И прежде, и ныне "у всех людей, как только разум у них расширяется до спекуляции, действительно всегда была и будет какая-нибудь метафизика"(1). Она будет в силу незавершенности человека и естественного стремления его познания к полной завершенности. Поэтому мысль о конечном или начальном неискоренима. Метафизика имеет и культурную и гносеологическую необходимость. Она "твердь" в глубине нравственного и эстетического сознания, и она же авангард познавательных усилий человека. Метафизика - это не просто мысль или размышление о бесконечности, вечности и т.д. Все это лишь информационный продукт метафизики, возвещающий о том, что она есть. И поскольку этот продукт не находит себе подтверждения в физическом мире, сциентистскому интеллекту он представляется докучливой сказкой. Почва для небрежения здесь есть, но она сразу теряется, если принять во внимание, что метафизика - это движение мысли, побуждение мысли, это свобода познания. Без метафизики развитие мышления невозможно, ибо именно она есть внутренняя суть познавательного интереса.

Метафизика не сводима к своему "продукту" - идее трансцендентности в любом виде, но и неотделима от него. И с этой точки зрения пропозитивистские цели иных теоретических разработок выглядят неоправданными. Скажем, сомнение вызывает задача актуализации абсолютного. Зачем, ведь оно само собой актуализируется в относительном? Но признавая это, автор идеи актуализации дает такое пояснение своему замыслу: "Система актуализации ориентирована вовсе не на раскрытие того, чем представляется трансцендентное,

1 Кант И. Соч. В 6 т. - Т. 3. С. 119. 37

стр. 37

а напротив, на полную изоляцию его от всего того, что составляет непосредственную данность существования"(2).

Вряд ли для философии может оказаться достижимой сама установка на "изоляцию", хотя о каких-то попутных плодах подобных умственных усилий судить пока не берусь. Истина одна, но к ней можно проложить не одну дорогу. Главное избрать верный ориентир, направить свои размышления туда, где она только и может находиться. И тут естественен вопрос: а где же она может находиться, где искать истину?

Если оставить в стороне религиозный поиск, то осмелюсь заявить, что многие философские теории искали и все еще ищут истину в информации. Более того, в обозначении последней, т.е. в языке, слове. И поэтому очень часто слово не отличалось и не отличается от мысли. В то время как из опыта хорошо известно: "Несловесная мысль существует и составляет непременный компонент познавательных процессов"(3).

"Мышление и речь имеют генетически разные корни"(4). По моему мнению идея первична, ее происхождение индивидуально; слово вторично, его происхождение социально. Автор этих строк уже пытался подвести к данному утверждению(5) и поэтому избегает повторений. Однако к исходным точкам обоснования возвращаться приходиться.

Перспектива истины возникает лишь с вопросом, что есть истина. Когда такого вопроса нет, то нет и философии, и все вокруг становится "истинным". "В качестве науки истина есть чистое развивающееся самосознание"(6). Поэтому истина не проблема обыденности, истина проблема мышления.

Истина не слово, но истина и не мысль, не идея. Например, "красное есть"(в том смысле, что существует такой цвет) - не истина. Идея "красное" является всего лишь свидетельством возможного, а не действительного бытия. Возможного в силу обязательной обусловленности. В самом деле, лишь многоцветие окружающего и способность нашего глаза

2 См.: Галькевич В.А. Принцип наименьшего действия в системе актуализации трансцендентного (абсолютного) // Философские исследования 1998. N 4. С. 280.

3 Дубровский Д. И. Проблема идеального. М., 1983. С. 69.

4 Выготский Л.С. Собр. соч. М., 1982. Т. 2. С. 90.

5 См.: Половнев С.В. Что не весть. Брянск, 1997. С. 11-16, 21-23, 55-62.

6 Гегель. Наука логики. В 3 т. Т. 1. С. 103.

стр. 38

воспринимать данный диапазон излучения позволяет различать красное. И кстати, многим животным цветовая гамма незнакома. Для них нет красного. Невозможно принять это понятие и от рождения слепому.

Мы различаем красное и понимаем это различение. Отсюда мелькает догадка, что истина не предмет мысли, не идея, а само возникновение предметности. Предметность возникает в отношении. "Красное есть не синее" - вот здесь уже угадывается "отсвет" истины. Относительность красного таит в себе истину о красном, но поданная как информация относительность не в состоянии передать всю глубину истины о красном. Ведь красное - это еще и не фиолетовое, не желтое и т.д. А сам цвет - не звук, не запах

Истина буквально утопает в информации о предмете, и чем шире знание о нем, тем расплывчатое становится определенность, неуловимее сущность. Поэтому единственный способ выбраться из бесконечного информационного лабиринта -это признать первичность отношения по сравнению с самими предметами. В. Виндельбанд ставил в заслугу Фихте то, что он перевернул положение, по которому "мышление, совершающееся по обычным категориям, всегда мыслит сперва вещи, а затем уже исполняемые ими функции"(7).

Но разве наша логика не выстраивает такую последовательность: раньше предметы, а потом уже отношения между ними? Как раз логике в ее внутренней экзистенции такой приоритет несвойственен, чужд. Она, конечно, "учитывает" приспособленность нашего организма к "осязаемому" миру, где всегда практично найти причины (предметы) взаимодействий. Сохраняя на информационной поверхности этот стандарт, логика "прячет" под ним свою суть, а вместе с ней и саму истину.

Правда, начальный предмет, от которого и происходит логическая способность, в сознании все же присутствует наравне с отношением. "Что чувствует чувство, и что познает ум - никогда не имеет в себе своей цели. За твоими мыслями и чувствами стоит более могущественный повелитель он называется Само. В твоем теле он живет; он и есть твое тело"(8).

7 Виндельбанд В. От Канта до Ницше. М., 1998. С. 219.

8 Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Соч. В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 24.

стр. 39

Поразительная проницательность Ницше открывает главное в самости - волю жить. Воля заключает в себе врожденное целеполагание, цели же разума только производны от него. Я даю свое толкование воле к жизни и данные суждения строю на нем(9).

Воля к жизни возбуждает сознание и его исходную точку -идею чувства собственного живого существования (она также именуется идеей "самоощущения", "самочувствия", "родной" идеей, природным "Я"). Эта идея и есть исток развития логики. Значит, она первична в сравнении с логикой, т.е. с отношением?

Вопрос этот не имеет рационального решения. Цель постижения однозначной истины недостижима потому, что этой цели помимо ее рационального изобретения не существует. Мы не можем открыть то, чего нет. Мы можем лишь обнаружить возможные варианты истины, действительное соотношение которых иррационально в том понимании, что наши усилия сводятся не к тому, чтобы объяснить объяснимое, а к тому, чтобы объяснить, почему это необъяснимо.

Итак. С одной стороны, идея "самочувствия" первична для сознания в понимании живого состояния собственного организма, его желания жить. Но в самом сознании она не является фактором познавательной активности. Идея "самочувствия" при всей своей первичности бессмысленна, а потому и невозможна без внешней идеи и интереса к ней. Это уже вытекает из неразделенности (невозможности раздельного существования) внутреннего и внешнего чувств, которое идеально пролонгируется в разуме. При этом сам интерес оказывается хотя и не источником, но главным звеном логической цепи: идея "самоощущения" - интерес - внешняя идея. Именно, интерес несет в себе основополагающий смысл существования разума - открыть мир внешних предметов для живого, бытия.

Функциональная роль интереса соответствует философии Декарта, утвердившего для Нового времени понимание того, что "лишь данные (или данности) сознания обладают непосредственной очевидностью или абсолютностью"(10). Носитель

9 См.: Половнев С. В. Кинематическая схема одного философского подхода // Философские исследования. 1998. N 3.

10 Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М., 1994. С. 9.

стр. 40

логики и фактор познания - интерес - самодостаточен в картезианском рационалистическом смысле. Ведь он открывает не только внешний предмет, внешний мир для человека, но и через это свойство обнаруживает абсолютное значение природного "Я", а значит и свое абсолютное качество - быть отношением этого "Я" к внешнему миру.

Вот эта абсолютность отношения и есть искомая истина. От нее эманируют, наполненные ее же отчужденным содержанием, все иные так называемые объективные истины, унитарные великим и малым заблуждениям. Поэтому истина - не идея, не мысль. Истина - момент рождения мысли, само происхождение идеи.

Все это так, но так это по Декарту. Однако "вместе с Декартом начинает завершаться и западная метафизика. Истолковав человека как subjectum, Декарт создал метафизическую предпосылку для будущей антропологии"(11). Антропология же, по мнению Хайдеггера, ведет к прекращению всякой философии.

С последним я не согласен. Метафизика должна и способна охватить живое существование человека, о чем как о философской задаче говорит в другом случае сам же Хайдеггер(12). Ведь мертвое тело не мыслит. Мыслит только живой организм. И учет логики живого существования питает действительную надежду выявить связи живого и разумного. Исходя из уже сказанного здесь, само собой напрашивается заключение о том, что воля к жизни, переходящая в свое надприродное продолжение - интерес к миру - и осуществляет эту связь, этот переход от живого к разумному. Но проблема в том, что воля - это только отношение, и будучи таковой, она не может сама по себе перейти в другое отношение (интерес) без участия относящихся. Речь здесь идет не о том, что первично (предметы или их отношения), а о том, что налично. Раз есть отношения, в наличии должны быть и относящиеся.

"Мост" от воли к интересу возводится не напрямую, а "кружным" путем, через возбуждение в чувственных относящихся идеальных относящихся. И в этом принципиальное

11 Хайдеггер М. Время картины мира // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М? 1997. С. 156.

12 См.: Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. 1989. N 9. С. 122.

стр. 41

отличие представляемого здесь понимания от картезианского. Да, в логике познания интерес самодостаточен и несет в себе истину. Но сознание, а оно не сводится к интересу, не обладает самодостаточностью, не абсолютно замкнуто на себе. В нем есть "окно" в собственную живую природу. И это "окно" есть идея чувства собственного живого существования. Почему она? Да потому, что эта идея единственная из всех прочих по своей сущности тождественна чувству самоощущения живого организма.

Идея самоощущения тоже истина, но только истина неподвижная, не производящая на свет бесчисленные смыслы, представляющиеся истинами, а лишь ревниво себя оберегающая. Поэтому это "неинтересная" истина. И все-таки ее значение нельзя игнорировать. Именно антропологическая направленность философии ориентирует социальное развитие не на приоритет разума, а на согласие рациональной деятельности с потребностями живой человеческой природы.

Две истины сознания вовсе не нейтральны по отношению друг к другу, и потому возбуждают проблему выбора между ними. Это противоречие возникает из-за того, что в сущности жизнь находится в оппозиции к миру. Абсолютная необходимость жизни выступает в отношении мира как свобода от абсолютной свободы. И в этом отношении - проблема конечности бытия, проблема смерти живого. Разум же ищет "примирения" с миром. Он восстанавливает (в возможности) гармонию с миром через стремление вырваться из плена абсолютной необходимости живого.

Мир существует, конечно, помимо разума. Но только разум возводит сущность мира в разряд существования. Это возведение не столько мысль об устройстве мира, сколько передача логики мира и стремление повторить ее. При этом интерес наталкивается на препятствие: мир не имеет в своей основе необходимости. Логика же интереса способна строить познание только через размен необходимостей, и потому разум наделяет сущность мира своей необходимостью. Получается, что не только мир является (открывается) мышлению, но и само мышление являет себя.

И это не просто констатация. Отсюда вытекают важные последствия для понимания современного развития фундаментальной науки. По инерции, доставшейся от классического

стр. 42

периода, от нее требуют однозначной строго определенной информации об изучаемых процессах макро- или микромира, Однако сегодняшний научный поиск настолько углубился в сущностные характеристики, что потерял почву необходимости. Вернее, она то есть, но только эта необходимость извлекается не из внешней предметности, а из самого же сознания, выводя на поверхность его математические расчеты и формулы. Но поскольку сознание не обладает однозначной истиной, истинность выводов неклассической науки становится вероятностной, неопределенной, как неопределенна сама метафизика. Поэтому нынешняя задача познания, как мне представляется, заключается не в поиске одного общего принципа, из которого можно было бы вывести объяснение всего мироздания, а в передаче метафизической функциональности сознания в процессе фундаментальных исследований. Ведь метафизика сознания - это и есть приближенная логика мира.

С точки зрения научного познания для нас важна истина отношения. Не застывший предмет, но предмет в движении передает внутреннюю логику идеального и из нее же - внешние взаимосвязи и взаимодействия. Первичная суть отношения сводима к различению. Лишь затем обнаруживается вторая фаза отношения - сличение. Сначала, условно говоря, природное "Я" как идея самоощущения выделяет себя из внешнего мира. Оно есть абсолютное отличие от всего окружающего. Поэтому различение носит абсолютный характер. Конечно, можно найти логическое ограничение этому абсолюту, потому как с другой точки обзора природное "Я" в конечном счете относится не к внешней идее, не к внешнему предмету, а к самому себе. И оно при этом не может отличаться от самого себя.

Но, во-первых, отношение идеи самоощущения к самой себе порождает "Я" личное (интерес плюс внешняя идея) и таким образом порождает различие двух "Я": "Я" природного, -как абсолютной необходимости живого существования и "Я" личного, как этой отчужденной необходимости.

Во-вторых, отношение "Я" к самому себе есть попытка воли к жизни освободиться от абсолютной необходимости (этой жизни), а значит, повторить самоотношение мировой континуальной логики. И эта попытка, хоть и не в действительности ,

стр. 43

но в возможности, открывает отличие логики мира от логики разума. Различение и здесь призвано состояться как начальная абсолютная необходимость. Но если логика разума в дословесном сознании отличается от логики мира, то слово в своей метафизической сути конвергирует различия. Происходит это из-за того, что, с одной стороны, слово в своей безусловности уподобляется логике мира, а с другой, искусственностью происхождения подменяет идею и подражает идее.

Несколько иначе понимается и подается такая роль слова у А. Бергсона. "Сознание, - пишет он, - одержимое ненасытным желанием различать, заменяет реальность символом и видит ее лишь сквозь призму символов"(13).

Несовпадение подходов затрудняет сопоставление однопредметных рефлексий. Но в существующей разноголосице улавливаются и звуки одной частоты. Мои рассуждения вторят утверждению французского философа о том, что реальность заменяется символом, в том числе и словом. Хотя следует не упускать из виду, что в моем случае речь идет не о различиях между внешними предметами, а об усилии "Я" природного отличить (отделить идеально) собственное (внутреннее) живое бытие от любого внешнего. Но отличие не бесцельно, живому организму оно требуется для освоения внешнего, выявления его полезных или вредных свойств для жизни индивида. Причем нужда здесь есть нужда в знании, в знании о чем-то. И эта нужда сама по себе делает полезным любые сведения о внешнем.

Таким образом, отличая себя от предмета своего интереса, "Я" природное неизбежно сличается с ним. В сличении возникает обобщение. Интерес и создает нечто обобщающее две идеи, превращаясь через такую свою роль в третью идею. Например: "Я" природное, вызывая интерес к идее "горькое", благодаря ему обобщается с этой внешней идеей, а идеальным выражением этого обобщения становится новая идея, в которую превратился интерес - "неприятно". Обратим внимание: новая идея возникла не из внешних чувственных восприятий, как это случилось с идеей "горькое". "Неприятно" возникло в самом сознании из идеального отношения. Поэтому происхождение

13 Бергсон А. Опыт непосредственных данных сознания // Бергсон А. Собр. соч. М., 1992. Т. 1.С. 105.

стр. 44

этой идеи принципиально иное. Не ощущения, не чувственные впечатления ее "родители", а сами идеи, и, таким образом, "неприятно" - воистину идеального рода. Теперь сознание творит знание не только из чувственных данных, но из самого себя.

Обобщение идей, рождающее новую мысль, создает прецедент, который показывает возможность синтеза идей. Уже в изначальном состоянии сознания, как мы видим, заложено это свойство. Здесь уместно вспомнить Канта, который "полагал, что самое главное в создании знания - это синтез"(14). Но, конечно, в данном случае его выяснение принципиально отлично от размышлений И. Канта над синтетическими и аналитическими суждениями, которые по своей логической сути как раз и являют пример информационной функциональности.

"Идеетворчество" сознания приобретает новый высокий уровень разумной деятельности с возникновением языка. Слово, будучи знаком, символом мысли, тем не менее воспринимается интеллектом как источник информации наравне с чувствами и в преобладании над ними. Идея - это не знак. Идея "красное" не знак, не отпечаток, не отражение красного. Отражение красного - это чувство красного. Идея "красное" есть отражение собственной необходимости живого в явлении "красное".

История слова начинается с передачи материальной формы идеи от одного сознания к другому. Каким же образом эта форма обретает идеальное содержание?

Всякая идея может существовать только в единстве с чувством, т.е. с живой материей. Единство живого органического и духовного обеспечивает то, что активный фактор, разворачивающий мышление - интерес, коренится в воле живого жить. Размен необходимостей внутренней и внешней идей, осуществляемый интересом, тоже оказывается как бы "привитым" на чувства, на живую ткань. Чувства словно "отдают" необходимость собственного живого и "принимают" в обмен необходимость чужого, заключенного во внешней идее. "Присвоенная" необходимость чужого в силу этого становится родной, т.е. эквивалентной родной необходимости. Вся эта

14 Копиин П.В. Пройлема диалектики как логики и теории познания. М..1982. С. 291.

стр. 45

идеальная процедура обмена разворачивается на поле чувств, т.е. на живой материи, которую буквально "бороздит" отмеченное взаимодействие, и проведенные им "борозды" составляют материальную форму идеального содержания. В этих формах заключена присвоенная необходимость чужого, внешней идеи, т.е. ее потенциал, именуемый памятью сознания. Благодаря такому обстоятельству интерес может возбудить внешнюю идею не из внешнего впечатления, а напрямую, из живой материи, хранящей следы прежних логических операций.

Материальная форма ("борозда") свободно творится идеей, и потому не имеет какой-либо обусловленности. Эта форма имеет случайный характер в силу своего материального существа и сама по себе никак не передает информационное содержание идеи. Лишь "чужая" необходимость, захваченная напряжением внутреннего и внешнего (существом воли к жизни), может развернуть из материальной формы идеальное содержание, но ключ к этому "шифру" спрятан только в личном интересе индивида. Единственно он способен вскрыть эту "рану". Транслируясь за пределы сознания, форма остается только формой - бессодержательной и безусловной. Лишь благодаря своей "безыдейности" и пустоте форма в виде знака, символа получает возможность транзита за пределы живой особи. Т.е. ее исключительная материальность, принадлежность благодаря этому к чувствующей составляющей живого позволяет формально бессодержательному мигрировать во внешний мир. Форма передается по нервам, как электрический ток по проводам. Но каким образом идея побуждает чувства к такой передаче и как она направляет такой процесс?

Перспектива господства сознания над чувствами заложена в самой природе живого, в которой абсолютная необходимость собственного существования вступает в противоречие с необходимостью продолжения рода. Такое раздвоение, разнополюсность воли к жизни, естественно, имеет свои последствия и для зарождающегося разума. В нем из чувств, выражающих инстинкт живого организма, возбуждаются идеи любви к противоположному полу и собственному потомству.

Последовательная заинтересованность в чужой живой природе не может быть без свободы от последовательной заинтересованности в своей собственной. Поэтому внешняя и

стр. 46

внутренняя необходимость как бы переворачиваются в своем значении для живого. Этот духовный переворот происходит из "революции" чувств. Внутреннее чувство, как уже говорилось, выражает абсолютную необходимость собственного живого существования. Но под действием воли живого к продолжению рода необходимость из внутренней становится "потусторонней", теряет свой абсолютный характер. Внутреннее чувство перестает быть строго имманентным. Оно начинает относиться к чужому как к родному и даже отдает ему предпочтение перед собственно родным, т.е. перед самим собой. В сознании, базирующемся на таких чувствах, идея внешнего предмета, предмета обожания, обладает не чужой, а родной необходимостью. В таком качестве она превосходит идею "самоощущения", т.е. действительно родную идею. Возникает "инородная" идея.

Отчуждение необходимости собственного существования в данном случае не предполагает никакого размена, поскольку внешняя идея и без того родная. Напротив, она становится самостоятельным источником интереса. Заключенная в этой идее необходимость чужого живого бытия свободна по отношению к действительно родной необходимости. Но будучи свободной, эта идея оказывается необходимой для чувств. А отсюда она и разрастающееся ее идеальное "потомство" становятся господствующими над чувствами. Сознание получает возможность управлять чувствами. Управлять не в смысле извлечения информации. Подчинив чувства, сознание генерирует и транслирует через их посредство собственную информацию.

Передача идей совершается в форме знака, который тяготеет к безусловности. Лишь в памяти, как уже говорилось, он обладает сообщающей ему условность необходимостью, раскрываемую личным интересом. За пределами живой особи ее интерес, разумеется, не действует. Знак в виде жеста или звука воспринимается другой особью. Чувственное принятие формы находит понимание только как форма. В сознании возникает идея увиденного жеста или услышанного звука. Ничего большего в его содержании нет. Начальное дословесное сознание содержит в себе идеи свойств предметов внешнего мира, но не обобщенные представления о предмете, которому принадлежат эти свойства. Свойства и есть предметы начального сознания, т.е. это предметы, воспринимаемые

стр. 47

чувствами. И все же в сознании уже тогда содержатся и идеи-обобщения. Однако эти обобщения происходят из взаимодействия внутренней и внешней идеи, о чем раньше уже говорилось. Отчуждение при этом развивается радиально. Поэтому, хотя в сознании и наличествуют три идеи: "круглое", "красное", "сладкое", интерес оказывается не в состоянии свести их в одно понятие о предмете.

И только знак, указывающий первоначально на одно из свойств (например, "сладкое"), может "накрыть" собой все три идеи, совместить их в одну - "яблоко"(15). Теперь слово получает паритет с мыслью и даже часто не отличается от нее. Слово становится, искусственной подменой и подражанием мысли, усложняет познавательную ситуацию.

С одной стороны, слово, объединяющее идеи и синтезирующее новую предметную мысль, идентифицирует себя с ней, дает законченную информацию. Интересу здесь некуда развиваться. Если в слове исчерпывается информация, познание замерзает на достигнутой точке словесного знания или попадает на проторенную дорогу чужого отчуждения, бессмысленно повторяя его.

Но, с другой стороны, если слово хотя бы "краешком" выходит за пределы усвоенной идеи, и создается неясность в его значении, интерес сразу стремится к этой "частичке" бессодержательности как к своей конечной метафизической цели -как к ничто. Познание получает свое развитие.

Синтез идей осуществленный словом, пришедшим извне, автономен по отношению к чувству. Синтетическая идея не связана своим происхождением с чувством. Словесная мысль подвижна и свободно передается от одного индивида к другому. Поэтому уже маленький ребенок, "синтетически" восприняв знаковую информацию (и не обязательно словесную), может передавать ее взрослому человеку.

Обобщение идей свойств в понятие о предмете есть возникновение логической целостности, единства, которое обретает самостоятельное существование и тем обратно уподобляется континуальной логике. Обратно потому, что дискретность, прерывность логики в природе исходит из целостного, единого, а целостное понятие о предмете, напротив, складывается из свойств предмета.

15 Подробнее об этом см.: Паювнев С.В. Что не весть. Брянск. 1997. С. 55-62.

стр. 48

И еще. Форма-слово, как лишенная хотя бы частично содержания, заключает в себе пространство свободного выбора информации. Информация выбирается, а не дается чувствами, как в дословесном сознании. Познание становится вариативным, многозначным. Искусственная суть словесного обобщения благоприятствует синтетическим возможностям интереса. Если в возбуждении идей на основе чувств интерес развертывает главным образом необходимость свободы, то на основе слова получает развитие свобода необходимости, т.е. подлинная суть интереса - его стремление к несуществованию, к ничто.

Осуществление такого свойства интереса обнаруживает глубинный источник не только разума, но и живого. И открывается этот источник через функциональность сознания.

Тут не обойтись без краткого пояснения. В начальном научном смысле функция- фундаментальное математическое понятие. Оно сравнительно поздно было включено в логику вычислений. Лишь у Лейбница функция нашла свое точное выражение - V=f(x). Для нашего случая важна постоянная в функциональной зависимости (f), и поэтому за функцию мы везде принимаем постоянную в отношении двух переменных.

Теперь о различии информационной и метафизической функциональности. Как уже здесь не раз говорилось, движущей силой мыслительной активности сознания является интерес, представляющий собой надприродное продолжение воли живого организма к существованию. В информационной функциональности этот интерес и выступает постоянной в связи двух переменных - субъекта и объекта. Однако в рационализме интерес как постоянная раскрывается в своем содержании, а не в своей основе, субстрате.

Содержание - это наполняемость сознания идеей, мыслью, которые не могут сохранять постоянство. В связи с этим обращают на себя внимание размышления Фихте. Хотя приводя их следует оговорить, что соответствие моих и его понятий весьма приблизительное, мысли не совпадают, а лишь условно намечаются как касательные.

Говоря об отношении "Я" и "не-Я" в их взаимосмене (мой размен необходимостей некоторое подобие этой взаимосмены), Фихте замечает: "Субстанция не вступает во взаимосмену:

стр. 49

только нечто в неевходящее и нечто этим входящим вытесняемое вступают во взаимосмену"(16).

Исследуя далее это "нечто вступающее во взаимосмену", немецкий философ (в русле своей логики, конечно) выводит, что и содержание (наполняемость сознания) не поддается взаимному проникновению (размену). Поэтому его (проникновения) "полнота заключается в полноте некоторого отношения, а не в какой-то реальности"(17).

Отношение, в моей подаче, - это, конечно, идея-интерес. Однако взятый в содержательном, информационном аспекте, интерес теряет характеристику функциональной постоянной. Поиск постоянства (определенности) в меняющемся - постоянная суть интеллектуальных усилий человека. В ней-то, в этой сути, и скрыта функциональная постоянная нашего сознания, его творческих способностей. Однако определяя сознание, в Новое время пытались найти постоянное в содержании идей путем их сравнения. Идеи по разным признакам группируются, обобщаются, в соответствии с чем, по сути дела, возникают их разные перечни. И здесь очевиден недостаток информационной функциональности для развития познания. Он в ограничении свободы. Ибо всегда находятся идеи, с одной стороны, подпадающие под данную классификацию, а с другой - выходящие за ее пределы. Поэтому постоянная, выражающая универсализацию в отношении переменных, оказывается непостоянной. Функциональность теряется, ее трудно определить, выразить, трудно преодолеть возражения против намечаемой классификации.

Информационная функциональность в постижении метафизических истин создает ситуацию, когда, по словам Шопенгауэра, "философия ограничивается тем подвластным закону основания познанием, с помощью которого никогда нельзя достигнуть внутренней сущности вещей, а можно только до бесконечности идти во след явлениям, двигаться без конца и цели подобно белке в колесе"(18).

Знание (информация) - это достигнутый уровень сознания. Но нужен еще шаг к незнанию, к запредельному, т.е. к разрушению настоящего предела. Только тогда возникает новое

16 Фихте И. Г. Сочинения. Работы 1792-1801 гг. М., 1995. С. 351.

17 Там же. С. 369.

18 Шопенгауэр А. Соч. Т. 1. М.. 1993. С. 378-379.

стр. 50

знание. И тут вопрос: как же знание возникает из незнания?

Раньше уже отмечалось, что в функциональности открывается источник не только разумного, но и живого. Но происходит это благодаря не информационной, а метафизической функциональности. Именно в последней человек, не зная, выявляет незнаемое. Метафизическая функциональность как раз и предполагает не знание, анет, без "а". Именно: ни незнание; именно: не знание и без "а". В этом отрицание информации, высвобождение из пут ее законченности.

Откуда и в чем такое качество? В метафизической функциональности постоянной является самоотношение интереса в его освобожденной сути. В ней-то и открывается не предметность, а относительность предметного мира. Через относительность, сравнимость мир предстает познанию без границ. Интерес, отчуждая абсолютную необходимость существования живого, творит акт свободы, т.е. несет в себе необходимость свободы. Но необходимость свободы в интересе актуально стремится к безграничному освоению "внешних необходимостей", т.е. к поглощению информации, к свободе (абсолютной) необходимости. Это стремление к абсолютной свободе, к бесконечности есть стремление к ничто, к несуществованию. Слово пусть даже своей частичной пустотой, оставляющей место для ничто, стимулирует познавательную активность интереса. Под его воздействием содержание знака уточняет себя, приобретает большую конкретность.

Слово воспринимается осмысленно только благодаря определению через другие уже ставшими осмысленными слова. Те, в свою очередь, через осмысленность предыдущих. И так далее, пока эта цепочка не приведет нас к начальным словам, получившим свое значение, осмысленность через чувственное впечатление. Это ретроспектива слова. А направление его перспективы определяет метафизическая функциональность, заключающая в себе сущность интереса: стремление от необходимости свободы к свободе необходимости. Понимание абсолютности последней тождественно несуществованию. Таким образом, интерес само ничто пытается сделать предметом познания. Но поскольку несуществующее не может быть предметом, само слово "ничто" выполняет такую роль, опредмечивая метафизику и превращая ее в философию. Отсюда

стр. 51

обнаруживается способность слова к фиксации, фиксации даже того, что абсолютно отсутствует. Фиксация, конечно, информационна. Это информационная функциональность, и она неизбежно раскручивает круговерть слов вокруг того, в чем нет действительного предмета, а значит и действительной мысли. Метафизика, релятивность заслоняются искусственной предметностью, но не перестают существовать.

Ничто безмыслено, но, в отличии от многого в философии, не бессмыслено. Безмысленное вызывает мысль, в то время как бессмысленное ее замещает. И здесь можно искать ответ на вопрос: всякому ли слову можно доверять? Насколько прочен союз формы и идеального содержания?

Не всякому слову можно доверять, поскольку многие слова так и остаются бессодержательными формами, только идеями звука. В каждом из них зафиксировано лишь прежнее смысловое значение, и сочетание не дает никакой новой идеи. Порой возникают разветвленные комбинации в начальном самостоятельном значении "правильных" слов, синтаксис которых пустой и бессмысленный. И происходит это потому, что метафизическая функциональность расстается с информационной, которая из- за своей фиксированности, определенности не в состоянии ее удержать. В своем стремлении к ничто метафизика отделяется от застывшей информации. Человек же, облегчая свою умственную деятельность, начинает составлять новые словесные конструкции, рассчитанные на оригинальность семантики, но очень часто лишенные ожидаемой смысловой нагрузки. И наоборот, нередко понятно прошлое значение каждого отдельного слова, но мысль, подаваемая этими же словами совместно, оказывается недоступной информативному мышлению.

Всякая мысль ассоциативна. Явление любой идеи возможно исключительно через другую идею. И потому уловить мысль, в сущности, может только другая мысль. Но не всегда это происходит через посредство слова. Глубокая мысль потому и глубокая, что ее сущность не может удержаться на "застывшей поверхности" словесной информации. Метафизика тянет ее на "дно". "В каждом философском познании решающее не то, что сказано, а то, что оно посредством сказанного предлагает взору как еще не сказанное"(19). В связи с

19 Цит. по: Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. СПб., 1997. С. 392-393.

стр. 52

приведенным суждением учение Платона о вечных идеальных основах вещей может восприниматься как намек на существование общей основы понимания глубинной сути. В самом деле, каким образом "неизреченная" мысль передается от одного человека к другому?

Резонанс мысли можно объяснить инвариантностью сознания, общим истоком его логической способности. Но это рациональное объяснение ведет к иррациональной картине бытия сознания и мира.

Жизнь отрицает мир через свободу от абсолютной свободы, сознание "восстанавливает" мир через стремление вырваться из плена абсолютной необходимости (т.е. свободы от абсолютной свободы). Тем самым сознание творит мир.

Конечно, для рационального понимания последнее утверждение - нелепость. Ведь очевидно, что мир существует помимо и до сознания. Поэтому, отказывая способу наблюдения влиять на процессы субатомного уровня, И. Пригожий задает вопрос: кто наблюдал химические реакции в ходе возникновения жизни, если учесть, что в основе этих реакций согласно физике лежат квантовые скачки, обусловленные нашим измерением(20)?

Да тот, кто разработал и стал применять квантовую теорию совместно с тем, кто решил, что жизнь имеет начало во времени. Выше уже отмечалось существование мира независимо от сознания. Но только разум возводит сущность мира в разряд существующего. Чем же тогда является квантовая теория, как не одним из возможных приближенных представлений о сущности мира? Квантовая теория - это осуществленная сущность, хотя и приближенно.

Непостоянство мира меняющихся предметов вызывает и в сознании логику, отношение идеальных необходимостей. Но эта способность вытекает не из "отражения" в сознании этих предметов и их связей. Сознание - свойство живого, оно не может просто мертво отражать внешнее. И точно также, как непостоянство мира корениться в абсолютном постоянстве -абсолютной свободе, постоянство идеальных представлений об этом мире проистекает из абсолютного постоянства - абсолютной необходимости живого. Только так можно увидеть в живом-разумном "отражение" мира. Но это перевернутое отражение:

20 Пригожий И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., 1994. С. 133.

стр. 53

абсолютная свобода отражается здесь абсолютной необходимостью.

Живое через разумное, рассудочное улавливает (повторяет) динамику, относительность внешних вещей только потому, что его абсолютное - абсолютная необходимость - переходит в мир отношений, относясь сама к себе. Но и это отношение - интерес - получает возможность относится само к себе. Причем культивируемый на живой ткани интерес не может самоотносится помимо живой природы. И он, и сознание, какой бы отчужденный характер в них не развивался, обращаются неминуемо к живому, повторяя его самообращенность. Другими словами, разумное в метафизической функциональности обращается к сущности живого, которая, в свою очередь, - обратная сущность мира. В этом источник инвариантности сознания. Словесная информация, принимаемая человеком, привлекает его интерес, но последний (если есть к тому достаточная воля) не может удержаться на поверхности познания, на уровне полученной информации. Возбужденный пришедшим словом интерес уходит от него вглубь своего происхождения, извлекая оттуда "неизреченную" мысль.

И резюме. Сегодня нам нужно не знание, а отношение к не знанию. Все же с "а".

Постоянный адрес данной публикации: