Историк похода Суворова в Италию, военный министр (с 1861 по май 1881 г.) Д. А. Милютин оставил после себя воспоминания и дневник. Воспоминания, к сожалению, до сих пор остаются неизданными, дневник же, охватывающий 1873 - 1899 гг., теперь издаётся, и первые два тома лежат перед нами.

Те, кто имел случай заглянуть в рукописи воспоминаний Д. А. Милютина, хранящиеся в рукописном отделе Ленинской библиотеки, вероятно, согласятся, что, с точки зрения чисто литературной, воспоминания написаны более живо и занимательно, чем слишком сухой, деловитый "Дневник", носящий местами характер сжатых, конспективных заметок, поясняющих те или иные мероприятия военного министерства и обрисовывающих борьбу ведомств, в которой приходилось принимать участие Д. А. Милютину при долговременном пребывании его на одном из самых важных государственных постов старой России. Зато научная, познавательная ценность "Дневника" для всякого занимающегося историей России в последние десятилетия XIX в., разумеется, гораздо выше. В "Дневник" вносились записи, хотя явно предназначенные для печати, но, во всяком случае, под первым впечатлением описываемых событий. Д. А. Милютин многое в "Дневнике" утаивал (в чём откровенно и неоднократно сознаётся), но едва ли лгал и сознательно извращал то, что видел.

Как известно, Д. А. Милютин считался "либералом", и когда он вместе с Лорис-Меликовым ушёл в отставку в 1881 г., после того, как Александр III неожиданно для всех (кроме Победоносцева) издал свой пресловутый манифест о незыблемости самодержавия, то эта репутация за Милютиным упрочилась окончательно. "Милютин ваш не патриот, а просто карбонарий ярый!" - кричит кто-то в некрасовских "Юбилярах и триумфаторах". Справедливость требует сказать, что эта репутация сильно преувеличена. Д. А. Милютин был лично честным человеком. Преувеличивать размеры и принципиальную высоту этой "честности", однако, не следует. С царём он не спорил и карьеру свою, долгую и блестящую, очень холил и лелеял. Редакция "Дневника" склонна, заметим, это забывать и очень преувеличивать "прогрессивность" взглядов Милютина. Не только от передовых деятелей того времени, но даже от очень "умеренных" тогдашних либералов он был очень далёк, ещё дальше даже, чем его брат, Н. А. Милютин. У него, например, нехватило мужества высказаться о палаческой деятельности. М. Н. Муравьёва так, как высказался А. А. Суворов, тогдашний петербургский генерал-губернатор. Задуматься над тем, что представляет собой самодержавие, которому он служил всю жизнь, ему никогда, вплоть до времён Лорис-Меликова, и в голову не приходило. Когда вокруг него воровали и брали взятки очень уж неприкрыто (как, например, это делал царский брат Константин), то это возмущало Милютина до глубины души. Но что его ближайшие сотрудники делали сплошь и рядом то же самое, правда, ловко "окапываясь" и прикрываясь, - это от него ускользало.

Редакция "Дневника", снабдившая это издание предисловием и прекрасным указателем имён, регистрирует, между прочим, два имени: генерал-майора Аничкова и генерал-лейтенанта Д. С. Мордвинова, - но больше ни звука о них не говорит. А ведь это были ближайшие сотрудники Милютина, очень влиятельные и известные всему Петербургу люди. Первый состоял чиновником особых поручений при военном

Государственная ордена Ленина библиотек СССР имени В. И. Ленина. Отдел рукописей. Дневник Д. А. Милютина. Том первый. 254 стр. Москва. 1947. Том второй. 290 стр. Москва. 1949.

министре Милютине, другой - начальником канцелярии военного министра. Жаль, что редакция "Дневника" не вспомнила здесь стихов Некрасова, которые невольно приходят в голову: "Военный пир - военный спор... Не знаю, кто тут триумфатор? Аничков - вор! Мордвинов - вор! кричит зарвавшийся оратор". В чём дело? Может быть, Некрасов, не бросавший никогда на ветер таких слов, повторил на сей раз ложный слух? А может быть, слух и не был ложен? Редакция, бесспорно, немало сделавшая для пояснения тёмных мест "Дневника", могла бы сделать ещё больше. Например, упомянутые Милютиным на стр. 87 вскользь слова: "...жалкая история Квитницкого" - комментируются на стр. 232 совершенно недостаточно, несколькими строчками, где сказано всего лишь о "травле" Квитницкого офицерами и о кровавой расправе, учинённой Квитницким над предполагаемым "клеветником" Хлебниковым. И читателю невдомёк: почему офицеры (в том числе и сын Милютина) "травили" Квитницкого и почему лично безукоризненный Милютин не мог спасти своего сына от опалы? И почему царь принял сторону Квитницкого? Что бы стоило редакции ознакомиться с этим громчайшим процессом, с речами крупных адвокатов, выступивших по этому делу, столь важному для понимания порядков службы в тогдашней армии? А ведь это очень помогло бы и при характеристике самого Милютина. Газеты 1873 г. были полны фактическим материалом, относящимся к этому процессу. Но, вообще, хотелось бы, чтобы при издании следующего тома "Дневника" редакция дала более разностороннее освещение и анализ политической физиономии Милютина и особенно его деятельности и воззрений последних лет и установила бы для этого более точный и строгий критерий, чем это сделано в предисловии к первому тому.

На стр. 193 и 195 Милютин до странности мало, бегло и невразумительно, мимоходом упоминает, что Бисмарк "намеревается снова разгромить Францию" и что "опасения войны, кажется, рассеялись. В значительной степени приписывают этот оборот свиданию нашего императора с германским". А ведь речь идёт о большой политической тревоге 1875 г., когда на самом деле Германия чуть не напала на Францию, когда французская армия уже готовилась отступить за Луару и когда только активное вмешательство Горчакова предотвратило войну. Милютин явно не понял грозного и вполне реального (теперь это полностью доказано) характера бисмарковских угроз в 1875 году. Ни слова не говорит об этом и редакция. Между тем игнорирование такого события весьма характерно для Милютина, в котором чиновник, очень осторожно и ловко делающий бюрократическую карьеру (причём он дослужился, сидя в кабинете, до фельдмаршала), решительно преобладал над государственным человеком. На стр. 186 (первого тома) приводится текст части русской ноты с изложением упомянутого события и тоже без малейших комментариев как со стороны Милютина, так и со стороны редакции. На стр. 188 читаем: "Крайне прискорбно и грустно, что дух спекуляции и жажда наживы до такой степени обуяли всех не только государственных людей, но даже членов царской фамилии. Об этом говорят громко в публике. Скандальные эти сплетни окончательно колеблют прежнее благоговение к царскому дому". Тут следовало бы непременно дать комментарий с указанием конкретных фактов (взятки при продаже Аляски американцам; "деятельность" сестры княгини Долгоруковой, второй жены Александра II; продажу железнодорожных концессий французу Колльиньону и т. д. - без конца). Тогда общий конечный вывод, даваемый Милютиным в нескольких глухих строках, звучал бы гораздо громче и исторически значительнее.

На стр. 46 и на многих других страницах второго тома Милютин обнаруживает вреднейшее для русских интересов непонимание истинной роли и прямых целей Бисмарка, деятельно толкавшего в 1876 - 1877 гг. Россию на немедленную войну с Турцией. Это непонимание было свойственно и самому царю и почти всем российским сановникам, кроме разве Валуева и очень немногих других. Фальшивый карьерист, перемётная сума, Валуев оказался, как это подтверждено теперь документально, всё же проницательнее морально стойкого Милютина, который не понял, что умный Бисмарк так же страстно жаждал разжечь русско-турецкую войну, как впоследствии глупый и бездарный Вильгельм II жаждал разжечь войну русско-японскую. Даже у Вильгельма хватило ума, чтобы понять всю выгодность для Германии всякой войны, удаляющей Россию от Немана и Вислы. И тут редакция (т. II, стр. 49) не даёт правильного анализа воззрений Милютина, который не любил немцев почти так же, как

славянофил Иван Аксаков, и так же, как Иван Аксаков, хоть и без такого азарта, втравливал, со своей стороны, Россию в войну, не догадываясь, до какой степени это было тогда желательно Бисмарку. Милютин мельком говорит о "союзе" трёх императоров - русского, австрийского и германского - и ни разу не осмеливается признать этот "союз" прекрасно удавшимся Бисмарку трюком и обманом, прямо направленным против интересов России. Об этом очень стоило бы сказать в комментариях.

Но, несмотря на этот недостаток (слишком скупые комментарии), безусловно, следует признать большой заслугой редакции, что она прекрасно напечатала этот очень трудный текст и что она дала много ценного во введении и в примечаниях, хотя это и далеко не всё, что нужно было дать. Редактором проделана серьёзная текстологическая работа.

Без этого "Дневника", когда ею издание будет доведено до конца, не обойдётся ни один историк России второй половины XIX столетия. Перед нами развёртывается тёмная, безотрадная картина не только начавшегося, но уже далеко зашедшего процесса загнивания и разложения дворянского самодержавия. Что только не проходит перед глазами читателя! Тут прежде всего разгул своекорыстия, прикрытого или вовсе никак не прикрытого хищничества, о котором автор "Дневника" говорит лишь бегло, случайно, часто намёками или полунамёками, отчего картина получается ещё внушительнее. Ворует крупная бюрократия, ворует аристократия, почт все питаются от казённого пирога. Но лица, являющиеся членами династии, имеют при этих операциях преимущество полной безнаказанности. Захотел Константин Николаевич, царский брат, утащить у казны для себя лично целый завод и утащил. Захотела сестра царской морганатической супруги княгини Долгоруковой открыть правильно организованную, с секретариатом и канцелярией, торговлю концессиями на железные дороги и открыла. На неё Милютин лишь намекает, не называя, но мы о ней знаем и от барона Дельвига и от других мемуаристов. Захотел великий князь Николай Николаевич получить несколько миллионов "для заграничных расходов" и получил, хотя министр финансов Рейтерн отказал ему наотрез. Сила солому ломит. И Рейтерн знает, что тут речь идёт о воровстве, но что же ему было делать, если даже столь же честный Милютин, тоже, конечно, это знающий, с прискорбием принуждён был таким вещам содействовать: "По приказанию государя я лично ездил к министру финансов и передал ему положительное повеление об отпуске трёх миллионов золотом, однако ж Рейтерн и на этот раз попробовал отказать и прислал государю записку о невозможности исполнения его повеления. Государь настоял, чтобы отпущено было хотя два миллиона" (т. II, стр. 152).

Были и такие способы подобной "самопомощи", когда лицам, в коих "царская струилась кровь", как писал о своих и о себе в стихах великий князь Константин Константинович ("К. Р."), представлялось более простым и быстрым обойтись без всяких задержек и без докучных пререканий с Рейтерном. Вот что читаем в "Дневнике" в записи от 17 апреля 1874 г.: "Между прочим, на-днях государь был глубоко огорчён неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго было приказано полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось? Похитителем их был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова". Царь плакал от огорчения по этому поводу, - но уже месяц спустя "о Николае Константиновиче как-то перестали говорить" (запись от 15 мая, т. I, стр. 157), а ещё через два месяца (запись от 15 июля 1874 г.) царь уже понемножку сам заговорил с Милютиным о том, нельзя ли неловкого, увлёкшегося молодого человека вернуть как-нибудь на службу? "Как же вводить снова вора и негодяя во все права особ императорской фамилии?" - возмущённо восклицает Милютин (т. I, стр. 212). Но - увы! - перед царём он этого не воскликнул и лишь с "Дневником" поделился своими чувствами (как и в большинстве других аналогичных случаев).

Полны захватывающего интереса многочисленные записи в "Дневнике" о русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов. Следует заметить, что при бесспорном уме и широком образовании Д. А. Милютин не весьма много смыслил в делах внешней политики. В своём "Дневнике" он со снисходительной улыбкой похлопывает по плечу канцлера А. М. Горчакова, даже и не подозревая, что близкие его сердцу славянофилы, друг его Юрий Самарин (тогда уже умерший) или благополучно здравствовавший Иван Акса-

ков - сущие дети по дипломатическому разумению сравнительно с князем Александром Михайловичем. Горчаков давно раскусил Бисмарка, за что Бисмарк так бешено его и возненавидел, и так клеветал на него, и всегда его порочил. Горчаков знал правящую среду царской России, её бездарность умственную и растление нравственное не хуже Милютина, но он делал из этого более правильный вывод, что нельзя торопиться с войной, имея к тому же за спиной таких "сердечных друзей", как Бисмарк и Франц-Иосиф.

Когда уже развивались военные действия, когда широкой рекой текла русская кровь под Плевной и Шипкой, Милютин мог убедиться, во что обошлось России верховное командование абсолютно ничего не смыслившего в военном деле великого князя Николая Николаевича (того самого, которому дали два миллиона вместо трёх), во что обошлось всё устройство интендантства, воровавшего так, что оно побило все рекорды и даже затмило, как это ни трудно было, свои собственные достославные традиции времен Крымской войны. Но Горчаков предвидел не только то, чего не предвидел Милютин в области ведения войны. Старый проницательный русский дипломат предвидел и все последствия доверия к "честному маклеру" Бисмарку, и трудность победоносной борьбы против наглого шантажа британского премьера Биконсфильда, и многое, многое другое, о чём Милютин не догадывался, хотя и писал с беспокойством о близости английского флота к Константинополю.

Библиотеке имени В. И. Ленина советская общественность и наука будут очень благодарны за скорейший выпуск следующих томов этого во многом незаменимого, так зрело продуманного, подготовленного и удачно начатого издания. Сделанные выше замечания продиктованы желанием, чтобы это капитальное издание стало ещё более пригодным для научного использования и ещё более доходчивым для широкой читательской массы. "Дневник", когда он будет полностью опубликован, даст много нового, надёжного, нелицеприятного, правдивого материала для правильной оценки истинных свойств всего правящего аппарата романовской монархии в последние времена перед неизбежной революционной развязкой, приближавшейся с каждым десятилетием. Но считаем желательным, чтобы редакция учла сделанные выше по её адресу наши замечания.

Великая социалистическая революция очистила эти авгиевы стойла, своими тлетворными миазмами заражавшие всю народную жизнь. Милютин, умереннейший из умеренных "постепеновцев", не додумавшийся ни до какой панацеи от всех зол, кроме кургузых и ощипанных лорисмеликовских совещательных собраний при фактическом сохранении неограниченной монархии, производит своим "Дневником" сильное впечатление именно потому, что, очень долго находясь в самом центре правительственной машины, он на каждом шагу с чувством, близким к отчаянию, убеждался, что с верховодящей шайкой (он так и называет П. А. Шувалова, Дмитрия Толстого и компанию "шайкой") ровно ничего поделать нельзя, что эта клика, всемогущая при дворе, ничуть не желает считаться даже с его, милютинскими, скромнейшими требованиями и не допускает ничего, кроме неограниченного произвола и столь же неограниченного хищничества.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Е. ТАРЛЕ:

Комментарии: