ТАРЛЕ Е., акад. "Нахимов". Изд. Академии наук СССР. М. -Л. 1942. 127 стр. 6 руб.

Боевые подвиги черноморских моряков под руководством адмирала Нахимова вдохновляли и вдохновляют черноморцев и всех советских моряков в борьбе против фашистских извергов. Это придаёт особенную актуальность известной работе Е. В. Тарле "Нахимов", переизданной в 1942 году.

В первой главе своей книги Е. В. Тарле с присущим ему мастерством рисует образ Нахимова, используя при этом большой документальный и мемуарный материал. Приведённая автором выдержка из приказа Нахимова раскрывает перед читателем основные черты этой исключительной натуры и стиль его руководства: "Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика. Уведомляю командиров, что в случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает своё дело" (стр. 17)

Нахимов знал, что русские моряки безраздельно преданны своей родине и никогда не подведут в бою; он был твёрдо уверен в своих подчинённых. И моряки крепко любили своего Павла Степановича, он пользовался среди них безграничным авторитетом. Нескольких его слов, сказанных просто, от сердца, было достаточно, чтобы изнурённые и измученные непрерывными боями бойцы снова обретали бодрость и мужество.

Автор рассказывает, как под сильным огнём неприятеля, в невероятно тяжёлых условиях были построены блиндажи на 4-м бастионе и лучшей наградой для матросов, строивших их, были слова пришедшего из бастиона адмирала: "Теперь я вижу, что для черноморца невозможного ничего нет-с" (стр. 65).

Е. В. Тарле отмечает тесную связь, существовавшую между адмиралом, и всеми защитниками Севастополя.

Нахимову присущ был глубокий демократизм в отношении к матросской массе; об этом свидетельствуют приводимые автором высказывания Павла Степановича: "Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов крепостными людьми!" Или: "Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют... Вот кого нам нужно возвышать, учить, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбивы, а действительные слуги отечества" (стр. 11).

Вторая, не менее яркая черта Нахимова - это его патриотизм. Нахимов горячо любил свою родину, для него не было ничего священнее русской земли и русского военно-морского флота. Эта мысль ярко иллюстрируется следующими строками из письма Нахимова от 24 марта 1855 г. к отцу одного из погибших при защите Камчатского люнета моряков: "Согласившись на просьбу сына, вы послали его в Севастополь не для наград и отличий, движимые чувством святого долга, лежащего на каждом русском, и в особенности моряке" (стр. 101).

Как правильно отмечает Тарле, роль Нахимова и его соратников всё-таки не будет ясна, если не сказать о том, в какой степени они были лишены поддержки со стороны всего центрального аппарата и прежде всего морского министерства. Автор ярко рисует рутинные порядки, господствовавшие тогда в николаевской России, особенно останавливаясь на характеристике военной бюрократической машины, так тормозившей повседневную работу Нахимова.

Автор правильно подчеркнул то обстоятельство, что Нахимов был новатором в морском деле, а вовсе не "заядлым парусником" и принципиальным противником парового флота, каким его пыталась изображать некоторые авторы. Очень характерны для Нахимова приведённые автором строки из письма Нахимова к Меншикову от 11(23) ноября 1853 г.: "В настоящее время в крейсерстве пароходы необходимы, без них, как без рук; если есть в Севастополе свободные, то я имею честь покорнейше просить ваше превосходительство прислать ко мне в отряд по крайней мере два" (стр. 17).

Автор показал Нахимова не только как выдающегося флотоводца, обладавшего к тому же исключительно высокими моральными качествами, но и как человека высокой культуры, с большим политическим кругозором.

Наряду с бесспорными достоинствами книги нельзя не отметить в ней и некоторые недочёты.

Е. В. Тарле уделяет непропорционально много места характеристике отдельных

царских сановников, связанных в своей деятельности с адмиралом Нахимовым. Так, характеристика Меншикова сделана настолько подробно (см. стр. 34 - 52, 57, 58, 60, 68, 69, 78, 85), что местами заслоняет фигуру главного героя книги.

Нельзя также согласиться с утверждением автора, что "береговые батареи у турок в Синопе были хорошие" (стр. 18).

Ф. Энгельс в своей статье "Синоп и Ахалцых", говоря об этом периоде, особенно подчёркивает плохое их состояние; он называет Синопскую бухту и гавань "просто прикрытым рейдом... защищаемым несколькими заброшенными и плохо построенными батареями"¹ .

На судах у турок артиллерия была несколько лучше, чем на берегу, но в общем всё же в отношении артиллерия у русских было явное превосходство, и не только с количественной, но и с качественной стороны. К сожалению, в книге ничего не говорится о применении русским флотом в синопском бою бомбических пушек и бомбических (гранатных разрывных) снарядов, сыгравших очень важную роль в разгроме турецкой эскадры. О важности этого факта свидетельствуют многочисленные источники. Так, например, известный исследователь русской военно-морской истории А. Кротков говорит: "Действие русской морской артиллерии было превосходное: бомбические орудия вполне оправдали ожидания, на них возложенные, и сослужили свою службу, прицельная стрельба разрывными снарядами принесла большую пользу"² .

Нам кажется, что этот факт не только не умаляет геройства русских моряков в флотоводческого искусства Нахимова, но, наоборот, показывает ещё ярче адмирала Нахимова как новатора, умело применившего с таким эффектом новую технику.

Отметим некоторые неточности, допущенные в книге Е. В. Тарле:

На стр. 21 говорится о том, что русская эскадра выпустила под Синопом "без малого 17 тысяч снарядов (16800)", на самом же деле тогда было выпущено 18055 снарядов. В данном случае автор отожествил количество выстрелов, которых было сделано 16865, с количеством выпущенных снарядов, которых, как видим, было больше, так как 1190 выстрелов было сделано двумя снарядами³ .

Или на стр. 14 из описания автором десантной операции Нахимова 24 сентября 1853 г. можно сделать вывод, что все участвовавшие в ней суда высаживали войска с вооружением в одном пункте, а именно в Анакрии. На самом же деле там производилась только высадка войск с линейных кораблей и других боевых судов, транспорты же выгружали все грузы в Сухум-Кале.

При перечислении классов кораблей, участвовавших в данной операции, в книге пропущены два корвета, почему не совпадает и общее количество судов. У автора названо 32, на самом деле их было 34.

Только недосмотром редакции, а также и самого автора можно объяснить такое заявление, помещённое на стр. 35: "Об императоре Николае, о наследнике, о Нессельроде, о Паскевиче речь будет идти в других частях (!) работы о Крымской войне" (разрядка моя. - Р. М. ). "Нахимов" - самостоятельно изданный очерк, хотя и составленный, как правильно указано в примечании (стр. 7), из материалов двухтомной монографии "Крымская война", того же автора, однако отсылать читателя к этой работе, да ещё ко второму тому, который пока ещё не вышел, - это, конечно, недоразумение.

В заключение следует отметить, что указанные выше недочёты легко могли быть устранены путём небольших исправлений, особенно после первого издания книги "Нахимов" Воениздатом в 1940 году. Но автор не внёс почти никаких поправок во 2-е издание работы. Издание 1942 г. отличается от издания 1940 г. лишь наличием авторского предисловия и несколько иным художественным и типографским оформлением.

Этими несколькими замечаниями мы не хотим умалить общие достоинства работы Е. В. Тарле и несомненную полезность её переиздания. Приходится лишь пожалеть о том, что издательство Академии наук переиздало книгу в таком ничтожно малом тираже - всего 5 тыс. экземпляров.

Р. Мордвинов

¹ К Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. IX, стр. 588.

² Кротков А. "Краткая повседневная запись замечательных событий в русском флоте из Военно-морского учёного отдела Главного Морского Штаба", стр. 487. 1893.

³ См. таблицу в цитированной книге А. Кроткова, стр. 390.

РУБИНШТЕЙН Н . Полководческое искусство Суворова. Сароблгиз. 1942. 59 стр.

Небольшая работа Н. Рубинштейна посвящена интереснейшему вопросу - характеристике военного искусства гениального русского полководца А. В. Суворова. Несмотря на небольшой объём этой брошюры, предназначенной для массового читателя, она весьма содержательна - насыщена свежими мыслями и достаточным конкретным материалом, рисующим Суворова как полководца.

Структура брошюры чёткая. Текст её разбит на разделы, заголовки которых облегчают читателю ориентировку в содержании этой работы. Три первых раздела характеризуют основные принципы полководческого искусства Суворова, рисуют его как новатора в области теории и практики военного дела своего времени. Четвёртый раздел даёт краткую справку о военной службе полководца. Следующие пять разделов на примере пяти конкретных эпизодов боевой жизни Суворова показывают применение им на практике основных положений "Науки побеждать". Наконец, в особом кратком заключении даётся сводная историческая оценка деятельности Суворова.

Наибольший интерес представляют три первых раздела этой работы, в частности вступительный раздел, озаглавленный "Исторические традиции". Полководческое искусство Суворова автор брошюры рассматривает здесь в широких исторических рамках славной военной истории русского народа. Он подчёркивает воплощение в деятельности Суворова-полководца двух исторических традиций: 1) национальных традиций русской армии и 2) лучших боевых традиций свободолюбивого русского народа. Каждая из этих двух традиций "имеет свою историю, но обе гармонично слиты, творчески объединены в военной системе Суворова" (стр. 3) Отметив "народный дух" стратегий и тактики Суворова, автор пишет, что главной силой в суворовской военной системе были "человек и духовная его сила".

Н. Рубинштейн отмечает развитие этих традиций в великом прошлом нашей родины, с момента появления регулярных войск в России при Петре I, подчёркивая расцвет этих традиций в суворовской армии и несомненное отражение их в героических событиях 1812 г., активными участниками которых были лучшие ученики Суворова - Кутузов, Багратион и др.

Хорошо освещён в брошюре вопрос о принципиальном отличии суворовской военной системы от пользовавшейся во второй половине XVIII в. всеобщим признанием прусской военной системы. Прусская система организации войска, сложившаяся в середине XVIII в., наиболее полно была воплощена в армии Фридриха II и получила распространение при преемниках Петра I и в России Суворов разрабатывал свою военную систему в упорной борьбе "с прусским духом, насаждавшимся в русской армия, в борьбе с прусской системой, за утверждение национальной традиции" (стр. 8).

Противопоставлению военной системы Суворова прусско-германской системе, культивируемой гитлеровцами и в современной Германии, посвящена значительная часть текста первого раздела брошюры. Существо прусской военной системы со времени Фридриха II заключается в полном пренебрежении к человеческой личности солдата. Фридрих II цинично заявлял, что "если бы солдат знал, за что мы воюем, то нельзя было бы воевать".

Набиравшаяся посредством спаивания и подкупа, прусская армия наёмников в XVIII в. держалась на палочной дисциплине. Фридриховский солдат - механический исполнитель приказаний начальства. Отсюда особое внимание в прусской армии к внешней, показной военной муштре, увлечение парадами. Отсюда пренебрежение к жизни солдата: "трупами солдат устилался путь военных походов армий XVIII века" (стр. 7). Наконец, отсюда же следовала "линейная тактика" прусских войск Фридриха II, сковывавшая войска "как смирительная рубашка" (Энгельс). Характеризуя эту тактику, Энгельс в своей статье "Армия" писал: "Каждый эскадрон, батальон и орудие имели своё определённое место в боевом порядке, который не мог быть нарушен или в каком-либо отношении расстроен без того, чтобы это не отразилось на боеспособности целого"¹ . Противопоставляя этой тактике новую систему, развитую полководцами революционной Франции и предвосхищенную Суворовым, - боевой порядок, основанный на применении войсковых колонн, Энгельс в цитировали ой нами работе писал об этой новой тактике: "Одним словом, если новая система требовала меньшей муштровки и парадной точности, то она делала необходимыми большую быстроту, большее напряжение сил, большую сообразительность от каждого, начиная с главнокомандующего и кончая рядовым стрелком в цепи"² .

Эта меткая и глубокая оценка Энгельсом двух военных систем XVIII в. - реакционной, прусской, и революционной, французской, - отражающей огромные сдвиги в общественных отношениях той эпохи, вполне применима при сравнительной оценке тактики Фридриха II и тактики Суворова. И применить свою тактику в крепостной царской России Суворов смог лишь только потому, что он основывался на тех национальных традициях русского народа и русской армии, о которых Н. Рубинштейн говорит в начале своей работы. В коренном противоречии суворовской стратегии и так-

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XI. Ч. 2-я, стр. 397.

² Там же, стр. 400.

тики с существовавшим тогда в России общественно-политическим строем лежит основа того глубокого конфликта Суворова как национального полководца с его, эпохой, о котором пишет автор в выводах. В этом же кроется причина того, что при столкновениях с официальным чиновничье-бюрократическим миром Суворов вынужден был надевать личину чудачества.

Постановка вопроса о национальном характере полководческого искусства Суворова является несомненной заслугой Н. Рубинштейна. Разрешение её в рамках популярной брошюры без предварительной монографической разработки - задача непосильная Многогранная и сложная деятельность крупнейшего русского полководца, привлекавшего внимание всего мира, должна вызвать появление не одного серьёзного труда наших историков.

А. Нифонтов

----------

ДЬЯКОВ В., проф. Таврика в эпоху римской оккупации. "Учёные записки" Московского государственного педагогического института имени Ленина. Т. XXVIII. М. 1942.

Работа проф. В. Дьякова "Таврика в эпоху римской оккупации" опубликована в XXVIII томе "Учёных записок" Московского государственного педагогического института имени Ленина. Одновременно она вышла и отдельным оттиском. Эта работа представляет собой весьма интересное исследование по древнейшей истории нашей родины.

До сих пор специалисты по древней истории ограничивались лишь классическим периодом Греции или Рима, оставляя в тени переходные эпохи в истории этих государств. Ещё меньше исследованы переломные периоды в жизни государств на периферии Римской империи: Понтийского государства, Боспора, малоазийских эллинистических государств, на правах civitates foederatae входивших в состав империи.

Проблема, на которой остановился проф. Дьяков, равно интересна и для античной и для древнейшей истории нашей родины. Материал, положенный в основу исследования проф. Дьякова, отличается большим разнообразием: данные греко-римских авторов (Геродот, Скимн, Страбон и др.), греческие и латинские надписи (надписи из Херсонеса на плитах, на монетах и т. д.), археологические материалы из раскопок советских учёных (Блаватский, Гайдукевич и др.) и иностранные исследования (Парван, Филов и др.). Автор сумел также широко использовать русскую и иностранную литературу по трактуемому им вопросу.

Нужно ли говорить, что наука о таврах и скифах есть русская наука и всякое иностранное исследование, даже самое оригинальное, могло основываться и преимущественно основывалось на научных данных русских учёных? Поэтому правильно поступает проф. Дьяков, когда восстанавливает лучшие традиции русской исторической науки и привлекает все известные ему фонды, накопленные старыми русскими учёными по изучаемому вопросу. Наряду с этим привлекаются и иностранные публикации источников (надписи C. J. L. и пр.) и работы иностранных авторов (главным образом статьи в Pauly-Wissowa и в Reailexikon М. Эберта).

Работа проф. Дьякова распадается на шесть глав: I. Древняя Таврика до римской оккупации; II. Пути римского проникновения в Северное Причерноморье, Понт и Мезия; III. Начало оккупации Таврики Римом в I в. нашей эры; IV. Второй период оккупации Таврики римлянами; limes Tauricus; V. Римская культура в Таврике и заключительная, VI - Конец римской оккупации Таврики.

В первой главе даётся географическое расположение того, что в древности может быть названо ойкуменой тавров; далее, изучается особый характер их социальной структуры ("первоначальный род" тавров) в соответствии с методологическими указаниями Энгельса; наконец, устанавливается, поскольку это позволяют источники, понятие о политическом строе этого древнего народа, обитавшего на юге Крымского полуострова.

Исследование этих вопросов, объединённых первой главой работы проф. Дьякова, показывает, что "мы можем говорить о полной независимости тавров вплоть до конца I в. н. э. И эта независимость была не только политической, но и культурной. Это объясняется тем, что, с одной стороны, эллины избегали селиться в горной части Крыма, ввиду неблагоприятных почвенных условий и примитивной свирепости нравов её населения; ввиду крайней бедности они не заводили с ним и торговых сношений. С другой стороны, и сами тавры, из известного чувства самосохранения, упрямо замкнулись в своих горах и отказывались что-либо воспринимать из культуры весьма далёких им по быту и ненавистных по поведению чужеземцев, теснивших их со всех сторон" (стр. 25 - 26).

Во второй главе проф. Дьяков изучает пути римского проникновения в Северное Причерноморье. Автор устанавливает два пути, по которым направлялась римская агрессия в Таврику: "Первый из них шёл через Малую Азию и стоял в тесной связи с стремлением Рима втянуть в сферу своего господства все эллинистические царства Востока. Он связан в особенности с борь-

бой Рима против Митридата Понтийского ("последнего из всех самостоятельных царей, кроме парфянских", по выражению Веллея Патеркула) и его преемников, которые, отступая перед Римом, перенесли свою резиденцию в Пантикапей" (стр. 26). Другой путь римской агрессии в древности шёл вдоль Дуная в сторону северного германо-сарматского варварского мира. Исследование этих путей римской агрессии проводится автором на весьма широком материале надписей и археологических памятников. И это указывает, несомненно, на глубокую эрудицию автора, применяющего в своём исследовании одновременно методы научной критики и текстов и вещественных памятников.

В третьей главе проф. Дьяков изучает начало самого хода римской оккупации; при этом он совершенно точно устанавливает для науки даты I в. нашей эры. Так, в результате похода Плавция Сильвана около 66 г. нашей эры римские военные посты появились в области Херсонеса и во второстепенных городах Херсонесской области (в Керкипитиде, Балаклаве, на Ктенусе и в других местах).

"Как показывают монеты, найденные при раскопках римской военной стоянки на территории ай-тодорского маяка, в семи километрах от Ялты, непрерывная серия которых начинается с динариев императора Гальбы (63 - 69 гг.), начало этой оккупации следует относить уж к концу 60-х годов, т. е. ко времени, весьма близкому к появлению римских отрядов в Херсонесе. Другими словами, очень скоро после занятия пограничных оборонительных пунктов Херсонесской области римские войска перешли в наступление и на незамирённые части территории тавров" (стр. 51). Некоторые вопросы, затрагиваемые в этой глазе автором, до сих пор были очень мало документированы известными нам материалами и казались поэтому неразрешимыми. Проф. Дьякову удалось привлечь для разрешения их новые материалы (раскопки в Хараксе).

В четвёртой главе рассматривается второй период оккупации Таврики римлянами. Неудачи римлян, критическое положение Римской империи на периферии её, когда "варвары" выступают против рабовладельческой эксплоатации в самых различных пунктах Востока и Запада, заставили римское правительство вооружать "заградительный вал" на всей территории, где она граничила с варварскими народами (limes romanus). Проф. Дьяков исследует этот limes и в Таврике. "В Таврике, - пишет автор, - главным памятником этого римского limes'а является, по крайней мере в настоящее время, Харакс-Ай-Тодор" (стр. 62). Изучение археологического материала, в частности, нумизматического, даёт возможность установить интереснейшую картину укреплений, возведённых римлянами в период оккупации на Таврике. "Таким образом, - пишет автор, - из всех этих отдельных моментов, а именно: 1) систематического расположения исаров, центрирующихся на большую римскую крепость на Ай-Тодоре, 2) характера устройства самих, этих второстепенных укреплений, большинство которых являлось древними таврскими городищами, разрушенными и частично перестроенными с теми же приёмами военной техники, что находим и в римском Хараксе, 3) характера, правда, ещё случайных находок на них, в особенности остатков античной керамики, 4) обнаружения близ стен ай-тодорской римской крепости бюро и молельни бенефициариев, т. е. свидетельства о существовании здесь штаба римской службы связи и дорожной охраны, а, следовательно, и типичной для римского limes'а системы стратегических дорог, связывавших в единую сеть все эти многочисленные укрепления, - из всего этого складывается определённая картина римского, военного рубежа в Таврике (limes Tauricus), аналогичного тем, которые существовали и на иных римских границах. Он возник в эпоху Домициана и Траяна, но свой окончательный вид должен был получить лишь в половине II века, при Антонине и Марке Аврелии, когда завершилось сооружение limes'ов в Британии, на Рейне и на Дунае. Дело чести советской археологии - раскрыть его на советской территории столь же полно, как то уже сделано западной исторической наукой на иных его отрезках" (стр. 72 - 73).

В пятой главе изучается культура Таврики и устанавливается её синкретический характер. К сожалению, материал для разработки этого интересного предположения является случайным и недостаточным для доказательства.

В заключительной части автор подводит итоги и говорит о конце римской оккупации Таврики (конец II в. нашей эры).

К числу недостатков работы проф. Дьякова можно отнести лишь два момента. Во-первых, необходимо было бы использовать работы Н. Я. Марра. О скифах и таврах у Марра имеются, безусловно, смелые и творческие мысли, которые нельзя игнорировать. Это относится и к проблеме киммерийцев; несмотря на более чем столетнее её изучение она по-прежнему безнадёжно висит в воздухе, ибо смелые и творческие новые мысли остаются вне разработки. Во-вторых, необходимо более подробно, насколько это позволяют источники, осветить вопрос о борьбе тавров с чужеземцами. Тем самым удалось бы осветить одну из самых ранних эпопей в освободительной борьбе народов, существовавших в СССР в глубокой древности. Восполнение этих двух пробелов должно превратить исследование проф. Дьякова в исчерпывающую работу по данному предмету.

Московский государственный педагогический институт имени Ленина правильно поступил, напечатав работу проф. Дьякова и сделав её достоянием советской исторической науки.

Проф. А. Мишулин

PADOVER S.K. Jefferson. New Vork. 1942. 459 p.

ПЭДОВЕР С. Джефферсон.

В этом году исполнилось двухсотлетие со дня рождения Томаса Джефферсона, которое будет, надо думать, отмечено в США значительной юбилейной литературой. Перед нами "предъюбилейная" работа американского историка Пэдовера - новая биография Джефферсона. Автор основательно изучил обширную "джефферсониану" и широко использует сочинения и переписку Джефферсона. Книга написана живо и обращена к сравнительно широкому кругу читателей.

Джефферсон был третьим президентом США (после Вашингтона и Джона Адамса) и до этого занимал ряд крупнейших государственных должностей. Однако в сочинённой им самим эпитафии он завещает потомству память о себе как об "авторе Декларации независимости, статута Виргинии о свободе религии и основателе Виргинского университета". Таким образом, Джефферсон выдвигает на первый план свои заслуги как писателя и деятеля американского просвещения и буржуазной революции XVIII века. Эти заслуги бесспорны, а Пэдовер имел полное основание в биографии Джефферсона сконцентрировать внимание на Джефферсоне - просветителе и революционере-демократе. Мы находим в этой книге детальное изложение некоторых периодов жизни и деятельности Джефферсона, на которых неохотно останавливаются консервативные американские историки, вообще не жалующие Джефферсона. Мы находим здесь также некоторые высказывания Джефферсона, которые обычно его биографы опускают.

Так, Пэдовер цитирует письмо Джефферсона к Вильяму Шорту по поводу якобинского террора во Франции, которое называет "едва ли не самым замечательным из писем Джефферсона".

"В процессе борьбы, которая была необходима, - пишет в этом письме Джефферсон, - было убито, без формальной процедуры суда, много виновных. Погибло также некоторое число невинных. Я скорблю о них не менее, чем кто-либо другой, и буду оплакивать некоторых из них до конца своей жизни.. Но я оплакиваю их так, как если бы они пали в бою. Необходимо было дать волю разящей руке народа, орудию до некоторой степени слепому, хоть и не столь слепому, как бомбы и пули. Некоторых доброжелателей народа постигла от его руки участь, предназначенная его врагам. Но время и истина восстановят их доброе имя, а между тем их потомство будет наслаждаться свободой, за которую они охотно отдали бы свою жизнь. Свобода всего мира зависела от исхода борьбы, и был ли когда-либо выигран подобный бой, ценой столь малого пролития невинной крови? Смерть некоторых аз погибших глубоко меня поразила, но я готов скорее увидать половину земля опустошённой, чем отказаться от победы".

Пэдовер указывает, что в 1792 г. Джефферсона, который был в качестве статс-секретаря вторым человеком в республике, подвергли в столице США Филадельфии общественному остракизму как "якобинца": "Только три семейства принимали его" (стр. 214).

В приведённой автором выдержке из "Заметок о Виргинии" Джефферсон объясняет причины, почему он с такой настойчивостью требует немедленного осуществления предлагаемых им законодательных мероприятий (речь идёт о периоде становления американской республики). "Нужно закреплять наши права в форме закона сейчас, пока мы едины и наши правители честны", - говорил Джефферсон. На этом Пэдовер прерывает цитату. Между тем дальнейшее рассуждение Джефферсона имеет значительный интерес. "С окончанием этой войны (войны за независимость. - А. С. ) мы пойдём под гору, -пишет Джефферсон. - Отпадёт необходимость каждый день обращаться к народу за поддержкой. Народ забудут и с его правами не станут считаться. Народ сам забудет обо всём, кроме одного, - делания денег, - и не подумает о том, чтобы объединиться и заставить уважать свои права. Поэтому оковы, которые мы не сорвём к концу этой войны, останутся надолго, будут становиться тяжелее и тяжелее, пока права наши или оживут вновь или погибнут в конвульсиях"¹ .

Это высказывание Джефферсона подводит к наиболее интересной проблеме, встающей в связи с его жизнью и деятельностью. Джефферсон был едва ли не единственным выдающимся просветителем XVIII в., пришедшим к руководящей государственной деятельности в результате победившей буржуазной революции. Просветители, как известно, исповедовали более или менее идеализированные представления об общественном строе, который должен был бы придти на смену феодально-абсолютистскому порядку. Столкновение идеала с действительностью было в этом случае неизбежно.

Джефферсон был крупнейшим идеологом американской революции и принадлежал к левому крылу американской революционной партии. Декларация независимости, автором которой он был, является одним из классических революционных документов XVIII века. В этом документе замечательна замена "собственности" в локковской "троице" естественных прав человека: жизнь, свобода, собственность - "стремлением к счастью". Декларация независимости гласит: "Все люди сотворены равными, и все они одарены своим создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью". Джефферсон отказывается рас-

¹ Jefferson T., "Notes on the State of Virginia", p. 169. Boston. 1832.

сматривать право частной собственности как "естественное право". В формуле "стремление к счастью" он обнаруживает близость к демократическим мыслителям французского просвещения. С ними его роднят и те элементы просветительного утопизма, которые в дальнейшем, когда Джефферсону пришлось действовать в условиях укрепившегося буржуазного порядка, выделяют его из общего потока буржуазной идеологии. В созданной им схеме социально-экономического развития США Джефферсов выступает как утопист-физиократ, отстаивая план "консервирования" США как республики самостоятельных фермеров-земледельцев. "Земледельцы - избранный народ, если когда-либо существовал избранный народ, - пишет он в "Заметках о Виргинии". - Пропорция между другими классами и земледельцами служит в любой стране показателем соотношения нездоровой части населения и здоровой"¹ .

В приводимом Пэдовером письме, написанном из Франции в 1785 г., Джефферсон высказывает готовность окружить американскую республику "китайской стеной" (стр. 133), если бы этим путём удалось охранять её от социальных противоречий, которые он наблюдает в Европе.

Значительную часть усилий на протяжении всей своей деятельности Джефферсон посвящал делу распространения просвещения. Проводя в Виргинии свой знаменитый закон о свободе совести и отделении церкви от государства, он считал, что закладывает фундамент духовной свободы, которая, согласно его убеждению как просветителя, должна была явиться надёжной гарантией свободы политической и социальной² .

В 1801 г. Джефферсон был избран президентом США в оставался на этом посту в течение восьми лет (в 1804 г. он был переизбран). "Если философический Джефферсон и его единомышленники воображали, что их приход к политической власти будет знаменовать мирную жизнь, лёгкие налоги и аркадские радости, им пришлось очень быстро разочароваться", - пишет не без едкости американский историк Бирд³ .

Действительно, президентство Джефферсона было заполнено международными и внутренними осложнениями, связанными с политическим кризисом в Европе (это были годы наполеоновских войн). Лавируя между аграрно-плантаторскими и торгово-промышленными интересами, Джефферсон за восемь лет президентства постепенно отказался от большей части своих представлений об идеальной фермерской республике. Пэдовер констатирует отдельные изменения во взглядах Джефферсона в этот период, однако он несклонен видеть никаких противоречий в идейно-политической эволюции Джефферсона, и для него вопрос о столкновении Джефферсона-просветителя и Джефферсона - буржуазного политика - вообще не существует.

Потерпев крушение своих иллюзий, Джефферсон не стал на путь буржуазного либерализма, но с новой энергией обратился к делу народного просвещения, в котором видел противоядие против пороков социальной жизни. Свои последние годы он посвятил заботам об основанном его трудами Виргинском университете. Пэдовер приводит интересный материал, свидетельствующий о страсти просветителя, с которой престарелый Джефферсон относился к этому делу. Он был архитектором и строителем университета, его ректором и попечителем. Однако и здесь дело не обходилось без серьёзных трудностей. Пэдовер указывает, что сопротивление обскурантистских элементов воспрепятствовало намерению Джефферсона пригласить в университет Томаса Купера, выдающегося англо-американского учёного-материалиста.

Книга Пэдовера является существенным добавлением к новейшей литературе о Джефферсоне, но биография великого американского просветителя ещё ждёт своего Автора.

А. Старцев

¹ Jefferson T. Op. cit., p. 172.

² Интересно отметить, что "Виргинский статут" стал немедленно известен в России XVIII века. В "Санкт-Петербургских ведомостях" от 5 июня 1786 г. (N 45) сообщается: "В Виргинии сделано на последнем сейме новое положение о терпении всех вообще вер, следующего содержания: "Никто из жителей сей области да не будет обязан против воли своей вспомоществовать денежным подаянием к содержанию какого бы то ни было богослужебного собрания или назначенного к тому здания и духовенства: но всем и каждому предоставляется свобода исповедовать откровенным образом такие правила веры, какие кажутся ему наилучшими: и при том да не будут сии правила ни преградою при вступлении в должности государственные, ни пособием к получению оных". Это почти полный перевод резолютивной части статута. Первое известие о Джефферсоне в России относится к 1780 году. В "Московских ведомостях" от 16 сентября (N 75) в числе новых членов "Философического американского общества" назван "Томас Иеферсон".

³ Beerd Charles, A. and Beerd Mary K. "The rise of american civilization". Vol. 1, p. 391. New York. 1930.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: