор экономическая наука и социология существенно изменились, а отношения между ними менялись от взаимного игнорирования до ожесточенной полемики. Однако, поскольку здесь нас интересует структура теоретического объяснения в экономической социологии, мы можем заключить, что опора на веберовский концептуальный аппарат (главным образом, на понятия социального действования и хозяйствования) сводит задачу экономической социологии к критике рациональности. Социология Вебера дает достаточно инструментов для решения этой задачи, однако, как говорилось выше, такая задача существенно ограничивает горизонт экономической социологии. Зелизер называет подобный подход "контекстуальным": "Этот... подход неявным образом допускает, что экономисты верно поняли некоторое явление (например, торг или установление цены)... Теоретики контекста утверждали, что экономисты не обращают внимания на значение культурного и социального контекста - например, связей, существовавших ранее между потенциальными экономическими партнерами"²⁹.

Было бы некорректно приравнивать новую экономическую социологию к веберовскому видению социологии хозяйства. Сведберг указывает на то, что между фундаментальными предпосылками этих проектов существуют некоторые различия³⁰. Но в той степени, в которой экономическая социология концентрируется на социологическом анализе хозяйственного действия, анализ взглядов Вебера на дисциплинарные границы позволяет объяснить воспроизводство негативной программы в экономической социологии.

Другое решение, которое, как представляется, устраняет описанную выше проблему, состоит в том, чтобы скорректировать систему понятий Вебера. Согласно этому решению, следует исходить из того, что "экономическая социология изучает экономическое действие как форму социального действия"³¹. Поскольку понятия экономического и социального действия здесь не подвергаются существенной переработке, следует предположить, что затруднение устраняется путем расширения понятия "социального" до границ сферы "экономического". В самом деле, можно ли вообразить себе человеческое действие, начисто лишенное социального содержания? Если мы примем, что любое действие имеет социальное содержание, то в веберовских терминах это утверждение тождественно тому, что любое действие соотнесено с поведением другого и по своему смыслу ориентировано

²⁸ Вебер М. Основные социологические понятия. С. 93.

²⁹ Zelizer V. Pasts and Futures of Economic Sociology. P. 1057.

³⁰ Swedberg R. Max Weber and the Idea of Economic Sociology. P. 163 - 166.

³¹ Радаев В. Еще раз о предмете экономической социологии // Экономическая социология. 2002. Т. 3, N 3. С. 24. См. также: Биггарт Н. Социальная организация и экономическое развитие // Экономическая социология. 2001. Т. 2, N 5. С. 53 - 54.

на него. Понятие "другого" здесь существенно недоопределено, что не позволяет сформулировать критерии отнесения действий к разряду социальных. Является ли необходимым условием физическое присутствие ориентира? Но нет нужды всерьез напрягать воображение, чтобы представить себе ситуации, в которых действия осуществляются в соответствии с социально регламентированным порядком даже в условиях физического отсутствия социального адресата. И уж совершенно точно экономическая социология будет уверенно усматривать социальную ориентацию в описанной выше ситуации потребления в супермаркете.

Социология сделала достаточно, чтобы продемонстрировать, что даже поведение, которое в веберовской терминологии затруднительно назвать собственно "действием", социально предопределено и несет на себе след (зачастую неосознанной) ориентации на социально навязанные образцы³². Здесь, однако, возникает трудность другого рода: движение в этом направлении очевидно размывает концептуальный аппарат Вебера. В частности, вновь возникает вопрос о границах предмета социологии. Как можно отличить этот предмет от предмета других наук о действии?

Из текста "Хозяйства и общества" явствует, что Вебер осознавал эту проблему и она беспокоила его. Именно в связи с этим у него можно найти утверждение такого рода: "Ведь социология имеет дело отнюдь не только с социальным действованием, оно только является... центральным фактом, так сказать, конститутивным для нее как науки"³³. Но что в таком случае делает его конститутивным? Принимая во внимание склонность Вебера мыслить идеальными типами, можно предположить, что именно социальному действованию свойственна та специфическая логика, которая интересует социологию и которую социология пытается реконструировать с помощью своего рационального метода. Аналогично хозяйствование отличает логика, которая составляет предмет экономической науки.

Действительно, разграничение фактов, конститутивных для различных наук, в эпистемологии Вебера, по-видимому, основано на разграничении различных сфер культурной жизни. Такие сферы характеризуются тем, что они управляются "последними", далее не редуцируемыми ценностями. Каждой из этих ценностных сфер также присущи собственная внутренняя логика, собственный принцип функционирования, который хотя и определяется всегда ценностью, управляющей данной сферой, но все же в наиболее чистом и логически стройном виде воплощается лишь со временем. Таким образом, функционирование и развитие сфер происходит в соответствии с присущей каждой из них внутренней закономерностью (Eigengesetzlichkeit)³⁴.

³² Вероятно, наиболее красноречивы здесь исследования социальной предопределенности движения человеческого тела как физического объекта (Мосс М. Техники тела // Общества. Обмен. Личность. М.: Восточная литература РАН, 1996. С. 242 - 264; Бурдье П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001. С. 54 - 65).

³³ Вебер М. Основные социологические понятия. С. 103 - 104.

³⁴ Буквально этот термин можно перевести как "автономия". Однако Вебер не использует эквивалентное немецкое "Autonomie" - вероятно, именно с целью подчеркнуть, что сферы характеризуются автономией в узком смысле, то есть наличием собственных законов функционирования.

Как подчеркивает Вебер, прояснение, рационализация и усиление этих закономерностей неизбежно приводят к противостоянию между сферами, поскольку обнаруживают непримиримый конфликт между ценностями, которые этими сферами движут³⁵.

Вебер не указывает, сколько всего существует сфер (Г. Оукс насчитывает шесть: религия, хозяйство, политика, эстетика, эротика и интеллектуализм³⁶). Вполне очевидно, что в одной из этих сфер - хозяйственной - действуют собственные, не сводимые ни к каким другим закономерности. По мере того как происходит рационализация этой сферы и действующие в ней закономерности становятся все более рафинированными, они начинают более точно отображаться экономической наукой (которая, в свою очередь, способствует их прояснению и рационализации).

Утверждение, что в веберовском понимании социология как наука соответствует некоторой особой "социальной" сфере, возможно, было бы преувеличением. Но очевидно, что по мере кристаллизации и дифференциации сфер, по мере обретения ими культурной автономии они начинают все в большей мере подчиняться действию собственных законов, выходящих за пределы категории социального действования. Социологии в этом случае надлежит решать преимущественно две задачи. Во-первых, объяснить поведение, не вполне рационализированное собственными внутренними закономерностями сфер. Во-вторых, социология играет роль своего рода философии истории, прослеживающей процессы рационализации отдельных сфер (Вебер называет такой анализ "социологией рационализма").

В той мере, в которой экономическая социология сосредоточена на первой задаче (объяснение действий, нарушающих внутреннюю целостность автономной сферы хозяйства), она остается в рамках негативной программы. Концептуальный аппарат Вебера в целом и категории социального действования и хозяйствования в частности неотделимы от веберовского взгляда на историю. Согласно этому взгляду, история хозяйства - это процесс возрастающего структурирования хозяйства в соответствии с его внутренней закономерностью³⁷.

Таким образом, попытки распространить сферу социального действия на всю сферу экономических действий и тем самым расширить предмет экономической социологии несовместимы с веберовским понятием социального действия. Они потребуют переопределить социальное и экономическое действия с помощью других теоретических ресурсов³⁸.

³⁵ Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира // Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 312 - 313. Подробнее о понятии "сфер" и их логике у Вебера см.: Oakes G. Weber on Value Rationality and Value Spheres // Journal of Classical Sociology. 2003. Vol. 3, No. 1. P. 27 - 46; Bruun H.-H. Objectivity, Value Spheres, and "Inherent Laws": On Some Suggestive Isomorphisms between Weber, Bourdieu, and Luhmann // Philosophy of Social Sciences. 2008. Vol. 38, No 1. P. 97 - 120.

³⁶ Oakes G. Op. cit. P. 28.

³⁷ Вебер М. История хозяйства // История хозяйства. Город. М.: Канон-Пресс-Ц, 2001. С. 21.

³⁸ Такие попытки уже предпринимаются в экономической социологии. См., например, подход Беккерта, который использует философию прагматизма для реконцептуализации экономического действия (Beckert J. Economic Sociology and Embeddedness: How Shall We Conceptualize Economic Action? // Journal of Economic Issues. 2003. Vol. 37, No 3. P. 769 - 787).

Но анализ веберовской системы понятий указывает на важность решения более общей проблемы, выходящей за рамки теории действия, проблемы соотношения экономического и социального. В какой степени правомерно говорить об автономизации хозяйственной сферы? Какие следствия это может иметь для разграничения предметов экономической науки и социологии? Экономическая социология привыкла использовать для решения этих вопросов формулу "экономическое укоренено в социальном". Это побуждает нас перейти к обсуждению другого понятия, входящего в базовую объяснительную модель в новой экономической социологии, - понятия укорененности.

Универсальная и динамическая укорененность

Пафос классической работы Грановеттера состоит в том, что экономическая теория и социология имеют один и тот же недостаток: они руководствуются атомизированной концепцией индивида. Если экономическая теория стремится объяснить и предсказать индивидуальное действие, опираясь на эгоистические интересы действующего, то социология пытается сделать то же самое с помощью изучения интериоризированных образцов поведения³⁹. В обоих случаях конкретные социальные отношения, в которые включен индивид, не имеют значения для анализа экономического действия. Грановеттер противопоставляет обоим подходам идею о том, что действие всегда укоренено в "конкретных системах длящихся социальных отношений"⁴⁰. Грановеттер употребляет термин "укорененность", чтобы указать, что любое действие происходит в контексте социальных отношений, в которых участвует индивид, и определяется в первую очередь ресурсами, которые эти отношения предоставляют, а также ограничениями, которые они накладывают. Конфигурация этих отношений ("социальная структура", в терминах Грановеттера) образует для индивида "горизонт возможного".

Впервые о ключевом значении укорененности для правильного понимания принципов функционирования хозяйства заявил антрополог К. Поланьи. Однако для него укорененность означала не зависимость индивидуального хозяйственного действия от социальных отношений, а невозможность полной автономизации хозяйства как сферы социальной жизни, то есть его неспособность функционировать по собственным законам, независимо от институциональных основ, которые имеют как экономический, так и неэкономический характер⁴¹. Грановеттер, как мы видим, вообще не поднимает вопрос об автономии сферы хозяйства, указывая лишь, что хозяйственное действие всегда происходит в некотором структурном контексте.

³⁹ Грановеттер М. Экономическое действие и социальная структура: проблема укорененности. С. 48.

⁴⁰ Там же. С. 50.

⁴¹ Поланьи К. Экономика как институционально оформленный процесс // Экономическая социология. 2002. Т. 3, N 2. С. 62 - 73.

Употребление одного слова в двух разных значениях не могло не внести путаницу в экономико-социологический дискурс⁴². В результате в экономической социологии под одним именем фактически фигурируют две концепции укорененности. В одной сделан акцент на структурных ограничениях хозяйственного действия, а в другой - на том, что хозяйство на самом деле не функционирует по экономическим законам⁴³. Поскольку экономико-социологические исследования в соответствии с предложенной Грановеттером моделью объяснения стали ориентироваться на изучение укорененности, двусмысленность этого ключевого понятия привела к тому, что, по признанию самого Грановеттера, оно "расширилось так, что означает все что угодно, а стало быть, не означает вообще ничего"⁴⁴. В связи с этим прояснить содержание идеи укорененности представляется весьма важной задачей.

В отличие от хозяйственного действия, которое в экономико-социологической литературе обсуждается относительно редко, концепция укорененности подвергалась подробному разбору. Наиболее глубокую критику использования этого понятия в экономической социологии предложила Г. Криппнер. Она обратила внимание на то, что привычная линия аргументации, согласно которой хозяйственное действие укоренено в социальных отношениях, исходит из того, что само по себе действие не социально. Экономические социологи склонны противопоставлять чисто экономическое поведение, которое имеет место на совершенном рынке, социальным институтам и связям, которые обрамляют это поведение. Тем самым предполагается, что рынок является "асоциальным конструктом"⁴⁵. В итоге, отмечает Криппнер, сам рынок ускользает от экономической социологии, поскольку она изначально признает его внесоциальный характер.

Это косвенное признание автономии рынка ограничивает экономическую социологию рамками негативной программы, поскольку исходит из того, что сам рынок недоступен для экономико-социологического анализа, а внимание следует сосредоточить на отклонениях реальных рынков от модели совершенного рынка или, пользуясь формулировкой Зелизер, на их культурном и социальном контексте. Но такой подход в корне противоречит идее Поланьи о том, что "человеческое хозяйство укоренено в институтах, экономических и неэкономических, вплетено в них"⁴⁶. Для Поланьи "система ценообразующих рынков" составляет институциональную основу для одного из возможных способов

⁴² Прямая ссылка на Поланьи в связи с идеей укорененности, которая содержится в статье Грановеттера, впоследствии дала основания обвинять его в искажении идей Поланьи. Позднее Грановеттер стал утверждать, что использовал термин "укорененность" вне всякой связи с терминологией Поланьи, а ссылку на Поланьи добавил по предложению одного из рецензентов (Polanyi Symposium: A Conversation on Embeddedness // Socio-Economic Review. 2004. Vol. 2, No 1. P. 113 - 114). Но поскольку Грановеттер не счел нужным сразу дистанцироваться от этой терминологии, он способствовал, с одной стороны, оживлению интереса к идеям Поланьи среди экономсоциологов, а с другой - распространению ложного понимания его идей.

⁴³ Krippner G., Alvarez A. Embeddedness and the Intellectual Projects of Economic Sociology // Annual Review of Sociology. 2007. Vol. 33. P. 219 - 240.

⁴⁴ Polanyi Symposium: A Conversation on Embeddedness. P. 113.

⁴⁵ Krippner G. The Elusive Market: Embeddedness and the Paradigm of Economic Sociology // Theory and Society. 2001. Vol. 30, No 6. P. 788.

⁴⁶ Поланьи К. Экономика как институционально оформленный процесс. С. 68.

интеграции хозяйства, который он называет обменом (наряду с этим способом существуют также реципрокность и перераспределение). При этом в реальном хозяйстве всегда сосуществуют все способы интеграции, невозможно подменить одним из них все остальные. Таким образом, все способы интеграции хозяйства и поддерживающие их институты социальные.

Однако признание любого экономического действия социальным не приводит Поланьи к категорическому отрицанию автономии хозяйства. Поланьи склонен рассматривать ее как динамическую характеристику что позволяет ему избежать, с одной стороны, абсолютизации законов, сформулированных экономической наукой, а с другой - объяснить их действенность. Эта действенность неотделима для Поланьи от развития самой экономической науки и может быть понята лишь в рамках общей тенденции развития нашей цивилизации⁴⁷. Таким образом, хозяйство может обладать большей или меньшей автономией⁴⁸; максимальной автономии оно достигает там, где наиболее сильна власть саморегулирующегося рынка. Однако хозяйство никогда не может обрести полную независимость от других сфер социальной жизни, достичь полного саморегулирования. Это невозможно, поскольку общество начинает "защищать себя" от саморегулирующейся рыночной системы⁴⁹.

Такой подход вызвал у интерпретаторов Поланьи немалые трудности. Поланьи одновременно настаивал на неустранимой укорененности хозяйства в институтах и указывал, что в результате трансформации XIX в. "рынки подчинили себе весь мир"⁵⁰. Поскольку эти утверждения выглядят как взаимоисключающие, последователи Поланьи ищут способы согласовать их через анализ его творческой эволюции. Так, согласно Ф. Блоку, Поланьи был склонен отказаться от представления о том, что в рыночной системе хозяйство может быть не укорененным (disembedded), однако ему не хватило времени внести соответствующую правку в текст "Великой трансформации"⁵¹. К. Гемиджи утверждает, что Поланьи сочетал в своих работах методологическую установку на исследование укорененности и теоретическое положение о меняющейся роли хозяйства в обществе. Гемиджи приходит к сходному с Блоком выводу: необходимо отказаться от второго положения, чтобы сохранить для экономической социологии ключевой методологический принцип⁵².

Однако в результате такого половинчатого прочтения Поланьи экономическая социология лишается, возможно, наиболее продуктивной его идеи: автономия хозяйства является динамической характеристикой общества. Предложенная Поланьи философия истории предлагает взгляд на автономизацию хозяйства как на центральный

⁴⁷ Поланьи К. Великая трансформация: Политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002.

⁴⁸ Поланьи К. Аристотель открывает экономику // "Великая трансформация" Карла Поланьи: прошлое, настоящее, будущее. М.: ИД ГУ ВШЭ, 2006. С. 99 - 137.

⁴⁹ Поланьи К. Великая трансформация. С. 91.

⁵⁰ Там же. С. 90.

⁵¹ Block F. Karl Polanyi and the Writing of The Great Transformation // Theory and Society. 2003. Vol. 32, No 3. P. 275 - 306.

⁵² Gemici K. Karl Polanyi and the Antinomies of Embeddedness // Socio-Economic Review. 2008. Vol. 6, No 1. P. 5 - 33.

для нашей цивилизации процесс, который постоянно выступает предметом борьбы на всех уровнях. Более того, рынок, который составляет институциональную основу для автономизации хозяйства, склонен к экспансии: "Теперь уже не хозяйство укоренено в системе социальных отношений, а социальные отношения укоренены в экономической системе"⁵³. Укорененность становится основной ставкой в противостоянии рыночных и нерыночных сил.

Экономическая социология до сих пор была не слишком внимательна к этому соображению венгерского антрополога. Понимание укорененности в духе Грановеттера предполагало признание автономии и саморегуляции рынка, оставляя экономсоциологам лишь исследование социального контекста. Грановеттер едва ли мог задействовать выработанный Поланьи подход, так как находился в плену теории, постулирующей наличие у сфер собственной внутренней логики. Криппнер также видит в этом причину преображения идеи укорененности в подходе Грановеттера, но она склонна винить в этом некритичную рецепцию Грановеттером идей Т. Парсонса, которые в середине XX в. были очень влиятельными в американской социологии. "Грановеттер не отверг разделение между хозяйством и более широкими сферами социальной жизни, которое содержалось в социологии Парсонса", предложив для экономической социологии "метод, который в некотором отношении повторял интеллектуальные маневры, предпринятые Парсонсом полувеком раньше"⁵⁴.

Криппнер, однако, не показывает, как подход Парсонса мог повлиять на Гранответтера. С нашей точки зрения, концепция разделения сфер проникла в теорию Грановеттера вместе с понятием экономического действия, ее интеллектуальные истоки следует искать не в теории Парсонса, а гораздо раньше - по меньшей мере, в работах Вебера. Как было показано выше, использование понятия экономического действия в духе Вебера неизбежно ведет к специфическому пониманию экономического и к признанию его особой внутренней логики⁵⁵.

Существующие сегодня дисциплинарные границы между экономической наукой и экономической социологией стали результатом закрепления в экономической социологии идеи об автономии хозяйства и соответствующей объяснительной модели. Исторически экономическая социология действительно была реакцией на экономический империализм; однако в ней не сформировалось последовательной альтернативы этому течению, поскольку в обоих подходах центральной выступает предпосылка о внутренней логике экономического, которая может быть применена для анализа различных сфер социальной жизни. Этот анализ остается делом экономической науки, в то время как экономическая социология сосредоточивается на исследовании

⁵³ Поланьи К. Великая трансформация. С. 70. Перевод скорректирован.

⁵⁴ Krippner G. The Elusive Market: Embeddedness and the Paradigm of Economic Sociology. P. 799.

⁵⁵ Показательно, что возражения Поланьи против концепции Вебера также концентрируются на его понимании экономического во второй главе "Хозяйства и общества" (Поланьи К. Взгляды на место экономической системы в обществе: от Шарля Монтескье до Макса Вебера // "Великая трансформация" Карла Поланьи: прошлое, настоящее, будущее. С. 150 - 153).

социального контекста. Однако в обоих случаях логика экономического становится самоочевидной и далее не проблематизируется.

Новый взгляд на понятие укорененности в концепции Поланьи может способствовать появлению в экономической социологии нового проблемного поля и формированию новой объяснительной модели. Следуя логике Поланьи, не надо относиться к укорененности как к данности; укорененность экономического всегда остается подвижной и создает напряжение для "социальной ткани". До сих пор не слишком много известно, какими способами утверждается автономия экономического и за счет чего она оспаривается. Реконструкция становления рыночной экономики, предложенная Поланьи в "Великой трансформации", показывает, какую роль в этом процессе играли в VIII-XIX вв. политико-экономическая мысль, государственная политика в области регулирования рынка труда, предпринимательская инициатива, интересы определенных социальных групп, а также некоторые другие факторы. Однако ключевая мысль Поланьи заключается в том, что снижение или рост укорененности радикально меняют всю жизнь людей и функционирование множества социальных институтов. Эта идея подсказывает, что социологическое понимание хозяйства должно исходить из проблематичности отношений между социальным и экономическим и анализировать эти отношения на всех уровнях. В таком случае экономическая социология перестает выполнять комплементарную функцию по отношению к экономической науке и равным образом прекращает бесперспективные споры о том, насколько модель homo economicus соответствует действительности. Экономическая наука и ее успехи за последние полтора столетия становятся феноменом, который требует экономико-социологического объяснения в ряду других феноменов, связанных со смещением баланса укорененности.

Было бы неверно утверждать, что до сих пор экономическая социология не занималась этой проблематикой; скорее речь идет о том, что она оставалась для этой дисциплины периферийной и не учитывалась в преобладающей объяснительной модели. Несомненно, некоторые авторы в меньшей степени склонны опираться на предложенный Грановеттером стандарт объяснения и в большей - искать факторы, сдерживающие экспансию экономического. Среди таких авторов следует в первую очередь отметить Зелизер, предложившую историко-социологический анализ конфликтов, связанных с институционализацией страхования жизни, а также с ролью денег в интимных отношениях⁵⁶.

Другая тема, которой в рамках экономической социологии был посвящен ряд исследований, связана с конструированием рынков, и особенно биржевых площадок и аукционов. Аукционы всегда привлекали экономсоциологов, поскольку, как предполагается, они должны в наибольшей степени соответствовать модели совершенного рынка: это позволяет исследовать способы культурного формирования рынка в "чистых", с точки зрения экономической теории, случаях, то есть

⁵⁶ Zelizer V. The Purchase of Intimacy. New Jersey: Princeton University Press, 2005; Зелизер В. Человеческие ценности и рынок: страхование жизни и смерть в Америке XIX века // Экономическая социология. 2010. Т. 11, N 2. С. 54 - 72.

там, где работу рынка можно было бы считать самоочевидным, не требующим объяснений феноменом. Авторы наиболее известных исследований, Ч. Смит и М. Аболафия, обнаруживают, что рациональность не предшествует функционированию аукционных и биржевых площадок, а формируется на них с помощью особых механизмов легитимации и ролевых структур⁵⁷.

Аналогичную проблему поднимает и М.-Ф. Гарсия в статье, которая предлагается вниманию читателей в этом номере. Подробное этнографическое наблюдение, проведенное Гарсия, показывает, что переход фермеров и оптовых покупателей к аукционной форме торговли клубникой не был следствием внутренней эволюции данной отрасли в соответствии с экономическими законами. Нельзя считать его и простым результатом того, что участники процесса осознали оптимальность такого способа организации торговли: подобное осознание было бы невозможно без определенной просветительской и политической работы представителей различных групп интересов. В итоге рынок не состоит из каких-то "рыночных" взаимодействий, которые можно было бы противопоставить взаимодействиям социальным - эти взаимодействия социальные, и их развитие не подчиняется какой-либо абстрактной экономической логике. Как заключает Гарсия, практики, которые составляют рынок, не относятся к рыночным⁵⁸.

Исключительно высокий интерес к исследованию Гарсия, выполненному в середине 1980-х годов, возник относительно недавно. Это связано с появлением нового исследовательского направления на стыке экономической социологии и исследований науки и технологии (STS). Ключевая гипотеза, на которой основаны исследования в рамках этого направления: огромное влияние современной экономической науки на жизнь человека выражается в повсеместном распространении технологий, основанных на идеях экономистов. В результате реальность начинает все в большей степени соответствовать предпосылкам экономических моделей, повышая тем самым их объясняющую способность. Таким образом, экономическая наука не просто отражает, моделирует реальность, а производит ее⁵⁹.

М. Каллой, предложивший данную гипотезу, полагает, что предметом исследования социологов и антропологов должна стать не

⁵⁷ Смит Ч. Аукционы: От Вальраса к реальному миру // Журнал социологии и социальной антропологии. 2002. Т. 5, N 2. С. 43 - 59; Аболафия М. Рынки как культуры: этнографический подход // Экономическая социология. 2003. Т. 4, N 2. С. 63 - 72.

⁵⁸ Garcia M.-F. La construction sociale d'un marche parfait: Le marche au cadran de Fontaines-en-Sologne // Actes de la recherche en sciences sociales. 1986. Vol. 65, No 1. P. 10 (рус. пер.: Гарсия М.-Ф. Социальное конструирование совершенного рынка: голландский аукцион в Фонтен-ан-Солонь. Публикуется в этом номере журнала. С. 82)

⁵⁹ Феномен производства реальности научными описаниями ранее изучали на примере естественных наук, он получил название "перформативность". В теории речевых актов перформативными называют выказывания, которые создают собственный референт. Более подробный анализ идеи перформативности применительно к экономической науке см. в: Gallon M. What Does it Mean to Say that Economics is Performative? // Do Economists Make Markets? New Jersey, Oxford: Princeton University Press, 2007. P. 311 - 357; MacKenzie D. Is Economics Performative? Option Theory and the Construction of Derivatives Markets // Do Economists Make Markets? P. 54 - 86; Юдин Г. Перформативность в действии: экономика качеств Мишеля Каллона как парадигма социологического анализа рынков // Журнал социологии и социальной антропологии. 2008. Т. 11, N 4. С. 47 - 58.

экономика, а феномен экономизации, то есть конструирования экономического. Распространение методов такого конструирования приводит к тому, что человек сегодня становится все больше похож на модель "человека экономического". Экономизация, то есть превращение чего-либо в "экономическое", осуществляется различными средствами, однако ключевую роль здесь играет экономическая наука, которая позволяет переопределять как экономическое то, что прежде не рассматривалось таким образом. При разработке своего подхода Каллон также не обходится без понятия укорененности: экономизация здесь фактически тождественна разрыву укорененности. Одновременно он полагает, что экономическая социология злоупотребляет понятием укорененности: объяснения экономического через социальное, которые предлагаются при помощи этого понятия, похожи на попытки объяснить одно неизвестное через другое⁶⁰.

Работа Гарсия выступает в контексте данной исследовательской программы как исследование, опередившее свое время. Каллон отмечает, что в этом исследовании проявились различные элементы процесса конструирования homo economicus: начиная с материальных технологий, которые понадобились для организации аукциона, и заканчивая экономическим знанием, которое было привнесено заинтересованным в организации аукциона чиновником⁶¹. Работа Гарсия стала одной из наиболее часто цитируемых в рамках данного направления и недавно была переведена на английский язык. Перевод сопровождается послесловием, в котором автор рассказывает, что в конце 1990-х годов исследуемый аукцион испытывал сложности вследствие изменившихся требований закупочных контор, причем участники аукциона - как фермеры, так и покупатели - предпринимали совместные усилия для сохранения данного института, хотя такое сотрудничество могло быть связано для них с издержками⁶². Поддержание "совершенного рынка" оказывается для агентов важнее финансовых соображений.

* * *

Сегодняшние дисциплинарные границы между экономической наукой и экономической социологией сформировались в результате закрепления в экономической социологии негативной программы - стратегии исследования, направленной на раскрытие социокультурного контекста экономических феноменов. Преобладающая объяснительная модель задает соотношение между хозяйственным действием и социальной структурой с помощью понятия укорененности. Этот подход в неявном виде принимает предпосылку об автономии сферы

⁶⁰ Gallon M. Introduction: the Embeddedness of Economic Markets in Economics // The Laws of the Markets. L.: Blackwell, 1998. P. 8 - 10; Calitjkan K., Callon M. Economization. Part 1: Shifting Attention from the Economy Towards Processes of Economization // Economy and Society. 2009. Vol. 38, No 3. P. 383 - 384.

⁶¹ Callon M. Introduction: the Embeddedness of Economic Markets in Economics. P. 19 - 23.

⁶² Garcia-Parpet M.-F. The Social Construction of a Perfect Market: The Strawberry Auction at Fontaines-en-Sologne // Do Economists Make Markets? New Jersey, Oxford: Princeton University Press, 2007. P. 46 - 50.

хозяйства; как мы показали, это приводит к серьезным сложностям при определении хозяйственного действия.

Сегодня в экономической социологии признается, что негативная программа во многом исчерпала себя. Однако преодолеть ее невозможно, пока остается неизменным концептуальный аппарат. Движение в сторону проблематизации места экономического в социальной жизни представляет собой попытку решить эту проблему. Одним из важных этапов такой проблематизации может стать пересмотр сложившегося в экономической социологии представления об укорененности.

Экономическая социология получила институциональное признание во многом благодаря тому, что, в отличие от других социологических дисциплин, в ее рамках сложился определенный теоретико-методологический консенсус вокруг предложенной Грановеттером модели объяснения. Сегодня этот консенсус постепенно размывается. В ходе этого процесса в экономической социологии возникает интерес к малозаметным прежде феноменам - в том числе новый интерес к экономической науке. Сложившиеся дисциплинарные границы вновь становятся предметом символической борьбы. Вслед за Поланьи мы можем сказать, что это лишь отражение ключевого для нашего времени процесса - непрекращающейся борьбы за границу между экономическим и социальным.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Г. ЮДИН:

Комментарии: