В развитии философии и математики возникла ситуация, которая странным образом ускользает из поля зрения тех, кому полезно было бы над ней думать. В отличие от характера исследований точных наук характер гуманитарных исследований подобен китайской реке Хуанхэ - "реке тысячи бедствий", меняющей свое русло внезапно и непредсказуемо. Свое второе название эта река получила за те разрушительные последствия, которые вызваны непостоянством ее течения. Непостоянство и бессистемность философских приоритетов, переставляющих акценты с устойчивой исторической регулярностью, приносит науке не меньше вреда и творческого бесплодия. Стыдно сказать, но даже тот вопрос, который достоин статуса основного вопроса философии, то и дело меняет свой зыбкий смысл в зависимости от совершенно несвойственных философии условий. Издержки подобного рода скрываются в дисциплине ума, противящейся строгой упорядоченности и не принимающей никаких предварительных условий. Между тем порядок бытия свидетельствует, что сначала возникает мышление и его фундаментальные принципы и лишь затем - философия и ее исследования. Обратная очередность здесь невозможна. Стало быть, основания философии следует искать не в самой философии, а прежде всего в логике. Причем этот вывод одинаково справедлив для любой отрасли знаний, где работа мышления есть главное средство достижения истины.

Математика, казалось бы, менее всего нуждается в целенаправленной корректировке своего развития, поскольку решение очередной научной задачи естественным образом диктует содержание все новых и новых вопросов. Тем не менее именно математики демонстрируют обществу лучшие образцы тематического планирования, где со всей определенностью обозначены ближайшие цели и ориентиры, требующие первоочередного внимания. Такова, например, Эрлангенская программа, в которой Ф. Клейн наметил текущий курс развития геометрии. Еще более конкретен Д. Гильберт, программа которого содержит 23 ясно сформулированные проблемы, призванные сыграть важную роль в прогрессе математики XX столетия.

Почему же философия не следует этим блистательным примерам плановой организации научных усилий? Главным образом потому, что в философии и по сей день нет ни одной решенной проблемы, а значит, и

стр. 155

нет той точки отсчета, относительно которой угадывались бы ее ближайшие перспективы.

А почему в философии нет ни одной решенной проблемы, не вызывающей споров и возражений? Почему мы до сих пор не установили, что первично - сознание или материя? Почему мы не знаем, бесконечно ли мироздание? Почему мы сомневаемся, познаваема ли действительность? Почему мы никак не можем решить, существует ли внешний мир или же он продукт нашего воображения?

Потому что решение этих вопросов таково, каково происхождение любой аксиомы. Ни бесконечность Универсума, ни вечность его существования во времени, ни прочие его фундаментальные признаки в силу их первичности и всеобщности принципиально невозможно подтвердить на практике или доказать теоретически. Подобные вопросы относятся к чистому умозрению и решаются точно так же, как в математике, где исходные первоначала принимаются не силою необходимости, диктуемой действительным положением дел, а простым человеческим желанием, усилием воли и интеллекта. С тем же успехом можно спросить: откуда Евклиду стало известно, что через точку на плоскости проходит одна-единственная прямая, параллельная данной? Ведь проверить сей факт решительно невозможно, не так ли?

Однако немного найдется аналитиков, кто возьмет на себя смелость проводить прямые аналогии между математическим и мировоззренческим поприщем. Нормы и правила логического анализа по-прежнему находятся в немилости у значительной части ортодоксальных гуманитариев. В результате сложилась порочная практика, когда философы с легкостью принимаются за любые частные изыскания, так и не определившись с собственной позицией по проблемам наиболее общего характера. Слушая высказывания ученых, увлеченно дискутирующих о душе, невольно возникает подозрение, что едва ли хоть один из них отдает себе отчет в том, а кто же он по своим убеждениям - материалист или идеалист. Это равносильно тому, чтобы геометр пытался вычислить сумму внутренних углов треугольника, не удосужившись сделать выбор в пользу одной из аксиом о параллельных - в изложении Евклида, Римана или Лобачевского. Но если решение конкретных задач, в том числе задач трансцендентальной ориентации, никак не зависит от ответов на некоторые наиболее общие вопросы, то зачем же тогда ломать над ними голову, удостаивая их высокого титула важнейших и коренных? С какой стати проблеме первичности сознания или материи отводится ключевая роль, коль на решениях прочих философских задач это никоим образом не отражается? Зачем корпеть над загадками бесконечности, если это никак не влияет на вопросы второстепенного плана? Вспоминается в этой связи недавний диалог с заведующей кафедрой философии С., весьма характерно отозвавшейся о разработке теории потребностей: "Эк

стр. 156

вы, сударь, замахнулись - исследовать живую материю вообще! Поначалу вам бы следовало попробовать свои силы, ну хотя бы, изучая человека как такового, а уж потом переходить к человеческому обществу и другим глобальным явлениям". Подобное отношение к логическому аспекту философских исследований вызывает серьезные опасения. Совершенно очевидно, что порядок шагов познания, равно как и порядок построения теоретической системы, отнюдь не произволен. Невозможно, допустим, сначала установить сущность человека разумного самого по себе, а затем пытаться вводить атрибуты живой материи в целом. Ибо в этом случае общее подчинялось бы частному, чего логика, безусловно, не допускает.

Строгая последовательность формирования научных взглядов наблюдается всюду, в том числе в математике, где эквивалентность всех ее истинных положений на первый взгляд стирает грань между причинами и следствиями готовой модели. Между тем Ж. Даламбер не сумел бы вывести признаки сходимости ряда, если бы ранее не были установлены свойства предела. По той же причине явление электризации не могло получить достоверного объяснения прежде появления электронной теории строения атома. Гуманитарии пребывают в состоянии высшей степени аберрации, опрометчиво полагая, будто решение относящихся к ним вопросов они в силах производить в какой угодно последовательности и в полной независимости друг от друга. Оттого-то философия и представляет собой хаотическое нагромождение личных. Совокупность идей, очередность которых не определена, не может называться системой, так как не допускает доказательств ввиду отсутствия закономерностей логического следования. Для исправления сложившейся ситуации требуется составление некоторого научного плана, располагающего предметные философские исследования в той очередности, которая превращает хаос в систему.

Однако попытка сформулировать первую же философскую проблему тотчас наталкивается на необходимость знать нечто такое, что находится вне философии. Формирование мировоззренческих представлений жестко ограничено возможностями человеческого разума и полностью подчиняется его законам. То есть основания истинности наших идей находятся за пределами их предметного содержания. Говоря без обиняков, результат познания не таков, каково реальное положение дел, а таков, какова мера организации нашего ума и степень его совершенства. Ибо в конечном счете обретенные нами знания достигают лишь того уровня истинности, какой в состоянии обеспечить человеческий интеллект, между тем как сама истина остается истиной даже в том случае, когда наш мозг не в силах ее вместить.

Основной вопрос человеческого познания, который должен быть поставлен раньше всех других вопросов, не является собственно философ-

стр. 157

ским. Когда возникает то или иное знание, то или иное суждение или предположение, то прежде всего полагается понимать причину его истинности. "Почему?" - вот самый первый вопрос, который немедленно должен последовать после всякого утверждения. Отчетливое понимание этого пункта служит краеугольным камнем любой научной программы, опережая все другие ее этапы. Что дает нам право что-либо утверждать? Если есть какие-то ограничения, то в чем они состоят? Если никаких ограничений нет, то откуда берутся неприемлемые суждения и оппоненты? В этих вопросах нет той ясности, которая позволила бы дать сегодня вразумительную оценку позиции Протагора: что каждому кажется, то и достоверно. Трудно представить, каким образом можно разработать философскую программу и приступить к ее воплощению, не зная даже в грубом приближении, на каком основании мы провозглашаем истинными собственные воззрения и лишаем права своих противников объявлять справедливыми заявления любого иного содержания. Трудность отчасти и в том, что ее пытаются преодолеть философы, тогда как данная проблема - проблема истинности - является сугубо логической. Только в логике удается найти ответ, почему мы имеем право или не имеем права что-либо утверждать.

Рецепт здесь общеизвестен и прост. Лишь тогда мы добьемся предельной непогрешимости, когда и в духовной сфере научимся рассуждать, как в математике: "Суждение В является истиной, потому что ранее мы доказали суждение А , из которого вытекает В ". А как рассуждают в ученых баталиях? Вот один из типичных образчиков: "В области философии законы формальной логики не действуют. - Почему? - Потому что у философии своя специфика". Вот и весь сказ. В других аргументах философы не нуждаются, хотя подобные рассуждения не просто неправомочны, но вряд ли вообще относятся к научным.

Следует принять во внимание еще одну особенность нынешней философии, отличающую ее от точных наук. Это отличие также содержит логическую подоплеку, не имея разумного оправдания и по сей день: конфликтность философских учений. В математике не имеет смысла спорить по поводу доказанных предложений, а по поводу недоказанных предложений спорить еще более бессмысленно. Поэтому даже при самой богатой фантазии невозможно вообразить, чтобы математическое сообщество раскололось на враждующие лагеря евклидовцев, лобачевцев и римановцев. подобно тому как философия расслоилась на непримиримые течения эпикурейцев, экзистенциалистов, марксистов и т.п., которые зачастую не стесняются в выражениях, клеймя и порицая позиции своих противников. Всякий мало-мальски подготовленный математик свободно решает одну и ту же задачу в любой системе аксиом, легко добиваясь от коллег признания справедливости абсолютно несовместимых решений. Всякий физик вольготно себя чувствует и в волновой, и в

стр. 158

корпускулярной теории света, хотя никто не в силах себе представить, как один и тот же объект может быть волной и частицей одновременно.

Философия же на протяжении многих веков топчется на месте, тщетно пытаясь определить, какое из первоначал является единственно верным, а от каких установок надлежит отказаться как от заведомо ложных. Более того, в этой специфической вотчине считается зазорным менять свои убеждения, перебегая из одной философской школы в другую. Коль уж мыслитель рассматривает стоящие перед ним задачи с материалистических позиций, то почти нереально убедить его в том, что логически безукоризненные решения можно получить и в системе противоположного толка. Аристотеля нельзя заставить рассуждать в духе платонизма, а Платону претит сухая перипатетическая диалектика.

И все же разные типы мышления вовсе не требуют применения различных сводов логических правил. Нормы правильного мышления остаются правильными вне зависимости от того, над чем мы размышляем. Расхождения касаются лишь того конкретного содержания, которое вкладывается в постоянные логические формы. Если бы Аристотелю поручили создать программу развития философии, наверняка в ней отсутствовали бы платоновские эйдосы, существование коих он решительно отвергал. А доведись Платону составлять такую же программу, едва ли в его скрижалях нашлось бы место стагиритовой энтелехии. Однако сами операции рассудочной деятельности, осуществляемые головным мозгом, конечно же, неизменны, так как они являются функциями одного и того же человеческого органа. Иначе возникало бы подозрение, что решая физическую задачу, мы думаем головой, а решая философскую задачу, мы думаем каким-нибудь другим местом.

Парадокс в том, что обязательным условием своих достижений большинство философов по простодушию считают максимальную творческую свободу, понимая под ней священное право говорить и думать все, что угодно. Однако логика свидетельствует об обратном: чем больше ограничений теоретик на себя наложит, тем точнее и продуктивнее окажется сконструированная модель. Ибо истина только одна, а ложных путей бесконечное множество. И чем больше ошибочных направлений удастся отсечь еще на самом начальном этапе, тем скорее удастся приблизиться к поставленной цели.

Высказанные замечания высвечивают две составляющие творческого процесса - постоянную и переменную. Не стоит надеяться на то, что нам посчастливится когда-нибудь разработать некий объективно обусловленный, раз навсегда данный и абсолютно адекватный проект программы, имеющей якобы единственно верное содержание вне зависимости от ступеней познания и факторов человеческой эволюции. Любая научная программа преходяща в силу развития самой науки, т.е. акту-

стр. 159

альность пунктов намеченного плана со временем понижается по мере решения поставленных задач.

Вместе с тем всегда остаются такие вопросы, которые бессменно относятся к разряду основных даже после вынесения окончательного вердикта, ибо от их решения зависит результат и конкретное содержание проектируемой модели. Это, в частности, означает, что различные вариации одной и той же программы непременно должны содержать объединяющее начало, и это начало в конечном счете будет иметь логическое происхождение. Если составить перечень пунктов с надлежащей скрупулезностью, то вопросы настолько плавно меняют свой смысл, что нельзя сказать с уверенностью, где кончается логика и начинается философия. Такого рода граничный эффект наблюдается, впрочем, на стыке любых наук.

В самом деле, если две предложенные альтернативные редакции не содержат ни единого общего пункта, ни одного общего понятия, то откуда возьмется уверенность, что оба несовпадающих варианта являются воплощением будущего одной и той же науки, скажем, философии? Очевидно, что в этом случае какой-то важный смыслообразующий пункт незаслуженно пропущен и требует своего законного восстановления на самом высоком уровне в числе первоочередных.

Есть ли в сегодняшней философии хоть одно исходное понятие, признанное всеми течениями? Есть ли хоть один термин, на который опираются представители всех философских школ? Увы. Понятий великое множество, терминов несметное количество, но в систему пока ничего не выстраивается. Причина одна: формальная логика, способная это сделать, философией отвергается априори.

Что же объединяет все те интеллектуальные усилия, которые относятся к философии? Прежде всего, разумеется, предметная область ее исследований, то есть все то, что является принадлежностью мирового целого. Мировое целое - это наиболее широкое понятие, доступное нашему разуму, а потому, казалось бы, его трудно спутать с чем-то другим. Но даже здесь мы наблюдаем удивительный разнобой в терминологии: мироздание, мир, вселенная, действительность, универсум, всеобщее, бытие, сущее - всеми этими и многими другими терминами принято называть полную совокупность объектов, составляющих предмет изучения философии. Хотя вряд ли у нас есть основания полагать, что все это невообразимое скопище слов употребляется всеми в одинаковом смысле. Беда еще и в том, что любой из перечисленных терминов обозначает не только всеобъемлющее целое, но и всякую его составную часть, если эта часть покажется кому-нибудь достаточно внушительной: часть вселенной - вселенная: часть мира - мир; часть универсума - универсум.

Повинуясь рекомендациям логики, откажемся от непристойной разноголосицы в пользу единственного имени ВС-универсум, где ВС - аббревиату-

стр. 160

pa Всего Сущего. Двусмысленность этой категории порождена недостаточным вниманием к тому вопросу, который должен быть однозначно решен задолго до всех прочих проблем второстепенного значения, включая, как ни странно, вопрос, традиционно называемый основным.

(1) Есть ли у ВС-универсума дополнение ¹ ?

Философский аспект формулировки (1) тесно переплетается с логическим. ВС-универсум - это прежде всего множество. Но готовность квалифицировать в качестве множества совершенно произвольную совокупность объектов - как раз и являет собой характерный пример ничем не оправданной вольности, остро нуждающейся в разумных ограничениях. Дихотомическая дедукция ужесточает свое определение: множеством называется отнюдь не любая, а лишь такая совокупность объектов, которые обладают общим свойством, причем за пределами указанной совокупности нет ни одного объекта, имеющего данное свойство, а внутри самой совокупности нет ни одного объекта, не имеющего данного свойства. В свете этого определения вопрос (1) можно интерпретировать иначе: существует ли такое свойство (предикат), которое является общим и для элементов (субъектов) ВС-универсума, и для элементов его дополнения? Не так легко сказать, чего в этом вопросе больше - логики или философии: является ли мир единым и неделимым или же он складывается из двух абсолютно несовместимых изолированных частей, не образующих самостоятельного множества? Формальная логика позволяет нам постулировать каждую из возможностей, хотя не исключено, что в ее недрах могут найтись основания предпочесть лишь один вариант ответа.

С точки зрения логики и здравого смысла кажется невероятным, что наиболее широкая научная категория - мировое целое - не только не обрела собственного уникального имени, но и не привлекает к себе того внимания, которого она по праву заслуживает как фундаментальная категория философии. В среде абстрактных мыслителей, к сожалению, не укоренилась привычка начинать свои размышления с понятия самого общего, как того требует формальная логика и обязывает широта философского охвата. В лучшем случае ход рассуждений предваряют разнообразные манипуляции с вторичными категориями "материя" и "идея". Сюда обыкновенно относится все то, что наплодила человеческая мысль в процессе своего развития: душа, плоть, сознание, вещество, субстанция, акциденция, чувственно воспринимаемое, внечувственное, телесное, бестелесное, атман, апейрон, эйдос и т.д. Многие выдающиеся умы категорически отрицают реальное бытие одного из перечисленных компонентов, однако вряд ли они откажутся признать, что отвергаемые ими сущности являются все же собственно философскими. А это значит, что

¹ Термин "дополнение" здесь использован в математическом смысле, так как ВС-универсум удобнее всего рассматривать как множество всех элементов.

стр. 161

все они без исключения присутствуют в том всеобщем объеме, который охватывает собой ВС-универсум как предмет изучения философии, пусть даже какое-то из подмножеств, по мнению некоторых оппонентов, является пустым.

Проблема трансцендентности бытия на уровне ВС- универсума оказывается существенно проще и понятней, нежели ее интерпретация на уровне отношения духа и плоти. В самом деле, любые выдумки и иллюзии порождаются нашим сознанием, обретающемся каким-то непостижимым образом у нас в голове; голова же находится в составе ВС- универсума; а стало быть, и ее содержимое входит туда же на правах его частных ингредиентов. Было бы нелепо, согласитесь, помещать в ВС-универсум лишь пустые человеческие головы, оставляя продукты воображения за границами мирового целого на том-де основании, что они являются откровенно несостоятельными. Не лучше и наоборот: оставлять в объеме ВС-универсума лишь такие сакраментальные идеи, которые не нуждаются в существовании головы и мозга.

Интуитивно мы понимаем, что полная совокупность материального и идеального составляет всю предметную область философских исследований. И эта область не может быть чем-то большим, чем само мировое целое. В противном случае его пришлось бы расширить. Однако ни материя, ни идея как компоненты мирового целого не обладают еще той достаточной всеобщностью, чтобы использовать их в качестве отправной точки всех последующих рассуждений. Проблему усугубляет полное отсутствие единства в терминологии, что в свою очередь исключает не только логическую ясность исходных категорий, но и элементарный уровень взаимопонимания, необходимого для продолжения плодотворных дискуссий.

Между тем за всю историю философии были предложены лишь две объяснимые вещи, к которым так или иначе сводились все известные источники бытия: материя первична, она порождает дух; дух первичен, он порождает вещественный мир. Эта классическая дилемма служит косвенным подтверждением того факта, что никто из мыслителей не склонен был усматривать в составе ВС- универсума ничего иного, помимо духа и вещества. Но вряд ли найдется хоть один философский трактат, в котором даны четкие и исчерпывающие указания на сей счет, т.е. о том, что сфера духовного и материального бытия заполняют собой без остатка весь объем ВС-универсума, не оставляя в нем места никаким компонентам третьего вида и нигде не пересекаясь друг с другом.

Упущений подобного рода легко избежать, если в основу концепции положить предельно широкое понятие, а не его частные ингредиенты. Ибо сочетание материального и идеального в составе ВС-универсума занимает лишь второе место после самого ВС-универсума.

стр. 162

(2) Что первично - материя или идея?

Пункт (1) лишь подчеркивает свое первенство в вставленной очередности. Концептуальная важность категории ВС- универсум обусловлена тем, что при делении его на сферы духовную и телесную мы неизменно должны получать объекты либо идеальные, либо материальные, либо сочетающие в себе элементы того и другого типа. Если же отложить на потом решение вопроса (1), то дальнейшие теоретические выкладки теряют свою правомерность и смысл. Никакой объект не откроет нам своей сути, пока мы остаемся в неведении, состоит ли он всегда из элементов только идеальных и материальных или же в нем (или вне его) наличествует еще и нечто третье, не относящееся ни к телесному, ни к бестелесному. Не учитывать их взаимного влияния друг на друга, естественно, нельзя.

Формулировку (2) корректно принимать к рассмотрению в представленном виде только при отрицательном ответе на вопрос (1). Если же исходить из положительного ответа на первый вопрос, то проблема первичности отодвигается на неопределенное будущее после нескольких промежуточных уточнений. Ведь элементы дополнения, если таковые мы допускаем, могут (или не могут?) образовывать самостоятельные множества с элементами двух уже известных типов - духа и вещества. Но когда в их отношения вмешиваются еще и элементы третьего типа, то проблема (2) не сохраняет свое прежнее классическое звучание.

Чем дальше продвигаться по ходу намечаемой программы, тем большее число ветвей нарастает на этом пути. Способна ли чистая логика устранить тупиковые направления в философии, ограничив проводимые рассуждения исключительно собственными средствами? Безусловно да. Но и она способна на это лишь при условии однозначного ответа на предыдущий вопрос. А поскольку самый первый вопрос в этом ряду имеет логическое происхождение, то мы приходим к тому непростому выводу, что содержание научной программы зависит не от собственных взглядов и представлений каждого индивида, а всецело от того логического метода, на который он осознанно или подсознательно опирается в своих размышлениях. Сам по себе метод гораздо важнее, чем любые частные результаты, полученные с его помощью. Потому что метод представляет собой не что иное, как твердый набор логических правил, соблюдение которых вменяет себе в обязанность теоретик при построении научной модели. Именно логика и только логика делает философию объективной, сплетая воедино некоторую совокупность субъективных представлений путем устранения всякого рода противоречий. Только логика дает понять, что высшим принципом при составлении всякого научного плана является такая форма постановки вопросов, которая допускает лишь два варианта ответа - "да" или "нет".

стр. 163

Нетрудно проиллюстрировать, насколько глубоко и принципиально вмешивается логический метод в содержание философских концепций, насколько радикально меняют свой смысл ключевые философские положения от самых порой незначительных усовершенствований логического аппарата.

Нет нужды повторять, с какими огромными сложностями в современной физике сопряжено понятие одновременности. Философия не вправе оставаться безучастной к такого рода проблемам, поскольку время принадлежит к числу ее исходных понятий. Но стоило только наложить на логику дихотомические ограничения, как тотчас же выплыло на поверхность предельно простое решение. Дихотомический анализ потребовал привести формулировку закона тождества. К предельно-категорическому виду: всякий объект тождественен самому себе и только самому себе. Этого оказалось достаточно, чтобы устранить из всякой теории малейшую возможность одновременности, а вместе с нею и все сопутствующие сложности. Ибо закон противоречия воспрещает одновременное существование А и не- А. Но любая пара вещей как раз таковой и является, коль скоро становится ложным тождество между двумя произвольно взятыми объектами мирового целого.

Отсюда вытекает, что проблемы первичности элементов бытия, затрагиваемой в пункте (2), попросту не возникает. С позиций дихотомической аксиоматики деление существующих взглядов на материализм и идеализм - вчерашний день философской мысли. Картина бытия становится куда более привлекательной и логически безупречной, если рассматривать действительность как непрерывный ряд бесконечно быстрых колебаний: М -> не-М -> М-> не- М..., где М - материя, тело, плоть, а не-М, или И - ее логическая противоположность: идея, дух, информация. Ряд элементов М формирует все то, что мы наблюдаем в окружающем мире и что принято называть материальной действительностью, природой, вселенной. Однако в этой непрерывной цепочке, согласно второму закону отображения ² , ни один промежуточный элемент И абсолютно недоступен нашему восприятию, будь то восприятие с помощью органов чувств или физических приборов. Ибо результат отображения никогда не существует в одно и то же время со своим источником, т.е. любые два элемента И обязательно разделены их антиподами М . Поэтому мы не можем наблюдать идею, мысль, а способны воспринимать лишь ее материальный носитель, по которому судим о содержании передаваемых сообщений.

В вопросе (2), таким образом, незримо присутствует все та же логическая подоплека. Здравый смысл, подкрепляемый законом исключен-

² Спирин ВМ. Логический анализ философии бытия. Тверь, 2001. С. 369.

стр. 164

ного третьего, подсказывает тривиальную формулу: М = не- И; И = не-М. Говоря яснее, то, что не является материей, является идеей, а то, что не является идеей, является материей. Отсюда, собственно, и следует, что дух и плоть никогда не существуют и не могут существовать в одно и то же время. В такой модели даже два собеседника, являющиеся в привычном смысле современниками, не существуют, строго говоря, одновременно. Если разложить каждого из них на ряд составных элементов, то все эти элементы обязательно чередуются во времени в соответствии с некоторой закономерностью. Кстати, именно этот закон распределения элементов во времени и определяет в каждом случае суть любого объекта ВС-универсума, причем вполне однозначным образом. Стоит поменять местами два любых элемента, как мы получим принципиально иной объект.

К разряду основных проблем философии по праву можно отнести еще один ключевой вопрос, во многом определяющий квинтэссенцию мировоззренческих убеждений.

(3) Является ли константой общее количество элементов ВС-универсума?

Пункт (3) ни в коей мере не дублирует содержание физических законов сохранения, так как философия не очерчивает круг своих интересов границами одного лишь материального универсума. Даже при отрицательном ответе на вопрос (1) к рассмотрению в пункте (3) принимаются еще и элементы идеального универсума. Поэтому суммарное количество всех имеющихся компонентов бытия уже не вмещает свою философскую суть в узкие рамки физического смысла.

Например, в дихотомической философии, оперирующей дамонами и немонами как мельчайшими элементами духа и вещества, количество тех и других то и дело меняется. Но общее число монад, образованных из дамонов и немонов, остается строго постоянным. Монада существует всегда, т.к. всегда существует по крайней мере один ее элемент - либо дамон (монада материальна), либо немон (монада идеальна). В данной модели исключается ситуация, когда на предельно малом отрезке времени нет ни дамона, ни немона, поскольку обязательно должно быть что-то, что можно запереть на какой-то срок в одном из взаимодополняющих множеств - в идеальном или материальном универсуме.

Принято считать, что философия не является наукой экспериментальной. Однако уникальной особенностью дихотомической философской системы является тот факт, что ее справедливость или ошибочность легко поддается экспериментальной проверке, т.е. такому реальному опыту, в котором учитывается не только материальная, но и духовная составляющая ВС-универсума. Это обстоятельство подчеркивает преимущество плановой систематизации накопленных знаний пе-

стр. 165

ред беспорядочными фрагментами сколь угодно правдоподобных соображений.

Итак, мы наметили только три предметных вопроса, с которых начинается полноценная мировоззренческая концепция. Однако этих трех пунктов более чем достаточно, чтобы заложить мощный фундамент стройной, логически непротиворечивой философской системы. И неважно, каков будет окончательный ответ на каждый из поставленных вопросов - утвердительный или отрицательный. Важно то, что без однозначного решения хотя бы по первому пункту становятся иллюзорными всяческие попытки разгадать отдельные моменты бытия.

Постоянный адрес данной публикации: