В Ватикане сохранились две любопытные фрески XVI в.: одна изображает крещение римского императора Константина папой Сильвестром I в начале IV в., другая - момент передачи папе власти над Римом. Обе имеют прямое отношение к "Константинову дару" - знаменитой средневековой фальшивке, в которую верили в течение семи веков. "Константинов дар" - далеко не единственная фальшивка, дошедшая до нас от эпохи средних веков, но, пожалуй, в своем роде самая изумительная, ибо ее отличает поистине "вселенский" размах; дар, о котором идет речь, - это ни много ни мало как половина Римской империи, якобы пожалованная безвозмездно Константином Сильвестру. Позднее "Константинов дар" служил папам римским основанием для безмерных притязаний на верховенство во всем христианском мире и на светскую власть в Европе. Десять пап прямо ссылались на этот подложный документ в моменты своей острой политической борьбы со светскими правителями.

Пристрастие деятелей средних веков к фальшивкам не может быть понято без учета специфического характера той сложной эпохи. Замкнутый мир средневекового человека, жителя деревни по преимуществу, его неграмотность и религиозность сформировали своеобразные черты средневекового сознания с сильно развитым иррационализмом, напряженной работой воображения и склонностью видеть чудесное, с психологическим настроем на веру, не требующую доказательств. Людьми с таким сознанием одинаково доверчиво воспринимались и "жития святых", и легенды о святых реликвиях, и самые невероятные утверждения. Оно служило питательной средой для всякой фантазии и способствовало длительному сохранению веры в нее.

Средневековая наука в полной мере отражала этот уровень сознания. В ней господствовали идея провиденциализма и та же вера в чудесное, дух авторитарности и отсутствие критического отношения к историческому факту и свидетельству. К тому же исторические данные, которыми тогда располагала наука, были скудны и ненадежны. При таком состоянии средневековая наука вряд ли могла, если даже и появлялись какие-то сомнения, всерьез поколебать доверие в те или иные лжедокументы, и их фабрикация успешно продолжалась. Фальшивыми документами часто пытались обосновать права того или иного лица, монастыря либо церкви на землю, иммунитеты, имущество. Фальсификация преследовала и политические цели, отстаивая независимость церкви от государства, ее притязания на светскую власть и верховенство.

Фальсификация, однако, не всегда означала грубый и сознательный обман. Еще в IV-V вв. Августин Блаженный (епископ Гиппонский), заложивший в своих сочинениях основы теологической концепции, унаследованной затем средневековьем, утверждал: "Не всякий, кто говорит ложь, повинен в обмане, если только он думает или верит в истинность того, что говорит"; "можно без всякого обмана говорить неправду, если ты думаешь, что дело происходило так, как сказано, хотя бы это было совсем не так". С пониманием истины и лжи у Августина связано и отношение к умолчанию или к сокрытию тех или иных фактов: "Хотя всякий, кто лжет, хочет скрыть истину, но не всякий, кто хочет скрыть истину, лжет... Ибо большей частью мы скрываем истину не при помощи лжи, а с помощью умолчания. Итак, не является ложью, когда истина скрывается путем умолчания"¹ . Высказывания Августина, стремившегося предусмот-

¹ Цит. по: О. Л. Вайнштейн. Западноевропейская средневековая историография. М. 1964, стр. 87, 88.

реть и оценить с точки зрения христианской морали все возможные случаи вольной или невольной лжи, открывали путь для прямых фальсификаций. Следует учитывать в полной мере и ту особую атмосферу, в которую был погружен средневековый хронист. Августин как бы предвидел психологию средневекового человека: уверовав эту или иную идею, для появления которой сложились подходящие условия, тот спокойно мог сочинить документ в пользу этой идеи. Некоторые исследователи считают, что именно так родились небезызвестные "Лжеисидоравы декреталии", составленные в IX в. на севере Франции, подписанные псевдонимом Исидор Меркатор и нацеленные на обоснование папской теократии. Их автор придумал 60 писем пап римских первых веков н. э. и 35 писем от последующего времени. Он пропагандировал независимость церкви от государственной власти и право пап самим назначать и смещать епископов. Уверовав в эти идеи, он был убежден, что когда-то существовали документы, подтверждающие их. Поэтому, чтобы подтвердить соответствующие права церкви, он и составил эти письма² . Рационалистическому мышлению XX в. порой нелегко бывает понять этот "благочестивый обман", объективно представляющий собой простую фальсификацию истории.

Как же возник "Константинов дар"? В XIX-XX вв. было точно установлено, что упомянутая дарственная грамота была составлена в середине VIII в. в папской курии, а известна стала после ее включения в "Лжеисидоровы декреталии". Имя составителя грамоты неизвестно, и о его субъективных намерениях можно только догадываться. Однако объективные результаты этой фальсификации очень хорошо известны. Фальшивка появилась в то время, когда уже возникла светская власть папства. Этому событию папы были обязаны франкским королям Пипину Короткому и позднее Карлу Великому, отнявшим земли у лангобардов и передавшим их "первосвященникам", в результате чего образовалось Папское государство. Рим с округой принадлежал теперь непосредственно папам, да и над Равеннским экзархатом, примыкавшим к Адриатике, также установилась их верховная власть. Светское государство пап просуществовало до 1870 г., а в 1929 г. было восстановлено в значительно урезанном виде (часть Рима площадью в 44 га) согласно Латеранскому договору папы Пия XI с Муссолини.

Светская власть, дарованная церкви франкскими королями, нуждалась в соответствующем юридическом подтверждении. Ведь она была добыта по праву войны и тем самым могла считаться незаконной. К тому же первый даритель, Пилин Короткий, не обладал должным авторитетом. Чтобы укрепить права пап на их государство, был составлен "Константинов дар". Свою роль сыграли при этом и давние притязания папства на главенствующее место во всей христианской церкви, а также теократические иллюзии церкви, ее мечта о вселенском верховенстве. Исторические условия, в которых оказалась тогда западная церковь, благоприятствовали вынашиванию подобных идей. После падения Западной Римской империи сильная светская власть в Западной Европе довольно долго отсутствовала. На территории бывшей империя оседали и образовывали свои государства германские и славянские племена. Германцы начали принимать христианство от римского епископа через посылаемых им миссионеров. Это выдвигало западную церковь и ее центр - престол римского епископа - как особую, "универсальную и объединяющую" силу Западной Европы. Такое положение церкви рождало притязания и на верховенство в светских делах, причем практика ведения церковью подобных дел была хорошо известна. В эпоху варварских вторжений, в условиях упадка былой государственности западное духовенство часто выполняло чисто светские функции дипломатического представительства, управления городами, соблюдения законодательства. Сюда следует добавить управление многочисленными земельными владениями, принадлежавшими церкви.

В VIII в. папство еще не обладало достаточной силой, чтобы попытаться всерьез осуществить теократические притязания. Но вполне реальное духовное господство римской церкви над западноевропейским миром, с которым в VIII в. соединилась не менее реальная светская власть в Папском государстве, оказалось уже весьма существенным источником, питавшим эти притязания. Они-то и были зафиксированы в "Константиновом даре", который служил всем последующим папам "документальным

² См. Е. А. Косминский. Историография средних веков. М. 1963, стр. 33.

обоснованием" их претензий. В качестве вершителей акта дарения были избраны император Константин I (306 - 337 гг.) и папа Сильвестр I (314 - 335 гг.), которому Константин якобы передал безвозмездно Западную Римскую империю. На личности Константина остановились не случайно. Прозванный церковниками "равноапостольным", этот император допустил равноправие христианства с древними языческими культами и стал покровительствовать первому. Поэтому его легче, чем какого-либо другого главу империи, можно было представить как благодетеля христианской церкви. Выбору Константина способствовало и перенесение при нем столицы империи из Рима в Византии (Константинополь). А так как в Риме продолжал оставаться папа, то перенесение столицы наводило на мысль о разделении власти: себе, дескать, император взял Восток, а папам отдал Запад. Одно обстоятельство не устраивало христианских писателей: Константин принял крещение только перед своей смертью. Но и здесь нашелся выход. В популярных в средние века "Деяниях Сильвестра" (V в.) излагалась версия о крещении Константина папой, Сильвестром еще в 323 - 324 годах. Эта же легенда попала в "Книгу понтифика" - папскую хронику VIII века. Так было найдено второе действующее лицо при акте дарения - Сильвестр I.

Грамота о дарении вошла как в подлинные, так и в фальшивые папские сборники источников канонического права. Она проникла не только в "Лжеисидоровы декреталии", но и в так называемый "Декрет" Грациана, наиболее авторитетный сборник папских постановлений. Грамота имела длинное предисловие, позднее опущенное ввиду его абсолютного неправдоподобия. Здесь рассказывалось, как Константин заболел проказой, и капитолийские жрецы для исцеления от болезни прописали ему ванну из крови невинных детей. Со всего Рима собрали детей из лучших семейств, но сердобольный Константин, пожалев детей, не дал зарезать их и отказался от лечебного средства. В награду явились ему во сне апостолы Петр и Павел. Они посоветовали Константину обратиться к папе Сильвестру, который вылечит императора путем крещения. После крещения и счастливого исцеления Константин приказал извлечь из могилы останки Петра и Павла, уложил их в янтарную раку, запер на золотой ключ и повелел построить над ними церковь. При закладке фундамента император лично принес 12 мешков земли (по числу апостолов). В конце предисловия Константин произносил целое исповедание веры со всеми богословскими тонкостями, которых он не мог знать хотя бы потому, что утверждены они были позднее, на церковных соборах.

За предисловием следует дарственная грамота³ . В ней говорится о том, что император Константин на четвертый день после крещения даровал римскому первосвященнику "верховенство как над четырьмя главнейшими престолами: Александрийским, Антиохийским, Иерусалимским, Константинопольским, так и над всеми церквами божьими во всем круге земель"; он также передал ему в дар светские владения "в Иудее, в Греции, в Азии, во Фракии, в Африке и в Италии и на различных островах" (в другом месте грамоты эти земли называются "западными областями"). Кроме того, он пожаловал папе и его клиру ряд атрибутов и привилегий, которые принадлежали императору и римскому сенату. Папа получает Латеранский дворец; он носит диадему, пурпурную мантию, ожерелье, скипетр; при нем состоит штат камергеров. Клир украшается знаками достоинства сенаторов; клирики могут становиться консулами и патрициями и т. д. В связи с передачей западных земель "империя и царская власть переносятся в восточные области", "ибо где первый из священников и глава христианской религии поставлен императором небесным, там не подобает иметь власть императору земному". В заключение следуют угрозы и вечные проклятия в адрес тех, кто дерзнет посягнуть на этот дарственный акт или осмелится ему в чем-либо препятствовать.

На этом документе и основывала папская курия свои притязания на верховенство в христианской церкви и на светскую власть в Западной Европе. В периоды усиления его могущества папству удавалось даже добиваться признания ленной зависимости со стороны ряда светских государей. Особенно известен в этом отношении английский король Иоанн Безземельный, сделавший свое государство леном от церкви. Потрясая дарственной грамотой, папы бесцеремонно вмешивались в дела светских пра-

³ "Corpus Juris Canonici". Vol. I. Lpz. 1879, dist. XCVI (см. русск. пер. в сборнике "Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии". М. 1963, стр. 334 - 337).

вителей и препятствовали процессу государственной централизации в разных странах Европы.

В течение длительного времени сохранялась вера в "Константинов дар", хотя губительные последствия этого "деяния" сознавали многие. Немецкий поэт, крупнейший из миннезингеров Вальтер фан дер Фогельвейде (1160 - 1230 гг.), горестно восклицал:

Дал римскому престолу встарь
Царь Константин - прещедрый царь- 
Копье и крест и к ним венец в придачу.
Восплакал ангел в оный час:
"Увы, увы и в третий раз
Увы! О мире христианском плачу.
Яд на него дождем излился,
В желчь мед его преобразился,
Повис над мим тяжелый рок"

.

Легенда об ангеле, дополняющая у Вальтера фон дер Фогельвейде легенду с "Константиновом даре", тоже получила широкое распространение в средние века. Предание о гласе с неба приводит в своих актах сицилийский король Манфред Гоген-штауфен (XIII в.), позже оно упоминается в творениях Данте, в сочинениях врага пап Уиклифа и проповедях антикатолической секты лоллардов (XIV в.). Европа пока еще верила в "Константинов дар", но она уже осуждала его.

Имелись, однако, и сомневающиеся. Подлинность акта дарения ставилась под сомнение в канцелярии Оттона III, императора Священной Римской империи (980 - 1002 гг.). Среди участников антипапского движения в Риме под руководством Арнольда Брещианского (XII в.) существовало мнение, что "Константинов дар" не более чем басня. "Ложью и еретической выдумкой" называл эту легенду последователь Арнольда в Германии Вецель. Он даже приводил свои доводы против предания о дарении, но уровень его критики еще очень низок. Изобличая одну фальшивку, Вецель ссылается в качестве аргумента на другую: отвергая крещение Константина Сильвестром, он упоминает о письме папы Мельхиада (311 - 314 гг.), признанном позже подложным. Выставлялись против дарения и рационалистические доводы. Так, монахи Фарфы еще в XI в. заявляли: если бы дарение существовало, то следующие за Сильвестром папы не просили бы у Константина землю, чтобы строить церкви, а папы более позднего времени не упрашивали бы императоров каждый раз подтверждать это дарение.

В XIII-XIV вв. с доказательствами незаконности "Константинова дара" выступили юристы, специалисты по римскому праву. Болонские юристы, например, с позиций теории народного суверенитета заявляли, что Константин, совершив дарение, поступил против воли римского народа, поэтому дарение незаконно. Получивший юридическое образование в Болонской школе Данте в своем трактате "Монархия" говорит о неправомочна императора расчленять империю: император поставлен для сохранения ее, а не для разрушения; разрушение империи есть одновременно уничтожение императора как юридического лица, связанного именно с существованием империи. К тому же и папство не вправе было принимать дар из-за евангельских запретительных предписаний⁵ . В "Божественной комедии" язык сухих юридических формул "Монархии" сменяется поэтическим негодованием по поводу злополучного дара ("Ад", XIX, 115 - 117):

"О Константин, каким злосчастьем миру
Не к истине приход твой был чреват
И этот дар твой пастырю и клиру!"

Дар - это зло ("Рай", XX, 55 - 57), и потому голос с неба - традиционный голос, почерпнутый из бытовавшей легенды, - произносит: "О челн мой, полный бремени дурного]" ("Чистилище", XXXII, 127 - 129). Выдающийся политический мыслитель XIV в. Марсилий Падуанский очень сдержанно относился к "Константинову дару". Не отвергая его открыто, он показывал, однако, на страницах своего сочинения "Защитник ми-

⁴ "Хрестоматия по зарубежной литературе средних веков". М. 1953, стр. 423 - 424.

⁵ Данте Алигьери. Малые произведения. М. 1968, III, X.

ра", что акт дарения находится в полном противоречии со священным писанием, которое запрещает духовенству владеть светской властью⁶ .

Тем не менее вплоть до эпохи Возрождения критика "Константинова дара" была ограниченной. Сомневались в основном в правомочии (юридическом и религиозном) акта дарения, а самый акт неоднократно осуждался с религиозных и с политических позиций как причина раздоров в христианском мире. Случайные аргументы contra не столько доказывали подложность дарения, сколько ставили под сомнение его подлинность. Однако важные политические события периода, предшествовавшего Возрождению (борьба папства и империи; становление национальных государств; удар, нанесенный по универсалистским притязаниям папства), воспитывали соответствующим образом и общественное мнение. А эпоха Возрождения с ее блестящей светской культурой, развитым критическим духом и недоверием к средневековым авторитетам создала благоприятные условия для окончательного разоблачения фальшивки. Она дала в руки критиков "Константинова дара" такие необходимые инструменты, как достижения филологии, истории, вспомогательных исторических дисциплин, которые пришли на помощь исследователям и позволили развить научную критику акта.

Первым среди крупных критиков был выдающийся ученый Николай из Кузы (1401 - 1461 гг.)⁷ . Достоверность исторического факта, говорит он, должна быть доказана источниками. Но источников, подтверждающих "Константинов дар", нет. Правда, в некоторых исторических книгах имеются свидетельства, что Сильвестр крестил Константина, что Константин построил и украсил церкви в Риме и подарил папе земельные участки. Но никаких сведений о пожаловании папе светского господства в Западной Римской империи все же нет. Папы, жившие после Сильвестра (ученый приводит выдержки из папской переписки), признавали себя лицами, подчиненными императору. Другие источники, напротив, содержат сведения, противоречащие сообщению о дарении. Известно, например, что папа Стефан II (752 - 757 гг.) призывал франкского короля Пилвна Короткого выступить против короля лангобардов Айстульфа и что отвоеванные у Айстульфа земли Пипин отдал папе; равным образом папа Адриан I (772 - 795 гг.) надеялся с помощью Карла Великого отобрать у лангобардского короля Дезидерия его земли. Далее Николай Кузанский приводит аргументы против возможности крещения Константина Сильвестром. Наконец, поставив под сомнение те каноны "Декрета" Грациана, где содержится дарственная грамота, ученый приходит к выводу, что это дарение подложно и что светская власть пап идет от Пипина и Карла Великого, а не от Константина. Николай Кузанский сообщает также, что он отыскал более древний текст грамоты и, изучив его внимательно, убедился, что сама грамота содержит в себе доказательства подложности. Правда, эти свои изыскания ученый не обнародовал. О "Константиновом даре" Николай Кузанский писал в своем большом труде "О католическом согласии", который вышел в свет в период деятельности Базельского собора. Критика легенды связана у него с его церковно-политической позицией. Он представлял на соборе "папскую партию" и ратовал за укрепление церковной централизации и политического авторитета папства. Отказ церкви от сомнительных документов считался им одним из средств повышения авторитета папства в обществе.

С подобных же позиций критиковал фальшивку и английский епископ Реджинальд Пикок. В "Возражениях на нападки "а духовенство" (ок. 1450 г.) он защищал церковь от лоллардов и в третьей части своей работы приводил бытовавшую у лоллардов легенду о голосе с неба, воскликнувшем в момент дарения Константина: "В сей день влился в церковь яд!" - после чего заявлял, что "Константинов дар" - это басня. Опровергая ее, он приводил в доказательство очень позднего крещения Константина более достоверные источники, например, сочинения Евсевия, друга и исповедника Константина. Он утверждал, что источники не свидетельствуют о факте дарения Константином Западной империи: император дарил на нужды церкви лишь поместья, большие же территории были получены папами только при Каролингах. Опровержением дарения служит и свидетельство остготского историка Кассиодора (VI в.) о том,

⁶ "Defensor pacis", lib. II, cap. XI, § 8 (см. C. Pincin. Marsilio. Torino. 1967).

⁷ Nicola us deCusa. Opera. Basileae. 1565. T. 2 (De concordantia catholica), III, 2.

что империя Константина перешла после его смерти к его сыновьям. Пикок обнаруживает и филологическое чутье: он отмечает, что стиль дарственной грамоты и стиль писем Константина различны⁸ .

Из лагеря церкви вышел и еще один критик "Константинова дара", Леонардо Терунда, служащий папской канцелярии. Он написал два сочинения: первое послал в 1435 г. кардиналу Альбергати (оно предназначалось для папы Евгения IV), второе было направлено в 1436 г. кардиналу Чезарини в Базель, а обращено к духовенству собора⁹ . Возможно, Терунда знал о выступлении Николая Кузанского и был вдохновлен его примером. Характер посланий Терунды сильно отличается от строгой системы научных доказательств у Николая. Страстно и гневно клеймит Терунда церковь, погрязшую в мирских делах и стремящуюся к светской власти. Корень всех зол он видит в светских владениях церкви, полученных от Пипина и Карла Великого. Не Сильвестр I, а папа Захарий (741 - 752 гг.) был первым, кто допустил "эту заразу". Последующие папы, "уже совращенные", получали города и государства в Италии и других странах от норманнов и иных светских лиц. Желая освятить достаточным авторитетом свои владения, "они придумали, будто основателями их царства были св. Сильвестр, который принял его, и Константин Август, который подарил его". Терунда приводит многочисленные примеры из священного писания, где церкви запрещается светская власть и богатство. Единственное средство к исправлению церкви - отказ от светской власти. "Ибо от чего другого происходит, - спрашивает Терунда папу, - что ты, законный владелец святого престола, так плохо сидишь на нем, как не от того, что ты не можешь хорошо сидеть сразу на двух креслах? Ведь старая пословица гласит: "Кто на двух скамьях сидит, у того зад скользит". В одном кресле ты сидишь на небесах, в другом - на Земле; как же ты можешь не скользить и не шататься?". Эмоционально насыщенные послания Терунды, простого, малообразованного клирика, по его же словам, "не умеющего говорить искусно, но исполненного преданности и веры", ясно показывают, что критическое отношение к церкви, к ее основным институтам и к документам, обосновывавшим ее власть, распространялись все шире. Близились времена Реформации.

Леонардо Терунда и Николай Кузанский, как ни различны между собой их сочинения, говорят уже о действительном источнике светской власти папства и определяют ее происхождение временем Пипина Короткого и Карла Великого. Подобный аргумент был весьма серьезным ударом по фальшивке, хотя и не окончательным. В руках церкви оставался последний козырь - сама дарственная грамота, практически еще не затронутая критикой. Вера в "Константинов дар" сильно полиняла, но продолжал существовать "документ", опираясь на который папы метали громы и молнии против непокорных. Правда, не имелось подлинника этого "документа". В прежние времена, столь преданные устной традиции, легендам и чудесам, этому не придавалось серьезного значения. Однако в XV столетии положение изменилось. Нашелся смельчак, который покусился на "дарственную грамоту", окончательно разоблачил "Константинов дар" и сделал то, что оказалось не под силу его предшественникам. Им стал итальянский гуманист Лоренцо Балла (1407 - 1457 гг.). Знаменитой фальшивке Балла воздал должное, посвятив ее опровержению специальный трактат "Заявление о ложном и вымышленном дарении Константина"¹⁰ . Ко времени написания этой работы Балла был известен как страстный защитник этики древнегреческого философа Эпикура, ненавистного церкви (диалог "О наслаждении"), и как не менее страстный борец со схоластикой Аристотеля "в тонзуре" (трактат "Диалектические диспуты"). Так что в конфликтах с церковью он был уже не новичок.

Свой великолепный памфлет против "Константинова дара" Валла пишет, находясь на службе у неаполитанского короля Альфонса Арагонского, который враждовал

⁸ См. П. Шаскольский. Критика "Донации Константина" в эпоху гуманизма. "Н. И Карееву - ученики и товарищи по научной работе". Сборник статей. СПБ. 1914, стр. 269 - 271.

⁹ Сочинения Терунды приложены к книге: F. Gaeta. Lorenzo Valla. Filologia e storia nell'umanesimo italiano. Napoli. 1955, pp. 211 - 252. Русск. пер. см. в книге "Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии", стр. 217 - 244.

¹⁰ "De falso credita et ementita Constantini Donatione Declamatio". Русск. пер. см. в книге "Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии", стр. 139 - 216.

с папой Евгением IV. После смерти неаполитанской королевы Иоанны Анжуйской Альфонс, не добившись инвеституры от папы, присвоившего себе верховные права на Неаполитанское государство, предпринял завоевание королевства. Папа, в свою очередь, послал туда войска под начальством прославившегося своей жестокостью "дьявольского человека" кардинала Вителлески. В борьбе с папой Альфонс поддерживал его противников на Базельском соборе. Он справедливо рассматривал этот съезд прелатов как политическую ассамблею, где, по выражению гуманиста Э. С. Пикколомини, больше были заняты вопросом о стрижке шерсти, нежели о пастьбе скота. Не без участия Альфонса собор низложил Евгения IV и избрал антипапу Феликса V (1439 - 1449 гг.). Однако Евгений IV не сдался и продолжил военную и дипломатическую борьбу. В разгар этих событий появился трактат Баллы. Апологетические моменты в данном сочинении несомненны, хотя по своей политической значимости трактат далеко выходит за рамки восхваления Альфонса. Позиция Баллы - это позиция страстной защиты светской власти вообще и развенчания претензий церковников. Данной цели и было подчинено знаменитое опровержение "Константинова дара".

Валла дает стройную систему доказательств. Его аргументация разнообразна. Здесь и чисто рационалистические доводы, и исторические свидетельства, и ссылки на церковные источники, юридические материалы, данные нумизматики, эпиграфики, великолепный филологический анализ. Балла не просто концентрирует в своем трактате самое ценное из аргументации своих предшественников, сводя все в единую систему, что уже само по себе поднимало критику на новую ступень. Он привлекает для доказательства сумму всех научных достижений эпохи Возрождения. Сначала он опровергает самый акт дарения, а затем доказывает подложность грамоты, посвящая ее анализу треть работы. Он начинает с рассуждений о том, что Константин просто не мог совершить передачи половины империи, исследует психологию государственных деятелей того времени и приходит к таким выводам: самое желанное для государя - обладание властью и увеличение своих владений; ради этого он способен приносить жертвы; поэтому Константин как государственный деятель вряд ли мог подарить лучшую часть империи другому. Человеческая совесть Константина также не позволяла совершить такое безрассудство, ибо его сыновья лишались наследства, а родственники и друзья - доходов и занимаемых должностей (аргументация, весьма характерная для гуманистического мировоззрения Валлы, борца против аскетизма с позиции защиты наиболее полного удовлетворения человеческих желаний, исключающего всякую жертву в пользу религии). Гуманист Балла впервые выдвинул в качестве аргумента отказ светского человека от дарения и обосновал это моральными соображениями.

Далее Валла приводит еще одну причину, по которой Константин не мог совершить акт дарения. Используя распространенную в эпоху Возрождения теорию народоправства, Валла заявляет о не правомочии Константина распоряжаться империей по своему усмотрению: ведь над ним стоят сенат и римский народ. Народ не потерпит злоупотребления властью. Он может выступить против неугодного правителя, свергнуть его и даже убить. Недостатка в Брутах не будет.

Валла не только предполагает невозможность акта дарения со стороны дарящего. Он убеждает читателя в том, что и со стороны принимающего должен последовать отказ. Надевая на себя тогу строгого ревнителя чистоты христианского вероучения, он преподносит читателю блестящий монолог папы Сильвестра I, замечательный своей сатирой на духовенство вообще. Оружие церкви превращается в его руках в оружие против церкви: Сильвестр отказывается от великого дара во имя исполнения евангельских заповедей. У священников нет иной власти, кроме власти ключей от царства небесного! "Ничто не может быть прибавлено к этой власти, к этому сану, к этому царству. Кто недоволен им, тот требует себе чего-то другого от дьявола, который даже господу дерзнул сказать: "Все это дам тебе, если падши поклонишься мне". Поэтому, Цезарь, - обращается Сильвестр к Константину, - да будет это сказано с твоего позволения, не становись для меня дьяволом, не приказывай Христу, т е. мне, принять от тебя царства мира. Ибо я предпочитаю отвергнуть их, чем владеть ими". Эта речь, "достойная мужа апостольского", кончается евангельским изречением, логически подводящим итог всем рассуждениям Баллы: "Итак, отдайте кесарево кесарю, а богово богу". Это значит, говорит Сильвестр, "что ты, Цезарь, не должен

оставлять свое, а я не должен брать кесарево; и я никогда не возьму твоего, даже если ты будешь предлагать мне тысячу раз"¹¹ .

Против дара свидетельствует и полное отсутствие документов о принятии его. Ведь для передачи владения требуется обоюдное согласие сторон. Грамота Константина дает только право, которое без реализации остается мертвой буквой. Чтобы реализовать это право и вступить во владение, должен быть совершен обряд "передачи в руку". Валла, отличный знаток римского права, подробно описывает юридическую процедуру такой передачи. Но документальных свидетельств о передаче владения и о его принятии нет. А раз нет свидетельств, следовательно, не происходило передачи владения; в противном случае оно должно считаться незаконным.

Здесь Валла ставит вопрос о традиции, лишенной документального обоснования. Исторический факт не принимается Валлой на веру: он должен найти подтверждение в источниках! В этом состоит одно из важнейших требований критического метода Валлы.

Такое важное событие, как передача папе римским императором половины империи, должно было, конечно, найти отражение в истории. Ведь истории известны, часто в деталях, и менее значительные события, а вот о Сильвестровой империи неизвестно ничего. Как правил Сильвестр? Какие вел войны? При каких обстоятельствах потерял власть? (ибо знают, что его преемники не имели светских владений). Неизвестно! "Удивительный случай! Римскую империю, созданную столькими трудами, столькими кровопролитиями, христианские священники и приобрели и потеряли так мирно, так спокойно, что не было никаких кровопролитий, никаких войн, никаких раздоров. И, что особенно удивительно, совершение неизвестно, кто все это осуществлял, в какое время, каким образом, как долго. Можно подумать, что Сильвестр царствовал в лесах среди деревьев, а не в Риме среди людей, что его изгнали зимние дожди и холода, а не люди"¹² .

Итак, среди источников в отношении "Константинова дара" нет разногласий: все они единодушно молчат. Более того, сообщают сведения, противоречащие рассказу о дарении. "Один из тысячи свидетелей", наиболее достоверный по мнению Баллы, - историк Евтропий. Он был современником Константина и знал его лично. Евтропий описывает войну сына Константина Иовиана с персами, получившими в результате победы часть римской территории, и замечает, что со времени основания империи это было первое изменение ее границ. Он же говорит о трех сыновьях Константина, оставленных "хозяевами Вселенной", что тоже свидетельствует против дарения. Затем папы, правившие после Сильвестра вплоть до Григория I (590 - 604 гг.), отнюдь не владели Западной империей и не предъявляли никаких претензий к императорам. Напротив, они всегда признавали, что Рим и Италия с провинциями принадлежат светским государям. А Григорий Великий прямо указывает, что Константин подарил папе только Латеранский дворец и поместья. Молчит о дарении даже "любимый автор священников" архиепископ Яков Ворагиненский.

О факте дарения молчат не только письменные источники, но и материальные. Впервые в исторической критике Балла приводит данные нумизматики. От ранних времен, начиная с Константина, уже принявшего христианство, и от последующих времен сохранились монеты только императорские, с изображением креста и надписью concordia Orbis. Если бы папы были верховными правителями Западной Римской империи, то сохранились бы папские монеты, по крайней мере с изображением Христа или апостола Петра. Таких монет нигде не обнаружено.

Аргументация Баллы становится все убедительнее и неотразимее. Не ограничиваясь историческими доводами, материалами юриспруденции, рационалистическими и морально-психологическими соображениями и ссылками на церковные источники, Балла покушается на "святая святых" - на грамоту, единственный источник, повествующий о дарении. Он прекрасно понимает, что разоблачение "Константинова дара" немыслимо без доказательства подложности грамоты. Анализ грамоты - главный аргумент в опровержении пресловутого дарения. Этот анализ оказался по плечу лишь человеку эпохи Возрождения, так как требовал определенной ступени образованности и

¹¹ "Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии", стр. 157 - 158.

¹² Там же, стр. 162.

должен был опираться на развитие филологии, истории, географии, знакомство с греческими и римскими классиками, широкий доступ к рукописям, знание палеографии и т. д. Обращаясь к грамоте, Балла считает своей первостепенной задачей установить, где Же находится этот документ. Все защитники "Константинова дара" ссылаются на "Декрет" Грациана, содержащий ее текст. Балла, прекрасный знаток палеографии, знакомится с различными копиями "Декрета" и во многих из них, к тому же в древнейших, не обнаруживает такого текста. А в тех копиях, где удается найти грамоту о дарении, она резко прерывает ход мыслей Грациана и стоит в противоречии с другими данными. Грубая позднейшая вставка налицо. Но кто же автор вставки? Некоторые лица называли некоего Палею, с чем Балла иронически соглашается: автор назван своим подлинным именем (palea - по-латыни "труха"), ибо все то, что он добавил к Грациану, поистине мякина в пшенице. Палея же ссылался на "Деяния блаженного Сильвестра", где якобы содержалась дарственная грамота. А достоверность "Деяний" подтверждается у Палеи ссылкой на декрет папы Геласия (492 - 496 гг.) о книгах, рекомендованных христианину. Эта ссылка неубедительна. Ведь в декрете Геласия сказано только о том, что "Деяния блаженного Сильвестра" многие читают, имя же их автора неизвестно. Да и какое это имеет отношение к грамоте? Никаких свидетельств о дарственной грамоте в "Деяниях блаженного Сильвестра" Балла не обнаружил, хотя и прочитал "тысячу в старину написанных образцов". Легковерие признающих "Константинов дар" не знает границ! Принимающие на веру ссылку Палеи не находят нужным даже заглянуть в "Деяния Сильвестра", широко распространенную книгу.

Но даже если бы дарственная грамота и оказалась в этой книге, изобилующей баснями, она бы все равно не заслуживала доверия. Ведь она стояла бы в одном ряду с легендой о драконе, списанной с библейского сказания и превосходящей последнее по глупости. А какого доверия заслуживает находящееся там же свидетельство об исцелении Константина от проказы? Как мог больной проказою человек, говорит Балла, находиться у власти? Итак, ссылка Палеи на Геласия и "Деяния Сильвестра" лишена всякого основания, личность Палеи тоже не установлена и в довершение всего Палея - единственный, кто говорит о грамоте, вставляя в высшей степени неудачно текст ее в "Декрет" Грациана. Затем Балла переходит к анализу грамоты. Подробнейшим образом, от первой до последней строчки, он исследует текст этого "документа" и находит в нем такое нагромождение ошибок, что никаких сомнений в фальсификации не остается. Чего стоит, например, упоминание о сатрапах, которых автор грамоты ставит впереди сената? При решении вопроса о передаче империи почему-то называются только оптиматы, что, как доказывает Балла, выглядит просто невежественно.

Составитель грамоты, называвший папу термином "верховный жрец", очевидно, не знал, что папа стал так именоваться позже, а в то время подобное название относилось как раз к римским императорам. "Почему ты не сделал Константина верховным понтификом? - с тонкой иронией спрашивает Балла у составителя грамоты. - Ведь тогда было бы удобнее передать его знаки отличия другому верховному понтифику"¹³ . К историческим ляпсусам добавляется неосведомленность в географии. Перечислив страны света, составитель грамоты далее "уточняет" присущие им земли (Иудея, Греция, Азия, Фракия, Африка, Италия и различные острова). Это вызывает справедливое недоумение у Баллы, требующего действительного уточнения или, во всяком случае, упоминания римских провинций. Официальное деление империи на провинции в грамоте отсутствует либо потому, говорит Балла, что автор принимает континент Азию за азиатскую провинцию империи, а континент Африку - за африканскую провинцию, либо потому, что просто не знает, какие территории находились под властью Константина. В другом месте грамоты автор пишет о "западных провинциях". Но каковы границы Запада? Может быть, они столь же "определенны и тверды", как границы Азии, Африки и Европы? Обычно при разделе и передаче владений (Балла ссылается здесь на историю) перечисляются все земли до мельчайших подробностей. А составитель грамоты забыл перечислить провинции!

Вместо этого в грамоте подробно названы различные атрибуты власти, передаваемые императором папе и клиру (знаки власти, императорские одежды и даже кон-

¹³ Там же, стр. 188.

ские попоны и обувь клира при торжественных выездах первосвященника). Оказывается, автор грамоты не знает истинного смысла многих слов. В том значении, в каком их употребляли во времена Константина, в более поздний период они перестали употребляться. Их использование в грамоте приводит подчас к курьезным результатам. Так, одно из императорских украшений, передаваемых папе, называется в грамоте lorum. Но lorum - это сбруя, замечает Балла; надевая ее на шею Цезаря или Сильвестра, составитель грамоты превращал императора и папу в лошадь или осла. Абсурдно звучат и слова mappula (скатерть) и linteamma (полотняное покрывало на постели) в значении конских попон, a concubitores (любовники) превращаются в папских слуг (хранителей ложа). Получился конфуз и с диадемой "из чистейшего золота с драгоценными камнями", которая в действительности была сделана из ткани, а носили ее не императоры. Слово "Datum", поставленное в конце грамоты, ставилось обычно "только в письмах и нигде больше, если не у невежд".

Продолжая анализ, Валла устанавливает, что грамота написана на самой настоящей варварской латыни, которой во времена Константина в таком виде еще не существовало. Она изобилует чисто средневековыми выражениями, слова стоят в ней в несоответствующих падежах, неправильно употребляются глаголы и причастия, союзы искажают смысл фраз. "Разве в прошлом говорили так писцы Цезаря или хотя бы конюхи!" - негодует гуманист. Варварский, язык грамоты и самый тон ее изобличают составителя. Страшные адские наказания, которые в изобилии перечисляются в грамоте для ее нарушителя, - явное подражание "Апокалипсису". Все это в обычае не светского государя, а скорее древних жрецов и священников; "это речь не Константина, а какого-то глупого клирика, который не знает ни что сказать, ни как сказать. Откормленный и ожиревший, с головой, разгоряченной винными парами, он изрыгает эти суждения и эти слова, которые оборачиваются не против кого-либо другого, а против него самого".

В филологическом анализе, блестяще проведенном Валлой, последний не знавал тогда себе равных. Это и не удивительно. Валла - крупнейший филолог своего времени, автор трактата "О красотах латинского языка". Одним из первых он начал применять при анализе исторического источника филологическую критику, которая с эпохи Возрождения заняла прочное место в историографии.

В заключение анализа грамоты Балла показал всю абсурдность содержащегося в ней указания на место, где она находится. Балла удивлен, что такое важное событие, как передача половины империи, не увековечено в бронзе или мраморе, а записано всего лишь на бумаге или пергаменте; очевидно, в этом не было необходимости: "страница" (так названа грамота, хотя речь идет о лицевой стороне листа, что, очевидно, неизвестно составителю) помещена в гробнице апостола Петра. Но составитель молчит о Павле, который покоится вместе с Петром, хотя два тела, иронизирует Балла, могли бы охранять грамоту лучше, чем одно. Возложил же эту грамоту на тело апостола почему-то сам Константин, который, очевидно, не доверял Сильвестру. Грамота, таким образом, была погребена раньше, чем родилась. Однако нам показывают копию грамоты. Откуда она взялась?

Так как документа, удостоверяющего "Константинов дар", нет, то хитрый составитель грамоты, объясняет Валла, придумал, что грамота написана на бумаге, а не на бронзовых досках, и помещена в священную гробницу. Это он сделал для того, чтобы грамоту не осмелились искать, а если бы предприняли такую попытку и не нашли, то подумали бы, что она истлела. Итак, в "пыль превратилась дарственная грамота, вместе с ней в пыль превратились и права, основанные на этой грамоте!" Подлог очевиден. Единственный "документ", на котором папы в течение ряда столетий основывали свои притязания, оказался грубой фальшивкой, удивляющей своей абсурдностью и безграмотностью. Папские притязания, лишаясь всякой основы, становятся несостоятельными.

Для Валлы очевидно, что сделана была фальшивка по указанию кого-то из пап. Все последующие первосвященники не сомневались в ее подлинности или "по чудовищной жадности и тщеславному стремлению к власти", или по круглому невежеству. "Да и можно ли удивляться, если папы искренне верили в то, что сулило им столь громадную выгоду? - вопрошает Валла. - Ведь благодаря своей редкой

невежественности они верят и во многое такое, в чем не заметно ни малейшей выгоды"¹⁴ .

Балла не выясняет, когда и по какому конкретному поводу была составлена фальшивка. Однако не остается никаких сомнений, что в целом эта причина - претензии пал на светскую власть - для него вполне ясна. Таковых претензий, говорит он, ранее не было, по крайней мере до папы Григория I. Дальше Валла не идет. Вопроса о действительном происхождении светской власти папства, интересовавшего Николая Кузанского и Леонардо Терунду, он не затрагивает. Тем не менее, несмотря на эти досадные недоделки, работа Баллы завершила разоблачение знаменитой фальшивки.

Этот труд - замечательный образец гуманистической критики, с ее научным подходом к историческим фактам и источникам. В отличие от своих предшественников Валла применяет самую разнообразную и обширную аргументацию, которая использует научные достижения эпохи Возрождения и ведется с передовых позиций. В критическом методе Баллы строгий рационализм сочетается с требованием документальности. В свою очередь, к документу также предъявляется ряд серьезных требований: он должен иметь автора и название; его содержание должно поддаваться рационалистическому истолкованию и быть верным с точки зрения науки. Отношение Валлы к "Константинову дару" - образец как раз такого подхода к источнику, пример подобной критики. Однако цель Валлы состояла не в простом установлении подложности документа. Блестящее критическое исследование, принадлежащее перу гуманиста, необычайно живо написанное, богатое мыслями и брызжущее остроумием, подчинено задаче огромной важности - ниспровержению притязаний папства на светскую власть. Это самый настоящий политический памфлет, проникнутый злым ядом инвектив, направленных против папства. Синтез высокой научности с политической целенаправленностью придавал работе Валлы особую силу звучания. Валла не только опровергал и полностью отвергал права пап на светскую власть, но и делал смелые политические выводы относительно власти папства в Италии: он оправдывал и поддерживал всякое вооруженное выступление против этой власти в городах Папской области как против тирании. Нужна была двойная смелость, чтобы решиться на столь радикальное выступление: опровергнуть церковную фальшивку и сделать из этого недвусмысленные политические выводы. Отдавая должное проницательному и острому уму и мужеству итальянского гуманиста, нельзя, конечно, забывать, что Валла писал свой памфлет, находясь под защитой Альфонса. Но даже и в этих условиях далеко не каждый решился бы на такое. А чем чреваты подобные выступления, Балла прекрасно знал. И хотя однажды из рук инквизиции король его уже вырвал, могла сложиться ситуация, когда и Альфонс оказался бы бессильным. Шутить с церковью было опасно. Встревоженные друзья Баллы пытались урезонить и предостеречь его. В одном из писем к нему добрый и благочестивый гуманист Мафео Веджио в мягкой и деликатной форме советовал Балле быть сговорчивее. Он рекомендовал обуздать ум, отойти от острых и злободневных вопросов и заняться спокойным делом - филологией¹⁵ . Другой гуманист, Франческо Филельфо, высказывается с циничной откровенностью: "Священнослужители велели распять Христа, они не пощадят и тебя. Увидишь, какую награду ты получишь за разглашение истины: тебя накажут за доказательство подложности дарения Константина Сильвестру... Зачем ты подвергаешь жизнь такой тяжелой опасности? Ссылаясь на законы, ты не сможешь спорить: доводы будут слушать глухие... Будь на страже, ты окружен огнем и мечами и можешь попасть на небо из-за дара Константина Сильвестру, ибо безумен и безмерен гнев священников"¹⁶ . Однако Балла не внял советам друзей и продолжал распространять свое произведение даже после того, как Альфонс помирился с папой. А позже, когда он получил возможность возвратиться в Рим, вернулся он отнюдь не ценой отказа от своего трактата.

Сочинение Валлы нанесло сильный удар по вере в "Константинов дар". Многие гуманисты, например Макиавелли, Гвиччардини, Дж. Мерула и другие, под влиянием

¹⁴ Там же, стр. 195.

¹⁵ L. Barozzi, R. Sabbadini. Studi sul Panormita e sul Valla. Firenze. 1891, pp. 89 - 92.

¹⁶ G. Mancini. Vita di L. Valla. Firenze. 1891, pp. 164 - 165.

Баллы открыто отвергли миф о дарении. Римская курия пыталась организовать серию опровержений, но все равно ничего уже нельзя было изменить. Спорить с истиной было невозможно. Поэтому папство прибегло к старому, испытанному методу борьбы: оно запретило работу Валлы, а в 1546 г. его трактат попал в "Индекс запрещенных книг". Но книги имеют свою судьбу и живут своей жизнью, несмотря ни на какие запреты. Еще в начале XVI в. трактат Валлы стал достоянием широких кругов общественности реформационной Европы. В 1517 г., в год, когда Лютер прибил свои знаменитые 95 тезисов на двери университетской церкви в Виттенберге, немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен впервые напечатал трактат Валлы. В предисловии, которое Гуттен явно не без иронии посвятил сыну тирана Лоренцо Великолепного папе Льву X, говорилось: "Осуждение этой преступной выдумки ("Константинова дара". - Н. Р.) я считаю делом настолько благочестивым, что всякий, одобряющий ее, наносит, на мой взгляд, ущерб достоинству папы; и я надеюсь снискать твою милость и расположение тем, что словно бы вывожу из мрака на свет и возвращаю к жизни книгу Валлы, прежде отвергавшуюся и запрещенную... Я не сомневаюсь, что мой поступок придется тебе по душе. Но если я узнаю, что ты одобрил его публично, я приложу все усилия к тому, чтобы почаще радовать тебя подобными находками"¹⁷ . Конечно, подобная "находка" не пришлась по душе сыну Лоренцо Медичи, который, приобретя папский престол, унаследовал и традиции охранительной политики папства. Он-то и приказал увековечить для потомков во фресковой живописи Ватикана вершителей "акта дарения" - императора Константина и папу Сильвестра.

Однако в конце концов и папство было вынуждено посчитаться с неопровержимыми доводами. В 1592 г. кардинал Бароний, официальный историк церкви, признал в своих "Церковных анналах" дарственную грамоту Константина подложной. Правда, со стороны клерикалов еще делались попытки снять вину за составление фальшивки с папства и переложить ответственность за ее фабрикацию на другие круги. Но эти попытки не удались. "Константинов дар" занял прочное место в длинном ряду других фальшивых свидетельств, грамот, привилегий и декреталий, разоблаченных не терпящей лжи историей.

¹⁷ Ульрих фон Гуттен. Диалоги. Публицистика. Письма. М. 1959, стр. 285.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Н. В. РЕВЯКИНА:

Комментарии: