Всё более и более заметный во второй половине XVIII в. процесс развития буржуазно-капиталистических отношений в России проявлялся в росте товарно-денежных отношений, фабрично-заводской промышленности, внутренней и внешней торговли, в наличии больших сдвигов в помещичьем хозяйстве. Перед последним уже встал вопрос о сравнительной выгодности вольного и крепостного труда, а это приводило и к постановке основного вопроса русской жизни в феодально-крепостническую эпоху - вопроса о крепостном праве. Этот процесс, с одной стороны, сопровождался усилением эксплоатации народных масс, с другой стороны - растущим протестом народа против тяготевшего над ним гнёта. В 70_: х годах XVIII в. этот протест вылился в форму крестьянского восстания под предводительством Пугачёва. Напряжённая классовая борьба, изменения в социальной структуре общества сопровождались борьбой и на идеологическом фронте. - Особенно напряжённо работала общественная мысль в России в конце царствования Екатерины II, в 1790-х годах. Вторая война с Турцией (1787 - 1791 гг.), война со Швецией, дороговизна, сильно возросшая в конце 80-х годов¹ , затруднения в денежном обращении² - всё это вызвало недовольство, критику современного положения представителями лучшей части русской интеллигенции. Нарастанию недовольства способствовали и внешнеполитические события, и прежде всего буржуазная революция во Франции. Отражением имевших место изменений в настроениях общественности России в конце 80-х - начале 90-х годов служат несколько законодательных актов того времени, направленных на борьбу с революционными настроениями и занесением революционной "заразы" с Запада, и широко практиковавшаяся в 1790-х годах перлюстрация частной переписки московским почт-директором Пестелем³ . В результате всех отмеченных явлений было создано такое произведение, как "Путешествие из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева, получила особый размах в самом начале 90-х годов деятельность Н. И. Новикова и его кружка, возникло дело о Кречетове, появился ряд записок и проектов, попавших в Тайную экспедицию, и пр.

*

В марте 1792 г. на имя синодского и сенатского обер-секретарей были получены из Москвы два конверта, в которых оказались идентичные по содержанию записки, подписанные Ларионом Левитовым⁴ . О записках было доложено императрице, и она "инаково их не сочла, как пасквилем", и признала достойными сожжения. Однако в них были усмотрены такие выражения, "о коих, кажется, должно сделать внимание", и потому записки были сохранены.

По приказанию императрицы московскому главнокомандующему кн. А. А. Прозоровскому было велено через московского почт-директора Пестеля отыскать автора записок. Вскоре Прозоровский сообщил, что сочинитель найден. В московский почтамт солдат команды строений Кремлёвской экспедиции⁵ принёс письмо, по почерку и печати похожее на письмо, посланное к синодскому обер-секретарю. Солдата задержали, и он показал, что принёс письмо от одного офицера, по бедности проживавшего у М. М. Измайлова. Дальнейшее расследование выяснило, что автор посланных в Петербург записок - Гаврила Иванович Попов. На допросе Попов

¹ О дороговизне в 1788 г. см. "Записки" М. Грановского "Русская старина", 1876, апрель, стр. 717 - 720. Одной из причин дороговизны хлеба в 1788 г. был неурожай 1787 г., о котором см. "Дневник" А. В. Храповицкого, 1778 г., 20 сент. "Дневник" изд. "Русского архива", стр. 29. М. 1902.

² См. записи в "Дневнике" Храповицкого 2, 13, 18 и 19 января 1788 г. о недостатке медной монеты.

³ "Русская старина". 1876, август, стр. 604. См. также "Русскую старину" за 1873 г., т. VII, стр. 75 - 84. 1874, т. IX, стр. 57 - 72, 258 - 276, 465 - 472.

⁴ Гос. архив Разряд VII, N 2794. См. об этом письмо Екатерины II кн. А. А. Безбородко (апрель 1792 г.) и рескрипт московскому главнокомандующему кн. А. А. Прозоровскому 5 апр. 1792 г. "Русский архив", 1872 г., стр. 566.

⁵ Указ об "учреждении для строения Кремлёвского дворца особой в Москве экспедиции и о порядке сношений оной с местами" был дан 1 июля 1768 г. "ПСЗ" XVIII. 13. 142. Главное "смотрение" было поручено ген. -поручику М. М. Измайлову; он же был поставлен во главе экспедиции.

сообщил о себе следующие биографические данные.

Отец и сам он раньше были купцами в г. Торопце. Отец обучил его грамоте. Так как отец имел торговые дела в Пруссии (в Кенигсберге), то при нём там находился и сын, который таким образом года три обучался немецкому языку.

В 1749 г. Г. И. Попов был назначен, по желанию кн. И. Ю. Трубецкого, управителем в "описную" (т. е. конфискованную) Коростынскую волость (в Новгородском уезде) и пробыл там три года. В 1753 г. по рекомендации Чоглокова (это был, видимо, Н. Н. Чоглоков, обер-гофмаршал при "малом дворе" в царствование имп. Елизаветы). В качестве управителя же он был переведён в с. Новопреображенское (или Любирицы) в 15 Беретах от Москвы. После смерти Чоглокова в 1755 г., по указу Сената, Г. И. Попов был послан главным надзирателем и комиссаром над таможнями и форпостами в разъезд по границам и выполнял эту должность в течение нескольких лет. Затем он явился в Сенат, но никаких назначений больше не получал и переехал в Москву, где большею частью проживал по знакомству у Н. Б. Самойлова⁶ . Здесь он познакомился с кн. Г. А. Потёмкиным. После отъезда Н. Б. Самойлова в 1775 г. в Петербург Г. И. Попов жил в доме действительного тайного советника, сенатора и кавалера М. М. Измайлова, с которым он был издавна знаком. Когда Измайлов ездил "по своим, вверенным ему комиссиям" в Петербург, то Попов сопровождал его и "живал там почасту у кн. Г. А. Потёмкина, нося ево на себе милость".

Г. И. Попов признался, что письма он отправил по почте, вложив в письмо синодскому обер-секретарю письмо митрополиту Гавриилу⁷ . Г. И. Попов писал, что митрополиту более всех других следует "пещись о сем", т. е. об освобождении крестьян; к этому Г. И. Попов добавлял, что письма "с подобными представлениями" он послал гр. А. А. Безбородко, в адрес его секретаря Трошинского, и И. И. Бецкому, тоже в адрес его секретаря⁸ .

Наконец Попов показал, что "и прежде сего он, Попов, тому лет с десять, подобные сему сочинения посылал духовнику императрицы Панфилову и И. И. Бецкому", тоже со вложением писем на имя императрицы. Всё это он делал потому, что "почитал сие угодным Богу... видя иногда неравенство поведения господ против их подданных" и думая достичь этим общего блага государства.

Подписывался он во всех письмах и сочинениях Ларивга Левитов, так как если читать его имя Гаврила "наизворот" с перестановкой" слогов (Гаврила. - К. С. ), то получается Ларивга, а Левитов по-древнему означает то же, что Попов⁹ . Настоящим именем и фамилией он не подписывался для того, чтобы себя скрыть, так как опасался, "как сие в правительстве принято будет"; подписаться чужим именем он считал непристойным. Затем Попов сделал характерное признание: он сказал, что написать последние сочинения его побудило "чтение в сочинении Российской истории Голиковым Маблиево на Россию примечание"¹⁰ . Никаких

⁶ Это был отец А. Н. Самойлова, который в 1792 г. сменил на посту генерал-прокурора кн. А. А. Вяземского. Сенатор Н. Б. Самойлов был женат на сестре Потёмкина.

⁷ Гос. архив. Разряд VII, N 2794, л. 7.

⁸ В этом письме (назв. дело, л. 39) он просил передать его сочинение для прочтения императрице, - "да возблагодарят вас страждущие многие миллионы людей"; кроме того, в это последнее письмо он вложил письмо и императрице "той же материи".

⁹ Левит - ветхозаветный священнослужитель; переносно: принадлежащий к духовному сословию. "Словарь русского языка", составленный 2-м Отдел, имп. Акад. наук, т. V, вып. I. II гр. 1915, стр. 305.

¹⁰ Так в подлиннике. "Маблиево" - т.е. Мабли.

В X томе "Деяний Петра Великого" И. И. Голикова имеется "Опровержение Маблиева дерзкого суждения о Петре Великом", стр. 281 - 317. М. 1839, 2-е изд.; первое издание "Деяний" вышло в 1788 - 1789 годах. Здесь Голиков резко возражал против характеристики, которую Мабли давал Петру Великому в книге "О изучении истории". (Так у Голикова переведено заглавие книги Мабли "De l'etude de l'Histoire". Paris, 1778.) Характеристика Петра дана Мабли во II главе 3-й части. По имеющимся в наших библиографических указателях данным (у Соникова и др.), в XVIII в. названное сочинение Мабли не было переведено на русский язык; оно вышло в переводе Е. Чиляева в трёх частях в Петербурге в 1812 г. под заглавием "О изучении истории". Вторая глава третьей части дана в сильно сокращённом виде по сравнению с французским текстом, и вся характеристика Петра Великого опущена, что, однако, нигде не оговорено переводчиком. Так как, по всем данным, Голиков не знал французского языка, то, очевидно, с содержанием этого сочинения Мабли его познакомили те друзья и благожелатели, которым, по его словам, он был много обязан за сообщение разнообразных сведений, использованных им в его труде. Голиков полемизировал с Мабли главным образом но вопросу о "вольности" народа, которую Мабли обосновывал с позиций естественного права. Голиков, ссылаясь на Беарде дс Лаббея, спрашивал Мабли: "И так, если бы крестьян наших, не приуготовя их нимало, вдруг и нечаянно сделать вольными, то не вышли ли бы из них вместо послушных и трудолюбивых, каковы они в нынешнем состоянии, медведи и необузданные кони?" И дальше он спрашивал: "Да и полезно ли ещё их много просвещать и делать вольными, вопрос сей и поныне ещё несовершенно решён. Неизвестно поистине, может ли быть тогда такая в государстве полиция, каковую ныне составляют помещики в своих вотчинах?" И могут ли быть тогда такие послушливые и всякие опасности презирающие солдаты? Голиков пытался доказывать, что положение государственных и помещичьих крестьян ничего тяжёлого в себе не заключает, что они вовсе не рабы, и, ссылаясь на книгу Болтина "Примечания на Леклерка" (т. II, стр. 234 и сл.), с сочувствием цитировал из него положение

сообщников при писании этих сочинений он не имел. Последние его сочинения были написаны ещё перед последней турецкой войной, но их он не отправлял ввиду начавшейся войны, считая время для этого неподходящим. Во время написания этих сочинений он был знаком с секретарём Кремлёвской экспедиции строений Л. И. Ивановым, который происходил из духовного звания, учился сначала в Спасском монастыре, откуда был взят в университет; потом служил писцом при А, П. Сумарокове. Иванов говорил Попову, что был знаком с Новиковым, "к коему он и хаживал и казал себя набожным". Г. И. Попов показывал Иванову бумаги, которые он послал к обер-секретарям, и тот весьма их хвалил, и, "взяв у него их, переписал их своим штилем, как он учился правописанию", и прибавил от себя то, что сказано о невзимании подушных с мёртвых. После смерти Иванова эти бумаги переписывал набело его брат, отставной вахмистр Алексей Иванов, который "взял название Тепловым". При помощи Коломенского епископа он определился в Высоцкой Серпуховской монастырь и хочет постричься там в монахи.

*

Через два года после выхода в свет "Путешествия" Радищева появление записок Левитова-Попова (и нескольких других дополнявших их документов) были фактом знаменательным. Письма, посланные Поповым в Петербург, являлись страстным и настойчивым протестом против крепостного права и развитием аргументов в пользу его отмены.

Эпиграфом для своей "Записки" Попов взял изречение пророка Даниила: "Вышний владеет царством человеческим и ему же восхощет, даст е" (гл. IV, стих 22). Из этих слов, по его мнению, ясно следует, что царём может быть и пастух, пример чего мы видим в Давиде, а также в Навуходоносоре, "который ещё хуже пастуха, а скоту был подобен". Очевидцы творения мира - "первобытные праотцы наши" - были первыми свидетелями своди творца вселенные, она, кажется, единственно была только в свободно - сотворении человека", - пишет Г. И. Полов. Потом эта свобода претерпела целый ряд изменений, но если люди иногда и попадали в порабощение, то только в "подвластное", но не "невольническое", и "люди всегда были в одинаковом значении и не уподобляемы продающимся на торжищах скотам". Но люди, в силу присущих им недостатков, не могли сохранить настоящую свободу и "пали наконец в истинную погибель, то есть и потеряли образ первосотворенной свободы и лишились средств восстановления её. Бог хотел восстановить свободу человека, но люди не сумели воспользоваться этим. "Вот сколь, - восклицал Попов, - должна быть важна и неоцененна свобода". А между тем, что мы видим? "Кажется, не созданы князи, цари, императоры, государи, бояре, вельможи и протчие сановники", а созданы люди; все, носящие указанные титулы, - тоже только люди, и титулы им присвоены другими людьми. А между тем человек у человека стал "изнурённым невольником", один продаёт другого, как продают скот, выводимый на торжище. Казалось бы, это противоречит намерениям бога и несогласно "с выбором и установлением природы", а тем не менее этот ненормальный порядок существует. Если бог поставил кого-либо царствовать, то или для того, чтобы дать в его лице спокойствие "возлюбленным того рабам, а другого подданным", или в наказание людям, "ибо государи (являются) орудием суть того и другого". Естественный порядок таков: "Да царствуют государи мирно и безмятежно над подданными его и да будет спокойствие их спокойствием управляющего ими".

После этих рассуждений Г. И. Попов приходит к выводу: "Мы должны любить и защищать свободу, яко собственной наш от всевышнего дар"; в государе и во всех "изочтенных" особах "мы не видим ничего больше, как людей, так как знаем, для чего от Бога учреждаются государи".

Попов не хочет скрывать истину своих намерений, поскольку "позволено человеку осматривать обстоятельства его ближнего и по заповеди Божией любить его, как самого себя". В подтверждение этого он ссылается на тексты священного писания, затем он обращается ко всем власть имущим: "Благочестивые имеющиеся Христиане, соотечественники мои, вельможи и министры и зерцало правосудия весь высокопочтенный сенат, коль дерзко и бесчестно сей узел дружества мы расторгли, и коль обидели вседержителя отнятием свободы у ближнего, которую он сам даровать ему изволил... воззрите вы на участь их здесь - я воображаю о земледельцах и продаваемых наших ближних и говорить буду об них только". Сделав ряд хвалебных восклицаний по адресу Екатерины II, Попов продолжал: "воззрите, к сему зовёт вас сам Бог, ваша должность, ваше бытие, воззрите, колико они и сами вы обижены продажею их из рук в руки; помыслите, желаете ли вы, чтоб кто продавал вас и разлучал вас от семейств ваших, расстраивал бы ваши дома, изнурял бы вас всеми налогами, отнимал бы от вас свободу вашу, лишал бы вас вольности собственной: - нет".

Дальше он возражал против утверждения, что крестьяне созданы для того, чтобы быть рабами, - они созданы для того же, для чего и дворяне, т. е. для служения богу и отечеству в меру звания каждого, "да едва ли они и не знаменитее в служении своём, - продолжал Г. И. Попов, - ежели они беспрекословно на защищение своего отечества первые несут жизнь свою и делают в сем подвиге вас собою великими, и сие творят из единого вольного и непрекословного повиновения к обладающей ими (т. е" очевидно, императрице, К. С. ) и любви к вам и из сожаления к отцам, матерям, жёнам и детям их, защищая единственно безопасность их".

Обращаясь к человеколюбию всех тех, кому адресована его записка, Попов предлагал им поставить себя на место крестьян: как бы они тогда себя чувствовали? И напоминал, что право владеть другим челове-

Руссо: "Прежде должно учинить свободными души рабов, а потом уже тела".

Эти-то рассуждения Голикова и побудили Попова, по его словам, написать свои сочинения.

ком есть человеческое, а не божеское право. Затем Попов обращался к другим аргументам, приводившимся в защиту права владения людьми. Они вам или вашим предкам были пожалованы "за отличные к отечеству услуги?" - спрашивал он. Но что же это значит? Это значит, что дворяне, во-первых, благодаря крестьянам имели всегда "пред очами милость государскую" и не ослабевали в подвигах и в служении своём, а, во-вторых, пожалованы они не для торга ими, а во владение для того, чтобы помещики через крестьян, а крестьяне через помещиков были довольны и покойны. Помещики, памятуя о почести, оказанной им государем, должны сделать её и в глазах крестьян наиболее достойной, но доказать это им можно не презрением, а ограждением их безопасности.

Говорят, что крестьяне - наследственная собственность помещиков. Пусть так, но не жалок ли будет прах предка помещика, оставившего этих крестьян своим наследникам, "хотя и во узах", но живущими под его управлением спокойно, если эти наследники, забыв о почтении к предкам, "повлекут крестьян целыми станицами на рынок, или сотни душ начнут ставить на карту?" Этим они покажут, что забыли заповедь о любви к ближнему и слова римского императора: "Добро в руках добродетельного добром есть полезным, а в руках зловредного - вредным".

Затем Попов ставил такой вопрос: что мешает помещикам доставить себе бессмертие дарованием вольности и свободы ближнему своему, и, отвечая на него, писал, что "глас святые правды" зовёт их к этому, что "недра к благотворению" подданных императрицы "отверсты", что она сама уже не называет их рабами¹¹ и, видимо, готова всё сделать для их благоденствия; "слава отечества нашего должна возгреметь во весь свет, великость дел за сим только (т. е. уничтожением рабства. - К. С. ) остановилась"... Примером освободителя народа от ига рабства Попов считал римского императора Марка Аврелия, "названного за то другом человеков", и говорил, что нельзя сомневаться в том, чтобы "благодетельница России сих уз не разрешила". Указав, что наше государство преисполнено всяких избытков, Попов спрашивал, на что они, если "по стогнам государства не будет владычествовать свобода, которую должна сопровождать радость".

Г. И. Попов, далее, обращался к такому аргументу. "Роскошь, - писал он, - сей гнуснейший и претимый всеми законами порок, да не налагает на очи ваши завесы препятствия", наоборот, пусть руководят ими любовь и "честнейшее в сем случае самолюбие", и обещает им душевную чистоту и спокойствие совести.

Однако, сознавая, очевидно, что этих морально-религиозных аргументов недостаточно, Попов переходил в своей "Записке" к аргументам иного рода. Он писал, что "сии бедные" в благодарность за избавление их от продажи будут исправнее платить дань, которая, конечно, должна быть соразмерна их состоянию, так как несоразмерная дань несть длительная для них казнь"; сознавая, что они принадлежат только богу, государю и помещику, они будут чувствовать, что их жилище для них - и "утешительный дом" и "спокойный гроб", потому будут ожидать "по непреложному порядку" очередного призыва на службу отечеству; если она некоторое время будет казаться крестьянину "отяготительной", то, когда у него появится уверенность в спокойствии оставленной семьи, он забудет о тягостях этой службы, будет утешать и звать к подвигу своих товарищей.

В заключение этой части своей "Записки" Попов предупреждал помещиков: "Напротив того стремительное сих уз самими иногда разорвание" грозит помещикам бедами; а это может случиться, как только крестьяне, которые стали, просвещёнными, узнают, что людей не продают нигде, кроме России, и как только "терпение их исполнит свою меру", тогда они сделаются подобными фуриям, "что и было показательно, - напоминал он, - при малейшем ещё их ожесточении"; в этом случае они уже не будут считать себя чем-либо обязанными помещикам, "превратя самих вас по известному вам их нраву в ничтожество"; в то же время они, вероятно, придут к мысли, высказанной одним философом, "что худо ту державу защищать, от которой зло претерпевают".

После этого следовал призыв к "любезным соотечественникам" предварить "поспешнее это зло", "дабы ещё не услышана была от них песнь" (очевидно, на указанную только что тему); а если они дойдут до того, "тогда ваши силы и вы падёте в ожесточении их", и он советовал не забывать, что в армии служат отцы, братья и дети крестьян, а "они также чувствительно родство и свойство любят". "Боже великий, - восклицал Г. И. Попов, - да не будет сего!" За этим следовало новое обращение к "великим мужам" с настоятельным советом сделать добро и заслужить бессмертие. "Украсьте век наш, - писал он, - вечною славою, соорудите себе и потомкам вашим храм благодарности, и здесь то возвысьте таланты ваши, представьте о сем благодетельнице рода человеческого", т. е. Екатерине II. Г. И. Попов высказывал убеждение, что она только и ждёт такого почина от помещиков и "уже готова, по видимым добродетелям её, разрешить сие и устроить всё к лучшей безопасности и славе".

Затем Попов переходил к новой теме¹² . "Великим стыдом" ему представлялся сбор подушной подати с людей и к тому же с людей умерших; ему представлялось проявлением особого ожесточения, что людям "и в гробах их не даём покоя". Считая это совершенно противоестественным, он восклицал: "Можно ли от испорченной машины требовать её прежнего действия!", можно ли из высохшего источника почерпнуть воду, можно ли мёртвого взять на службу? Скажут, писал он, что платят не мёртвые, а живые,

¹¹ Указ об отмене употребления слов "раб" и "раба" в прошениях и челобитных был дан 19 февраля 1786 года. "ПСЗ" XXII. 17. 329.

¹² По признанию Попова, эта часть "Записки" была написана Левонтием Ивановым. См. названное дело, лл. 50 - 54.

но ради чего живые должны платить за мёртвых, которые им "ни в чём не помогают" и, напротив того, только обременяют этим налогом. И он снова утверждал, что "благоволение на сие" (т. е., очевидно, на отмену взимания денег и с умерших) со стороны императрицы несомненно. В ответ на возможное возражение, что если не брать подушной подати с умерших, то уменьшатся доходы казны и что надо помнить о рождении на место умерших новых граждан, Г. И. Попов писал, что нельзя равнять младенца или юношу с отроком, а тем более с мужем. Он признавал, что (согласно епархиальным ведомостям) число рождающихся превышает число умерших, и считал, что при зачислении вновь рождающихся в подушный оклад общая сумма собираемой подушной подати не уменьшится; однако при этом Г. И. Попов указывал, что подать можно брать только с момента вступления человека в общество, когда он может помогать семье, к которой принадлежит.

В доказательство своей правоты Попов ссылался "на главы 12-ю (о размножении народа в государстве) и 20-ю "Наказа" Екатерины II¹³ . Он цитировал фразу "Наказа" (§ 520), в которой говорилось о том, что императрица не желает дожить до того, чтобы какой-нибудь другой народ стал "больше справедлив и, следовательно, больше процветающ, чем руский", затем ещё раз обращался к религиозным чувствам "любезных соотечественников", уверяя, что не смогут они дать ответа на небе за вопли их ближних, не станут достойными небесного царства, так как бог уготовал это только для любящих его, а любовь к нему не может быть без любви к ближнему.

Наконец, следовало написанное рукой самого Г. И. Попова заключение о необходимости любить ближнего, в котором кратко повторялись высказанные уже им мысли. Тем же почерком была сделана подпись: Ларион Левитов, - которой предшествовали слова, что он не склав (раб), но "обитающий в дебре пустынной сущу грешник", "свободнорождённый и достигший до 6 класса".

Очень важным дополнением к "Записке" Попова являются его письма к Безбородко и к Екатерине II¹⁴ . В письме к Безбородко Попов выдвигал новые аргументы, очень характерные как для самого автора письма, так и для общественных кругов, в которых он вращался: "Пожалей о падении славы нации и нашие и проникни во Франции нынечные происшествии, не висит ли и на нас пагубный жребий, о чём я ясно описывал её императорскому величеству, да к тому же ныне беспрестанно печатают в газетах предписанные происшествия; французами ж и паче развращёнными наполнена почти вся Россия". Развивая дальше это положение о вредном влиянии французской революции, он говорил: "Народы наши просвещены ныне, даже и слуги госпоцкие многие знают французский язык, а как же в беззакониях зачаты и во гресех родились, то и ко всякому злу всяк ближе, нежели к добру". Он призывал дальше Безбородко "погасить малаю искру, доколе не возгорится великое пламя", так как убыток будет не только для вельмож или дворян; он говорил, далее, что "всеобщая наша мать и попечительница" наградит их землями и сугубит их доходы, что при этом "ближние вельможи" получат самые лучшие и выгодные земли, но надо подумать и о бедных дворянах, чтобы никто из них не остался обиженным. В заключение Попов взывал к чувствам Безбородко, утверждая, что его ждут всемирная слава и царство небесное, если он будет "пещись о сем", т. е. об уничтожении рабства¹⁵ .

В письме к Екатерине II Г. И. Попов более пространно развивал те же мысли, что и в письме к Безбородко. Поздравляя её с заключением мирных договоров с Турцией и Швецией, он писал, что, по его мнению, самое главное - непоколебимая прочность российского престола, о чём он уже говорил в "приношении" в Сенат о "божественном наказе"; Попов говорил, что всем нужно проявлять любовь к ближним и совершить "великое и важнейшее дело". Он призывал императрицу "увещевать господ сановников, боляр, вельмож и благородных дворян", как "сынов отечества", отказаться от владения людьми. Кроме того, она может обещать им пожалование землями и угодьями, если же этим не будут "усугублены" их доходы, то императрица может сделать эти доходы "сугубыми" за счёт казённых. Всячески убеждая Екатерину II воздействовать на дворянство, Попов писал: "Влияй в них здравое рассуждение, да пекутся о сем и деят, не умедливая исполнение"; этим они утвердят престол непоколебимым за собой и за наследниками. И у первых иноплеменников наших за "первый предмет" считается мысль о том, что "ближним должно быть свободными", и у нас, в России, этот "предмет" "в печать предан"; против него возражали, и "наш патриот генерал Болтин и сын отечества господин Голиков"¹⁶ , но "опоро-

¹³ В начале гл. XII "Наказа", § 265, было сказано: "Россия не только не имеет довольно жителей, но обладает ещё чрезмерным пространством земель, которые не населены, ниже обработаны. И так де можно сыскать довольно ободрений к размножению народа в государстве". В гл. XX Попов, по-видимому, имел б виду раздел "Г", "Правила весьма важные и нужные", §§ 493 - 500 и раздел "Д". "Как можно узнать, что государство приближается к падению и конечному своему разрушению", §§ 501 - 521, в которых было много либеральных мыслей.

¹⁴ Названное дело, лл. 40 - 10 об. и 41 - 43.

¹⁵ Может быть, не без влияния этого письма Попова Безбородко представлял в 1799 г. ими. Павлу записку о необходимости улучшить быт крестьян. Сб. р. и. о. XXIX, стр. 643 - 644, ср. В. И. Семевский "Крестьянский вопрос", т. I, стр. 232.

¹⁶ Болтин, в "Примечаниях на историю, древния и нынешний России г. Леклерка", т. II, полемизируя с Леклерком, пытался доказывать, что положение крестьян в России вовсе уж не так плохо, как его изображает Леклерк. В доказательство же невозможности и несвоевременности освобождения крестьян в России он, ссылаясь на Руссо, пи-

чить не возмогли, а принуждены утвердить правду истинною, и пишут, пущай-де господин Мамблий и так (говорит К. С.), что должно ближним быть свободными", но Вы, говорят они, не знаете нравов нашего народа, и приводят в пример необузданного коня, которого можно сделать свободным лишь постепенно. Попов рассуждает иначе. Есть пословица "Пока солнце взойдёт, роса глаза выест", и он поясняет её: не надо терять времени, пока писатели-иноплеменники не догадались сделать наших воинов, их отцов и братьев "фуриями", и не поняли сей нашей слабости, и не сумели привлечь их на свою сторону, для чего потребуется немного труда и денег - только 50 вёдер вина на полк да обещание, что они сами и "владетель" их (т. е., очевидно, этих "иноплеменников") примут нашу веру и закон, в то время как отцы их, братья и дети станут свободными; но это, конечно, повлечёт за собой падение нашей славы. Попов, по его словам, не хочет напоминать "о французской ныне нацыи и о благосклонности короля швецкого к "нискому народу", но указывает, что хотя наши "ниские народы", из которых есть разумные и с достоинствами, исполняют свои должности с успехом", "они склоняются поползновениями к похищению", если не получают от своих господ награждения по заслугам, многие доброго поведения впадают в пьянство, "не предвидя пользы и добра"; те, которые подвергаются излишним взысканиям и строгости, бегут от своих господ. Убытка для господ от этого нет: беглые идут в счёт рекрутов. Если они поступают на службу, а в военное время участвуют в сражениях с неприятелем, то помещики стараются их вернуть, показывая, будто бы они ушли, похитив их гардероб и другие вещи. Вот эти-то крестьяне, "весьма и весьма раздражённые", делаются очень близкими к "фуриям". Наконец, как и в своём показании, Попов указывал, что написал всё это давно, но вследствие нападения на Россию Оттоманской Порты и шведской короны воздержался посылать, дабы его не сочли "неверным рабом". Но теперь, "яко сущий и истинной патриот и сын отечества", приносит написанное "во спасение душ наших и в наследие царствия небесного и вечно в соблюдении во всей целости российского престола".

Несколько интересных дополнений к характеристике Попова и его окружения и к истории его "сочинений" дал в своих показаниях отставной вахмистр Алексей Иванов¹⁷ , 45 лет, из "духовного звания". Достигнув 12 лет и в совершенстве выучившись российской грамоте, А. Иванов вместе с братом Леонтием, которому тогда было 10 лет, поступил в Спасскую академию, в которой обучался латинскому, греческому и еврейскому языкам; пробыв здесь с 1760 г, но 1767 г. и "дойдя только до пиитики", он был за неспособностью в науках уволен из академии и отослан на военную службу к бывшему тогда в Москве обер-коменданту генерал-поручику царевичу Грузинскому и был назначен в 1-й московский батальон, но больше находился при канцелярии князя в писарях. В 1771 г. А. Иванов был назначен сержантом в Томский пехотный полк (стоявший в Москве), по поручению которого был в разных командировках, между прочим, под Оренбургом, затем в Казани. По возвращении в Москву вследствие обнаружившейся у него чахотки получил в 1776 г. отставку и жил года четыре на содержании своего зятя, титулярного советника К. Я. Титова, служившего в Экспедиции строения Кремлёвского дворца. Вскоре туда же определился на секретарскую должность брат А. Иванова Леонтий. После смерти зятя - Титова. - А. Иванов вынужден был поступить на "партикулярную" службу и жил у армянина Мины Лазарева при его винных заводах (на Украине) приказчиком. После продажи Лазаревым своих заводов А. Иванов вернулся в Москву и с 1782 г. жил у брата Леонтия. Комиссара Г. Попова он знал, потому что тот часто бывал у его брата. В 1786 г. брат и Г. Попов давали ему переписывать два или три каких-то сочинения, поправленные в некоторых местах рукой его брата. Их содержания он припомнить не мог. Стараясь, видимо, уменьшить свою рель в составлении "сочинений" Попова, А. Иванов говорил дальше, что он их "почитал не суть важными, а служащими только для собственной ево, Попова, пользы, так как оные наполнены были нравственными и священными нравоучениями" и потому "щитал их моралическими, а к тому же они были без всяких заглавиев и окончания". Для своего оправдания А. Иванов прибавил: "А ежели б он знал, что те бумаги заключали в себе какую важность, то б, конечно, и писать их ни за что не согласился". Когда ему было сказано, что там в одном периоде написано, "чтобы дворянам людей по одиночке не продавать", то он признал, что "о сей материи писал, но "к какой именно "материи" этот период привязан", он теперь за давностью времени показать не может. Написан-

сал: "Прежде должно учинить свободными души рабов, а потом уже тела" (см. стр. 173 - 174, 177, 223 - 224, 239 - 240, 327 - 337, 337 - 338, 339 - 355, 450). Голиков в XIII т. "Деяний Петра Великого" много места отводит характеристике внутреннего состояния России в XVII веке. На стр. 298 и след. он говорит о положении крестьян и холопов. Указывая семь причин, побудивших правительство прекратить свободу крестьянского перехода, (стр. 306 - 309), он говорит об "ужасных следствиях вольности крестьянской" и о "заблуждении тех, кои выводят пользу вольности из первобытного состояния природы", и, ссылаясь на Руссо, выдвигает такое положение: "Свобода есть прекрасная пища, но требуется хороший желудок, чтоб её сварить, а его-то не все люди имеют" (стр. 309. Цитирую по 2-му изд., 1840 г.).

Попов, как уже указано, был знаком с сочинениями Болтина и Голикова, вышедшими в 1788 - 1789 гг. (О взглядах Руссо на крестьянский вопрос и о их распространённости в России во второй половине XVIII в. см. у В. И. Семевского "Крестьянский вопрос" в России в XVIII в. и в первой половине XIX в.", т. I, стр. 173 - 175, СПБ 1888.

¹⁷ Названное дело, лл. 34 - 37.

ные бумаги он вернул Попову в 1788 г., после смерти брата, но "побудителем Попову в писании этих сочинений и к посылке их он не был". Не имея родственников в Москве и страдая чахоточной и падучей болезнями, он решил поступить в Серпуховской монастырь.

24 апреля 1792 г. Екатериной II была решена участь Попова и А. Теплова (Иванова). В письме к кн. А. А. Прозоровскому она написала¹⁸ , что Попов, как пасквилянт, дерзкий писатель и "расееватель" того вредного своего писания в Сенат, Синод и к другим людям, достоин тягчайшего наказания, но поскольку из допроса видно, что письмо он сочинял не сам, что подправлял его секретарь, который уже умер, а к тому же ему, Попову, 72 года, то от наказания по закону его освободить, а послать его в Спасо-Евфимиев монастырь, где и содержать под крепкою стражею, не допуская к нему никого и не позволяя ему писать. Теплова за переписку дерзких и вредных бумаг, о которых он по долгу присяги не объявил, Екатерина предписывала послать в Высоцкий Серпуховской монастырь и велеть его там постричь, из монастыря никуда не выпускать и запретить ему писать.

Интересно, что когда через четыре с половиной года, в марте 1797 г., по распоряжению имп. Павла I Попов был привезён в Москву, в Тайную экспедицию, и ему было предписано "на бумаге объяснить причину его ареста и изложить своё настоящее понятие о долге каждого гражданина", то он ответил следующее¹⁹ : его намерение, изложенное в "прожекте", заключалось в том, чтобы, "видя крестьян, отягощаемых чрез меру помещичьими работами, и людей, продаваемых по прихотям, облегчить их участь чрез убеждение господ во всём том к умеренности". К этому его побудило "в простоте сердца истинное соболезнование о сочеловеках", но другого намерения, как-то: "к раздражению величества или к разрушению порядка в обществе", - он не имел, признавал свою вину и обещал "остаток дней препроводить мирно и подобных дел не затеивать". В заключение он просил разрешения постричься в монастыре, который он укажет по совету с родственниками²⁰ .

Таким образом, и из "сочинений" Попова, и из его писем, и из объяснений, сделанных им в 1797 г., совершенно очевидно, что он был настроен чрезвычайно лойяльно и был далёк от всяких революционных мыслей и выступлений. И тем не менее и сочинения его были признаны дерзким пасквилем и сам он был приговорён к заключению в Спасо-Евфимиевом монастыре. После процессов Радищева и Новикова, накануне разрыва с революционной Францией, правительство Екатерины II квалифицировало чрезвычайно умеренное и лойяльное выступление Попова как дерзкий, чуть ли не революционный выпад против правительства.

Выступление Попова показывает, что мысль о необходимости отмены крепостного права встречала к концу XVIII в. всё большее и большее число сторонников, что Радищев в своём "Путешествии" отразил настроение широких слоев русского общества.

В процессе Попова перед нами выступают разночинцы того времени: сам он и братья Ивановы. Нам неизвестны детали участия братьев Ивановых в написании "сочинения" Попова, но их сотрудничество совершенно бесспорно, и при том оно было длительным, качавшись, по-видимому, ещё в 1786 году. Нельзя не отметить, как долго вынашивал свои идеи Попов (он начал писать, по-видимому, ещё в 1782 г.) и как настойчиво он добивался возможности ознакомить с ними и императрицу и её окружение. Интересен круг знакомства Попова: он живёт у главного начальника Экспедиции кремлёвских строений, через несколько лет ставшего московским главнокомандующим сенатора М. М. Измайлова, а раньше жил "по знакомству" у Н. В. Самойлова, был вхож к юн. Г. А. Потёмкину; через братьев Ивановых он, вероятно, был знаком, с одной стороны, с А. П. Сумароковым, а с другой - с Н. И, Новиковым; его сын и зятья - разночинцы. Попов был знаком с современной литературой (сочинения Болтина, Голикова), которая имеете с разнообразными фактами окружавшей его действительности была тем стимулом, который побудил его настойчиво обращаться со своим призывом освободить крестьян и к самой Екатерине II и к её окружению. Его доводы в пользу отмены крепостного права были очень разнообразны, но остаётся неясным, в каких именно формах он мыслил эту отмену. По-видимому, особенно большое значение (по морально-религиозным соображениям) он придавал личному освобождению крестьян и не ставил вопроса о наделении их землёй. В этом отношении он не шёл дальше тех прожектов, которые исходили от кн. Д. А. Голицына, кн. С. В. Гагарина и других либералов 1770-х годов²¹ . Точно так же, очевидно, он не ставил конкретно вопроса о дальнейшем устройстве их быта.

В письме к Безбородко и к Екатерине II, представляющих наиболее позднюю редакцию его доводов в пользу освобождения крестьян, есть новый и важный аргумент, подсказанный событиями французской рево-

¹⁸ Названное дело, лл. 44 - 44 об., копия, написанная, по-видимому, Шешковским.

¹⁹ Там же, лл. 50 - 54.

²⁰ Павел распорядился взять с Попова новую присягу в исполнении обязанностей гражданина и потом отпустить к родственникам с тем, чтобы они отвечали за его поведение, но к пострижению его не принуждать. Попов дал подписку, что будет жить в доме внука, коллежского асессора Владимира Михайловича Чулкова, а тот обязался своего деда не допускать "ни до каких неприятностей и особенно воспретить ему заниматься каковыми-либо сочинениями и переписками, противными узаконениям и обязанностям гражданина" (Чулков жил в своём доме, в 6-й части Москвы).

²¹ См. об этом у Семевского В. "Крестьянский вопрос в России в XVIII в. и первой половине XIX в.". Т. I, стр. 161 - 168, СПБ. 1883.

люции: в интересах дворянства избежать того, что произошло во Франции.

Большую роль в аргументации Попова играл "Наказ" императрицы. Но он не знал или делал вид, что не знает, какой, в сущности, запретной книгой сделалось сочинение императрицы вскоре же после его напечатания²² .

На допросе в Тайной экспедиции и позже в ответе имп. Павлу Г. И. Попов старался показать полную благонамеренность своих мыслей относительно освобождения крестьян, старался доказать, что он самый истинный верноподданный. Ни в своих сочинениях, ни в письмах, ни тем более в показаниях в Тайной экспедиции он совсем не касался всего тогдашнего социально-экономического строя России и его основ. С другой стороны, однако, несомненно показательно, что, начав писать, по-видимому, в 1782 г., он продолжал работу под воздействием тех многообразных событий, русских и западноевропейских, которые произошли в последующее десятилетие. Не остановили его послать свой проект и письма в 1792 г. ни участь Радищева, ни участь Новикова, о судьбе которых он, конечно, знал (формально процесс против Новикова был начат весной 1792 г.). Не изменило его убеждение в необходимости дать крестьянам личную свободу и пятилетнее пребывание в Спасо-Евфимиевом монастыре. Интересны и показательны его рассуждения о равенстве и свободе людей, присущих людям по самой их природе.

²² Уже в сентябре 1767 г. Сенат определил разослать экземпляры "Наказа" в высшие государственные учреждения, но в то же время предписал не посылать их в губернские, провинциальные и воеводские канцелярии. Что касается пользования "Наказом" в высших учреждениях, то в указе Сената говорилось, чтобы там "экземпляры Наказа содержаны были единственно для сведения одних тех мест присутствующих, и чтобы оные никому, ни из нижних канцелярских служителей, ни из посторонних не только для списывания, но ниже для прочтения даваны были, для чего и иметь их всегда на судейских столах при зерцалах". Однако и "присутствующие" должны были читать "Наказ" только по субботам, в свободное от текущих дел время, но при этом чтении, кроме них, могли находиться только секретари и протоколисты". Соловьёв "История России". Кн. VI, стр. 400 - 401.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - К. СИВКОВ:

Комментарии: