Л. ЯКОБСОН, д. э. н., профессор ГУ-ВШЭ

АМБИЦИОЗНЫЕ КНИГИ (о книгах Р. С. Гринберга и А. Я. Рубинштейна*)

Государство существует не для того, чтобы превращать земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад.

Н. А. Бердяев

Заголовок данного текста созвучен тому, что сказано на первых страницах одной из рецензируемых монографий (кн. 1). Однако, в отличие от авторов, я использовал множественное число, поскольку есть основание говорить об амбициозности обеих новых публикаций создателей концепции экономической социодинамики и всего их проекта, начатого двенадцать лет назад. Основания для амбиций бесспорно есть. Я не являюсь единомышленником авторов, однако считаю реализуемый ими проект одним из самых интересных в постсоветской экономической мысли России, не слишком богатой на оригинальные теоретические подходы. Более того, в этой концепции (позволю себе ниже пользоваться аббревиатурой КЭС) теоретически корректно выражены распространенные и значимые общественные настроения. Мне лично они не близки, но именно этими настроениями проникнуты высказывания многих политиков, выступления публицистов и работы значительного числа экономистов. Р. Гринберг и А. Рубинштейн, пожалуй, впервые предложили всем им достаточно прочную концептуальную платформу, базирующуюся на четко сформулированной аксиоматике.

В книгах 2008 года подводится промежуточный итог сделанному авторами как в области теории, так и в анализе реформ, проводимых в нашей стране. Отсюда широта тематики, не позволяющая хотя бы тезисно изложить в рецензии основное содержание монографий. Отмечу лишь, что они удачно дополняют друг друга. В "Основаниях смешанной экономики" дано систематическое изложение КЭС с обстоятельным разбором альтернативных позиций и многочисленными поясняющими примерами, а "Экономика общественных преференций" сфокусирована прежде всего на проблематике общественных благ, их сопоставлении со смешанными и частными.

Большое место в монографии А. Рубинштейна занимает также приложение КЭС к практической проблематике социальной сферы, особенно сферы культуры. В соответствующих разделах книги немало точных наблюдений, но хватает и утверждений, с которыми можно поспорить. Такое желание возникает, в частности, когда автор отождествляет реальное содержание проводимых и планируемых реформ с теми их краткими анонсами, которые обрисовывают скорее направленность преобразований, чем их конкретные аспекты, меру, этапы и технологии. Упрощенными выглядят, например, суждения о бюджетной реформе (кн. 2, гл. VIII). Не идеализируя ее ход, не могу согласиться, что смысл реформы сводится к примитивной экономии, а замысел определяется "проектным фетишизмом" и состоит в переводе культуры и других отраслей социальной сферы на "сдельщину". Эта реформа, как и иные, если понимать и осуществлять их разумно, - не прыжок в утопию либо антиутопию, а посте-

* Гринберг Р. С., Рубинштейн А. Я. Основания смешанной экономики. Экономическая социодинамика. М.: Институт экономики РАН, 2008 (далее цит.: кн. 1); Рубинштейн А. Я. Экономика общественных преференций. Структура и эволюция социального интереса. СПб.: Алетейя, 2008 (далее цит.: кн. 2).

пенный, негладкий, зависимый от экономического, социального и политического контекста процесс формирования институтов, более эффективных, чем существующие. С тем, что институты бюджетной сферы - пока не образец эффективности, согласны и авторы рецензируемых монографий.

Однако, высказываясь по относительно частным, пусть и существенным, вопросам, я упустил бы возможность пробудить у читателя интерес к тому, что составляет суть КЭС. Авторы системно реализуют базовую идею о взаимной относительной автономности интересов общества и индивидов и вместе с тем об их взаимосвязи. С одной стороны, Гринберг и Рубинштейн исходят из несводимости общественных интересов, потребностей и благосостояния к интересам, потребностям и благосостоянию индивидов, составляющих то или иное общество; в данном отношении КЭС противостоит современному экономическому мейнстриму. С другой стороны, общественные потребности и интересы не наделяются заведомым приоритетом по отношению к индивидуальным; это отличает исходный пункт концепции и основанный на нем дискурс от различных вариантов сугубо государственнических построений, в том числе официальной советской теории планового хозяйства. Важно вновь подчеркнуть, что авторы не просто высказали такого рода идеи, а, частично заменив аксиоматику мейнстрима на альтернативную, создали достаточно стройную концепцию, в частности переформулировали теоремы экономики благосостояния.

Но, может быть, все это лишь интеллектуальные упражнения? С точки зрения авторов, КЭС объясняет реалии, в принципе не имеющие удовлетворительной интерпретации в рамках мейнстрима. Данный тезис не представляется убедительным. Говоря коротко, он связан с более чем спорным утверждением, будто блага, не предназначенные для индивидуального потребления, "не входят ни в одну из индивидуальных функций полезности" (кн. 1, с. 161). Восприятие индивидом полезности, например, оборонных усилий или развития фундаментальной науки - эмпирический факт. Другой вопрос, что одни и те же блага по-разному оцениваются разными индивидами. Так, успехи теоретической физики скорее всего оставляют индифферентным малообразованного сельского жителя, а увеличение ядерного потенциала страны может представлять отрицательную полезность для пацифиста. Однако подобные обстоятельства, как и, например, чувствительность функции полезности индивида к тому, что потребляет не он, а другой индивид, давно и тщательно проработаны в мейнстримовской экономике благосостояния.

Скорее создателей КЭС можно упрекнуть в том, что ряд их утверждений нелегко спроецировать на эмпирически воспринимаемую реальность. Это относится, например, к тезису о том, что государство, подобно другим субъектам, - "наилучший судья своего благосостояния" (кн. 1, с. 249). Дело не только в законном вопросе, чьи именно оценки следует признавать адекватными суждениями государства. (В конце концов, на этот вопрос можно дать ответ нормативного характера.) Однако сама несводимость государства к личности монарха и инструментам реализации его индивидуальных предпочтений - довольно специфический исторический феномен (имею в виду не только то, как государство виделось современникам, но и то, чем оно было в действительности)¹. Между тем общественные блага - явление гораздо более универсальное, и, надо полагать, в понимании авторов столь же универсальны общественные преференции, не редуцируемые к персональным, хотя бы и августейшим.

¹ См., например: Кревельд М. ван. Расцвет и упадок государства. М.: ИРИСЭН, 2006. Гл. III-IV.

Впрочем, я не сомневаюсь: авторы найдут, что возразить сказанному. Базовые идеи КЭС - отказ от методологического индивидуализма и коллективное целеполагание - отнюдь не закрытые темы в современной литературе по методологии экономической науки². Вообще социальные и экономические теории, построенные на не противоречащей здравому смыслу аксиоматике (КЭС, несомненно, принадлежит к их числу), как правило, нелегко исключить из повестки дня с помощью ссылок на реалии. Проверочные эксперименты тут редко применимы, а обращение к историческим фактам обычно удается парировать дополнительными построениями, пусть даже не всегда органичными. Можно, конечно, ссылаться на "бритву Оккама", но на деле жизнеспособность обществоведческих теорий (если они не обнаруживают заведомых внутренних противоречий и не вступают в вопиющий конфликт с реальностью) определяется не столько компактностью объяснений, сколько способностью удачно удовлетворять некий общественный запрос. Именно явный, а чаще неявный запрос определяет фокусировку исследования, которую О. Ананьин удачно назвал "третьим якорем" научного экономического знания (два первых - относительная эмпирическая достоверность и логическая строгость)³. При прочих равных условиях, теория тем лучше защищена, чем больше запрос отвечает настроениям не только внутри научного сообщества, но и за его пределами.

В этом отношении КЭС обладает серьезным потенциалом. Каков же общественный запрос, которому она соответствует? Когда знакомишься с работами ее авторов, может показаться, что это всего лишь запрос на обоснование умеренно интервенционистской политики и в первую очередь на критику прижимистости в финансировании культуры, науки, образования и здравоохранения. Такая позиция вызывает симпатию, но, как неоднократно отмечали сами авторы, ее придерживаются и многие сторонники мейнстрима. Правда, по мнению Гринберга и Рубинштейна, эти ученые, в частности Р. Масгрейв, были вынуждены допускать непоследовательность, пытаясь согласовать свое отношение к государственному финансированию с методологическим индивидуализмом. Потребовалось бы слишком много места для изложения аргументов, выдвинутых авторами КЭС в пользу данного тезиса, а затем для опровержения этих аргументов. Ограничусь констатацией, что доказать внутреннюю противоречивость мейнстрима не удалось. В этом нет ничего удивительного. Состоятельность методологического индивидуализма множество раз подвергалась изощренным проверкам, но, похоже, он вполне устойчив к формальным опровержениям.

Другой тип общественного запроса, о котором задумываешься, читая работы Гринберга и Рубинштейна, - это запрос на ценностную насыщенность экономической теории и этичность вытекающей из нее политики. Такие мотивы, несомненно, значимы для КЭС. Но и они не требуют отказа от методологического индивидуализма, который вовсе не предполагает индивидуализма этического. Более того, например, работы Д. Ролза или А. Сена - образцы утверждения этических ценностей на базе методологического индивидуализма, тесно связанного с принципом суверенитета личности. Именно этот принцип проблематизируется авторами КЭС, хотя речь идет не об абсолютном его исключении, а скорее о своего рода снятии.

В подтексте КЭС внятно присутствует мироощущение, не характерное для экономистов мейнстрима, но весьма распространенное в современной России

² См.: The Elgar Companion to Economics and Philosophy / J. B. Davis et al (eds.). Cheltenham: Edward Elgar, 2004 (по первой теме: Kincaid H. Methodological Individualism and Economics; по второй: Davis J. B. Collective Intentionality, Complex Economic Behavior, and Valuation).

³ Ананьин О. И. Структура экономико-теоретического знания: методологический анализ. М.: Наука, 2005. С. 206.

и имеющее длительную историю не только в нашей стране. В экономической мысли оно наиболее ярко проявилось в трудах немецких ученых, особенно представителей так называемой новой исторической школы. Г. Шмоллер, говоря о своих единомышленниках, подчеркивал: "Никогда не считают они государство... необходимым злом, которое нужно ограничивать. Для них государство есть всегда величественное нравственное учреждение для воспитания человеческого рода"⁴.

Мироощущение, о котором идет речь, - разумеется, не предмет вкусового выбора. Оно возникало, вероятно, повсюду, где интенсивно и трудно протекало становление гражданской нации. Правда, далеко не везде это мироощущение зримо влияло на экономическую мысль, традиционно более прозаическую и прагматическую, чем философская, политическая, историческая и даже правовая. В современной России такое мироощущение пронизывает едва ли не большинство политологических и публицистических работ⁵. Важно подчеркнуть, что в подобных публикациях подразумевается не производность индивидуальной воли от коллективной и не грубое подавление первой, а своего рода синтез. Другое дело, что методологически он, как правило, не проработан, а это вызывает множество вопросов.

Актуальность подобных настроений для широких слоев населения можно было бы проиллюстрировать ссылками на социологические исследования, однако вряд ли это уместно в рецензии. Если же говорить об отечественных экономистах, такие настроения часто встречаются в работах по разнообразным проблемам экономической политики. Однако именно в книгах авторов КЭС этим настроениям соответствуют вызывающие уважение теоретические конструкции. При этом Гринберг и Рубинштейн - отнюдь не эпигоны новой исторической школы, хотя и близки ей по мировосприятию. Эмпирическая сторона и историзм как раз не относятся к числу сильных сторон КЭС, зато она предлагает формализуемую теорию, выдерживающую проверку на прочность.

Итак, рецензируемые монографии - явление не рядовое. Теперь о том, почему я не являюсь приверженцем КЭС, несмотря на его общественную актуальность и профессиональную состоятельность. Проще всего ответить на этот вопрос, сопоставив приведенную выше цитату из Шмоллера с эпиграфом из Бердяева. Государство является "вкусной и здоровой пищей" или "горьким лекарством"? Расхождение тут мировоззренческое. Причем, вопреки распространенному заблуждению, оно разделяет "государственников" не только с западными и прозападными "либералами", а со всеми, для кого свобода составляет ключевую ценность. Те же социологические исследования показывают, что в нашей стране таких людей сегодня не столь уж много, как, впрочем, и тех, кто однозначно отдает приоритет государству. Налицо массовый запрос на некий баланс, синтез, и среди экономистов данный запрос корректнее других удовлетворяют именно Гринберг и Рубинштейн. Однако лично мне ближе иная мировоззренческая позиция, а вместе с ней и методологический индивидуализм.

Стоит напомнить, что для экономиста государство есть организация, обладающая монополией на легитимное принуждение. Призыв к большему государственному вмешательству тождествен призыву к большему замещению добровольных сделок принудительным, предписанным взаимодействием.

⁴ Речь г. Шмоллера, произнесенная в г. Эйзенах 6 октября 1872 г. при учреждении "Союза социальной политики" // Мировая экономическая мысль сквозь призму веков: В 5 т. Т. 3. М.: Мысль, 2005. С. 118.

⁵ См., например, ежегодный доклад ИНоП "Оценка состояния и перспектив политической системы России", апрель 2009 г. www.inop.ru. В качестве примера можно сослаться, в частности, на труды клуба "4 ноября" и близких к нему экспертов

Будучи добросовестными профессионалами, Гринберг и Рубинштейн, в отличие от многих наших "государственников", не затушевывают этого обстоятельства. Впрочем, они рисуют почти идиллическую картину, в которой принуждение касается "некоторого меньшинства субъектов, оказавшихся неспособными... к модификации", а в конечном счете "иммунная система социума... обеспечивает выявление истинных интересов общества" (кн. 1, с. 355, 357). Буду рад, если когда-нибудь такая картина окажется реалистичной хотя бы в отношении государственного финансирования культуры, к которому неравнодушны и авторы, и рецензент. Но в целом не очень верится в тенденцию к едва ли не отмиранию политики и самого государства, которая видится авторам КЭС.

Сфера политики представляет собой, если пользоваться экономическим языком, арену легитимной борьбы за перераспределение возможностей (в первую очередь, но не только, за перераспределение прав собственности на экономические ресурсы). Разумеется, общественная действительность не сводится к такого рода борьбе. Есть еще добровольный обмен (это называется рынком), есть добровольное сотрудничество, проявления солидарности и альтруизма (это называется гражданским обществом). Интерпретировать и то и другое гораздо проще и естественнее с позиций методологического индивидуализма, чем отказываясь от него. Допущение о коллективной воле явно избыточно, когда речь идет о совпадении индивидуальных воль или об их непосредственном взаимодополнении, как в случае покупателя и продавца.

Кстати, пожалуй, единственная передержка, которую допускают авторы КЭС, - это неоправданное сближение государства с общественными объединениями, в частности с Союзом театральных деятелей. Государство - организация со всеобщим принудительным членством, в которую вступают в момент рождения и которую можно покинуть лишь ценой эмиграции. Поэтому именно государство способно принудить часть граждан (совсем не обязательно меньшинство) действовать не в собственных интересах, а в интересах другой части граждан. Без принуждения не обойтись, оно необходимо, в том числе чтобы обеспечить защиту институтов рынка и гражданского общества. Если же и те и другие институты еще не устоялись (а это типично для периодов становления гражданских наций), "лекарство" требуется подчас в лошадиных дозах, особенно в периоды кризисов. Легитимное принуждение (фиск) составляет и основу государственных финансов, а значит, ресурсного обеспечения социальной, оборонной и иной политики. Однако рассматривать "лекарство" в качестве "пищи" весьма рискованно. С высокой вероятностью результатом оказывается передозировка.

Мироощущение, нашедшее отражение в КЭС и весьма распространенное в сегодняшней России, при всей своей укорененности в объективных обстоятельствах чревато постоянными передозировками налогового бремени и регулятивных мер. И это, как ни парадоксально, придает книгам Гринберга и Рубинштейна дополнительное достоинство. Корректный теоретический дискурс далеко не всегда характерен для работ экономистов-"государственников". Между тем корректность - лучшая гарантия защиты от предвзятости в оценках и радикализма в политических рекомендациях. Образованный последователь экономического мейнстрима разительно отличается от безудержного энтузиаста купли-продажи. Равным образом грамотный приверженец КЭС вряд ли станет безоглядно вытаптывать рынки. Хочу надеяться, что многочисленные стихийные "государственники" найдут в КЭС не только серьезную теорию, адекватную их мироощущению, но и, возможно, некий противовес иллюзиям об универсальной уместности государственного вмешательства и безобидности принудительного переформатирования экономических реалий.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Л. ЯКОБСОН:

Комментарии: