Libmonster ID: RU-8318
Автор(ы) публикации: С. БАХРУШИН

В 1942 г. вышел первый том издания "The Cambridge Economic History of Europe from the decline of the Roman Empire", посвящённый "аграрной жизни средних веков". В этом издании, претендующем на охват истории всей Европы, отведено некоторое место и аграрной истории СССР. Однако место, отведённое этому разделу аграрной истории СССР, чрезвычайно скромно (немногим больше 20 страниц из 560 страниц текста), и вопрос, разработав гораздо менее полно, чем в отношении других европейских стран; не ставится даже, например, вопрос о развилин сельскохозяйственной техники. Это обстоятельство, свидетельствующее либо о неосведомленности авторов в истории СССР либо о сознательном нежелании понять её значение и место в истории Европы, не освобождает нас от обязанности самым внимательным образом отнестись к соответствующим разделам рецензируемого издания.

Вопросы истории СССР трактуются в первой главе "Экономической истории Европы" - "Заселение и колонизация Европы" - и в § 6 главы VII - "Средневековое аграрное общество в его расцвете", специально посвященном России.

Автор первой статьи, профессор еврейского университета в Иерусалиме Ричард Кёбнер, лишь очень коротко и мимоходом коснулся славян вообще и восточных в частности. Для него история Европы - это в основном истории германских народов, в которой другим народам, романского, кельтского и славянского происхождения, отводится очень немного места. Это, очевидно, установка всего издания, судя по тому, что карта, приложенная к данному разделу книги, посвящена только расселению "тевтонских племён", и на ней вся территория Восточной Европы показана как "держава остроготов (грейтунги)" без упоминания об антах и словенах, но зато с обозначением жирным шрифтом герулов в Приазовье.

Те скудные сведения, которые сообщаются в тексте о славянстве, посвящены почти всецело Польше. Русское славянство упоминается лишь в связи с норманскими завоеваниями (стр. 61). Проф. Кёбнер весьма отчётливо проводит определённую концепцию исторической роли славянства. Эта концепция является очевидным сколком расистской концепции немецких фашистских историков. Уже самая ограниченность материала свидетельствует о пренебрежительном отношении к историческому прошлому славянства, но и в рамках отведённого славянам места они рассматриваются почти исключительно в связи с историей расселения германских племён на европейской территории. При этом славяне трактуются как раса низшая, неспособная к самостоятельному культурному развитию, более того, неспособная к творческому труду иначе, как из-под палки. "Во всех этих (славянских. - С. Б. ) странах земледелие играло второстепенную роль... - говорит проф. Кёбнер. - Они не научились у своих германских соседей пользованию тяжёлым колёсным плугом, они обрабатывали землю, как старую, так и новину, своего рода деревянной мотыгой". Это говорится о славянах X - XI веков (about a. d. 1000). Здесь совершенно игнорируются и русские летописные известия, и археологические данные, как о западных, так и восточных славянах. Исчерпывающая сводка этих данных сделана академиком Б. Д. Грековым в его книге "Крестьяне "а Руси" (М. - Л. 1946). Но ясно, что проф. Кёбнер не имеет представления о той громадной работе по выяснению древнейших судеб нашей страны, которая была проделана за последнее время советскими археологами, открывшими совершенно новые страницы в истории Восточной Европы1 .

С полным пренебрежением к фактам, заявив об отсутствии у славян улучшенных


Статья будет напечатана в издаваемом Институтом истории АН СССР сборнике "Средние века", вып. 3. Серия статей, посвящённых разбору "Кембриджской экономической истории".

1 Третьяков П. "К истории племён Верхнего Поволжья в первые тысячелетия н. э." (Материалы и исследования по археологии СССР N 5); его же "Восточно-славянские племена". М. - Л. 1948. Федоровский А. "Археологі;чні; розкопки в околицях Харкова" ("Хроні;ка археологі;ї; та мистецтва", ч. I, Киев. 1930); Лявданский А. "Некоторые данные о городищах Смоленской губ." (Научн. изв. Смол. Гос. унив., Т. III. Вып. 3); Рыбаков Б. "Радзі;мі;чы" (Працы секции археологии. Т. III). Равдоникас В. "Древнейшая Ладога" (Уч. зап. Лен. Гос. унив., юбил. серия), сборник "Трі;пі;льска культура". Т. I, Киев. 1940, и много других трудов.

стр. 90

приёмов земледелия даже в X - XI вв., проф. Кёбнер, далее, развивает поразительную, чисто рабовладельческую концепцию. "Вероятно, большинство свободных славян, - говорит он, - привыкло работать для удовлетворения жизненных потребностей. Но их хозяйственные возможности были очень слабо развиты. Наиболее выдающейся и доказанной чертой, свидетельствующей о примитивности их строя, является то обстоятельство, что им не удавалось использовать целиком свои рабочие резервы. Они продавали их оптом иностранцам. Слово "slave" (в смысле "раб". - С. Б. ), встречающееся у испанских арабов и во всех германских и романских языках, напоминает об экспорте людей. А о хозяйственном нерадении, лежавшем в основе этого явления, говорит с очевидностью то, что эти рабы превосходно работали для своих чужеземных хозяев в самых разнообразных условиях" (стр. 51 - 52). Вывод из этой тирады ясен: славяне будто бы самой природой предназначены быть рабами высшей германской расы. Этот вывод, повторяющий расистские измышления фашистской пропаганды, звучит особенно дико в устах профессора, преподающего в университете, созданном для народа, который особенно сильно пострадал от расистских теорий, в книге, напечатанной в 1942 г., в самый разгар Великой Отечественной войны, когда славянские народы своей кровью спасали Западную Европу от фашистской опасности.

Естественно, что, по мнению этого "историка", славяне, в частности восточные, не в состоянии были без чужой помощи создать собственное государство. "На востоке, - утверждает он, - завоевания норманнов и мадьяр предшествовали образованию новых обширных и могущественных государств" (стр. 56). Таким образом, мимо профессора Иерусалимского университета прошли не только работы акад. Б. Д. Грекова, доказавшие зарождение государственной организации у восточных славян задолго до появления варягов на русской территории, но даже и дореволюционных историков, опровергших старые представления о норманском происхождении Киевского государства2 .

И это, конечно, не случайность, не простая оплошность неосведомлённого педанта. Теория норманского происхождения государства у восточных славян является краеугольным камнем фашистско-немецкой концепции, которую пропагандирует автор. Самый факт, что эта концепция нашла себе место на страницах "Cambridge Economic History of Europe", вскрывает политическую направленность данного издания.

Автор специального раздела о России в период "расцвета" средневекового общества - белоэмигрант П. Струве, известный в своё время буржуазный экономист, идеолог "легального марксизма", пытавшийся прикрывать чисто буржуазные историко-экономические концепции марксистской терминологией. П. Струве, несмотря на всю ограниченность, свойственную буржуазной науке, старается всё-таки не допускать такого явного тенденциозного искажения истории, какое мы находим у проф. Кёбнера в I главе. Он, так же как и проф. Кёбнер, стоит на норманистических позициях, но вносит некоторые поправки в грубую норманистскую теорию своего коллеги. В IX в., говорит он, "славянские племена, населявшие Россию, были основной этнической силой, определявшей культурное и политическое развитие всей русской территории с её перифериями. Не подлежит сомнению, что германские (скандинавские) элементы сыграли известную роль в развитии Русского государства и русской цивилизации. Но это не позволяет нам говорить об основании Русского государства норманнами или о каком-то скандинавском периоде русской истории" и т. д. Мы не найдем в статье П. Струве и той неприкрытой, бесстыдно откровенной фашистской идеологии, шторой проникнута статья его коллеги.

Но что поражает нас в очерке, помещённом в таком, казалось бы, солидном научном (в буржуазном понимании слова) издании, как "Кембриджская история", - это безнадёжная устарелость, устарелость не только с точки зрения советской науки, но и в отношения использования дореволюционной русской историографии. От очерка П. Струве веет научными реминисценциями полувековой давности. Это видно даже по списку литературы, которую использовал автор: в списке преобладают сочинения XIX в. начиная с Карамзина; из книг, вышедших после Октябрьской революции, он называет только шесть, а дальше 1927 г. его познания в исторической литературе вообще не идут. Очевидно, "учёный" эмигрант не случайно замкнулся в рамках дореволюционной историографии; в этом неприятии новейшей литературы чувствуется протест против всего того нового и свежего, что создала жизнь за последние тридцать лет, что движет человечество к лучшему будущему.

Не удивительно, что автор остался глух к достижениям марксистской науки. Удивительно то, что автор пребывает попрежнему на позициях, которые были уже устаревшими даже для буржуазной науки накануне Октябрьской революции. Достаточно оказать, что в вопросе о феодальных отношениях на Руси П. Струве не преодолел ещё тех установок, которые господствовали в русской историографии до выхода в свет выдающихся для своего времени исследований Павлова-Сильванского.

П. Струве, как и многие старые учёные начала XX в., застигнутые врасплох смелой в условиях буржуазной науки концепцией Павлова-Сильванского, всё ещё недоумевает, был ли на Руси феодализм, а если был, то, соответствует ли он понятию о феодализме в том виде, как он сложился на Западе. "Проблема русского феодализма, - говорит он, - ...требует ясного и отчётливого определения понятия феодализма". Как историк-идеалист, игнорирующий социально-экономические отношения, он видит в феодализме - только юридическую его сторону. "Феодализм - это режим, основанный на законном признании обязательной для обеих сторон связи между служ-


2 Например, труды акад. В. Г. Васильевского.

стр. 91

бой вассала и жалованием государя" (стр. 427). Исходя из этого совершенно ненаучного определения, П. Струве пишет категорически: "Чисто аллодиальный (вотчинный. - С. Б. ) характер землевладения исключает "ex definitivo" возможность приложить к этим отношениям понятие феодализма. Право "отъезда", представляющее сочетание права порвать служебные обязательства с полной неприкосновенностью земельного владения, является прямым отрицанием правовой и экономической сущности феодализма". "Если можно говорить о русском феодализме, то только с того момента, когда право отъезда слуг вольных переходит в упадок и только в той мере, в какой это "происходит" (стр. 427).

Естественно, что в вопросе о происхождении феодальных иммунитетов П. Струве держится мнения тех историков, которые видели в них проявление пожалования верховной власти: "В раннее русское средневековье судебная и полицейская власть в отношении свободного сельского населения была монополизована князем. Потом постепенно, путём специальных пожалований, она была с известными ограничениями передана отдельным привилегированным землевладельцам. Процесс этот завершился естественным превращением этих иммунитетных привилегий, предоставленных известным землевладельцам, особенно монастырям, в общее право всех привилегированных землевладельцев, превратив их в конечном итоге в государей майоров" (стр. 428). Эта точка зрения, типичная для историков-идеалистов, в сущности, перевернула весь вопрос наизнанку. Не жалованные грамоты создали власть феодала над зависимым населением их вотчин, а, наоборот, суд, полиция и дань были неотъемлемыми, свойствами феодального землевладения, как средства внеэкономического принуждения, без которого феодалы фактически были бы бессильны эксплоатировать сидящих на их землях земледельцев. "В феодальную эпоху, - говорит Маркс, - высшая власть в военном деле и в суде была атрибутом земельной собственности"3 . Жалованные грамоты лишь утверждали и закрепляли за землевладельцами фактически принадлежавшие им права - мысль, высказанная ещё в 1914 г. даже далеко не передовым буржуазным историком права, каким был А. С. Алексеев4 .

Всё это очень характерно. Противопоставление "русского феодализма" "классическому западноевропейскому феодализму" ввиду несовпадения некоторых, в конечном итоге второстепенных, надстроечных явлений представляет собой запоздалую попытку возродить ненаучную, старую теорию противоположности русского исторического процесса западноевропейскому. Это та точка зрения, которой держалась старые буржуазные историки в момент появления первых сочинений Павлова-Сильванского. Ровно сорок лет до "Кембриджской экономической истории Европы", в 1902 г., Милюков писал в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, что "в родовом смысле феодализм есть известное состояние, существующее или могущее существовать повсеместно в известный период общественного развития", в частности, и в России, но "в видовом смысле феодализмом называется именно индивидуальная физиономия данного строя в Западной Европе - и в этом смысле русский вариант того же строя не должен быть называем этим термином, если мы хотим избежать путаницы понятий". "Коренная черта западного феодализма есть зависимость по земле", а "русский "вассалитет" ив имеет территориального характера". Боярская вотчина "не зависит... от службы", между тем, по мнению автора, "отделение земельного верховенства от феодального подчинения есть именно тот нормальный порядок, который составляет глубокую черту различия между русским феодализмом и западным". Милюков признаёт только, что "зависимые отношения слабых людей вылились в более сходные формы у нас и на Западе", но и тут он видит "разницу", которая "заключается, прежде всего, в том, что расцвет этих отношений наступает у нас не тогда, когда верховная власть раздроблена, а когда она объединена в одном центре и на первый взгляд кажется очень сильной"5 . Легко убедиться, что концепция Струве является сколком с концепции Милюкова, с той только разницей, что Милюков в своём путаном представлении о феодализме в родовом и видовом аспекте всё-таки делает некоторую уступку доказательствам Павлова-Сильванского. Однако Милюков, когда он писал в Энциклопедическом словаре, уже не представлял тогдашней буржуазной исторической школы в целом. Младшее поколение русских буржуазных историков безоговорочно признало наличие феодальных отношений на Руси и отказалось от представления противоположности русского исторического процесса западноевропейскому. В лекциях, читанных в 1908 - 1910 гг., петербургский историк А. Е. Пресняков, в то время стоявший ещё всецело на буржуазных позициях, отмечая "значение широкого и глубоко ценного воззрения, установленного Н. Павловым-Сильванским на удельный строй", говорил: "Весь склад отношений "русского феодализма" вырос на почве древнерусской исторической жизни..."6 . В те же годы концепции "русского феодализма" и единства исторического процесса в России и Западной Европе были уже общепризнаны в Московском университете. Проф. Любавский в курсе, напечатанном в 1915 г., писал, ссылаясь тоже на Павлова-Сильванского, что "создался и у нас на Руси порядок, близкий к западноевропейскому феодализму"; ограниченно понимая под феодализмом лишь форму политической организации, он прямо заявлял, что в


3 К. Маркс "Капитал". Т. I, стр. 315. 1937.

4 Алексеев А. "Возникновение конституции в монархических государствах континентальной Европы XIX в.". Ч. 1-я.

5 Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. "Полутом 70, стр. 548 - 549.

6 Пресняков А. "Лекции по русской истории". Т. II, стр. 14. М. 1939.

стр. 92

"политическом строе с/в. Руси, проявились наиболее характерные черты средневекового феодализма - раздробление государственной власти и соединение её с землевладением"7 . Конечно, представление буржуазных историков о феодализме, который они в первую очередь рассматривали как форму юридических отношений, не имеет ничего общего с научным, марксистским определением феодализма, как социально-экономической формации; в связи с этим и самое возникновение феодальных отношений на Руси и их сущность трактовались чисто идеалистически, но важно то, что даже в узких рамках буржуазного исторического мировоззрения было давно уже признано тожество исторического процесса русского и западноевропейского, выразившееся в признании у нас наличия феодализма, который до того считался неотъемлемым и характерным явлением исторической жизни лишь Западной Европы. И вот теперь, почти через полвека после выхода в свет работ Павлова-Сильванского, "Кембриджская экономическая история", зовёт нас обратно, к тем позициям, которые даже буржуазной историографией были уже отвергнуты несколько десятков лет тому назад.

Мне не приходится говорить, что в то время как Павлов-Сильванский строил свою идеалистическую концепцию русского феодализма, как явления надстроечного, в "Капитале" К. Маркса и в "Немецкой идеологии" уже давно было дано блестящее по точности научное определение феодализма, как определённой стадии в хозяйственном и общественном развитии общества, определение, которого буржуазная историография не понимала или не хотела понять. Замечательную по краткости, точности и полноте характеристику феодализма в применении к России дал В. И. Ленин в III главе своего классического труда "Развитие капитализма в России".

С тех пор ряд советских учёных много поработал над проблемой "русского феодализма". На первом месте здесь надо поставить многочисленные исследования акад. Б. Д. Грекова о генезисе феодальных отношений в Киевской Руси, легшие в основу марксистской концепции истории СССР. Ту же тему разрабатывал С. В. Юшков, касался её и автор настоящей работы в статьях, появившихся в советских журналах. Вопрос о феодальных институтах XIV - XV вв. разработал Л. В. Черепнин. Акад. С. Б. Веселовский опубликовал дающее богатейший фактический материал исследование, посвященное феодальному землевладению, хотя и не свободное от некоторых идеалистических построений. Заново пересмотрен вопрос о феодальном городе в трудах покойного П. П. Смирнова. Специальному вопросу об источниках по истории раннего феодализма посвящена капитальная монография Л. В. Черепнина.

Теоретически вопрос о ранних этапах русского феодализма поставлен в сборнике "Против исторической концепции М. Н. Покровского" в статьях: Б. Д. Грекова "Киевская Русь и проблема происхождения русского феодализма у М. Н. Покровского" и С. В. Бахрушина "Феодальный период в понимании М. Н. Покровского". Все эти и другие исследования позволяют по-новому понять раннефеодальную эпоху в истории России и не только расширяют запас наших фактических знаний, - но и ставят вопрос в целом на строго научную почву.

Между тем издатели "Кембриджской экономической истории" не только не учитывают успехов, достигнутых советской историографией, но продолжают пропагандировать взгляды, которые оценивались как отсталые и ненаучные даже дореволюционной буржуазной историографией.

Обращаясь к следующему этапу развития феодальных отношений в России в XVI - XVII вв., П. Струве опять базируется на отошедших в область преданий исторических концепциях. На этот раз в основу своих построений он кладёт взгляды о закрепощении сословий, высказанные около 100 лет назад известным историком права профессором Московского университета Б. Н. Чичериным, согласно которым прикрепление крестьян к земле государством было естественным следствием образования системы государственного тягла. "Это было укрепление не одного сословия в особенности, - писал Чичерин, - а всех сословий в совокупности; это было государственное тягло, положенное на всякого, кто бы ни был. Все равно должны были всю жизнь "служить государству, каждый на своём месте: служилые люди - на поле брани и в делах гражданских; тяглые люди - посадские и крестьяне - отправлением разных служб, податей и повинностей, наконец, вотчинные крестьяне - также службой своему вотчиннику, который только с их помощью получал возможность исправлять свою службу государству"8 .

В свете современных критических методов для нас сейчас ясно, что эта теория закрепощения всех сословий должна рассматриваться с учётом тех исторических условий, в которых она возникла, и с учётом классовой идеологий её автора. Представитель передовой части дворянства, Чичерин стремился, с одной стороны, доказать, что крепостное право, установленное государством в государственных интересах, может в тех же целях быть ликвидировано государством же, как ликвидировано, было в своё время прикрепление дворянства к службе, а с другой стороны, хотел устранить от обсуждения вопрос об угнетении крестьян помещиками и вообще о классовом антагонизме между землевладельцами и крепостным крестьянством. Впоследствии он с умилением говорил своим прежним крепостным: "Крепостное право было упразднено, власть помещика


7 Любавский М. "Лекции по древней русской истории до конца XVI в.", стр. 173 - 174. М. 1915.

8 Чичерин Б. "Опыты по истории русского права", стр. 175. М. 1858 (статья "Холопы и крестьяне в России до XVI в.", первоначально напечатанная в "Русском Вестнике" в 1856 г.).

стр. 93

исчезла, но связь с крестьянами осталась прежняя, дружеская, семейная"9 .

П. Струве, однако, принимает в 1942 г. теорию Чичерина как последнее слово исторической науки. Отвергая наличие в Россия феодальной формации как таковой, он, исходя из чичеринской концепции, считает возможным говорить о "русском феодализме" лишь как о совершенно своеобразной форме феодализма, "резко отличающейся от западноевропейского феодализма, поскольку он ни в коей мере не основывается на обязательстве обоюдной верности вассала и сюзерена". Этот русский феодализм основывается, по мнению автора, на особенной, не свойственной Западной Европе системе государства, которое он называет сочинённым им термином государство "тягловое", или "литургическое" (от греческого слова "литургия", то есть обязательная служба). Это государство построено на "принудительной службе высших классов и закрепощении низших" (стр. 427). "Прикрепление всего служилого сословия к обязательной государственной службе" шло рука об руку с процессом "прикрепления арендаторов-земледельцев к обязательному труду на служилых людей" (стр. 428). Так создаётся Русское "литургическое государство", основанное "не столько на основе феодализации первоначально чисто вотчинных аграрных отношений, сколько на огосударствлении (statisation) всех аграрных отношений на базисе государственного тягла" (там же).

Итак, в России не было феодализма в западноевропейском смысле слова, поскольку в ней первоначально господствовало вотчинное (аллодиальное) землевладение. Характерные для феодализма, по мнению П. Струве, условия землевладения возникают лишь в XV - XVII вв., в условиях чуждой Западной Европе системы "литургического государства", основанного на одновременном закрепощении государством высших и низших классов общественности. При всей кажущейся оригинальности и даже смелости этой своеобразной концепции она, как мы видим, ни нова, ни оригинальна.

Это искусственно вызванная вновь к жизни теория Чичерина. От себя П. Струве дополнил её лишь одним, принадлежащим, повидимому, ему самому открытием. Система тягла - и та оказывается не самобытным русским институтом, а заимствована из Византии. "Самый глагол "тянуть" "является", по его утверждению, русским переводом византийского, греческого

Слово "тягло" соответствует в основном византийско-греческому  прилагательное "тяглый" производит якобы слово  "Было бы очень соблазнительной и важной задачей, - глубокомысленно заключает П. Струве свои лингвистические размышления, - точно выяснить, на основании терминологических заимствований, связь византийско-греческой мысли с развитием русских общественных учреждений и мысли" (стр. 429)10 .

Можно подумать, что русские дьяки XV - XVI вв., вооружившись "глассарием" Г. Острогорского, которым пользовался П. Струве, переводили термины с греческого языка одновременно с перенесением на русскую почву "литургической" системы Византии. Не приходится отрицать, что в одинаковых условиях в различных странах возникали сходные институты, которым присваивались названия, отражавшие одинаковые представления об этих институтах. Но при непосредственном заимствовании и название институтов заимствовалось, а не переводилось, как видно из всей терминологии церковных учреждений, воспринятой русским языком в её греческой форме. Слова "тягло", "тянути" возникли в условиях не византийской, а русской действительности не позже XIII - XIV вв., задолго до образования Московского государства, как отражение "тягости", "тягини"11 феодальных поборов, отсюда "таглость ордынская"12 в смысле дани, "тягость данная" в значении обложения13 . Самый термин "тянути" встречается уже в одной из редакций Ипатьевской летописи под 1286 годом14 .

Исходя из указанных ненаучных и устарелых построений, П. Струве и создаёт свою концепцию русского исторического процесса.

В основе этой концепции лежит старая, идеалистическая концепция Соловьёва - Ключевского о России как стране колонизуемой. Правда, П. Струве отрицает "кочевой" характер славянского населения Восточной Европы, но теория "колонизации" как основного фактора русского исторического развития довлеет над всем очерком. Даже в XV - XVI вв. отношения между земледельцами и землевладельцами определялись тем, что "в колонизующей и колонизуемой стране, каковой была тогда Россия, ощущался недостаток не в земле, а в рабочих руках" (стр. 425). В связь "с природными и социальными недостатками территории, где происходила колонизация", П. Струве ставит и мнимые особенности классовой структуры русского общества, характерные для раннего средневековья, а именно "сильную зависимость массы земледельцев от экономически и социально более мощных элементов". Отсюда в древнерусском обществе "сильно отмечается социальная диференциация, которая имела исключительно большое значение для природы и развития аграрных отношений" (стр. 420).

Такова своеобразная теория П. Струве о влиянии не только социальных, но на первом


9 Воспоминания Б. Н. Чичерина. Земство и Московская дума, стр. 303. М. 1934.

10 Это неудачная попытка применить к пониманию русских исторических явлений ненаучные выводы Вебера. Употребление термина  освещено особенно хорошо известными трудами Макса Вебера "Русские понятия: "тягло" и "тягловый" (sic!), созданные и употребляемые русскими историками, соответствуют в точности "литургии" и "литургический", говорит сам П. Струве (стр. 419).

11 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. VI, стр. 194, 196; т. XV, вып. I, стр. 98.

12 Собрание государственных грамот и договоров. Т. 1, стр. 45, 56, 64.

13 ПСРЛ. Т. X, стр. 223.

14 ПСРЛ. Т. II, вариант 33, стр. 903 - 904. 1908.

стр. 94

плане "природных" условий страны на характер классовых отношений. Впрочем, от него трудно требовать отчётливого представления о классах. Русское общество П. Струве разделяет по юридическому признаку: 1) на несвободных, 2) на свободных землевладельцев, 3) на частных землевладельцев, в число которых он вводит и "земледельцев, обрабатывающих самолично собственную землю, то есть крестьян в современном смысле слова", и 4) на князей, которых подразделяет на князей "владетельных", "служилых", князей магистратов, то есть, очевидно, выборных в Пскове и Новгороде, и князей "изгоев", термин, который он понимает так, как его понимал Соловьёв, то есть князей, лишившихся своих уделов. Уже из того, что автор причисляет к землевладельцам, то есть к классу эксплоататоров-феодалов, мелких производителей, крестьян, работающих на своей земле, и, наоборот, выделяет в особый класс феодалов-князей, видно, насколько путанно у него понятие класса.

Всю русскую историю П. Струве разбивает на три периода: первый период - "раннее русское средневековье" - он начинает по старинке с "полубаснословного призвания варягов" я заканчивает 1240 г., когда "в результате монгольского нашествия и, с другой стороны, расширения Литовского (позже Литовско-Польского) государства... средневековая Русь разделилась на Русь Московскую и на Русь Литовскую" (стр. 418 - 419). "С социологической точки зрения, это период преобладания вотчинной (аллодиальной) аристократии" (стр. 419).

С середины XIII в. начинается период, который, по его мнению, может быть назван периодом "среднего и позднего средневековья и заканчивается для Московской Руси "около средины XVII в. кодификацией русского права (Уложение царя Алексея Михайловича)". Этот период с 1240 по 1649 г. "характеризуется процессом постепенного превращения вотчинно-аристократического режима в тягловой, или литургический режим, основанный на крепостной зависимости земледельцев и на принудительной службе знатных землевладельцев. Этот литургический режим может быть охарактеризован как своего рода государственный феодализм, но юридически он был прямой противоположностью классического западноевропейского феодализма" (стр. 419).

Третьим этапом исторического развития России является, по мнению П. Струве, период "полицейского государства", или, как он его называет почему-то по-немецки, "Polizeistaat", продолжавшийся с 1649 г. до 1861 года, "а в политическом отношении до 1905 года". Этот период автор относит уже к "новой истории". На 1905 г. и обрывается историческая периодизация П. Струве, и это даёт лишний раз повод думать, что напечатанная им глава извлечена из архива, из старого портфеля "d'inacheve", и вместе с тем подчёркивает либо неосведомлённость о вышедшей после 1905 г. литературе, и особенно советской, либо предвзято пренебрежительное отношение к тому, что с тех пор сделали русские, и на первом месте советские, учёные. Особенно характерно, однако, что в 1942 г., в разгар Великой Отечественной войны, "ученый" эмигрант продолжает упорно не замечать наступления в истории России нового, социалистического периода и образования мощного социалистического государства, доблестная армия которого проливала кровь за освобождение народов Европы, порабощенных гитлеровским фашизмом.

Как легко усмотреть, вся периодизация, которую даёт П. Струве, основана на смене надклассовых юридических учреждений. Но и при такой идеалистической трактовке предмета периодизация эта лишена цельности и единства, поскольку в основу её положены различные категории явлений. Для первого периода в основу положена юридическая форма землевладения (вотчина, аллод), для второго - политический строй (литургическое государство я полицейское государство); что касается третьего периода, то тут автор проявляет какое-то колебание и двойственность: с одной стороны, гранью он как будто ставит освобождение крестьян, а с другой стороны, - изменение политического строя. Вследствие отсутствия внутреннего единства "новая" периодизация уступает в стройности даже таким старым и давно покинутым идеалистическим построениям, как периодизация С. М. Соловьёва, клавшая в основу развитие государственного начала.

Беспомощность автора в создании научной периодизации объясняется, конечно, не только тем, что он строит её на базе очень старых и ненаучных теорий, но главным образом общим его научным мировоззрением, застывшим на концепциях буржуазной историографии XIX века. Он не освоил понятия об единстве исторического процесса у всех народов, и созданная им периодизация совершенно не увязана с этапами закономерного развития человеческого общества. Не освоил он и такого, кажется, элементарного факта, как зависимость надстроечных явлений от общественно-экономической базы. Он резко отрывает, как мы видели, явления юридические и политические от социальных и в одном случае даже считает возможным периодизацию политического строя отделить от периодизации строя социального.

Такая периодизация, построенная на идеалистических представлениях, звучит сейчас вопиющим научным анахронизмом. Подлинно научную периодизацию можно выработать лишь на основе изучения изменений производственных отношений, определяющих смену общественно-экономических формаций. Марксистская концепция русского исторического процесса показывает конкретно, как в результате распада родоплеменного строя возникает территориальная община, внутри которой постепенно зарождаются феодальные отношения, как на почве развития феодализма изменяются формы государства, как оно в дальнейшем, в связи с развитием товаро-денежных отношений и с "потребностями обороны", превращается в сильное государство, объединяющее весь русский народ.

На фоке этой стройной, строго научной

стр. 95

схемы с исключительной яркостью выступает необоснованность и бессвязность периодизации П. Струве.

Беспочвенность этой концепция особенно резко выявляется в неспособности автора установить начальный ход исторического развития восточного славянства. Всё покрывается понятием "аллода", который возникает как-то вне времени и пространства. Общину автор отрицает " в этом отношении остаётся верным последователем Чичерина. "В течение раннего русского средневековья, то есть приблизительно до конца XV в., сельское население жило в разбросанных деревнях... Несомненно, что общины известной величины существовали лишь как фискальные (погост и потуг) или административные деления (вервь). Только в результате "государственной таксации" и вотчинной хозяйственной политики, а также "частной хозяйственной политики" могло возникнуть нечто вроде общин. Но в течение раннего периода нет следа существования деревенских общин в том смысле, какой они приобретают позже в России". Автор объясняет это, по его мнению, не подлежащее сомнению явление обилием пустых земель и "социально-привилегированным характером раннего землевладения". В общине позднейшего времени он видит "только образование принудительных фискальных группировок, зависимых от государства и от привилегированных землевладельцев, возникшее с ростом плотности населения" (стр. 426). Мы возвращаемся, таким образом, к трём краеугольным камням концепции автора: редкость населения, объясняемая географическими условиями, аллод ("социально-привилегированный характер раннего землевладения") и литургическое государство.

Не приходится доказывать, что П. Струве, подобно Чичерину и его сторонникам, отождествляет понятие общины с теми формами, в какие она была облечена при крепостном праве, не учитывая, что община подвергалась определённым изменениям в связи с происходившими в стране переменами в экономических и социальных отношениях. Родоплеменная община на заре исторической жизни в нашей стране уже сменилась общиной территориальной, какой большинство советских историков считает вервь Русской Правды. Эта территориальная община отнюдь не была связана с переделом общинные земель, и чём историки середины XIX в., а за ними и П. Струве видят неотъемлемый признак общины: существовало лишь общинное владение угодьями. В ходе своего развития территориальная община подвергалась определённому воздействию феодальных отношений и была использована феодалами для укрепления своей власти над деревней и феодальным государством в интересах фиска, но ей землевладельцы, ни государственная власть не создали общину; корни её лежали в глубокой древности в эпохе распада родоплеменного строя. Обо всем этом странно напоминать сейчас, когда уже в 1907 г. Павлов-Сильванский в своей книге "Феодализм в древней Руси" доказал, что "весь обширный вопрос об общине" нельзя сводить "к вопросу о времени появления переделов". На основании данных XV - XVI вв. он не только восстановил в подробности характерный строй русской общины, который в основном вполне соответствует территориальной марке Энгельса, но я считал (не совсем точно), что на Руси "от доисторической древности до XII в. основным учреждением является община, или мир"15 . Свои положения об общине Павлов-Сильванский изложил очень подробно в прекрасном исследовании" напечатанном уже после его смерти. Положения эти уже на основах марксистской методологии были уточнены, развиты и освобождены от ошибок, неизбежных в трудах буржуазного учёного, в исследованиях советских учёных Б. Д. Грекова, С. В. Юшкова и других.

В настоящее время марксистское понимание общины легло в основу концепции древнейшей истории восточного славянства, которая принята всей советской историографией.

Игнорирование этой концепции П. Струве вызвано, очевидно, не только его неосведомлённостью, но также и той общей характерной для современной буржуазной историографии установкой отрицания роли общинного начала в ранние периоды истории человечества, как нарушающей представление об извечности частной собственности. В этом отношении упрямое стремление не отходить от взглядов Чичерина на общину находится в зависимости от общего реакционного политического мировоззрения автора.

Вопрос об общине подводит нас к тому разделу очерка П. Струве, который является основным в аграрной истории России, а именно к параграфам, трактующим об истории русского крестьянства. Этот вопрос изучается П. Струве строго последовательно в рамках его общей концепции русской истории. В основу он опять кладёт представление о влиянии "колонизации" на социальный строй древней Руси и об особенностях русского "аллодиального режима". П. Струве, как мы видели, ставит в связь с природными и социальными недостатками территории, где происходила колонизация, "сильную зависимость массы земледельцев от экономически и социально более мощных элементов" (стр. 420). Верный своему предвзятому взгляду о резкой противоположности русского исторического процесса западноевропейскому, он видит в этом особенность русского социального строя в раннем средневековье. "Русский аграрный режим, - пишет он, - радикально отличается от средневековой Германии, какое бы из противоположных толкований германских фактов мы ни приняли. Русские свободные земледельцы-смерды не были ни мелкими вотчинниками, подобно Liberi и Gemeinfreie, каковыми были, по мнению некоторых, германцы, ни подлинными крестьянами-земледельцами, как полагают другие" (стр. 423). Русский крестьянин был, если верить П. Струве, с самого начала существом низшим по сравнению с его германским собратом. В древней Руси, по пред-


15 Павлов-Сильванский Н. "Феодализм в древней Руси", глава "Волостная община", стр. 146 - 147. СПБ. 1907.

стр. 96

ставлению автора, "свободные земледельцы не имели собственного земледельческого инвентаря и потому были вынуждены сидеть на чужой земле". Это были даже не крепостные, а "свободные перехожие арендаторы". "Их было бы неправильно называть крестьянами в современном смысле слова, потому что у них не было ни земли, не было почти и земледельческого инвентаря" (стр. 421). Эти "свободные земледельцы, сидевшие на чужой земле и зависевшие от чужого инвентаря, носили, - по его утверждению, - довольно характерное презрительное название, либо с оттенком отвращения - смерды, т. е. вонючие, либо с оттенком сострадания: сироты" (стр. 423).

Ясно, что автор не имеет представления о том, что термин "смерд" происходит от доисторического merd-mard, что установлено ещё Шафариком в 1837 г. и подтверждено новейшим советским исследователем акад. Марром в 1935 году16 . Ясно и то, что специфические черты закупа, который, по Русской Правде, получал от "господина" участок земли ("старицу") и инвентарь, ошибочно переносятся на смерда-общинника.

"Установив" изначальность зависимости смерда от землевладельца, П. Струве переходит к вопросу о закрепощении крестьян на Руси. В этом вопросе он всецело принимает сложившуюся в буржуазной историографии в конце XIX в. теорию Ключевского - Дьяконова об экономическом происхождении крепостного права из двух моментов: задолженности и старины. Он, как и эти выдающиеся буржуазные историки конца XIX в., видит в крепостном праве в первую очередь "экономическую зависимость", образовавшуюся в результате превращения "аренды по договору в обязательный обычай" (стр. 424). В своё время указанная теория, покончившая с представлением о том, что до 1592 г. крестьянин, живший на земле феодала, был юридически свободен и ограничен только сроком выхода, который законодательством был приурочен к Юрьеву дню осеннему, вносила много нового и ценного в понимание положения крестьян в феодальную эпоху. Но, возникнув на почве чисто буржуазного мировоззрения, она переносила на феодальную эпоху буржуазные представления об экономическом принуждении в отношении задолжавшего арендатора (арендатора в буржуазном смысле слова) и самое возникновение крепостного права рассматривала в рамках развития отношений частноправовых, всецело отвергая характерный для феодализма момент внеэкономического принуждения. Видя в закрепощении крестьян лишь следствие гражданских сделок землевладельцев с арендаторами, и Ключевский и развивший его теорию Дьяконов со своей точки зрения очень последовательно отрицали всякое участие государства в этом процессе до 1649 т., когда Уложение Алексея Михайловича закрепило законодательным путём порядок, фактически сложившийся на практике. Надо отдать должное П. Струве, что он внёс некоторые коррективы в эту концепцию. Входя в известное противоречие с самим собою, он, ставя на первый план "задолженность свободного землевладельца", в числе фактов закрепощения называет и "естественное стремление землевладельцев, удержать своих арендаторов и превратить длительную аренду в обычай, выгодный для социально мощного и привилегированного класса", и "политику государства в том же направлении" (стр. 424).

Допуская известное участие государства в деле закрепощения крестьян, П. Струве исходит, однако, не из новейших исследований этого вопроса. В его статье мы находим запоздалые воспоминания о теориях, господствовавших в русской литературе до появления в 1885 г. статьи Ключевского. Это видно из его трактовки указа 1597 г., смысл которого, по его "мнению, сводится к тому, что он предоставлял землевладельцам 5-летний срок для сыска беглых крестьян (стр. 429). Но в названной статье Ключевский очень убедительно доказал, что закон 1597 г. "не устанавливал пятилетней давности для исков о беглых", а касался лишь дел, возникших до 1 сентября 1597 г., не предрешая порядка разрешения исков, возбуждаемых после 1 сентября 1597 года17 . В настоящее время, после прекрасной статьи Н. С. Чаева18 , можно считать установленным, что указ этот связан с окончанием переписи 1582 - 1592 гг., на основании которой впредь и должны были решаться дела о побеге.

В связь, с переписью 1582 - 1592 гг. ставит Н. С. Чаев и установление "заповедных лет", то есть временного, "до государева указа", запрещения крестьянских переходов, которое и положило начало крепостному праву.

Для П. Струве характерно (но после всего оказанного это не может нас удивить), что ему ничего не известно о "заповедных годах". Между тем первое упоминание о "заповедных годах" появилось в литературе ещё в 1895 г.19 , в 1904 г. по этому вопросу вышла статья М. А. Дьяконова, в 1908 г. - Д. М. Одинца, и с этих пор можно сказать, что "заповедные годы" не сходили со страниц дореволюционной, а затем и советской печати20 . Смысл и значение "государевой заповеди" могут в настоящее время считаться вполне выясненными в статьях крупнейших советских историков - Б. Д. Грекова21 и С. Б.


16 Греков Б. "Крестьяне на Руси", стр. 15 - 16. М. - Л. 1936.

17 Ключевский В. "Опыты и исследования", стр. 259 - 260. Статья первоначально была напечатана в журнале "Русская мысль" за 1885 год.

18 Чаев Н. "К вопросу о сыске и прикреплении крестьян в Московском государстве в конце XVI в.". "Исторические записки", вып. VI. 1940.

19 Андрианов С. "Журнал министерства народного просвещения" за январь 1895 года.

20 См. историографию вопроса о заповедных гадах у Б. Д. Грекова "Крестьяне на Руси с древнейших времён до XVII в.", стр. 820 и след. М. -Л. 1946.

21 Греков Б. "Юрьев день и заповедные годы". "Известия АН СССР". 1926.

стр. 97

Веселовского22 , которыми установлено, что первоначально временная мера, "севшая целью на известный срок прекратить разорявшие помещичье хозяйство переходы крестьян, положила начало законодательному закрепощению крестьян. Эти выводы были приняты в лице С. Ф. Платонова и русской буржуазной наукой23 . Поэтому более чем странно в книге, напечатанной в 1942 г., умалчивать о факте, вносящем предельную ясность в вопрос о закрепощении крестьян в конце XVI - начале XVII века.

Последний параграф, посвящённый русским экономическим учениям в изучаемую эпоху, не может не вызвать недоумения. В первой же фразе автор очень категорично заявляет, что "единственной существовавшей тогда формой русской письменности" была "церковная и религиозная литература" (стр. 435). Если под этими словами надо понимать, что писатели XV - XVII вв. выходили исключительно из церковной среды, то, очевидно, П. Струве забыл и про таких талантливых писателей из высших феодальных кругов, как Карпов, князь Курбский, сам царь Иван, забыл идеолога дворянства Ивашку Пересветова, дьяков, составителей летописных сводов, оригинальных мемуаристов начала XVII в. - князей Катырева-Ростовского, Хворостинина, агиографа князя Шаховского, вдумчивого мыслителя Ив. Тимофеева, умного и язвительного Котошихина и многих других светских писателей, создавших богатую и своеобразную литературу. И по содержанию своему литература XVI - XVII вв. отнюдь не была ограничена узкими церковно-религиозными рамками. В ней нашли своё отражение политические противоречия, так громко звучавшие в произведениях XVI века. Нельзя и споры нестяжателей с осифлянами сводить, как это делает автор, к вопросам церковной реформы "во имя христианских идеалов", поскольку за этими спорами скрывались определённые, взаимно исключавшие одно другое представления об организации государства. Сам П. Струве, вступая в противоречие с самим собою, определяет писателя XVI в. Ермолая-Эразма как "религиозного и экономического мыслителя", который "может быть охарактеризован как мистический физиократ" (стр. 436), основным тезисом которого является государственное значение "использования земли и землепашества, как фактора в социальной и экономической жизни" (стр. 437). Откинув несколько экстравагантное определение "грешного" Ермолая-Эразма как "мистического физиократа", следует признать, что П. Струве правильно охарактеризовал его сочинение как любопытный экономический трактат. Даже социальные вопросы, особенно остро волновавшие общество в начале XVII в., обсуждались в литературе: напомню замечательную главу о "начале разбойничества" у Авраамия Палицына. Словом, давно пора отказаться от господствовавшего когда-то представления о русской литературе XVI - XVII вв. как о литературе церковной, подвергшейся обмирщению будто бы только под воздействием западноевропейских образцов. В заключение следует отметить, что, как это на странно, П. Струве в специальной статье, посвященной аграрной истории России, совершенно не коснулся ни вопросов о формах эксплоатации крестьян землевладельцами, ни о технике земледелия. Краеугольный вопрос о феодальной ренте остался вне поля его зрения. Вопрос о переходе землевладельцев в конце XV в. от оброчной системы к барщинной пашне в результате развития товарно-денежных отношений в России и о влиянии этого факта на ход закрепощения крестьян, столь полно разработанный в трудах Б. Д. Грекова, точно так же остался вне "руга интересов П. Струве, игнорирование им тем, связанных с вопросами внеэкономической эксплоатация крестьянства, конечно, не случайно, поскольку в политические цели его заказчиков едва ля входило раскрытие этой стороны дела. Очевидно, по той же причине он обходит молчанием и аграрные движения, направленные против феодальной эксплоатации. Ни слова не сказано о крестьянской войне начала XVII века. Так называемое Смутное время рассматривается исключительно как "политическая революция", которая лишь "осложнила" кризис конца XVI века. Этот кризис, приведший "к сельскохозяйственному запустению и обезлюдению центра Московского государства и центральной части бывшей Новгородской территории", по мнению автора, представляет собою "кризис земледелия и земледельческого населения". Причину его он, как и Ключевский, видит в отливе населения на окраины в связи с расширением территории государства (стр. 431). Но ведь уже С. Ф. Платонов в своих "Очерках по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв.", вышедших 50 лет тому назад, в 1899 г., не мог удовлетвориться одним таким объяснением и, говоря о "кризисе второй половины XVI в.", подробно остановился на социальном противоречил в Московской жизни XVI в. и в дальнейшем изложении вскрыл (хотя и неполно и неточно) социальный характер движения Болотникова. "В междуусобии 1606 - 1607 гг. впервые, - говорит он, - получила открытый характер давнишняя вражда за землю и за личную свободу между классами служилых землевладельцев, которому правительство систематически передавало землю и крепило трудовое население, и, с другой стороны, работными людьми, которые не умели отстаивать другими средствами, кроме побега и насилия, своей закабалённой личности и "обояренной пашни"24 . Классовая борьба в деревне в конце XVI - начале XVII в. в советское время получила глубокое, марксистское освещение в специальных статьях И. И. Смир-


22 Веселовский С. "Из истории закрепощения крестьян". Учёные записки Ин-та истории при Ранионе. Т. V. 1929.

23 См. его статью, напечатанную в Zeitschrift fur osteuropaische Geschichte" N 1 - 2 Bd. 5. 1931.

24 Платонов С. "Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI - XVII вв.", стр. 257. 3-е изд. 1937

стр. 98

нова я других историков я особенно в общих трудах покойного акад. В. И. Начета. Игнорирование классовой борьбы при изучении аграрной истории, какой бы то ни было страны, и особенно такой аграрной страны, какой до недавнего времени была Россия, представляется, конечно, совершенно недопустимым и с точки зрения фактической полноты изложения я главным образом с точки зрения научно-теоретической. Мотивы такого игнорирования со стороны контрреволюционно настроенного автора нам, конечно, ясны.

Менее понятно отсутствие в "Очерке" П. Струве раздела, посвященного технике сельского хозяйства в России в изучаемую эпоху. Такие вопросы, лак время появления в Восточной Европе плужного землепашества иди время возникновения трёхполья, имеют уже большую литературу и, несомненно, заслуживают внимания. Напомню, что тема о трёхполье, поднятая ещё Н. А. Рожковым, неоднократно подвергалась обсуждению в советской историографии, в - работах Б. Д. Грекова, И. И. Смирнова и других.

Я не ставил себе целью научную дискуссию с П. Струве. Его суждения представляются нам настолько беспочвенными, что о них, может быть, не стоило бы и говорить. Все его тучные построения, его общее мировоззрение, его концепции так чужды истинному пониманию исторического процесса, что спорить и невозможно и бесцельно. Они не выносят малейшего прикосновения научной, марксистской критики. Мне хотелось поделиться лишь теми впечатлениями, которые выносишь из чтения "Cambridge Economic History". Это, во-первых, вопиющая отсталость представляемой ею исторической науки. Становится неловко за это считающееся авторитетным в буржуазной муке издание, когда оно печатает под видом новинки или, по крайней мере, итога исследований по истории России изложение взглядов, которые давным-давно отвергнуты не только советской, но и буржуазной дореволюционной наукой и в лучшем случае являются перепечаткой мнений, высказанных десятки лет тому назад и с тех пор основательно и справедливо позабытых. Трудно найти более яркую иллюстрацию отсталости и застоя современной буржуазной исторической науки за рубежом.

Но в статье "учёного" эмигранта сказывается не только отсталость от современной науки. В ней сказывается и другая черта, которая не может не оскорбить каждого советского гражданина. Это - глубокое пренебрежение человека, оторвавшегося от своей родины, к своему народу и к своей стране, которое выражается и в презрительном отношении к "вонючему", по его выражению, смерду, которого нельзя даже считать за крестьянина, и в стремлении резко противопоставить историческое развитие русского народа западноевропейскому историческому процессу, и особенно в сознательном игнорировании громадных исторических событий, преобразивших Россию после Великой Октябрьской революции. Это неприятие, больше того, эта ненависть к нашей Советской стране, чувствуется во всём очерке П. Струве - как и в отказе от пересмотра старых, сложившихся в давние, дореволюционные годы, теорий, так даже и в такой характерной мелочи, как нежелание знакомиться с достижениями русской науки за советское время. Может быть, именно поэтому П. Струве и оказался в числе авторов "Кембриджской экономической истории"?!


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/ВОПРОСЫ-ИСТОРИИ-СССР-В-ТРАКТОВКЕ-CAMBRIDGE-ECONOMIC-HISTORY

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Юрий ГалюкКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Galuk

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

С. БАХРУШИН, ВОПРОСЫ ИСТОРИИ СССР В ТРАКТОВКЕ "CAMBRIDGE ECONOMIC HISTORY" // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 04.09.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/ВОПРОСЫ-ИСТОРИИ-СССР-В-ТРАКТОВКЕ-CAMBRIDGE-ECONOMIC-HISTORY (дата обращения: 29.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - С. БАХРУШИН:

С. БАХРУШИН → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Юрий Галюк
Санкт-петербург, Россия
1321 просмотров рейтинг
04.09.2015 (3128 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
11 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
ВОПРОСЫ ИСТОРИИ СССР В ТРАКТОВКЕ "CAMBRIDGE ECONOMIC HISTORY"
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android