М. И. РОСТОВЦЕВ. Скифия и Босфор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических. Изд. Российской Академии истории материальной культуры. 1925 г. Стр. VI+621.

Рецензируемая работа распадается на две части: первую, меньшую, являющуюся разбором древних памятников письменности, т. е. исторических источников в узком смысле, и вторую, большую, представляющую собой обзор вещественных памятников. Предметом внимания в данной рецензии будет являться только первая часть, так как вторая выходит за пределы моей специальности историка по преимуществу и подлежит компетенции специалиста археолога.

По заявлению, сделанному акад. Н. Я. Марром на Всесоюзной конференции историков- марксистов, пересмотр скифского вопроса, с учетом данных яфетической теории, является одной из актуальнейших научных задач ближайшего времени. Вполне понятно поэтому, что труд М. И. Ростовцева, задавшегося целью критически разобрать дошедшие до нашего времени памятники истории Скифии и Боспора и подвести итог сделанному в этой области его предшественниками, приобретает значительный научный интерес. Не подлежит в то же время сомнению, что автором труда является крупнейший специалист. За это говорит не только имя М. И Ростовцева, но и целый ряд внешних признаков его исследования Обращает на себя внимание образцовый ученый аппарат его книги, полнота разобранных памятников и исчерпывающий охват литературы предмета. Все это обусловило высокую оценку труда М. И. Ростовцева акад. Н. Я. Марром, который отозвался об этой работе, как о классической и капитальной. Не приходится сомневаться, что для будущего исследователя скифского вопроса книга М. И. Ростовцева действительно явится тем подручным пособием, без которого обходиться будет невозможно. Надо ли говорить, что тщательный критический разбор источников представляет собою необходимое предварительное условие всякого научного исторического исследования.

Получает ли, однако, будущий исследователь скифского вопроса все то, что обещают упомянутые внешние признаки большой научной ценности труда М. И. Ростовцева? Отдавая должное замыслу М. И. Ростовцева, акад. Н. Я. Марр немедленно же констатирует ряд своих разногласий с автором "Скифии и Боспора" в деле оценки отдельных памятников. И вот, приходится сказать, что эти разногласия далеко не случайны и не так мелочны, как это может показаться на первый взгляд. Суть дела заключается даже и не в том, что М. И. Ростовцев не принимает во внимание данных яфетической теории. Вполне понятно, что два специалиста, работающие в различных областях, касаясь одних и тех же предметов, каждый с точки зрения своей специальности могут получить одинаковые выводы, если оба стоят на правильном пути. Внимательное изучение труда М. И. Ростовцева - убеждает в том, что все его выводы находятся в тесной зависимости от принятого им в исследовании метода, что его отдельные выводы не могут быть изменены без ущерба для этого метода; что, наконец, самый метод не может быть признан правильным.

Все известия о скифах и соседних с ними народностях М. И. Ростовцев разбивает на две большие группы. Одна группа известий, по мысли исследователя, доставляет нам вполне реальные черты быта и нравов древних народов. Другая группа сообщает материал ненадежный, так как он содержит в себе тенденциозную идеализацию скифов и их соседей. Кладя это соображение в основание своего анализа, М. И. Ростовцев, по тем или иным наличным у различных авторов древности чертам быта скифов и их соседей, предположительно называет первоисточники отдельных авторов, датирует труды последних, дает оценку степени достоверности тех или иных сообщений. Избранный М. И. Ростовцевым метод на первый взгляд кажется весьма остроумным и не вызывает сомнения в научной доброкаче-

ственности. Формально этот метод даже как будто вполне обоснован. Исследователь указывает на полемику самих древних авторов по вопросу компетентности древних поэтов, в частности Гомера, склонных по характеру своих трудов к поэтической идеализации народов древности; он кивает на политический характер трудов позднейших ученых древности, пытавшихся конкретным историческим материалом обосновать излюбленные "политические теории". Но все это - только на первый взгляд. Стоит поставить вопрос, какие же собственно черты быта древних народов признаны М. И. Ростовцевым за идеальные, т. е. нереальные; стоит поставить вопрос, может ли быть сам М. И. Ростовцев, белоэмигрант и враг Советского Союза, свободным от политических тенденций? Перечисляя на стр. 92 своего труда эти черты цивилизации у Эфора, М. И. Ростовцев сам подчеркивает, что "общность имущества" у скифов представляет в его глазах одну из главнейших черт "идеализации": об этом свидетельствует научный аппарат, которым он тщательно снабжает свое указание на эту черту, ограничиваясь во всех остальных случаях своей критики простым перечислением, без каких бы то ни было ссылок. О нереальности аграрного коммунизма у древних народов он говорит много и охотно на ряде страниц своего труда. Не менее охотно говорит он и о нереальности изобретательской деятельности скифов, не забывая и в этих случаях привлечь для большей убедительности ученый аппарат. Совершенно бессмысленными представляются ему сообщения об особой справедливости и нравственности народов древности. Нельзя конечно допустить, чтобы такой эрудит, как М. И. Ростовцев, не имел никакого понятия о тотемических запретах пищи (табу) у народов низших ступеней культуры вообще. Между тем, без особого раздумья, запреты мясной пищи у некоторых скифских племен отнесены им к числу "идеальных", т. е. мифических образов. Едва ли ему известно, что явление, обозначенное им совершенно ненаучной формулой "общность жен", принадлежит к числу вполне реальных форм брака и семьи так называемых примитивных народов; между тем и эта черта объявлена им по отношению к скифам мифической, "идеальной". Только тщательные и притом тенденциозные поиски "идеальных" образов, которые, в сложении с образом "мифического" первобытного коммунизма, могли бы создать у читателя впечатление реального существования целой школы идеализаторов, заставили М. И. Ростовцева пренебрегать хорошо известными этнографическими данными. В итоге научная ценность выводов М. И. Ростовцева во многих случаях равна нулю, вообще же сделанные им выводы приходится поставить под сомнение.

Что же является действительной причиной непростительных "промахов" М. И. Ростовцева? Ответ на этот вопрос может быть только один: в основании ошибок М. И. Ростовцева лежат определенные политические симпатии к тому строю, под защиту которого он бежал из Советского Союза и, напротив, непримиримые антипатии к социалистическому строю, воздвигаемому в нашем Союзе. Как это давно установлено, отрицание первобытного коммунизма на заре человеческого общества, а равно и отрицание наличия позднейших пережитков первобытного коммунизма - представляет собою "опрокинутую вспять" политику буржуазного отрицания социалистического строя нашего времени. Прозрачный смысл имеет и "борьба" М. И. Ростовцева с изобретательностью скифов. Последние в глазах М. И. Ростовцева, последовательного сторонника индоевропейской лингвистики, принадлежат к числу иранцев, т. е. если раскрыть скобки и установить истинное значение этого суждения, скифы-азиаты, т. е. "варвары", абсолютно неспособные к самостоятельному культурному творчеству, словом, народ так наз. "низшей расы". Надо ли говорить о том, что "расовая теория" является одним из конкретных воплощений идеологии империализма?

Труд М. И. Ростовцева представляет собою один из типичных образчиков буржуазной учености. Он интересен тем, что предметом исследования выбраны вопросы, на первый взгляд ничем и ни в какой степени не связанные с классовой борьбой настоящего времени, с актуальными политическими проблемами наших дней. До сих пор казалось, что только в конкретных исторических исследованиях буржуазный ученый извращает науку, привнося туда свои политические взгляды и симпатии. Как оказывается, того же недостатка не лишены и критические разборы исторических источников - разборы, выходящие из рук буржазных ученых. Труд М. И Ростовцева - наглядный тому пример.

Высказывая данные соображения, я вовсе не намерен отрицать наличия у некоторых авторов древности нарочитой идеализации как скифов, так и других народов древности Я не думаю отрицать того обстоятельства, что некоторыми авторами античности руководили в таких случаях политические симпатии, прямо противоположные симпатиям М. И. Ростовцева. Если бы было иначе, то М. И. Ростовцеву не удалось бы создать даже видимости объективного исследования Но всякому овощу - свое время, и такие настроения древних писателей могли иметь место лишь при наличии соответствующих социальных условий. Этому моменту, по вполне понятным причинам, М. И. Ростовцевым никакого внимания не уделено. Самые же политические тенденции древних авторов использованы им во зло и раздуты до карикатуры.

Очевидно будущий исследователь скифского вопроса не получает в исследовании М. И. Ростовцева той твердой опоры, на которую как будто бы позволяют рассчитывать внешние признаки научности этого труда. Это не значит, что труд М. И. Ростовцева абсолютно никакой ценности не имеет и что Академия истории материальной культуры сделала ошибку, опубликовывая этот труд. Конечно, исследователь получает в свое распоряжение и много ценного, в книге дана систематизация памятников, указана богатая специальная литература предмета. Но исследователь скифского вопроса, пользуясь трудом М. И. Ростовцева, должен быть предупрежден против доверчивого отношения к выводам этого автора, против некритического пользования этой тенденциозной книги, выводы которой вдохновлены не "стремлением к объективной истине", а самой черной политикой, нам враждебной и чуждой.

С. Н. Быковский

M. LURIE. Studien zur Geschichte der wirtschaftlichen und sozialen Verhältnisse im israelitisch-judischen Reiche von der Einwanderung in Kanaan bis zum babylonischen Exil Beihefte zur Zeitschrift für die alttestamentliche Wissenschaf t. 45. S. 64.

Своеобразна" судьба проблем, связанных с историей иудейского народа, определена тем, что в виде постоянной и, быть может, иногда даже для самого исследователя незаметной презумпции выдвигается проблема возникновения христианства. И если проблема иудейской истории, ставшая объектом поистине необъятной литературы, в своей постановке определялась интересом к раннему христианству, то ее разрешение и трактовка получили как бы теологическое устремление. Этим самым история иудейского народа, которая интересна была, главным образом, как история иудейской религии, приобретала черты особой значимости. Грандиозная работа протестантской критики этой основной презумпции все же преодолеть не сумела: "Израильская и иудейская история" крупнейшего представителя этой школы Велльгаузена имеет своей заключительной и как бы завершающей главой - "Евангелие". Как велика и сильна традиция, так сказать, "христианоцентрического" рассмотрения израильско-иудейской истории, можно видеть из того что она сказалась даже на попытке Каутского марксистски разрешить вопрос о происхождении христианства. Путем же расширения проблемы и привлечения новых методологических постулатов старая проблема иудейской истории получает новое освещение: при анализе экономических и социальных отношений, развертывающихся в иудейской истории, всякая "христианоцентрическая презумпция рушится, теологические устремления теряют под собою всякую почву, картина развития иудейской религии занимает надлежащее место и становится понятной, а историко-религиозные сближения, взятые в контексте определенных социальных и экономических отношений, становятся материалом для широких социологических обобщений. В этой области сделано не слишком много, и потому все новое вызывает интерес

Наш автор заявляет себя марксистом-эпиграфом своей работы он ставит: "История всего предшествующего общества есть борьба классов"

Рецензируемая работа не дает полного рассмотрения истории хозяйственных и социальных отношений. Перед нами только Studien, попытка путем пристального и кропотливого изучения материала осветить некоторые черты этих отношений и наметить основные линии их развития. Почти вся предварительная работа по формальной критике источника, необходимость и важность кото рой понятна всякому, занимавшемуся в этой области, лежит за пределами, по ту Сторону изложения. Начиная свое исследование с анализа аграрных отношений, автор совершенно-верно отмечает факт весьма ранней дифференциации классов Источники действительно дают доста-

точные в этом отношении данные, и если подойти к вопросу с точки зрения распределения земельной собственности, то можно будет внести коррективы в старое представление о якобы долго господствовавшем социальном равенстве. Господство частной собственности для древнего Израиля, конечно, бесспорно, и автор это лишний раз уясняет, исходя из анализа некоторых институтов, неизбежно связанных с развитием собственности. Но далее автор пытается восстановить на основании более поздних данных пережитки коллективного владения. Если бы это автору удалось, то точка зрения Макса Вебера, который опирается на анализ древнего "Закона", была бы поколеблена. Во всяком случае, приведенный, хотя и довольно скудный материал, указывает на то, что в этом вопросе есть некоторая возможность для дальнейшего исследования.

В данном случае автор о Максе Вебере не упоминает; однако, в рецензируемой работе влияние последнего сказывается довольно сильно.

Так, например, рассматривая вопрос о происхождении земельной собственности, автор исходит из концепции Макса Вебера, и из установленных последним шести форм "возникновения господской собственности" (ср. Wirtschaftsgeschichte 1923, S. 60, русск. пер. "История Хозяйства", 1924, стр. 47 и ел.) четыре формы он механически пытается отыскать в израильско-иудейском царстве. Впрочем, отсюда он делает вполне приемлемые выводы, в частности, по вопросу о генезисе и социальной природе царской власти: "кем иным был Саул, как не представителем аристократической фамилии Киш?". Это тем более важно отметить, что в старой литературе усиление крупной земельной аристократии обычно относится к более позднему времени, примерно, к эпохе самостоятельного существования северного и южного царства. И если, с одной стороны, автор предполагает, что пережитки коллективной собственности Gemeinbesitz) можно отнести к довольно позднему времени, то, с другой стороны, -и это звучит более убедительно, - классовую дифференциацию, протекавшую на основе выступающей частной собственности, -он находит во времена более ранние.

Основные контуры уже достаточно развитых аграрных отношений установлены, а постановка следующего вопроса - о социальных отношениях - предполагает, конечно, определение господствующей хозяйственной формы. Исходным пунктом для этого определения автору служит почему-то известная схема Бюхера. На материале Израильской истории лишний раз вскрываются отрицательные черты этой схемы, но непонятным остается - зачем автору понадобилось переносить сюда еще другую устаревшую периодизацию (древность, средние века, новое время). Основное значение сельского хозяйства для древних иудеев до эпохи Вавилонского плена известно. Те данные, которые приводятся во второй главе рецензируемой работы относительно ремесла и промышленности, интересны (керамическая индустрия, выработка шерстяной материи для рынка и даже для вывоза) так же, как и сведения о внешней торговле, которая велась в интересах царского двора и аристократии и которая своею тяжестью ложилась на низшие слои населения. Однако, все это характеризует скорее лишь количественную сторону вопроса. Не случайно в этом смысле последняя часть второй главы посвящена специальному вычислению количества населения, что, кстати сказать, обычно приводит (как это случилось даже и с Белохом) к сомнительным результатам. Анализ классового характера суда эпохи царей, правовое положение различных социальных групп, выделение высшей бюрократии, роль и деятельность чиновников в местном управлении, наконец, характер и значение налогового пресса (кстати, вопрос о барщине в этой связи не упоминается) - все это нашло в рассматриваемой нами работе свое освещение. Однако, основной для марксиста вопрос-вопрос о природе всех этих отношений - остается невыясненным. Отдельные черты экономических и социальных отношений рассматриваются не только статически, но и изолированно, и, конечно, не случайно то, что, например, проблема феодализма автором даже не ставится.

Устанавливая, что классовая дифференциация в аграрных отношениях идет со времен судей, автор относит рост значения города к более позднему времени, к эпохе царей, полемизируя в этом последнем вопросе с Максом Вебером, который говорит о политической силе "Stadtsassigen Sippen", эпохи до плена. Вопрос этот, конечно, разрешается социологическим пониманием античного города. Однако, неосвещенным остается вопрос, от положительного или отрицательного разрешения которого зависит общее понимание сложившихся и развивающихся отношений: вопрос о появлении, роли и развитии денежнохозяй-

ственных отношений. Довольно искусственно звучит социальная характеристика городского пролетариата, к которому, оказывается, нужно отнести не только поденщиков, но и ремесленников и даже часть мелких торговцев. Принципом такого объединения является, очевидно, политическое бесправие этих групп, при условии личной свободы, но все это, конечно, не является марксистской трактовкой вопроса.

Однако, именно последняя глава, которая начинается разделом "Пролетариат и рабство" и в которой автор пытается дать марксистскую схему "социального движения, гражданской войны и революции", является интересной. Столь же распространенное, сколь и неверное представление о пророках, как о революционерах своего времени, автором решительно отвергается. Пророки, конечно, не были социальными реформаторами, и автор удачно подчеркивает, что "господство пролетарской массы является для пророков величайшим божьим наказанием". Определение дано с отрицательной стороны и потому социальная характеристика пророческого движения оказывается несколько расплывчатой. Впрочем, в столь небольшой по размерам работе трудно дать более детальный анализ этого своеобразного явления. Заканчивается исследование анализом некоторых сторон социального законодательства Второзакония. И, несмотря на то, что разрешение некоторых принципиальных и методологических проблем осталось в стороне или под вопросом, мы имеем перед собой все же довольно серьезную попытку осветить отдельные стороны хозяйственной и социальной жизни израильско-иудейской истории, попытку, которая в дальнейшем при более решительном отходе от Макса Вебера и при марксистски более выдержанной постановке вопроса может послужить основанием для большого научного исследования данного отрезка истории древнего Востока.

А. Ерусалимский

ХРЕСТОМАТИЯ по социально-экономической истории Европы в новое и новейшее время - под редакцией В. П. Волгина. Гиз, 1929г., 551 стр. Цена 5 р. 75 к.

Не подлежит никакому сомнению, что наша высшая школа нуждается в сборниках документов и материалов для занятий в семинарах по Западной истории. Существующие хрестоматии не имеют в виду семинары повышенного типа; они рассчитаны на аудиторию, менее подготовленную и разрабатывающую общий курс истории классовой борьбы XIX - XX вв. Очевидно также, что "Хрестоматия", посвященная истории Европы XV - XVIII вв., не может дать "исчерпывающей" сводки документов по тому или другому разделу социально-экономической истории. "Хрестоматия" ставит себе более скромную задачу - "дать учащимся, преимущественно высшей школы, конкретный материал для более углубленной разработки того или другого вопроса, исторического комментирования источника и критики его при занятиях семинарского типа". Составители правильно отметили в предисловии, что при составлении подобной книги речь могла итти поэтому только "о выборе источников и тем, поучительных с точки зрения педагогической и важных с точки зрении научной". Ясная методологическая установка является при этом для "Хрестоматии" не менее важным делом, чем точное представление о методических задачах преподавания. Три задачи должны были, таким образом, стоять перед составителями книги - членами и сотрудниками Института истории РАНИОН'а (Д. Егоров, М. Лесников, С. Косьминский, С. Сказкин, Н. Грацианский, В. Лавровский), -позаботиться о единой методологической установке в работах отдельных авторов, стремиться к тому, чтобы по каждому вопросу был подобран необходимый минимум документов, освещающий по крайней мере центральные проблемы социально-экономической истории данной эпохи, наконец, позаботиться о ясной и общей для всей книги методической установке при публикации документов. Смеем утверждать, что по всем этим трем направлениям книга вызывает ряд серьезных возражений.

Будем надеяться, что составители "Хрестоматии" согласятся, что и при подборе документов, "объективных документов", огромное значение имеют вопросы методологии. Что и для чего выбирать из огромной массы источников в значительной степени предрешает вопрос о результатах исторического исследования. Но если мы обратимся к вводным статьям составителей "Хрестоматии", мы натолкнемся на полную разноголосицу в их отношении к марксизму. В этом смысле следует особенно обратить внимание на главы "Старая Европа и новые страны"

и "Великая крестьянская война", составленные Д. Н. Егоровым. Для историка Д. Егорова эпоха "великих открытий" - эпоха "начавшейся немедленно колониальной и империалистической экспансии". Под этим углом зрения он и подбирает документы. Наш автор, таким образом, остался верен традициям своего академического прошлого. Недаром он в курьезном курсе лекций "Империализм, культурный, экономический и политический", читанном в 1911 году в Московском коммерческом институте, доказывал, что "сам империализм и история империализма стары, как мир, и не было времени, когда бы империализма и империалистической точки зрения не существовало". Второй составитель "Хрестоматии" - М. П. Лесников следует по пути Д. Егорова. "Приходится с некоторой осторожностью, - пишет он, -относиться к исторической схеме развития капитализма с ее эпохами "торгового" и "промышленного" и "финансового" капитала. Капитал в XVI в. выявляется во всех трех формах, они тесно сплетаются между собою, историческая последовательность теории в действительности оказывается нераздельным сосуществованием". М. Лесников находит Hochkapitalismus Германии начала XX в. и в "век Фуггеров", - его "абсолютно, конечно, более слабого, но относительно, несомненно, более могучего и блестящего, правда, менее долговечного предка". Вот почему и войны XVI в. - типичные войны эпохи торгового капитализма, - представлены автором как войны "финансового капитала"; вот почему о торговых компаниях и их промышленных предприятиях XVI в. Д. Егоров и М. Лесников говорят как о "трестах" и "синдикатах". М. Лесников доказывает своими документами еще одно: "ведь именно государство создает основную предпосылку дальнейшего роста и развития капитализма, создавая массовую аккумуляцию хозяйственных благ". Диалектически не преодолена им, однако, при объяснении исторического процесса, вторая часть его формулы: "капитализм расцветает на банкротстве государства": кричащее противоречие, если следовать за Егоровым и Лесниковым и не давать объяснения своеобразий капитализма на различных ступенях исторического развития.

Под углом зрения отрицания марксизма нам понятно также, почему проблема "первоначального накопления", взятая в широком социологическом и конкретно-историческом разрезе, осталась почти не освещенной документами Д. Егорова и М. Лесникова, понятно также, почему последний, ссылаясь на спор В. Зомбарта с Штридером о "генезисе капитализма", забывает (во всяком случае не сообщает), что есть еще и "Капитал" Маркса... По крайней мере, в списке литературы указаний на Маркса мы не найдем.

"Но ведь это придирка!" слышим мы возгласы девственниц от науки. Однако, позвольте! Мы отнюдь не отказались от мысли, что руководство воспитанием научных кадров следует оставить за подлинно марксистскими силами. Или "Хрестоматия" должна помочь студентам освободиться от диктатуры марксистско-ленинских "догматических" схем?

Оставим вопросы методологии истории, посмотрим, как дело обстоит с научной и методической постановкой вопросов социально-экономического развития Европы. Д. Егоров сообщает нам отрывок из "Приключения Ульриха Шмиделя в Новом Свете" и дает следующую установку студентам для анализа этого документа:... Стычки и грабежи проходят в утомительном однообразии, и ясно заметно, как молодой пришлец все больше черствеет и ожесточается, представляя классический пример обезволенного колониального наемника...".

Если главы М. Лесникова представляют собою по крайней мере добросовестный подбор материалов, снабженных нелепыми "общими положениями", то главы Д. Егорова не только поражают своим методологическим атавизмом, но и своей неряшливостью. Особенно возмутительно составлена глава о "Великой крестьянской войне". Нет необходимости доказывать значение этой темы в курсе новой истории. В основном Д. Егоров использовал документы, собранные А. Савиным в книге "Источники по истории реформации" (Москва, 1906), но он дал нам их при этом отнюдь не в той тщательной редакции, которая характеризует работы А. Савина. В предисловии к документам,, которое должно вскрыть движущие силы крестьянской войны, историк Д. Егоров пользуется подобными, ничего не говорящими терминами, как "городские слои", "мелкое чиновничество" и т. д. Оказывается, что Мемингенская петиция и ответ на нее, как и Эрингенская челобитная характеризуют отношения "между городскими слоями имперского города средней величины (Меминген) и мелкого зависимого городка (Эриген-

часть вотчины графов Гогенлоэ)". А дальше сам ход восстания характеризуется как расширение рамок движения с присоединением к крестьянству "городских слоев, обездоленного, деклассированного мелкого рыцарства... и части мелкого, иногда очень талантливого чиновничества". Это все! Должен ли студентов заинтересовать вопрос о социально-экономических предпосылках крестьянского движения, о роли буржуазии в движении, о значении пролетарских элементов в войне (Т. Мюнцер)? Ответа на все эти вопросы студенты не смогут найти в "Хрестоматии". В крайнем случае они воспользуются предисловием Д. Егорова для опровержения схемы Ф. Энгельса...

Но мы не можем не обратить внимания еще на один момент. Д. Егоров дает несколько измененный текст перевода "XII статей", помещенных у А. Савина, но он умалчивает о существовании нового перевода "XII статей", напечатанного ИМЭ в приложении к "Крестьянской войне в Германии" Ф. Энгельса. Профессору виднее! Но, что, однако, получилось? В заголовке оригинала тезисов сказано: основные и справедливые тезисы всего крестьянства и всех "Hyndersessen der geistlichen und weltlichen Oberkayten von wölchen sj sich beschwert verneinen". Конечно, существует ряд редакций этого документа, отличающихся, по мнению Д. Егорова, "незначительными, в общем, расхождениями". Но при существовании нового перевода в популярных изданиях ИМЭ следовало бы оправдать свой текст. Д. Егоров переводит.. "Hyndersessen der geistlichen und weltlichen Oberkayten..." словами: "захребетников духовных властей"... В издании ИМЭ сказано "подвассалов духовных и светских властей...". Не потому ли выбрал Д. Егоров свой текст перевода, что он "ближе" к А. Савину? В статье третьей "XII тезисов" - термин "eigen leüt" передан словами: "собственными людьми"; в издании ИМЭ описательно - "нас считали не людьми, а чужой собственностью", к А. Савина - "собственными людьми". Мы утверждаем, что данный ИМЭ перевод ближе к существу текста (см. W. Stolze - "Der Deutsche Bauernkrieg", 1911). В наиболее старом списке "XII тезисов" сказано - "Zum dritte, Ist der brauch bitz her gewesen, das man vns für eygen leüt gehalten hat, welches zu erbarmen ist..." А в верхне-швабском списке-"Zum dritten, ist der brauch bitzher gewesen das man vns für ir aigen leüt gehalten haten, wolch zu erbarmen ist"...

Да, но у Савина передано "собственные люди", и Д. Егоров допускает "реформу", он слово "собственные" ставит в кавычки. Мы настаиваем во всяком случае на одном: почему проф. Егоров считает возможным обойти молчанием существующий новый перевод "XII статей" и, не мотивируя свой текст, тем самым вводить в заблуждение студентов? И еще одно "улучшение" перевода "XII статей" - А. Савин и ИМЭ дают, согласно оригиналу указания на соответствующие места св. писания и апостолов, Д. Егоров опускает их ...

Мы, к сожалению, вынуждены были уделить излишне много места первой части "Хрестоматии", но первые три главы занимают почти 200 страниц, около половины книги. Составители "Хрестоматии" не объяснили нам, почему они так непропорционально распределили материал. Обойдя по существу молчанием вопросы "первоначального накопления", они уделили промышленному перовороту и особенно Франции накануне революции ничтожное внимание, хотя почему-то назвали свою книгу "Хрестоматией по социально-экономической истории нового и новейшего времени".

В книге нет ни общей темы, ни общей методической установки. Каждый автор справляется со своей задачей по-своему. Для учебной книжки это недопустимо! Безусловно отрадным явлением в книге являются только главы Е. Косминского. По подбору материалов и методическим указаниями эти главы выполняют задачу, поставленную составителями "Хрестоматии". Правда, Е. Косминский, в отличие от М. Лесникова, не останавливается на отдельных контроверзах по тому или другому спорному вопросу, не выявляет ту методологическую установку, которая должна была бы помочь студентам правильно понять исторические документы (по крайней мере в первой главе), но он во всяком случае не забыл, что "Хрестоматия" составлена для советских вузов и что марксизм представляет одну и притом для нас решающую концепцию в разрешении вопроса о происхождении и развитии капитализма.

Глава, посвященная промышленному и аграрному перевороту в Англии, составлена В. Лавровским. По подбору документов эта глава принадлежит к лучшим в книге. В. Лавровский дал много интересных для русского читателя документов, но каково их место в

учебное "Хрестоматии"? Очевидно, что переписка Самуэля Ольдноя рисует отдельные стороны индустриальной революции, но она совершенно в стороне оставляет прежде всего проблемы социальной истории переворота. В документах отсутствует рабочий класс, рожденный в перевороте, остается в тени весь процесс перерождения ремесла на путях к господству фабрично- заводской промышленности. Составители правы, когда пишут, что в "Хрестоматии" следует помещать документы по выбор у... Но В. Лавровский выбрал "интересные", но не необходимые для занятий документы. Вот почему в документах, - возможно против воли автора, - промышленной и аграрный переворот представлены как два отдельных и самостоятельных процесса. Совершенно не дан материал этих двух процессов, что особенно было бы важно установить для Англии конца XVIII и начала XIX вв. В. Лавровский обошел молчанием также и все спорные вопросы при оценке промышленной революции. Ему удалось поэтому освободиться от "наглой" и докучной методологической критики...

В заключение отметим главы па социально-экономической истории Франции, составленные С. Д. Сказкиным. Если глава, посвященная кольбертизму, может нас удовлетворить в той или другой мере, то "Деревня и город а эпоху Французской революции" совершенно не удовлетворяет ни научным ни педагогическим требованиям вузов. В самом деле, описание трех деревень Сансского бальяжа не дает нам истории этих трех деревень прежде всего потому, что указанные документы совершенно ничего не говорят о их социально-политическом положении. Но это могло бы в данном случае иметь побочное значение, если бы эти деревни представляли собою разнообразные образцы соответственно экономическим районам Франции. Этого нет, и для семинара указанные статистические данные не. Дают даже необходимого минимума, скажем, при разрешении вопроса о перераспределении собственности во французской деревне в годы революции. По истории аграрного законодательства французской резолюции дан случайный подбор документов за 1789 - 1790 г., документов из бумаг феодального комитета. Но история аграрного законодательства 1791- 1793 гг. представляет еще больший интерес, а существующие хрестоматии для вузов не дают по этому вопросу достаточного социально - экономического материала Почему, наконец, С. Сказкин считает Труа и его округ образцом для изучения промышленности Франции накануне революции? Само собой разумеется, что при другом распределении материала в "Хрестоматии" С. Сказкин мог бы уделить такой важной теме, как "Деревня и город и эпоху Великой революции", больше места, а не скомкать ее, ограничившись несколькими случайными документами. Основной спорный вопрос о характере капиталистического развития Франции накануне революции по документам Сказкина не может быть ни в какой-либо степени серьезно проработан в вузовском семинаре.

Мы приходим к печальным выводам. Коллектив историков, членов и научных сотрудников РАНИОН'а не смог в целом выполнить поставленной задачи, не смог дать нам ни в методологическом, ни в научном, ни в методическом отношении необходимого учебного пособия по социально-экономической истории Европы нового для наших вузов. По всем видимостям, не без основания конференция историков-марксистов признала, что только подготовка своих, подлинно-марксистских кадров разрешит вопрос о нашей работе.

Но мы не можем не обратить внимания еще на один момент. "Хрестоматия" вышла под редакцией т. В. Волгина. По крайней мере, так значится на, обложке книги. Тов. Волгину не принадлежит ни одной строки в книги; он не дал даже предисловия к ней. Мы не можем предположить, чтобы тов. Волгин был в какой-либо мере солидарен с Д. Егоровым, М. Лесниковым, с "умолчанием" Лавровского и т. д., но не подлежит сомнению, что они воспользовались его именем. Досадное недоразумение...

Ц. Фридлянд

А. ЧЕКИН (ЯРОЦКИЙ). История рабочего движения". Вып. 1 -и, 109 стр., цена 1 р. 10 к.; вып. 2-й, 141 стр., цена 1 р. 20 к. М. 1928 г.

Книжка т. Чекина представляет собой два выпуска курса по истории рабочего движения. Автор делает попытку построения курса по периодам, внутри которых рассматривается движение трех больших стран: Англии, Франции, Германии.

Первый выпуск носит название "Предистория рабочего класса". Такое заглавие дает нашему автору возможность расширить хронологические рамки трак-

туемого вопроса. Поэтому здесь говорится о движении наемных рабочих вообще, а не о движении пролетариата только. К каким неудобствам такая трактовка, хотя и весьма интересная, но едва ли уместная в популярной книжке, приводит, видно хотя бы из того, что самому автору приходится, во избежание путаницы в головах читателей, подчеркивать различие движений средневековых и современных рабочих.

Некоторые сомнения вызывает также и трактовка вопроса об огораживании: наш автор в таких выражениях говорит об этом процессе, что о нем может составиться представление, как о процессе, совершавшемся со специальной целью создания свободных рабочих рук, в то время, как последнее обстоятельство являлось обстоятельством, так сказать, побочным, в основном же огораживания имели целью создание крупных земельных владений для организации на них капиталистического сельского хозяйства.

Историю промышленной революции т. Чекин начинает рассматривать с технических усовершенствований в области металлургии. Между тем, обычный подход к этому явлению, когда рассмотрение промышленной революции начинают с эволюции промышленности текстильной, несомненно более правилен. Как раз технические изобретения в этой области промышленности имели, так сказать, принципиальное значение, ибо они создавали новый способ производства. Именно прогресс в текстильной промышленности стимулировал изобретение и усовершенствование в области металлургии, а не наоборот, как это почему-то утверждает наш автор.

Взгляд т. Яроцкого на разрушение машин нам кажется слишком теоретичным. Тов. Яроцкий полагает, что фабричные рабочие оказывались мало причастными к этой форме протеста против создающихся капиталистических условий. Между тем, 80-е и 90-е гг. XVIII века в Англии дают нам многочисленные примеры разрушения первых фабрик именно фабричными рабочими. Во Франции же, даже в 60-х гг. XIX века рабочие разрушали те фабрики, на которых работали.

Наиболее интересной частью первого выпуска является отдел, посвященный чартизму, а в этом отделе - страницы, рассматривающие роль трэд-юнионов и значение создания кадров квалифицированных рабочих, как одного из факторов разложения столь мощного движения, каким был чартизм.

Выпуск второй охватывает рабочее движение эпохи промышленного капитализма, хронологически 50 - 80-х гг. XIX века. То обстоятельство, что вся работа представляет собой, по- видимому, курс лекций для учебного заведения со специальным уклоном, отразилось на втором выпуске весьма сильно. Во-первых, рабочее движение почти всюду рассматривается без связи с политическими событиями. (Исключением и притом весьма удачным является немецкое рабочее движение 60-х гг.) Во-вторых, несравненно больше внимания уделено профессиональной форме рабочего движения, нежели другим его формам.

В общем, как первый, так и второй выпуск "Истории рабочего движения" написаны весьма живо и популярно и богаты широкими обобщениями и схемами. Однако, рассматривая в пределах данного периода истории рабочего движения движение отдельных стран и стараясь выделить черты, наиболее типичные для той или иной страны, - автор несоизмеримо мало внимания уделил явлениям международного значения - Коммуне и I Интернационалу. В особенности это замечание относится к последнему. Будучи большим мастером давать широкие обобщения и схемы, т. Яроцкий иногда проявляет в этом деле известную долю увлечения. Так, по его мнению, в эпоху промышленного капитализма в рабочем классе резко обозначаются два крыла, избирающих два пути, два течения, революционное и консервативное". Это положение нашим автором доказывается состоянием рабочего движения 60-х гг. в Англии.

Между тем, положение Англии в 60 и 70-х гг. до известной степени не было типичным для страны, переживающей эпоху промышленного капитализма, а предвосхищало уже известные черты империалистической эпохи. Здесь следует обратить внимание на монопольность экономического положения Англии - результат неравномерности развития, возможность высоко оплачивать верхушку рабочего класса за счет эксплоатации рабочих других стран и т. д. Трэд- юнионы в этих условиях явились организациями именно этих высоко оплачиваемых рабочих. Именно они и задавали тон всему движению. Но в отличие от подлинной эпохи империализма левое крыло вовсе не проявляло себя. Правда, тов. Яроцкий считает вступление в I Интернационал проявлением революционности известного слоя английских рабочих, между тем, хорошо известно, что в I Интернационал английские рабочие входили, преследуя узкие практические цели. Конечно, большие

массы рабочих Англии не входили в группу хорошо оплачиваемой верхушки рабочих, но они не оказывали никакого влияния на движение, и сам автор указывает, что "мастер забастовок Попер" не имел никакого успеха...

Что касается правого и левого крыла в движении рабочих других стран, переживающих эпоху промышленного капитализма, то здесь весьма трудно проводить грань; лишь позднее, со вступлением этих стран в эпоху империализма, в движении дифференцируются правое и левое крыло.

Впрочем, глава об английском движении вообще дает много интересного материала. Отметим хотя бы биографические данные об основоположниках трэд-юнионизма, подробное рассмотрение организационных форм трэд-юниона в свете роли их "тисков для масс" и т. д.

Зато кое-какие ляпсусы можно найти в главе о французском рабочем движении. Прежде всего неверным является утверждение, что в ЦК Национальной гвардии имелся лишь один член Интернационала, а все остальные представляли собой буржуазных республиканцев. Совершенно непонятным остается такое выражение, касающееся практических мероприятий Коммуны: "Была запрещена работа в булочных без вычетов из" заработной платы".

Нельзя согласиться с проводимым в этой главе взглядом на забастовки: Признать за забастовками значение лишь фактора, воспитательного и сплачивающего рабочих, - значит отдать дань синдикалистским и реформистским взглядам.

Заканчивая главу о французском движении, наш автор заявляет вразрез с Лениным, что эпоха промышленного капитализма "во всем мире приходит к концу в начальные годы XX века".

Что касается главы о немецком рабочем движении, то, как мы уже говорили, она представляет значительный интерес потому, что в ней нашему автору удалось увязать развитие рабочего движения с общеполитическим развитием, причем, несмотря на краткость изложения, это сделано весьма удачно. Недурно освещено и возникновение профессиональных организаций, зато совершенно недостаточно затронута такая интересная эпоха, как первые годы применения закона против социалистов. Впрочем, нами уже отмечалось, что рассмотренная книга переносит центр тяжести на профессиональную форму рабочего движения.

С. Моносов

Академик Е. В. ТАРЛЕ. Рабочий класс в первые времена машинного производства- от конца империи до восстания рабочих в Лионе. Институт К. Маркса и Ф. Энгельса. Серия исследований по истории пролетариата и его классовой борьбы, под общей редакцией Д. Рязанова, 278 стр. Гиз, 1928.

Широко известны работы Е. В. Тарле "Рабочий класс во Франции в эпоху революции" (два тома, П-б., 1909 - 1911, 315 и 580 стр.) и "Континентальная блокада" (Москва 1913, 739 стр.), давшие обширный новый материал по экономической и социальной истории соответствующего периода. Прямым продолжением этих работ является рецензируемая книга, тем более интересная, что она посвящена тем страницам истории, которые обходились буржуазной и марксистской литературой. Автор охватывает большой хронологический отрезок времени и разносторонне разрабатывает вопрос, дает много материала о состоянии промышленности во Франции, об экономическом положении, организациях и политических настроениях рабочего класса и заканчивает очерком ноябрьского лионского восстания.

Донесения полиции красочно рисуют панику французских промышленников перед вынужденной политикой открытых дверей, в результате которой французский рынок был наводнен иностранными, главным образом, английскими, товарами. Правительство лавировало между Сциллой требований союзников и интересов землевладельческих классов и Харибдой покровительства отечественной промышленности. "Только два момента принимались к серьезному соображению: 1) следовало считаться с политическими интересами Франции, другими словами - не очень раздражать союзников, мешая им торговать на французском рынке, и 2) когда интересы промышленности сталкивались с интересами земледелия, нужно было всегда давать предпочтение интересам земледелия. Например, когда металлурги потребовали увеличения пошлин на ввоз кос, то им было в этом отказано с прямей мотивировкой: "интересы земледелия гораздо существеннее". Борьба торгового капитала с промышленным разгоралась вокруг вопросов о вывозе шерсти, пошлин на ввозимый каменный уголь и таможенной политики вообще. Рядом конкретных фактов автор иллюстрирует процесс вытеснения Франции Англией с мирового рынка и необходимость пере-

хода к ограждению внутреннего рынка от конкуренции иностранных товаров. Тарле не ограничивается приведением цифр Шарля Дюпэна, характеризующих рост промышленности с 1818 г. (хотя не видно, чтобы он критически относился к статистической эквилибристике знаменитого математика), а приводит ряд свидетельств (английских путешественников, полицейских бюллетеней), косвенно подтверждающих бурный рост экономического развития.

Для освещения экономического положения рабочего класса автор использовал исследование Виллермэ¹ , дополняя обильный материал этой книги данными из отчетов полиции и переписки префектов. Охарактеризовав яркими красками классовый характер рабочего законодательства и особенно его применения на практике, автор из года в год прослеживает экономическую борьбу рабочего класса. Она проявлялась не только в архаичных и отсталых формах (борьба в среде рабочих на почве превышения предложения труда над спросом, петиции королю), но принимала иногда характер организованной борьбы (саботаж, оборонительные и наступательные стачки, борьба со штрейкбрехерами, бойкот хозяев, нарушающих тарифные установления, бойкот в ответ на локаут); сами хозяева иногда выступали организованно (локаут по соглашению), хотя это не всегда спасало их от поражения (стачка парижских кузнецов в сентябре 1830 г.). Дело доходило подчас до кровавых столкновений и даже целых побоищ рабочих с полицией и войсками. Таким образом, автор показал, что ноябрьское лионское восстание было вовсе не первым и не внезапным проявлением обостренной классовой борьбы.

Е. В. Тарле ошибочно предполагает, что обрисованная им картина совершенно неизвестна ни экономистам, ни историкам. Презрительно трактуемое им, как "инвентарь, собрание текстов, опубликованное Жоржем и Гюбером Буржэнами ¹ , содержит многие документы, использованные нашим исследователем. За период с 1814 по 1821 год Е. В. Тарле отметил только 4 стачки в провинции, о которых у Буржэна нет материалов, тогда как 3 стачки, отмеченные у Буржэна, пропущены у Тарле. Только сведения за период с 1825 по 1830 гг. имеют ту новизну, о которой рекламно говорит ак. Тарле на стр. 79. Мало того, что много труда было затрачено на параллельную работу, документы архива были проработаны академиком Тарле не всегда с достаточной внимательностью. Так шиферная каменоломня близ Анжера у него превратилась в "грифельный рудник", из которого "рудокопы" добывают "глину", а черепичный завод превратился в "кирпичный". Помимо этих ошибок, граничащих с описками, налицо и некоторое извращение: организация, ведущая борьбу с хозяевами, включала не всех рабочих предприятия, а только этих черепичников; опуская это организационное отделение квалифицированных рабочих от простых землекопов, автор не может дать правильного объяснения внутренних разногласий, проявившихся среди рабочих во время стач-

¹ Книга Villerme. Tableau de l'Etat physique et moral des ouvriers (2 тома, Париж 1840) является вовсе не анкетой, как почему-то упорно называет ее Тарле, а исследованием, основанном не только на данных личного спроса и наблюдения, но в гораздо большей степени на материалах местных "Промышленных обществ" (докладах, бюллетенях, исследованиях) и на материалах, предоставленных автору местной администрацией; наконец, им использованы общедоступные департаментские ежегодники, ежегодники Бюро долгот (Bureau des longuitudes)-Enquete commerciale,Enquete relative a diverses prohibitions a l'entree des produite etrangers, Documents statistiques sur la France, publies en 1835 par le ministere du Commerce. Эти источники, богатые сведениями и о экономическом положении рабочих и о состоянии промышленности, академиком Е. В. Тарле не использованы или использованы частично, и притом из вторых рук. Кроме того Виллермэ заимствует много материала из сочинений современных экономистов и даже из мемуарной литературы; Е. В. Тарле тоже не нашел нужным обращаться к некоторым из этих произведений непосредственно (напр., к книгам baron de Morogues. De la misere des ouvriers et de la marche a suivre pour y remedier; Nioret. Memoires d'un ouvrier rouennais, Rouen 1836 и т. д.

¹ Georges Bourgin et Hubert Bourgin. Le regime de l'industrie en France de 1814 a 1830, Recueil des textes с подзаголовком "Les patrons, les ouvriers et l'etat" (Paris 1912 - 1921). Из задуманных 3 томов появились пока только два, доводя публикование документов до конца 1824 г.; отсутствие указателя, который, как видно, будет приложен к третьему тому, несколько затрудняет пользование этим изданием.

ки, вспыхнувшей в ответ на стремление предпринимателей уничтожить некоторые старинные права этой организации¹ . Другой пример: хозяин "прядильни" Шевалье оказывается фабрикантом коленкора, - и бастуют не только прядильщики, но и ткачи² ; а рабочие "беспорядки", изображенные у Тарле, как наступательная стачка, оказываются бойкотом в ответ на локаут предпринимателя с целью понизить заработную плату.

Большая заслуга автора, что он рассматривает стачечное движение на фоне изменяющейся промышленной конъюнктуры, тщательно прослеживаемой им из года в год. Но этого недостаточно для объяснения особенностей рабочего движения в период реорганизации промышленности на машинной основе. Ведь эта реорганизация во Франции происходила медленно, постепенно захватывая различные отрасли производства и различные процессы внутри каждой отрасли; производственные отношения изменялись с той же последовательностью. Между тем, этого процесса Тарле не касается. Его часто вовсе не интересует, имеет ли он дело с механизированными процессами или с производимыми вручную; вспыхивает ли движение на бумагопрядильнях, уже с начала девятнадцатого века ставших крупными предприятиями, или на бумаготкацких предприятиях, в первой четверти века еще остававшихся в стороне от технического переворота (стр. 106, 115); ему настолько безразлично, в каком именно производстве вводится механизация, что фанерочно-распиловочную машину он называет машиной для пилки дров³ , подчас его удовлетворяют сведения, что вообще какая-то машина вводится в каком-то производстве⁴ . Вместо того, чтобы установить основные вехи процесса реорганизации промышленности, вместо того, чтобы использовать ценнейшие конкретные указания документов, прошедших через его, руки⁵ , наш исследователь ограничивается цитатой, рисующей в общих чертах техническое состояние французской промышленности к 1854 (!) году, вульгарно описывает удивление Сея, "светила французской экономической науки", впервые увидевшего в Англии паровую тягу по рельсовым путям, и указывает, что оборудование промышленных предприятий стальными машинами во Франции обходится гораздо дороже, чем в Англии. На этом и кончается параграф, посвященный "никем еще не написанной истории введения машинного производства во Франции". Поэтому вовсе не описка, не вопрос стиля, что период этого медленного и болезненного процесса реорганизации промышленности в заглавии обозначается как "первые времена машинного производства". Название отражает недиалектическую постановку вопроса.

Вообще технического состояния промышленности Тарле коснулся лишь для того, чтобы сделать вывод, что "о конкуренции машинного производства во Франции с машинным производством Англии речи быть не может" (стр. 58), сводя в конечном счете весь вопрос к общим колебаниям торгово-промышленных конъюнктур. Из одного этого ясно, что Тарле совершенно неспособен в промышленном перевороте видеть не только технические сдвиги, но и изменения в социальных отношениях.

Нужно отметить еще одну "оригинальность" в постановке Е. В. Тарле вопроса о техническом состоянии французской промышленности. Документы познакомили его "с совершенно новым фактом, весьма важным для уяснения положения вещей: были страны, которые стояли настолько же ниже Франции в смысле машинной техники, насколько Франция стояла ниже Англии, и эти страны делали упорные попытки обзавестись образцами уже имевшихся во Франции машин, сманить к себе французских квалифицированных рабочих и этим путем получить экономическую самостоятельность" (стр. 58).

Для подтверждения этого автор указывает на два случая: 1) вывоз в 1891 г. 21 дженни, однако, неизвестно, о каких дженни - ручных со 160 веретенами, уже устаревших и во Франции, или "мюльдженни" с 360 веретенами, на основе которых только и возможно строить крупное бумагопрядильное производство; 2) многочисленные попытки вывезти из Франции машины по обработке шерсти и выделке сукон; но эти

¹ См. Тарле, стр. 91 - 93; Bourgin, т. I, 252 - 253.

² См. Тарле, стр. 130, Bourgin,т.I, стр. 293 - 294; все документы приведены in extenso.

³ Стр. 67, у Буржэна, т. I, стр. 71 - 73.

⁴ Стр. 67-а, 87 - 88 воззвание безработных в Клермоне; об этом движении см. Буржэна, I, 125 и сл.

⁵ Например, у Буржэна мы читаем, что сукнострижная машина к 1819 году уже была введена на фабриках городов Седана и Лувье и только вводится во Вьенне (т. I, 172 - 173).

машины, как видно из документов ¹ , куплены в Антверпене и, следовательно, только транзитом проходят через Францию. Неправильно, что правительство запрещало вывоз машин и до закона 27 марта 1817 г., как это видно из разъяснения министерства внутренних дел от 9 ноября 1816 года² . Сманивание же квалифицированных рабочих (стеклодувщиков, пуговичников, гребенщиков, металлургов) показывает только низкий уровень техники, материализовавшийся только в рабочей силе, а не в средствах производства.

Упуская из виду социальную сторону реорганизации промышленности, Тарле не в состоянии отметить основной особенности люддитского движения, которое с достаточной яркостью выясняют документы, приведенные у Буржэна. В Клермоне в движении против "механических приспособлений для чесания (cardage) и прядения шерсти" принимал участие и обвинен как один из организаторов fabricant des cardes, т. е. хозяйчик-мастер тех инструментов ручного труда, которые вытесняются машиной³ , в Лодэве в мае 1821 года во время люддитских актов против новой сукнострижной машины замечается попустительство прочих фабрикантов, на предприятиях которых не было таких усовершенствованных машин ⁴ . Наконец, люддиты Вьенны прямо говорили, что "если бы они не послушали хозяев-стригальщиков (maitres-tondeurs), восстание 26 февраля (1819 г.) не имело бы места"⁵ . Здесь люддизм вырисовывается не как пролетарское движение, а как движение, организованное ремесленниками и хозяйчиками устаревших средств производства, использовавшими невежественных и неконституировавшихся в класс рабочих, как пушечное мясо Люддитские стремления парижских рабочих типографий (а не только наборщиков) имеют в основе деквалификацию и утерю своего исключительно благоприятного положения в связи с введением механического пресса.

Деквалификация одних рабочих, замена других неквалифицированными пришлыми рабочими, женщинами и детьми ¹ , пролетаризация кустарей и ремесленников, наконец, давление аграрного перенаселения, обострившегося в связи с вытеснением деревенской промышленности промышленностью фабрично-заводского типа, нагнавшего в город множество сельчан с более низким уровнем потребностей² , - вот основные элементы динамики экономического положения рабочего класса, которая определяла характер каждой стачки и всего рабочего движения в целом. Колебания же конъюнктуры имеют значение лишь на фоне этих глубоких процессов, совершенно не вскрытых автором.

Игнорирование характера производственных отношений сказалось и в главе, посвященной рабочим организациям. Общества взаимопомощи, "насаждавшиеся в рабочей среде" (спасительная неопределенность выражения!), имелись не только среди наемных рабочих, но и среди ремесленников и хозяев мастерских, которых документы часто также называют рабочими; автор не потрудился провести это различие. Вообще этому виду организации уделено слишком мало внимания (1 ¹ /₂ страницы), между тем, как отмечает Буржэн, к 1823 г. в одном Париже было 160 обществ взаимопомощи, причем 132 из них, будучи "настоящими профессиональными объединениями", организовали 11 143 человека ³ . Помимо количественной мощности, кассы имеют большое значение по своей деятельности, преследующей не только благотворительно-филантропические цели, но и боевую задачу- поддержку бастующих ⁴ . Так что нет данных говорить о "полном ничтожестве экономической, моральной и политической роли" этих организаций ⁵ . Следовало бы также отметить, что старинные товарищества, проникнутые узкокорпоративным духом, компаньонажи, сохранились только у строительных рабочих и у рабочих производств, основанных целиком на ручном труде (плотников, столяров, токарей, каменщиков, каменотесов, черепичников, булочников, рабочих бумажных заводов, суконщи-

¹ Буржэн, ук. соч., I, 34 - 36.

² Тарле, стр. 58, Буржэн, I, стр. 35.

³ Буржэн, I, стр. 128 - 129.

⁴ Там же, I, стр. 373; имеется много-интересных подробностей - 369 - 375.

⁵ Там же, I, стр. 183, N 36, а также 171 - 185; у Тарле эти события описаны как три совершенно самостоятельных люддитских движения.

¹ У Виллермэ имеются очень интересные данные о детском труде, см. т. II, стр. 17 и др.

² Там же, т. I, 150 - 151, 188, 286, 305 и т. II, 24, 30.

³ Буржэн, т. II, ст. IX.

⁴ Примеры этой деятельности приводит сам Тарле в главах IV и V, стр. 91, 116 и т. д.

⁵ Там же, стр. 190.

ков и т. д.) и не проникали в производства, организованные на новых началах. Совершенно правильно, что "новые экономические отношения, новые задачи и потребности классовой борьбы требовали совсем иных форм организации, чем эти старинные пережитки". Уже вполне явственно намечается процесс разложения компаньонажей (борьба между compagnons и неполноправными aspirants, мимоходом отмеченная у Тарле, стр. 117) и некоторого приспособления к новым условиям в виде объединения ранее враждовавших организаций (компаньонажи кузнецов du devoir и gamains, стр. 211).

Глава о лионском восстании богата чрезвычайно интересным материалом.

Но характеризуя лионское восстание, как чисто рабочее, Тарле целиком находится в плену воззрений современной восстанию печати (см., например, статью из Journal de dеbats, приведенную на стр. 267 - 268 рецензируемой книги), которая видит в обществе только два класса: бедных и богатых, имущих и неимущих.

Следует отметить интересный материал об отношении к лионскому восстанию сен-симонистов (стр. 273 - 277).

В главе шестой приводимый автором материал показывает, что интерес рабочих к политическим вопросам и в период реставрации не окончательно заглох (бонапартистские настроения, "злонамеренные" среди лионских рабочих, стр. 181 - 182; апрельские и сентябрьские демонстрации в 1827 году, стр. 184 - 186). Особенно интересны данные о политических настроениях деловой буржуазии; интересно, что правительство обвиняло "злонамеренных" из буржуазии в провокации рабочих волнений (см стр. 108, 115, 177, 182 - 183, 186). В главе об июльской революции автор не дает ничего нового по сравнению с книгой Октава Фести ¹ .

Несмотря на то, что "исследование медленно писалось" (см. предисловие автора), книга носит на себе печать небрежности и торопливости. К отмеченным выше ошибкам можно прибавить еще множество мелких небрежностей перевода (напр., на прядильных машинах "спицы" - вместо веретен, стр. 19), невнимательности (напр., на бумагопрядильне в Ремирмоне делают... материи, стр. 106), небрежных формулировок (напр., "весь буржуазный класс", стр. 170) и ряд фактических ошибок. Цитируемая на стр. 226 брошюра "Au peuple" от 1 июля 1831 г. написана О. Бланки и вовсе не является первой программной статьей общества "Друзей народа"; таковой может считаться брошюра "Avis a nos electeurs", появившаяся в сентябре 1830 г. Газета "National" являлась Органом не "радикального крыла мелкой буржуазии" (таковым является газета "La Tribune" Марраста), а республиканского крыла промышленной буржуазии. Неправильно освещено отношение "мелкой и мельчайшей буржуазии" к максимуму 1793 - 1794 г.

Подчеркивая, что автор рецензируемой книги не является марксистом (и что поэтому к употребляемой им марксистской фразеологии надо относиться с большой осторожностью), что ряд проблем трактуется методологически неправильно, мы все же рекомендовали бы нашим вузовцам и даже широкому кругу читателей рецензируемую книгу, написанную увлекательным, живым языком и богатую ярким, интересным материалом.

И. Завитневич

GEORGES LARONZE. Histoire de la Commune de 1871 d'apres des documents et des souvenirs inedits. La justice. [Paris. 1928, p. 695].

Парижская коммуна 71 г., которая долгое время была не в почете у буржуазных французских историков, начинает за последние годы привлекать их внимание. В 1924 году Жорж Буржен выпустил первый том "Протоколов" коммуны; в следующем году a Revue Historique появилась весьма ценная статья того же автора ("Парижская коммуна и Центральный Комитет"); в 1928 году вышла небольшая работа Буржена, посвященная "Первым дням Коммуны" ¹ .

К числу этих новинок относится и книга Ларонза. Как видно из подзаголовка, это - не общая история Коммуны, а история ее судебных и административных учреждений. Ларонз - сам крупный чиновник судебного ведомства, притом, очевидно, пользующийся особым доверием начальства. Последнее явствует из того, что перед нашим

¹ Festi, O. Le mouvement ouvrier au debut de la monarchie de Juillet. Paris. 1908.

¹ На русский язык переведена другая книжка Буржена ("История Парижской Коммуны"), вышедшая еще в 1907 и переизданная в 1922 г.

автором гостеприимно раскрылись двери Архива Военного министерства, в которые тщетно стучался даже реакционнейший историк Коммуны - Максим Дю Кан. Кроме того, Ларонз пользовался материалами архивов Сенского департамента, министерства юстиции и Префектуры полиции, доступ в которые также возможен лишь для "избранных". Благодаря этому счастливому обстоятельству в распоряжении Ларонза оказались ценнейшие документы, относящиеся к эпохе Коммуны и захваченные потом версальцами ¹ , а также архивы военных судов (Conseils de guerre), в которых хранится до 50 тыс. досье (личных дел) участников первой пролетарской революции (стр. 3 - 4). Наконец, автор привлек к изучению материалы, имеющиеся в Archives Nationales и Библиотеке Исторического Института города Парижа, доступ к которым имел и Буржен (ib.).

Помимо прессы и мемуарной литературы, Ларонз использовал ту "живую документацию", которая уцелела от времени Коммуны в лице участников движения и лиц из противного лагеря. Бывший "делегат юстиции" Прото, Шарль, Да Коста, Максим Вильом, Пенди - с одной стороны, графиня Дюфор (внучка версальского министра юстиции), сыновья расстрелянного коммунарами председателя кассационного суда Бонжана, чиновники и сторожа министерства юстиции - таковы живые свидетели, показаниями которых пользуется (притом без достаточной осторожности - добавим от себя) наш автор (стр. 4 - 5).

Уже то обстоятельство, что Ларонза допустили к изучению документов, которые тщательно и безнадежно сокрыты от нескромных взоров простых смертных, позволяет предполагать, что мы имеем дело с работой вышедшей из кругов, далеко не дружественных коммуне. Недаром Луи Барту, министр юстиции в теперешнем кабинете Пуанкаре и член Французской Академии, дал (в предисловии) чрезвычайно лестную оценку книге Ларонза.

Ее дальнейшее изучение только подтверждает это предположение. С первых же строк автор хочет уверить читателя в своем "строгом беспристрастии" и "беспартийном" подходе к изучению истории Коммуны (5). В качестве эпиграфа на его книге красуются известные слова Тэна: "Я писал, как если бы моим сюжетом были революции во Флоренции или Афинах". Однако при ближайшем рассмотрении эта претензия на "беспристрастие" оказывается столь же неосновательной, как и претензия Тэна, известного автора злостно-реакционного памфлета на Великую революцию.

Вот несколько примеров. Ларонз охотно верит позднейшему показанию одного из чиновников Коммуны (Фуе) ¹ , будто ее следователи "освобождали только воров" (318 г.). Между тем несколькими строками выше автор приводит рассказ Гастона Да Коста (одного из ближайших помощников Риго по ехпрефектуре), который вспоминает, как он в течение недели сидел ежедневно по два часа, разбирая дела лиц, задержанных за разного рода проступки (в том числе за бродяжество и дезертирство); в результате значительное число арестованных (очевидно, не только "воров"!) было освобождено (317 - 18). В другом месте автор категорически заявляет, что "большая часть" политических заключенных сидела при Коммуне без допроса, и возмущается этим фактом (342, 344). Но и это утверждение не обосновано им фактически: верно, что многих из так наз. "заложников" не вызывали на допрос, но, с другой стороны, сам Ларонз приводит много примеров допросов арестованных по политическим делам, причем в ряде случаев после допроса задержанные в качестве заложников освобождались (351, 352, 358, 402).

Ларонз считает Коммуну и ее прессу "моральными виновниками" народных самосудов над заложниками, имевших место в те дни, когда правительства Коммуны фактически уже не существовало. Но нашему "беспристрастному" автору, законнику до мозга костей, и в голову не приходит поставить вопрос об ответственности (уже не "моральной", а юридической!) версальского правительства за ту кровавую бойню, которую учинила версальская армия в Париже уже после прекращения военных действий. Для приличия он, конечно, не одобряет массовых расстрелов без суда и скорострельной юстиции наскоро импровизированных военно-полевых судов (629 - 635, 636), но он спешит ука-

¹ Сюда относятся многочисленные приказы, исходившие от прокурора Парижской Коммуны, ее Комиссии Общественной Безопасности, Комитета Общественного Спасения, протоколы допросов арестованных, судебные приговоры и т. д.

¹ Разговор автора с Фуе относится к 1914 г.

зать на смягчающие обстоятельства: надо же - говорит он - войти в положение солдат и офицеров, доведенных до "бешенства" продолжительной осадой, "утомительными уличными боями", расстрелами заложников, пожарами, всякого рода нелепыми слухами (629). Выходит, что эта "организованная" бойня происходила без ведома высшего командования и версальского правительства, которое было бессильно остановить разбушевавшуюся стихию! Но дальше мы узнаем, что стоило только правительству отдать формальное распоряжение, как бойня тотчас же прекратилась (636). Число иллюстраций "беспристрастия" автора можно было бы, при желании, значительно увеличить.

Три вопроса интересовали, главным образом, Ларонза: судебные реформы Коммуны, деятельность ее полиции (делегата по бывшей префектуре) и практика ее чрезвычайных судов: военных советов (Conseils de guerre), военного трибунала (Cour martiale) и обвинительного жюри (Jury d'Accusation), специально созданного для установления круга лиц, которых можно было бы рассматривать как заложников.

По всем трем вопросам, до сих пор не подвергавшимся научному изучению на основании архивных данных, автор дает много любопытнейшего фактического материала. Но этот материал, извлеченный из архивных сокровищниц и долженствующий, по выражению автора, подвести "новый фундамент под историю Коммуны" (5), подвергся специфической обработке и получил специфическое освещение под пером Г. Ларонза.

В подходе к фактам, в их оценке, в выводах, чувствуется не только политическая реакционность автора, но и узость его кругозора, его непреодолимый консерватизм, чисто формальное мышление, столь типичное для буржуазного юриста.

Для нас неново, что юстиция и полиция были одним из наиболее слабых сторон в деятельности Коммуны. В частности большая нерешительность была проявлена по части ликвидации унаследованной от Империи судебной организации, что, как нам кажется, объясняется не только кратковременностью существования Коммуны, но и оторванностью находившейся в руках бланкистов делегации Юстиции от рабочих организаций и несогласованностью ее работ с деятельностью Комиссии Труда и Обмена, которой руководили прудонисты. Верно и то, что за недостатком времени Коммуна не реализовала многих из задуманных ею реформ [уничтожение права наследования, отмена титулов, сословий, майоратов; восстановление развода, упрощение формальностей при заключении брака, реорганизация коммерческих судов (451)], не создала никакого аппарата для разбора уголовных преступлений (340, 320).

Но в своей оценке реорганизации юстиции при Коммуне автор, прежде всего, не учитывает обстановки гражданской войны и упорнейшего саботажа всей старой магистратуры и адвокатуры. Он перечисляет те требования, которые выдвигались накануне революции 18 марта в области юстиции наиболее демократическими группировками: выборность судей, даровая юстиция, суд присяжных по всем делам, право каждого быть судимым "себе равными" и т. п. (122 и passim).

Затем он с торжеством констатирует, что коммуна вынуждена была прибегнуть к назначению мировых судей и членов Гражданского трибунала (324); что принцип бесплатности удалось провести лишь частично, что дела заложников разбирали специальные "жюри" (Jury d'Accusation), составленные из национальных гвардейцев, притом подобранных преимущественно из наиболее пролетарских кварталов Парижа: из ультра-буржуазных VII и VIII округов заседателей не брали совсем (547, 548). И автор, конечно, возмущен до глубины души таким попранием принципов демократии.

Обильную пищу для его негодования дают и все исключительные мероприятия, принимавшиеся Коммуной в борьбе с контрреволюцией (произвольные аресты, система заложников, создание чрезвычайных трибуналов, недопущение защиты при допросах политических, система строгой изоляции для лиц, обвинявшихся в измене, шпионаже и т. п.)¹ . И это после того, как делегату юстиции была дана прямая и недвусмысленная директива: "гарантировать индивидуальную свободу всем гражданам!" (181). В своих исключительных декретах Коммуна проявила не социалистический, а революционный дух, заключает Ларонз (130). Ему и в голову не приходит простая, казалось бы, мысль, что к режиму пролетарской диктатуры нельзя подходить с мерками буржуазно-демократической легальности. С другой стороны, он недооценивает ряда мер, при-

¹ См. 318 - 19 и passim.

нятых Коммуной против незаконных арестов и обысков, длительного заключения без допроса и вообще без достаточных оснований, ее повышенного интереса к обстановке тюремного режима и т. д. (251 - 252; 128 - 129).

Автор утверждает, что все реформы, проведенные Коммуной в судебном ведомстве, носили чисто буржуазный характер. В них не только не было ничего социалистического: за ними даже не чувствовалось какой-либо широкой программы, "напоминающей план будущего общества". Его общий вывод: "Коммуна не сделала ни малейшей попытки разрушить основы нашей судебной организации, нашего уголовного и гражданского законодательства" (679, 450, 677 - 78, 240).

В этих оценках сказался прежде всего чисто формальный подход буржуазного юриста, неспособного разглядеть за старой формой нового содержания. Совершенно верно, что иногда, даже вновь созданные Коммуной судебные учреждения (напр. Гражданский трибунал) были простым воспроизведением старых, буржуазных судов (324), но в ряде случаев за старой терминологией скрывалась уже новая, классово-пролетарская сущность.

Весьма крупную роль сыграла замена старого персонала, в большинстве саботировавшего новую власть, новыми, преданными делу Коммуны чиновниками. Ларонз с неудовольствием отмечает, что многие из назначенных Коммуной мировых судей¹ утратили свою "независимость", что особенно бросалось в глаза при разборе "квартирных" дел. "У меня такой принцип, - простодушно заявил один из судей:- всегда решать дело не в пользу домовладельцев и буржуа. Это революция сделана народом, так он и должен ею воспользоваться" (459). Пролетарско- классовый состав заседателей в Jury d'Accusation был уже нами отмечен выше.

Коммуна не на словах, а на деле удешевила юстицию и приблизила ее к рабочему населению Парижа. В то же время она, вопреки утверждениям Ларонза, пробила серьезную брешь в аппарате буржуазного суда, упразднив монополию адвокатской корпорации на защиту в уголовных делах и превратив нотариусов и стряпчих, прежде покупавших свои должности и взимавших в свою пользу судебно - нотариальные пошлины, -в простых, состоящих на определенном жаловании чиновников (126). Ларонз считает, что, декретировав бесплатность юридического оформления таких актов, как дарений, брачных контрактов, завещаний - Коммуна "освящала капиталистический режим" (678). Аналогичную оценку дает он и проекту реформировать Коммерческий суд, устранив в нем засилье крупных предпринимателей (451 - 52). В этих рассуждениях автора сказывается неспособность понять неизбежность некоторого переходного периода, предшествующего осуществлению развернутого социалистического строя.

Все эти оценки отдельных сторон судебной реформы обусловливаются принципиальным подходом автора к законодательству Коммуны: с его точки зрения в сущности все мероприятия Коммуны "не имели практического значения", ибо были продуктом обреченного на гибель режима; рассчитанные на национальный масштаб, они не имели силы за пределами одного мятежного города, который рано или поздно должен был склониться перед волей всей Франции (119 - 120).

Делегат юстиции - бланкист Прото - пользуется некоторым благоволением автора. Все-таки это - бывший адвокат, сохранивший, несмотря на свой "якобинизм", некоторые традиции Palais de Justice, проявивший большую долю оппортунизма, патриот, свободный от влияний Интернационала и уже прямо враждебно настроенный к марксизму; наконец, что самое главное, бережно относившийся к аппарату буржуазной юстиции (236 - 37 и 325, 197).

Совсем иное отношение к другому бланкисту-Раулю Риго, исполнявшему обязанности префекта полиции, а потом назначенному прокурором Коммуны. Ларонз приложил немало стараний, чтобы дискредитировать этого "жестокого сорванца "gamin cruel" с чутьем полицейского" (характеристика Риго и Proles'a) (45 - 6).

Именно Риго, в значительной мере узурпировавший прерогативы делегата юстиции, был настоящим нарушителем всех принципов буржуазной законности, воскресившим в деятельности префектуры самые худшие традиции времен Империи. Многочисленные, беспорядочные, "фантастические", или вовсе немотивированные аресты, продолжительное заключение без допроса и предъявления обвинения, суровый тюремный режим для политических, система залож-

¹ Мировые судьи и следователи назначались исполнительной комиссией, потом комитетом общественного спасения.

ников, тенденциозные допросы, нарушение законных прав обвиняемых, неряшливое составление приказов об аресте, анархия в канцеляриях - таков длинный обвинительный акт, предъявленный нашим законником Раулю Риго (58, 61, 335, 287, 283 - 4, 252 - 3, 290, 341, 291 - 292, 318 - 19, 316, 552 - 5).

Выше мы указывали, насколько "беспристрастно" отношение Ларонза к репрессивным мероприятиям Коммуны, отмечали и его органическую неспособность учесть ту обстановку гражданской войны, злостного саботажа чиновников, контрреволюционных заговоров, - в которой протекала работа Коммуны. Между тем только с этой точки зрения можно подойти к оценке деятельности ее административных органов и в частности к ошибкам и злоупотреблениям властью со стороны Риго и его бланкистского окружения. Необходимо только заметить, что многое из того, что автор ставит Риго в минус, нам пришлось бы поставить ему в плюс и обратно. Нельзя не согласиться, что и префектура, и прокуратура Коммуны проявляла порой преступное легкомыслие: она не только не сумела раскрыть во время контрреволюционных заговоров, но упустила из рук целый ряд шпионов и изменников (383 - 397).

Но, вопреки Ларонзу, мы полагаем, что тот же Риго делал полезное дело, когда арестовывал и держал в качестве заложников, банкиров, попов и монахов, бывших городовых, стражников, и императорских сыщиков и т. п., энергично содействовал проведению декрета о конфискации церковных имуществ, производил облавы на фешенебельные рестораны; или когда организовал особый аппарат по раскрытию тайных агентов императорского правительства, действительно выловил ряд провокаторов и не проявил ни малейшего снисхождения, на которое эти субъекты могли, по мнению Ларонза, рассчитывать "за давностью" их подвигов (404 - 409, 402, 410).

В своей "Истории Коммуны" Ларонз дал не только историю ее административно-судебного аппарата: в его работе читатель найдет чрезвычайно интересные, притом основанные на новом архивном материале, подробности, касающиеся революции 18 марта. Уже Буржен (в ст. Revue Historique) высказывал сомнение в правильности старой точки зрения, согласно которой ЦК национальной гвардии играл в этот день чисто пассивную роль. После работы Ларонза эту старую концепцию можно считать разрушенной окончательно (см. 10, 15, 22 и след.). Весьма ценны и тщательно собранные автором биографические сведения о целом ряде должностных лиц Коммуны, позволяющие сделать известные выводы о классовом и партийном составе ее судебно- административного аппарата. Много новых данных о саботаже чиновников и интеллигенции (в частности адвокатуры) (333, 454, 455, 464, 466 - 7), о взаимоотношениях между различными ведомствами (см. напр, 181 - 182, 251 и passim).

Но пользоваться этим материалом следует весьма осторожно, памятуя политическую и профессиональную физиономию автора и учитывая его монопольное положение в качестве единственного историка, допущенного к важнейшим архивным материалам по Коммуне 71 г. Самый факт появления этой работы - почти официального, или во всяком случае, близкого к правительственным кругам характера, а также вся ее реакционная установка свидетельствует о том, что на ряду с Великой революцией история Коммуны снова становится орудием политической борьбы. На ряду с работами радикала Буржена, в общем благожелательно относящегося к первой пролетарской революции, хотя и затушевывающего местами ее подлинную сущность, -мы имеем объемистый "труд" реакционера Ларонза, извращающего дело Коммуны при любезном содействии правительства Пуанкаре. И разве не характерен для послевоенной Франции тот красноречивый факт, что второй том протоколов Коммуны уже подготовленный Бурженом к печати, не находит издателя, тогда как пухлая книга Ларонза, научная ценность которой весьма сомнительна, будет фигурировать на книжном рынке как последнее слово науки. Великолепное доказательство "свободы" научного исследования при господстве буржуазии!

Н. Лукин

BRITISH DOCUMENTS ON THE ORGINS OP THE WAR 1898 - 1914. Edited by G. V. Gooch and Harold Temperley Vol. XI The Outbreak of War (Foreign Office Documents June 28-th, August 4-th 1914).

Фундаментальные публикации документов империалистической войны растут с каждым годом. Вслед за немецкой "Crosse Politik" появились английские документы, выходит французская публикация; подготовляется

издание документов русского министерства иностранных дел.

Все публикации документов мировой воины, - кроме советских - характеризуются специальной целевой установкой составители стремятся реабилитировать свое правительство, доказать его невиновность или, по крайней мере смягчить вину в подготовке воины 1914 года. Английская публикация не представляет исключения - она не менее тенденциозна, чем "Grosse Politik"

XI том документов "Foreign Office" охватывает период, начавшийся с убийства эрцгерцога Франца Фердинанда (несколько документов в вводной главе отражают события и более ранних дней - свидание в Конопиште) и закончившийся вступлением Англии в войну.

Коллекции документов расположены в строго хронологическом порядке, точная дата получения и отправления документов позволила издателям провести хронологический принцип подбора без каких либо отклонении Кроме документов архива "Foreign Office" издатели воспользовались отрывками из част ной корреспонденции Грея, Никольсона.

Почему XI том начинается 28 июня? Редактор отвечает на этот вопрос коротко и неясно он ссылается на "многие причины" {?') и на то, что немцы начинают публикацию с той же даты.

Любопытно, что XI том, входящий в публикацию, издаваемую под редакцией историков Гуса и Темпер лея, редактирован не ими, а "историческим советником" министерства иностранных дел Хидлам Морлеем (Headlam Morley).

Введение Хидлам Морлея посвящено вопросу о характере издания, но с первых же строк автор скатывается к плохо прикрытой публицистике Хадлам-Морлей, отмечая падение политической активности министерств иностранных дел к концу июня 1914 года, связанное с парламентскими каникулами, отпусками дипломатов, делает из это го наблюдения весьма расширительные выводы Он стремится доказать улучшение международной политической ситуации летом 1914 года Хидлам- Морлеи считает что если опасность столкновения держав Тройственного Союза л Антанты существовала, то в июне не было никаких симптомов надвигающегося кризиса "Исторический совет ник" английского министерства иностранных дел спокойно проходит мимо визита Пуанкаре в Петербург, наконец -.мимо переговоров об англо русской морской конвенции Хидлам-Морлей ограничивается лишь беглым замечанием по поводу обсуждения "технических" вопросов англо русского соглашения первым лордом адмиралтейства.

Смешно думать, что эта техника не имела более, чем прямого отношения к политике - недаром Грей был сильно расстроен, узнав, что переговоры об англо русской морской конвенции пере слали быть тайной. Вряд ли поэтому Хидлам Мор лей найдет таких доверчивых читателей, которые согласились бы с его заверением о том, что Англия интересовалась исключительно отношения ми с Россией в Средней Азии.

Переходя к дипломатическим документам, напечатанным в XI томе, еле дует оказать, что они наглядно демонстрируют подтасованность прежних "цветных" книг.

Примечания об опубликовании того или иного документа в Синей книге большей частью сопровождаются стереотипным "paraphrased and pars omitted", т. е. в Синей книге документ был перефразирован и частью пропущен. В качестве любопытного примера можно привести телеграмму Бьюкенена Грею от 24 июля, передававшую содержание беседы, которую Бьюкенен вел с Палеологом и с Сазоновым.

Как известно Сазонов и Палеолог "нажимали" на Бьюкенена с целью вы нудить его к решительным заявлениям Бьюкенен уклонился от прямого ответа и сказал, что, по его мнению, Грей вероятно разъяснит в Берлине и Вене, что Англии трудно будет соблюдать нейтралитет в случае, если воина станет всеобщей.

В Синей книге большая часть этого документа была выпущена Хидлам-Морлей уверяет, что купюры, произведенные в телеграмме Бьюкенена, объясняются срочностью работы по составлению Синей книги для опубликования документа полностью нужно было предварительно снестись с французским и русским правительствами, но для злого не хватило времени, так как Синяя книга срочно подготовлялась для парламента.

"Исторический советник" вновь принужден делать хорошую мину при плохой игре Достаточно прочесть телеграмму Сазонова чтобы увидеть, почему Грей не решился включить ее не ликом в Синюю книгу-документ слишком ясно обнажал намерения

Франции и России, да и политика Бьюкенена рисовалась далеко не в пацифистском свете

Разговор между Бьюкененом, Палеологом и Сазоновым быт продолжен 25 го июля. Сообщая об этой беседе Грею Бьюкенен между прочим писал "французский посол заметил, что французское правительство хотело бы знать приготовлен ли наш флот для того, чтобы играть роль, предназначенную ему англо-французской морской конвенцией" (с 94)

К этой телеграмме сделано следующее примечание редакции "возбуждая этот вопрос французский посол действовал без инструкции своего правительства. Это было только частное замечание, происходившее из его личной интерпретации ситуации" Как бы ни был категоричен Хидлам- Морлей, его примечание не становится от этого более правдоподобным.

Ведь Палеолог и Сазонов вместе уговаривали Бьюкенена заявить о солидарности Англии с Россией и Францией - немудрено, что французский посол напоминал о существующем морском соглашении. Хидлам-Морлей со свойственной ему скромностью воздерживается от сообщения - дезавуировало ли французское правительство напоминание Палеолога. С полной уверенностью можно сказать, что нет Палеолог, конечно, действовал в пределах инструкции - если не по прямой инструкции своего правительства в этом частном вопросе.

Впрочем фальшивка Хидлам-Морлея может быть легко объяснена в Синей книге и эта телеграмма Бьюкенена перефразирована и частью пропущена Рассказывать вслух об интимных беседах по поводу выполнения союзнических обязательств вряд ли представлялось уместным.

"Историческому советнику "Foreiga Office" так понравилась идея реабилитации составителей Синей книги путем облыжного обвинения союзнических послов что он не стесняется и прямой лжи 25 го июля Грей передал Бьюкенену свои разговор с русским послом в Лондоне Бенкендорфом. Тема беседы была та же, что и в Петербурге. Бенкендорф настаивал на прямом указании Германии что Англия вмешается в воину на стороне России и Франции, Грей отказывался от прямого заявления, но убеждал Бенкендорфа в том, что он Грей, не дал повода Германии надеяться на нейтралитет Англии.

Хидлам-Морлей в примечании к телеграмме сообщает, что документ пред назначался вначале к опубликованию в Синей книге. Потом - говорит Хидлам-Морлей, - Грей отказался от публикации телеграммы, якобы для того что бы не скомпрометировать Бенкендорфа. Здесь "исторический советник" вновь вытаскивает свою версию точка зрения Бенкендорф не соответствовала точке зрения русского правительства.

Нужды нет, что предложения Бенкендорфа Грею буквально повторяли то, что было сказано Сазоновым, Бьюкенену в Петербурге, что Бьюкенен сообщал об этом 24, 25, 27 июня. Если факты мешают Хидлам-Морлею реабилитировать Грея и Синюю книгу, то тем хуже для фактов.

XI том английской публикации, не смотря на все усилия Хидлама -Морлея, разоблачает фальсификацию Синей книги Разоблачение конечно не новое, но любопытное поскольку оно сделано самими фальсификаторами. Но из этого не следует, что XI том сам не является фальсификацией. В сущности говоря, это - своего рода Синяя книга только несколько более полная. В ряде документов сделаны купюры, отмеченные многозначительными звездочками. Так, например, в частном письме А Никольсона Бунзену, английскому послу в Вене, в письме, посвященном значению Сараевского убийства и характеристике политического момента, сделано два пропуска (с 26) Телеграмма Грея Бьюкенену от 24 июля (с 86) снабжена крат кои пометкой "слегка перефразировано" (slightly paraphrased). Мы говорим об отмеченных купюрах. Но какое количество их не оговорено? На этот вопрос может ответить вероятно, Хидлам -Морлей, который уверяет читателя в исключительной полноте подбора.

Английская публикация интересна не только представленными в ней документами, но и теми пометками деятелей министерства иностранных дел которые "Foreign Office" решилось опубликовать.

Для выяснения позиции Англии, любопытны пометки на цитированной выше телеграмме Бьюкенена от 24 июля.

Товарищ министра иностранных дел, Эйр Кроу (Eуre Crow) детально развил на полях телеграммы свою точку зрения.

Кроу исходил из неизбежности войны между Францией, Россией и Сербией с одной стороны, и Тройственным союзом с другой. "Я думаю - писал Кроу, - было бы неполитичным - чтобы не сказать опасным - для Англии пытаться про

тиворечить этому мнению или стараться затемнить перспективу исхода событий каким-либо представлением в Петербурге и в Париже Главное заключается в том, абсолютно ли решилась Германия сейчас на войну. Есть еще возможность заставить ее колебаться, если она узнают, что в войне Англия будет на стороне Франции и России". После этого сомнительного пацифизма Кроу переходил к перспективам войны. "Трудно не согласиться с Сазоновым, - продолжал он, - что раньше или позднее Англия будет втянута в войну, если последняя наступит. В случае, если война будет и если Англия останется в стороне, должно будет случиться одно из двух: а) или выигрывают Германия и Австрия, сокрушают Францию и унижают Россию.

Погибший французский флот; Германия, оккупировавшая Ламанш, с вольным или невольным сотрудничеством Голландии и Бельгии. Какова будет позиция Англии, оставшейся без друзей?

b) Или выигрывают Франция и Россия Какова будет тогда их позиция по отношению к Индии и Средиземному морю. Наши интересы связаны с интересами Франции и России в этой борьбе, которая является борьбой не за обладание Сербией, а борьбой между Германией, ставящей целью политическое господство в Европе, и державами стремящимися к индивидуальной свободе. Если мы можем помочь избежать конфликта демонстрацией нашей силы на море, готовой быть моментально использованной, было бы неправильным не сделать усилия. Каково бы ни было наше окончательное решение, я полагаю, мы должны теперь решить мобилизовать флот, как скоро какая-либо из великих держав мобилизуется, и известить без промедления французское и русское правительства".

Устраните из этого рассуждения обычную фразеологию об индивидуальной свободе, и позиция Англии 24 - 25 июля получит ясное освещение Опасение за Индию и пути к ней, заглушаемые общим мотивом "Правь Англия морями" отчетливо слышны в рассуждениях Кроу. Утверждать, что Англия вступила в войну из-за нарушения Бельгийского нейтралитета, аргументируя это утверждение словами Ллойд-Джорджа ("пока речь шла о Сербии- ⁹⁹ /₁₀₀ английского народа было против войны, когда речь зашла о Бельгии- ⁹⁹ /₁₀₀ английского народа пожелали воевать"), как это делает Е.Тарле - значит в лучшем случае - наивничать.

В "Foreign Office" думали не столько о Бельгии, сколько об Индии-настроения английских дипломатов не оставляют в этом никакого сомнения.

Демонстрация флота, предлагавшаяся Кроу, конечно, не ставила своей задачей прекращения конфликта. Ведь не кто иной, как английский же дипломат Бьюкенен, разъяснял, что Германия может ответить на мобилизацию только войной. Действительно, для Германии отступить перед мобилизовавшейся Англией и какой-либо другой страной (Францией или Россией) означало признать открыто свою слабость. Вильгельм пытался избегнуть столкновения с Англией в дни, предшествовавшие объявлению войны, но вряд ли можно думать, что он пошел бы на попятный, узнав о мобилизации английского флота.

Рассуждения Кроу отнюдь не носили индивидуального характера. О сотрудничестве с Россией в Азии напоминал Бьюкенен (с. 94) Вслед за пометкой Кроу на телеграмме мы читаем приписку другого видного деятеля Foreign Office, А. Никольсона:

"Вопросы, поднятые сэром Э. Кроу, - писал Никольсон, - заслуживают серьезного рассмотрения, и, без сомнения, кабинет займется анализом ситуации. Наша позиция в продолжение кризиса будет рассматриваться Россией, как испытание, и мы должны быть весьма осторожными, что бы избежать ее отчуждения".

Наконец последняя приписка к этой же телеграмме, сделанная Греем: "Лорд Черчилль сказал мне сегодня, что флот может быть мобилизован в 24 часа, но я думаю, что еще преждевременно делать какое-либо представление Франции и России" (с 81 - 82).

"Пацифизм" Англии в достаточной степени ярко характеризуется цитированными замечаниями.

В частной записке к Грею Э. Кроу пишет: "Вся политика Антанты не могла бы иметь значения, если бы она не означала, что в справедливой ссоре (just quarrel) Англия не будет стоять на стороне своих друзей" (с 229)

Этот "крик души" здравомыслящего британца стоит десятка трудов по "Kriegschuldfrage" В самом деле для чего было огород городить, для чего было создавать Антанту, если не для войны

Впрочем, иногда ошибались и британские дипломаты. 26-го июля А. Никольсон телеграфировал Грею о разговоре с принцем Генрихом Прусским. Принц

убеждал Никольсона, что в случае войны в России произойдет революция и династия будет свергнута Никольсон счел это предупреждение за попытку "напугать" Англию "This is nonsense"- "это чепуха", отозвался Никольсон о словах своего собеседника Хидлам-Морлей не счел нужным написать примечание к отзыву Никольсона.

Вместо "исторического советника" примечанием занялась сама история.

Н. Рубинштейн

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: