У большинства народностей есть свое национальное достояние. Этим определением объединяют вещи абсолютно разного плана и достоинства. Например, применительно к английской культуре поэт и мудрец Томас Стернс Элиот называет спектр явлений от готических храмов до уэнзлидэйлского сыра. Где-то в промежутке между отечественными "готическими храмами" и "уэнзлидэйлским сыром" (по нашему скромному мнению, все же ближе к сыру) находится режиссер Эльдар Рязанов.

Главным качеством Рязанова всегда было умение попасть в струю, угадать еще не проартикулированное народное настроение и материализовывать его в милых и артистичных поделках. Вместе с ним вся страна назло приверженным протоколу начальникам, норовящим испортить праздник, пела "Пять минут" в 1957-м. Искала счастья в личной жизни наперекор стандарту городской застройки в 1975-м. Протестовала против бессердечия и мздоимства ответственных работников, что особо проявлялось при распределении гаражей, в 1979-м.

Человек, снявший фильм, обязательный к просмотру в самый праздничный день года может не бояться забвения. И это справедливо -- он честно исполнял свой долг: выжал достаточное количество слез, вызвал нужное число улыбок. Причем зачастую делал это с куда большей элегантностью, чем его голливудские коллеги по производству "семейного кино".

И теперь фильм, помеченный фирменным штампом "Рязанов", никак не может пройти незамеченным. Публика может даже пойти на него в кинотеатр, а по телевизору уж точно посмотрит. А жаль. Потому что лучше бы последнего произведения мастера под зазывным названием "Старые клячи" никто не видел. Всем было бы легче. И публике, и режиссеру, и кинокритикам. Потому что найти адекватные слова для того, что происходит на экране, практически невозможно. Это произведение находится не только за гранью киноязыка, но и языка вообще.

Жертвы века

Судите сами: 1989 год, четыре пожилые особы -- Людмила Гурченко, Светлана Крючкова, Ирина Купченко и Лия Ахеджакова -- работают на трубопрокатном заводе и выступают в самодеятельности. Жизнь почти хороша, разве что у Ахеджаковой сын в Афгане, зато живет она в Доме на Набережной вместе с отцом, сталинским орлом-изобретателем. А Гурченко так даже крутит роман с партийным работником-милашкой. Проходит десять лет. "Наше трудное время" заставило дам стать лоточницами и мойщицами машин, денег у них нет, их обижают малолетние рэкетиры. А главное -- отвратительный новый русский в голде и на шестисотом (Николай Фоменко) обманом и силой отнимает у Ахеджаковой квартиру с символическим видом на Кремль и поселяет ее в сторожке на Ваганьковском кладбище. И вот наши дамы решают отомстить. Они проявляют чудеса храбрости, находчивости и остроумия: заливают фоменковский шестисотый содержимым ассенизаторской машины, разводят на деньги хозяина овощной палатки (беспременно лицо кавказской национальности), а Людмила Гурченко, переодевшись во все золотое, даже соблазняет Фоменко, не позабыв отдать дань требованиям современного кино -- в одном из кадров хорошо видна ее голая грудь. В какой-то момент кумушек заносит в казино. Они там выигрывают кучу денег и встречают проигравшего кассу дивизии генерала -- Валентина Гафта. Вытащив пистолет, он помогает дамам забрать у жуликоватых сотрудников казино их выигрыш и по ходу дела влюбляется в Купченко. Прощаясь с ней у КПП своей части, он выразительно произносит: "Ты не подумай, что я какой-нибудь игрок. Просто солдат кормить нечем".

В общем, все кончается хорошо: нового русского выкидывают из квартиры (смотреть на Кремль он явно не достоин), наши дамы выступают с концертом в Театре Эстрады, расположенном в том же Доме. Их слушают тысяча солдат, довольно устрашающе приплясывая под антиноворусскую песню про "твой дебильный, твой мобильный телефон". А когда недостойный Фоменко все же подает на подруг в суд, судьей оказывается не кто иной, как мудрый и слегка печальный Эльдар Рязанов, так что неудивительно, что справедливость торжествует. Вместо последнего слова дамы поют: "Если вы устали жить и страдать и вам хочется кого-то послать, то не надо зря мать поминать". В конце песни они, правда, выражают готовность своих обидчиков к "очень русской матери послать". Рязанов им подпевает.

Бремя народной любви

Действительно, тяжело быть национальным достоянием. Ведь если бы весь это бред отснял кто-нибудь другой, мы бы не удосужились его анализировать. Но подписанный именем Рязанова, он становится довольно существенным фактом социальной жизни страны просто потому, что его неизбежно будут смотреть. И на какой- то слой людей он может провести впечатление. На какой -- понять просто. На тех, которые, как и Рязанов, остались за бортом настоящего времени. Не в том смысле, что обездолены (сам-то Рязанов вполне обеспечен), а в том, что не могут уловить его сущности, и чтобы удержаться на плаву, им нужна старая система координат: любящие клубничку, но в сущности безвредные советские работники, хороший генерал старой выучки, хорошая квартира в Доме на Набережной, хорошая машина, которую папе Ахеджаковой подарил сам товарищ Сталин. А все реалии нового времени вычитаны из газеты типа "Мир новостей" и показаны штампами, на сегодняшний день уже покрытыми легкой плесенью: новый русский, отнимающий квартиру у пенсионерки, малолетние преступники, рэкетирующие бабулек, шестисотые, тупые охранники с базукой и т. д.

Казалось бы, если ты не чувствуешь духа времени, не поспеваешь за ним, не можешь его уловить, зачем снимать про него кино? Как профессионал Эльдар Александрович должен был бы это понимать. Ведь сколько есть хороших историй про другие времена и нравы. Снял же Рязанов "Жестокий романс" по "Бесприданнице" Островского, ставший, как и другие его старые картины, народным хитом. Но нет, он хочет звать и проповедовать, быть "совопросником века сего". А делать это легче всего на современном материале. Значит, ничего не остается, как считать этих "Старых кляч" агиткой.

Человеческий фактор

В приверженности советскому режиму Рязанова обвинить, конечно же, нельзя. Он агитирует не за возвращение руководящей роли партии, а за обращение к тогдашним гуманистическим ценностям. Ко времени, когда, по-его мнению, несмотря на все недочеты, важен был человек. Не зря в последних кадрах этого, с позволения сказать, фильма камера панорамирует с таблички "Люди", прикрепленной к грузовику, на сидящих в нем пожилых героинь. Питательный бульон, в котором Рязанов взрастил свое произведение: ностальгия по времени, когда все трубопрокатные заводы работали и веселые женщины среднего возраста выступали там в художественной самодеятельности, пенсии позволяли жить, не приторговывая с лотка (или не позволяли -- приторговывать-то все равно было невозможно). Из квартир не выселяли, а о тех, кого из этого самого Дома на набережной в тридцатых выселили, чтобы водворить таких вот сталинских изобретателей, предпочитали не вспоминать. Проф-, а иногда даже партсобрания заканчивались чаепитием и танцами под патефон, а в магазинах давали очень дешевую любительскую колбасу.

Это время, замечу с чувством глубокого удовлетворения, мы потеряли. Потерял его и Рязанов. То, что он о нем помнит, -- не правда, а те осколки, которые он пытается перетащить в день сегодняшний, в его умиленном взгляде скукоживаются до карикатуры.

Одним из символов кинематографа стал чаплинский "танец булочек" из "Золотой лихорадки". Понятно, что произведение Рязанова с этим маленьким отрывком рядом не стояло: они существуют на разных полюсах той самой культуры, которая от собора до сыра. Но одно сходство все же есть: Рязанов тоже снял про продукты питания. Про маленькие танцующие колбаски из партийного распределителя.

Постоянный адрес данной публикации: