Libmonster ID: RU-8388
Автор(ы) публикации: М. АРТАМОНОВ

П. Н. ТРЕТЬЯКОВ "Восточно-славянские племена". Изд. Академии наук СССР. М. -Л. 1948.

Советская наука располагает в настоящее время некоторыми положениями, исходя из которых она успешно критикует старые, упрочившиеся в буржуазной науке представления об этногенезе вообще и о происхождении славян в частности. Эти положения могут составить теоретическую основу подлинной истории славянства, но последняя ещё весьма далека от реализации, посредством которой только и возможно доказать правильность теории. Ряд важнейших моментов в славянском этногенезе остаётся не выясненным прежде всего из-за отсутствия необходимых фактических данных. Книга П. Н. Третьякова является попыткой отразить современное состояние изучения восточно-славянского этногенеза. Однако она вызывает множество сомнений в реальности картины происхождения и древней истории восточных славян, которую рисует автор. П. Н. Третьяков, правда, предупреждает, что "эта картина в значительной мере является отражением (его) личных представлений" (стр. 4), но это ясно и без оговорок. Нельзя согласиться с утверждением автора, что "установившейся точки зрения на вопросы происхождения и древнейшей истории славянства ещё не имеется" (там же). Точка зрения есть, т. е., как правильно отмечает автор, есть и сюжет и схема построения, но полной картины пока нет.

Основное положение советской науки в вопросах этногенеза заключается в признании историчности этноса. Любое этническое образование не есть нечто данное от природы и остающееся в своих основных признаках всегда себе равным, - оно возникает, развивается и исчезает. Современные народы отнюдь не изначальны, они являются сравнительно поздними образованиями, причём в процессе их возникновения сплавились многочисленные и различные более ранние этнические элементы. Это не механическая смесь, а именно сплав, представляющий новое качество, коренным образом отличающийся от своих составных частей. С этой точки зрения невозможно искать славян в древнейшие эпохи существования человечества. С другой стороны, очень важно установить момент их появления и выяснить, из каких более ранних компонентов они образовались, Не менее существенно проследить и самый процесс этого образования, особенно условия, которые его вызвали.

Ясно, что единственной наукой, которая может поставить перед собой такие задачи, является археология. Только она в состоянии исследовать этот конкретно-исторический, т. е. протекавший в определённых условиях места и времени, процесс. Ни одна другая наука, имеющая дело с этническими признаками - ни лингвистика, ни этнография, ни антропология, - не в состоянии определить сколько-нибудь точно время и место тех явлений, какие они фиксируют и располагают в определённом порядке. Ещё меньше в состоянии сделать это собственно история, поскольку процессы становления этнических образований уходят за рамки письменности. Однако в отношении археологии неизбежно встаёт вопрос, насколько она компетентна в разрешении проблемы этногенеза, - иначе говоря, располагает ли она достаточными возможностями для установления древних этнических образований. Археология, как известно, имеет дело с "культурами". Это - единицы её классификации. И, конечно, остаётся известный риск при отождествлении археологической культуры с этническим образованиям. Риск этот, собственно, вытекает не из возможности несоответствия "этноса" и "культуры", а из недостаточности признаков, на основании которых археология подчас вынуждена конструировать свои культуры. С этим, конечно, надлежит считаться, но из этого никак не следует, что методы археологии не приложимы к решению вопросов этногенеза. Такое мнение представляет собой не что иное, как чрезмерный скептицизм, вредящий успехам науки. Значение археологии в вопросах этнической истории можно считать ныне признанным, и тот факт, что археолог, каким является П. Н. Третьяков, берётся за рассмотрение вопроса о происхождении славян, в настоящее время никого не может удивить. Наоборот, опыты разрешения этого и подобных вопросов без учёта археологических данных вызывают и должны вызывать недоверие.

П. Н. Третьяков ограничивает свою тему вопросом о происхождении и древнейшей истории восточных славян, но при этом ему неизбежно приходится касаться некоторых моментов общеславянского значения. Следствием такого ограничения является ряд неясностей, которые он старается обойти. Начинает П. Н. Третьяков, во всяком случае, издалека - со времён неолита. В эти отдалённые времена, говорит он, население Восточной Европы распадалось на три обширных массива первобытных племён, более или менее соответствующих трём основным ландшафтным зонам страны: в северных лесах обитали охотничье-рыболовческие племена, по речным долинам и морскому побережью в степях жили также охотники-рыболовы, которые, однако, в силу совершенно различных условий обитания и хозяйствования и своих связей со странами юга резко отличались от населения лесов. Третью область составляла "Центральная Европа, включающая в свои границы Среднее Поднепровье и бассейны Вислы на востоке,


От редакции. Публикуя настоящую статью, а также отчёт об обсуждении книги П. Н. Третьякова (см. отдел хроники), редакция отмечает наличие среди советских учёных серьёзных разногласий по основным вопросам происхождения восточно-славянских племён и считает необходимым широкое научное обсуждение этих вопросов.

стр. 97

поречье Дуная на юге и бассейн Рейна и некоторые ещё более отдалённые области на западе" (стр. 15). Эти области в отличие от вышеуказанных лесных и степных пространств, заселённых охотниками-рыболовами, "принадлежали племенам с земледельческой культурой, возникшей на окраинах древнего Средиземноморья" (там же).

Переводя приведённое разделение восточно-европейского населения эпохи неолита на археологический язык, мы получим три культурно-географические группы: лесную с культурой ямочно-гребёнчатой керамики, степную, менее однородную, с культурами типа Мариупольского могильника и поселений Надпорожья, и лесо-степную область культур ленточной и расписной керамики. Эти культурно-географические группы населения, или "массивы", по мнению П. Н. Третьякова, не следует рассматривать в качестве образований этнического порядка; однако именно в этих группах он видит отдалённых предков, не предшественников, а именно предков угро-финских племён севера, "свиты кочевнических племён" степной полосы и, наконец, предков "европейских племён и народов как некогда существовавших, так и современных" (стр. 16), в том числе, конечно, и "наиболее отдалённых предков славянства, которые теряются в массе древних европейских земледельческих племён". Мысль не нова, хотя выражена она в нарочито завуалированном виде. Что это за новый термин: "европейцы"? Угро-финские народы также занимают значительную часть Европы, да и "свиты кочевнических племён" обитали в этой же части света. Полную ясность этот термин приобретает с добавлением к нему словечка "индо". В буржуазной науке жило и живёт представление о культуре ленточной керамики как культуре индоевропейской. П. Н. Третьяков также полагает, что именно в этой "европейской", т. е., по сути дела, индоевропейской, среде, заложен "краеугольный камень" будущего славянства. Правда, автор не определяет этнической природы этих своих предков "европейских племён", даже заявляет, что указанные выше "массивы первобытного населения" не следует рассматривать в качестве образований этнического порядка. Внутри каждого из таких "массивов", оказывается, "царила древняя этническая и культурная пестрота"; что же касается однородности культуры на широких пространствах, в силу которой, добавим, только и можно говорить о "массивах", то она складывалась, по мнению П. Н. Третьякова, "в результате тождественных естественных условий обитания".

Но если действительно можно говорить о "массивах" и свойственном каждому из них культурном своеобразии, то что же представляет собой этническая и культурная пестрота? Она, по мнению П. Н. Третьякова, проистекает из того, что каждый из "массивов" откладывался из многочисленных локальных групп первобытного населения, имевших различное происхождение, а в отдельных случаях и различный физический облик. Эти-то группы составляют, оказывается, уже не "массивы", а сложную мозаику в пределах каждой из трёх ландшафтных зон.

Таким образом, по млению автора, каждая географическая группа ("массив") состояла из множества различного происхождения, т. е. в конечном счёте расово отличных друг от друга, этнических единиц. Иначе говоря, этническая принадлежность, оказывается, целиком и полностью зависит от происхождения и от принадлежности к тому или иному расовому, т. е. биологическому, типу, культурная же, т. е. историческая, общность тут не при чём.

Изложив основы советской теории этногенеза, П. Н. Третьяков немедленно вслед за тем, по сути дела, отказывается от неё и возрождает расистское учение об этносе. Культурная однородность различных по происхождению этнических единиц, оказывается, никакого этнического значения не имеет: она функция географической среды, "тождественности естественных условий обитания". Всё это коренным образом расходится с определившейся в советской науке точкой зрения на этногенический процесс.

Конечно, не приходится сомневаться в том, что каждый из "массивов" (пользуясь терминологией П. Н. Третьякова) состоял из множества разноязычных племён, но из этого ещё отнюдь не следует, что культурная близость их не сопровождалась этническим родством, иначе говоря, однородностью мышления и языка как его функции. Степень культурной близости была вместе с тем и выражением степени этнического родства, и ясно, что земледельческие племена Средней Европы, включая сюда и Поднепровье с весьма близкой культурой (к тому же обязанной отнюдь не только ландшафтному единообразию ареала их распространения, но и взаимным связям, более или менее тесным, и исторической общности), стояли ив этническом отношении ближе между собой, чем к охотничье-рыболовческим племенам лесного севера с его, в свою очередь сходными в культурном отношении, а вместе с тем и однородными и в смысле этностадиальном многочисленными племенами. Конечно, и речи не может быть о "народах ленточной или ямочно-гребёнчатой керамики", столь часто фигурирующих в трудах буржуазных археологов. Но, несомненно, ошибочно и то положение П. Н. Третьякова, в котором он отрицает какое-либо этническое значение культурной общности. Если этнос есть действительно не биологическая, а историческая категория, форма общественных отношений, то степень культурного сходства является выражением степени этнической близости.

Определяя земледельческие племена Прикарпатья и Среднего Поднепровья как "краеугольный камень славянства" и настаивая на этнической разнородности носителей земледельческой культуры Средней Европы в целом, П. Н. Третьяков ведёт своего читателя к заключению, что уже в неолите среди этих племён были какие-то

стр. 98

протославяне, или праславяне, правда, отделённые от современного славянства, по словам автора, несколькими исторически обусловленными этапами этногенического процесса, но тем не менее стоявшие на прямом пути к развитию в сторону современных славян. Рядом с ним лесные племена с ямочно-гребенчатой керамикой были уже определившимися предками угро-финнов. "Массивы", о которых говорит П. Н, Третьяков, при всей их мозаичности выступают, следовательно, в этническом отношении в качестве предков современных этно-лингвистических групп или семей - индоевропейской и угро-финской. Значит, в них были налицо этнические признаки, предопределившие их развитие в определённом направлении, т. е. опять-таки так называемые "массивы" в этническом отношении не могут считаться аморфными.

Во втором тысячелетии до нашей эры "массивы первобытных племён" приобрели новые очертания. Древние земледельческие племена, говорят автор, достигли новой ступени своей первобытной истории (стр. 19). Первобытная Европа вступила в скотоводческий период своей истории. Относительно слабо заселённые до этого степные пространства были заняты племенами, перешедшими к пастушескому образу жизни (стр. 17). "Скотоводческие племена появились и в южных частях лесной зоны, где, невидимому, происходили значительные передвижения населения как с юга на север, так и в меридиальном (?) направлении" (вероятно, в долготном, т. е. с запада на восток?) (стр. 17).

Хотя П. Н. Третьяков нигде этого прямо не говорит, из приведённых цитат и контекста явствует, что скотоводческий тип хозяйства первоначально возник на базе примитивного земледелия в пределах "европейских племён" и из их области распространился на восток - в степи - и на север - в лес.

Говоря об автохтонности скотоводческих племён, автор всё же совершенно недвусмысленно ограничивает их происхождение областью древних земледельческих племён (стр. 17, 19). В степях и в лесах они, таким образом, могли появиться только в порядке расселения или миграции. Следовательно, советская археология в том виде, в каком её представляет П. Н. Третьяков, отвергая "теорию великого европейского переселения во втором тысячелетию до н. э." из Западной и Юго-Западной Прибалтики, не отрицает миграции как способа распространения нового типа скотоводческого хозяйства за пределы его не узкой, как полагают западно-европейские сторонники северо-германской и ютландской прародины свойственной ему культуры, а широкой средне-европейской области автохтонного возникновения этого рода хозяйства. Такое заключение сделает каждый внимательный читатель текста П. Н. Третьякова. Указание его на связи культуры степных скотоводческих племён с обитателями Сибири, Кавказа и с центрами древнего скотоводства Передней и Средней Азии (стр. 17) ничего не меняет, так как автор, подчёркивая самостоятельность перехода древних европейских земледельцев к пастушеству, нигде ни словом не обмолвился о независимом от этого переходе к пастушеству охотничье-рыболовческого населения степей и лесов. Наоборот, в одном случае он говорит о занятии степей пастушескими племенами, а в другом - прямо о передвижении скотоводческих племён с юга на север (стр. 17).

Племена с новым пастушеским типом хозяйства археологи относят к культурам шнуровой керамики. Область их распространения, по мнению П. Н. Третьякова, простиралась от Южной Скандинавии и Финляндии на севере до Верхнего и Среднего Дуная на юге, от бассейна Рейна на западе до Днепра на востоке (см. карту на стр. 17). Автор исключает из области распространения культур того же типа степную и лесо-степную полосы Восточной Европы восточнее Днепра, хотя обычно в археологии они рассматриваются в той же связи и даже больше; некоторые исследователи, например, Чайлд, усматривают родину европейских культур шнуровой керамики в бассейне Донца. По мнению П. Н. Третьякова, скотоводы в области древнего земледелия отличались от обитателей степных пространств тем, что удельный вес в их хозяйстве других производств, прежде всего земледелия и охоты, был несравненно более высоким (стр. 18). В общем это неверно, так как в Средней Европе переход к пастушескому хозяйству был далеко не всеобщим: наряду с подвижными пастухами здесь продолжало обитать оседлое население, в целости сохранявшее старую земледельческую традицию, а в эпоху бронзы даже укрепившее её введением примитивного плуга. Надо помнить, что скотоводство было известно много раньше периода, о котором идёт речь. "Европейские земледельцы" знали и разводили почти всех ныне существующих домашних животных.

Преобладающее внимание к скотоводству связывается с серьёзными геофизическими переменами, относящимися к Суббореальному климатическому периоду. В течение предшествующего тёплого и влажного Атлантического периода Европа была покрыта густыми лесами, среди которых находилось очень немного островков, пригодных для земледельческо-скотоводческого хозяйства. В Суббореальное время, в связи с изменением климата, леса разредились, место непроходимых зарослей заняли парковые леса или даже травянистые степи. Появились, таким образом, условия, благоприятные для развития скотоводства, а в связи с этим в местностях, мало удобных для земледелия, поселились племена с подвижным скотоводческим хозяйством, что отнюдь не исключало существования в других, соседних местах, с иными условиями земледелия, племён с прочной оседлостью, хотя и с большим, чем раньше, вниманием к скотоводству.

Благодаря тем же геоклиматическим переменам в Восточной Европе граница леса отодвинулась далеко на север и вместе с тем к северу распространилось скотоводство, где условия для него были много

стр. 99

благоприятнее, чем в сухих, выжженных солнцем степях. Именно поэтому в эпоху бронзы в степях жизнь локализуется в широких речных долинах и отнюдь не отличается решительным преобладанием скотоводства над земледелием. Я вынужден излагать эти общеизвестные положения потому, что П. Н. Третьяковым они остались неучтёнными, вследствие чего его изложение оказывается ошибочным.

Говоря о событиях II тысячелетия до нашей эры, он утверждает, что "в этот период естественные условия, в значительной мере определяющие характер культуры древнейшего населения, уже начали утрачивать своё значение, уступая первое место условиям исторического порядка - новым экономическим и примитивным отношениям и связям" (стр. 20).

Приведённая формулировка неверна. И в этот период характер культуры оставался обусловленным географической средой. Изменения естественных условий сделали возможным развитие скотоводства, появление подвижных скотоводческих племён, развитие сношений и связей, широкое распространение металла и благодаря всему этому образование обширных этно-культурных общностей. Но, что самое важное, развитие скотоводства ускорило переход от матриархальных порядков к патриархальному строю с его семейной и частной собственностью, начатками экономического неравенства, патриархального рабства, войной, "ах своего рада формой производства, и образованием военных племенных союзов с их могущественными вождями. Почему всё это означает "окончательное сложение варварства" (стр. 20), а не начало его разложения?

"Этническая картина современной Европы, - замечает П. Н. Третьяков, - возникла отнюдь не в бром зовом веке, а значительно позже" (стр. 21). Это, конечно, верно, но какое значение для этой картины имели события бронзового века, о которых П. Н. Третьяков всё же упоминает, остаётся у него совершенно не выясненным. Не отметил он, в частности, и огромного значения для подготовки этой картины в Восточной Европе, распространения скотоводческих культур бронзового века на север, в области, ранее занятые охотничье-рыболовческими культурами ямочно-гребенчатой керамики. А между тем это распространение сыграло важную роль в культурной и этнической истории нашей страны и вовсе не безразлично для вопроса о происхождения славян. Я отнюдь не хочу сказать, что вместе со скотоводством в Восточную Прибалтику и центральные области России проникли славяне, тем более что в данном случае правильнее говорить не столько о проникновении, сколько о превращении местных охотничье-рыболовческих племён в скотоводческие, но отметить серьёзные хозяйственные и культурные, а вместе с тем и этнические перемены в этой части Восточной Европы необходимо, тем более, что наряду с племенами скотоводческими здесь, иногда даже вперемежку с ними, продолжали обитать и другие племена, сохранявшие старое охотничье-рыболовческое хозяйство и прежний тип культуры.

Что касается лужицких племён Средней Европы, которые П. Н. Третьяков особенно выделяет, считая их несомненными, хотя и отдалёнными Предками славян, наряду с племенами бронзового века Северного Прикарпатья, Поднестровья и Среднего Поднепровья (стр. 21), то ограничение их области пространством между Эльбой и Вислой неверно: они были распространены значительно шире, в частности на север и восток; охватывая весь бассейн Вислы, они в своей "высоцкой" разновидности доходят до Подолии и Волыни, а в отдельных элементах лужицкая культура выступает и на Среднем Днепре. Именно потому, что лужицкая культура распространена на большей части территории, где впервые выступают исторические славяне, она и рассматривается чешскими и польскими учёными как праславянская. П. Н. Третьякову, принимая во внимание этот распространённый взгляд на лужицкую культуру, следовало бы уделить ей больше внимания и показать, какую роль в происхождении славян она сыграла в действительности.

Переходя к скифскому периоду в истории нашей страны, П. Н. Третьяков излагает сведения о киммерийцах и происхождении скифов. Здесь имеются кое-какие неточности и спорные положения узко-специального значения, на которых в данной связи останавливаться не стоит.

С точки зрения этногенеза восточных славян особое внимание автора привлекают земледельческие племена скифской эпохи - наследники, как он говорит, тысячелетней земледельческой культуры Днепро-днестровского междуречья (стр. 27), потомки старых племён бронзового века (стр. 4), автохтоны Северо-западного Причерноморья (стр. 25). С рядом заключений П. Н. Третьякова, касающихся этих племён, невозможно согласиться. Перечисленные Геродотом скифские племена Побужья П. Н. Третьяков считает теми паралатами, которые, согласно скифской этногенической легенде, вели своё происхождение от царя Колаксая. Отождествление побужских, или, шире, западных скифских, племён с паралатами нужно П. Н. Третьякову для того, чтобы согласовать своё представление о земледельческой части скифов с предположением А. Д. Удальцова о значении термина паралаты - спаралаты - плужники. При этом он полностью игнорирует свидетельство Плиния, согласно которому Побужье населяли авхеты, соответствующие авхатам Геродота, потомкам не Колаксая, а старшего из мифических братьев - Лилоксая. Поскольку катиарам и траспиям, происходившим от Арпоксая, соответствуют агафирсы и фракийцы, единственными возможными потомками Колаксая, т. е. паралатами, остаются не западные, а восточные скифы, не оседлые, а кочевые, не земледельцы, а скотоводы или же какая-то часть их, скорее всего (соответствующая тем палам, которые, по Диодору Сицилийскому, вторглись в Поднепровье из степей Северного Прикавказья. Но в таком случае и истолкование их имени как земледельцев становятся сомнительным.

стр. 100

Говоря о западных земледельческих скифских племенах, П. Н. Третьяков утверждает, что археологические исследования на местах поселений скифской поры по течению Буга рисуют картину развитого земледельческого хозяйства. Здесь обнаружены следы жилищ, многочисленные зерновые ямы, ручные жернова, в могилах же - железные серпы. Всё это не совсем верно и может создать у непосвящённых неправильное представление о степени изученности археологических памятников Западной Скифии. Дело в том, что здесь до сих пор известны результаты раскопок всего одного поселения скифского времени у Варваровки, против города Николаева, причём следы земледелия, какие здесь отмечены, отнюдь не могут быть признаны достаточными для оценки его как развитого.

Вслед за Геродотом П. Н. Третьяков переходит от Побужья к Днепру и, отмечая, что здесь жили скифы-земледельцы, или борисфениты, повторяет ни на чём не основанное мнение Фогеля, будто они назывались так потому, что обрабатывали землю примитивным способом, без помощи пашенных орудий. Скифские земледельческие орудия нам вообще неизвестны, и о плуге у скифов мы знаем исключительно из легенды об упавшем с неба священном золоте скифов, в составе которого были плуг и ярмо. Это золото, по легенде, досталось младшему брату - Колаксаю, у потомков которого оно и сохранялось. Если мы согласимся с вышеприведёнными соображениями относительно принадлежности побужского или западно-скифского населения к потомкам Липоксая, то владельцев священного золота надлежит искать в Поднепровье. Поднепровские скифы, почитавшие плуг как самую дорогую свою святыню, следовательно, и были плужниками-паралатами А. Д. Удальцова. Но из этого отнюдь не следует, что днепровских земледельцев, которых Геродот именует георгой, надо помещать в Среднем Поднепровье, как это делает П. Н. Третьяков. На своей карте (рис. 3) он показывает их в Киевщине и Полтавщине. Отметим, кстати, что эта карта и во многих других своих обозначениях не согласуется ни с данными письменных источников о скифах, в первую очередь Геродота, ни с показаниями археологических памятников. Так, например, скифы-пахари, по Геродоту, занимали верховья Буга и Днестра, где действительно имеется особая, так называемая подольская, группа скифских курганов, а у П. Н. Третьякова они помещены в среднем течении Буга. Скифы кочевники - номады, составляя особую группу кочевых скифов, по Геродоту, занимали степи низового Днепра и Крыма, а на карте П. Н. Третьякова они протянулись от порожистой излучины Днепра за Средний Дон. Скифы-земледельцы (георгой), показанные П. Н. Третьяковым на Среднем Днепре, по Геродоту, жили в низовьях этой реки, на десять - одиннадцать дней пути от устья, т. е. не выше порогов. Над ними, по словам Геродота, простиралась пустыня, т. е. степь, за которой помещались андрофаги.

Геродот имел довольно точные сведения о Днепре, особенно о низовой его части) которую в соответствии с действительностью он и изображал как широкую долину, изрезанную множеством рукавов и поросшую лесом (гилея) и высокой травой. Здесь-то до Пантикапы, нынешнего Ингульца, и обитали земледельцы. Выше долина Днепра сжималась, к реке подступали степи, лишённые оседлого населения и посещавшиеся только кочевниками. Течение Днепра выше страны Герра (область порогов) было известно грекам на 40 дней плавания и уходило в совершенно неизвестные и, как им поэтому казалось, вовсе не заселённые земли. "Истоков только этой реки да Нила не могу назвать я, да, как мне кажется, и никто из эллинов", - замечает Геродот.

Последним известным Геродоту народом на Днепре, жившим над пустынею или степью, были андрофаги, особое, по его словам, вовсе не скифское племя, восточнее которого, также над степью, занимаемой кочевыми царскими скифами, помещалось другое, также не скифское племя меланхленов. И оно было самым северным из известных Геродоту племён, и над ним, как и над андрофагами, по его словам, лежит безлюдная пустыня. Так как царские скифы, по Геродоту, обитали в степи между Днепром и Доном, положение меланхленов в примыкающей к ней полосе лесо-степи восточнее Днепра, а следовательно, и их западных соседей, андрофагов, не может вызывать сомнений. Однако эти-то, по настойчивому указанию Геродота, особые не скифские племена П. Н. Третьяков и подменяет на своей карте скифами-земледельцами, произвольно отодвигая меланхленов в бассейн Десны, а андрофагов вовсе исключая со своей карты. В действительности, как мы видели, следуя за Геродотом, скифы-земледельцы никакого отношения к Среднему Поднепровью не имеют, и там, где они указаны П. Н. Третьяковым, могли быть только андрофаги и меланхлены. Впрочем, и в данном случае П. Н. Третьяков не оригинален, а лишь повторяет укоренившееся заблуждение.

Наши учёные настолько привыкли считать археологические памятники Киевщины и Полтавщины за скифские, что никак не могут примириться с тем, что так называемая скифская культура могла быть распространена не только среди собственно скифов. Однако о том, что область её распространения далеко выходит за пределы Скифии, свидетельствует множество археологических фактов. О скифской культуре у нескифских племён, сопредельных со Скифией, свидетельствует сам Геродот. Так, об андрофагах он говорит, что они ведут кочевую жизнь, носят одежду, похожую на скифскую, а о меланхленах, - что образ жизни у них скифский.

"Жизнь поднепровских скифов была несомненно много примитивнее, чем жизнь населения по берегам Южного Буга", - заявляет П. Н. Третьяков. Из чего это следует? Свидетельство Геродота о том, что соседи скифов грубее последних, в данном случае неприменимо, так как среднеднепровское население П. Н. Третьяков считает скифским.

стр. 101

Археологические памятники, и прежде всего погребения Среднего Поднепровья, много богаче и разнообразнее, чем памятники Южного Буга, которые, кстати сказать, немногочисленны и мало исследованы. Об "огромном" числе скифских городищ в Среднем Поднепровье говорить не приходится. В действительности их не так уж много. Но в Побужье их ещё меньше, к тому же они там такие же, как и в Поднепровье. Жилища-землянки скифского времени, которые, по словам П. Н. Третьякова, на городищах Восточного Поднепровья почти не отличаются от жилищ эпохи бронзы, вообще до сих пор остаются неизвестными. Утверждение П. Н. Третьякова о том, что "генетическая связь скифского населения с населением предшествующего времени наблюдается здесь чрезвычайно ясно" (стр. 21), слишком категорично и нуждается в разъяснении. Совокупность материалов, имеющихся в настоящее время в распоряжении археологии, и степень их изученности отнюдь не оправдывают такой категоричности в суждениях.

Нельзя обойти без внимания и утверждение П. Н. Третьякова о том, что племена, входившие в состав скифского объединения, платили царским скифам нечто вроде дани, так как оно подкрепляется ссылкой на Геродота. Действительно, Геродот говорит, что скифы царские считали всех прочих скифов своими рабами, но о форме зависимости последних у нас нет решительно никаких сведений. И хотя даннические отношения теоретически представляются вероятными, обосновать их существование ссылкой на Геродота по меньшей мере рискованно.

Нельзя не коснуться и вопроса о неврах, в которых многие исследователи давно уже усматривали древних представителей славянства. Невров П. Н. Третьяков помещает по Припяти. Вопросом о неврах в последнее время занималась польская археология, и ряд учёных выдвинул весьма обоснованное предположение о принадлежности именно неврам так называемой высоцкой культуры, охватывающей юго-западную часть Волыни и Северную Галицию. В этногенических построениях польской науки невры играют весьма важную роль авангарда славянской экспансии из бассейна Вислы на восток, к Поднепровью. По Геродоту, невры переселились в страну будин, причём из контекста явствует, что этой страной была та самая, где невры находились во времена Геродота, ибо их переселение имело место ещё до похода Дария. В свете этого указания помещение будин между Верхним Доном и Волгой (см. карту на стр. 26) совершенно невероятно. Будин надо искать по соседству с неврами, в том же Среднем Поднепровье., где жили андрофаги и меланхлены. Указание Геродота, прямо относящееся к местонахождению будин, отнюдь этому не противоречит. По его словам, будины помещаются к северу от савроматов, область которых простирается в этом направлении на 15 дней пути, вероятно, исчисленных по обычному маршруту кочевания этого племени по Дону. Если принять во внимание, что Доном в древности мог считаться нынешний Донец, то указанный путь может привести нас к верховьям этой реки, т. е. к той же лесо-степной полосе Среднего Поднепровья, где уже локализовались андрофаги и меланхлены и где хорошо известны археологические памятники скифского типа, свидетельствующие, что население её, хотя и не скифское по своей этнической принадлежности, в культурном отношении, как сообщает Геродот, было близко к скифам. Учитывая указание Геродота на соседство невров с будинами в среднеднепровском правобережье, я склонен думать, что термин "будины" покрывал всё население Среднего Поднепровья, включая андрофагов и меланхленов, выделенных Геродотом описательными обозначениями по признакам частного порядка.

К этому же населению относилось и наименование гелоны. Геродот отмечает, что "у эллинов и будины называются гелонами", хотя сам он считал отождествление будинов с гелонами ошибочным и полагал, что вторые были потомками эллинов, поселившихся в стране будин и отличавшихся от них и по физическому типу, и по языку, и по образу жизни. Мнение эллинов, т. е. ольвийских греков, на сведениях которых отец истории основывал своё повествование о Скифии, надо признать заслуживающим большего доверия, чем собственные домыслы Геродота. К тому же в одной из легенд о происхождении скифов Гелан выступает как этноним целой народности, параллельной скифам и агафирсам. Если скифов этой легенды можно сопоставить с паралатами другой скифской этногенической легенды, а агафирсов - с катиарами и траспиями, то в качестве соответствия для гелонов остаются авхаты - земледельческие племена Западной Скифии. Археологически эти племена близко сходны с населением Среднего Поднепровья - будинами, и нет решительно никаких препятствий для предположения, что термин "гелоны" охватывал и их наравне с племенами собственно Скифии, как этнически родственные образования, стоявшие ближе между собой, чем к скифам восточным, кочевым.

Я подробно остановился на рассмотрений вопроса об этно-географии Скифии потому, что выяснение его имеет большое значение для проблемы восточно-славянского этногенеза. П. Н. Третьяков, касаясь этой проблемы, излагает её в слишком общем, не конкретном виде. О генетических связях славян и скифов я скажу ниже. Здесь же, следуя порядку изложения П. Н. Третьякова, не могу не отметить, что близость культуры "скифов и невров" с культурой населения Прикарпатья и Повисленья отнюдь не является" только продолжением той общности, которая, как говорит П. Н. Третьяков, сложилась, "в эпоху бронзы на широких пространствах между Балтийским и Чёрным морями" (стр. 31). Общность, которую он имеет в виду, слишком общего порядка и распространяется много шире указанных им границ, на племена, никакого отношения к славянскому этногенезу не имевшие, и не она, а другая общность, предстающая в более частных формах и в ограниченном территориальном охвате, должна была бы привлечь

стр. 102

внимание П. Н. Третьякова. Я имею в виду уже отмеченное выше распространение лужицких культурных элементов, которое к концу Гальштатта привело к значительному сближению Среднего Поднепровья с Польшей, причём немалую роль в этом сближении сыграла и вышеупомянутая неврская высоцкая культура. В VI в. до нашей эры в Среднем Поднепровье венгерские формы бронзовых вещей сменяются лужицкими. Получают распространение полые бронзовые браслеты и гривны - как гладкие, так и орнаментированные нарезкой. Сюда же относятся браслеты из витой проволоки, из тонких спиралей, из чашечек, четырёхгранные, а также спиралевидные бляшки, спиралевидные булавки и некоторые другие типы вещей. Появляются и керамические формы лужицкого и высоцкого типа, а равным образом и элементы характерного лужицкого орнамента на керамике. На основе скрещения с лужицко-высоцкими формами развиваются и местные, поднепровские формы трупосожжения. П. Н. Третьяков, говоря о лужицких племенах Повисленья, утверждает, что "как и многие скифские племена, они сжигали своих мёртвых", умалчивая, что обряд трупосожжения у лужицких племён был господствующей формой погребения задолго до распространения его в Скифии.

До-скифское время в Поднепровье знало слабое обжигание трупа на особом костре или в могиле; в скифское время здесь получило распространение неполное сожжение в деревянном склепе; случаи урнового сожжения появляются в конце VI в., но широкое распространение эта развитая форма трупосожжения получает значительно позже; она-то и приводит к возникновению так называемых "полей погребений". Возникновение последней формы погребения может быть в настоящее время прослежено шаг за шагом, и, таким образом, окончательно отпадают всевозможные теории внезапного появления "полей" вместе с германскими или какими-либо другими завоевателями. Но, с другой стороны, было бы неправильно рассматривать этот процесс как совершенно самостоятельный, не стоящий ни в какой связи с исконными формами погребений лужицкой культуры. Распространение его в Поднепровье является выражением вышеуказанных связей Поднепровья и Повисленья, связен, возможно, обусловленных не только экономическими и политическими отношениями, но и древним этническим родством, восходящим ещё к до-скифскому периоду.

Археологические данные, таким образом, представляют убедительные доказательства бесспорной генетической связи культуры полей с культурою лесо-степной Украины скифского времени, носители которой лишь частично, в пределах Побужья - Поднестровья, входили в состав скифского объединения и которые этнически, вероятно, не были даже в этой своей части собственно скифами. Родство их со скифами было не ближе, чем с агафирсами-фракийцами. "Со скифами генетически связываются и народы Северного Кавказа и даже в какой-то мере народы Поволжья", - говорит П. Н. Третьяков (стр. 33). Да, если брать скифов недиференцированно. Но мы выше старались показать, что время недиференцированного восприятия скифов прошло, и необходимо различать в составе скифов различные этно-культурные группы. С этой точки зрения со славянами, если за древних представителей последних принимать племена полей погребений, можно связывать только западных скифов, в особенности же, как будет видно из дальнейшего, племена Среднего Поднепровья, даже и не называвшиеся скифскими.

В свете приведённых заключений становятся совершенно неубедительными аргументы в пользу родства скифов и славян, которыми оперировала старая буржуазная наука и которые воспроизводит в своей книге П. Н. Третьяков.

Сарматский период в истории юга нашей страны характеризуется движением сарматских племён на запад. Но они не разрушали скифского царства, и не под их натиском скифы "двинулись в пределы Таврического полуострова". В действительности дело обстояло куда сложнее. Я не имею возможности в данной связи останавливаться на освещении весьма важных событий, в силу которых власть скифов ограничилась Крымом и Нижним Поднепровьем. На западе, в Прикарпатье, в это время возникло объединение племён, известное под именем бастарнов, а в степях от Дона и до Среднего Днепра, а позже и до Нижнего Дуная утвердились роксоланы, в которых П. Н. Третьяков совершенно правильно усматривает сложное образование, состоявшее из собственно алан и росов (роксов). К концу 1-го тысячелетия до нашей эры в лесо-степной Украине складывается культура полей погребений, являющаяся непосредственным продолжением здешних культур скифского времени, с одной стороны, связывающаяся с исторической славянской - с другой. Замечательно, что генетическая связь полей со скифскими памятниками прослеживается далеко не повсеместно в области распространения тех и других. В настоящее время различаются две хронологические группы погребений типа полей. Одна, древнейшая, представлена могильниками Зарубинцы и Корчеватое, другая, позднейшая, - могильниками Черняховского типа. Обе эти группы до сих пор встречены только в Киевщине. В Поднестровье и Побужье пока что обнаружены только памятники второго из этих типов. Если при этом ещё учесть и некоторые другие данные, относящиеся к наиболее поздним памятникам скифского типа в Днестро-Бугской области, то не будет ничего невероятного в предположении, что там, в ближайшем соседстве со степью, на большом пути народных передвижений, Прямого контакта между скифской культурой и культурой полей не было. Подолия может оказаться вновь заселённой только в относительно позднее время - в первые века нашей эры. Таким образом, в порядке вероятного предположения можно думать, что трансформация скифской культуры в культуру полей протекала в значительно более узких границах, нежели занятые земледельческими племенами со скифскою культурою. Степное пограничье ко

стр. 103

времени возникновения культуры полей оказалось очищенным старым земледельческим населением. Тем большее значение приобретают области непрерывного заселения, и в первую очередь Киевщина.

Если изложенное предположение верно, то решение вопроса о росах (роксах), вошедших как составной элемент в сложное роксоланское образование, нужно искать именно в Киевщине, как области, сохранившей традицию оседлого земледелия в то время, когда Поднепровье оказывается во власти сарматов (алан). Само собой разумеется, что это предположение может быть действительным только при условии, что росы были оседлой, земледельческой частью роксолан. А такое допущение приобретает некоторую вероятность только при отождествлении росов с земледельческой славянской Русью. П. Н. Третьяков заблуждается, полагая, что Иордан "несколько раз явно смешивает антов с росомонами - роксоланами" (стр. 55). Такого рода смешений у Иордана мне при всём желании заметить не удалось. Как известно, вероломный народ росомонов выступает у Иордана в эпизоде с ранением Эрманариха, а анты появляются несколько позже, в качестве врагов Винитария. Те и другие, очевидно, - соседи остроготов, но о тождественности их из сообщений Иордана заключить нельзя. Иордан вовсе не упоминает роксолан, а значит и не смешивает их с антами. Опираясь на сообщение Иордана о росомонах, мы можем с известной долей вероятности полагать, что роксоланы состояли из двух самостоятельных этнических образований: росов и алан, - но из этого как раз и следует, что росомоны, или росы, не тождественны с роксоланами. Возможно, повторяю, что росомоны были частью роксолан, теми росами (роксами), которые представляют первый элемент из составного наименования, но что они же были в то же время или в другое, более позднее, частью антов, - ни из чего не следует, хотя и не невозможно.

Столкновение остроготов с антами - древнейшее из известных нам событий в истории последних. Оно относится к последней четверти IV в. нашей эры. Это - время, когда культура полей погребений была ещё в гимном расцвете, и ничто не мешает связать её именно с антами. По данным Иордана, анты жили между Днестром и Днепром, т. е. именно там, где распространена эта культура в её второй. Черняховской фазе. Она, правда, уже почти неизвестна для VI в., когда анты вместе со склавинами привлекают внимание Византии и часто появляются в исторических известиях. Однако у нас нет оснований утверждать, что культура полей, по крайней мере, в области Днестра и Буга, не доживает до этого времени. Наоборот, последние данные, добытые археологией в этой области, позволяют надеяться на возможность именно здесь прочно генетически увязать историческую славянскую культуру с культурой полей.

Иное положение в более северной, Приднепровской области (в Киевщине). Там разрыв между культурою полей и исторической славянской культурой остаётся зияющим. Б. А. Рыбаков пытается заполнить этот разрыв некоторыми категориями вещей (цветные эмали, пальчатые и зооморфные фибулы), усматривая центр их производства в Среднем Поднепровье. Однако его попытки мне пока что не представляются убедительными. К сожалению, ни один комплексный памятник этого времени здесь до сих пор надлежащим образом не изучен. Поселение на горе Киселёвке в Киеве, кажется, даёт керамический материал, следующий непосредственно за временем полей вплоть до великокняжеской эпохи, но определённое суждение об этом материале затрудняется тем, что он до сих пор остаётся неопубликованным. Знаменитое Пастерское городище, давшее наибольшее количество вещей интересующего нас здесь времени, остаётся как поселение неизученным, несмотря на то, что В. В. Хвойка в своё время обнаружил там хорошо сохранившиеся жилища и погребения и большое количество вещей, относящихся к самым разнообразным проявлениям культуры его древнего населения. Время открытых им жилищ осталось неопределённым, и, поскольку на городище, кроме отложений интересующего нас периода, были ещё слои скифской эпохи, они могут относиться и к последней. Более вероятна принадлежность к антскому времени обнаруженных там же погребений, частично, видимо, впущенных в старые скифские зольники. Эти погребения представляют собою новую форму могильного сооружения в виде глинобитного ящика, на полу которого помещался прах сожжённых покойников. В этих погребениях живёт традиция курганных погребений с глинобитными точками для похоронных урн поздне-скифского времени и вместе с тем обнаруживаются совершенно неожиданные соответствия с "домиком мёртвых", открытым П. Н. Третьяковым на Верхней Волге, и со славянскими курганами боршевского типа с их деревянной камерой для остатков трупосожжений. П. Н. Третьяков утверждает, что "некоторые поля погребений Среднего Поднепровья продолжали служить кладбищами и в конце V в. и в VI в., а иногда в VII - VIII вв." (стр. 70). Мне такие случаи неизвестны, и было бы в высшей степени важно их обнаружить. Тогда весьма вероятная связь культуры полей погребений с ранне-славянской предстала бы не гипотетически, не в виде увязки форм отдельных вещей и некоторых мотивов в искусстве, а со всей несомненностью. Но известные нам в Среднем Поднепровье все поля погребений, а не очень многие, как говорит П. Н. Третьяков, "действительно уже не функционировали после IV - начала V столетий" (стр. 70).

С другой стороны, имеются основания полагать, что в Поднестровье столь резкого, как это представляется на основании имевшихся до сих пор данных, перерыва между эпохами полей и ранне-славянской не было. Указание на этот счёт даёт обнаруживаемая на древних поселениях керамика, в которой без труда прослеживается типологическая преемственная связь между характерной серой, изготовленной на круге горшковидной посудой эпохи полей, и типичной славянской

стр. 104

керамикой с волнисто-линейным орнаментом. В отличие от Среднего Поднепровья, где гончарная керамика после эпохи полей исчезает и только около IX в. вновь начинает вытеснять грубую лепную посуду домашней выделки, в Поднестровье непрерывно с первых веков нашей эры преобладает посуда, сделанная ремесленниками на гончарном круге. Возможно, что славянская гончарная керамика сформировалась в своём типичном облике в области между Верхним Днестром и Верхней Вислой и отсюда распространилась по всему славянскому миру. Зато в Среднем Поднепровье исчезновение характерной для культуры полей гончарной керамики знаменует перерыв культурной традиции в этой части, и линии культурной преемственности здесь надлежит искать в керамике лепной. П. Н. Третьяков полагает, что движение кочевников, начатое гуннами, катастрофически отразилось на жизни соседних со степью земледельческих областей. "Значительный отлив населения из области Среднего Поднепровья и Северного Прикарпатья, связанный, несомненно, с гуннской экспансией, не подлежит, - по его мнению, - никакому сомнению" (стр. 71). Он считает, что археологические данные позволяют даже установить, в каком направлении и в какие места шёл этот отлив. "Значительное количество населения передвинулось в это время на север точно так, как это бывало не раз в эпоху Средневековья в периоды активизации кочевников" (стр. 71). Что же это за "археологические данные"? "В IV - V столетиях на Сейме и Десне, в Верхнем Поднепровье и в верховьях Оки, а также в некоторых других более отдалённых северных и восточных районах, - пишет он, - получила распространение в ограниченном количестве черная глиняная посуда с вылощенной поверхностью... почти не отличающаяся от посуды полей погребений" (стр. 71). Путём торговли такая посуда распространиться не могла; её, несомненно, выделывали на месте люди, пришедшие из области полей погребений. Поэтому, заключает П. Н. Третьяков, скромные обломки глиняных сосудов с чёрной вылощенной поверхностью являются очень серьёзным доказательством проникновения в северную этническую среду южного элемента (стр. 71). К сожалению, доказательства эти нельзя признать убедительными уже по одному тому, что лощёная посуда полей II - IV вв. нашей эры, т. е. предгуннского времени, как правило, сделана на гончарном круге, а подражания ей в центральных областях нашей страны леплены от руки. Да, пожалуй, её не следует считать и подражанием гончарной керамике поздних полей, так как фермы этой посуды ближе стоят к более ранней я тоже лепной керамике полей Зарубинско-Корчеватовского типа. Если бы появление лощёной керамики на севере действительно было следствием передвижения туда населения из Среднего Поднепровья, то мы вправе были бы ожидать перемещения вместе с ним ремесленного керамического производства на гончарном круге. Других доводов в пользу переселения с юга на север, кроме рассмотренного, в распоряжении П. Н. Третьякова нет, да едва ли когда-нибудь такого рода доводы и появятся, так как в условиях движения готов, гуннов и авар к Дунаю естественно полагать, что и антские племена, если действительно куда-либо передвигались, то только на юг и юго-запад. Славянизация северного Подунавья больше всего и была обязана этому движению. "Страва" и "камос" (а не кавас, как пишет П. Н. Третьяков, если это действительно квас, а не кумыс) подтверждают наличие славян в Венгрии в эпоху Аттилы. П. Н. Третьяков известен своими исследованиями до-славянских и славянских памятников центрально-русских областей. Ему принадлежит первая классификация культур начала нашей эры. Уже по одному этому мы вправе ожидать от него наибольшей отчётливости в изображении славянского этногенеза именно в северной половине Восточной Европы. П. Н. Третьяков различает в северной лесной полосе Восточной Европы, в первые века нашей эры три группы племён. Одна из них - верхнеднепровская - характеризуется могильниками с трупосожжением типа полей погребений, но отличающимися от среднеднепровских прежде всего своими миниатюрными размерами. Основываясь на этом, П. Н. Третьяков полагает, что земледельческое поселение Верхнего Поднепровья в первые века нашей эры не только было связано с южными племенами полей погребений, но и обнаруживало, как он говорит, "известную этническую общность с последними" (стр. 49). Вторую группу составляло население бассейна Немана и Средней, а возможно, и Нижней Западной Двины; самым характерным признаком его является грубая штрихованная керамика. "Принадлежность этих племён к предкам летто-литовцев не вызывает никаких сомнений" у П. Н. Третьякова (стр. 49). Наконец, в бассейне Финского залива, Верхней и Средней Волги и по течению Оки лежала область третьей группы с "текстильной" керамикой. Об этнической принадлежности её П. Н. Третьяков ничего не говорит. Непосредственными предками славян, по мнению П. Н. Третьякова, были племена Среднего Поднепровья, венеды Повисленья и лугийские племена верховьев Одера, т. е., как он говорит, "племена, в какой-то мере близкие друг к другу ещё в глубочайшей древности" (стр. 56), входившие, как он замечает в другом месте, в область распространения полей погребений. Но кроме этого массива непосредственных предков славян был ещё второй массив, далеко не равноценный первому и в социально-экономическом, и в культурном, и в этногенетическом отношениях, это - массив северных праславянских племён (стр. 56 - 57). "В отношении северных племён сейчас ещё очень трудно сказать, в какой мере на данном этапе этногенического процесса являлись они славянами, или протославянами, что уже смело можно утверждать в отношении племён южной группы", - заявляет П. Н. Третьяков в противоречие с только что изложенной квалификацией верхнеднепровской группы северных племён как этнически близкой со среднеднепровскими славянами, а немано-двинской, как летто-литовской. "Более прими-

стр. 105

тивным формам экономического строя северных племён, - продолжает он, - соответствовала более низкая ступень этногенического процесса" (стр. 57). Дальше он пишет: "... может быть, это были ещё те самые "северные сарматы", о которых писал Н. Я. Марр. Весьма возможно, что в западных районах они в какой-то мере были кельтизированы, "как это утверждал в отношении венедов А. А. Шахматов. Но, несомненно, это были предки славян, а не летто-литовцы и не финские племена, предки которых имели совсем другой характер культуры и точно так же вполне отчётливо обрисовываются на основании археологических данных начала нашей эры" (стр. 57). О каких северных несомненных предках славян, но ещё не славянах, а, может быть, северных сарматах на западе кельтизированных, идёт речь? О той группе верхнеднепровских племён, родство которых со славянами доказывается распространением у них миниатюрных нолей погребений, или о какой-либо другой, например, о группе с "текстильной" керамикой? Племена со штрихованной керамикой автор только что объявил летто-литовскими, значит, они исключаются в данном случае; праславянство верхнеднепровских племён у него также как будто бы не вызывает сомнений. Не оформились в этническом отношении к началу нашей эры, следовательно, только племена с "текстильной" керамикой, но и здесь, как мы знаем, в первые века нашей эры появляются характерные грунтовые могильники, финская принадлежность которых не вызывает сомнений. В заключение П. Н. Третьяков говорит: "Обрисованная выше картина показывает, что в начале нашей эры наметились уже достаточно отчётливые контуры этнической картины Средневековья". "Отличающиеся от днепровских племён предки прибалтийских и поволжских племён уже тогда занимали приблизительно те же самые территории, что и в эпоху составления "Повести временных лет" (стр. 57). Теперь речь идёт уже только о приднепровских племенах; поволжские и прибалтийские, следовательно, уже тогда этнически отличались от них и составляли основу летто-литовских и финно-угорских племён Средневековья. Насколько при таком понимании этногенеза контуры этнической карты первых веков нашей эры и Средневековья были в действительности близки между собой, может показать сопоставление карт на стр. 47 (рис. 5) и на стр. 121 (рис. 8). "Приблизительное" соответствие между ними оказывается настолько приблизительным, что подобный термин можно применить только в виде насмешки. Начальная летопись знает славянские племена на Волхове, на Верхней Волге и на Верхней Оке. Так они я показаны на карте П. Н. Третьякова на стр. 121. Верхнеднепровская же или северо-славянская группа первых веков нашей эры охватывала только верховья Днепра и Западной Двины, не достигая ни Ловати, ни бассейна Волги (см. карту на стр. 47). Как же средневековые славяне оказались за границами верхнеднепровской группы? П. Н. Третьяков даёт на этот вопрос ясный ответ. "За 800 - 900 лет, которые отделяют одну карту от другой, - пишет он на стр. 124, - в среде восточного славянства произошли огромные изменения; расширилась территория, занятая славянством, были поглощены славянами (некоторые поволжские и, вероятно, подонские неславянские племена, не раз происходили значительные передвижения внутри самой славянской массы". Далее, после критики построения буржуазных историков и лингвистов, ослеплённых индоевропейской теорией и относивших появление славян на севере к позднему времени, "буквально накануне возникновения древнерусского государства" (стр. 126), П. Н. Третьяков указывает, что группа новгородских славян отнюдь не являлась новообразованием. Она вела своё происхождение по крайней мере с VI - VII столетий, а может быть, и с более раннего времени, и восходит к верхнеднепровскому славянству (стр. 128). В VIII - IX вв. проложены пути древней славянской колонизации в направлении Белого озера, на Мологу и Шексну (стр. 129). Начало колонизации морянской земли славянами относится к первой половине IX столетия (стр. 130). Принципиальных расхождений относительно процесса появления славян на Волхове и Верхнем Поволжье со старой исторической наукой у П. Н. Третьякова, как мы видим, нет. Славянские поселения там - результат колонизации финских областей, происшедшей на два столетия раньше, чем думал, например, Ключевский. Несколько иначе, по П. Н. Третьякову, дело обстояло на Верхней Оке - в земле древних вятичей. Там, - говорит П. Н. Третьяков, - "изучение раскрывает убедительную картину постепенного развития местной культуры, которая уже в первой половине первого, тысячелетия нашей эры обрисовывается, как культура славянская или праславянская" (стр. 132). Если мы взглянем на карту восточно-европейских племён на стр. 47, то увидим, что Верхняя Ока, как и Волга и бассейн Финского залива, входит в пределы одной и той же культуры с "текстильной" керамикой, в границах которой на Волхове и Верхней Волге славяне, как мы только что читали, появляются относительно поздно и которые до этого были заселены финнами. Вот откуда проистекают колебания П. Н. Третьякова в этническом определении культуры "текстильной" керамики. На её основе возникают и славянские племена Верхней Оки и финские племена Поволжья и бассейна Финского залива. П. Н. Третьяков не отдаёт себе отчёта в том, что его "племена начала нашей эры" сконструированы на неравноценном прежде всего в хронологическом отношении материале. Культура "текстильной" керамики датируется не первыми веками нашей эры. Она в основном уходит в первое тысячелетие до нашей эры и современна не полям погребений Среднего Поднепровья, а скифской культуре. Замечательно, что древнейшие погребальные памятники верховьев Оки - курганы с площадками для остатков трупосожжений - представляют картину, близко напоминающую те глинобитные ящики или площадки, какие В. В. Хвойка обнаружил на Пастерском городище и какие известны в

стр. 106

курганах Киевщины с керамикой позднескифской или типа полей погребений. В этой же связи нельзя не упомянуть и "домик мёртвых" в раскопанном самим П. Н. Третьяковым городище у д. Березняки на Верхней Волге, которое он датирует III - V вв. и которое помещается в области культуры "текстильной" керамики, но представляет и по керамике, а в особенности по обряду погребения, некоторые соответствия культуре Верхней Оки. Едва ли могут быть сомнения в том, что по направлению своего культурного развития городище у д. Березняки представляет линию не финского, а славянского этногенеза, а, следовательно, появление славянства на Верхней Волге должно относиться не к IX в., а к значительно более ранней поре. Да и самое появление славян здесь в порядке колонизации ставится под сомнение. Сомнительным вместе с тем делается и финно-угорская принадлежность культуры "текстильной" керамики, поскольку в границах её распространения оказываются позже, но непосредственно вслед за нею, и славянские и финские племена с одинаковыми, в сущности, правами на эту культуру как исходную базу своего формирования. Культура "текстильной" керамики, как и скифская, могла быть ещё и не финской и не славянской по своему этническому характеру. До возникновения современных этнических образований существовали другие, как, например, кельтское, фракийское, иллирийское, венедское, которых ныне уже нет или от которых сохранились ничтожные осколки. Эти более ранние этнические группы исчезли не в результате физического уничтожения, а путём трансформаций в современные лингвистические группы, с совершенно иными географическими очертаниями, внеся каждая свой собственный вклад в эти новые образования. Можно при этом допустить, что вклад этот был неравноценен и что, скажем, в финно-угорских языках уцелело больше элементов, свойственных племенам с "текстильной" керамикой, чем в языках славянских, где доминирующее значение получили другие компоненты. Необходимо сказать несколько слов о так называемых миниатюрных полях погребений. Известны они до сих пор очень плохо. Тем не менее то, что мы о них знаем, не даёт оснований связывать эти памятники только со среднеднепровскими полями. Пока ещё очень слабо, но всё же прослеживаются связи Белоруссии с южной Прибалтикой и вообще с областью так называемых ящично-подколпачных погребений, сыгравших решающую роль в образовании венедской культуры. Отмечу в этой связи курган на озере Нароч с сожжением в высоких урнах в форме усечённого конуса, прикрытых другими такими же сосудами; бес курганное погребение в Наче, Лидского района, где остатки сожжения помещались в урнах со штрихованной поверхностью, прикрытых другими сосудами столь же архаического облика; аналогичный обряд установлен и около Ново-Быхова, в Могилёвской области, где несколько массивных урн также были прикрыты другими такими же сосудами. В керамике и металлических изделиях Белоруссии, Литвы и Пруссии выступают близко сходные или даже тождественные формы, свидетельствующие о возникновении здесь культурной общности вне зависимости от воздействий, шедших к северу по Днепру. Можно даже сказать, что импульсы культурного развития, которые, как мы выше отмечали, проникали с Запада к Среднему Днепру в скифское время, действовали не только южнее Припяти, но распространялись и в области к северу от этой реки. Особый расцвет они получили к началу нашей эры, когда путём скрещения балтийских и лужицких форм возникла венедская культура, ранее называвшаяся вандальской. Сами балтийские формы уже представляли собою известную модификацию лужицких элементов; с тем большей лёгкостью они внедрялись в родственную лужицкую среду, Среднее Поднепровье, связанное с ранних времён неолита и в период бронзы через Днепр и Припять с древним населением Белоруссии и Восточной Прибалтики, представляет и в дальнейшем ряд форм, близко сходных с последними. Сближение балтийских и лужицких элементов в культуре каменных ящиков, носящей яркую печать родства с восточно-балтийской культурой, открывает период усиленного распространения форм этой культуры не только на восток, но и к северо-востоку. Так называемые миниатюрные поля погребений поэтому вовсе не обязательно производить от среднеднепровских и связывать с миграцией отсюда если не славян, то протославян. Они могли возникнуть, и даже более, чем вероятно, возникли, вне связи со средним Днепром, но в условиях тех же связей с лужицко-поморской культурой, в каких появились поля погребений Среднего Поднепровья. Надо вместе с тем иметь в виду, что эта связь явилась выражением существенных перемен в хозяйстве древнего населения восточной Прибалтики и Белоруссии. В основе развития этого населения лежало не примитивное земледелие культур ленточной керамики, а скотоводческое и охотничье-рыболовческое хозяйство периода шнуровой керамики. Оторванное от основных средиземноморских, средне-европейских и атлантических торговых путей и от рудных местонахождений, оно развивалось замедленными темпами, вплоть до первых веков нашей эры, сохраняя неолитический облик своей культуры. Настоящий железный век здесь начинается не ранее первых веков нашей эры. Это и есть время, когда в Белоруссии развивается земледельческое хозяйство, на базе которого и происходит то культурное сближение с областями древнего земледелия, речь о котором шла выше. П. Н. Третьяков замечает, что окско-верхневолжское население с культурой "текстильной" керамики характеризуется особым вниманием к скотоводству. Может быть, по линии размежевания более скотоводческого и более земледельческого хозяйства с одинаково крупной ролью древних охотничье-рыболовческих производств и надлежит искать границу между балто-славянскими племенами, с одной стороны, и финно-угорскими - с

стр. 107

другой. Ясно, что формирование тех и других происходило на первоначально общей базе в области, занятой лесными охотниками и рыболовами, в дальнейшем в Суббореальном периоде частично перекрытой пастушескими племенами. С началом современного климатического режима, где-то около начала первого тысячелетия до нашей эры, пастушескому хозяйству эпохи бронзы здесь пришёл конец. Лесная растительность вновь начала распространяться к югу, и граница леса и степи вновь продвинулась ближе к Чёрному морю. Сопровождались ли эти геофизические перемены перемещением населения, остаётся не вполне ясным. Весьма вероятно, что наступление степей к северу вызвало передвижение культуры ямочно-гребёнчатой керамики к Белому морю, но имело ли место возвращение этого северного населения вместе с отступлением степи, до сих пор остаётся невыясненным. Несомненно лишь одно, что "текстильная" керамика смыкается с поздними вариантами ямочно-гребенчатой. Однако традиции пастушеских культур также переживают в культурах городищ с "текстильной" керамикой. На основе же последних, как мы видели, образуются и финские и славянские племена. Ввиду вышеизложенного было бы ошибочным связывать культуру ямочно-гребёнчатой керамики с угро-финнами, и только с ними, и объявлять её пра- или протофинской, как делают это многие исследователи, в том числе и П. Н. Третьяков. Возникновение угро-финнов, как и балто-славян, очевидно, относится к значительно более позднему времени, и роль пастушеских культур Восточной Прибалтики и Средней полосы России в этом процессе, надо думать, была немаловажной. Однако окончательную грань между ними проложили распространение земледелия и связи, которые объединили Восточную Прибалтику и Белоруссию со старыми земледельческими культурами Повисленья и Среднего Поднепровья. Нам остаётся коснуться ещё вопроса о ромёнской культуре, обнимающей среднеднепровское левобережье и связываемой П. Н. Третьяковым с летописными северянами. Нас в данном случае интересует вопрос не о племенной принадлежности этой культуры, а об её происхождении. П. Н. Третьяков и другие исследователи обращают внимание на её архаический облик, на переживание в ней древних традиций, восходящих к далёкому, чуть ли не скифскому, как говорит автор, прошлому (стр. 133). Сложилась эта культура, по мнению П. Н. Третьякова, на Десне и Сейме и отсюда распространилась на юг и восток (стр. 134). Движению восточно-славянских племён на юг и юго-восток он вообще придаёт очень большое значение, полагая, что эта волна глубоко отразилась на славянской этногонии. Она была третьим, по его счёту, крупным этапом в процессе этнической консолидации славянских племён (стр. 174 - 175). (Первый - отлив южного населения на север в гуннское время, о невероятности которого уже говорилось, второй - балканские войны.) Действительно, среднеднепровское левобережье до сих пор не дало никаких материалов для прямой генетической связи оседлого населения скифского времени со славянами. Между скифскими периодами и культурой полей, а затем между последней и славянской ромёнской культурой в среднеднепровском левобережье И. И. Ляпушкин констатирует зияющие разрывы. Поэтому появление здесь славянского населения относительно поздно, около VII в. нашей эры, представляется в настоящее время весьма вероятным. С другой стороны, ромёнская культура, а равно и близко сходная с ней культура Боршевского городища и курганов на Верхнем Дону в части керамики обнаруживает типологическое родство с керамикой полей днепровского правобережья, особенно Корчеватовского типа. Если мы при этом учтём, что сходные формы Корчеватого восходят к восточно-балтийской культуре, которая была во многом одинакова и на Среднем и на Верхнем Днепре и в Восточной Прибалтике, а также что эти формы живут в раннеславянских памятниках Верхнего Поднепровья, одновременно с ромёнской культурой, то истоки последней вовсе не придётся ограничивать Десной и Сеймом. Эта культура, по крайней мере в части керамики, окажется той общей восточно-славянской культурой, которая давно уже, ещё вместе с культурой ящично-подколпачных погребений, оказалась включённой и в западно-славянское достояние. Это и есть свидетельство культурной и этнической консолидации славянства в процессе его становления и расширения -во всех направлениях. Южная, прикарпатская часть его при этом сохранила ещё кое-какое наследие провинциально римского периода, когда она оказалась втянутой в тесные отношения с поздне-античным миром. Это наследие теперь оказалось весьма кстати и в переработанном в славянской среде виде постепенно распространяется по всей области славянского заселения, придавая ей тот облик, который нам известен уже во вполне выраженном виде в так называемом великокняжеском периоде. Лучше всего этот процесс археологически прослеживается по гончарной славянской керамике, но, разумеется, керамика представляет только одну его деталь. На этом можно и закончить рассмотрение некоторых вопросов, возникающих у археолога при чтении книги П. Н. Третьякова.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/К-ВОПРОСУ-О-ПРОИСХОЖДЕНИИ-ВОСТОЧНЫХ-СЛАВЯН

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Елена КоучКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Kouch

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

М. АРТАМОНОВ, К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 07.09.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/К-ВОПРОСУ-О-ПРОИСХОЖДЕНИИ-ВОСТОЧНЫХ-СЛАВЯН (дата обращения: 29.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - М. АРТАМОНОВ:

М. АРТАМОНОВ → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Елена Коуч
Arkhangelsk, Россия
1899 просмотров рейтинг
07.09.2015 (3126 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
17 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
10 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android