В Москве репетируют "Человека из Ламанчи" - в Дрездене поют на идише

В театре им. Маяковского вновь репетируют "Человека из Ламанчи". С хореографом-постановщиком будущего спектакля, создателем Еврейского камерного музыкального театра ЮРИЕМ ШЕРЛИНГОМ встретилась корреспондент "Сегодня" ИРИНА РОДИОНОВА.

- В последнее время вы успешно занимаетесь бизнесом. И вдруг вернулись в театр...

- Я из театра никогда не уходил, потому что для меня театр не просто площадка, ограниченная черным сценическим пространством. Это кафедра, с которой стрелы своего темперамента следует направлять в зрителя. Поэтому я воспринимаю театр не как лицедейство, а как некое служение. При помощи сверхлюдей, актеров, я доверительно беседую со зрителем о насущных проблемах. Театр - это жизнь. Преувеличенная реальность, сгусток конфликтности, как учил меня мой педагог Андрей Гончаров. Желание выплеснуть ее из себя, наверное, и заставило меня "вернуться". А если говорить менее эпически, то Гончаров позвонил ко мне и сказал: "Не найдется ли у вас времени для того, чтобы решить некие социальные проблемы?" Под "решением социальных проблем" он понимал, что сегодня необходимо пришествие Дон-Кихота. На материале мюзикла "Человек из Ламанчи" можно впрямую показать безумства идеалиста в борьбе со злом. А об этом сегодня имеет смысл разговаривать с людьми.

- Почему Гончаров решил возобновить этот спектакль?

- Гончаров, безукоризненно чувствующий время, понимает, что фигура Дон-Кихота может быть одним из немногих противостояний сегодняшнему времени. Этот как раз тот персонаж, который может заставить задуматься о том, почему, как, ради чего мы живем? Мы приходим в этот мир голыми и, уходя, не можем забрать с собой награбленное. Эта философская концепция очень хорошо реализуется в программе, заложенной Сервантесом.

- Каково, на ваш взгляд, нынешнее состояние российского театра?

- Достаточно плачевное. Государство беззастенчиво кривляется перед культурой. Театр превращается в некое скоморошество, рыночно-площадную историю, которая вынуждена собой, как шлюха, торговать, чтобы выжить. Театр становится подобием эротического шоу, виляющим задом для того, чтобы удовлетворить первичную потребность публики. Для другого театра нужны другие социальные условия, которых нет. И театр Маяковского находится почти в этом положении. И это "почти" - исключительно благодаря гению и темпераменту Гончарова.

- Вы не боитесь конкуренции, ведь в Москве уже есть один Дон-Кихот - в театре Калягина?

- Конкуренции боятся ремесленники, а мне бояться нечего. Я не боялся и когда создавал камерный Еврейский музыкальный театр, и когда писал оперу "Черная уздечка белой кобылицы" - первую рок-оперу на идише.

- Как же вы решились создавать еврейский театр в 70-е годы?

- Я его создавал не потому, что я еврей. Я как раз воспитан в русской традиции - люблю русских женщин, русскую водку, но заступился за угнетенный народ, который прятался под столами и не имел возможности говорить на своем языке. Еврейской культуры у нас тогда практически не было. Между тем евреи так много дали культурам других народов... Сегодня в России полно еврейского искусства, в основном ресторанного, фрейлаксно-подтяжного типа: заложил руки за подтяжки, надел кипу и, глядишь, ты - еврей. В 77-м, когда я создавал театр, ничего подобного быть не могло.

- Вашу "Черную уздечку" собираются ставить в Германии?

- Новое поколение немцев оплакивает свою историю. Они хотят строить в Дрездене синагогу. Чистокровные арийцы играют на идише. Они предложили восстановить в дрезденском рок-театре "Черную уздечку белой кобылицы". Думаю, в октябре, в дни еврейской культуры, состоится премьера. Параллельно я выпускаю СD. Первый CD с первой рок-оперой на идише! О чем она? О борьбе добра и зла, о любви, о приспосабливаемости простых людей к жизни.

Постоянный адрес данной публикации: