Подготовлен к печати профессором истории Иэйлского университета Чарлзом Сеймуром. Перевод с английского. Соцэкгиз. М. 1939. 320 стр. 6 р. 50 к.

Третий том "Архива - полковника Хауза", охватывающий чрезвычайно важный исторический период с марта 1917 г. по июль 1918 г., представляет большой интерес по своему содержанию.

Ныне, в условиях развернувшейся второй империалистической войны, материалы этого тома заслуживают особого внимания. Они частично освещают некоторые стороны тайной дипломатии, подготовку США к первой империалистической войне и их участие в ней, выявляют глубокие противоречия между странами Антанты и США.

Личность полковника Хауза и его роль в политике США хорошо известны. Доверие, которым он пользовался у Вильсона, придает особый интерес книге.

Помещенные в III томе документы и комментарии Сеймура довольно подробно освещают империалистические цели войны, содержание тайных договоров, тяжелое материальное и финансовое положение союзников в последние годы войны, роль США в межсоюзном совете и т. д.

Особый интерес представляет глава XIII под названием "Русская загадка", в которой приведены документы из архива Хауза о предательской роли Троцкого в период брестских мирных переговоров, о подготовке интервенции против Советской России и участии в ней США.

Приведенные в III томе документы наглядно показывают также всю лживость вильсоновского пацифизма, за которым скрывалось подлинное лицо американского империализма.

Если в первые годы империалистической войны президент Вильсон "осуждал" войну как средство национальной политики, если в январе 1917 г. Вильсон доказывал Хаузу, что "войны не будет", то 2 апреля того же года Вильсон возвестил миру, что "настал день, когда Америке дано почетное право пролить свою кровь и применить свою силу во имя принципов, которым она обязана и своим происхождением, и счастьем, и миром, столь высоко ею ценимым" (стр. 5).

Истинный смысл этих демагогических фраз заключался в том, что американские империалисты хотели силой оружия закрепить создавшееся соотношение сил и обеспечить за США не только финансовое, но и политическое превосходство в Европе.

Американские банкиры прекрасно понимали, что в случае поражения Антанты их материальные интересы, чрезвычайно возросшие, сильно пострадают. Необходимо было под видом борьбы за "вечный мир" и за "освобождение народов" спасать своих должников и сделать их еще более зависимыми от себя.

Следует иметь в виду, что уже к началу мировой войны 1914 - 1918 гг. США представляли собой страну мощного и централизованного капитала. Молодой американский империализм видел для себя большую угрозу в быстро растущем индустриальном могуществе Германии. К этому времени доля Германии в мировой торговле уже превышала долю США несмотря на более мощный производственный аппарат последних.

Американский капитал сталкивался со своим опасным конкурентом почти на всех важнейших мировых рынках. Усиленное проникновение Германии на рынки Латинской Америки, быстрая колонизация Германией Бразилии внушали большую тревогу американской буржуазии.

Не менее сильные противоречия обнаружились и в Мексике, где Германия в 1914 г. поддерживала Хуэрту в борьбе с Америкой, защищавшей интересы своих нефтяных магнатов из "Стандарт-Ойл и К°".

Американская буржуазия сильно чувствовала германскую конкуренцию в Китае и на Ближнем Востоке. Вильсон, а также представители банковских кругов не скрывали своих антигерманских настроений.

Соблюдая в течение 2 лет и 8 месяцев формальный нейтралитет, США весьма активно помогали англо-французскому блоку, широко обеспечивая его военные и продовольственные нужды; значительный рост торговли США с Антантой усиливал заинтересованность американского финансового капитала в продолжении войны и победе союзников.

Политические позиции правительства Вильсона нашли свое выражение в ограничении деятельности официальных дипломатических представителей Германия в США, лишенных обычных прав непосредственного сношения с Берлином при одновременном сохранении этих прав за дипломатическими представителями стран Антанты.

Несомненно, что своеобразный нейтралитет США до апреля 1917 г. был обусловлен прежде всего теми огромнейшими материальными выгодами, которые извлекались из войны американскими капиталистами. Они были также заинтересованы в предварительном взаимном ослаблении своих конкурентов - Германии и Англии - в процессе войны, надеясь этим путем обеспечить за собой мировое господство. Кроме

того правительство Вильсона вынуждено было считаться с антивоенными настроениями подавляющего большинства населения.

Критическая фаза войны, наступившая весной 1917 г., и тяжелое положение союзников заставили США принять решение о вступлении в войну. Дальнейший нейтралитет был невозможен. Одновременно начались новые переговоры о целях войны, т. е. - фактически об условиях передела мира.

Как только в первых числах апреля через того же Хауза был решен вопрос о посылке союзниками в США миссии Бальфура и Вивиани Тардье для координации действий, полковник Хауз рекомендовал Вильсону использовать столь удобный случай для поднятия престижа его на будущей "мирной" конференции.

Хауз поспешил сообщить каблограммой секретарю Бальфура - Друммонду, что президент будет "весьма доволен" видеть Бальфура в США, так как это обеспечит "решение многих проблем, с которыми мы столкнулись" (стр. 29).

После первой встречи с Бальфуром Хауз посоветовал Вильсону не поднимать пока вопросов о целях войны и предварительных условиях будущего мира. Он опасался, что "если союзники начнут спорить об условиях мира сами между собой, они скоро возненавидят друг друга еще больше, чем они ненавидят Германию, и положение будет сходно с тем, какое получилось в балканских государствах после их войны с Турцией" (стр. 31).

Хауз предпочитал постепенно вынудить своего партнера раскрыть карты. Но Вильсон держался другой точки зрения. Он считал невозможным "позволить Бальфуру возвратиться в Англию без предварительного обсуждения этого вопроса". Жалуясь на неудовлетворенность первой встречей, состоявшейся 26 апреля 1917 г., Вильсон рекомендовал Хаузу пригласить Бальфура "на семейный обед.., а потом устроить совещание".

Вильсон настойчиво добивался ознакомления с тайными договорами союзников. Полковник Хауз, учитывая, что Англия в лагере Антанты является ведущей страной, стремился обсудить предварительные условия будущего мира прежде всего с Бальфуром. "Великобритания и США, по-моему, достаточно сильны, - поучал он Вильсона, - чтобы стать выше всех мелочных соображений" (стр. 32).

28 апреля 1917 г. Хауз беседовал с Бальфуром "целых полтора часа без какой-либо помехи об условиях будущего мира". "У нас была большая карта Европы и Малой Азии, - записал в своем дневнике Хауз, - и мы начали эту весьма важную и интересную дискуссию, согласившись, что когда мы с ним обсудим до конца первый вопрос, я доложу о наших выводах президенту до того, как мы все трое сойдемся для совещания в понедельник... Он считал гарантированным, что Эльзас " Лотарингия должны перейти к Франции, что Франция, Бельгия и Сербия будут восстановлены в прежнем состоянии. Он обменялся мнениями о Польше и описал в общих чертах, каковы должны быть ее границы". "Конечно, - повествует Хауз, - камнем преткновения был выход к морю. Таким выходом может быть только Данциг. Это создало бы новые Эльзас и Лотарингию, т. е. новый предлог для мучения, раздражений и беспокойств... Тем не менее я горячо защищаю восстановленную и обновленную Польшу, достаточно большую и достаточно мощную, чтобы служить буфером между Германией и Россией..

Потом перешли к Сербии и согласились, что Австрия должна возвратить Боснию и Герцеговину, но Сербия со своей стороны вернет Болгарии ту часть Македонии, которая предназначалась Болгарии по первому балканскому соглашению. Румыния... должна приобрести небольшой кусок России... и часть Венгрии. Австрия должна состоять из трех государств: Богемии, Венгрии и собственно Австрии. Мы не пришли ни к какому соглашению относительно Триеста..."

"Это позволило мне спросить, - продолжает Хауз, - какие договоры существуют между союзниками в отношении раздела добычи после войны. Бальфур ответил, что имелись взаимные договоры, а когда Италия вступила в войну, с ней также заключили договор, в котором обещали ей довольно многое из того, что она запрашивала. Бальфур говорил с сожалением о зрелище, которое представляют собой великие державы, собравшиеся для раздела военной добычи, или, вернее, как он выразился, "делящие шкуру неубитого медведя".

Покончив с переделом Европы, интернационализировав Константинополь, "вершители" судеб мира, "перемахнув через Босфор... прибыли в Анатолию. Именно здесь, - повествует Хауз, - тайные договоры между союзниками выступили наиболее выпукло". Сам Хауз признает, что этими договорами союзники "вспахали почву для новой войны..."

Обменявшись с Бальфуром мнениями, Хауз тем самым подготовил почву для совещания Бальфура с Вильсоном, которое было назначено на 30 апреля в Белом доме. Здесь в предварительной беседе на общие темы Вильсон старался подчеркнуть свое превосходство над Линкольном, который "не был подготовлен к президентству... был недостаточно образован и неопытен в общественной работе" (стр. 37).

При этом Вильсон довольно откровенно заметил, как бы подытоживая вводную часть беседы, "что мир выиграл так же много благодаря исторической лжи, как и благодаря правде". Исходя, видимо, из этого, Вильсон лгал перед широкими' массами, прикрывая империалистические цели американских банкиров пацифистскими лозунгами.

Присутствовавший на этом совещании Хауз сознательно умалчивает о требованиях США в части передела мира, несомненно, бывших предметом суждения. Он лишь указывает, что возражал против интернационализации Константинополя, ибо это могло "привести к раздору".

Вполне понятно, что эти возражения были вызваны боязнью США, что "интернационализация" приведет к господству Англии в Мраморном и Эгейском морях и вообще на юговостоке Европы и в Малой Азии.

"Тема нашего совещания была та же, - отмечает Хауз, - которую Бальфур обсуждал со мной в субботу. Я старался направить наш разговор так, чтобы охватить все, что было обсуждено мной и Бальфуром и о чем мы условились с президентом на первом из описанных выше совещаний" (стр. 38).

Несмотря па продолжительность беседы Вильсона с Бальфуром и ее "откровенность" Хауз, не доверяя словесной информации о содержании тайных договоров; заявил Бальфуру о "желательности передачи копий с них президенту". Дальнейшие записи Хауза о том, что президент "был восхищен комментариями Бальфура", не освещают истины, так как совещание сразу обнаружило расхождение точек зрения по вопросу о предстоящем разделе мира. Сам Хауз признает, что планы союзников, выраженные в договорах, - "плохие" планы.

В одинаковой мере договоры не удовлетворяли и Вильсона, особенно лондонский договор 1915 г. между Италией и союзниками. Вильсон, учитывая экономическое превосходство США, надеялся заставить союзников уступить американским требованиям. "Англия и Франция, - писал президент Хаузу, - не имеют тех же самых взглядов на мир, которые свойственны по известной причине нам. Когда воина кончится, мы сможем заставить их думать по-нашему" (стр. 40).

Империалисты США, прекрасно понимая тяжелое положение стран Антанты, "чувствовали себя - по мнению начальника английской осведомительной службы Уайзмэна - скорее третейскими судьями, чем союзниками" (стр. 26).

Необходимо учитывать, что Франция и Англия в этот период очутились в очень трудном положении. План наступления Нивеля в апреле 1917 г. полностью провалился. Он стоил французской армии более 100 тыс. человек убитыми и ранеными и кроме того, явился толчком к восстанию в армии и сильному росту недовольства войной в тылу. На помощь России союзники уже не могли рассчитывать. Превосходство Германии на западном фронте становилось очевидным.

При создавшемся положении союзники вынуждены были ограничить свои военные действия обороной, пока не придет на помощь американская армия с необходимыми боевыми и материальными средствами.

Нортклиф, возглавлявший английскую военную миссию в США, хорошо зная положение в Европе, писал из Нью-Йорка Черчиллю, что "война может быть выиграна только отсюда". Тяжелое положение союзников усугублялось острым недостатком продовольствия. Широко проводимая Германией подводная война поставила Англию и Францию под угрозу продовольственного кризиса.

Тардье ежедневно в мае - июне 1917 г. получая по нескольку телеграмм, требующих отправки - продовольствия, металлов, транспортных средств и т. д.

27 мая 1917 г. министр продовольствия телеграфировал: "Хлебный запас под угрозой. Ускорьте сколько возможно погрузку на суда". 28 мая министр путей сообщения: "Безотлагательно отправьте 1000 железнодорожных платформ". 16 июня министр продовольствия: "Примите меры отгрузки 80 тыс. т. пшеницы сверх плана... Неисполнение или задержка грозят опасностью".

В критический для союзников момент Бальфур и Нортклиф, Вивиани и Тардье готовы были обещать очень многое, ибо они прекрасно понимали, что без помощи США им не добиться победы. Тяжелое положение на фронте усугублялось надвигающейся финансовой катастрофой, опасность которой сам Бальфур рассматривал как явление более опасное, чем поражение на фронте.

В письме к Хаузу от 29 июня он в подтверждение своих доводов писал: "Вы знаете, что я не принадлежу к числу людей, поддающихся панике, но это в самом деле серьезно" (стр. 75).

Не имея "возможности расплачиваться долларами, - писал Тардье, - союзники были бы разбиты до конца 1917 года. Вступление Америки в войну спасло их. Еще раньше американских солдат американские доллары придали событиям новое направление" (стр. 84).

Это прекрасно понимали правящие круги США. Угроза потери огромнейших капиталов, предоставленных союзникам в первые годы войны в расчете на их победу, стремление обеспечить еще большие доходы от продолжения войны ускорили выступление Америки на стороне союзников.

Но несмотря на огромные излишки денежных и вообще материальных средств американские банкиры требовали определенных гарантий получения процентов и самых долгов. Несомненно, Хауз сыграл видную роль в щедром снабжении союзников денежными средствам". Ему казалось, что союзники сами идут в американские сети, в которых они увязнут как мухи в паутине.

10 августа 1917 г. он писал Вильсону: "Теперь их черед радоваться, потом придет наш черед: мы начнем собирать долги" (стр. 83).

Англо-французские империалисты в этих условиях вынуждены были временно смириться, так как для них было очень важно использовать не только материальные средства США, но и вильсоновские принципы "демократии". Это приобрело особую актуальность после опубликования II съездом советов декрета о мире, разоблачавшего грабительский характер войны. Съезд советов, обращаясь к рабочим Франции, Англии и Германии, просил помочь "успешно довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и экс-

плоатируемых масс населения от всякого рабства и эксплоатации"¹ .

Последующее опубликование советским правительством тайных договоров, разоблачение империалистической политики воюющих стран и выход РСФСР революционным путем из войны поставили союзников в крайне тяжелое положение. В этих условиях лицемерие и пацифистская демагогия Вильсона были особенно ценными для империалистов союзных стран.

После того как Хауз не добился от союзников ясной декларации о целях войны, "Вильсон решил, - пишет Сеймур, - что... его собственное энергичное обращение может стать моральным поворотным пунктом войны... Большевики уже вели переговоры о сепаратном мире, и было невозможно не дать своего рода ответа на их требование обоснованного заявления, почему война должна продолжаться" (стр. 223).

Таким "ответом" явилась декларация Вильсона от 8 января 1918 г., состоявшая из 14 пунктов. Этот ханжа и лицемер "впоследствии... выражал сожаление, что ему не удалось вместить все, казавшееся ему необходимым, в тринадцать пунктов, так как он считал число тринадцать благоприятным для себя" (стр. 227).

Он надеялся с помощью этой "демократической", насквозь лживой декларации ввести в заблуждение трудящихся Америки, Европы, а особенно народы Советской России. "Вильсон изучал пункт относительно России с особой заботой, - отмечает Хауз, - так как положение в России являлось в некотором смысле главным "raison d'etre" (целеоправданием) речи" (стр. 231). Вильсон, выполняя социальный заказ союзников, старался подчеркнуть дружественное расположение "Америки к России", боясь, что "призывом к мятежу" он укрепит положение советской власти.

Такую тактику подсказал Вильсону бывший русский посол в Америке Бахметьев, телеграфировавший 30 ноября Хаузу, что призыв Ленина к миру "не может быть оставлен без ответа, так как всякое уклонение союзников от решения вопроса о мире только усилит позицию большевиков.., какие-либо угрозы против политики Ленина будут иметь тот же эффект" (стр. 232).

Таким образом, Вильсон, маскируясь "дружественным" расположением к России, стремился вновь поставить ее "рядом с союзниками" на фронте империалистической войны и соглашался с планом интервенции против России только в случае отклонения его предложений.

Одновременно Вильсон, учитывая крайнюю слабость союзников, считал, что его декларация явится "предупреждением Антанте о том, что должна быть осуществлена ревизия... военных целей в том виде, как они выражены в тайных договорах". Но и здесь он просчитался.

Правда, тогда союзники охотно воспользовались "демократической" ширмой Вильсона, учитывая свое крайне тяжелое положение.

Нараставший политический кризис сильно тревожил правительства воюющих стран и вынуждал их облекать империалистическую войну "демократическими" лозунгами, как этого требовали вожди социал-демократических партий. Переговоры Ллойд Джорджа в декабре 1917 г. с лидерами рабочей партии "дошли до такой точки, на которой их успешный исход зависел главным образом от немедленного опубликования британским правительством заявления, излагающего его военные цели". Последующее выступление Ллойд Джорджа по этому вопросу явилось "результатом совещаний с лидерами рабочих" (стр. 239), - писал Бальфур Хаузу. "Ллойд Джордж очистил атмосферу и сделал выступление еще более необходимым", - отмечает Хауз.

"Я думаю, - продолжает он, - что это декларация человеческой свободы (!) и в то же время декларация условий, которые должны быть поставлены на мирной конференции... Я чувствую.., что после оглашения этот документ или вознесется на вершину волны, или будет мирно покоиться в глубинах" (стр. 240).

Несмотря на все старания им все же не удалось надолго обмануть широкие трудящиеся массы насчет целей войны. "Пацифистские фразы, фразы о демократическом мире, мире без аннексий и т. д., - писал Ленин, - разоблачаются во всей их пустоте и лживости тем быстрее, чем усерднее пускают их в ход правительства капиталистических стран, буржуазные и социалистические пацифисты"² .

Сеймур вынужден признать, что декларация Вильсона не обольстила большевиков, оставшихся "недоверчивыми и не обращающими внимания, подозрительными в отношения антантовского империализма и неизменно враждебными американскому капитализму" (стр. 243).

Верно, что партия большевиков под руководством Ленина и Сталина, разоблачая "пацифизм". Вильсона, помогла широким трудящимся массам всего мира уяснить всю ложь и лицемерие его декларации.

Благодаря разоблачениям большевиков Вильсон предстал перед массами не как "апостол нового политического порядка" (стр. 244), "защищающего" малые нации, а как "глава американских миллиардеров, прислужник акул капиталистов"³ , как вдохновитель международной контрреволюции, требовавший "оставить немецкие войска в Польше, на Украине, Эстляндии и Лифляндии, потому что, хотя они и враги германского империализма, но эти войска делают их дело"⁴ .

Не случайно вопросу о России Сеймур посвящает специальную главу под названием "Русская загадка". Он признает, что "союзникам казалось делом первостепенной важности реконструировать восточный фронт, послав туда экспедиционные силы... для мобилизации антигерманских элементов в России"... и свержения советской власти.

Освещая в этой главе вопрос об орга-

¹ "История ВКП(б)". Краткий курс, стр. 200.

² Ленин. Соч. Т. XIX, стр. 387.

³ Ленин. Соч. Т. XXIII, стр. 185.

⁴ Там же, стр. 259.

низации союзной интервенции, Сеймур оговаривается, что несмотря на наличие в архиве полковника Хауза многих документов, "относящихся к сибирской экспедиции", все они "не отражают" событий на Дальнем Востоке.

Однако приведенные им материалы достаточно ясно вскрывают роль США в организации интервенции против Советской России. Сеймур "поясняет", что первоначально Вильсон и Хауз колебались относительно приемлемости для США японской интервенции на Дальнем Востоке. Для нас понятно, что эта позиция США была продиктована боязнью укрепления японского империализма на Дальнем Востоке и опасением, что интервенция на Дальнем Востоке "бросит русских в объятия германцев" (стр. 276). Кроме того Хауз боялся, что открытая интервенция разоблачит среди народных масс действительную цель империалистических стран. Он писал Бальфуру 4 марта 1918 г., что интервенция на Дальнем Востоке может повлечь "фактическую потерю нашей моральной позиции в глазах нашего собственного народа и всего мира" (стр. 277), и предупреждал, что это может привести к образованию "грозной партии противников войны". Но в то же время он подчеркивал, что "США готовы любым способом содействовать этому плану и никаким образом не возражают против него" (стр. 277).

По совету Хауза, президент "изменил" свою точку зрения и согласился на японскую интервенцию под видом межсоюзной. После этого между США и Японией было достигнуто соглашение о высадке во Владивостоке определенного количества войск США и союзников, и Хауз считает, "что президент поступил разумно".

Организация интервенции диктовалась соображениями двоякого порядка: политические и военные руководители империалистических стран стремились, во-первых, задушить советскую власть и не допустить проникновения революции в другие страны, а, во-вторых, восстановить капиталистическую Россию и вновь создать восточный фронт против Германии. В этих целях правительства Франции, Англии и США, обманывая трудящиеся массы всего мира, заявляли, "что японцы являются в Сибирь не в качестве завоевателей, а как представители союзных армий, помогающих России сбросить германское господство" (стр. 278).

Лицемер Вильсон уже после того, как началась оккупация Японией Дальнего Востока, обратился 11 марта 1918 г. с заявлением к съезду советов, заверяя "русский народ, что США воспользуются каждым благоприятным случаем, чтобы обеспечить России снова полный суверенитет и независимость в ее внутренних делах" (стр. 295), Этим обращением Вильсон хотел помешать ратификации брестлитовского договора.

Организуя открытую интервенцию, империалисты одновременно прилагали все усилия к тому, чтобы взорвать советскую класть в России изнутри.

Документы архива Хауза показывают, что руководители империалистических стран при помощи предателя Троцкого стремились представить интервенцию не как вмешательство во внутренние дела России, а как действия, вызванные "просьбой самого советского правительства".

Сеймур указывает, что Троцкий высказал Робинсу (начальнику американского Красного креста в России) "предложение, указывающее на его желание помешать ратификации брестлитовского договора. Троцкий осведомился о том, смогут ли большевики рассчитывать на помощь союзников, если договор не будет ратифицирован" (стр. 280).

Британский разведчик Локкарт, телеграфируя об этом в Лондон, "просил дать... сердечный ответ", имея в виду, что "Троцкий фактически хочет "делового" соглашения с союзниками" (стр. 281). Учитывая эти обстоятельства, Бальфур телеграфировал Локкарту порекомендовать советскому правительству, "чтобы оно предложило... свое сотрудничество румынам и японцам" (стр. 279).

Преступная деятельность Троцкого на севере становится особенно ясной из записей в дневнике Хауза. Он указывал, что все неудобства интервенции сразу устранились бы, "если бы было обеспечено приглашение со стороны Троцкого, над чем работал Локкарт" (стр. 282).

Троцкий "предпринял шаги, - отмечает Хауз, - против антисоюзных газет и просил о сотрудничестве в Мурманске и по другим вопросам" (стр. 284).

24 апреля Хауз записал в дневнике: "Английское правительство думает, что теперь возможно побудить Троцкого... согласиться на договор, согласно которому союзники смогли бы послать свои силы в Россию" (стр. 282), и "союзники должны воспользоваться этим благоприятным случаем, чтобы начать союзную интервенцию" (стр. 284).

В лице империалистического наймита Троцкого они видели того именно человека, с помощью которого им удастся осуществить свои преступные планы интервенции. Еще 1 мая 1918 г. Уайзмэн сообщал каблограммой Хаузу, что замаскированная интервенция "зависит от приглашения со стороны Троцкого... Если бы Троцкий призвал союзных интервентов, то германцы сочли бы это враждебным актом и, вероятно, заставили бы правительство покинуть Москву и Петроград". По мнению Уайзмэна, это привело бы к разрушению влияния большевиков в России. Но было бы еще лучше, "если бы Троцкий был подготовлен отказаться от Москвы и отступить вдоль сибирской железной дороги, чтобы встретить союзные силы, призывая всех лойяльных русских примкнуть к нему... Если мы решим, что Троцкий не хочет или не может пригласить нас, то мы можем призвать Керенского... Многие думают, что это было бы сигналом для восстания всех элементов, составляющих лучшую часть России" (стр. 297).

"Хауз тоже был убежден, - пишет Сеймур, - что невозможно дальше относиться

только отрицательно к союзным требованиям об интервенции, и он обдумывал методы, с помощью которых союзные силы смогут быть введены в Россию, не возбуждая подозрения об империалистических мотивах этой меры" (стр. 286).

С этой именно целью он разработал другой план интервенции, предусматривавший "создание комиссии экономической помощи, которая... могла бы снискать радушный прием со стороны самих русских". Во главе комиссии он рекомендовал поставить Гувера (стр. 286).

В письме к президенту от 13 июня 1918 г. Хауз, выражая надежду, что ему понравится этот план интервенции, сообщал, что "русские знают Гувера, а Гувер знает Восток".

17 июня Гувер детально обсудил с Хаузом его план. После этого Хауза посетил английский посол лорд Рединг и сообщил ему о военном положении в Европе. На основании этой информации Хауз записал в дневнике: "1) Если союзная интервенция не будет предпринята в Сибири немедленно, то мы не имеем ни одного шанса добиться окончательной победы и подвергнемся в то же время серьезному риску поражения". Он полагал, что уже к весне 1619 г. войска союзников, двигаясь с востока, перейдут Урал и смогут "сплотить в борьбе за дело союзников все сочувствующие им русские элементы", но для этого требуется "немедленная военная союзная интервенция". В письме к президенту от 21 июня 1918 г. Хауз вновь возвращается к своему плану, стараясь доказать, что реализация его передаст в руки президента "ключ от русского и вообще восточного положения, удовлетворит союзников и, может быть, примирит большую часть России с этого рода интервенцией".

Далее Хауз сообщал, что и "лорд Рединг в восторге от этого плана" (стр. 290).

Но если в кабинетах разработка планов интервенции представлялась легким делом, то реализация их была сопряжена с большими трудностями и прежде всего потому, что Октябрьская (революция с первых дней встретила широкую поддержку пролетарских масс в капиталистических странах.

Борьба нашей партии под руководством Ленина и Сталина против империалистической войны, опрокинув преступные замыслы Троцкого, оказала огромное влияние на развитие революционного движения во всех капиталистических странах. Сеймур отмечает, что в Австро-Венгрии и Германии "движение приняло форму всеобщей забастовки протеста против провала мира с Россией. В Германии в забастовке, начавшейся 21 января, участвовало не менее миллиона человек, и она охватила не только Берлин, но и Гамбург, Кельн, Кильмангейм, Геймниц и многие другие промышленные города" (стр. 294).

Сам Вильсон вынужден был в письме к Хаузу от 8 июля писать: "Вопрос о том, что нужно и возможно делать в России, доводит меня до изнеможения. Эта проблема, как ртуть, ускользала при прикосновении к ней" (стр. 291).

Полностью соглашаясь с Вильсоном, Сеймур отмечает, что осуществление разработанных Хаузом планов интервенции нуждалось "в чем-то вроде чуда", а чудес капиталистический мир не знает.

В таком виде отражены в документах Хауза империалистические планы интервенция и преступная роль предателя Троцкого. Издание III тома "Архива полковника Хауза" в наши дни приобретает исключительное значение потому, что ряд официальных документов наглядно показывает, во имя чего США вступили в войну и к чему это привело. Надежды американских империалистов добиться мировой гегемонии в первой империалистической войне не оправдались, но от этой мысли буржуазия США не отказалась и возлагает большие надежды на исход второй империалистической войны. Щедро снабжая военными средствами Англию и Францию, США лелеют мысль, что на этот раз они добьются своей цели с помощью предварительного истощения и взаимного ослабления своих конкурентов.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - М. ОСИПОВ:

Комментарии: