Libmonster ID: RU-10572
Автор(ы) публикации: А. И. ДЕНИКИН

Генерал А. И. Деникин

КРУШЕНИЕ ВЛАСТИ И АРМИИ. ФЕВРАЛЬ - СЕНТЯБРЬ 1917

ТОМ ПЕРВЫЙ. ВЫПУСК ВТОРОЙ

Глава XXXI. Служба моя в должности главнокомандующего армиями Западного фронта

Я сменил генерала Гурко. Уход его был предрешен еще 5 мая, и приказ об этом был уже заготовлен в министерстве. Но Гурко подал рапорт, что при создавшихся в армии условиях (после объявления декларации прав солдата) он снимает с себя всякую нравственную ответственность за ведение армий... Это обстоятельство дало повод Керенскому опубликовать 26 мая приказ, в силу которого Гурко "по несоответствии" с поста главнокомандующего смещался на должность начальника дивизии*. Мотивы: "Отечество в опасности, и это обязывает каждого военнослужащего исполнить свой долг до конца, не подавая пагубного примера слабости другим". И еще: "Главнокомандующий облечен высоким доверием правительства (?) и, опираясь на него, должен все свои усилия направлять к достижению возложенных на него задач; сложение с себя всякой нравственной ответственности генералом Гурко является уклонением от обязанности вести порученное ему дело по крайнему своему разумению и силе".

Лицемерие этих заявлений, не говоря уже о предшествовавшем им факте признания правительством невозможности оставления генерала Гурко в командной должности, приобретает еще более ясный смысл при сопоставлении этого эпизода с аналогичными фактами: с уходом министров Гучкова, Милюкова и других, даже - ирония судьбы - самого Керенского, который во время одного из министерских кризисов, вызванных непримиримостью революционной демократии, сделал жест выхода из состава правительства, передав 21 июля заместителю Некрасову такое письменное заявление: "Ввиду невозможности, несмотря на все принятые мною к тому меры, пополнить состав Временного правительства так, чтобы оно отвечало требованиям исключительного исторического момента, переживаемого страною, я не могу больше нести ответственности перед государством по своей совести и разумению и потому прошу Временное правительство освободить меня от всех должностей, мною занимаемых". И "отбыл из Петрограда", как гласила хроника. Наконец, 28 октября Керенский, как известно, тайно бежал, бросив пост Верховного главнокомандующего.

Старый командный состав попал в тяжелое положение. Я не говорю о лицах с ярко выраженной политической физиономией, а просто


Продолжение. См. Вопросы истории, 1990, NN 3 - 10.

* По ходатайству генерала Алексеева заменено увольнением в резерв.

стр. 95


о честных солдатах. Идти с Керенским (не личность, а система) и ломать собственными руками то здание, которое строили всю свою жизнь, они не могли. Уйти и, следовательно, перед лицом стоящего на русской земле врага и перед своею собственной совестью стать дезертирами - они также не могли. Создавался заколдованный круг, из которого не видно было выхода.

Приехав в Минск, в двух собраниях многочисленных чинов штаба и управлений фронта, потом перед командующими армиями я изложил свой символ веры. Кратко, резко, не помню какими словами, но в таком точном смысле: Революцию приемлю всецело и безоговорочно. Но революционизирование армии и внесение в нее демагогии считаю гибельным для страны. И против этого буду бороться по мере сил и возможности, к чему приглашаю и всех своих сотрудников.

Пришло письмо от М. В. Алексеева. Сердечно поздравляет с назначением. Пишет: "Будите; спокойно и настойчиво требуйте, и - верится - оздоровление настанет без заигрываний, без красных бантиков, без красивых, но бездушных фраз... Далее так держать армию невозможно: Россия постепенно превращается в стан лодырей, которые движение своего пальца готовы оценивать на вес золота... Мыслью моею и сердцем с Вами, с Вашими работами, желаниями. Помоги Бог"...

"Военную общественность" представлял в Минске фронтовой комитет. Так как накануне моего прибытия эта большевиствующая организация вынесла резолюцию против наступления и за борьбу объединившейся демократии против своих правительств, то взаимоотношения наши определились ясно: я не вступал вовсе в непосредственные отношения с комитетом. Комитет варился в собственном соку, разрешая вопрос главенства своих социал-революционной и социал-демократической фракций, выносил резолюции, своим демагогическим содержанием ставившие в недоумение даже армейские комитеты, распространял пораженческую литературу*, возбуждал солдат против начальников. Комитет по закону не подлежал ни ответственности, ни суду. В таком же духе шло воспитание комитетов большого числа собравшихся со всех армий "слушателей курсов агитаторов"**, которые должны были потом разнести воспринятое учение по всему фронту...

Мелочная подробность, вскрывающая подоплеку не одного из проявлений "гражданской скорби и гнева". Представители курсов обращались часто к начальнику штаба с просьбами и "требованиями". Когда раз требования лишней пары сапог приняли слишком резкий характер, Марков отказал. На другой же день в N 25 газеты "Фронт" появилась "резолюция общего собрания слушателей курсов агитаторов", что они лично убедились в нежелании штабов считаться с выборными организациями. Курсисты заявили, что в лице их самих и тех, кто их послал, фронтовой комитет будет иметь поддержку "против контрреволюции" вплоть до вооруженного воздействия... Какая уж тут совместная работа!

Я присутствовал в заседании фронтового комитета только один раз, сопровождая генерала Брусилова. После вступительной речи Верховный главнокомандующий предложил комитету высказаться, если имеются какие- либо пожелания или вопросы. Председатель ответил, что в сущности никаких особенных вопросов нет, разве вот относительно отпусков и суточных денег... Всем стало несколько неловко. Тогда попросил слова кто-то из членов комитета, извинился за мелочность председателя и начал говорить на общую больную тему о демократизации армии и взаимоотношениях комитета и командования.


* См. главу XXIV.

** Право, предоставленное Положением о комитетах.

стр. 96


Я указал, что между нами не может быть ничего общего, так как комитет в постановлении своем от 8 июня пошел против правительства и против наступления. Тогда председатель предъявил новое постановление, составленное накануне, которым комитет допускал наступление.

Казалось бы, вопрос исчерпан. Но тут встает какой-то поручик и заявляет, что доверия к главнокомандующему не может быть. Поручик командирован в Минск из Тифлиса комитетом Кавказского фронта и "кооптирован" минским комитетом. Прибыл для расследования моей "контрреволюционности". Прочел уличающий документ - перехваченную майскую телеграмму мою (еще по должности начальника штаба Верховного) к генералу Юденичу. В ней, между прочим, говорилось: "...Верховный главнокомандующий обратился уже с подробным письмом к военному министру с просьбой устранить вредную работу комитетов, парализующих распоряжения военного начальства и оказание содействия в борьбе с течениями безусловно вредными в государственном отношении..." Я разъяснил, что вопрос касался местных гарнизонных рабочих и солдатских депутатов Кавказа, которые не выпускали 104 тысячи пополнений на совершенно обезлюдевший фронт. Брусилов вспылил и наговорил поручику и комитету резкостей. Потом извинился, и в конечном результате допустил в секретный архив Ставки комиссию комитета, которая, вернувшись в Минск, явилась ко мне не то с объяснением, не то с полуизвинением. Скучно, не правда ли? Но нам не было скучно, а мучительно тяжело в этой пошлой обстановке, не дававшей ни душевного равновесия, ни возможности отдаться всецело назревшей операции.

Фронтовой комитет, приняв, наконец, идею наступления, потребовал образования из состава своего и армейских комитетов "боевых контактных комиссий", которые должны были получить право участия в разработке операций, контроля над начальниками и штабами частей, выполнявших боевые задачи, и т. д.*. Я, конечно, отказал. Началась новая история, которая чрезвычайно обеспокоила военного министра, приславшего экстренно в Минск и полковника Барановского - начальника" своего кабинета**, и комиссара Станкевича***. Друзья Барановского впоследствии передавали, что вопрос был поставлен ни более, ни менее, как о возможности оставления меня в должности, ввиду "крупных трений с фронтовым комитетом". Станкевич умиротворил комитет, и боевые контактные комиссии были допущены до участия в наступлении войск, но без права контроля и участия в разработке операции.

Если мне было нелегко, то вся тяжесть сложных взаимоотношений с "революционной демократией армий" легла на голову моего начальника штаба и друга - генерала Маркова. Он положительно изнемогал от той бесконечной сутолоки, которая наполняла его рабочий день. Демократизация разрушила все служебные перегородки и вызвала беспощадное отношение ко времени и труду старших начальников. Всякий, как бы ничтожно ни было его дело, не удовлетворялся посредствующими инстанциями и требовал непременно доклада у главнокомандующего или по крайней мере у начальника штаба. И Марков - живой, нервный, впечатлительный, с добрым сердцем - принимал всех, со всеми говорил, делал все, что мог; но иногда, доведенный до отчаяния людской пошлостью и эгоизмом, не сдерживал своего языка, теряя терпение и наживая врагов.


* Это было тем более оригинально, что в состав Комитета Западного фронта входили и представители рабочих.

** Молодой полковник генерального штаба, который руководил Керенским во всех военных вопросах.

*** Пробыл на Западном фронте два дня и отозван на Северный. Его сменил Каледин.

стр. 97


Не менее хлопот доставляли ему и новые революционные учреждения. В письме Маркова к Керенскому* мы встречаем следующие строки: "Никакая армия по своей сути не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми комитетами, комиссариатами, съездами и т. д. Ответственный перед своей совестью и Вами как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может, и очень хороших душой, но тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди, чуждые военному делу, люди минуты и, главное, не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все доложи, сделай так, как они хотят, а за результаты отвечай начальник. Больно за дело и оскорбительно для каждого из нас иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым твоим шагом... Проще нас всех, кому до сих пор не могут поверить, уволить и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты - вместо штабов и управлений"...

В Минске передо мною прошла длинная вереница лиц, признаться, не оставившая в памяти никаких следов. Гражданское управление прифронтовой полосы вышло совсем из моего ведения, захваченное местными самоопределившимися учреждениями, и напоминало о себе только просьбами вооруженной силы для подавления вспыхнувших в районе фронта беспорядков. Политики - к моему глубокому удовлетворению - не было никакой. "Контрреволюция" явилась лишь однажды в лице В. М. Пуришкевича и его помощника, с нерусскими лицом и фамилией. Пуришкевич убеждал меня в необходимости тайной организации, формально - на основаниях устава, утвержденного еще до революции, "Общества русской государственной карты". На первой же странице устава красовалась разрешительная подпись кого-то из самых одиозных министров внутренних дел. Общество ставило себе действительной целью активную борьбу с анархией, свержение Советов и установление не то военной диктатуры, не то диктаторской власти Временного правительства. Пуришкевич просил содействия для привлечения в состав общества офицеров. Я ответил, что нисколько не сомневаюсь в глубоко патриотических его побуждениях, но что мне с ним не по пути. Он ушел без всякой обиды, пожелав мне успеха, и больше нам не пришлось встретиться никогда. Пуришкевич в 1919 году приехал на Юг, держал вначале "нейтралитет", но к концу года повел сильную кампанию отчасти лично против меня, но более против левой половины "Особого совещания"**, прекратившуюся только с его смертью в Новороссийске от сыпного тифа.

Впрочем, случился еще один маленький "политический эпизод". По поводу избрания Каледина Донским атаманом я послал ему поздравительную телеграмму, на которую получил ответ, шедший подозрительно долго, в таких выражениях: "Сердечно благодарю за память. Пошли Вам Бог успеха. Дон всегда поддержит. Каледин". Эта телеграмма стала известной, почему-то весьма встревожила местную революционную демократию и заставила ее еще более насторожиться.

* * *

Из трех генералов, командовавших армиями, двое находились всецело в руках комитетов; но так как фронты их были пассивными, то временно можно было потерпеть их присутствие.

Наступление готовилось на фронте 10-й армии генерала Киселевского2 в районе Молодечно. Я поехал осмотреть войска и позиции,


* От 15 июля 1917 года.

** Правительство Юга России1 .

стр. 98


познакомиться с начальниками и с частями. Во многих предшествовавших главах приведен синтез всех пережитых впечатлений, разбросаны факты и эпизоды из жизни Западного фронта. Чтобы не повторяться, я остановлюсь лишь на нескольких деталях. Смотрел войска - в строю. Видел части, правда, как исключение, сохранившие почти нормальный, дореволюционный вид как по внешним формам, так и по внутреннему строю - в корпусе сурового и непреклонно отстаивавшего старую дисциплину Довбор-Мусницкого3 ; видел большинство частей - хотя и сохранивших подобие строя и некоторое послушание, но во внутренней жизни своей подобных разворошенному муравейнику: после смотра, обходя ряды и беседуя с солдатами, я был буквально подавлен новым для меня настроением, охватившим их, - бесконечными жалобами, подозрительностью, недоверием, обидами на всех и на все: на отделенного начальника и корпусного командира, на чечевицу и на долгое стояние на фронте, на соседний полк и на Временное правительство за его непримиримое отношение к немцам. Видел, наконец, и такие сцены, которые не забуду до конца своих дней...

В одном из корпусов приказал показать мне худшую часть. Повезли в 703 Сурамский полк. Мы подъехали к огромной толпе безоружных людей, стоявших, сидевших, бродивших на поляне, за деревней. Одетые в рваное тряпье (одежда была продана и пропита), босые, обросшие, нечесанные, немытые, они, казалось, дошли до последней степени физического огрубения. Встретили меня начальник дивизии с трясущейся нижней губой и командир полка с лицом приговоренного к смерти. Никто не скомандовал "смирно", никто из солдат не встал; ближайшие ряды пододвинулись к автомобилям. Первым движением моим было выругать полк и повернуть назад. Но это могли счесть за трусость. И я вошел в толпу.

Пробыл в толпе около часу. Боже мой, что сделалось с людьми, с разумной Божьей тварью, с русским пахарем... Одержимые или бесноватые, с помутневшим разумом, с упрямой, лишенной всякой логики и здравого смысла речью, с истерическими криками, изрыгающие хулу и тяжелые, гнусные ругательства. Мы все говорили, нам отвечали - со злобой и тупым упорством. Помню, что во мне мало-помалу возмущенное чувство старого солдата уходило куда-то на задний план, и становилось только бесконечно жаль этих грязных, темных русских людей, которым слишком мало было дано и мало поэтому с них взыщется. Хотелось, чтобы здесь, на этом поле, были, видели и слышали все происходящее верхи революционной демократии. Хотелось сказать им: "Кто виноват, теперь не время разбирать. Мы, вы, буржуазия, самодержавие - это все равно. Дайте народу грамоту и облик человеческий, а потом социализируйте, национализируйте, коммунизируйте, если... если тогда народ пойдет за вами".

Это был тот самый Сурамский полк, который через несколько дней после моего посещения избил до полусмерти Соколова - редактора приказа N 1, творца нового строя армии, когда тот попробовал от имени Совета рабочих и солдатских депутатов призвать полк к исполнению долга и к участию в наступлении.

Из Сурамского полка я поехал, по настойчивому приглашению особой делегации, на корпусной съезд того же 2-го Кавказского корпуса. Там собрались выборные люди, и поэтому разговоры их были рассудительнее, стремления реальнее: в разных группах делегатов, среди которых замешалась свита, шла беседа о том, что здесь вот главнокомандующий, командующий, корпусной, штабы и все начальства; хорошо бы прикончить их тут же всех разом, вот и конец наступлению...

Знакомство со старшими начальниками также не было утешитель-

стр. 99


ным. Один командир корпуса вел твердо войска, но испытывал сильнейший напор войсковых организаций; другой боялся посещать свои части; третьего я застал в полной прострации и в слезах после какой-то резолюции недоверия: "40 лет службы. Любил солдата, меня любили, а теперь оплевали. Больше служить не могу". Пришлось отпустить его. А тут же, за стеной, молодой генерал, начальник дивизии, вел уже конфиденциальные разговоры с комитетчиками, тотчас же обратившимися ко мне с просьбой, весьма императивной, о назначении молодого генерала командиром корпуса...

Объезд произвел тяжелое впечатление. Все понемногу разваливалось и разбивало надежды. Тем не менее надо было работать. А работы было более чем достаточно. Западный фронт жил теорией и чужим опытом. Он не имел в своем активе ярких побед, которые одни только могут дать веру в правильность метода, не имел большого серьезного опыта прорыва неприятельской оборонительной линии. Много раз приходилось обсуждать совместно с исполнителями общий план и план артиллерийской атаки и устанавливать отправные данные. Особенно трудно обстояло дело с подготовкой самого штурма. Вследствие внутреннего развала частей, всякое передвижение, смена, рытье плацдармов и подступов, перестановки батарей* - все это или совершенно не выполнялось, или достигалось путем невероятных усилий, уговоров, митингов. Всякий малейший предлог был использован для отказа от подготовки к наступлению. Начальникам в силу технического необорудования позиций приходилось совершать огромную и противоестественную работу: не направлять свои части по тактическим соображениям, а эти последние подгонять к качеству начальников, большему или меньшему развалу частей и случайному состоянию лучше или хуже оборудованных участков позиции.

Тем не менее, когда говорят о нашей технической отсталости вообще как об одном из факторов наших военных неуспехов 1917 года, к этому вопросу надо относиться весьма осторожно: несомненно, армия наша отстала; но в 1917 году она была несравненно лучше снабжена материально, богаче артиллерией и боевыми припасами, богаче наконец опытом своим и чужим, чем хотя бы в 1916 году. Техническая отсталость наша - свойство, относительно постоянное, одинаково присущее всем периодам мировой войны до начала революции, значительно ослабевшее к 1917 году, и его отнюдь нельзя бросать на чашу весов при оценке русской революционной армии и ее боевых действий.

Итак, шла Сизифова работа. Командный офицерский состав вложил в нее всю душу, ибо в успехе ее видел последний луч надежды на спасение армии и страны. Все технические трудности были в конце концов преодолимы. Только бы поднять дух.

Приехал Брусилов уговаривать полки. В результате поездки - смена, против моего желания, командующего 10 армией за полторы недели до решительного наступления. С трудом отстоял своего кандидата, доблестного командира 8-го корпуса генерала Ломновского4 , который прибыл в Молодечно лишь за несколько дней до операции. С приездом Брусилова вышло досадное недоразумение: штаб армии ошибочно уведомил войска, что едет Керенский. Невольный подмен вызвал сильное неудовольствие и брожение в войсках; многие части заявили, что их обманывают, и, если сам товарищ Керенский лично не велит им наступать, то они наступать не будут. 2-я Кавказская дивизия послала даже делегацию в Петроград за справкой. С трудом удалось успокоить их обещанием, что товарищ Керенский приедет на днях. Пришлось пригласить военного министра. Керенский приехал с неохо-


* Противодействие пехоты. Артиллерия сохранила почти полную боеспособность до последних дней.

стр. 100


той, уже разочарованный неудачным опытом словесной кампании на Юго- западном фронте. Несколько дней объезжал он войска, говорил, пожинал восторги, иногда испытывал неожиданные реприманды; прервал объезд, будучи приглашен в Петроград 4 июля, вернулся с новым подъемом и новой темой дня, использовав в полной мере "нож, воткнутый в спину революции"*. Но, окончив объезд фронта и вернувшись в Ставку, решительно заявил Брусилову: "Ни в какой успех наступления не верю".

Впрочем, такой же пессимизм Керенский проявил тогда уже и в другом вопросе - грядущих судеб страны. Помню, как в разговоре со мной и двумя, тремя из своих приближенных** он, разбирая этапы в общем ходе русской революции, совершенно убежденно говорил, что террора нам все равно не избегнуть.

Дни шли за днями, а начало наступления все откладывалось. Еще 17 июня я отдал приказ войскам фронта: "Русские армии Юго-западного фронта нанесли сегодня поражение врагу, прорвав его линии. Началась решительная битва, от которой зависит участь русского народа и его свободы. Наши братья на Юго- западном фронте победоносно двигаются вперед, не щадя своей жизни, и ждут от нас скорой помощи. Мы не будем предателями. Скоро услышит враг гром наших пушек. Призываю войска Западного фронта напрячь все силы и скорее подготовиться к наступлению, иначе проклянет нас народ русский, который вверил нам защиту своей свободы, чести и достояния"...

Не знаю, поняли ли всю внутреннюю драму русской армии те, кто читал этот приказ, опубликованный в газетах в полное нарушение элементарных условий скрытности операции. Вся стратегия перевернулась вверх дном. Русский главнокомандующий, бессильный двинуть свои войска в наступление и тем облегчить положение соседнего фронта, хотел, хотя бы ценою обнаружения своих намерений, удержать против себя немецкие дивизии, снимаемые с его фронта и отправляемые против Юго-западного и против союзников.

Немцы откликнулись тотчас же, прислав на фронт прокламацию, в которой говорилось: "Русские солдаты! Ваш главнокомандующий Западным фронтом снова призывает вас к сражениям. Мы знаем об его приказе, знаем также о той лживой вести, будто наши позиции к юго-востоку от Львова прорваны. Не верьте этому. На самом деле тысячи русских трупов лежат перед нашими окопами... Наступление никогда не приблизит мир... Если же вы все-таки последуете зову ваших начальников, подкупленных Англией, то тогда мы будем до тех пор продолжать борьбу, пока вы не будете лежать в земле"... 7 июля наконец раздался гром наших пушек. 9 июля начался штурм, а через три дня я возвращался из 10-й армии в Минск с отчаянием в душе и с явным сознанием полного крушения последней тлевшей еще надежды на ... чудо.

Глава XXXII. Наступление русских армий летом 1917 г. Разгром

Наступление русских армий, предположенное на май, все откладывалось. Первоначально имелась в виду одновременность действий на всех фронтах; потом, считаясь с психологической невозможностью сдвинуть армии с места одновременно, перешли к плану наступления уступами во времени. Но фронты, имевшие значение второстепенное (Западный) или демонстративное (Северный) и которым надлежало начинать операцию раньше, для отвлечения внимания и сил противника от


* Петроградский мятеж 3 - 5 июля.

** Председатель комитета Печерский, комиссар Калинин.

стр. 101


главных направлений (Юго-западный фронт), не были готовы психологически. Тогда Верховное командование решило отказаться от всякой стратегической планомерности и вынуждено было предоставить фронтам начинать операцию по мере готовности, лишь бы, не задерживать ее чрезмерно и тем не давать противнику возможности дальних крупных перебросок.

Даже и такая, упрощенная революцией стратегия могла дать большие результаты в мировом масштабе войны если даже не прямым разгромом восточного фронта, то по крайней мере восстановлением его прежнего грозного значения, потребовав от центральных держав притока туда больших сил, средств, огромного количества боевых припасов, создавая опять вечное беспокойство и совершенно сковывая оперативную свободу Гинденбурга. В результате начало операции определилось следующими датами: 16 июня - на Юго-западном фронте; 7 июля - на Западном; 8 июля - на Северном и 9 июля - на Румынском. Последние три даты почти совпадают с началом крушения (6- 7 июля) Юго-западного фронта.

Как я уже говорил, к июню 1917 г. большинство революционной демократии, хотя и с весьма существенными оговорками, восприняло идею необходимости наступления. Таким образом, в активе своего морального обоснования эта идея имела Временное правительство, командный состав, все офицерство, либеральную демократию, оборонческий блок Советов, комиссаров, почти все высшие войсковые комитеты и много низших. В пассиве - меньшинство революционной демократии в лице большевиков, левых социал- революционеров, группы Чернова, Цедербаума (Мартова) и еще один маленький привесок-демократизацию армии.

У меня нет под рукой боевого расписания русских армий, но, во всяком случае, во всех районах наступления мы обладали превосходством сил и технических средств над противником, и в частности небывалым доселе количеством тяжелой артиллерии. Юго-западному фронту предстояло первому испытать боевые свойства революционной армии.

Между верхним Серетом и Карпатами (Броды - Надворна), на позициях, достигнутых нами после победоносного наступления Брусилова, к осени 1916 г. севернее Днестра располагалась группа генерала Бем-Эрмоли, состоявшая из 4- й австрийской армии генерала Терстянского (на Бускском направлении, вне главного удара), 2-й австрийской армии, непосредственно подчиненной Бем- Эрмоли, - на Злочевском направлении и Южной германской армии графа Ботмера - на Бржезанском*. Южнее Днестра стояла 3-я австрийская армия генерала Кирбаха, составлявшая левое крыло Карпатского фронта эрцгерцога Иосифа. Три последние армии противостояли нашим ударным корпусам. Эти австро-германские войска испытали уже летом и осенью 1916 г. удары русских армий, нанесших им ряд тяжких поражений. С тех пор потрепанные дивизии Ботмера частично заменены были менее уставшими частями с севера; австрийские армии, несколько приведенные в порядок немецким командованием и подкрепленные влитыми в них германскими дивизиями, все же не представляли из себя особенно серьезной силы и, по оценке главной немецкой квартиры, обладали в очень слабой степени активными свойствами.

Со времени занятия немцами Червищенского плацдарма (на Стоходе) главной квартирой Гинденбурга всякие операции были воспрещены в надежде на естественное развитие развала страны и русской армии, которому должна была содействовать немецкая пропаганда. Удельный вес нашей армии оценивался немцами чрезвычайно низко.


* В состав ее входили и 2 турецкие дивизии.

стр. 102


Тем не менее, когда в начале июня обозначилась серьезная возможность нашего наступления, Гинденбург счел необходимым снять с Западного европейского фронта 6 германских дивизий и направил их на усиление группы Бем-Эрмоли: противнику хорошо известны были наши операционные направления...

Главное направление удара армий Юго-западного фронта, под начальством генерала Гутора, намечено было Каменец-Подольск - Львов. Армии были двинуты обоими, берегами Днестра: XI-я генерала Эрдели5 - на Злочев, 7-я генерала Селивачева6 - на Бржезаны и 8-я генерала Корнилова - на Галич. Успех наступления приводил к овладению Львовом, к разрыву связи между фронтами Бем-Эрмоли и эрцгерцога Иосифа и опрокидывал в Карпаты, отрезая от естественных путей сообщения, левое крыло последнего. Прочие армии Юго-западного фронта (1-я и Особая) стояли растянутыми на широком фронте от реки Припяти до Брод, имея задачей активную оборону и демонстрацию.

16 июня на фронте ударных корпусов 7-й и 11-й армий началась артиллерийская канонада еще не слыханного никогда напряжения. После двухдневной непрерывной артиллерийской подготовки, разрушившей сильные укрепления противника, русские полки двинулись в атаку. Между Зборовом и Бржезанами и у последнего пункта, на протяжении нескольких верст, фронт противника был прорван; мы овладели двумя-тремя укрепленными линиями. 19-го атаки повторились на 60-верстном фронте, между верхней Стрыпой и Нараювкой. За два дня тяжелого и славного боя русские войска взяли в плен 300 офицеров и 18 000 солдат, 29 орудий и много другой военной добычи; овладели неприятельскими позициями на многих участках, и проникли в расположение противника на 2 - 5 верст, отбросив его на Злочевском направлении за Малую Стрыпу.

Разнесенное телеграфом по всей России известие о нашей победе вызвало всеобщее ликование и подняло надежды на возрождение былой мощи русской армии. Керенский доносил Временному правительству: "Сегодня великое торжество революции. 18 июня русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление и доказала России и всему миру свою беззаветную преданность революции и любовь к свободе и родине... Русские воины утверждают новую, основанную на чувстве гражданского долга, дисциплину... Сегодняшний день положил предел злостным клеветническим нападкам на организацию русской армии, построенную на демократических началах..." Человек, который сказал это, имел смелость впоследствии оправдываться, что не он разрушал армию, а получил ее организацию как роковое наследие...

После трех дней затишья на фронте 11-й армии возобновился горячий бой по обе стороны ж. д. линии на фронте Баткув-Конюхи. К этому времени начался подход из резерва к угрожаемым участкам германских частей, и бой принял упорный, ожесточенный характер. 11-я армия овладела рядом укрепленных линий, неся, однако, тяжелые потери; местами окопы после горячих схваток переходили из рук в руки; требовалось новое большое напряжение, чтобы сломить упорство усилившегося и оправившегося противника... Этим боем, по существу, закончилась наступательная операция 7-й и 11-й армий. Порыв исчез, началось нудное стояние на позиции, оживлявшееся лишь местными боями, контратаками австро-германцев и артиллерийским огнем "переменного напряжения".

Между тем 23 июня началась подготовка наступления и в армии Корнилова. 25 июня его войска западнее Станиславова прорвали позиции Кирбаха и вышли на линию Иезуполь - Лысец; 26-го после

стр. 103


упорного кровопролитного боя войска Кирбаха, разбитые наголову, повернули, увлекая в своем стремительном бегстве и подоспевшую на помощь германскую дивизию. 27-го правая колонна генерала Черемисова овладела Галичем, перебросив часть сил через Днестр, а 28-го левая колонна, преодолевая упорное сопротивление австро-германцев, взяла с боя Калуш. В последующие два-три дня 8-я армия устраивалась с боями на реке Ломнице и впереди ее.

В этой блестящей операции армия Корнилова, прорвав фронт 3-й австрийской армии на протяжении 30 верст, захватила в плен 150 офицеров, 10 000 солдат и около ста орудий. Выход на Ломницу открывал Корнилову пути на Долину - Стрый и на сообщения армии графа Ботмера. Немецкая главная квартира считала положение главнокомандующего Восточным фронтом критическим.

Генерал Бем-Эрмоли в это время все свои резервы стягивал на Злочевское направление. Туда же двигались и перебрасываемые с Западного европейского фронта германские дивизии. Пришлось, однако, часть резервов перебросить за Днестр, против 8-й русской армии. Они подоспели ко 2 июля, внесли некоторую устойчивость в расстроенные ряды 3-й австрийской армии, и с этого дня на Ломнице начинаются позиционные бои, достигающие иногда большого напряжения, с переменным успехом. Сосредоточение германской ударной группы между верхним Серетом и ж. - д. линией Тарнополь - Злочев закончилось 5 июля.

6-го, после сильной артиллерийской подготовки, эта группа атаковала 11-ю армию, прорвала ее фронт и начала безостановочное движение на Каменец- Подольск, преследуя корпуса 11-й армии, обратившиеся в паническое бегство. Штаб армии, за ним Ставка и печать, презрев перспективу, обрушились на 607- й Млыновский полк, считая его виновником катастрофы. Развращенный, скверный полк самовольно ушел с позиции, открыв фронт. Явление весьма прискорбное, но слишком элементарно было бы считать его даже поводом. Ибо уже 9-го комитеты и комиссары 11-й армии телеграфировали Временному правительству "всю правду о совершившихся событиях": "Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте 11-й армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью, революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии всевозрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу - на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника... На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них - здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части... Положение требует самых крайних мер... Сегодня главнокомандующим, с согласия комиссаров и комитетов, отдан приказ о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду, содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает Россию и революцию".

11-я армия "при огромном превосходстве сил и техники уходила безостановочно"*. 8-го она была уже на Серете, пройдя без задержки сильные укрепленные позиции западнее этой реки, которые служили исходным положением для нашего славного наступления 1916 г[ода]. Бем-Эрмоли, преследуя нас частью сил на Тарнополь, главные силы


* Сводка Ставки.

стр. 104


двинул в южном направлении, между Серетом и Стрыпой, угрожая отрезать пути сообщения 7-й армии, сбросить ее в Днестр и, может быть, затем перехватить пути отхода и 8-й армии. 9 июля австро-германцы достигли уже Микулигіце, в переходе к югу от Тарнополя... Армии генералов Селивачева и Черемисова* попали в очень тяжелое положение: рассчитывать на маневренное противодействие противнику они не могли, и поэтому оставалось форсированными маршами выйти из-под его ударов. В особенности тяжко было 7-й армии, отступавшей под двойным напором: с фронта-корпусов гр. Ботмера, с обнаженного правого фланга (с севера) войск ударной группы Бем-Эрмоли 8-й армии предстояло пройти под напором противника более 140 верст.

10 июля австро-германцы продвинулись на линию Микулинце - Подгайце- Станиславов. 11-го германцы заняли Тарнополь, брошенный без боя 1-м гвардейским корпусом, а на другой день прорвали наши позиции на реке Гнезно и на Серете, южнее Трембовли, развивая свое наступление к востоку и юго- востоку. В тот же день, преследуя 7-ю и 8-ю армии, противник занял линию от Серета (между Трембовлей и Чертковом) на Монастержиско - Тлумач.

12 июля, ввиду полной безнадежности положения, главнокомандующий отдал приказ об отступлении от Серета, и к 21-му армии Юго-западного фронта, очистив всю Галицию и Буковину, отошли к русской государственной границе. Путь их был обозначен пожарами, насилиями, убийствами и грабежами. Но среди них были немногие части, доблестно дравшиеся с врагом и своею грудью, своею жизнью прикрывавшие обезумевшие толпы беглецов. Среди них было и русское офицерство, своими трупами по преимуществу устилавшее поля сражений.

Армии в полном беспорядке отступали. Те самые армии, которые год тому назад в победоносном шествии своем взяли Луцк, Броды, Станиславов, Черновицы... Отступали перед теми самыми австро-германскими армиями, которые год тому назад были разбиты наголову и усеяли беглецами поля Волыни, Галиции, Буковины, оставляя в наших руках сотни тысяч пленных. Мы не забудем никогда, что 7, 8, 9 и 11 армии в Брусиловском наступлении 1916 года взяли 420 тысяч пленных, 600 орудий, 27г тысячи пулеметов и т. д. ... Этого обстоятельства, вероятно, не забудут и наши союзники: они знают хорошо, что Галицийская битва отозвалась громким эхом на Сомме и Горице... Комиссары Савинков и Филоненко телеграфировали Временному правительству: "Выбора не дано: смертная казнь изменникам, смертная казнь тем, кто отказывается жертвовать жизнью за Родину..."

В начале июля, когда обозначился неуспех русского наступления, в главной квартире Гинденбурга решено было предпринять новую большую операцию против Румынского фронта одновременным наступлением 3-й и 7-й австрийских армий через Буковину в Молдавию и правой группы Макензена на нижнем Серете. Целью ставилось овладение Молдавией и Бессарабией. Но еще 11 июля 4-я русская армия генерала Рагозы и румынская - Авереско перешли в наступление между реками Сушицей и Путной против 9-й австрийской армии. Атака их увенчалась успехом: армии овладели укрепленными позициями противника, продвинулись на несколько верст, взяли 2000 пленных и более 60 орудий, но развития операция эта не получила. По условиям театра и направления, эти действия имели скорее характер демонстрации для облегчения положения Юго-западного фронта, и, кроме того, войска 4-й русской армии вскоре утратили наступательный порыв. В течение июля и до 4 августа войска эрцгерцога Иосифа и Макензена вели атаки в направлении Радауцком, Кимполунгском, Окненском и


* Заменил генерала Корнилова, назначенного 7 июля главнокомандующим Юго-западным фронтом.

стр. 105


севернее Фокшан, имели местные успехи, но никаких серьезных результатов не достигли. Хотя русские дивизии неоднократно отказывали в повиновении и иногда бросали позиции во время боя, но все же несколько лучшее общее состояние Румынского фронта - периферии по отношению к Петрограду, наличие более прочных румынских войск и естественные условия театра позволили удержать фронт.

Это обстоятельство, в связи с выяснившейся неустойчивостью австрийских армий, в особенности 3 и 7*, и полным расстройством сообщений группы Бен- Эрмоли и левого крыла эрцгерцога Иосифа, заставили главную квартиру Гинденбурга отложить на неопределенное время операцию, и на всем протяжении Юго-западного фронта наступило затишье; на Румынском же до конца августа шли бои местного значения. Вместе с тем началась переброска германских дивизий от Збруча на север, на Рижское направление. Гинденбург имел целью, не напрягая чрезмерно сил и не расходуя больших резервов, столь нужных на Западно-европейском фронте, наносить нам частные удары и тем давать моральные толчки к ускорению естественного падения русского фронта, на чем основывались все оперативные расчеты и даже сама возможность продолжения центральными державами кампании в 1918 году.

Попытки нашего наступления на прочих фронтах окончились также полной неудачей. 7 июля началась операция у меня на Западном фронте. Подробности изложены в следующей главе. По поводу этой операции Людендорф говорит**: "Из всех атак, направленных против прежнего Восточного фронта (Эйгорна), атаки 9 июля южнее Сморгони, у Крево, были особенно жестоки... Положение в течение нескольких дней представлялось очень тяжелым, пока наши резервы и артиллерийский огонь не восстановили фронта. Русские оставили наши траншеи. Это не были уже русские - прежних дней".

На Северном фронте, в 5-й армии, все окончилось в один день: юго-западнее Двинска "наши части, - говорит сводка, - после сильной артиллерийской подготовки овладели немецкой позицией по обе стороны железной дороги Двинск - Вильно. Вслед за сим целые дивизии без напора со стороны противника самовольно отошли в основные окопы". Сводка отмечала геройское поведение некоторых частей, доблесть офицеров и их огромную убыль. Это событие, ничтожное в стратегическом отношении, представляет, однако, большой бытовой интерес. Дело в том, что 5-й армией командовал генерал Данилов***, пользовавшийся исключительным признанием революционной демократии. По словам комиссара Северного фронта Станкевича, генерал Данилов был "единственным генералом, который, несмотря на революцию, остался полным хозяином в армии, сумев наладить так отношения, что все новые учреждения - и комиссар, и комитеты - не ослабляли, а лишь усиливали его власть... И он умел пользоваться этими силами, с полным самообладанием и уверенностью устраняя все препятствия. В 5-й армии все работало, училось, просвещалось,., так как весь лучший и культурный элемент армии был двинут в дело..."

Таким образом, и полное восприятие революционных учреждений командующим не могло служить гарантией боеспособности его войск.

* * *

Еще 11 июля генерал Корнилов, после назначения главнокомандующим Юго- западного фронта, послал Временному правительству, с копией верховному, командованию, известную свою телеграмму ("Армия


* В Буковине и северных Карпатах.

** "Souvemirs de guerre".

*** Эксперт большевистской делегации при заключении Брест- Литовского мира. В 1920 г. служил в русской армии в Крыму.

стр. 106


обезумевших темных людей бежит"...)*, требуя введения смертной казни; в телеграмме он между прочим писал: "...Я заявляю, что отечество гибнет, а потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах для сохранения и спасения армии и для ее реорганизации на началах строгой дисциплины, дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имеющих право видеть лучшие дни".

Невзирая на своеобразную форму этого обращения идея прекращения наступления была немедленно принята верховным командованием, тем более что фактическая приостановка всех операций явилась независимо от директив, как результат нежелания драться и утраченной способности русской армии к наступательным действиям, так одновременно и вследствие планов германской главной квартиры.

Смертная казнь и военно-революционные суды были введены на фронте. Корнилов отдал приказ расстреливать дезертиров и грабителей, выставляя трупы расстрелянных с соответствующими надписями на дорогах и видных местах; сформировал особые ударные батальоны из юнкеров и добровольцев для борьбы с дезертирством, грабежами и насилиями; наконец, запретил в районе фронта митинги, требуя разгона их силою оружия.

Эти мероприятия, введенные генералом Корниловым самочинно, его мужественное прямое слово, твердый язык, которым он, в нарушение дисциплины, стал говорить с правительством, а больше всего решительные действия - все это чрезвычайно подняло его авторитет в глазах широких кругов либеральной демократии и офицерства; даже революционная демократия армии, оглушенная и подавленная трагическим оборотом событий, в первое время после разгрома увидела в Корнилове последнее средство, единственный выход из создавшегося отчаянного положения. Можно сказать, что день 8 июля** предрешил судьбу Корнилова: в глазах многих он стал народным героем, на него возлагались большие надежды, от него стали ждать спасения страны.

Находясь в Минске и имея очень плохое осведомление о неофициальных взаимоотношениях военного мира, я все же ясно почувствовал, что центр тяжести морального влияния переносится в Бердичев***; Керенский и Брусилов как-то сразу потускнели. В служебном обиходе появился новый, странный способ руководительства: из Бердичева получалось в копии "требование" или уведомление о принятом сильном и ярком решении, а через некоторое время оно повторялось Петроградом или Могилевом, облеченное в форму закона или приказа...

На солдат июльская трагедия произвела, несомненно, несколько отрезвляющее впечатление. Во-первых, появился стыд - слишком гнусно и позорно было все случившееся, чтобы его могла оправдать даже заснувшая совесть и сильно притуплённое нравственное чувство. Я помню, как впоследствии, в ноябре, мне пришлось под чужим именем, переодетым в штатское платье, в качестве бежавшего из Быховского плена, несколько дней провести в солдатской толпе, затопившей все железные дороги. Шли разговоры, воспоминания. И я не слышал ни разу циничного откровенного признания солдатами их участия в июльском предательстве; все находили какие-либо оправдания событиям, главным образом. В чьей-либо "измене" - преимущественно... офицерской; о своей - никто не говорил. Во-вторых, появился страх. Солдаты почувствовали какую-то власть, какой-то авторитет и поэтому несколько присмирели, заняв выжидательное положение. Наконец, прекращение серьезных боевых операций и вечно нервного напряжения


* См. главу XIX.

** Вступление [Корнилова] в должность главнокомандующего Юго-западным фронтом и посылка первого "требования" Временному правительству.

*** Штаб Юго-западного фронта.

стр. 107


вызвало временно реакцию, проявившуюся в некоторой апатии и непротивлении.

Это был второй момент в жизни армии (первый - в начале марта), который, будучи немедленно и надлежаще использован, мог стать поворотным пунктом в истории русской революции. Создавшиеся благоприятные условия для перелома в настроении армии многие поверхностные наблюдатели армейской жизни сочли за совершившийся факт перелома. Так, например, отнеслись к августовскому периоду комиссары Северного и Юго-западного фронтов. Уже 18 июля Гобечио, комиссар последнего фронта, доносил, что "в настроении войск наступает решительный перелом, который дает основание надеяться, что армия выполнит возложенный на нее революцией долг". Для людей, потерявших перспективу, слишком уже разительна была разница между армией - в ее бешеном, паническом бегстве и армией, несколько отдышавшейся и устраивающейся на Збруче...

Но по мере того как замирали последние выстрелы на фронте наступления, люди, ошеломленные грозными событиями, начали мало-помалу приходить в себя. Первым опомнился г. Керенский. Не было уже того ужаса, бьющего по нервам, заставлявшего терять голову, под влиянием которого изданы были первые суровые приказы. Страх перед Советом, опасение потерять окончательно авторитет среди революционной демократии, обида за резкий, оскорбительный тон корниловских обращений и призрак грядущего диктатора тяготели над волей Керенского. Военные законопроекты, которые должны были вернуть власть вождям и силу армии, безнадежно тонули в канцелярской волоките, в пучине личных столкновений, подозрений и антипатий.

Революционная демократия стала вновь в резкую оппозицию к новому курсу, видя в нем посягательство на свободы и угрозу своему бытию. Точно такое же положение заняли войсковые комитеты, ограничением деятельности которых и должны были начаться преобразования. Новый курс получил в глазах этих кругов значение прямой контрреволюции. А солдатская масса вскоре разобралась в новом положении, увидела, что "страшные слова" - только слова, что смертная казнь - только пугало, ибо нет той действительной силы, которая могла бы сломить их своеволие. И страх вновь был потерян. Пронесшаяся гроза не разрядила душной напряженной атмосферы; нависали новые тучи, вот-вот готовые разразиться оглушительным громом.

Глава XXXIII. Совещание в Ставке 16 июля министров и главнокомандующих

После возвращения моего с фронта в Минск, я получил приказание прибыть в Ставку, в Могилев, на совещание, к 16 июля. Керенский предложил Брусилову пригласить по его усмотрению авторитетных военачальников для того, чтобы выяснить действительное состояние фронта, последствия июльского разгрома и направление военной политики будущего. Как оказалось, прибывший по приглашению Брусилова генерал Гурко не был допущен на совещание Керенским; генералу Корнилову послана была Ставкой телеграмма, что ввиду тяжелого положения Юго-западного фронта приезд его не признается возможным и что ему предлагается представить письменные соображения по возбуждаемым на совещании вопросам. Вспомним, что в эти дни, между 14 и 15 июля, шло полное отступление 11-й армии от Серета к Збручу, и всех волновал вопрос, успеет ли 7-я армия перейти нижний Серет, а 8-я - меридиан Залещиков, чтобы выйти из-под удара резавших им пути германских армий.

Положение страны и армии было настолько катастрофическим, что я решил, не считаясь ни с какими условностями подчиненного положе-

стр. 108


ния, развернуть на совещании истинную картину состояния армии во всей ее неприглядной наготе. Явился Верховному главнокомандующему. Брусилов удивил меня: "Антон Иванович, я сознал ясно, что дальше идти некуда. Надо поставить вопрос ребром. Все эти комиссары, комитеты и демократизации губят армию и Россию. Я решил категорически потребовать от них прекращения дезорганизации армии. Надеюсь, вы меня поддержите?" Я ответил, что это вполне совпадает с моими намерениями и что я приехал именно с целью поставить вопрос о дальнейшей судьбе армии самым решительным образом. Должен сознаться, что этот шаг Брусилова примирил меня с ним, и поэтому я исключил мысленно из своей будущей речи все то горькое, что накопилось исподволь против верховного командования.

Ждали мы сбора совещания долго, часа полтора. Потом выяснилось, что произошел маленький инцидент. Министра-председателя не встретили на вокзале ни генерал Брусилов, ни его начальник штаба Лукомский, задержанные срочными оперативными распоряжениями. Керенский долго ждал и нервничал. Наконец, послал своего адъютанта к генералу Брусилову с резким приказанием немедленно прибыть с докладом. Инцидент прошел малозамеченным, но те, кто был близок к политической арене, знают, что на ней играют только люди - со всеми их слабостями и что нередко игра продолжается и за кулисами.

В совещании приняли участие и присутствовали: министр-председатель Керенский, министр иностранных дел Терещенко, Верховный главнокомандующий генерал Брусилов и его начальник штаба генерал Лукомский, генералы Алексеев и Рузский, главнокомандующий Северным фронтом генерал Клембовский, Западным - я, с начальником штаба генералом Марковым, адмирал Максимов, генералы Величко8 , Романовский,9 , комиссар Юго-западного фронта Савинков и два-три молодых человека из свиты г. Керенского.

Генерал Брусилов обратился к присутствующим с краткою речью, которая поразила меня своими слишком общими и неопределенными формами. В сущности, он не сказал ничего. Я рассчитывал, что свое обещание Брусилов исполнит в конце, сделав сводку и заключение. Как оказалось впоследствии, я ошибся - генерал Брусилов более не высказывался. Затем слово было предоставлено мне. Я начал свою речь.

* * *

"С глубоким волнением и в сознании огромной нравственной ответственности я приступаю к своему докладу и прошу меня извинить: я говорил прямо и открыто при самодержавии царском, таким же будет мое слово теперь - при самодержавии революционном.

Вступив в командование фронтом, я застал войска его совершенно развалившимися. Это обстоятельство казалось странным, тем более что ни в донесениях, поступавших в Ставку, ни при приеме мною должности положение не рисовалось в таком безотрадном виде. Дело объясняется просто: пока корпуса имели пассивные задачи, они не проявляли особенно крупных эксцессов. Но когда пришла пора исполнить свой долг, когда был дан приказ о занятии исходного положения для наступления, тогда заговорил шкурный инстинкт, и картина развала раскрылась.

До десяти дивизий не становились в исходное положение. Потребовалась огромная работа начальников всех степеней, просьбы, уговоры, убеждения... Для того, чтобы принять какие-либо решительные меры, нужно было во что бы то ни стало хоть уменьшить число бунтующих войск. Так прошел почти месяц. Часть дивизий, правда, исполнила боевой приказ. Особенно сильно разложился 2-й Кавказский корпус и 169-я пех. дивизия. Многие части потеряли не только нравственно, но

стр. 109


и физически человеческий облик. Я никогда не забуду часа, проведенного в 703- м Сурамском полку. В полках по 8 - 10 самогонных спиртных заводов; пьянство, картеж, буйство, грабежи, иногда убийства...

Я решился на крайнюю меру: увести в тыл 2-й Кавказский корпус (без 51-й пех. дивизии) и его и 169-ю пех. дивизию расформировать, лишившись таким образом в самом начале операции без единого выстрела около 30 тысяч штыков... На корпусный участок кавказцев были двинуты 28-я и 29-я пех. дивизии, считавшиеся лучшими на всем фронте... И что же: 29 дивизия, сделав большой переход к исходному пункту, на другой день почти вся (два с половиной полка) ушла обратно; 28-я дивизия развернула на позиции один полк, да и тот вынес безапелляционное постановление - "не наступать".

Все, что было возможно в отношении нравственного воздействия, было сделано. Приезжал и Верховный главнокомандующий и после своих бесед с комитетами и выборными 2 корпусов вынес впечатление, что "солдаты хороши, а начальники испугались и растерялись"... Это неправда. Начальники в невероятно тяжелой обстановке сделали все, что могли. Но г. Верховный главнокомандующий не знает, что митинг 1-го Сибирского корпуса, где его речь принималась наиболее восторженно, после его отъезда продолжался... Выступали новые ораторы, призывавшие не слушать "старого буржуя" (я извиняюсь, но это правда... Реплика Брусилова - "Пожалуйста"...) и осыпавшие его площадной бранью. Их призывы также встречались громом аплодисментов.

Военного министра, объезжавшего части и вдохновенным словом подымавшего их на подвиг, восторженно приветствовали в 28-й дивизии. А по возвращении в поезд его встретила депутация одного из полков, заявившая, что этот и другой полк через полчаса после: отъезда министра вынесли постановление - "не наступать".

Особенно трогательна была картина в 29-й дивизии, вызвавшая энтузиазм, - вручение коленопреклоненному командиру Потийского пех. полка красного знамени. Устами трех ораторов и страстными криками потийцы клялись "умереть за Родину"... Этот полк в первый же день наступления, не дойдя до наших окопов, в полном составе позорно повернул и ушел за 10 верст от поля боя...

В числе факторов, которые должны были морально поднять войска, но фактически послужили к их вящему разложению, были комиссары и комитеты. Быть может, среди комиссаров и есть черные лебеди, которые, не вмешиваясь не в свое дело, приносят известную пользу. Но самый институт, внося двоевластие, трение, непрошенное и преступное вмешательство, не может не разлагать армии.

Я вынужден дать характеристику комиссаров Западного фронта. Один, быть может, хороший и честный человек - я этого не знаю, - но утопист, совершенно не знающий не только военной жизни, но и жизни вообще. О своей власти необычайно высокого мнения. Требуя от начальника штаба исполнения приказания, заявляет, что он имеет право сместить войскового начальника до командующего армией включительно... Объясняя войскам существо своей власти, определяет ее так: "Как военному министру подчинены все фронты, так я являюсь военным министром для Западного фронта"... Другой - с таким же знанием военной жизни - социал-демократ, стоящий на грани меньшевизма и большевизма. Это известный докладчик военной секции Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, который развал, внесенный в армию декларацией, счел недостаточным и требовал дальнейшей "демократизации": отвода и аттестации начальников, отмены второй половины § 14-го, предоставлявшей право применять оружие против трусов и негодяев, требовал свободы слова не только

стр. 110


"во внеслужебное время", но и на службе. Третий - не русский, по-видимому, с презрением относящийся' к русскому солдату, - подходил к полку обыкновенно с таким градом отборных ругательств, к каким никогда не прибегали начальники при царском режиме. И странно: сознательные и свободные революционные воины принимают это обращение как должное, слушают и исполняют. Комиссар этот, по заявлению начальников, приносит несомненную пользу.

Другое разрушающее начало - комитеты. Я не отрицаю прекрасной работы многих комитетов, всеми силами исполняющих свой долг. В особенности отдельных членов их, которые принесли несомненную пользу, даже геройской смертью своей запечатлели свое служение Родине. Но я утверждаю, что принесенная ими польза ни в малейшей степени не окупит того огромного вреда, который внесло в управление армией многовластие, многоголовие, столкновения, вмешательства и дискредитирование власти. Я мог бы привести сотни постановлений, вносящих дезорганизацию, дискредитирующих власть. Ограничусь лишь более выпуклыми и характерными.

Совершенно определенно и открыто идет захват власти. Орган фронтового комитета в статье председателя требует предоставления комитетам правительственной власти. Армейский комитет 3-й армии в постановлении, поддержанном, к моему удивлению, командующим армией, просит "снабдить армейские комитеты полномочиями военного министра и Центрального комитета солдатских и рабочих депутатов, дающими право действовать от имени Комитета"... При обсуждении знаменитой "декларации", по поводу § 14 мнения во фронтовом комитете разделились. Часть отвергла вторую половину его вовсе, другая требовала добавления: "Членам фронтового комитета предоставляется при тех же обстоятельствах право применять все меры до применения вооруженной силы включительно против тех же лиц и даже самих начальников". Вот куда идет дело!..

В докладе секции Всероссийского съезда читаем требования, чтобы органам солдатских самоуправлений предоставлено было право отвода, аттестации начальников, право участия в управлении армией. И не думайте, что это только теория. Нет. Комитеты захватывают в свои руки все вопросы - боевые, бытовые, административные. И это наряду с полной анархией во внутренней жизни и службе частей, вызванной сплошным неповиновением.

Нравственная подготовка наступления шла своим чередом. Фронтовой комитет 8 июня вынес постановление - "не наступать"; 18 июня перекрасился и высказался за наступление. Комитет 2-й армии 1 июня решил не наступать, 20 июня отменил свое решение. Минский совет рабочих и солдатских депутатов 123 голосами против 79 не разрешал наступать. Все комитеты 169-й пехотной дивизии постановили выразить недоверие Временному правительству и считать наступление "изменой революции" и т. д.

Поход против власти выразился целым рядом смещений старших начальников, в чем в большинстве случаев приняли участие комитеты. Перед самым началом операции должны были уйти командир корпуса, начальник штаба и начальник дивизии важнейшего ударного участка. Подобной участи подверглись, в общем 60 начальников, от командира корпуса до командира полка...

Учесть все то зло, которое внесено было комитетами, трудно. В них. нет своей твердой дисциплины. Вынесенное отрадное постановление большинством голосов - этого мало. Проводят его в жизнь отдельные члены комитета. И большевики, прикрываясь положением члена комитета, не раз безобразно сеяли смуту и бунт. В результате - многоголовие, многовластие; вместо укрепления власти - подрыв. И боевой на-

стр. 111


чальник, опекаемый, контролируемый, возводимый, свергаемый и дискредитируемый со всех сторон, - должен был властно и мужественно вести в бой войска...

Такая нравственная подготовка предшествовала операции. Развертывание не закончено. Но обстановка на Юго-западном фронте требовала немедленной помощи. С моего фронта враг увел туда уже 3- 4 дивизии. Я решил атаковать с теми же войсками, которые остались по виду хотя бы, верными долгу. В течение трех дней наша артиллерия разгромила вражеские окопы, произвела в них невероятные разрушения, нанесла немцам тяжелые потери и расчистила путь своей пехоте. Почти вся первая полоса была прорвана, наши цепи побывали на вражеских батареях. Прорыв обещал разрастись в большую, так долгожданную победу... Но... обращаюсь к выдержкам из описания боя.

"Части 28-й пех. дивизии подошли для занятия исходного положения лишь за 4 часа до атаки, причем из 109-го полка дошло лишь две с половиной роты с 4-мя пулеметами и 30 офицерами; 110-й полк дошел в половинном составе; два батальона 114-го полка, занявших щели, отказались от наступления; в 112-м полку солдаты целыми десятками уходили в тыл. Части 28-й дивизии были встречены сильным артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем и залегли у своей проволоки, будучи не в силах продвинуться вперед; только некоторым частям штурмовиков и охотников Волжского полка со взводом офицеров удалось захватить первую линию, но вследствие сильного огня им удержаться не удалось, и к середине дня части 29-й дивизии вернулись в исходное положение, понеся значительные потери, особенно в офицерском составе. На участке 52-й дивизии атака началась в 7 часов 5 минут. 202-й Горийский и 204-й Ардагано-Михайловский полки, а также две роты сухумцев, штурмовая рота сухумцев и штурмовая рота Потийского полка быстрым натиском прорвались через две линии окопов, перекололи штыками их защитников и в 7 часов 30 мин. стали штурмовать 3-ю линию.

Прорыв был настолько стремителен и неожидан, что противник не успел открыть своевременно заградительного огня. Следовавший за передовыми полками 201-й Потийский полк, подойдя к первой линии наших окопов, отказался идти далее и, таким образом, прорвавшиеся части не могли быть своевременно поддержаны. Двигавшиеся вслед за потийцами части 134-й дивизии, вследствие скопления в окопах потийцев, а также вследствие сильного артиллерийского огня противника, задачи своей не выполнили и частью рассыпались, частью залегли в наших щелях. Не видя поддержки сзади и с флангов, горийцы и ардаганцы пришли в смущение, и некоторые роты, потерявшие убитыми офицеров, начали медленно отходить, а за ними все остальные, однако, без особого давления со стороны немцев, которые только при отходе наших частей открыли по ним сильный артиллерийский и пулеметный огонь... Части 29-й дивизии не успели своевременно занять исходное положение, так как солдаты, вследствие изменившегося настроения, шли неохотно вперед. За четверть часа до назначенного начала атаки правофланговый 114-й полк отказался наступать; пришлось двинуть на его место Эриванский полк из корпусного резерва. По невыясненным еще причинам 116-й и 113-й полки также своевременно не двинулись"...

"После неудачи утечка солдат стала все возрастать и к наступлению темноты достигла огромных размеров. Солдаты, усталые, изнервничавшиеся, не привыкшие к боям и грохоту орудий после стольких месяцев затишья, бездеятельности, братания и митингов, толпами покидали окопы, бросая пулеметы, оружие и уходили в тыл"... "Трусость и недисциплинированность некоторых частей дошла до того, что

стр. 112


начальствующие лица вынуждены были просить нашу артиллерию не стрелять, так как стрельба своих орудий вызывала панику среди солдат*..."

Вот другое описание - командира корпуса, принявшего его накануне операции и поэтому совершенно объективного в оценке подготовки ее. "...Все для успешного выполнения наступления было налицо: обстоятельно разработанный план; могущественная, хорошо работавшая артиллерия; благоприятная погода, не позволявшая немцам использовать свое превосходство в авиационных средствах; перевес наш в силах, своевременно поданные резервы, обилие огнестрельных припасов, скажу еще - удачно выбранный участок для наступления, позволявший укрыто и близко от окопов расположить большое количество артиллерии, имевший, благодаря сильно волнистому его характеру, много скрытых подступов к фронту, незначительное расстояние между нашей линией и линией противника и, наконец, отсутствие естественных препятствий между линиями, которые требовали бы их форсирования под огнем противника. Кроме того, обработка солдат комитетами, начальством и военным министром Керенским, которая в конечном итоге сдвинула на самый трудный первый шаг".

"Успех, крупный успех, был достигнут, да еще со сравнительно незначительными потерями с нашей стороны. Прорваны и заняты три линии укреплений; впереди оставались лишь отдельные оборонительные узлы, и бой мог скоро принять полевой характер; подавлена неприятельская артиллерия, взято в плен свыше 1400 германцев и захвачено много пулеметов и всякой добычи. Кроме того, врагу нанесены крупные потери убитыми и ранеными от артиллерийского огня, и можно с уверенностью сказать, что стоявшие против корпуса части временно выведены были из строя".

"Всего на фронте корпуса редким огнем стреляло 3 - 4 неприятельские батареи и изредка 3 - 4 пулемета. Ружейные выстрелы были одиночные"... Но пришла ночь... "Тотчас стали поступать ко мне тревожные заявления начальников боевых участков о массовом, толпами и целыми ротами, самовольном уходе солдат с неатакованной первой линии. Некоторые из них доносили, что в полках боевая линия занята лишь командиром полка со своим штабом и несколькими солдатами"... Операция была окончательно и безнадежно сорвана. "...Пережив таким образом в один и тот же день и радость победы, достигнутой при условиях неблагоприятного боевого настроения солдат, и весь ужас добровольного лишения себя солдатской массой плодов этой победы, нужной Родине, как вода и воздух, я понял, что мы, начальники, бессильны изменить стихийную психологию солдатской массы, и горько, и долго рыдал"**...

Эта бесславная операция тем не менее повлекла серьезные потери, которые теперь, когда каждый день возвращаются толпы беглецов, установить трудно. Через головные эвакуационные пункты прошло до 20 тысяч раненых. Я пока воздержусь от заключения по этому поводу, но процентное отношение рода ранения показательно: 10% тяжело раненных, 30% в пальцы и кисть руки, 40% прочих легко раненных, с которых повязок на пунктах не снимали (вероятно, много симулянтов), и 20% контуженных и больных.

Так кончилась операция. Никогда еще мне не приходилось драться при таком перевесе в числе штыков и материальных средств. Никогда еще обстановка не сулила таких, блестящих перспектив. На 19-верстном фронте у меня было 184 батальона против 20 вражеских; 900 орудий против 300 немецких; 138 моих батальонов введены были


* Выдержки из описания боя штабом 20-го корпуса.

** Выдержки из описания боя 1-го Сибирского корпуса.

стр. 113


в бой против перволинейных 17 немецких. И все пошло прахом. Из ряда донесений начальников можно заключить, что настроение войск, непосредственно после операции, такое же неопределенное, как было.

Третьего дня я собрал командующих армиями и задал им вопрос: "Могут ли их армии противостоять серьезному (с подвозом резервов) наступлению немцев?" Получил ответ: "Нет". "Могут ли армии выдержать организованное наступление немцев теми силами, которые перед нами в данное время?" Два командующих армиями ответили неопределенно, условно. Командующий 10-й армией - положительно. Общий голос: "У нас нет пехоты"... Я скажу более: у нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее.

Новые законы правительства, выводящие армию на надлежащий путь, еще не проникли в толщу ее и трудно сказать поэтому, какое они произвели впечатление. Ясно, однако, что одни репрессии не в силах вывести армию из того тупика, в который она попала.

Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики - лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма. Развалило армию военное законодательство последних 4 месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования. Вначале это делалось под гнетом Совета солдатских и рабочих депутатов - учреждения в первой стадии своего существования явно анархического. Потом обратилось в роковую ошибочную систему.

Вскоре после своего нового назначения военный министр сказал мне: "Революционизирование страны и армии окончено. Теперь должна идти лишь созидательная работа...". Я позволил себе доложить: "Окончено, но несколько поздно"... Генерал Брусилов прервал меня: "Будьте добры, Антон Иванович, сократить ваш доклад, иначе слишком затянется совещание". Я понял, что дело не в пространности доклада, а в его рискованной сущности, и ответил: "Я считаю, что поднятый вопрос - колоссальной важности. Поэтому прошу дать мне возможность высказаться полностью, иначе я буду вынужден прекратить вовсе доклад". Наступившее молчание я счел за разрешение и продолжал: "Объявлена декларация прав военнослужащих. Все до одного военные начальники заявили, что в ней - гибель армии. Бывший Верховный главнокомандующий, генерал Алексеев, телеграфировал, что декларация - "последний гвоздь, вбиваемый в гроб, уготованный для русской армии"... Бывший главнокомандующий Юго-западным фронтом, генерал Брусилов, здесь, в Могилеве, в совете главнокомандующих, заявил, что еще можно спасти армию и даже двинуть ее в наступление, но лишь при условии - не издавать декларации. Но нас никто не слушал.

Параграфом 3-м разрешено свободно и открыто высказывать политические, религиозные, социальные и прочие взгляды. Хлынула в армию политика. Солдаты расформированной 2-й Кавказской грен, дивизии искренне недоумевали: "За что? Разрешили говорить где хочешь и что хочешь, а теперь разгоняют"... Не думайте, что такое распространительное толкование "свобод" присуще лишь темной массе. Когда 169-я пех. дивизия нравственно развалилась, а все комитеты ее в крайне резкой форме выразили недоверие Временному правительству и категорический отказ наступать, я приказал расформировать ее. Но встретил неожиданное осложнение: комиссары нашли, что юридически здесь нет состава преступления, что на словах и на бумаге все можно. Нужно, чтобы было налицо фактическое неисполнение боевого приказа.

Параграфом 6-м установлено, чтобы все без исключения печатные

стр. 114


произведения доходили до адресата... Хлынула в армию волна разбойничьей (большевистской) и пораженческой литературы. Чем стала питаться наша армия, и, по-видимому, за счет казенной субсидии и народных денег, это видно из отчета "Московского военного бюро", которое одно снабдило фронт литературой в таких размерах: с 24 марта по 1 мая выброшено 7972 экз. "Правды", 2000 экз. "Солдатской Правды", 30375 экз. "Социал-демократа" и т. д. С первого мая по 11 июня - 61525 экз. "Солдатской Правды", 32711 экз. "Социал-демократа", 6999 экз. "Правды" и т. д. Того же направления литература была выброшена в деревню "через солдат"*.

Параграфом 14-м установлено, что никого из военнослужащих нельзя наказывать без суда. Конечно, эта "свобода" коснулась лишь солдат, так как офицеров продолжали жестоко карать высшей мерой - изгнанием. Что же вышло? Главное военно-судное управление, не уведомив даже Ставку, ввиду предстоящей демократизации судов, предложило им приостановить свою деятельность, за исключением дел исключительной важности, как, например, измена. Начальников лишили дисциплинарной власти. Дисциплинарные суды частью бездействовали, частью бойкотировались (не выбирались). Правосудие вконец было изъято из армии. Этот бойкот дисциплинарных судов и поступившее донесение о нежелании одной части выбирать присяжных весьма показательны. Законодатель может столкнуться с таким же явлением и в отношении новых военно-революционных судов. И в этих частях присяжных необходимо будет заменить назначенными членами.

В результате целого ряда законодательных мер упразднена власть и дисциплина, оплеван офицерский состав, которому ясно выражено недоверие и неуважение. Высшие военачальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются, как домашняя прислуга. В одной из своих речей на Северном фронте военный министр, подчеркивая свою власть, обмолвился знаменательной фразой: "Я могу в 24 часа разогнать весь высший командный состав, и армия мне ничего не скажет".

В речах, обращенных к войскам Западного фронта, говорилось: "В царской армии вас гнали в бой кнутами, пулеметами... Царские начальники водили вас на убой, теперь драгоценна каждая капля вашей крови"... Я, главнокомандующий, стоял у пьедестала, воздвигнутого для военного министра, и сердце мое больно сжималось. Совесть моя говорила: "Это неправда! Мои железные стрелки, будучи в составе всего лишь восьми батальонов, потом двенадцати, взяли более 60 тысяч пленных, 43 орудия... и я никогда не гнал их в бой пулеметами. Я не водил на убой войска под Мёзоляббрчем, Лутовиско, Луцком, Чарторийском. Эти имена хорошо известны бывшему главнокомандующему Юго-западным фронтом".

Но все можно простить, все можно перенести, если бы это нужно было для победы, если бы это могло воодушевить войска и поднять их к наступлению... Я позволю себе одну параллель. К нам на фронт, в 703-й Сурамский полк, приехал Соколов с другими петроградскими делегатами. Приехал с благородной целью бороться с тьмой невежества и моральным разложением, особенно проявившимся в этом полку. Его нещадно избили. Мы все отнеслись с негодованием к дикой толпе негодяев. Все всполошились. Всякого ранга комитеты вынесли ряд осуждающих постановлений. Военный министр в грозных речах, в приказах осудил позорное поведение сурамцев, послал сочувственную телеграмму Соколову.

Другая картина... Я помню хорошо январь 1915 года, под Лутовиско. В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой, полковник Носков, рядом с моими стрелками, под жестоким огнем вел


* Отчет в газете "Фронт" N 25.

стр. 115


свой полк в атаку на отвесные неприступные скаты высоты 804... Тогда смерть пощадила его. И вот теперь пришли две роты, вызвали генерала Носкова, окружили его, убили и ушли. Я спрашиваю господина военного министра: обрушился ли он всей силой своего пламенного красноречия, обрушился ли он всей силой гнева и тяжестью власти на негодных убийц, послал ли он сочувственную телеграмму несчастной семье павшего героя?

И когда у нас отняли всякую власть, всякий авторитет, когда обездушили, обескровили понятие "начальник", вновь хлестнули нас больно телеграммой из Ставки: "Начальников, которые будут проявлять слабость перед применением оружия, смещать и предавать суду"... Нет, господа! Тех, которые в бескорыстном служении Родине полагают за нее жизнь, вы этим не испугаете! В конечном результате старшие начальники разделились на три категории: одни, невзирая на тяжкие условия жизни и службы, скрепя сердце до конца дней своих исполняют честно свой долг; другие опустили руки и поплыли по течению; а третьи неистово машут красным флагом и по привычке, унаследованной со времен татарского ига, ползают на брюхе перед новыми богами революции так же, как ползали перед царями.

Офицерский состав... мне страшно тяжело говорить об этом кошмарном вопросе. Я буду краток. Соколов, окунувшийся в войсковую жизнь, сказал: "Я не мог и представить себе, какие мученики ваши офицеры... Я преклоняюсь перед ними". Да! В самые мрачные времена царского самодержавия опричники и жандармы не подвергали таким нравственным пыткам, такому издевательству тех, кто считался преступниками, как теперь офицеры, гибнущие за Родину, подвергаются со стороны темной массы, руководимой отбросами революции. Их оскорбляют на каждом шагу. Их бьют. Да, да, бьют. Но они не придут к вам с жалобой. Им стыдно, смертельно стыдно. И одиноко, в углу землянки, не один из них в слезах переживает свое горе...

Неудивительно, что многие офицеры единственным выходом из своего положения считают смерть в бою. Каким эпическим спокойствием и скрытым трагизмом звучат слова боевой реляции: "Тщетно офицеры, следовавшие впереди, пытались поднять людей. В это время на редуте N 3 появился белый флаг. Тогда 15 офицеров с небольшой кучкой солдат двинулись одни вперед. Судьба их неизвестна - они не вернулись"*... Мир праху храбрых! И да падет кровь их на головы вольных и невольных палачей.

Армия развалилась. Необходимы героические меры, чтобы вывести ее на истинный путь: 1) Сознание своей ошибки и вины Временным правительством, не понявшим и не оценившим благородного и искреннего порыва офицерства, радостно принявшего весть о перевороте и отдающего несчетное число жизней за Родину. 2) Петрограду, совершенно чуждому армии, не знающему ее быта, жизни и исторических основ ее существования, прекратить всякое военное законодательство. Полная мощь Верховному главнокомандующему, ответственному лишь перед Временным правительством. 3) Изъять политику из армии. 4) Отменить "декларацию" в основной ее части. Упразднить комиссаров и комитеты, постепенно изменяя функции последних**. 5) Вернуть власть начальникам. Восстановить дисциплину и внешние формы порядка и приличия. 6) Делать назначения на высшие должности не только по признакам молодости и решимости, но, вместе с тем, по боевому и служебному опыту. 7) Создать в резерве начальников отборные, законопослушные части трех родов оружия как опору против военного бунта и ужасов предстоящей демобилизации. 8) Ввести военно-револю-


* Описание 38-го корпуса.

** Разъяснение, данное во время речи военного министра.

стр. 116


ционные суды и смертную казнь для тыла - войск и гражданских лиц, совершающих тождественные преступления.

Если вы спросите меня, дадут ли все эти меры благотворные результаты, я отвечу откровенно: "Да, но далеко не скоро. Разрушить армию легко, для возрождения нужно время. Но по крайней мере они дадут основание, опору для создания сильной и могучей армии. Невзирая на развал армии, необходима дальнейшая борьба, как бы тяжела она ни была. Хотя бы даже с отступлением к далеким рубежам. Пусть союзники не рассчитывают на скорую помощь нашу наступлением. Но и обороняясь и отступая, мы отвлекаем на себя огромные вражеские силы, которые, будучи свободны и повернуты на Запад, раздавили бы сначала союзников, потом добили бы нас. На этом новом крестном пути русский народ и русскую армию ожидает, быть может, много крови, лишений и бедствий. Но в конце его - светлое будущее. Есть другой путь - предательства. Он дал бы временное облегчение истерзанной стране нашей... Но проклятие предательства не даст счастья. В конце этого пути политическое, моральное и экономическое рабство.

Судьба страны зависит от ее армии. И я, в лице присутствующих здесь министров, обращаюсь к Временному правительству: Ведите русскую жизнь к правде и свету, - под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых - не бойтесь! - стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед. Но вы, вы втоптали наши знамена в грязь. Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними. ...Если в вас есть совесть!"

* * *

Я кончил. Керенский встал, пожал мою руку и сказал: "Благодарю вас, генерал, за ваше смелое, искреннее слово". Впоследствии в своих показаниях верховной следственной комиссии* Керенский объяснял это свое движение тем, что одобрение относилось не к содержанию речи, а к проявленной мной решимости и что он хотел лишь подчеркнуть свое уважение ко всякому независимому взгляду, хотя бы и совершенно не совпадающему с правительственным. По существу же - по словам Керенского - "генерал Деникин впервые начертал программу реванша - эту музыку будущего военной реакции". В этих словах глубокое заблуждение. Мы вовсе не забыли галицийского отступления 1915 г. и причин, его вызвавших, но вместе с тем мы не могли простить Калуша и Тарнополя 1917 г. И наш долг, право и нравственная обязанность были не желать ни того, ни другого.

После меня говорил генерал Клембовский. Я выходил и слышал только конец его речи. Он очень сдержанно, но приблизительно в таком же виде, как и я, очертил положение своего фронта и пришел к выводу, который мог быть продиктован только разве полной безнадежностью: упразднить единоначалие и поставить во главе фронта своеобразный триумвират из главнокомандующего, комиссара и выборного солдата....

Генерал Алексеев был нездоров, говорил кратко, охарактеризовав положение тыла и состояние запасных войск и гарнизонов, и подтвердил ряд высказанных мною положений.

Генерал Рузский, давно уже лечившийся на Кавказе и поэтому отставший от жизни армии, анализировал положение на основании прослушанных речей и привел ряд исторических и бытовых сопоставле-


* По делу Корнилова.

стр. 117


ний старой армии с новой революционной настолько горячо и резко, что дал повод Керенскому в его ответной речи обвинить Рузского в призыве к восстановлению... царского самодержавия. Не могли понять новые люди глубокой боли за армию старого солдата. Керенский, вероятно, не знал, что Рузского не признавали и, в свою очередь, страстно обвиняли правые круги как раз в обратном направлении - за ту роль, которую он сыграл в отречении императора...

Была прочтена корниловская телеграмма, в которой указывалось на необходимость: введения смертной казни в тылу, главным образом, для обуздания распущенных банд запасных; восстановления дисциплинарной власти начальников; ограничения круга деятельности войсковых комитетов и установления их ответственности; воспрещения митингов, противогосударственной пропаганды и въезда на театр войны всяких делегаций и агитаторов. Все это было, в той или другой форме, и у меня и получило общее наименование "военной реакции". Но у Корнилова появились предложения и другого рода: усиление комиссариата путем введения института комиссаров в корпуса и предоставления им права конфирмации приговоров военно- революционных судов, а, главное, генеральная чистка командного состава. Эти последние предложения произвели на Керенского впечатление "большей широты и глубины взглядов", чем те, которые исходили из "старых, мудрых голов", опьяненных, по его мнению, "вином ненависти"*... Произошло очевидное недоразумение: корниловская "чистка" должна была коснуться вовсе не людей крепких военных традиций (качество это ошибочно отождествлялось с монархической реакцией), а наемников революции - людей без убеждений, без воли и без способности брать на себя ответственность.

Говорил и от своего имени комиссар Юго-Западного фронта Савинков. Соглашаясь с нарисованной нами общей картиной состояния фронта, он указывал, что не вина революционной демократии, если после старого режима осталась солдатская масса, которая не верит своему командному составу, что среди последнего не все обстоит благополучно и в военном, и в политическом отношениях и что главная цель новых революционных учреждений (комиссары, кроме того - "глаза и уши Временного правительства") восстановить нормальные отношения между двумя составными элементами армии.

Закончилось заседание речью Керенского. Он оправдывался, указывал на неизбежность и стихийность "демократизации" армии, обвинял нас, видевших, по его словам, источник июльского поражения исключительно в революции и ее влиянии на русского солдата, жестоко обвинял старый режим и в конце концов не дал нам никаких отправных точек для дальнейшей совместной работы.

Все участники совещания разошлись с тяжелым чувством взаимного непонимания. И я - с не меньшим. Но в душе осталось - увы, оказавшееся ошибочным - сознание, что голос наш все-таки услышан. Мои надежды подкрепило письмо Корнилова, полученное вскоре после его назначения Верховным главнокомандующим. "С искренним и глубоким удовольствием я прочел ваш доклад, сделанный на совещании в Ставке 16 июля. Под таким докладом я подписываюсь обеими руками, низко вам за него кланяюсь и восхищаюсь вашей твердостью и мужеством. Твердо верю, что с Божьей помощью нам удастся довести (до конца) дело воссоздания родной армии и восстановить ее боеспособность". Судьба жестоко посмеялась над нашей верой...

(Продолжение следует)


* "Прелюдия большевизма".

стр. 118


ПРИМЕЧАНИЯ

1 "Особое совещание" - "правительство" белогвардейского режима, установленного Деникиным на Северном Кавказе, Дону и Украине. Создано 31 августа 1918 г. в Екатеринодаре (с августа 1919 г. находилось в Ростове-на- Дону) как "высший орган гражданского управления" при верховном руководителе Добровольческой армии генерале М. В. Алексееве (до начала октября 1918 г. - его председатель), затем трансформировалось в совещательный орган при главнокомандующем Вооруженными силами Юга России (ВСЮР) генерале Деникине. В состав "Особого совещания" входили, кроме упомянутых, генералы А. М. Драгомиров, А. С. Лукомский (они последовательно были его председателями в период с октября 1918 по сентябрь 1919 г.), И. П. Романовский, вице-адмирал А. М. Герасимов, генералы А. С. Санников, Г. И. Картаци, Н. М. Тихменев, бывший царский министр С. Д. Сазонов, монархисты А. А. Нератов, Н. Н. Чебышев, В. П. Носович, кадет К. Н. Соколов и другие. "Особое совещание" осуществляло на практике политику военной диктатуры. 30 декабря 1919 г. упразднено Деникиным и заменено "правительством при главнокомандующем ВСЮР" во главе с Лукомским (Новороссийск), а в марте 1920 г. - созданным Деникиным там же "Южнорусским правительством".

2 Киселевский Н. М. -командующий 10-й армией Западного фронта с 8(21) апреля по 4(17) июля 1917 года.

3 Довбор-Мусницкий Юзеф (Иосиф Романович) (1867 - 1937) - генерал- лейтенант (1917). В годы первой мировой войны, с августа 1917 г., командовал сформированным в Белоруссии 1-м Польским корпусом легионеров. В январе 1918 г. поднял мятеж против Советской власти. В конце этого года принял польское подданство. До начала 1919 г. - главнокомандующий великопольской армией. В 1920 г. вышел в отставку.

4 Ломновский П. Н. - генерал-лейтенант, командующий 8-м корпусом, после снятия Верховным главнокомандующим Брусиловым Киселевского - командующий 10-й армией (4(17) июля - 31 июля (13 августа) 1917), затем до 5(18) августа временно исполнял обязанности главнокомандующего Западным фронтом.

6 Эрдели И. Г. - генерал, командующий 11-й армией Юго-Западного фронта с 4(17) июня по 9(22) июля 1917 года.

6 Селивачев В. И. - генерал, командующий 7-й армией Юго-Западного фронта с 26 июня (9 июля) по 9(22) сентября 1917 года.

7 В действительности военным экспертом при заключении Брестского мира был генерал от инфантерии Н. А. Данилов (1867 - 1934). Во время первой мировой войны он был главным начальником снабжения армий Северо- Западного фронта (1914 - 1915 гг.), командиром корпуса (1916 - 1917 гг.), командующим 2-й армией Западного фронта (1917 г.). В феврале 1918 г. добровольно вступил в Красную Армию. В дальнейшем находился на преподавательской работе в военных академиях, профессор. С 1931 г. - инспектор штаба РККА. С 1933 г. в отставке. В русской армии в Крыму, видимо, служил генерал Ю. Н. Данилов - командующий 5-й армией Северного фронта с 29 апреля (12 мая) по 9(22) сентября 1917 г. (назначен после генерала А. М. Драгомирова).

8 Величко К. И. (1856 - 1927) - инженер-генерал (1916). В годы первой мировой войны - начальник инженеров Юго-Западного фронта. Предложил новую форму инженерного оборудования местности для наступления - "инженерные плацдармы", испытанные при подготовке брусиловского прорыва. В 1917 г. - полевой инспектор инженерной части при Ставке Верховного главнокомандующего (высшая инженерная должность в армии). В ноябре 1917 г. перешел на сторону Советской власти. В феврале 1918 г. добровольно вступил в Красную Армию, руководил инженерной обороной Петрограда, с марта - председатель коллегии по инженерной обороне государства при Главном, инженерно-техническом управлении РККА; преподавал инженерное дело в Военной академии РККА. С января 1919 г. - член инженерного комитета Главного военно-инженерного управления, с 1923 г. - профессор фортификации в Военно-инженерной академии.

9 Романовский И. П. - генерал-майор, начальник штаба Добровольческой армии (с февраля 1918 по 8 января 1919 г.), член "Особого совещания".

В примечании 9 к "Очеркам русской смуты" генерала А. И. Деникина ("Вопросы истории", 1990, N 4) ошибочно помещены сведения о генерале К. В. Сахарове. В действительности командующим Румынским фронтом с 12(23) декабря 1916 по 1(14).апреля 1917 г. был генерал В. В. Сахаров, которого сменил на этом посту генерал Д. Г. Щербачев (с 11(24) апреля 1917 по 25 марта 1918 г.).


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/История-и-судьбы-ОЧЕРКИ-РУССКОЙ-СМУТЫ-2015-11-15-1

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

German IvanovКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Ivanov

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

А. И. ДЕНИКИН, История и судьбы. ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 15.11.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/История-и-судьбы-ОЧЕРКИ-РУССКОЙ-СМУТЫ-2015-11-15-1 (дата обращения: 28.03.2024).

Автор(ы) публикации - А. И. ДЕНИКИН:

А. И. ДЕНИКИН → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
German Ivanov
Moscow, Россия
738 просмотров рейтинг
15.11.2015 (3057 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
9 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
История и судьбы. ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android