ТАРЛЕ Е ., акад. Крымская война. I. Институт истории Академий наук СССР. Госвоенмориадат НКВМФ СССР. М.-Л. 1941. 727 стр. 14 руб.

Новая книга академика Е. В. Тарле отвечает одной из актуальных задач советской исторической науки. В условиях Великой отечественной войны, в дни, когда свежа память о беспримерной обороне Севастополя от натиска гитлеровской армии, наша мысль обращается к севастопольской эпопее 1854 - 1855 годов. Мы находим в сложной истории Крымской войны конкретный материал для уяснения целого ряда важных вопросов: о методах дипломатического искусства, о связи между дипломатией и войной, о зависимости военных операций от состояния тыла, о роли временных и постоянно действующих факторов в ходе военных кампаний и т. д.

Вдумываясь в события, отделённые от нас почти 90 годами, и сопоставляя их с явлениями нашей современности, мы получаем возможность глубже анализировать события современной войны, получаем возможность сознательнее и увереннее действовать во имя решающей победы над силами варварского фашизма.

Крымская, или Восточная, война 1853 - 1856 гг. породила огромную историческую литературу и на Западе и у нас, в России. Но несмотря на обилие документальных публикаций, мемуаров, исследований и статей, (мы не имели до сих пор труда, всесторонне освещающего это крупнейшее событие русской и международной жизни XIX века. Старые исследования военных историков - Богдановича, Дубровина, Зайончковского - не использовали многих важных источников и к тому же проникнуты определённой официально-монархической тенденцией; между тем работы советских историков (за исключением чисто военной сводки Лаговского) представляют лишь небольшие по объёму научные популяризации. В самое последнее время подготовлен обстоятельный и оригинальный труд А. Попова, но задание, руководившее автором, - дать одну из глав для подготовляющейся многотомной истории СССР - ограничило объём и внутренние рамки его исследования.

Книга Е. Тарле восполняет зияющий пробел в русской исторической литературе. Впервые выходит в свет подробная дипломатическая и военная история Крымской войны, основанная на богатом собрании разносторонних источников. Автор не ограничился изучением иностранных и русских публикаций, в том числе изданий последнего времени: он обследовал все имеющиеся у нас основные архивные фонды, включая обширную дипломатическую переписку, хранящуюся в архиве внешней политики. Существенное значение имели для автора архивы Шильдера, Меншикова, Аксаковых, Милютиных и др.; кроме московских и ленинградских хранилищ были обследованы хранилища Симферополя, Севастополя, Одессы и Алма-Ата.

При помощи своих ближайших сотрудников Е. В. Тарле имел возможность отобрать для работы значительное количество интересных и неизвестных до сих пор документов. Сопоставляя их с данными мемуаров и писем, учитывая новые иностранные работы, как то: Temperley H. W. "The Crimea" (L. 1936), Seton-Watson W. "Britain in Europe", de Ouichen "La guerre de Crimee (1854 - 1856) et l'attitude des puissances europeennes" (P. 1936) и др., - автор избрал главной целью для своего исследования "анализ тех дипломатических конфликтов, которые непосредственно привели к войне, и тех дипломатических комбинаций, которые так влияли на развёртывание событий во время самой войны и особенно в конце её, перед Парижским миром и в дни парижских конференций" (стр. 19). Именно этот самостоятельный и детальный анализ дипломатической подготовки Крымской войны и её окончательного исхода делает особенно ценной и интересной книгу Е. В. Тарле. Разделы, посвященные военным событиям, играют в ней второстепенную роль; их назначение выяснить, как влияла дипломатия на развитие военных операций, и обратно: как ход военных действий влиял на возникновение и развитие дипломатических выступлений.

*

Книга акад. Е. Тарле представляет собою первый том подготовленного к печати исследования и охватывает период начиная с января 1853 до начала сентября 1854 г., т. е. начиная с дипломатических предложений, сделанных Николаем I английскому

стр. 79
посланнику Сеймуру, и кончая высадкой союзнических войск около Евпатории. Введение даёт общую характеристику международного положения в Европе и внутренних отношений в России накануне крымской кампании. В дальнейшем автор показывает развитие ближневосточной политики Николая I, подробно излагает историю посольства Меншикова и посвящает большую I. и богатую содержанием главу европейской дипломатии и России перед вступлением русских войск в Молдавию и Валахию. После глав, носящих военно-исторический характер - о дунайской кампании и об операциях 1853 г. на Кавказе, - возобновляется анализ дипломатических переговоров до синопской победы. Автор освещает ход и последствия синопского боя, уделяя особое внимание миссии графа Алексея Орлова к Францу-Иосифу и позиция австрийской империи.

Немало места отведено автором разрыву Россией дипломатических сношений с Англией и Францией и обострению конфликта, приведшему к войне. В последних главах книги излагается история осады Силистрии и балтийской кампании 1854 г., пребывания союзников в Варне и их высадки на Крымском полуострове.

Использование богатого и свежего материала, прекрасное знание западноевропейской истории и глубокое проникновение в маневры дипломатической борьбы - всё это дало возможность Е. В. Тарле создать новую, критически заострённую концепцию возникновения Крымской войны. В первой главе автор подробно рассматривает развитие агрессивной политики Николая I в ближневосточном вопросе. По мнению автора, русскому царю нельзя было отказать в наличии продуманного военно-дипломатического плана: учитывая своё могущественное положение на континенте, прогрессирующее ослабление Турции и силы своих союзников, Николай выбрал партнёром по дележу турецких владений наиболее сильную и опасную державу - передовую капиталистическую Англию. Оторвать Англию от Франции, заинтересовать английские торгово-промышленные круги перспективой присоединения Египта и острова Крит к Англии и договориться с британским правительством о совместной ликвидации турецкого наследства - такова была очередная задача российской дипломатии, непосредственно руководившейся из апартаментов Зимнего дворца.

В свете этой разработанной и последовательно проводимой Николаем I программы новое толкование получает в книге Е. В. Тарле ликвидация Ункиар-искелесского договора. Отказ Николая I от возобновления достигнутых преимуществ на подступах к Константинополю был не поражением русской дипломатии, а рассчитанным шагом со стороны России: вбить клин между Англией и Францией, завоевать доверие Англии и привлечь её на свою сторону как союзника и партнёра - таковы были скрытые мотивы николаевской дипломатии. Это был "ход настолько неожиданный и ловкий, что ни Пальмерстон, ни французы не успели его отразить вовремя соответствующим маневром" (стр. 86).

Но ставка на Англию, как выясняет автор, была заранее обречена на полную неудачу ввиду противоречий экономических интересов Англии и России, различия их позиций в ближневосточном вопросе и традиционного недоверия английских господствующих классов к царской агрессии. Неудача Николая I проистекала не только из его невежества в политических вопросах, но также из всей системы российской дипломатии николаевского царствования. Официальный руководитель внешней политики - канцлер Нессельроде был ничтожной пешкой в руках самодержца. "Угождать и лгать царю, угадывать, куда склоняется воля Николая, и стараться спешно забежать вперёд в требуемом направлении, стилизовать свои доклады царю так, чтобы Николай вычитывал в них только приятное, - вот какова была движущая пружина всей долгой деятельности российского канцлера" (стр. 63). Все русские дипломаты 40 - 50-х гг. прошлого столетия, не исключая наиболее способных, Киселёва в Париже и Бруннова в Лондоне, действовали в том же духе. "Они следовали указаниям своего шефа-канцлера и своим карьеристским соображениям и писали иной раз вовсе не то, что видели их глаза и слышали их уши, а то, что по их мнению, будет приятно прочесть властелину в Зимнем, дворце, т. е. нередко льстили и лгали почти так же, как и сам Нессельроде" (стр. 63). Самодержец принимал желаемое за действительное, укреплялся в своих первоначальных ошибочных расчётах в упорно держался принятого им неверного курса.

Как доказывает Е. В. Тарле, французская и особенно английская дипломатия искусно использовала эти особенности русского дипломатического корпуса. Агрессии Николая I противостояла не менее агрессивная, но более замаскированная и тонкая политика Наполеона III и английского кабинета Эбердина. Новоявленный французский император, стремившийся укрепиться на восстановленном троне, поставил себе определённую задачу: ликвидировать наследие Венского конгресса и, окончательно разрушив антифранцузскую коалицию, завоевать себе с помощью войны первенствующее положение в Европе. В свою очередь английская буржуазия, которая вступила в период широкой экономической экспансии и чьи интересы отразились в политической позиции Пальмерстона, стремилась нанести смертельный удар международному могуществу России. И Англия и Франция одинаково хотели войны, но они вовсе не хотели выступать в роли агрессоров. Английская и французская дипломатия, как убедительно показывает автор, прилагала все усилия к тому, чтобы искусно и незаметно спровоцировать Николая I на открытое военное выступление.

Эта политика дала себя чувствовать ещё в начале конфликта, во время дипломатических пререканий о Вифлееме и Иеруса-

стр. 80
лиме: "Один за другим в этот критический миг до Николая Павловича из Англии доносились спеша, соперничая друг с другом в откровенности, превосходя друг друга в дружелюбии, советы, мнения, заявления, излияния английских министров, послов, ответственнейших людей. И все они как бы говорили царю: "дерзай" (стр. 145).

В дальнейшем двойная дипломатия европейских государств получила ещё большее развитие. Надевая на себя маску миролюбивого посредничества, английские и французские политики старались систематически разжигать конфликт между Турцией и Россией. Обманывая русских посланников и самого Николая, они занимали внешне благожелательную позицию, демонстрировали свою незаинтересованность в разгоравшейся внешнеполитической борьбе и внушала российскому самодержавию непоколебимое убеждение, что его руки развязаны для войны с "умирающей Турцией".

Подробно анализируя весь ход дипломатических отношений, Е. В. Тарле прекрасно показал лицемерно-предательскую роль главы английского кабинета - лорда Эбердина. Выступая в беседах с Брунновым как неизменный друг России, притворно соглашаясь с доводами Николая I и его дипломатов, этот елейно-благожелательный "адвокат русского дела" в течение многих месяцев вёл сложную внешнеполитическую игру. В возглавляемом им кабинете сложилось своеобразное разделение труда: "С одной стороны, нужно было всячески поддерживать сопротивление Турции, обещая ей помощь и покровительство, и вести - и в английской прессе, и в европейских дипломатических кругах - деятельную агитацию. А с другой стороны, необходимо было сбивать Бруннова в Лондоне с пути верного понимания действительности, внушая ему разними способами мысль, что на самом-то деле английский кабинет ни за что из-за Турции не возьмётся за оружие. Первую функцию взяли на себя министр иностранных дел Кларендон, ставший орудием министра внутренних дел Пальмерстона, и лорд Стрэтфорд-Рэдклиф. Вторую функцию исполнял прежде всего, конечно, премьер лорд Эбердин, который сначала, правда, хотел достигнуть дипломатического поражения Николая без войны, а уж потом примкнул к Пальмерстону" (стр. 194). В общем кабинет действовал вполне солидарно, и когда неизбежность войны стала очевидной, Эбердину пришлось снять маску, а Николаю I - убедиться в иллюзорности прогнозов и оценок своего посланника в Лондоне.

Аналогичную игру, как видно из изложения Е. В. Тарле, вёл в Париже Наполеон III: он то милостиво беседовал с русским посланником Киселёвым и делал дружеские, ни к чему не обязывающие заверения, то вступал в тайные соглашения с Англией и возбуждал против Николая I Оттоманскую порту. "Император Наполеон очень последовательно держал курс на войну. Но действовал он, как всегда, пуская в ход самые разнообразные средства, чтобы дать окончательно созреть ещё не вполне поспевшему плоду" (стр. 226).

Очень обстоятельно освещает Е. В. Тарле тяжёлые последствия русской "придворной" дипломатии. Неправильно ориентируясь в международной обстановке, Николай I всё больше погружался в "дипломатическую трясину". Посылая в Константинополь князя Меншикова, абсолютно неспособного выполнять функции дипломата, и поручая ему действовать путём ультиматумов, царь сознательно и охотно шёл на развязыванию войны. "Ментиков, живший сам в мире иллюзий, даже не нуждался в таких царских инструкциях. Он и без того понимал, что если царь добьётся даже полностью удовлетворения всех своих домогательств по части церкви путём переговоров, то им, Меншиковым, в Петербурге будут довольны наполовину. Но если он привезёт с собой из Константинополя достаточный предлог для занятия княжеств, - то им будут уже вполне удовлетворены" (стр. 151).

Между Меншиковым и его антагонистом, Стрэдфордом-Рэдклифам, началось настоящее состязание в провоцировании вооружённого конфликта. Первый делал это открыто и грубо, второй - скрытно и более тонко. Турция, поддерживаемая своими "защитниками", отказывалась удовлетворить русские требования. Дипломатия Николая I терпела поражение, и царь переходил к более агрессивным приёмам - к оккупации дунайских княжеств и недвусмысленным угрозам военными действиями. Но Англия я Франция тоже начинали бряцать оружием: они посылали в Архипелаг свои эскадры, поддерживали воинствующую прессу, всё чаще "предупреждали" о трудности мирного выхода из положения. Автор показывает, как проекты примирения России в Турции, для видимости изобретавшиеся в Лондоне и Париже, неизменно срывались усилиями тех же английских и французских дипломатов.

Николай чувствовал, что его ставка на Англию бита, и пытался завербовать в партнёры своего старинного и, казалось бы, верного союзника - Австрию. Но и здесь царя ожидало тяжёлое и горькое разочарование. Ещё в начале 1852 г. в связи с вопросом о признании Наполеона III императором Николаю I, как выясняет Тарле, пришлось убедиться в вероломстве и ненадёжности этого союзника. Австрия одинаково боялась и усиления России на Балканах я потери своих владений в Италии. Наполеон III делал всё возможное, чтобы оказать давление на австрийского императора Франца-Иосифа и втянуть Австрию в войну против России. Но именно он, Наполеон III, по мнению австрийских реакционеров, мог развязать революцию в Ломбардии и вытеснить Австрию с Апеннинского полуострова. Находясь между молотом и наковальней, Австрия всё больше втягивалась в орбиту англо-французской политики и оставалась глухой к призывам и обещаниям своего недавнего спасителя- Николая I.

Ни личные свидания императора российского с Францем-Иосифом, ни специальные миссии в Веку ловкого дипломата Алексея Орлова не имели никакого дипло-

стр. 81
матического успеха. Чем более обнаруживалась агрессивность аланов России, тем настороженнее и враждебнее становилась позиция австрийского правительства. Ставка Николай на Австрию тоже оказалась битой.

Колеблющейся и далеко не надёжной, как показывает Е. В. Тарле, оказалась и политика Пруссии. Проникнутый страхом перед могущественной Россией, Фридрих-Вильгельм IV клялся в дружбе своему русскому зятю и решительно отклонял предложение Англии и Франции - открыто выступить против своего восточного соседа. Правда, на правительство Пруссии, так же как в Австрии, воздействовали две партий - сторонников и противников войны. Но более умные и дальновидные прусские дипломаты решительно выступали против того, чтобы ввязываться в ближневосточный конфликт. Бисмарк, бывший тогда прусским делегатом во франкфуртском сейме, ясно представлял себе все опасности, которыми грозила Пруссия война против сильнейшей Российской империи.

Пруссия кончила тем же, чем кончила и Австрия: она отказалась занять позицию дружественного нейтралитета и фактически присоединилась к антирусской коалиции. Старые союзники Николая I ещё более осложнили международное положение царской империи перед самым началом боевых операций.

Ярко и живо изображает Е. В. Тарле перелом в настроениях и планах российского самодержца, Ещё в мае 1863 г., собственноручно набрасывая программу дальнейших действий, Николай мечтал о блокаде Босфора и об объявлении независимости Молдавии, Валахии и Сербии. К осени того же 1853 г., под влиянием понесённых дипломатических поражений, Николаем всё больше стали овладевать сомнения и колебания. В конце 1853 г., после того как Турция начала военные действия и стала ясной международная изоляция Россия, царь начал метаться в безнадёжных поисках почётного выхода из затянувшегося конфликта. Повернуть назад и очистить дунайские княжества означало бы собственными руками нанести удар своему международному престижу; продолжать упорствовать и идти вперёд значило при сведавшихся условиях рисковать войною с целой Европой. Одним из симптомов этого безнадёжного метания российского императора были его проекты вызвать восстание христианского населения Турции и даже воспользоваться против вероломной Австрии новым восстанием её венгерских подданных. В начале 1854 г. Николай писал об этом Паскевичу: "Весьма быть может, что успехи наши, возбудят бунты в Венгрии; препятствовать сему мы не в состоянии. Не станем разжигать бунтов, но пользоваться ими будем в том смысле, что, угрожая сердцу Австрийской империи, они скорее побудят правительство принять условия наши к примирению" (стр. 467 - 468). А через три месяца Николай I выступил в несвойственной ему роли составителя революционных прокламаций. Собственноручно написанное им воззвание было обращено к болгарам с призывом к вооружённому восстанию против турецкого султана.

Постоянным советником, который, по мнению Е. В. Тарле, помог императору уяснить себе опасную международную ситуацию, был фельдмаршал Паскевич, человек, достаточно умный, чтобы разобраться в угрожающей позиции Австрии, но чересчур осторожный и чересчур дороживший собственной карьерой, чтобы вовремя раскрыть глаза Николаю I: "Паскевич решительно не желал этой войны, - а дал вести её. Хотел почти с первых же дней, чтобы русские войска поскорее ушли с берегов Дуная, - а делал вид, будто желает победоносного похода в глубь Турции. Это его настроение вконец погубило Дунайскую кампанию, потому что свело к нулю все усилия русских войск, и без того боровшихся при очень трудных условиях" (стр. 259).

Напрасны были энергия лучших генералов, героизм русских солдат, успехи отдельных сражений. Главнокомандующий и его послушный подчинённый, непосредственный руководитель операциями - князь Горчаков, желали, по словам Е. В. Тарле, "воевать не воюя, производить марши и контрмарши, спешить не двигаясь с места" (стр. 502). В интересных письмах к царю, цитируемых Е. В. Тарле, Паскевич становился всё более откровенным, и летом 1854 г. наконец добился снятия осады Силистрии и оставления дунайских княжеств. Осаждённая Силистрия была близка к капитуляции штурм крепости уже был назначен, но за полчаса до её неизбежного падения, на основании приказа Паскевича, русская армия оставила свои позиции и начала обратное движение за Дунай. Таким образом, банкротство николаевской дипломатии привело к крушению стратегического плана начатой кампания. Оружие боевой инициативы было вырвано из рук Николая I н крепко захвачено руками его противников. Перед нами, в обстоятельном изложении Е. В. Тарле, - классический пример неразрывной связи между дипломатией и войной, зависимости военных успехов и поражений от достижений и ошибок в области дипломатического искусства.

Запоздалое отступление Николая I уже не могло изменить сложившейся обстановки. Англия я Франция, напуганные успехами русского оружия при Синопе и Баш-Кадыкляре, ещё в конце 1853 г. начали открыто готовиться к войне с Россией. Дипломатические маски были окончательно сорваны; с марта 1854 г. Российская империя имела против себя три вступивших с нею в войну государства и с часу на час могла ожидать вооружённого выступления со стороны Австрии, Пруссии и Швеция.

Заслугой Е. В. Тарле является всесторонний анализ стратегического положения, создавшегося на западных границах России, которое неизбежно приводило к раздроблению русской армии и к ослаблению фронта на Крымском полуострове. И правительство и население имели полное основание ожидать появления в Финском за-

стр. 82
ливе не только новых английских флотилий, но и крупной десантной французской армий. "Так и случилось, но так могло случиться, а опасность на севере была на выдуманной, а возможной опасностью, и, следовательно, подлежала очень реальному учёту. Никто не мог тогда даже и приблизительно знать всего того, что постепенно стало выясняться впоследствии. А опасность могла оказаться для России по сути дела гораздо большей, чем та, которая грозила русским войскам от союзной и австрийской армий в Дунайских княжествах" (стр. 649 - 650).

Но и в рядах союзников, как явствует из книги Ё. В. Тарле, далеко не всё обстояло благополучно. Турция явно тяготилась "покровительством" великих морских держав. Англию и Францию разделяли противоречия интересов, которые давали себя чувствовать и в константинопольских столкновениях её посланников и во взаимоотношениях командующих. Этому последнему обстоятельству Е. В. Тарле уделяет особую и чрезвычайно ценную главу, построенную в значительной своей части на анализе публикаций Нэпира.

Английское правительство стремилось максимально использовать французские сухопутные силы, чтобы нанести России сокрушительный удар на подступах к Петербургу. Но такая сокрушительная стратегия и в Балтике и на Чёрном море, как совершенно правильно указывает автор, не входила в дальновидные расчёты Наполеона III; он вовсе не хотел жертвовать крупными французскими силами в интересах Великобритании и потерять в лице Российской империи возможный в будущем противовес усиливающемуся английскому влиянию. Именно в этих скрытых противоречиях коренилась главная причина полной неудачи Нэпира: без смысла и цели овладев Бомарзундом, французская армия покинула балтийские воды, и, предоставленный собственным силам, английский флот оказался не в состоянии предпринять более активные и крупные операции. К тому же, как показывает Е. В. Тарле, английский флот был недостаточно мощным, его команда далеко не высокого качества, а русские крепости Кронштадт и Свеаборг оказались неприступными и непобедимыми твердынями. Не только адмирал Нэпир, но и само английское правительство понимало Полную безнадёжность овладения Кронштадтом. "Было бы сумасшествием играть в руку России и броситься головою вперед на её гранитные стены, рискуя нашим морским превосходством со всеми фатальными последствиями поражения, в неравной борьбе дерева против камня", - писал Нэпиру первый лорд адмиралтейства Джемс Грэхем (стр. 609).

Неудача Нэпира оказала большое влияние на ход дипломатической борьбы. Несмотря на прилагаемые ими колоссальные усилия Англии и Франции не удалось преодолеть опасения Швеции и втянуть её в разгоревшуюся войну против России. Дания тоже не отказалась от позиции нейтралитета, а ожидавшееся восстание Финляндии оказалось пустой, необоснованной иллюзией.

Автор далее выясняет, какие круговые затруднения встретили союзники на главном, ближневосточном театре войны; английские и французские войска, высадившись в Варне, попали в условия враждебного окружения: местное болгарское население явно сочувствовало России и ее хотело помогать её противникам; сверх того, пожар уничтожил значительную часть заготовленных запасов; холерная эпидемия косила солдат и офицеров; разведочная экспедиция в Добруджу не дала ничего, кроме потерь умершими и больными. Летом 1364 г. положение союзников в Варне стадо невыносимым. При этих условиях экспедиция в Крым я осада Севастополя представлялись наиболее удачным и многообещающим выходом из трудного военного положения.

Но и та десантная армия, которую союзники двинули на Севастополь, не отличалась, по мнению Ё. В. Тарле, идеальными качествами. Превосходя русские Силы боевой техникой и лучшей организацией, она в тоже время имела крупнейшие недостатки. Пёстрому составу английских наёмников сопутствовало невежество английских офицеров, включая главнокомандующего, - безличного, вялого и неопытного Раглана. Французская армия была неизмеримо выше по своему составу и подготовке, но очень страдала от дефектов снабжения, замедлявших её операции.

Е. В. Тарле дополняет свою характеристику союзников важными коррективами и обычным представлениям о русских армии и флоте в период крымской кампании. Е. В. Тарле не скрывает отсталости, неподготовленности, плохого вооружений, казнокрадства и прочих отрицательных, явлений, характеризующих дореформенную, николаевскую армию. Но в то же время он убедительно показывает крупные преимущества, имевшиеся на стороне России: хороший личный состав её флота (особенно черноморского, где действовала славная школа адмирала Лазарева), выносливость я героизм её пехоты, наличие прочных и неприступных укреплений. Далёкий от примитивно-одностороннего освещения борющихся сторон, автор оперирует многочисленными конкретными фактами, которые подтверждают правильность его выводов и оценок.

Крупные достоинства книги Е. В. Тарле сравнительно с предшествующими исследованиями русских историков очевидны к бесспорны. До сих пор никто не давал такого всестороннего и остро критического анализа дипломатической борьбы, предшествовавшей Крымской войне и сопровождавшей её первый период. В трёхтомном изложении Дубровина дипломатический момент был вовсе обойдён, а военные операции излагались не только без связи с борьбой дипломатов, но и без всякого учёта сменявшихся и боровшихся между собой правительственных точек зрения. В четырёх-

стр. 83
томном труде Богдановича дипломатическим темам посвящено несколько кратких глав, где наивно и поверхностно, в духе казённой идеологии, излагались основные факты, предшествовавшие военным операциям. Гораздо серьёзнее и вдумчивее отнёсся к своей задаче Зайончковский, но и его исследование (незаконченное) страдает теми же недостатками. Несмотря на обилие цитат из дипломатических документов, несмотря на правильную оценку некоторых используемых источников (например критику донесений Бруннова или "салонно-поверхностной" переписки с Пруссией), Зайончковский не сумел всё же показать, каковы были движущие мотивы боровшихся между собой правительств. Наивное доверие к содержанию официальных документов соединялось у него с апологией "миролюбия и прямодушия" Николая I, а разразившийся кризис, переросший в вооружённую борьбу, оказывался "фатальным" и лишённым всякого "закономерного объяснения.

Иной характер носит подготовленная к печати работа А. Попова. Она построена в значительной мере на тех же архивных фондах бывшего русского министерства иностранных дел, что и работа Е. В. Тарле. Но в силу своей сжатости и менее ясно выраженной концепции она значительно уступает исследованию Е. В. Тарле. Особенно ценны в последней работе Е. В. Тарле освещение провокационной роля европейских государств, дипломатических метаний Николая I и взаимоотношений, слагавшихся между союзниками в процессе Крымской войны.

Изложение в книге Е. В. Тарле живое и яркое; оно проникнуто творческой научно-исследовательской мыслью и изобилует меткими характеристиками. Особенно удачен портрет вице-адмирала Нахимова. Этот победитель при Синопе представлял лучшие, передовые заветы лазаревской школы, был горячо предан русскому флоту и крепко спаян с матросской массой, резко выделяясь в среде николаевского офицерства. Читающий книгу Е. В. Тарле непрерывно чувствует биение пульса дипломатической и военной жизни, видит перед собой живых людей с их индивидуальными особенностями, подлинную и реальную действительность 1853 - 1854 годов.

Тем не менее читатель вправе предъявить автору новые, дополнительные требования. В введении к своей книге Е. В. Тарле снимает с себя обязанность представить внутреннее положение России и её противников; он ограничивается общей характеристикой международного положения в Европе и хозяйственно-политической отсталости России. Однако разобраться до конца в клубке событий можно только ори одном необходимом условии: если поставлены и на конкретном материале разрешены общие вопросы о возникновении, ходе и результатах Крымской войны. Автор убедительно и ярко показал банкротство николаевской дипломатии в ближневосточном вопросе; и всё же неясно, какова была причина деградации русского дипломатического искусства, некогда столь блестящего и победоносного.

Книга так же убедительно и ярко показывает слепое упорство российского самодержца, который упрямо и нерасчётливо рвался вперёд, к дележу ожидаемого турецкого наследства. Но можно ли объяснять это тупое упорство только личными особенностями императора Николая Павловича? Или в основе этой авантюристической политики лежали социально-политические условия, характерные для периода кризиса феодальной России? Можно ли понять внешнюю политику Николая I после 1849 г., не установив её связи с процессом разложения крепостнической системы, с упорным стремлением Николая I укрепить её пошатнувшиеся устои? Подобные вопросы могут возникнуть и относительно Западной Европы. Е. В. Тарле не раз ссылается на общеизвестный факт - ненависть всех прогрессивных кругов Европы к международному жандарму Николаю I. Но автор не анализирует ни этого факта, ни его влияния на развёртывание дипломатической борьбы между Россией и передовыми капиталистическими государствами. В частности позиция европейского пролетариата и революционной демократии остаётся неосвещённой в его исследовании; по непонятным причинам изложение взглядов и оценок Маркса и Энгельса отнесено в следующий, II том, хотя публицистические выступления вождей пролетариата неразрывно связаны с постепенным развитием ближневосточного конфликта.

Итак, в книге Е. В. Тарле общественному фону уделяется меньше места, чем того требует тема исследования. Именно поэтому сам по себе чрезвычайно ценный анализ дипломатических маневров деятелей международной политики середины XIX в. порою заслоняет общеисторическую перспективу описываемого периода. Это отражается отчасти и на методе автора: иногда он явно переоценивает дальновидные расчёты западноевропейской дипломатии и слишком подчёркивает "придворные" приёмы русских посланников в донесениях Николаю I.

Пожелаем Е. В. Тарле, чтобы во II томе своего исследования он, сохраняя такое же богатство и конкретность содержания, разрешил вопросы, связывающие историю дипломатии с основными историческими проблемами освещаемого периода.

Следует прибавить, что читатель при желании может расширить и проверить положения книги Е. В. Тарле с помощью подробной и хорошо систематизированной библиографии.

Проф. Н. Дружинин Чл.-корр. АН СССР. А. Панкратова

стр. 84
КОСТЫЛЕВ В. "Иван Грозный" *. "Октябрь" NN 5 - 6, 7 и 8. Гослитиздат.

Исторический роман представляет собой очень трудный жанр литературы. Читатель вправе требовать от автора творческой фантазия, способной заинтересовать его, непрерывной живости изложения, ясных, отчётливых характеристик и в то же время ожидает от него глубокого проникновения в источники, непосредственного знакомства с документами изображаемой эпохи, так как только таким путём может быть достигнуто воскрешение исторического прошлого. Отсюда большая ответственность, которую берёт на себя автор исторического романа.

Оригинальный замысел В. Костылёва приближает его роман скорее к типу драмы: действующие лица сразу появляются перед зрителем как определённые, ясно очерченные фигуры со своими интересами и запросами, с понятиями, предрассудками и устремлениями к целям, политическим и личным. Время действия - 1557 - 1558 годы. В рамках этого периода сгруппированы факты подготовки и начала Ливонской войны за обладание балтийским побережьем, за вступление Москвы в круг общеевропейской политики, за выход на арену мировой жизни. Автор считает события, сюда относящиеся, поворотным пунктом в истории Московского государства и решающим моментом в политике и личной жизни молодого царя, который выступает как гениальный провидец роста государства и как первоклассный военный организатор.

Место действия первого акта - заволжская, далёкая от театра войны вотчина богатейшего, привыкшего к независимости боярина Колычева; в последующих событиях, занимающих большую часть романа, - Москва (Кремль, царские палаты, Боярская дума, мастерская литья пушек и т. п.). В романе описан эпизод поездки царя по северу Московского государства, встреча и беседы его с иноком Вассианом, бывшим боярином Патрикеевым, одним из "заволжских старцев", сторонников идей "бедной церкви". В конце романа всё внимание сосредоточено на войне в Ливонии, осаде Нарвы, Дерпта и т. п.

В романе довольно много действующих лиц, причём для характеристики высших и средних классов выведены подлинные исторические деятели (Сильвестр, Адашев, князья Курбский, Воротынский, боярин Колычев, Василий Грязной и т. д.), для изображения простого народа приняты имена вымышленные: во время приготовлений к войне в Москву приходят пешком два беглых крестьянина из заволжской вотчины Колычева - Андрейко и Герасим - с жалобой на своего господина, в своего вождении мордовки Охимы, девушки необычайной красоты и ума, также убежавшей от притеснений нижегородского наместника.

Автор склонен к сплошным характеристикам больших общественных групп. Косными, туго соображающими людьми изображена большая часть бояр; значительно бледнее намечен облик средней группы-дворянства, которому предназначается главная роль в предстоящем великом сдвиге; в тёплых тонах написаны представители низших классов, у которых отмечаются любовь к труду и жажда просвещения.

У автора есть склонность к закруглённым характеристикам качеств, способностей и настроений целых народностей - ввиде коллективных личностей. Встреча военных сил русских и татар в Ливонии с немецкими рыцарями и бюргерами даёт автору случай описать первых как организованную группу, охваченную лихорадочной жаждой движения и борьбы, в то время как бюргеры изображены косной, разрозненной и расстроенной массой обленившихся, не способных к сопротивлению и обороне местных жителей. В романе есть описание посещающих Москву иностранцев, например шотландцев - бравых воителей, готовых служить кому угодно; автор рисует также удалых, размашистых казаков с Украины и т. п. В лице мордовки Охимы автор пытается противопоставить веротерпимость "язычницы" культурной примитивности и умственной замкнутости русских как христиан.

Над галереей выведенных автором лиц высится исполинская фигура царя Ивана Васильевича. Он изображён в романе как деятель вполне сложившийся, несмотря на свою молодость - 27 лет, с несокрушимой волей, ясным мировоззрением, свободный от предрассудков, не поддающийся посторонним влияниям, с глубоким, пророческим взглядом на будущее мощное развитие Московского государства, с тонким пониманием задач международной дипломатии, военной, инженерно-строительной техники, просветительной культуры, при всём том спокойно-величественный уравновешенный, преданный своим великим государственным замыслам.

В соответствии с планом драматической композиции, принятой автором, у царя Ивана Васильевича как бы совсем нет прошлого, нет тяжких испытаний, терзавших его детство и юность. Ничто не предвещает также будущих колебаний его гениальной натуры, не внушает опасений предстоящего кризиса, который привёл впоследствии в судорожной борьбе с изменой к возникновению опричнины. Иван Грозный у В. Костылёва смотрит на мир, если так можно выразиться, оптимистически: он не доверяет людям, но и не боится их; он зорко приглядывается к окружающим его людям и выбирает среди них наиболее талантливых - тех, которые будут полезны для намеченных им целей: так, беглеца Андрейку он велит принять по пушкарскому делу, предварительно избив его батогами за ослушание своему законному владыке боярину Колычеву (N 5 - 6, стр. 46).

"Иван Грозный" В. Костылёва - поэтическое произведение, в одно и то же время законченное и внезапно обрывающееся. Автор как бы пытается остановить ход исто-

* Первая часть трилогии "Иван Грозный".

стр. 85
рии - и воплотить в своих образах сверкнувшую как молния мечту поколения этого века, закрывая глаза на последующие испытания, постигшие государство. И судьба страны и личность руководителя государства запечатлены в романе без пятен, без страха за будущее.

Мы не знаем, следует ли напечатанные главы рассматривать только как первую часть сочинения или можно ожидать продолжения под тем же, общим заглавием. Во всяком случае надо предполагать, что автор соберёт разрозненные в нескольких номерах журнала страницы в одном издании для более широкого распространения. Если имеется в виду такое новое издание, мы позволим себе дать автору несколько советов о необходимых поправках и добавлениях, которые не противоречат его концепции.

1. Совершенно необходимо, чтобы В. Костылёв познакомился с двумя важнейшими документами, относящимися к первой половине XVI в. и имеющими прямое отношение к положению крестьянства и дворянства того времени - двух классов, особенно интересующих нашего автора. Я разумею две поданные в правительственные учреждения челобитные, содержащие проекты реформ. Одна из них, более ранняя, носит заглавие "Благохотящим царём правительница и землемерие". Этот проект составлен Ермолаем, в монашестве принявшим имя Еразма; в нём высказываются суждения об устроении участи крестьян. Другое, поразительное по таланту и горячности, произведение публициста, подписавшегося Ивашкой Пересветовым, содержит план преобразования войска в связи с усилением самодержавия. Знакомство с этим документом дало бы автору подлинные исторические черты и краски для характеристики дворянства.

Оба документа были бы полезны автору не только по своему содержанию, но и по своей форме, языку, стилю, терминологии; художник слова сразу должен был бы почувствовать, что соприкасается здесь с самой подлинной жизнью общества.

Правда, в романе Костылёва, на стр. 23 (N5 - 6), приводится краткая цитата из первого проекта, где упомянуто о важности труда "ратаев" и бесполезности "вельмож", но совершенно очевидно, что ссылка взята из вторых рук. Автора этого замечательного документа - монаха Ермолая-Еразма - В. Костылёв устами боярина Колычева называет "какой-то писака". Несколькими строками ниже упоминается и Пересветов в качестве клеветника, "сунувшего царю противу бояр челобитную", но самое это выражение показывает, что имя писателя известно В. Костылёву только понаслышке, что о значении пересветоэского проекта он не имеет понятия.

2. При переиздании романа автору следует устранить две фактические ошибки: одну географическую, другую - хронологическую. Первая состоит в том, что местом рождения одной из героинь романа - мордовки Охимы - обозначены заволжские костромские или нижегородские леса; но там обитали черемисы, между тем как мордва жила значительно южнее - на правых притоках Волги, особенно по реке Суре. Вторая ошибка состоит в том, что в романе В. Костылёва мы находим под 1557 г. в полном действии печатню Ивана Фёдорова, тогда как она учреждена была лишь в 1564 году. При этом автор неверно представляет себе культурную и международную обстановку, среда которой возникла типография в Москве. Собственно устремление к побережью Балтийского моря не имело здесь особенного значения; заимствование печатного дела связано с новой войной, с более широкими планами присоединения Западной Руси, началом которого было занятие Полоцка в 1563 году.

3. Автору романа "Иван Грозный" следует позаботиться о том, чтобы устранить из своего повествования всякого рода модернизацию, которая так легко находит себе место в речах и разговорах действующих лиц. Как наглядный пример перенесения на XVI в. настроений, понятий и самой фразеологии более поздних времен и даже наших дней я приведу одно место из беседы царя Ивана Васильевича со старцем Вассианом. Монах, с точки зрения христианского всепрощения смирения и бескорыстия, протестует против войны вообще. Царь отвечает: "Разве неведомо тебе, что немцы да их попы возымели спесь христовым именем и мечом все славянские племена в своих рабов обратить? Себялюбие и жадность их, прикрываясь святительской проповедью, покоряют славянские земли хищным алемамским князьям... Немецкие попы да князья и к нам змеёй подползают в прошлые времена, и до сего дня лютуют они на побережье Западного моря и обращают в свою веру латышей и эстов... И не они ля христовым именем истребили славное имя полабских славян и воинственных ливов?"

Стоит ли говорить о том, что имена славян, ливов, латышей, которые появились впервые в науке XVIII и XIX вв., не могли быть известны даже и очень начитанному царю Ивану Васильевичу? А самое понятие о славянское как большом этническом целом сложилось также значительно позже.

Более глубокое проникновение в источники, в оригинальные документы эпохи поможет автору устранить тот недостаток, который был только что мной указан.

Проф. Р. Виппер

стр. 86
"Двадцать пять лет исторической науки в СССР" под ред. акад. Волгина В. П., акад. Тарле Е. В. и чл.-корр. АН СССР Панкратовой А. М. АН СССР. Институт истории. М.-Л. 1942.

Военно-историческая литература - могучее средство военно-политического воспитания советских патриотов. Само собою разумеется, что для исторической науки в настоящее время особенное значение приобрела разработка вопросов военной истории и широкая военно-историческая пропаганда. В сборнике Академии наук СССР, который в дни войны подводит итоги советской исторической науки за 25 лет. казалось бы, необходимо было в полной мере отразить созидательную работу наших учёных в области военной истории. К сожалению, помещённая в сборнике статья проф. Кафенгауза на тему "Военно-историческая литература в СССР за 25 лет" этим запросам не отвечает.

Сравнительно большая статья носит характер библиографической заметки. Автор не показал, в чём заключаются, основные тенденции развития военно-исторической науки в СССР, он не показал также и подлинной картины достигнутых успехов в разработке вопросов военной истории.

Автор ни словом не обмолвился о том, какой богатый вклад в военное дело и, в частности, в область военной истории внесли классики марксизма-ленинизма. Он не отметил даже значения "Краткого курса истории ВКП(б)" в научной разработке вопросов военной историй.

Автор, по существу, игнорирует и богатейшее военно-историческое наследие, оставленное нам русской дореволюционной наукой (см. стр. 104). Между тем русские дореволюционные историки сыграли большую прогрессивную роль в развитии военной историографии, поскольку они разработали ряд важнейших проблем и обогатили историческую науку многочисленными кушами и монографиями на военно-исторические темы. Русские историки должным образом оценили влияние отечественного военного искусства на развитие военного дела на Западе и сумели отобразить героическую деятельность русской армии и исторически сложившиеся боевые качества русских воинов. Достаточно вспомнить освещение вопросов военной истории в работах Костомарова, Ключевского, монографии таких выдающихся военных историков, как Михневич, Петрушевский, Зайончковский, Богданович, Михайлович-Данилевский, Дубровин, Леер, Голицын, Карцев, Юнаков, Байов, Бобровский. Хорошо известны публикации Мышлаевского и русского военно-исторического общества (Полтавская и Бородинская операции), монографии о Денисе Давыдове, Ермолове. Напомним многочисленные полковые и корабельные истории, материалы по истории гвардии, флота. Многотомный коллективный труд "Столетие военного министерства" не потерял своего значения и сегодня. Русские учёные занимались также исследованием военной истории древнего мира (вспомним освещение указанных вопросов в работах Латышева и Тураева). Немало ценного внесли в военную историю и учёные, работавшие в области истории средних веков и новой истории (Михневич, Мышлаевский).

Русская историческая наука всегда занимала одно из ведущих мест в Европе в области военной истории. Между тем автор утверждает, что "если до революции военной политике в целом отводилось мало места, то тем меньше внимания привлекали военные вопросы" (стр. 104 - 105). "Внимание военных историков, - сетует автор, - сосредоточивалось преимущественно на изучении наиболее крупных и ярких моментов нашего военного прошлого". "Много сил было затрачено, - как бы с укоризной отмечает тов. Кафенгауз, - на изучение войн и военной реформы Петра Великого". Что ж тут плохого?

Надо сказать, что автор несмотря на свой критический тол не указал даже на главные недостатки работ русских военных историков. Безусловной заслугой русской дореволюционной военно-исторической литераторы является систематизация громадных материалов, освещающих историю войн и военного искусства. Однако естественно, что научной разработке их препятствовало применение порочного метода.

Автор не анализирует и творческого пути советских историков в исследовании проблем военной истории. Тов. Кафенгауз неправильно указывает, что в учебниках истории СССР для вузов "уделено большое внимание войнам" (стр. 108). В "Военно-историческом журнале" в своё время перечислялись многочисленные недостатки указанных учебников, в частности использованного в них военно-исторического материала1 . Автор прав, когда он критикует гражданских историков за недостаточное внимание к военной тематике. Но, к сожалению, он совершенно не касается принципиальных недочётов, имеющихся даже и широко известных работах. Кроме того, оценивая работу советского исторического фронта, нельзя было обойти молчанием многочисленные работы советских военных историков. К сожалению, тов. Кафенгауз не оценил должным образом деятельность выдающихся гражданских историков, работающих над историей Красной Армии, гражданской и Отечественной войны (чл.-корр. АН СССР тов. И. Минц, проф. И. Разгон, проф. Э. Генкина и др.) или же занимающихся военной историей России.

В статье даже не упомянуты военно-исторические работы о строительстве Красной Армии и о её боевом пути. Между тем широко известны материалы, собранные в сборниках "Бои в Финляндии", "Бои на Карельском перешейке", работы А. Исбаха и Ю. Королькова "123-я в боях с белофиннами" и др. Не дана оценка литературных работ о полководческой деятельности

1 "Военно-исторический журнал" N4. М. 1940.

стр. 87
Маршала Советского Союза товарища И. В. Сталина. Не упомянуты многочисленные книги о полководцах советского народа: М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилове, Г. И. Котовском, Н. А. Щорсе, В. Боженко и др. Не дана оценка военно-исторических трудов таких выдающихся военных деятелей нашего времени, как например тов. Фрунзе.

Советская военно-историческая литература широко осветила полководческое искусство великих полководцев (Наполеона, Тюренна и др.), но в статье проф. Кафенгауза не упомянута даже такая известная работа, как монография проф. Левицкого "Полководческое искусство Наполеона" (Москва, 1938 г.). Не отмечено издание многочисленных переводных трудов, таких, как Н. Макиавелли "О военном искусстве", Г. Жомини "Очерки военного искусства", К. Клаузевиц "О войне" и т. д. В обзоре не представлена "Rossica" (упомянута только "Хроника Генриха Латыша"). Учитывая наличие в сборнике специальных статей, следовало бы привести сводные, обобщающие данные как по литературе истории гражданской войны, так и по военно-историческим публикациям. Автор не упомянул публикаций по истории русской армии. Красной Арши и отдельных родов войск.

Автором не освещена громадная созидательная работа советских историков по разработке славного военного прошлого братских народов СССР. Достаточно вспомнить научно-популярные работы Я" Манандяна "Народные восстания в Армении против арабского владычества" (Ереван, 1939 г.). Пегова "Польско-шведская интервенция в Карелии в начале XVII века" (Петрозаводск, 1939 г.), Н. Петровского "Военное прошлое украинского народа" (Москва, 1939 г.) и "Визвольна вийна украиньского народа против шляхетськой Польши" (Киев, 1939 г.).

Характеризуя литературу о Полтавской бое, автор не уделил внимания работам А. Предтеченского, В. Лебедева и других. Вряд ли можно согласиться с тем, что брошюра В. Панова о Петре I может быть оценена как переработка и популяризация "накопленного наукой материала о великом преобразователе русской армии и полководце" (стр. 110). Говоря, что "создание полной и подробной биографии Кутузова остаётся всё ещё задачей будущих (?) историков войны 1812 года" (стр. 112), тов. Кафенгауз не счёл нужным даже упомянуть о книге полковника Подорожного "Кутузов" (Москва, 1942 г.). Автор проявил неосведомлённость в той большой работе, которая была проделана нашими историками по созданию курса военной истории для Академии Красной Армии. Неверно, что курс полковника Разина "не идёт далее XVIII века". Ещё в 1939 г. была издана его книга "Военное искусство периода победы и утверждения капитализма (1789 - 1870)". В том же, 1939 г. полковником Снежковым были выпущены "Очерки по военной истории (древний мир, средние века, новое время) - до периода начавшегося упадка капитализма".

Нельзя попутно не отметить, что в статье Б. Кафенгауза не названа ни одна работа по военно-морской истории. Между тем за последние годы вышли работы: А. Шершова по истории военного корабля. П. Быкова о русско-японской войне на море, сборники "Красный Гангут", "Севастополь" и т. д. Большой фактический материал собран в курсе военно-морского искусства, составленном капитаном 1-го ранга Н. Новиковым.

Вне поля зрения тов. Кафенгауза оказались труды, освещающие подготовку второй мировой войны и её развитие. Крайне недостаточно внимания уделил автор первоочередной задаче советских историков - собиранию и разработке материалов по истории Великой отечественной войны. Между тем широко известны документальные сборники по истории обороны Москвы, Ленинграда, Севастополя, истории частей Красной Армии, материалы, рисующие самоотверженную работу тыла, например "Узбекистан в первый год Отечественной войны".

Большое место в советской исторической науке занимают вопросы истории партизанского движения; однако этот раздел работы историков не получил должного освещения в статье тов. Кафенгауза.

Марксистско-ленинская теория и наша военная доктрина поставили новые проблемы перед военными историками (об этом автор не говорит), заставили критически пересмотреть накопленные дореволюционной наукой - материалы, схемы, решения. Одновременно советские историки находили новые источники и публиковали их, освещая подчас совершенно не изученные вопросы. Советская военно-историческая наука развивалась по определённому плану, основанному на учёте первоочередных задач укрепления государства.

Не мало ещё задач в области разработки военных вопросов предстоит разрешить работникам исторического фронта. До сих пор не разработана научная периодизация военной истории СССР и всеобщей военной истории. Не разработаны и синхронистические таблицы (известен только первый опыт полковника Разина). Над этим должны поработать и военные и гражданские историки. Кстати говоря, научное кооперирование тех и других слабо осуществляется и поныне.

До сих пор у нас нет учебных пособий по военной истории, изучаемой во всех гражданских вузах.

Ещё нет исследования, освещающего хотя бы основные этапы в развитии военной теории, стратегии и тактики, оперативного искусства. Советские историки ещё не дали работы по истории центрального и местного военного управления России. Мало сделано в области освещения основных военных реформ (реформы Ивана IV, Петра I, Потёмкина, Румянцева, Милютина, Фрунзе и т.д.). Не исследована законодательная, экономическая и иная деятельность русского государства в условиях военных испытавши, в частности в период первой мировой войны.

стр. 88
Должное внимание не уделено освещению истории германского милитаризма, его исторических корней. Очередная задача советских историков - освещение военного прошлого Германии в целях разоблачения германского разбойничьего империализма как злейшего врага всего прогрессивного человечества. До сих пор ещё не достаточно полно раскрыта предательская роль немцев в русской армии, их попытки подорвать силу русского государства.

Историки прошли мимо известного высказывания товарища И. В. Сталина о роли армии в выполнении государством своих внутренних и внешних функций. На примерах истории не показано значение армии как, сильнейшего орудия в руках господствующего класса.

Ещё нет монографий, показывающих, как во время справедливых войн исторические прогрессивные классы стремились утвердить новые общественные отношения, новую передовую культуру, науку и технику. Не показано и то, как реакционные классы, преследуя захватнические цели, защищала отживающие общественные отношения, тормозя тем самым ход исторического развития.

Советская историография не осветила в должной мере влияние русской армии и её полководцев на развитие всемирного военного искусства, военной науки и т. п. До сих пор нет историографической работы, показывающей хотя бы в самых общих чертах значение русских военных историков в развитии мировой исторической науки. Крайне недостаточны библиографические издания в области военной истории, которых, кстати говоря, тов. Кафенгауз и не коснулся. Следует подчеркнуть, что особенное внимание военные историки должны уделить разработке оперативных материалов, обобщению опыта Отечественной войны, освещению славного боевого пути частей и военачальников Красной Армии. Таковы, на ваш взгляд, важнейшие очередные задачи военных историков. Выдвинуть эти задачи было совершенно необходимо в статье, подводящей итоги развитая военной истории в СССР за 25 лет.

Е. Берков

ВОБЛИЙ К., ГУСЛИСТИЙ К., ДЯДИЧЕНКО В., ЛОСЬ Ф., ПЕТРОВСЬКИЙ М., СЛАВІН Л., СУПРУНЕНКО М., ШЕРСТЮК Ф. "Нарис історії України" за ред. С. Гуслистого, Л. Славіна, Ф. Ястребова. Вид-во Акад. наук УРСР. Уфа. 1942. 211 стр.

Популярный очерк истории Украины составлен группой видных специалистов по данному вопросу. Нет надобности доказывать, как полезна в наши дни такая работа. Рецензируемая книга может служить ценным пособием для ознакомления с историей Украины широких кругов советских читателей.

Обзор истории Украины начинается с древнейших времён и кончается нашей современностью; он делится на периоды, которые установлены советской исторической наукой и действительно определяют важнейшие моменты истории украинского народа.

Изложить на 211 страницах историю Украины начиная с палеолита и до наших дней чрезвычайно трудно. Из громадного количества самых разнообразных исторических фактов авторам и редакторам надо было отобрать только самое существенное в истории Украины. И можно сказать, что коллектив украинских историков в общем хорошо справился со своей трудной задачей. Материалу, относящемуся к периодам до XIX в., отведено в очерке 97 страниц, остальная часть книги (114 страниц) посвящена XIX - XX векам. Большое внимание уделяется советскому периоду истории Украины.

При написании отдельных глав и разделов авторы учли все последние достижения украинской исторической науки. Одним из наиболее удачных надо признать раздел об образовании литовского государства; он написан К. Гуслистым в свете высказываний товарища Сталина о происхождении многонациональных государств на востоке Европы. Следует отметить также весьма чёткое изложение Н. Петровским главнейших событий, связанных с борьбой украинского народа против панской Польши и с последующим объединением Украины с русским государством.

Хотя эта работа украинских историков и заслуживает высокой оценки, она всё же вызывает некоторые критические замечания. Как известно, вопрос о возникновении русского государства - один из труднейших вопросов истории СССР. По некоторым частностям и теперь существуют разногласия. Так, по-разному объясняют появление варягов и их утверждение в Великом Новгороде. Одни, как проф. А. В. Шестаков, говорят о завоевании варягами Новгорода, а другие, как акад. Б. Д. Греков, - о приглашении варягов одной из боровшихся в Новгороде группировок. Акад. Греков указывает, что подобные приглашения, или вернее наём, варяжских военных дружин практиковались и в дальнейшей истории Киевского государства. Несомненно, мнение акад. Грекова более обосновано.

Приходится пожалеть" о том, что составители рецензируемой книги склоняются к менее обоснованному варианту решения вопроса об утверждении варяжской династии в Великом Новгороде.

стр. 89
Авторы очерка не остановились специально на вопросе об образовании украинской народности. Их высказывания об этом, в общем правильные, разбросаны по разным частям книги. Но проблема эта настолько важна, что ей надо было бы посвятить один из разделов: ведь до сих пор она ещё не разрешена окончательно в советской исторической литературе. Было высказано мнение, что украинская народность сложилась в XVI в., но это мнение не встретило всеобщего признания. Украинским историкам и надлежало бы внести ясность в этот вопрос, который горячо обсуждался ещё до войны.

Попутно с общей характеристикой общественного и политического строя Украины после Переяславской рады отмечается, что фактически господствующим классом на Украине были феодалы: казацкая старшина, шляхта. Это правильно, но надо показать, как казацкая старшина превратилась в феодалов а откуда появилась шляхта, А между тем из предшествующего материала читателю это трудно понять.

Очень мало говорится в очерке и о политической структуре Украины после Переяславской рады. Отмечается только, что во главе Украины стоял выборный гетман и что Украина делилась на полки. Не указано на то, что существовала войсковая рада, а также генеральная старшина; не говорится также "и о том, как постепенно образовались рады генеральной старшины, ни о там, какую видную роль играла генеральная старшина в системе украинских политических органов.

Несмотря, однако, на наличие отмеченных недостатков очерк действительно является ценным пособием для первоначального ознакомления с историей Украины. Вместе с тем, поскольку книга эта включает все основные вопросы учебных программ, она может быть использована и как учебник.

Чл.-корр. АН УССР С. Юшков

Альбом древностей мордовского народа. Под редакцией Института истории АН СССР. Отв. редакторы - акад. Ю. В. Готье, чл.-корр. АН СССР А. И. Яковлев. Издание Мордовского научно-исследовательского института. Саранск. 1941. 135 стр. 58 табл. 45 руб.

Документы и материалы по истории Мордовской АССР. Под редакцией Института истории АН СССР. Отв. редакторы - акад. Б. Д. Греков и проф. В. И. Лебедев. Научные редакторы - чл.-корр. АН СССР А. И. Яковлев и Л. В. Черепнин. Издание Мордовского научно-исследовательского института языка, литературы и истории при СНК МАССР. Саранск, 1940. Т. I - 432 стр. 11 руб. Т. II - 350 стр. 11 руб. Т. III - 343 стр. 6 руб.

Материалы для библиографии по истории мордовского народа. Составил Л. В. Черепнин под редакцией чл.-корр. АН СССР проф. А. И. Яковлева. Издание Мордовского научно-исследовательского института социалистической культуры при СНК. МАСС Р. Саранск. 1941. 207 стр. 6 руб.

Ценным вкладом в советскую историографию является издание археологических памятников, найденных на территории Мордовской АССР, и многочисленных источников по истории мордовского народа, которые дают возможность приступить к углублённому изучению исторического прошлого Мордовской АССР начиная со времён глубочайшей древности.

Альбом древностей мордовского народа" вышедший под редакцией акад. Ю. Готье и чл.-корр. АН СССР проф. А. Яковлева, даёт полное и новое представление о материальной культуре древнейших известных нам предков мордовского народа. На 58 таблицах этого альбома прекрасно воспроизведены многочисленные археологические памятники, найденные в Лядинском и Томниковском могильниках б. Тамбовской губернии, а также древности из различных могильников, раскопанных в бассейнах рек Оки и Камы, главным образом в могильниках Пьяноборском, Кошибеевском, Серганском, Борковском, Кузьминском, Холуйском, Максимовском, Окском, Урвановском и "Атамановы кости". На отдельной таблице воспроизведены рисунки мордовских женщин, заимствованные из "Путешествия" акад. Палласа. Альбом снабжён очень подробным объяснительным текстом, который тщательно составлен О. Яковлевой. Издание этого роскошного альбома в значительной степени облегчает труд историка, изучающего материальную культуру мордовского народа, с VI по XI в. нашей эры.

Большую научную ценность представляют также "Документы и материалы по истории Мордовской АССР". По замыслу редакции, этот обширный сборник исторических источников должен охватить следующие документальные материалы: 1. Свидетельства писателей античного мира, а также средневековых и арабских писателей (V в. до нашей эры - X в. нашей эры). 2. Материалы археологических находок и раскопок. 3. Извлечения из древнерусских летописей, сказаний и повестей до конца

стр. 90
XVI века. 4. Акты, характеризующие быт и судьбы мордовского народа до конца XVI века. 5. Сказания иностранцев о мордве до конца XVII века. 6. Указной я актовый материал по истории мордвы XVII века. 7. Законодательный и актовый материал по истории мордвы за XVIII в. и выдержки из описательных путешествий, предпринятых с научной целью в XVIII столетии. 8. Законодательный и актовый материал по истории мордвы XIX в. и выдержки из этнографических описаний мордвы в научных работах за это время. 9. Свод в кратком изложении наиболее важных научных работ по этнографии и лингвистике мордвы за XIX в. - русских и иностранных.

Уже один этот сухой перечень материалов, которые будут охвачены настоящим сборником источников по истории мордовского народа, ясно указывает на полноту его. В сборник будут включены не только все изданные до настоящего времени материалы, но и целый ряд ещё не опубликованных документов. В I том этого монументального издания вошли свидетельства античных авторов (Геродота, Аристотеля, Николая Дамасского, Страбона, Тацита и Птоломея), средневековых писателей (Иордана и Константина Багрянородного) и арабских писателей (Ибн-Росте, Балхи, Масуди, Каган Иосифа, Ибн-Хаукала и Бекри). В этот же том включены описания материалов археологических находок и раскопок, извлечения из летописных источников и сказаний до начала XVII в., акты, относящиеся к истории мордовского народа до конца XVI в., известия иностранных писателей XIII - XVII вв. о мордве и акты по истории мордовского народа в XVII в. (1600 - 1670). Во II и III томы этого интереснейшего сборника по истории мордовского народа включены актовые материалы XVII в. (1670 - 1699), литературные описания мордвы XVIII в., актовый материал первой половины XVIII в., ярко рисующий принудительную руссификацию мордовского народа, которая систематически проводилась царским правительством, и ряд других документов.

Таким образом, эти три вышедших до настоящего времени тома содержат огромное количество ценнейших исторических источников, богатейший документальный материал по истории мордовского народа с древнейших времён и до конца XVIII века. Отличаясь большой полнотой и тщательностью воспроизведения публикуемых документов, этот чрезвычайно важный труд является ценным вкладом в советскую историографию.

Полезным дополнением к этой серия ценных исторических трудов по истории мордовского народа является библиографический справочник, составленный Л. Черепниным под редакцией проф. А. Яковлева. Этот справочник, содержащий 2163 названия, даёт возможность легко ориентироваться в той огромной литературе, которая посвящена различным вопросам истории мордовского народа.

Проф. В. Авдиев

ОСИПОВ К. Штурман Челюскин. Гасполитиздат. 1942. 75 коп.

Рецензируемая книжка в живой, популярной форме рассказывает о делах и людях великой Северной экспедиции, в частности о плаваниях и сухопутных походах одного из участников этой экспедиции - штурмана Челюскина, обследовавшего крайний северный выступ Евразийского материка (мыс Челюскин).

По объёму поставленных задач, по своей продолжительности (с 1733 по 1742 г.), по числу участников1 , по затраченным усилиям и ресурсам и, наконец, по достигнутым результатам экспедиция эта по праву стала в дальнейшем именоваться Великой. Она представляла собой крупнейшее научно-исследовательское начинание XVIII века.

При организации экспедиции учитывались научно-исследовательские, хозяйственно-политические и навигационные задачи, поскольку "отдалённые тамошние, также и северные сибирские места, поныне неизвестными почитаются"2 .

Северная экспедиция 1733 - 1742 гг. (формально называвшаяся Второй Камчатской) явилась расширенным продолжением первой Камчатской экспедиции, 1725 - 1729 гг., проводившейся по замыслу и указаниям Петра I. В основу её легла лично написанная 23 декабря 1724 г, уже больным Петром инструкция, в которой исследовательские задачи были конкретно сформулированы (стр. 14). Пётр связывал их с возможностью плавания из Европы в Китай и Индию северным морским путём, т. е. тем путём, который освоен лишь Советским Союзом, в нашу эпоху. По свидетельству находившегося тогда неотлучно при Петре "механика и токарного искусства учителя" (А. Н. Нартова), Пётр, вручая свою инструкцию генерал-адмиралу Апраксину, остановился на вопросе "о дороге чрез Ледовитое море в Китай и Индию". "На сей морской карте проложенный путь назначен не напрасно. В последнем путешествии

1 Число участников экспедиции вместе с обслуживающим персоналом доходило до 2 тыс. человек, не считая местного населения, привлекавшегося для всяких поставок и повинностей.

2 Из указа Правительствующего сената от 31 декабря 1732 г. (все даты по старому стилю.).

стр. 91
моём в разговорах слышал я от учёных людей, что такое обретение возможно. Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу Государству чрез Искуство и Науки"1 . Одновременно с петровской инструкцией Апраксин передал начальнику экспедиции Берингу и свою инструкцию, где упоминается карта "для известия тамошних мест, сочинённая в 1721 году"; повидимому, это была та самая морская карта, о которой говорил Пётр.

Начальником Камчатской экспедиции был назначен Витус Беринг - датчанин, моряк, состоявший с 1704 г. на службе в русском флоте. Плавание на север совершалось в 1728 г. на корабле "Святой Гавриил". Основная географическая цель предприятия достигнута не была. Дойдя до широты 67° 18', Беринг 15 августа повернул обратно. Решение о возвращении на Камчатку было принято Берингом и его помощником Шпанбергом несмотря на настойчивые возражения другого его помощника - Алексея Ильича Чирикова. В своём заявлении Берингу от 13 августа Чириков предлагал плыть дальше в расчёте или на подход к устью реки Колымы, уже хорошо тогда известной в России, или же до встречи с морскими льдами ("понеже известно, что в Северном маре всегда ходят льды"). Предложение способнейшего русского моряка было исключительно продуманным и обоснованным: подходом к Колыме было бы доказано наличие сплошного морского пути из Европы к восточноазиатским районам, одновременно доказано было бы и то, что Азия не "сошлася" с Америкой, а отделена от неё водным пространством. То же обстоятельство было бы доказано и при встрече с океанскими льдами. Если бы предложение Чирикова было принято, вопрос об азиатском "кюсте" был бы выяснен без повторения похода в 1741 г. и задолго до плавания Дж. Кука2 .

Само по себе плавание от Камчатки до 67-й параллели, осуществлённое впервые в истории мореплавания, причём посещена была Чукотка и открыт неизвестный остров (о-в Лаврентия), представлялось значительным достижением. Но петербургские круги имели основания расценивать экспедицию как "бесплодную", поскольку неосуществлённой осталась основная задача - "сошлася ли" Азия с Америкой.

По прибытии в начале марта 1730 г. в Петербург Беринг возбудил вопрос о продолжении начатых исследований. В результате двухлетнего обсуждения было принято решение об организации второй камчатской экспедиции. На этот раз район исследований был значительно расширен. Экспедиции надлежало "разные водою обсервации и изыскании учинить не токмо от Камчатки до Японии и Америки, но и в Северном крае от устей речных морем от Оби, Лены, Колымы"3 . В сферу деятельности экспедиции включались разнороднейшие задачи: по установлению торговых связей с Японией и Америкой, по заведению почт, по поискам ценных рудных ископаемых, по сбору этнографических сведений и т. д. Но определяющими оставались задачи географические и мореходные.

Подготовительный период основной, тихоокеанской части Второй Камчатской экспедиции (Беринга и Чирикова) занял много лет. Экспедиция отправилась с Камчатки только в 1741 г. на двух кораблях: "Святой Пётр" - с Берингом и "Святой Павел" - с Чириковым. В пути корабли разошлись. Пройдя вдоль южного края Алеутской гряды до берегов Северной Америки, корабли вынуждены были повернуть в результате массовых заболеваний цынгой, а также гибели людей в обоих экипажах. Чириков привёл корабль на Камчатку, а Беринга вынесло к неизвестным (Командорским) островам, где он и часть команды погибли от цынги.

Такими же трудностями и невзгодами сопровождалась деятельность и сибирских отрядов экспедиции. Подробному описанию неудач и достижений одного из этих отрядов, производившего обследование и опись берегового участка от устья реки Лены до устья Пясины, посвящена основная часть книжки К. Осипова.

Погиб первый командир отряда - Василий Прончищев. Через несколько дней умерла жена его - Мария Прончищева (первая европейская женщина - участница полярной экспедиции). Погибли и некоторые другие члены команды.. Но отряд (под командованием Хар. Лаптева) упорно продолжал свои исследования - морем и сухопутьем. Особую настойчивость в этом деле проявил штурман Семён Челюскин.

К. Осипов рассказывает о "героическом мужестве русских людей, об их железном упорстве в достижении намеченной цели,

1 См. "Сын Отечества" 1819 г. Ч. 57. Свидетельством Нартова разъясняются действительные намерения Петра, приведшие к организации камчатской экспедиции. Подтверждается также то значение, которое придавал Пётр" мнению "учёных людей" (в том числе, понятно, и Лейбница, который по этому поводу писал в 1712 и 1713 гг. и неоднократно беседовал с Петром). Оба эти вопроса, т. е. об основном назначении экспедиции и предложениях Лейбница, ошибочно трактуются в Сборнике документов по экспедиции Беринга (изд. Главного архивного управления НКВД. М. 1941). Вопрос "сошлася ли Азия с Америкою" фигурировал уже в 1719 г. в петровской же инструкции, посылавшейся на Камчатку геодезистам Евреинову и Лужину.

2 В своём "предложении" от 12 февраля 1733 г., т. е. при решении вопроса о второй камчатской экспедиции, Чириков прозорливо указывал: "...чаем, что Америка не веема далече от Чукоцкого восточного угла, лежащего в 64 градусах".

3 Мнение адмиралтейств-коллегий при обсуждении вопроса в Сенате, приведённое в отчёте от 5 октября 1738 года.

стр. 92
о стоической выносливости". Эти рассказы о прежних подвигах русских моряков перекликаются сейчас с рассказами о непоколебимом мужестве и самоотверженности советских моряков в жестокой борьбе с немецкими захватчиками.

Автор прав, отмечая, что об участниках Великой Северной экспедиции знает лишь узкий круг специалистов. Несомненно, что участники этой экспедиции, "не нашедшие признания при жизни, имеют тем большее право на благодарность потомков".

"Великая северная экспедиция, - пишет К. Осипов, - это Одиссея мужества, выносливости к настойчивости её участников"1 . О ней действительно следует рассказать советскому читателю.

Отмечая определяющие достоинства книжки "Штурман Челюскин", мы должны указать и на некоторые неточности и ошибки в приводимых данных и трактовках: на стр. 7 по тексту получается, что Вильям Баренц совершил всего два полярных плавания, между тем как их в действительности было три; стр. 9 - на волоке между Мутной и Зелёной никаких "укреплений" не строилось, хотя они и предусматривались в царских наказах. С большими трудами туда на одну лишь осень удалось заслать сторожевую заставу. Других сведений по этому вопросу нет2 ; стр. 14 - "кюст" (морской берег), назывался также и "кюшт", производилось не от немецкого "Kuste", а от голландского "Kust". Основная морская терминология при Петре (вошедшая и в наш морской лексикон) голландская. Лично Пётр применял не немецкие, а голландские слова: подписывался "Piter", а не "Peter"; писал "min Her", а не "mein Herr" я т. п.; стр. 16 - если бы Беринг в 1728 г. и обнаружил восточный берег пролива, это мало помогло бы решению вопроса о том, "сошлася ли Азия с Америкою". Фёдоров и Гвоздев в 1732 г. подходили к восточному берегу пролива, однако существовавшие сомнения этим не были устранены, так как можно было предполагать, что это "схождение" обоих материков происходит где-то дальше на севере; стр. 31 - нет и не может быть каких-либо оснований утверждать, что ледовая обстановка в районе Таймырского массива в 1737 г. была "очень благоприятна"; стр. 32 - Харитон и Дмитрий Лаптевы выехали совместно из Петербурга уже после того, как Дмитрий Лаптев сменяя Ласиниуса и совершил поход на "Иркутске".

Имеются и другие неточности, на которых нет необходимости останавливаться. Они не умаляют основного: "Штурман Челюскин" - книжка интересная и своевременная.

Г. Красинский

---

1 К сожалению, об Одиссее этой, о сибирских отрядах экспедиции, даже и не упоминается в "Истории СССР" (т. I. Изд. Института истории Академии наук СССР. М. 1939).

2 Версии об "укреплении" на Ямальском волоке встречаются в ряде исторических обзоров. Но версии эти некритические я необоснованные.

С. ВАВИЛОВ, акад. "Исаак Ньютон". Академия наук СССР. М.-Л. 1943. 216 стр. 10 руб.

Ни в одной стране за последнее время не были выпущены в таком количестве научно изданные и комментированные сочинения Ньютона, исследования и популярные работы о его творчестве, как в СССР1 .

Однако среди этой обширной и разнообразной литературы совершенно отсутствовала до сего времени работа, которая давала бы биографию великого англичанина, а вместе с тем - изложение и анализ его научного творчества. Небогата такими работами и иностранная литература. Вполне понятно поэтому, что выход в свет монографии акад. С. Вавилова следует рассматривать как научное событие. Слово "монография" употреблено здесь не случайно: несмотря на небольшие размеры и на популярную форму изложения работа С. Вавилова - не популярная сводка, а серьёзное исследование.

В течение ряда лет скрупулёзно и детально изучая нелегко поддающееся современному пониманию научное наследие Ньютона, собирая все, часто весьма разбросанные биографические данные об учёном, акад. Вавилов сумел написать книгу, глубоко самостоятельную, проникнутую индивидуальным подходом к излагаемому материалу, а вместе с тем полностью учитывающую и использующую всё, что написано ранее по этому вопросу.

Автор избрал, на наш взгляд, "совершенно правильный и наиболее удобный метод изложения: рассказ ведётся в хронологической последовательности, причём научные творения Ньютона анализируются по мере того, как биографическая нить доводит до их создания. Подходя к какой-либо стороне творчества Ньютона, автор кратко характеризует состояние данной отрасли науки до него и излагает то новое, что дал Ньютон, причём изложение ведёт с постоянной оглядкой на современное состояния

1 "Оптика" в переводе и с комментариями акад. С. Вавилова. 1928; "Начала" в переводе и с комментариями акад. А. Крылова. 1936; "Математические сочинения" в переводе и с комментариями проф. Д. Мордухай-Болтовского. 1939 "Ньютон" - сборник АН СССР, 1927. Акад. А. Крылов - Ньютон и его значение в мировой науке. 1943, и мн. др.

стр. 93
данной науки. При этом весьма трудные и запутанные вопросы автору удалось изложить столь кратко и выпукло, почти без помощи математического аппарата, что даже совершенно неподготовленный читатель без труда сможет понять основное.

Из всего сказанного явствует, что рецензируемая работа представляет исключительный интерес для самых широких читательских кругов и в первую очередь для историков, нередко уделявших до сих пор недостаточно внимания таким титанам науки, как был Ньютон.

Однако столь высокая оценка книги акад. Вавилова не исключает возможности и даже необходимости, на наш взгляд, высказать некоторые возражения против от - дельных её частей. Первое, что бросается в глаза историку, - это недостаточное освещение и учет исторического фона, на котором развёртывается научная деятельность Ньютона. Автор упоминает о том, что Ньютон родился в год начала гражданской войны в Англии, что он пережил две революции и смену трёх династий, но какое влияние все эти разнообразные события имели на жизнь и творчество Ньютона, не говорится совершенно. Получается Впечатление, что Кембриджский университет и Королевское общество, в которых протекали жизнь и деятельность великого учёного, существовали в каком-то безвоздушном пространстве, а короли Карл II и Яков II, Вильгельм III и Анна, с которыми ему приходилось иметь дело, ничем друг от друга не отличались.

Сообщив на первой странице книги, что "все политические бури проходили мимо Ньютона, задевая его, насколько известно, неглубоко", автор считает, что имеет право на пренебрежение к историческому фону. А между тем это решительно неправильно. Ньютон при всей своей кажущейся "аполитичности" был настоящим и бесспорным детищем великой английской буржуазно-демократической революции 1640 - 1659 гг., так же как великий философ Локк и великий поэт Мильтон. При этом совершенно неважно, интересовался он политикой или нет, сочувствовал идеям революции или нет: важно то, что он рос и формировался как человек и учёный в годы разгара революции, что он был выходцем из того слоя фермеров, который сыграл особо активную роль в революции, что детство и молодость его протекали в части Англии, наиболее полно проникнутой революционными идеями.

Силой, энергией, смелостью нового, победоносного класса, видящего перед собой безграничные перспективы и поэтому дерзающего на всё, проникнуто творчество Исаака Ньютона, выросшего в годы торжества революции. Сдержанность, недалёкая от ханжества, сухость, упрямство и настойчивость, столь свойственные характеру Ньютона, невольно напоминают облик революционеров-пуритан - творцов революция.

Установление более тесной связи между жизнью и творчеством Ньютона и английской революцией, в обстановке которой прошли первые 18 лет его жизни, способно, на наш взгляд, объяснить многое в дальнейшей судьбе учёного.

Может вызвать возражения также то, что автор совершенно не упоминает о пагубном влиянии, которое, по мнению некоторых исследователей, оказали на Ньютона восторжествовавшие после реставрации реакционно настроенные богословы и учёные, в частности Ричард Бентлей и Роджер Коте. Из характеристик, которые даются в книге обоим названным учёным, явствует, что автор (решительно несогласен с этим мнением, но и в таком случае упомянуть о нём, хотя бы в примечании, следовало бы.

Вызывает также возражение стремление автора во всех случаях оправдывать своего героя, отрицать хотя бы незначительные недостатки в его жизни и творчестве. Особенно это сказывается в рассказах о спорах Ньютона с Гуком. Флемстидом в Лейбницем, в изложении обстоятельств психического заболевания Ньютона и последних лет его жизни. Нам кажется, что признание определённых отрицательных черт в характере великого учёного нисколько не умалило бы его славы, но сделало бы более выпуклым и реальным его человеческий образ, тем более что эти отрицательные черты прямо бросаются в глаза при чтении писем Ньютона и явствуют из приведённой в книге на стр. 183 характеристики Флемстида, которую нельзя отбрасывать, какой бы пристрастной она ни казалась.

Наконец, вторгаясь несколько в область, чуждую нашей специальности, мы не можем не выразить сомнения в том, нужно ли при изложении тех разделов научного творчества Ньютона, которые в момент его деятельности были ошибочными, подчёркивать, что эти взгляды в настоящее время, на другом научном уровне и при других предпосылках, не являются уже столь ошибочными. Такой метод изложения опять-таки подкрашивает и без того великий образ и несколько искажает историческую перспективу. Правда, нужно тут же оговориться: делается это чрезвычайно тактично и осторожно.

Все приведённые замечания отнюдь не являются упрёками автору, а скорее соображениями по поводу книги, которая может быть без всяких колебаний охарактеризована как превосходный научный труд, ценный вклад в богатейшую сокровищницу советского научного творчества.

В заключение необходимо особо остановиться на внешнем оформлении книги, выполненном превосходно. Прекрасная бумага, чёткий шрифт, малое количество опечаток, скромный, но со вкусом сделанный книжный убор, свежие по материалу и хорошо исполненные иллюстрации, красивый и прочный переплёт - всё это создаёт оформление, достойное прекрасного содержания книги.

Проф. М. Гуковский

стр. 94
"Красноармеец" NN17 - 24 за 1942 г. за NN1 - 4 за 1943 г. Двухнедельный литературно-художественный журнал Главного политического управления Красной Армии. М. Воениздат.

Журнал систематически (хотя и не слишком часто) помещает исторические статьи и очерки, написанные квалифицированными авторами. Много полезных сведений по истории военного искусства и техники найдёт читатель - красноармеец в отделе "Л знаешь ли ты?"

Особое место в журнале занимает так называемый "Военно-исторический календарь", регулярно появляющийся на страницах "Красноармейца" начиная с N17 за 1942 год. Анонимный составитель этого раздела словно задался целью подтвердить изречение времён грибоедовской Москвы: "Всё врут календари". И действительно: здесь фактические ошибки чередуются с политическими, стилистические промахи - с анахронизмами.

Не хотите ли, например, узнать, сколько времени продолжалась Семилетняя война? Казалось бы, не нужно быть историком, чтобы, не задумываясь, ответить: семь лет. Но составитель "Военно-исторического календаря" остаётся при особом мнении: в N18 за 1942 г. он ссылается на "Семилетнюю войну 1756 - 61 гг.". (стр. 23); в NN19, 20 и 24 за 1942 г. и в N2 за 1943 г. говорится о "Семилетней войне 1756 - 62 гг." (см. обложку указанных номеров). Пожелаем составителю "Календаря" приблизиться ещё на один шаг к истине и усташвить, что Семилетняя война длилась не 5 и даже не 6, а именно 7 лет - с 1756 до 1763 года.

Составитель "Календаря" не в ладах не только е хронологией, но я с географией. В N1 за 1943 г. он сообщает, что "после падения турецкой крепости Плевны русское командование решило... наступать к Андриаполю" (разрядка моя. - В. Г. ). Как известно, в Турции есть город Адрианополь, а в СССР - город Андреаноль. Составитель "Календаря" явно спутал эти два названия и произвёл никому доселе неведомый гибрид - "Андриаполь".

К сожалению, дело не ограничивается такого рода фактическими ошибками. В N 18 за 1942 г. "Календарь" открывается следующим сенсационным сообщением: "Сентябрь. 21-го, (!?) 862. День образования Русского государства" (стр. 23). Составитель "Календаря", очевидно, твёрдо уверовал в версию некоторых старых историографов, которые связывали образование русского государства с появлением на Руси варягов. Полемизировать "а эту тему сейчас вряд ли уместно; однако необходимо отметить, что в наши дни, когда фашистские лжеучёные широко используют эту легенду для клеветы на русский народ, доказывая его "неспособность" к созданию своей государственности без помощи нордических "сверхчеловеков", "призвание варягов" в качестве организаторов русского государства на страницы массового красноармейского журнала является грубейшим политическим промахом.

Несколько неожиданную оценку даёт составитель "Календаря" такому знаменательному событию в истории нашей страны, как Бородинская битва (см. N17 за 1942 г. стр. 24). "В Бородинском сражении, - говорит он, - русская армия... нанесла захватчикам могучий контрудар, обескровив их армию, которая была уже неспособна к широким наступательным операциям" (разрядка моя. - В. Г .). До сих пор мы считали, что именно Бородинское сражение лишило наполеоновскую армию способности к продолжению, широких наступательных операций, сломив её мощь. Именно в этом величайшее историческое значение Бородинской битвы.

Составитель "Календаря" вряд ля держится иного мнения, но торопливость и неуменье излагать свои мысли подчас делают сомнительными даже совершенно правильные его положения.

Так, в N18 за 1942 г. он пишет: "Генеральное сражение при Рымнике между союзными и австрийскими войсками... с турецкой армией" (стр. 23). Спрашивается: к чему сбивать с толку читателей, называя русские войска "союзными"?

Говоря о наступлении германских войск в феврале 1918 г. (N4 за 1943 г.), составитель "Календаря" утверждает, что "опасность угрожала Ленинграду" (разрядка моя. - В. Г .). Между тем в то время Ленинград назывался Петроградом.

В заключение приведём особенно выразительный образец стиля, каким написан "Календарь". О сражении под Прейсиш-Эйлау (N3 за 1943 г.) сказано: "Это было первое сражение, которое не выиграл Наполеон, оставившее у него неизгладимый отпечаток исключительного мужества и упорства русской армии" (разрядка моя. - В. Г. ).

Поистине можно сказать, что "Военно-исторический календарь" "оставляет неизгладимый отпечаток" безответственного отношения его составителя к важнейшему политическому делу.

В. Голант

Постоянный адрес данной публикации: