Libmonster ID: RU-10501
Автор(ы) публикации: А. И. ДЕНИКИН

Генерал А. И. Деникин

Глава VI. Революция и армия. - Приказ N 1

События застали меня далеко от столицы, в Румынии, где я командовал 8-м армейским корпусом. Оторванные от родины, мы если и чувствовали известную напряженность политической атмосферы, то не были подготовлены вовсе ни к такой неожиданно скорой развязке, ни к тем формам, которые она приняла.

Фронт был поглощен своими частными интересами и заботами. Готовились к зимнему наступлению, которое вызывало совершенно отрицательное отношение к себе у всего командного состава нашей 4-й армии; употребляли все усилия, чтобы ослабить до некоторой хотя бы степени ту ужасную хозяйственную разруху, которую создали нам румынские пути сообщения. Где-то, в Новороссии, на нашей базе всего было достаточно, но до нас ничего не доходило. Лошади дохли от бескормицы, люди мерзли без сапог и теплого белья и заболевали тысячами; из нетопленных румынских вагонов, неприспособленных под больных и раненых, вынимали окоченелые трупы и складывали, как дрова, на станционных платформах. Молва катилась, преувеличивая отдельные эпизоды, волновала, искала виновных...

Местами, в особенности на фронте 9-й армии, на высоких горах, в жестокую стужу, в холодных землянках по неделям жили на позиции люди - замерзавшие, полуголодные; с огромным трудом по козьим тропам доставляли им хлеб и консервы.

Потом с большим трудом жизнь как будто немного наладилась. Во всяком случае, едва ли когда-нибудь в течение отечественной войны войскам приходилось жить в таких тяжких условиях, как на Румынском фронте зимою 1916 - 17 года. Я подчеркиваю это обстоятельство, принимая во внимание, что войска Румынского фронта сохранили большую боеспособность и развалились впоследствии позже всех. Этот факт свидетельствует, что со времен Суворовского швейцарского похода и Севастополя не изменилась необыкновенная выносливость русской армии, что тяжесть боевой жизни не имела значения в вопросе о моральном ее состоянии и что растление шло в строгой последовательности от центра (Петрограда) к перифериям.

Утром 3 марта мне подали телеграмму из штаба армии "для личного сведения" о том, что в Петрограде вспыхнуло восстание, что власть перешла к Государственной Думе и что ожидается опубликование важных государственных актов. Через несколько часов телеграф передал и манифесты императора Николая II и великого князя Михаила Александровича. Сначала было приказано распространить их, потом, к немалому моему смущению (телефоны разнесли уже весть), задержать,


Продолжение. См.: Вопросы истории, 1990, N 3.

стр. 133


потом, наконец, снова - распространить. Эти колебания, по-видимому, были вызваны переговорами Временного комитета Государственной Думы и штаба Северного фронта о задержке опубликования актов, ввиду неожиданного изменения государем основной их идеи: наследование престола не Алексеем Николаевичем, а Михаилом Александровичем. Задержать, однако, уже не удалось.

Войска были ошеломлены - трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы...

Спустя некоторое время, когда улеглось первое впечатление, я два раза собирал старших начальников обеих дивизий с целью выяснить настроение войск и беседовал с частями. Эти доклады, личные впечатления, донесения соседних корпусов, которые я читал потом в штабе армии, дают мне возможность оценить объективно это настроение. Главным образом, конечно, офицерской среды, ибо солдатская масса - слишком темная, чтобы разобраться в событиях и слишком инертная, чтобы тотчас реагировать на них - тогда не вполне еще определилась.

Чтобы передать точно тогдашнее настроение, не преломленное сквозь призму времени, я приведу выдержки из своего письма к близким от 8 марта: "Перевернулась страница истории. Первое впечатление ошеломляющее, благодаря своей полной неожиданности и грандиозности. Но, в общем, войска отнеслись ко всем событиям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, но в настроении массы можно уловить совершенно определенные течения: 1) Возврат к прежнему немыслим. 2) Страна получит государственное устройство, достойное великого народа: вероятно, конституционную ограниченную монархию. 3) Конец немецкому засилию, и победное продолжение войны".

Отречение государя сочли неизбежным следствием всей нашей внутренней политики последних лет. Но никакого озлобления лично против него и против царской семьи не было. Все было прощено и забыто. Наоборот, все интересовались их судьбой и опасались за нее.

Назначение Верховным главнокомандующим Николая Николаевича и его начальником штаба генерала Алексеева было встречено и в офицерской и в солдатской среде вполне благоприятно. Интересовались, будет ли армия представлена в Учредительном Собрании. К составу Временного правительства отнеслись довольно безучастно, к назначению военным министром штатского человека отрицательно, и только участие его в работах по государственной обороне и близость к офицерским кругам сглаживали впечатление.

Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи... Мне известны только три эпизода резкого протеста: движение отряда генерала Иванова1 на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов, графом Келлером* и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления "мятежа"...

Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной "демократической республики", что


* Убит в Киеве в 1918 году петлюровцами.

стр. 134


в ней не было "верных частей" и "верных начальников", которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно были. Но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое - видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, "облеченному всей полнотой власти", выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе - боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они - генерал Алексеев, все главнокомандующие - признали новую власть. Вновь назначенный Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, в первом приказе своем говорил: "Установлена власть в лице нового правительства. Для пользы нашей родины я, Верховный главнокомандующий, признал ее, показав тем пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог нам даст победу".

Время шло. От частей корпуса стало поступать ко мне множество крупных и мелких недоуменных вопросов: Кто же у нас представляет верховную власть: Временный комитет, создавший Временное правительство, или это последнее? Запросил, не получил ответа. Само Временное правительство, по-видимому, не отдавало себе ясного отчета о существе своей власти. Кого поминать на богослужении? Петь ли народный гимн и "спаси Господи люди Твоя"?.. Эти кажущиеся мелочи вносили, однако, некоторое смущение в умы и нарушали установившийся военный обиход. Начальники просили скорее установить присягу. Был и такой вопрос: имел ли право император Николай Александрович отказаться от прав престолонаследия за своего несовершеннолетнего сына?..

Скоро, однако, другие вопросы стали занимать войска: получен был первый приказ военного министра Гучкова с изменениями устава внутренней службы в пользу "демократизации армии"*. Этим приказом, на первый взгляд довольно безобидным, отменялось титулование офицеров, обращение к солдатам на "ты" и целый ряд мелких ограничений, установленных для солдат уставом - воспрещение курения на улицах и в других общественных местах, посещения клубов и собраний, игры в карты и т. д. Последствия были совершенно неожиданные для лиц, не знавших солдатской психологии. Строевые же начальники понимали, что, если необходимо устранить некоторые отжившие формы, то делать это надо исподволь, осторожно, а главное, отнюдь не придавая этому характера "завоеваний революции"...

Солдатская масса, не вдумавшись нисколько в смысл этих мелких изменений устава, приняла их просто как освобождение от стеснительного регламента службы, быта и чинопочитания. - Свобода, и кончено!

Впоследствии военному министру, в приказе 24 марта, пришлось разъяснять такие, например, положения: "воинским чинам предоставлено право свободного посещения, наравне со всеми гражданами, всех общественных мест, театров, собраний, концертов и проч., а также и право проезда по железным дорогам в вагонах всех классов. Однако право свободы посещения этих мест отнюдь не означает права бесплатного пользования ими, как то, по-видимому, понято некоторыми солдатами..."

Нарушение дисциплины и неуважительное отношение к начальникам усилились. В частях, и особенно в тыловых, начала сильно развиваться карточная игра с дурными последствиями для солдат, имевших


* От 5 марта.

стр. 135


на руках казенные деньги или причастных к хозяйству. Командовавший 4-й армией для прекращения этого явления принял весьма демократическую меру, запретив на время войны карточную игру всем - генералам, офицерам и солдатам. Временное правительство только 22 августа 1917 г., обеспокоенное последствиями этого, казалось, мелкого изменения устава в пользу демократизации, сочло себя вынужденным особым постановлением "воспретить военнослужащим на театре военных действий, а также в казармах, дворах, военных помещениях и вне театра войны - всякую игру в карты".

Но если все эти мелкие изменения устава, распространительно толкуемые солдатами, отражались только в большей или меньшей степени на воинской дисциплине, то разрешение военным лицам во время войны и революции "участвовать в качестве членов в различных союзах и обществах, образуемых с политической целью",.. представляло уже угрозу самому существованию армии.

Ставка, обеспокоенная этим обстоятельством, прибегнула тогда к небывалому еще в армии способу плебисцита: всем начальникам, до командира полка включительно, предложено было высказаться по поводу новых приказов в телеграммах, адресованных непосредственно военному министру. Я не знаю, справился ли телеграф со своей задачей, достигла ли назначения эта огромная масса телеграмм, но все те, которые стали мне известны, были полны осуждения, во всех сквозил страх за будущее армии.

А в то же время Военный совет, состоявший из старших генералов - якобы хранителей опыта и традиции армии - в Петрограде, в заседании своем 10 марта постановил доложить Временному правительству: "...Военный совет считает своим долгом засвидетельствовать полную свою солидарность с теми энергичными мерами, которые Временное правительство принимает в отношении реформ наших вооруженных сил, соответственно новому укладу жизни в государстве и армии, в убеждении, что эти реформы наилучшим образом будут способствовать скорейшей победе нашего оружия и освобождению Европы от гнета прусского милитаризма".

Я не могу после этого не войти в положение штатского военного министра. Нам трудно было понять, какими мотивами руководствовалось военное министерство, издавая свои приказы. Мы не знали тогда о безудержном оппортунизме лиц, окружавших военного министра, о том, что Временное правительство находится в плену у Совета рабочих и солдатских депутатов и вступило с ним на путь соглашательства, являясь всегда страдательной стороной*.

1-го марта Советом рабочих и солдатских депутатов был отдан приказ N 1, приведший к переходу фактической военной власти к солдатским комитетам, к выборному началу и смене солдатами начальников, - приказ, имеющий такую широкую и печальную известность и давший первый и главный толчок к развалу армии.

Приказ N 1. 1 марта 1917 года.

По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения. Совет Рабочих и Солдатских Депутатов постановил:


* На съезде советов (30 марта) Церетели2 признал, что в контактной комиссии не было случая, чтобы в важных вопросах Временное правительство не шло на соглашение.

стр. 136


1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.

2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет Рабочих Депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной Думы к 10 часам утра, 2-го сего марта.

3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и своим комитетам.

4) Приказы военной комиссии Государственной Думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.

5) Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям.

6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя, в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдавание чести вне службы отменяется.

7) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п. и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т. д.

Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов, и в частности обращение к ним на "ты", воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.

Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов.

Генерал Монкевиц уверяет, что приказ такого же содержания он читал в 1905 году в Красноярске, изданный Советом депутатов 3-го железнодорожного батальона*. Несомненно приказ этот - штамп социалистической мысли, не поднявшейся до понимания законов бытия армии или, вернее, наоборот - сознательно ниспровергавшей их. Редактирование приказа приписывают присяжному поверенному Н. Д. Соколову, который извлек якобы образец его из своего архива как бывший защитник по делу Совета 1905 года. Генерал Потапов3 называет имена составителей приказа N 2, дополнявшего первый, в предположении, что та же комиссия редактировала и N 1**.

Милюков упоминает о том, будто 4 марта решено было расклеить заявление Керенского и Чхеидзе, что приказ N 1 не исходит от Совета рабочих и солдатских депутатов. Такое заявление не попало ни в печать, ни на фронт и совершенно не соответствовало бы истине, ибо выпуск приказа Советом не подлежит никакому сомнению и подтверждается его руководителями.

Результаты приказа N 1 отлично были поняты вождями революционной демократии. Говорят, что Керенский впоследствии патетически заявлял, что отдал бы десять лет жизни, чтобы приказ не был подписан... Произведенное военными властями расследование "не обнаружило" авторов его. Чхеидзе и прочие столпы Совета рабочих и солдатских


* Монкевиц. La decomposition de l'armee russe.

** Соколов, Доброницкий, Борисов, Кудрявцев, Филипповский, Падергин, Заас, Чекалин, Кремков.

стр. 137


депутатов впоследствии отвергали участие свое личное и членов комитета в редактировании приказа. Пилаты! Они умывали руки, отвергая начертание своего же символа веры. Ибо в отчете о секретном заседании правительства, главнокомандующих и исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов 4 марта 1917 года записаны их слова*:

Церетели: "Вам, может быть, был бы понятен приказ N 1, если бы вы знали обстановку, в которой он был издан. Перед нами была неорганизованная толпа, и ее надо было организовать"...

Скобелев: "Я считаю необходимым разъяснить ту обстановку, при которой был издан приказ N 1. В войсках, которые свергли старый режим, командный состав не присоединился к восставшим и, чтобы лишить его значения, мы были вынуждены издать приказ N 1. У нас была скрытая тревога, как отнесется к революции фронт. Отдаваемые распоряжения внушали опасения. Сегодня мы убедились, что основания для этого были".

Еще более искренним был Иосиф Гольденберг, член Совета рабочих и солдатских депутатов и редактор "Новой Жизни". Он говорил французскому писателю Claude Anet**: "Приказ N 1 - не ошибка, а необходимость. Его редактировал не Соколов; он является единодушным выражением воли Совета. В день, когда мы "сделали революцию", мы поняли, что если не развалить старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией. Мы не колебались: мы приняли решение в пользу последней и употребили - я смело утверждаю это - надлежащее средство".

5 марта Совет рабочих и солдатских депутатов отдал приказ N 2 "в разъяснение и дополнение N 1". Приказ этот, оставляя в силе все основные положения, установленные N 1-м, добавлял: приказ N 1 установил комитеты, но не выборное начальство; тем не менее, все произведенные уже выборы офицеров должны остаться в силе; комитеты имеют право возражать против назначения начальников; все петроградские солдаты должны подчиняться политическому руководству исключительно Совета рабочих и солдатских депутатов, а в вопросах, относящихся до военной службы - военным властям. Этот приказ, весьма несущественно отличавшийся от N 1-го, был уже скреплен председателем военной комиссии Временного правительства...

Генерал Потапов, именовавшийся "председателем военной комиссии Государственной Думы", так говорит о создавшихся взаимоотношениях между Советом рабочих и солдатских депутатов и военным министром: "6 марта вечером на квартиру Гучкова пришла делегация Совдепа в составе Соколова, Нахамкеса и Филипповского (ст. лейтенант), Скобелева, Гвоздева, солдат Падергина и Кудрявцева (инженеры) по вопросу о реформах в армии... Происходившее заседание было очень бурным. Требования делегации Гучков признал для себя невозможными и несколько раз выходил, заявляя о сложении с себя звания министра. С его уходом я принимал председательствование, вырабатывались соглашения, снова приглашался Гучков, и заседание закончилось воззванием, которое было подписано от совдепа Скобелевым, от комитета Государственной Думы мною и от правительства - Гучковым. Воззвание аннулировало приказы N 1 и N 2, но военный министр дал обещание проведения в армии более реальных, чем он предполагал, реформ по введению новых правил взаимоотношений командного состава и солдат". Эти реформы должна была провести комиссия генерала Поливанова. Единственным компетентным военным человеком в этом своеобразном "военном совете" являлся генерал Потапов, который


* См. главу XXII.

** La revolution russe.

стр. 138


и должен нести свою долю нравственной ответственности за "более реальные реформы"...

В действительности же, воззвание, опубликованное в газетах 8 марта, вовсе не аннулировало приказов N 1 и N 2, а лишь разъяснило, что они относятся только к войскам Петроградского военного округа. "Что же касается армий фронта, то военный министр обещал незамедлительно выработать, в согласии с Исполнительным комитетом совета рабочих и солдатских депутатов, новые правила отношений солдат и командного состава". Как приказ N 2, так и это воззвание не получили никакого распространения в войсках и ни в малейшей степени не повлияли на ход событий, вызванных к жизни приказом N 1.

Быстрое и повсеместное, по всему фронту и тылу, распространение приказа N 1 обусловливалось тем обстоятельством, что идеи, проведенные в нем, зрели и культивировались много лет - одинаково в подпольях Петрограда и Владивостока, как заученные прописи проповедовались всеми местными армейскими демагогами, всеми наводнившими фронт делегатами, снабженными печатью неприкосновенности от Совета рабочих и солдатских депутатов.

Были и такие факты: в самом начале революции, когда еще никакие советские приказы не проникли на Румынский фронт, командующий 6-ой армией, генерал Цуриков по требованию местных демагогов ввел у себя комитеты и даже пространной телеграммой, заключавшей доказательства пользы нововведения, сообщил об этом и нам - командирам корпусов чужой армии.

С другой стороны, некоторые солдатские организации отнеслись отрицательно к приказу, считая его провокацией. Так, нижегородский совет солдатских депутатов 4 марта постановил не принимать к исполнению полученную "прокламацию" и призвать войска "повиноваться Временному правительству, его органам и командному составу".

Мало-помалу солдатская масса зашевелилась. Началось с тылов, всегда более развращенных, чем строевые части; среди военной полуинтеллигенции - писарей, фельдшеров, в технических командах. Ко второй половине марта, когда в наших частях только усилились несколько дисциплинарные проступки, командующий 4-ой армией в своей главной квартире ожидал с часу на час, что его арестуют распущенные нестроевые банды...

Прислали, наконец, текст присяги "на верность службы Российскому государству". Идея верховной власти была выражена словами: "...Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания".

Приведение войск к присяге повсюду прошло спокойно, но идиллических ожиданий начальников не оправдало: ни подъема, ни успокоения в смятенные умы не внесло. Могу отметить лишь два характерных эпизода. Командир одного из корпусов на Румынском фронте во время церемонии присяги умер от разрыва сердца. Граф Келлер заявил, что приводить к присяге свой корпус не станет, так как не понимает существа и юридического обоснования* верховной власти Временного правительства; не понимает, как можно присягать повиноваться Львову, Керенскому и прочим определенным лицам, которые могут ведь быть


* На вопрос толпы, кто выбрал Временное правительство, Милюков ответил: "Нас выбрала русская революция".

стр. 139


удалены или оставить свои посты... Князь Репнин 20 века после судебной волокиты ушел на покой и до самой смерти своей не одел машкеры...4

Было ли действительно принесение присяги машкерой? Думаю, что для многих лиц, которые не считали присягу простой формальностью - далеко не одних монархистов - это, во всяком случае, была большая внутренняя драма, тяжело переживаемая; это была тяжелая жертва, приносимая во спасение Родины и для сохранения армии...

В половине марта я был вызван на совещание к командующему 4-й армией, генералу Рагозе. Участвовали генералы Гаврилов, Сычевский и начальник штаба Юнаков*. Отсутствовал граф Келлер, не признавший новой власти.

Нам прочли длинную телеграмму генерала Алексеева, полную беспросветного пессимизма, о начинающейся дезорганизации правительственного аппарата и развале армии: демагогическая деятельность Совета рабочих и солдатских депутатов, тяготевшего над волей и совестью Временного правительства; полное бессилие последнего; вмешательство обоих органов в управление армией. В качестве противодействующего средства против развала армии намечалась... посылка государственно мыслящих делегатов из состава Думы и Совета рабочих и солдатских депутатов на фронт для убеждения...

На всех телеграмма произвела одинаковое впечатление: Ставка выпустила из своих рук управление армией. Между тем грозный окрик верховного командования, поддержанный сохранившей в первые две недели дисциплину и повиновение армией, быть может, мог поставить на место переоценивавший свое значение Совет, не допустить "демократизации" армии и оказать соответственное давление на весь ход политических событий, не нося характера ни контрреволюции, ни военной диктатуры. Лояльность командного состава и полное отсутствие с его стороны активного противодействия разрушительной политике Петрограда превзошли все ожидания революционной демократии. Корниловское выступление запоздало...

Мы составили сообща ответную телеграмму, предлагая решительные меры против чужого вмешательства в военное управление. В штабе я ознакомился с телеграммами Родзянко и Алексеева главнокомандующим и от них государю. Как известно, все главнокомандующие** присоединились к просьбе Родзянко. Но Западный фронт долго задерживал ответ; Румынский также долго уклонялся от прямого ответа и все добивался по аппарату у соседних штабов, какой ответ дали другие. Наконец, от Румынского фронта послана была телеграмма, в первой части которой высказывалось глубокое возмущение "дерзким предложением председателя Государственной Думы", а во второй, принимая во внимание сложившуюся обстановку, как единственный выход указывалось принятие предложения...

18 марта я получил приказание немедленно отправиться в Петроград к военному министру. Быстро собравшись, я выехал в ту же ночь, и, пользуясь сложной комбинацией повозок, автомобилей и железных дорог, на 6-ой день прибыл в столицу. По пути, проезжая через штабы Лечицкого5 , Каледина6 , Брусилова, встречая много лиц военных и причастных к армии, я слышал все одни и те же горькие жалобы, все одну и ту же просьбу: "Скажите им, что они губят армию..."

Телеграмма не давала никакого намека на цель моего вызова. Полная, волнующая неизвестность, всевозможные догадки и предположения. Только в Киеве слова пробегавшего мимо газетчика поразили


* Впоследствии - начальник штаба Петлюры.

** Вел. кн. Николай Николаевич, Рузский7 , Эверт8 , Брусилов, Сахаров9 .

стр. 140


меня своей полной неожиданностью: "Последние новости... Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего".

Глава VII. Впечатления от Петрограда в конце марта 1917 года

Перед своим отречением император подписал два указа - о назначении председателем Совета министров кн. Львова и Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. "В связи с общим отношением к династии Романовых", как говорили петроградские официозы, а в действительности из опасения Совета рабочих и солдатских депутатов попыток военного переворота, великому князю Николаю Николаевичу 9 марта было сообщено Временным правительством о нежелательности его оставления в должности Верховного главнокомандующего.

Министр-председатель, князь Львов писал: "Создавшееся положение делает неизбежным оставление Вами этого поста. Народное мнение решительно и настойчиво высказывается против занятия членами дома Романовых каких-либо государственных должностей. Временное правительство не считает себя вправе оставаться безучастным к голосу народа, пренебрежение которым могло бы привести к самым серьезным осложнениям. Временное правительство убеждено, что Вы, во имя блага родины, пойдете навстречу требованиям положения и сложите с себя еще до приезда Вашего в Ставку звание Верховного главнокомандующего". Письмо это застало великого князя уже в Ставке, и он, глубоко обиженный, немедленно сдал командование генералу Алексееву, ответив правительству: "Рад вновь доказать мою любовь к Родине, в чем Россия до сих пор не сомневалась"...

Возник огромной важности вопрос о заместителе... Ставка волновалась, ходили всевозможные слухи, но ко дню моего проезда через Могилев ничего определенного не было еще известно. 23-го я явился к военному министру Гучкову, с которым раньше никогда не приходилось встречаться. От него я узнал, что правительство решило назначить Верховным главнокомандующим генерала М. В. Алексеева. Вначале вышло разногласие: Родзянко и другие были против него. Родзянко предлагал Брусилова... Теперь окончательно решили вопрос в пользу Алексеева. Но, считая его человеком мягкого характера, правительство сочло необходимым подпереть Верховного главнокомандующего боевым генералом в роли начальника штаба. Остановились на мне, с тем чтобы, Пока я не войду в курс работы, временно оставался в должности начальника штаба генерал Клембовский, бывший тогда помощником Алексеева*.

Несколько подготовленный к такому предложению отделом "вести и слухи" киевской газетки, я все же был и взволнован, и несколько даже подавлен теми широчайшими перспективами работы, которые открылись так неожиданно, и той огромной нравственной ответственностью, которая была сопряжена с назначением. Долго и искренно я отказывался от него, приводя достаточно серьезные мотивы: вся служба моя прошла в строю и в строевых штабах; всю войну я командовал дивизией и корпусом и к этой боевой и строевой деятельности чувствовал призвание и большое влечение; с вопросами политики, государственной обороны и администрации - в таком огромном, государственном масштабе не сталкивался никогда... Назначение имело еще одну не совсем приятную сторону: как оказывается, Гучков объяснил генералу Алексееву откровенно мотивы моего назначения и от имени Временно-


* Генерал Клембовский был назначен на эту должность генералом Гурко во время исправления им должности начальника штаба Верховного главнокомандующего, когда Алексеев был болен.

стр. 141


го правительства поставил вопрос об этом назначении до некоторой степени ультимативно.

Создалось большое осложнение: навязанный начальник штаба, да еще с такой не слишком приятной мотивировкой... Но возражения мои не подействовали. Я выговорил себе, однако, право, прежде чем принять окончательное решение, переговорить откровенно с генералом Алексеевым.

Между прочим, военный министр во время моего посещения вручил мне длинные списки командующего генералитета до начальников дивизий включительно, предложив сделать отметки против фамилии каждого известного мне генерала об его годности или негодности к командованию. Таких листов с пометками, сделанными неизвестными мне лицами, пользовавшимися, очевидно, доверием министра, было у него несколько экземпляров. А позднее, после объезда Гучковым фронта, я видел эти списки, превратившиеся в широкие простыни с 10 - 12 графами.

В служебном кабинете министра встретил своего товарища генерала Крымова* и вместе с ним присутствовал при докладе помощников военного министра**. Вопросы текущие, не интересные. Ушли с Крымовым в соседнюю пустую комнату. Разговорились откровенно. "Ради Бога, Антон Иванович, не отказывайся от должности - это совершенно необходимо". Он поделился со мною впечатлениями, рассказывая своими отрывочными фразами, оригинальным, несколько грубоватым языком и всегда искренним тоном. Приехал он 14 марта, вызванный Гучковым, с которым раньше еще был в хороших отношениях и работал вместе. Предложили ему ряд высоких должностей, просил осмотреться, потом от всех отказался. "Вижу - нечего мне тут делать в Петрограде, не по душе все". Не понравилось ему очень окружение Гучкова. "Оставляю ему полковника генерального штаба Самарина для связи - пусть хоть один живой человек будет". Ирония судьбы: этот, пользовавшийся таким доверием Крымова офицер впоследствии сыграл роковую роль, послужив косвенно причиной его самоубийства...

К политическому положению Крымов отнесся крайне пессимистически: "Ничего ровно из этого не выйдет. Разве можно при таких условиях вести дело, когда правительству шагу не дают ступить совдеп и разнузданная солдатня. Я предлагал им в два дня расчистить Петроград одной дивизией - конечно, не без кровопролития... Ни за что: Гучков не согласен, Львов за голову хватается: "Помилуйте, это вызвало бы такие потрясения!". Будет хуже. На днях уезжаю к своему корпусу: "не стоит терять связи с войсками, только на них и надежда - до сих пор корпус сохранился в полном порядке; может быть, удастся поддержать это настроение".

Четыре года я не видел Петрограда. Но теперь странное и тягостное чувство вызывала столица... начиная с разгромленной гостиницы "Астория", где я остановился и где в вестибюле дежурил караул грубых и распущенных гвардейских матросов; улицы - такие же суетливые, но грязные и переполненные новыми господами положения в защитных шинелях - далекими от боевой страды, углубляющими и спасающими революцию. От кого?.. Я много читал раньше о том восторженном настроении, которое якобы царило в Петрограде, и не нашел его. Нигде. Министры и правители, с бледными лицами, вялыми движе-


* Генерал Крымов - начальник Уссурийской дивизии, потом командир 3 конного корпуса, сыгравший такую видную роль в корниловском выступлении. До революции - один из инициаторов предполагавшегося дворцового переворота.

** Филатьев, Новицкий, Маниковский и сенатор Гарин.

стр. 142


ниями, измученные бессонными ночами и бесконечными речами в заседаниях, советах, комитетах, делегациях, представителям, толпе... Искусственный подъем, бодрящая, взвинчивающая настроение, опостылевшая, вероятно, самому себе фраза и... тревога, глубокая тревога в сердце. И никакой практической работы: министры, по существу, не имели ни времени, ни возможности хоть несколько сосредоточиться и заняться текущими делами своих ведомств; и заведенная бюрократическая машина, скрипя и хромая, продолжала кое-как работать старыми частями и с новым приводом...

Рядовое офицерство, несколько растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащий тон с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, игравший на слабых струнках Совета и нового правящего рабоче-солдатского класса, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно- общественной карьеры.

Следует, однако, признать, что в то время еще военная среда оказалась достаточно здоровой, ибо, невзирая на все разрушающие эксперименты, которые над ней производили, не дала пищи этим росткам. Все лица подобного типа, как, например, молодые помощники военного министра Керенского, а также генералы Брусилов, Черемисов, Бонч-Бруевич10 , Верховский11 , адмирал Максимов и др., не смогли укрепить своего влияния и положения среди офицерства.

Наконец, петроградский гражданин - в самом широком смысле этого слова - отнюдь не ликовал. Первый пыл остыл, и на смену явилась некоторая озабоченность и неуверенность. Не могу не отметить одного общего явления тогдашней петроградской жизни. Люди перестали быть сами собой. Многие как будто играли заученную роль на сцене жизни, обновленной дыханием революции. Начиная с заседания Временного правительства, где, как мне говорили, присутствие "заложника демократии" - Керенского придавало не совсем искренний характер обмену мнений... Побуждения тактические, партийные, карьерные, осторожность, чувство самосохранения, психоз и не знаю еще какие дурные и хорошие чувства, заставляли людей надеть шоры и ходить в них в роли апологетов или, по крайней мере, бесстрастных зрителей "завоеваний революции" - таких завоеваний, от которых явно пахло смертью и тлением. Отсюда - лживый пафос бесконечных митинговых речей. Отсюда - эти странные на вид противоречия: князь Львов, говоривший с трибуны: "Процесс великой революции еще не закончен, но каждый прожитый день укрепляет веру в неиссякаемые творческие силы русского народа, в его государственный разум, в величие его души"... И тот же Львов, в беседе с Алексеевым горько жалующийся на невозможные условия работы Временного правительства, создаваемые все более растущей в Совете и в стране демагогией.

Керенский - идеолог солдатских комитетов с трибуны, и Керенский - в своем вагоне нервно бросающий адъютанту: "Гоните вы эти проклятые комитеты в шею!.." Чхеидзе и Скобелев - в заседании с правительством и главнокомандующими горячо отстаивающие полную демократизацию армии, и они же - в перерыве заседания в частном разговоре за стаканом чая признающие необходимость суровой военной дисциплины и свое бессилие провести ее идею через Совет...

Повторяю, что и тогда уже, в конце марта, в Петрограде чувствовалось, что слишком долго идет пасхальный перезвон, вместо того, чтобы сразу ударить в набат. Только два человека из всех, с которыми мне пришлось беседовать, не делали себе никаких иллюзий: Крымов12 и Корнилов13 .

стр. 143


С Корниловым я встретился первый раз на полях Галиции, возле Галича, в конце августа 1914 г., когда он принял 48 пех. дивизию, а я - 4 стрелковую (железную) бригаду. С тех пор, в течение 4 месяцев непрерывных, славных и тяжких боев, наши части шли рядом в составе XXIV корпуса, разбивая врага, перейдя Карпаты*, вторгаясь в Венгрию. В силу крайне растянутых фронтов, мы редко виделись, но это не препятствовало хорошо знать друг друга. Тогда уже совершенно ясно определились для меня главные черты Корнилова - военачальника: большое умение воспитывать войска; из второсортной части Казанского округа он в несколько недель сделал отличнейшую боевую дивизию; решимость и крайнее упорство в ведении самой тяжелой, казалось, обреченной, операции; необычайная личная храбрость, которая страшно импонировала войскам и создавала ему среди них большую популярность; наконец, - высокое соблюдение военной этики, в отношении соседних частей и соратников - свойство, против которого часто грешили и начальники и войсковые части. После изумившего всех бегства из австрийского плена, в который Корнилов попал тяжело раненым, прикрывая отступление Брусилова из-за Карпат, к началу революции он командовал XXV корпусом. Все, знавшие хоть немного Корнилова, чувствовали, что он должен сыграть большую роль на фоне русской революции.

2 марта Родзянко телеграфировал непосредственно Корнилову: "Временный комитет Государственной Думы, образовавшийся для восстановления порядка в столице, принужден был взять в свои руки сласть, ввиду того, что под давлением войск и народа старая власть никаких мер для успокоения населения не предприняла и совершенно устранена. В настоящее время власть будет передана временным комитетом Государственной Думы - Временному правительству, образованному под председательством князя Львова. Войска подчинились новому правительству, не исключая состоящих в войске, а также в Петрограде лиц императорской фамилии, и все слои населения признают только новую власть. Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии назначение на должность главнокомандующего петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом ваше превосходительство как известного всей России героя. Временный комитет просит вас, во имя спасения родины, не отказать принять на себя должность главнокомандующего в Петрограде и прибыть незамедлительно в Петроград. Ни минуты не сомневаемся, что вы не откажетесь вступить в эту должность и тем оказать неоценимую услугу родине. N 159. Родзянко".

Все построение этой телеграммы и такой "революционный" путь назначения, минуя военное командование, очевидно, не понравились Ставке: на телеграмме, проходившей через Ставку, "имеется пометка "не отправлена", но в тот же день генерал Алексеев отдал свой приказ (N 334): "Допускаю ко временному главнокомандованию войсками петроградского военного округа... генерал-лейтенанта Корнилова".

Я подчеркнул этот маленький эпизод для уяснения, как путем целого ряда мелких личных трений возникли впоследствии не совсем нормальные отношения между двумя крупными историческими деятелями...

С Корниловым я беседовал в доме военного министра, за обедом - единственное время его отдыха в течение дня. Корнилов - усталый, угрюмый и довольно пессимистически настроенный, рассказывал много


* Корнилов - у Гуменного, я - у Мезоляборча.

стр. 144


о состоянии Петроградского гарнизона и своих взаимоотношениях с Советом. То обаяние, которым он пользовался в армии, здесь - в нездоровой атмосфере столицы, среди деморализованных войск - поблекло. Они митинговали, дезертировали, торговали за прилавком и на улице, нанимались дворниками, телохранителями, участвовали в налетах и самочинных обысках, но не несли службы. Подойти к их психологии боевому генералу было трудно. И если часто ему удавалось личным презрением опасности, смелостью, метким, образным словом овладеть толпой в образе воинской части, то бывали случаи и другие, когда войска не выходили из казарм для встречи своего главнокомандующего, подымали свист, срывали георгиевский флажок с его автомобиля (финляндский гвардейский полк).

Общее политическое положение Корнилов определял так же, как и Крымов: отсутствие власти у правительства и неизбежность жестокой расчистки Петрограда. В одном они расходились: Корнилов упрямо надеялся еще, что ему удастся подчинить своему влиянию большую часть петроградского гарнизона - надежда, как известно, не сбывшаяся.

Глава VIII. Ставка: ее роль и положение

25 марта я приехал в Ставку и тотчас был принят Алексеевым. Алексеев, конечно, обиделся. "Ну что же, раз приказано..." Я снова, как и в министерстве, указал ряд мотивов против своего назначения, и в том числе отсутствие всякого влечения к штабной работе. Просил генерала Алексеева совершенно откровенно, не стесняясь никакими условностями, как своего старого профессора, высказать свой взгляд, ибо без его желания я ни в каком случае этой должности не приму.

Алексеев говорил вежливо, сухо, обиженно и уклончиво: масштаб широкий, дело трудное, нужна подготовка, "ну что же, будем вместе работать"... Я, за всю свою долгую службу не привыкший к подобной роли, не мог, конечно, помириться с такой постановкой вопроса. "При таких условиях я категорически отказываюсь от должности. И чтобы не создавать ни малейших трений между вами и правительством, заявляю, что это исключительно мое личное решение". Алексеев вдруг переменил тон. "Нет, я прошу вас не отказываться. Будем работать вместе, я помогу вам; наконец, ничто не мешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится - уйти на первую откроющуюся армию. Надо вот только поговорить с Клембовским: он, конечно, помощником не останется...". Простились уже не так холодно. Но прошел день, два - результатов никаких. Я жил в вагоне- гостинице, не ходил ни в Ставку, ни в собрание* и, не желая долее переносить такое нелепое и незаслуженное положение, собрался уже вернуться в Петроград. Но 28 марта приехал в Ставку военный министр и разрубил узел: Клембовскому было предложено назначение командующим армией или членом Военного совета; он выбрал последнее. Я 5- го апреля вступил в должность начальника штаба. Тем не менее, такой полупринудительный способ назначения Верховному главнокомандующему ближайшего помощника не прошел бесследно: между генералом Алексеевым и мною легла некоторая тень, и только к концу его командования она рассеялась. - Генерал Алексеев в моем назначении увидел опеку правительства... Вынужденный с первых же шагов вступить в оппозицию Петрограду, служа исключительно делу, оберегая Верховного - часто без его ведома - от многих трений и столкновений своим личным участием в них, я со временем установил с генералом Алексеевым отношения, полные внутренней теплоты и доверия, которые не порывались до самой его


* "Сел в бест", как острили в Ставке, которую очень волновал ход переговоров.

стр. 145


смерти. 2-го апреля генералом Алексеевым получена была телеграмма: "Временное правительство назначает Вас Верховным главнокомандующим. Оно верит, что армия и флот под Вашим твердым руководством исполнят свой долг перед родиной до конца". Числа 10-го состоялся приказ и о моем назначении. Итак, начальник штаба Верховного главнокомандующего. Множество поздравительных телеграмм и писем - и искренних и... с расчетом. Действительно огромный масштаб и такой навал работы, которого ранее никогда в жизни я не испытывал и который вначале буквально придавил меня физически и духовно. Установился невозможный режим: два раза в день в собрание и обратно - завтракать и обедать, вот и вся прогулка; прочее время - текущая переписка, изучение истории возникавших вопросов, доклады, приемы - и так до глубокой ночи. Запас здоровья, приобретенный за три года полевой боевой жизни, оказался весьма кстати. Без него было бы худо. Постепенно, однако, создавалась некоторая преемственность в работе и почва под ногами в смысле определенности решений и осведомленности.

Оба ближайшие помощника начальника штаба ушли: генерал-квартирмейстер Лукомский, не ладивший с Алексеевым и, может быть, не хотевший подчиниться младшему, был назначен командиром первого армейского корпуса; дежурный генерал Кондзеровский обиделся на Гучкова, сказавшего ему, что дежурство* Ставки вызывает всеобщую ненависть в армии, и также ушел, получив назначение членом Военного совета, сохранив со мной прекрасные отношения. Здесь крылось глубокое недоразумение и личные счеты каких-то осведомителей, ибо в Кондзеровском я встретил редкую доброту и отзывчивость к интересам самых маленьких чинов армии. Их уход также осложнил несколько положение. Первого заменил приглашенный ранее Алексеевым генерал Юзефович, второго - Минут. Ушел еще со своего поста по политическим мотивам генерал-инспектор артиллерии, великий князь Сергей Михайлович. Его заменил генерал Ханжин, впоследствии командовавший армией в войсках адмирала Колчака 14 . Два доклада Сергея Михайловича нарисовали мне такую отчетливую картину состояния русской артиллерии, подчеркнули такое изумительное знание им личного состава, что я искренно пожалел об уходе такого сотрудника.

Ставка вообще не пользовалась расположением. В кругах революционной демократии ее считали гнездом контрреволюции, хотя она решительно ничем не оправдывала это название: при Алексееве - высоко лояльная борьба против развала армии, без всякого вмешательства в общую политику; при Брусилове - оппортунизм с уклоном даже в сторону искательства перед революционной демократией. Что касается корниловского движения, то оно, не будучи в своей основе контрреволюционным, как увидим ниже, действительно имело целью борьбу против полубольшевистских советов. Но и тогда лояльность чинов Ставки определилась достаточно наглядно: в корниловском выступлении активно участвовало из них лишь несколько человек; после ликвидации института верховных главнокомандующих и введения нового института - "главковерхов" почти вся Ставка (при Керенском) или довольно большая часть ее (при Крыленко) продолжали текущую работу.

Армия также не любила Ставку - и за дело, и по недоразумению, так как там плохо разбирались в определении служебных функций, и многие недочеты снабжения, быта, прохождения службы, наград и т. д. относили к Ставке, тогда как эти вопросы составляли всецело


* "Дежурство" - административно-организационный отдел Ставки.

стр. 146


компетенцию военного министерства и подчиненных ему органов. Ставка всегда стояла несколько вдали от армии. И если при сравнительно нормальных, налаженных взаимоотношениях дореволюционного периода это обстоятельство не отражалось слишком резко на действиях правящего механизма, то теперь, когда жизнь армии не шла, а кипела в водовороте событий, Ставка поневоле отставала от жизни.

Правительство также относилось к Ставке отрицательно. Министры, посетившие ее 18 - 19 марта, вынесли впечатление о "громоздкости Ставки, невозможности определения ответственности, смешении прав и обязанностей, особенно в отношения великих князей, занявших созданные для них посты инспекторов кавалерии, авиации, казачьих войск, гвардии и т. д. ...Назначения начальников делались по связям. Система учета живых и материальных сил неудовлетворительна: ошибка в оценке боевых сил допускалась до трех миллионов (!), оценка снабжения делалась с огромными допусками*" и т. д. Не оспаривая известные недочеты Ставки, о которых говорится ниже, считаю преувеличенным обвинение в "назначениях по связям", возводимых в общее правило. Несомненно эта слабость человеческая имела место в старой Ставке, но никогда не доходила до той вакханалии, какая проявилась в революционный период, когда были опрокинуты всякие стажи знания, опыта, заслуг - под пленительным лозунгом: "Дорогу талантам!". Но беда в том, что таланты зачастую определялись под большим давлением столь компетентных учреждений, как войсковые комитеты.

Помню, как самому мне приходилось выдержать большую борьбу с генеральным штабом по поводу требования моего, не считаясь со старшинством чинов, предоставлять все же высшие командные должности только офицерам, прошедшим практическую школу полкового командира. В частности, я навлек на себя большое неудовольствие будущего военного министра, полковника Верховского, не допустив его назначения с должности начальника штаба дивизии - начальником дивизии.

Наконец, в отношениях правительства к Ставке не могли не возникнуть некоторые трения, вследствие постоянного протеста против целого ряда правительственных мероприятий, разрушавших армию. Никаких других серьезных причин к разногласию не существовало, так как вопросы внутренней политики ни в малейшей степени ни генералом Алексеевым, ни мною, ни отделами Ставки не затрагивались. Ставка была, в полном смысле этого слова, аполитична, и Временное правительство в первые месяцы революции имело в ней совершенно надежный технический аппарат. Ставка оберегала лишь высшие интересы армии и, в пределах ведения войны и армии, добивалась полной мощи Верховному главнокомандующему. Я скажу более: личный состав Ставки казался мне бюрократическим, слишком погруженным в сферу чисто специальных интересов и - плохо ли, хорошо ли - мало интересующимся общими политическими и социальными вопросами, выдвигаемыми жизнью.

Штаты Ставки были поистине велики. Они росли и непрестанно развивались, обусловливаясь иногда "устройством" определенного лица или приданием ему определенного антуража. Особенно отличались "военные сообщения" и "пути сообщения", функции которых, зачастую одноименные, переплетались и перемешивались. В течение войны дважды изменялась система управления сообщениями и, сообразно с этим, функционировала еще ликвидационная комиссия с полными штатами и складами главных управлений. Это учреждение каждые три месяца (при мне, кажется, в пятый раз) возобновляло ходатайство о продлении своей деятельности.


* В передаче генерала Потапова.

стр. 147


Но едва ли не в самых худших условиях, и уже по причинам, от него не зависящим, находился Главный полевой интендант. Представляя только орган надзора, статистики и высшего распределения, он оперировал цифрами, заведомо ложными, доставляемыми с фронтов, особенно ввиду полного отсутствия общего учета людского и конского составов. Затруднения в снабжении, боязнь перемещения запасов с более обеспеченного фронта на менее обеспеченный и общее отсутствие превалирования государственных интересов над местными создали грандиозную ложь, сокрытие от учета и преуменьшение цифр всюду - начиная полковым обозом и кончая фронтом.

Характерной чертой Ставки, для меня очень тягостной, была легкость обращения с миллионами, безотказно извлекаемыми из военного фонда. Не хищение, отнюдь, а именно легкость. Сомнительной пользы предприятия, проведение новых железных и шоссейных дорог, стратегическая необходимость которых была весьма условна, и т. д. Управление путей; например, было настолько предусмотрительно, что представило мне раз на утверждение заказ в несколько десятков миллионов рублей на возобновление в будущем оборудования... Варшавско-Венской железной дороги, находившейся на польской территории, оккупированной немцами! И когда я мучительно изучал вопрос военной целесообразности представленного мне однажды проекта какой-то новой ветки, начальник управления, генерал Кисляков* - человек большого ума и таланта - положительно недоумевал: "Ведь всего на 8 миллионов. Неужели вам жалко их..." Со времени революции эта легкость обращения с народными деньгами нашла и другое применение: многие начальники и на фронте и в Ставке, уступая напору всяких комитетов и делегаций, отчасти желая снискать известную популярность, возбуждали неосновательные ходатайства о значительной прибавке содержания, преимущественно тыловым, нестроевым элементам. Иногда напор помимо меня велся на доброго и стеснявшегося отказать Михаила Васильевича. И мне больших усилий стоило поставить вопрос этот в общегосударственные рамки, указывая, что нельзя благодетельствовать некоторым разрядам служилых людей, а необходимо планомерно улучшать материальное положение всех чинов армии, и прежде всего находящегося в худших и более тяжелых условиях боевого элемента.

Как известно, к маю правительство довело солдатские оклады по разным званиям в армии до 7 руб. 50 - 17 руб., во флоте 15 - 50 рублей. Что касается офицерского состава, то все наши усилия остались тщетными: ему даже сбавили содержание путем упразднения добавочных выдач, существовавших под архаическими названиями: "на представительство" и "фуражные".

К моему вступлению в должность все "великокняжеские инспектуры" были упразднены, артиллерийская сокращена при мне. Но упрощения и сокращения всей системы мы не достигли. Ибо тотчас же снизу, в стремлении самоорганизации и верховного возглавления, начался жесточайший напор на правительство, военное министерство и командование. Постепенно возрождались инспектуры: санитарная, инженерная, авиационная, задержано расформирование казачьей. Общественные организации- красного креста, земства и городов также выбивались всеми силами из фронтового военного управления и требовали для себя верховного возглавления в Ставке. Приходилось вести борьбу против этих индивидуальных стремлений, грозивших затопить полевой штаб волною не боевых интересов. Помню, как какой-то фронтовой или всероссийский ветеринарный съезд на этой почве выразил мне "недоверие" за недостаток культурности и непонимание высокого научно-общественного значения ветеринарии...


* Растерзан большевиками на улицах Полтавы в 1919 году.

стр. 148


Но едва ли не наибольшее нетерпение и бурное стремление к абсолютной, самостоятельности проявил военно-медицинский мир. Состоявшийся в начале апреля съезд врачей армии и флота требовал полной автономии, изъятия полевого санитарного инспектора из власти военного начальства и реорганизации ведомства снизу доверху на выборных коллективных началах*. Фактически, захватным правом эта автономность начала осуществляться на фронтах в чрезвычайно разнообразных, иногда уродливых формах, далеко выходя за пределы компетенции и специальности. Как одно из ее проявлений во многих армиях к числу прочих коллективов, расхищавших власть командира полка, прибавился еще один - санитарно-гигиенический, в составе командира полка, врача и выборного солдата - с большим кругом ведения и прав.

Все это грозило большим расстройством организации. Новый главный полевой санитарный инспектор, профессор Вельяминов, был совершенно терроризировал съездом, выразившим ему "недоверие ввиду несоответствия требованиям момента", и своими подчиненными, отказывавшими ему в послушании. Он то слал покаянные телеграммы на фронт, обещаясь "освободить русское врачебное сословие от вмешательства в его деятельность некомпетентных лиц, раскрепостить русского врача", то приходил ко мне просить защиты от своеволия низших инстанций, требовавших его самоупразднения и нарушавших общие директивы и планы военно-медицинской и санитарной работы. Характерно, что проект реорганизации ведомства, представленный Вельяминовым, наряду с мерами действительно необходимыми и своевременными, представлявшими врачам полную свободу по специальности, заключал в себе все самые вредные и чуждые армии положения, вложенные в основание "демократизации армии": выборное начало, комитеты, коллегиальную безответственную власть, вмешательство и расхищение власти начальника. Болезнь, очевидно, имела весьма распространенный характер. Как бы то ни было, технический аппарат Ставки, как в отношении служебного элемента, так и конструкции своей, все-таки был достаточно приспособлен для управления и командования.

Наконец, стратегия... Когда говорят о русской стратегии в отечественную войну с августа 1915 года, надлежит помнить, что это стратегия - исключительно личная Мих[аила] Вас[ильевича] Алексеева. Он один несет историческую ответственность за ее направление, успехи и неудачи. Необыкновенно трудолюбивый, добросовестный, самоотверженный работник, он обладал в этом отношении одним крупным недостатком: всю жизнь делал работу за других. Так было в должности генерал-квартирмейстера генерального штаба, начальника штаба Киевского округа, потом Юго-западного фронта, и, наконец, начальника штаба Верховного главнокомандующего. Никто не имел влияния на стратегические решения**, и зачастую готовые директивы, написанные мелким бисерным почерком Алексеева, появлялись совершенно неожиданно на столе генерал- квартирмейстера, на которого законом возложена была и обязанность, и огромная ответственность в этой области. И если такой порядок мог иметь до некоторой степени оправдание при безличном или обезличенном условиями службы генерале Пустовойтенко, то являлся совершенно ненормальным в отношении позднейших генерал-


* Вместе с тем съездом был послан привет "русской демократии в лице Советов как оплоту решительной и полной демократизации страны против попыток контрреволюции".

** Некоторые придают преувеличенное значение сотрудничеству в этом отношении состоявшего при генерале Алексееве генерала Борисова. Борисов впоследствии поступил на службу к большевикам.

стр. 149


квартирмейстеров - Лукомского и Юзефовича. Примириться с этим они не могли.

Генерал Лукомский выражал обыкновенно свой протест путем подачи записок с изложением своего мнения, не согласного с планом операции. Конечно, этот протест имел чисто академическое значение, но гарантировал, во всяком случае, от суда истории. Генерал Клембовский, исполнявший должность начальника штаба Верховного главнокомандующего до меня, вынужден был поставить условием своего пребывания в должности - невмешательство в законный круг его ведения...

Ранее Михаил Васильевич держал в своих руках все отрасли управления. Со значительным расширением их объема это оказалось физически невыполнимым, и мне уже предоставлена была вся полнота обязанностей во всем, кроме... стратегии. Опять пошли собственноручные телеграммы стратегического характера, распоряжения, директивы, обоснование которых иногда не было понятно мне и генерал-квартирмейстеру (Юзефович). Много раз втроем (я, Юзефович, Марков*) мы обсуждали этот вопрос; экспансивный Юзефович волновался и нервно просил назначения на дивизию: "Не могу я быть писарем. Зачем Ставке квартирмейстер, когда любой писарь может перепечатывать директивы"... И я, и он стали поговаривать об уходе. Марков заявил, что без нас не останется ни одного дня. Наконец, я решил поговорить откровенно с Михаилом Васильевичем. Оба взволновались, расстались друзьями, но вопроса не разрешили. "Разве я не предоставляю вам самого широкого участия в работе; что вы, Антон Иванович", - совершенно искренно удивился Алексеев, в течение всей войны привыкший к определенному служебному режиму, казавшемуся ему совершенно нормальным. Опять "конференция" втроем. После долгих дебатов решили, что общий план кампании 17-го года разработан давно и подготовка ее находится уже в такой стадии, что существенные перемены невозможны, что детали сосредоточивания и развертывания войск при современном состоянии их - вопрос спорный и трудно учитываемый; что некоторые изменения плана нам удастся провести; наконец, что наш уход in corpore (в полном составе. - Ред .) мог бы повредить делу и пошатнуть и без того непрочное положение Верховного. И поэтому решили потерпеть. Терпеть пришлось недолго, так как в конце мая ген[ерал] Алексеев, а за ним вскоре и мы трое оставили Ставку.

Что же представляла из себя Ставка в ряду военно-политических факторов революционного периода. Значение Ставки пало. Ставка императорских времен занимала положение главенствующее, по крайней мере, в отношении военном. Ни одно лицо и учреждение в государстве не имело права давать указаний или требовать отчета от Верховного главнокомандующего, каким фактически являлся не царь, а Алексеев. Ни одно мероприятие военного министерства, хоть несколько затрагивающее интересы армии, не могло быть проведено без санкции Ставки. Ставка давала императивные указания военному министру и подчиненным ему органам по вопросам, касавшимся удовлетворения потребностей армии. Голос ее, вне общего направления внутренней политики, имел известный вес и значение и в практической области управления на театре военных действий. Такая власть если и не осуществлялась в надлежащей мере, то давала принципиальную возможность вести дело защиты страны при широком полуподчиненном сотрудничестве других органов ее управления. С началом революции обстановка резко изменилась. Ставка, вопреки историческим примерам и велению военной


* 2-й генерал-квартирмейстер.

стр. 150


науки, стала органом фактически подчиненным военному министру. Эти взаимоотношения не основывались на каком-либо правительственном акте*, а вытекали из смешения в коллективном лице Временного правительства - верховной и исполнительной власти и из сочетания характеров более сильного Гучкова и уступчивого Алексеева. Ставка не могла уже предъявлять законных требований довольствующим органам министерства; она вела длительную переписку и просила. Военный министр, подписывавший прежние высочайшие приказы, оказывал сильное давление на назначение и смещение высшего командного состава; иногда назначения проходили его приказом, по соглашению с фронтами, минуя Ставку. Важнейшие военные законы, в корне изменявшие условия комплектования, жизни и службы войск, издавались министерством без всякого участия верховного командования, которое узнавало о выходе их только из газет. Впрочем, это участие было бы действительно бесполезным. Два произведения поливановской комиссии - о новом суде и о комитетах - данные мне случайно на просмотр Гучковым, были мною возвращены с целым рядом существенных возражений, и Гучков тщательно отстаивал их перед советскими представителями. Приняты были только... редакционные поправки.

Гражданское управление прифронтового района частью захватным правом местных комитетов, частью санкцией правительства вышло из рук военного управления. Все права в этом отношении военных начальников, основанные на положении о полевом управлении войск, остались не отмененными, не практикуемыми и никому не переданными.

Все эти обстоятельства, несомненно, подорвали авторитет Ставки в глазах армий, а среди высшего командующего генералитета вызвали стремление к непосредственным сношениям, минуя Ставку, с более властными центральными правительственными органами, с одной стороны, и проявление чрезмерной частной инициативы в принципиальных военно-государственных вопросах - с другой. Так, в мае Северный фронт вместо определенного процента старослужащих уволил всех, создав огромные затруднения соседям; Юго-западный начал формирование украинских частей; командующий Балтийским флотом снял погоны с офицеров и т. д.

Ставка потеряла силу и власть и не могла уже играть довлеющей роли - объединяющего командного и морального центра. И это произошло в самый грозный период мировой войны, на фоне разлагающейся армии, когда требовалось не только страшное напряжение всех народных сил, но и проявление исключительной по силе и объему власти. Между тем вопрос был ясен: если Алексеев и Деникин не пользовались доверием и не удовлетворяли условиям, требуемым от верховного командования и управления, их следовало сменить, назначить новых людей и дать им и доверие, и полноту власти. Фактически дважды эта смена была произведена. Но смена только людей, а не принципов командования. Ибо при создавшихся взаимоотношениях и безвластии центра военной власти в своих руках не имел никто: ни вожди, пользовавшиеся репутацией исключительно бескорыстного и лояльного служения родине, как Алексеев, ни впоследствии "железные полководцы", каким был Корнилов и считался Брусилов, ни все те хамелеоны, которые шли в поводу у социалистических реформаторов армии. На фронте высший командный состав был более или менее однороден и приблизительно с одинаковой, если не политической, то военной идеологией. Быть может, это обстоятельство препятствовало сохранению власти и авторитета? Но ведь кроме армий фронта у нас были едва ли не более много-


* По смыслу "положения о полевом управлении войск" Верховный Главнокомандующий подчинялся Временному правительству как верховной власти, но отнюдь не военному министру.

стр. 151


численные армии тыловые, находившиеся в подчинении командующих военными округами. На эти должности правительство зачастую назначало и людей совершенно другой среды - весьма мало или никакого отношения не имевших к строю, но зато с революционным формуляром. Во главе этих тыловых армий стояли такие разнородного характера люди: Петроградского округа ген[ерал] Корнилов - полководец; Московского- подполковник Грузинов - председатель московской губернской управы, октябрист; Киевского - полковник Оберучев - социал-революционер, бывший политический ссыльный; Казанского - подполковник Коровиченко, присяжный поверенный, социалист. Как известно, войска всех этих округов не особенно отличались друг от друга быстротой темпа, которым шли к развалу, и глубиной этого развала.

Вся военная иерархия была потрясена до основания, наружно сохраняя атрибуты власти и привычный порядок сношений: директивы, которые не могли сдвинуть армии с места, приказы, которые не исполнялись, судебные приговоры, над которыми смеялись. Пресс принуждения всей своей тяжестью лег по линии наименьшего сопротивления - исключительно на лояльный командный состав, который безропотно подчинялся гонению и сверху и снизу. А правительство и военное министерство, отбросив репрессии, прибегло к новому способу воздействия на массы: воззваниям. Воззвания к народу, к армии, казакам, ко всем, всем, всем - наводняли страну, приглашая к исполнению долга; к несчастью, успех имели только те воззвания, которые, потворствуя низким инстинктам толпы, приглашали ее к нарушению долга.

В результате не контрреволюция, не авантюризм, не бонапартизм, а стихийное стремление государственных элементов восстановить нарушенные законы ведения войны выдвинули впоследствии новое течение: "Взять военную власть!". Эта задача была не по характеру ни Алексееву, ни Брусилову. Попытку ее разрешения принял на себя впоследствии Корнилов, начав проводить самостоятельно ряд важных военных мероприятий и обращаясь к правительству с ультимативными требованиями по военным вопросам*.

Крайне интересно сопоставить это положение с тем, в котором находилось командование армиями нашего могущественного тогда врага. Людендорф15 - 1-й генерал- квартирмейстер германской армии, говорит**: "В мирное время имперское правительство обладало полною властью над своими ведомствами... С началом войны министрам трудно было привыкнуть видеть в главной квартире власть, которую грандиозность дела заставляла действовать с тем большей силой, чем ее меньше было в Берлине. Я бы хотел, чтобы правительство отдало себе отчет в этом, настолько простом положении... Правительство шло своим собственным путем и для удовлетворения пожеланий главной квартиры не поступилось никогда ни одним своим намерением. Наоборот, оно пренебрегало многим, что мы считали необходимым в интересах ведения войны"... Если к этому прибавить, что в марте 1918 года с трибуны рейхстага Гаазе16 с большим основанием говорил: "Канцлер - это не более как вывеска, прикрывающая военную партию. Фактически правит страной Людендорф", - то станет понятным, какою огромною властью считало необходимым обладать немецкое командование для выигрыша мировой войны.

Я нарисовал общую картину Ставки ко времени вступления моего в должность начальника штаба. Учтя всю создавшуюся обстановку, я поставил себе главными целями: для сохранения в русской армии способности хотя бы к удержанию Восточного фронта мировой борьбы,


* Первоначально вопрос ставился только о "полной мощи" верховного командования в пределах его компетенции.

** "Souvenirs de guerre".

стр. 152


препятствовать всемерно разрушающим ее течениям и поддержать права, власть и авторитет Верховного главнокомандующего. Предстояла лояльная борьба. В этой борьбе, продолжавшейся всего два месяца, вместе со мною приняли участие почти все отделы Ставки.

Глава IX. Мелочи жизни в Ставке

Я приведу несколько мелких, но характерных штрихов из жизни и быта Ставки, чтобы более к ним не возвращаться.

Губернский город Могилев - небольшой, тихий, наполовину еврейский - стал сосредоточием военной жизни страны. И в Ставке, и в обществе с первых же дней полушутя, полусерьезно говорили о провиденциальном наименовании города: Могилев - могила... Императорский двор, поместившийся в небольшом губернаторском доме, был обставлен чрезвычайно скромно, и присутствие его выдавали разве только усиленная охрана и паспортные затруднения. Со времени вступления на пост Верховного генерала Алексеева эта патриархальная простота достигла еще больших размеров: всякий церемониал отменен, наружная тайная охрана была снята; у входа в губернаторский дом стояли парные часовые, в вестибюле - дежурный жандарм и далее... зачастую до самой спальни Верховного Главнокомандующего можно было пройти, не встретив ни одной живой души.

Вообще, в связи с общим тревожным положением, солдатскими бунтами в Орше, Брянске и на ближайших железнодорожных станциях, беспорядками в проходивших через Могилев эшелонах и аграрными волнениями в уездах положение Ставки было по меньшей мере оригинальным. В Могилеве не было решительно никакой вооруженной силы для защиты Ставки. Единственная строевая часть - Георгиевский батальон, в силу своего особенного прошлого*, старался подчеркнуть свою "революционность" будированием, иногда неповиновением. Генерал Алексеев имел возможность вызвать в Ставку какую-либо сохранившуюся часть, но не хотел этого делать, ввиду подозрительности Петрограда. Все прочие команды, главным образом технические, были недисциплинированны, распущенны и представляли прямые очаги брожения.

В Могилеве еще до моего приезда образовались два комитета: солдатский комитет Могилевского гарнизона из представителей мелких частей, не причисленных к Ставке, и всякого рода дезертиров, и солдатско-офицерский комитет Ставки. Первый, к которому потом примкнули самозванные рабочие и крестьянские представители, при главном участии еврея-дезертира, именовавшего себя прапорщиком Гольманом, терроризовал губернские, уездные власти и городское самоуправление, которое покорно подчинялось его нелепым демагогическим требованиям, предоставляя даже в его распоряжение городские суммы. Губернский комиссар и прокурор не решались противодействовать комитету. Ставка выслала Гольмана, но скоро он вернулся с мандатом Петроградского Совета и при молчаливом одобрении министерства внутренних дел продолжал свою деятельность - сравнительно скромно при нас, с большой наглостью при оказывавшем ему всякие знаки внимания Брусилове, пока, наконец, перед корниловским выступлением не был посажен в тюрьму.

Солдатский комитет Ставки возник вскоре после переворота, и с согласия Алексеева к нему примкнули офицеры, чтобы своим участием дать надлежащий тон и сдерживать в определенных рамках солдатские настроения. Вначале это как будто удавалось. И стоявшие во главе комитета полковники Значко-Яворский и Сергиевский, с кото-


* Участие в карательном отряде ген[ерала] Иванова.

стр. 153


рыми я беседовал еще по пути в Ставку, были полны иллюзий о возможности "плодотворной работы комитета". Скоро надежды рухнули, оба полковника вышли из состава президиума, а комитет стал трибуной для агитации против начальства, вмешиваясь в вопросы местных ставочных назначений, службы, быта, вынося и опубликовывая свои постановления - подчас вызывающие, оскорбительные, деморализующие. Даже прислуга офицерского собрания Ставки, поддержанная комитетом, сместила эконома и ввела некоторые ограничения во времени, распорядке и меню без того неважного офицерского стола. Правда, разгон части будирующей прислуги, вызвавший протесты и осложнения, несколько исправил дело.

Это солдатское засилье не встречало сколько-нибудь сильного противодействия. Комитет вынес, например, постановление, чтобы шоферы не смели возить начальствующих лиц на прогулку, а возили только по службе. Алексеев говорил мне как-то: "Хорошо бы поехать за город, отдохнуть, погулять в лесу - там есть чудная аллея. Да противно с этими господами...". Он мог, конечно, ехать куда угодно, но ему действительно было противно, и Верховный Главнокомандующий лишал себя столь заслуженного и столь необходимого отдыха, под влиянием комитетского постановления.

Комитет постановил удалить с должности коменданта главной квартиры генерала С. Я категорически отказал, и комитет решил применить в отношении его вооруженную силу. Ген[ерал] Алексеев, узнав об этом, пришел в негодование, в каком мне редко приходилось его видеть. "Пусть попробуют. Я сам пойду туда. Возьму взвод полевых жандармов и перестреляю этих...". Произвести испытание верности полевой жандармерии не пришлось. С. сам умолял не оставлять его в должности и отпустить: "Бог знает, чем это все кончится"...

К сожалению, в комитетской практике были, хотя и редко, случаи, когда офицеры Ставки не оказывались на высоте своего положения, и постановления комитета, не допустимые юридически, были по существу правильны. Это обстоятельство осложняло мою позицию: кара виновных истолковывалась не как признание факта преступления, а как признание авторитета комитета.

Непротивление было всеобщее. Тяжело было видеть офицерские делегации Ставки во главе с несколькими генералами, плетущиеся в колонне манифестантов, праздновавших 1- ое мая, - в колонне, среди которой реяли и большевистские знамена, и из которой временами раздавались звуки Интернационала... Зачем? Во спасение Родины или живота своего?

Не лучше обстояло дело сношений с центром. На целый ряд обращений - министерства, особенно внутренних дел и юстиции, не давали вовсе ответа. Военное министерство оказало такое, например, удивительное невнимание: я трижды просил об установлении содержания Верховному главнокомандующему, так как в законе оно определялось лишь формулой "по особому Высочайшему повелению". Так и не ответили; и генералу Алексееву мы выдавали содержание по прежней должности - начальника штаба, до самого его ухода... И только через два месяца после ухода, уже в конце июля, правительство соблаговолило назначить ему содержание в размере... 17 тысяч рублей в год. Быть может, все это многим покажется неинтересным, все это мелочи... Но мне необходимо было коснуться этих мелочей, чтобы выяснить, какая тягостная, пошлая, принижающая атмосфера царила в повседневной жизни Ставки - этого центра мозга, воли и работы великой армии.

В более или менее одинаковом со Ставкой положении были штабы фронтов и армий. Я ни на одну минуту не верил в чудодейственную силу солдатских коллективов и потому принял систему полного их игно-

стр. 154


рирования. Думаю, что это было правильно, ибо оба могилевские комитета начали понемногу хиреть и терять интерес в среде, вызвавшей их к жизни.

Так шли дни за днями. К часу мы с Михаилом Васильевичем ходили в собрание завтракать, к 7-ми обедать. В собрании вечная толчея. Благодаря тучковским проскрипционным спискам, деятельности комитетов и "голосу народа", в Ставку хлынула масса генералов - уволенных, смещенных, получивших "недоверие". Много таких, которые при старом режиме были отставлены или оставались в тени и теперь надеялись пробить себе дорогу. У всех наболело в душе, все требовали исключительного внимания к своим переживаниям, быть может, заслуженного, но безбожно отнимавшего время у Верховного и у меня и парализовавшего нашу работу.

Петроградский совет получал, очевидно, сведения об этом "контрреволюционном съезде" и волновался. Мне было и смешно и грустно: в том огромном калейдоскопе "бывших", который прошел тогда перед моими глазами, я видел самые разнородные чувства и желания, но очень мало стремления к действенному протесту и борьбе.

Приезжало много прожектеров с планами спасения России. Был у меня, между прочим, и нынешний большевистский "главком", тогда генерал, Павел Сытин17 . Предложил для укрепления фронта такую меру: объявить, что земля - помещичья, государственная, церковная - отдается бесплатно в собственность крестьянам, но исключительно тем, которые сражаются на фронте. "Я обратился, - говорил Сытин, - со своим проектом к Каледину, но он за голову схватился: "Что вы проповедуете, ведь это чистая демагогия!.." Уехал Сытин без земли и без... дивизии. Легко примирился впоследствии с большевистской теорией коммунистического землепользования.

Начало съезжаться также множество рядового офицерства, изгоняемого товарищами- солдатами из частей. Они приносили с собой подлинное горе, беспросветную и жуткую картину страданий, на которые народ обрек своих детей, безумно расточая кровь и распыляя силы тех, кто охранял его благополучие.

Глава X. Генерал Марков

Обязанности генерал-квартирмейстера Ставки были настолько разносторонни и сложны, что пришлось создать по примеру иностранных армий должность второго генерал- квартирмейстера, выделив первому лишь ту область, которая непосредственно касалась ведения операций. На новую должность я пригласил генерала С. Л. Маркова, который связал свою судьбу неразрывно с моею до самой своей славной смерти во главе добровольческой дивизии: дивизия эта с честью носила потом его имя, ставшее в Добровольческой армии легендарным. Война застала его преподавателем академии Генерального штаба; на войну он пошел в составе штаба генерала Алексеева, потом был в 19-ой дивизии, и наконец, попал ко мне в декабре 1914-го года в качестве начальника штаба 4-ой стрелковой бригады, которой я тогда командовал. Приехал он к нам тогда в бригаду никому неизвестный и нежданный: я просил штаб армии о назначении другого. Приехал и с места заявил, что только что перенес небольшую операцию, пока нездоров, ездить верхом не может и поэтому на позицию не поедет. Я поморщился, штабные переглянулись. К нашей "запорожской сечи", очевидно, не подойдет - "профессор"...*

Выехал я со штабом к стрелкам, которые вели горячий бой впереди города Фриштака. Сближение с противником большое, сильный


* Так мы часто потом звали его дружески - шутливо.

стр. 155


огонь. Вдруг нас покрыло несколько очередей шрапнели. Что такое? К цепи совершенно открыто подъезжает в огромной колымаге, запряженной парой лошадей, Марков - веселый, задорно смеющийся. "Скучно стало дома. Приехал посмотреть что тут делается..." С этого дня лед растаял, и Марков занял настоящее место в семье "железной" дивизии. Мне редко приходилось встречать человека, с таким увлечением и любовью относившегося к военному делу. Молодой*, увлекающийся, общительный, обладавший даром слова, он умел подойти близко ко всякой среде - офицерской, солдатской, к толпе - иногда далеко не расположенной - и внушать им свой воинский символ веры - прямой, ясный и неоспоримый. Он прекрасно разбирался в боевой обстановке и облегчал мне очень работу. У Маркова была одна особенность - прямота, откровенность и резкость в обращении, с которыми он обрушивался на тех, кто, по его мнению, не проявлял достаточно знания, энергии или мужества. Отсюда - двойственность отношений: пока он был в штабе, войска относились к нему или сдержанно (в бригаде) или даже нетерпимо (в ростовский период Добровольческой армии). Но стоило Маркову уйти в строй, и отношение к нему становилось любовным (стрелки) и даже восторженным (добровольцы). Войска обладали своей особенной психологией: они не допускали резкости и осуждения со стороны Маркова - штабного офицера; но свой Марков - в обычной короткой меховой куртке, с закинутой на затылок фуражкой, помахивающий неизменной нагайкой, в стрелковой цепи, под жарким огнем противника - мог быть сколько угодно резок, мог кричать, ругать, его слова возбуждали в одних радость, в других горечь, но всегда искреннее желание быть достойными признания своего начальника.

Вспоминаю тяжелое для бригады время - февраль 1915 г. в Карпатах**... Бригада, выдвинутая далеко вперед, полукольцом окружена командующими высотами противника, с которых ведут огонь даже по одиночным людям. Положение невыносимое, тяжкие потери, нет никаких выгод в оставлении нас на этих позициях, но... соседняя 14 пехотная дивизия доносит в высший штаб: "Кровь стынет в жилах, когда подумаешь, что мы оставим позицию и впоследствии придется брать вновь те высоты, которые стоили нам потоков крови"... И я остаюсь. Положение, однако, настолько серьезное, что требует большой близости к войскам; полевой штаб переношу на позицию - в деревню Творильню. Приезжает, потратив одиннадцать часов на дорогу по непролазной грязи и горным тропам, граф Келлер - начальник нашего отряда. Отдохнул у нас. "Ну теперь поедем смотреть позицию". Мы засмеялись. "Как "поедем"? Пожалуйте на крыльцо, если только неприятельские пулеметы позволят..." Келлер уехал с твердым намерением убрать бригаду из западни. Бригада тает. А в тылу - один плохонький мостик через Сан. Все в руках судьбы: вздуется бурный Сан или нет. Если вздуется - снесет мост, и нет выхода.

В такую трудную минуту тяжело ранен ружейной пулей командир 13-го стрелкового полка, полковник Гамбурцев, входя на крыльцо штабного дома. Все штаб-офицеры выбиты, некому заменить. Я хожу мрачный из угла в угол маленькой хаты. Поднялся Марков. "Ваше Превосходительство, дайте мне 13-й полк". - "Голубчик, пожалуйста, очень рад!". У меня самого мелькала эта мысль. Но стеснялся предложить Маркову, чтобы он не подумал, что я хочу устранить его от штаба. С тех пор со своим славным полком Марков шел от одной победы к другой. Заслужил уже и георгиевский крест и георгиевское оружие, а Ставка 9 месяцев не утверждала его в должности - не подошла мертвая линия старшинства.


* Убит в бою летом 1918 г. 39 лет от роду.

** Позиция у горы Одриль.

стр. 156


Помню дни тяжкого отступления из Галиции, когда за войсками стихийно двигалась, сжигая свои дома и деревни, обезумевшая толпа народа, с женщинами, детьми, скотом и скарбом...... Марков шел в арьергарде и должен был немедленно взорвать мост, кажется через Стырь, у которого столпилось живое человеческое море. Но горе людское его тронуло, и он шесть часов еще вел бой за переправу, рискуя быть отрезанным, пока не прошла последняя повозка беженцев. Он не жил, а горел в сплошном порыве. Однажды я потерял совсем надежду увидеться с ним... В начале сентября 1915 г., во время славной для дивизии первой Луцкой операции, между Олыкой и Клеванью, левая колонна, которой командовал Марков, прорвала фронт австрийцев и исчезла. Австрийцы замкнули линию. Целый день не было никаких известий. Наступил вечер. Встревоженный участью 13-го полка я выехал к высокому обрыву, наблюдая цепи противника и безмолвную даль. Вдруг издалека, из густого леса, в глубоком тылу австрийцев раздались бравурные звуки полкового марша 13-го стрелкового полка. Отлегло от сердца. "В такую кашу попал, - говорил потом Марков, - что сам черт не разберет - где мои стрелки, где австрийцы; а тут еще ночь подходит. Решил подбодрить и собрать стрелков музыкой". Колонна его разбила тогда противника, взяла тысячи две пленных и орудие и гнала австрийцев, в беспорядке бегущих к Луцку. Человек порыва, он в своем настроении иногда переходил из одной крайности в другую. Но когда обстановка слагалась действительно отчаянно, он немедленно овладевал собою. В октябре 1915 г. 4-ая стрелковая дивизия вела известную свою Чарторийскую операцию, прорвав фронт противника на протяжении 18 верст и на 20 с лишним верст вглубь. Брусилов, не имевший резервов, не решался снять войска с другого фронта, чтобы использовать этот прорыв. Время шло. Немцы бросили против меня свои резервы со всех сторон. Приходилось тяжко. Марков, бывший в авангарде, докладывает по телефону: "Очень оригинальное положение. Веду бой на все четыре стороны света. Так трудно, что даже весело стало". Только один раз я видел его совершенно подавленным, когда весною 1915 г. под Перемышлем он выводил из боя остатки своих рот, весь залитый кровью, хлынувшей из тела стоявшего рядом командира 14-го полка, которому осколком снаряда оторвало голову. Никогда не берег себя. В сентябре 1915 г. дивизия вела бой в Ковельском направлении. Правее работала наша конница, подвигавшаяся нерешительно и сбивавшая всех нас с толку маловероятными сведениями о появлении значительных сил противника против ее фронта на нашем берегу Стыри. Маркову надоела эта неопределенность. Получаю донесение: "Съездил вдвоем с ординарцем попоить лошадей в Стыри; вплоть до Стыри нет никого - ни нашей конницы, ни противника". Представил его за ряд боев в чин генерала - не пропустили: "молодой". Какой большой порок молодость!

Весною 1916 г. дивизия лихорадочно готовилась к Луцкому прорыву. Сергей Леонидович не скрывал своего заветного желания: "Одно из двух: деревянный крест или Георгий 3 степени". Но Ставка после многократных отказов заставила его принять "повышение" - повторную должность начальника штаба дивизии *. Я простился с Марковым следующими словами приказа: "В тяжелые дни Творильни полковник Марков принял 13-й стрелковый полк. С тех пор, сроднившись с ним, в течение более года с высокой доблестью, самоотверженно и славно провел его через Журавин, Зубовецкий лес, Мыслятычи, по крестному пути отхода армий, через Дюксин, Олешву, Новоселки, Должицу и Будки. Нам всем и памятны, и дороги эти имена. С чувством искреннего


* Эта общая мера вызвана была огромным недостатком офицеров генерального штаба ввиду прекращения нормальной деятельности академии. Полковников и генералов перед получением дивизии заставляли нести повторно, на особых основаниях, должность начальника дивизионного штаба.

стр. 157


сожаления расставаясь со своим сотрудником (по штабу), соратником и другом, желаю ему на новом фронте признания, счастья и удачи". Пробыв несколько месяцев на Кавказском фронте, где Марков томился от безделья, и затем лектором в открывшейся тогда Академии, он вновь вернулся в армию, и революция застала его в должности генерала для поручений при командующем 10-ой армией.

Интересны отрывочные заметки, сделанные им в это время в дневнике. В них отражаются те внутренние переживания и то постепенное изменение настроения, которое во многом переживало одинаково с ним русское офицерство.

"1 марта. Был у Горбатовского*. Говорили о событиях в Питере. Дай Бог успеха тем, кто действительно любит Россию. Любопытна миссия Иванова**...

2, 3, 4 марта. Все отодвинулось на второй план, даже война замерла. Телеграмма за телеграммой рисуют ход событий. Сначала все передавалось под сурдинку, затем громче и громче. Эверт*** проявил свою обычную нерешительность, задержав ответ Родзянке. Мое настроение выжидательное, я боюсь за армию, меня злит заигрывание с солдатами, ведь это разврат, и в этом поражение. Будущее трудно угадать, оно трезво может разрешиться (если лишь) когда умолкнут страсти. Я счастлив буду, если Россия получит конституционно-монархический строй, и пока не представляю себе Россию республикой.

5 марта. Написал статью для "Армейского вестника", а ее приняли как приказ по армии. Все думы, разговоры и интересы свелись к современным событиям. Наша поездка на вокзал; говорил с толпой на дебаркадере; все мирно, хорошо...

6 марта... Все ходят с одной лишь думой - что-то будет? Минувшее все порицали, а настоящего не ожидали. Россия лежит над пропастью, и вопрос еще очень большой - хватит ли сил достигнуть противоположного берега.

7, 9 марта. Все то же. Руки опускаются работать. История идет логически последовательно. Многое подлое ушло, но и всплыло много накипи. Уже в N 8 от 7-го марта "Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов" появились постановления за немедленное окончание войны. Погубят армию эти депутаты и советы, а вместе с ней и Россию.

10 марта... Получено приказание выехать в Минск для поездки в Брянск. Мое первое выступление перед толпой.

11 марта. В Брянске волнуется гарнизон, требуют от меня привести его в порядок...

12 марта. Еду вместе с Большаковым, он член петербургского совета р. и с. депутатов".

В Брянске вспыхнул военный бунт среди многочисленного гарнизона, сопровождавшийся погромами и арестами офицеров. Настроение в городе было крайне возбужденное. Марков многократно выступал в многочисленном совете военных депутатов и после бурных, страстных и иногда крайне острых прений ему удалось достигнуть постановления о восстановлении дисциплины и освобождении 20 арестованных. Однако после полуночи несколько вооруженных рот двинулись на вокзал для расправы с Марковым, Большаковым и арестованными. Толпа бесновалась. Положение грозило гибелью. Но находчивость Маркова спасла


* Командующий 10-й армией.

** Карательный отряд генерала Иванова, направленный на Петроград.

*** Главнокомандующий Западным фронтом.

стр. 158


всех. Он, стараясь перекричать гул толпы, обратился к ней с горячим словом. Сорвалась такая фраза: "Если бы тут был кто-нибудь из моих железных стрелков, он сказал бы вам, кто такой генерал Марков!..". "Я служил в 13-м полку", - отозвался какой-то "солдат из толпы. "Ты?.." - Марков с силою оттолкнул нескольких окружавших его людей, быстро подошел к солдату и схватил его за ворот шинели. "Ты? Ну так коли! Неприятельская пуля пощадила в боях, так пусть покончит со мной рука моего стрелка..." Толпа заволновалась еще больше, но уже от восторга. И Марков с арестованными при бурных криках "ура" и аплодисментах толпы уехал в Минск.

Возвращаюсь к дневнику.

"18 марта. Приняли все радушно*, я, оказывается, уже избран почти единогласно в наш офицерский комитет...

19 марта. Организуем офицерско-солдатский комитет штаба X-й армии и местного гарнизона. После обеда первое собрание совета, в который я попал в числе шести единогласно...".

Далее говорится о непрестанной работе во всяких советах и комитетах. "24 марта. Приезд полковника Кабалова, которому вместе с князем Кропоткиным18 было выражено недоверие 133 дивизией... Возвращение членов Думы с позиций к нам. Отказ двух эшелонов 445-го полка ехать на позицию: "воевать хотим, а на позицию не желаем: дайте отдых месяц, два". До двух часов ночи уговаривал и разговаривал...

26 марта. События во 2-ом Кавказском корпусе, отказ 2-ой кавказской гренадерской дивизии стать на позицию, смещение Мехмаидарова, начальника дивизии и его наштадива**.

30 марта. Спокойное, плодотворное заседание армейского съезда до глубокой ночи. В перерыве до обеда я собрал лишь председателей всех наших комитетов, и мы выслушали доклад офицеров, приехавших или бежавших из частей 2-ой кавказской гренадерской дивизии. Возмутительная история, вера колеблется, это начало разложения армии.

31 марта. Вместо Минска, куда меня приглашали на митинг в качестве оратора, поехал по приказанию Командарма во 2-ой кавказский корпус. Видел Бенескула, принявшего управление корпусом из рук прапорщика Ремнева***. Затем отправился в Залесье, где был собран корпусный комитет 2 кавк. к[орпу]са... Получил от него полное осуждение роли Ремнева и 2-ой кавк. грен[адерской] дивизии... Ушел при криках овации по моему адресу...

2 апреля. Утром узнал о самоубийстве ген[ерала] Бенескула. Днем Головинский сказал мне, что офицеры штаба 2-го кавк. корпуса обвиняют меня в этом и что они решили написать три письма одинакового содержания генералу Мехмандарову, мне и г-же Бенескул, давая последней право напечатать письмо в газетах. Мне первый раз в жизни сказали, что я убийца. Не выдержал, сделалось дурно, самосознание говорит, что и я виновен. Не надо мне было говорить Бенескулу о некорректности его принятия корпуса из рук прапорщика Ремнева. Я должен был знать его слабость духа, воли, его мягкость. Вечером собрались все наши комитеты и многочисленная публика; я пришел и, заявив, что я убийца, просил судить меня. Через несколько времени за мной прибежали офицеры и солдаты с просьбой выслушать их постановление. Мое появление, чтение постановления, в котором говорилось, что я поступил как честный солдат и генерал, и мой уход - сплошная овация всего собрания. И все же это великий урок на будущее.


* По возвращении в свой штаб.

** Начальник штаба дивизии.

*** Известный демагог прапорщик Ремнев с толпой солдат арестовал и сместил командира корпуса ген[ерала] Мехмандарова и вручил командование ген[ералу] Бенескулу. Марков очень горячо обрушился по этому поводу на ген[ерала] Бенескула.

стр. 159


3 апреля. Продолжаю чувствовать физическую слабость и моральную подавленность...

10 апреля. Утром подал заявления в оба комитета о своем отказе. Устал я, да, вероятно, скоро получу наконец назначение.

13 апреля. Я верю, что все будет хорошо, но боюсь - какой ценой. Мало говорить - война до победы, но надо и хотеть этого...".

Как знакомы русскому офицерству эти переходы от радостного настроения до подавленного, от надежды до отчаяния, от лихорадочной работы в комитетах, советах, съездах до сознания, что они "погубят армию и Россию". Сколько драм, подобных смерти Бенескула, разыгралось на темном фоне великой русской драмы... Маркова захватила волна нараставших событий, и он ушел с головой в борьбу, не думая о себе и семье, то веря, то отчаиваясь, любя Родину, жалея армию, которая в его сердце и мысли никогда не переставала занимать большое место. Не раз еще на протяжении своих очерков я буду останавливаться на личности Сергея Леонидовича Маркова. Но я не мог отказать себе в душевной потребности теперь же вплести еще несколько скромных листков в его венок. Венок, который в июле 1918 г. два верных друга положили на его могилу. И написали: "И жизнь, и смерть за счастье Родины".

Генерал А. И. Деникин

(Продолжение следует)

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Н. И. Иванов (1851 - 1919) - генерал от артиллерии. В первую мировую войну - командующий Юго-Западным фронтом (до 1916 г.). По приказу царя был направлен в Петроград для подавления Февральской революции 1917 г., но потерпел неудачу. В 1918 г. командовал армией у атамана П. Н. Краснова.

2 И. Г. Церетели (1881 - 1959) - один из лидеров меньшевизма, министр Временного правительства, с 1918 г. - член меньшевистского правительства Грузии. С 1921 г. эмигрант.

3 Н. М. Потапов (1871 - 1946) - генерал-квартирмейстер Главного управления Генштаба. Одним из первых военных специалистов перешел на сторону Советской власти. До 1921 г. - на различных должностях в Красной Армии, затем на военно-научной и преподавательской работе.

4 "Князь Репнин 20 века" - граф Келлер, отказавшийся принять присягу ("не одел машкеры") Временному правительству.

5 П. А. Лечицкий (1856 - 1923) - генерал от инфантерии. В первую мировую войну командовал 9-й армией, в марте - мае 1917 г. - Западным фронтом. После Октябрьской революции перешел на сторону Советской власти.

6 А. М. Каледин (1861 - 1918) - генерал, руководитель казачьей контрреволюции на Дону. С 1917 г. - атаман Войска Донского и глава войскового правительства. В октябре 1917 - январе 1918 г. возглавлял антисоветский мятеж. После его провала застрелился.

7 Н. В. Рузский (1854 - 1918) - генерал от инфантерии. В первую мировую войну командовал рядом армий, Северо-Западным и Северным фронтами.

8 А. Е. Эверт (1857 - 1926) - генерал от инфантерии. В первую мировую войну командовал армией и Западным фронтом, неудачно руководил его наступлением в 1916 году.

9 К. В. Сахаров (1881 - 19?). В годы первой мировой войны полковник, затем генерал-лейтенант, командующий Румынским фронтом. Служил у Корнилова, Деникина, Колчака, атамана Семенова. После поражения белых сил эмигрировал в Германию.

10 М. Д. Бонч-Бруевич (1870 - 1956). В первую мировую войну - начальник штаба и главнокомандующий Северным фронтом. После Октябрьской революции перешел на сторону Советской власти, начальник штаба Верховного главнокомандующего (1917 - 1918 гг.), председатель Высшего военного совета, работник Всероглавштаба и Полевого штаба РВСР.

11 А. И. Верховский (1886 - 1938). До Октябрьской революции генерал-майор, в августе - октябре 1917 г. - военный министр Временного правительства. С 1919 г. служил в Красной Армии, с 1921 г. на преподавательской работе. Незаконно репрессирован.

стр. 160



12 А. М. Крымов (1871 - 1917) - генерал-лейтенант, один из организаторов контрреволюции. Во время корниловщины командующий конного корпуса. После провала похода на Петроград застрелился.

13 Л. Г. Корнилов (1870 - 1918) - генерал, один из руководителей российской контрреволюции. В июле - августе 1917 г. Верховный главнокомандующий. В конце августа поднял антисоветский мятеж. Один из организаторов Добровольческой армии. Убит в бою.

14 А. В. Колчак (1874 - 1920) - адмирал, один из организаторов контрреволюции в гражданскую войну. В 1917 г. командовал Черноморским флотом, в 1918 - 1919 гг. - "верховный правитель Российского государства". Расстрелян по постановлению Иркутского военно-революционного комитета.

15 Э. Людендорф (1865 - 1937) - немецкий генерал. В первую мировую войну помощник командующего войсками Восточного фронта П. Гинденбурга (начальник штаба этого фронта, затем квартирмейстер штаба верховного командования). По существу, руководил военными действиями на Восточном фронте в 1914 - 1916 гг., с 1916 г. - начальник Генштаба и фактический главнокомандующий вооруженными силами Германии.

16 Г. Гаазе (1863 - 1919) - один из деятелей германской социал-демократии в 1911 - 1917 гг., центрист. Во время Ноябрьской революции 1918 г. председатель (вместе с Ф. Эбертом) Совета народных уполномоченных. Содействовал подавлению революции.

17 П. П. Сытин (1870 - 1938) - участник русско-японской и первой мировой войн. В декабре 1917 г. избран командиром корпуса. В январе 1918 г. вступил в Красную Армию. С 1934 г. в отставке. Незаконно репрессирован.

18 П. А. Кропоткин (1842 - 1921) - князь, русский революционер, теоретик анархизма.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/История-и-судьбы-ОЧЕРКИ-РУССКОЙ-СМУТЫ-2015-11-14

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Svetlana GarikКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Garik

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

А. И. ДЕНИКИН, История и судьбы. ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 14.11.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/История-и-судьбы-ОЧЕРКИ-РУССКОЙ-СМУТЫ-2015-11-14 (дата обращения: 28.03.2024).

Автор(ы) публикации - А. И. ДЕНИКИН:

А. И. ДЕНИКИН → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Svetlana Garik
Москва, Россия
1168 просмотров рейтинг
14.11.2015 (3057 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
23 часов(а) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
2 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев
ПРОБЛЕМЫ ИНДИЙСКОЙ ДЕРЕВНИ
Каталог: Экономика 
10 дней(я) назад · от Вадим Казаков

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
История и судьбы. ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android