(Проф. Н. Н. КОЗЬМИН , К вопросу о турецко-монгольское феодализме. Огиз, Москва-Иркутск 1934, 150 стр., ц. 2 р. 25 к.)
Изучение феодальных отношений у народов Центральной Азии эпохи восточного средневековья имеет огромное значение не только для правильного понимания монгольских завоеваний XIII в. Оно является обязательным при изучении истории ряда народов СССР, вызванных к жизни монгольской эпохой.
Буржуазные националисты и их "теоретики" на протяжении всего периода массовой коллективизации и борьбы с феодально-кулацкими элементами кишлака, аймака и аула неоднократно пытались доказать отсутствие феодализма у бурят-монголов" казаков, киргиз, калмыков и других восточных народов, пытались изобразить манапов зайсанов, баев чуть ли не как представителей патриархально-родовой организации, якобы уцелевшей вплоть до наших дней.
Типичные эксплуататоры изображались людьми, выполнявшими чисто административные функции, будто бы навязанные им как наиболее уважаемым старцам царским режимом. Этим самым пытались доказать, что у кочевых и полукочевых народов отсутствовала не только всякая эксплуатация, но и классы и классовая борьба вообще.
Само собой разумеется, что подобные контрреволюционные рассуждения получили сокрушительный отпор. При непосредственном участии трудящихся масс было до конца выявлено подлинное классовое лицо феодальных, полуфеодальных и кулацких элементов, веками грабивших и разорявших кочевые и полукочевые народы.
Если вопрос о наличии в прошлом у кочевых народов СССР феодальных отношений решен в положительном смысле, то проблема генезиса у них феодализма еще не изучена, не исследованы его специфические особенности и формы.
Труд проф. Козьмина делает одну из первых научных попыток в этом направлении. Автор формулирует свою задачу так: "Перед нами стоит один из кардинальных вопросов исторического изучения народов и стран Центральной Азии, а именно вопрос о самом существовании центрально-азиатского феодализма" (с. 51).
Проф. Козьмин пытается поставить во всю ширь чрезвычайно актуальные для кочевого феодального хозяйства проблемы крупного феодального землевладения, роли рабского труда, характера торговли, ремесла и т. д.
При исследовании темы автором в качестве источников использованы первоклассные материалы характера подлинников о монгольской эпохе: труд Рашид-ад-Дине ("Сборник летописей"), Юань-чао-би-ши ("Сокровенное сказание о поколении Монгол") Си-ю-цзи ("Описание путешествия Чан-Чуня на запад"), Юань-ши ("Официальная история Юаньской монгольской династии") и наконец свидетельства европейских путешественников XIII-XIV вв. Кроме того в качестве пособий использованы лучшие труды по монгольскому вопросу.
Исследование истоков феодальных отношений у народов Центральной Азии приводит автора к монгольской империи Чингиз-хана (XIII в.). Однако здесь он не останавливается, считая, что "общий строй хозяйственных и социальных отношений задолго до образования Монгольской империи надо характеризовать как феодально-крепостнический, притом в условиях бурного местами развития торгового капитала и с зачатками мощной промышленности" (с. 44). Таков первый тезис автора.
Во втором тезисе автор стремится доказать сходство между феодалом Монголии и феодалом Западной Европы. Он так и пишет "о поразительном совпадений и социально-политических порядков и культурно-бытовых явлений у европейцев и населения Монгольской империи" (с. 75).
В качестве заключительного вывода мы имеем утверждение автора о том, что у народов Центральной Азии "не какая-либо особая общественная формация, лишь условно сближаемая с европейским феодализмом, а просто феодализм", к которому, по автору, "можно не прибавлять термина "кочевой" или "азиатский" (с. 73). Таковы основные положения труда проф. Козьмина.
Признавая вместе с автором в качестве бесспорного факта наличие феодальных отношений, феодального способа производства и эксплуатации в Монгольской империи (XIII-XIV вв.), мы однако не можем согласиться с другими его выводами.
Желая доказать, что феодализм кочевников-монголов не имеет отличий от феодализма западноевропейского, автор не дал важнейшего - характеристики конкретных особенностей монгольского феодализма. Вместо конкретно-исторического исследования получилась голая схема, к которой автор и пригонял богатый материал своих первоисточников. Сознательно поставив перед собой только европейский образец феодализма, автор проходит мимо высказываний основоположников марксизма о "старом азиатском обществе", об "азиатском деспотизме" и восточной форме феодализма, отличительными признаками которой, как известно, являются государственная собственность на землю, концентрация (объединение) в рамках государства общественных (публичных) работ, особенно орошения, и соединение промышленности и земледелия в рамках деревенской общины.
Правда, автор приводит эти три конкретных признака восточной формы феодализма, но лишь в качестве проблемы, стоящей перед марксистским востоковедением.
Автор не изучил и отдельных замечаний Маркса и Энгельса о монголах, разбросанных в целом ряде их произведений, и в частности в работах, посвященных историческому развитию России, где Маркс определенно указывает, что "татарщина" наградила Россию крепостничеством.
Уже одно это обстоятельство требует сугубо осторожного подхода не только к установкам, но и к методу исторического исследования автора.
Нарушая видимо в угоду своей главной задаче - европеизации монголов - хронологические и этнографические данные, автор при исследовании сущности феодализма у кочевников берет как равнозначащие различные исторические эпохи, например, турецкую VII-VIII вв. (используя "орхонские надписи") и монгольскую XII-XIII вв. и с одинаковым успехом черпает в них нужную для своей схемы аргументацию. Действуя таким образом, автор пытается сочинить общую теорию феодализма для Центральной Азии, не считаясь с тем, что общественный строй турок VIII в. существенно отличался от монгольского общественного строя XIII в., а оба они - от западноевропейского соответствующих эпох.
Исторические сравнения и параллели при анализе вполне возможны, допустимы, а подчас и необходимы, но лишь при условии, если они помогают вскрыть специфику каждой эпохи и демонстрировать их качественные отличия, а не ведут к упрощенчеству.
Даже самое общее ознакомление с источниками, использованными автором, говорит о резком различии между тем положением, которое имело место в Центральной Азии в XI в., и тем, какое создалось там после образования империи Чингиз-хана в XIII в., т. е. на протяжении двух столетий.
Подвергая справедливой критике представителей так называемой "родовой теории", считавших, что турки в VIII в. и монголы в XIII в. жили одним и тем же родовым строем (Бичурин, Бартольд, Мелиоранский и Владимирцов; посмертно вышедшая работа последнего свидетельствует о решительном отказе от этой теории)1 ,
1 Акад. Владимирцов, Общественный строй монголов, Ленинград 1934, изд. Академии наук СССР.
автор упрекает их в том, что они не дают точного анализа хозяйственных и общественных взаимоотношений как внутри рода, так и между родовыми группами, что и приводит их к неверным выводам.
Между тем вся глава, посвященная "Вопросам патриархально-родового уклада" грешит буквально тем же самым. В этой главе автор цитирует Ленина, его указание о необходимости при исследовании не забывать основной исторической связи явлений; Но у автора мы не находим никакой исторической связи. "Орхонские надписи" VIII в., китайские источники VI в. и наконец устав 1640 г. у него одинаково используются без всяких оговорок, вне времени и пространства, исключительно для защиты своего тезиса. Здесь полностью сказался схематизм, столь характерный для автора.
Самым решительным образом заявив, что "не только турки в VI-VII вв., но и их предшественники авары-абары ("обры" русских летописей) и гунны уже не жили в отношениях патриархального родового строя" (с. 23), автор так и не обмолвился ни словом о том, каким же строем они жили.
Что это за "мелкие общественные организации, шедшие вверх по иерархической лестнице, но не утратившие соответствующего автономного значения", автор не разъясняет и конкретно их не разбирает. Были ли они у гуннов, турок, монголов или же у всех перечисленных народов на протяжении их истории и в чем их отличие от рода и общины? На все эти вопросы ответа мы не находим.
Глава "Хозяйственная структура Присаянья" не рассеивает нашего недоумения, поскольку автор в основном оперирует материалом империи Чингиза, ограничившись уже цитированным замечанием о том, что еще задолго до Монгольской империи общественный строй здесь был феодально-крепостническим. Однако о времени возникновения и формах крепостничества, а, самое главное, о формах непосредственной связи этого присаянского феодализма с монгольским кочевым хозяйством автор не говорит. Его гораздо больше интересуют "западноевропейские и арийские истоки феодализма". Из этих истоков автор и пытается вывести турецко-монгольский феодализм, имея в виду не турко-монголов, создавших империю Чингиза, а турок VII-VIII вв. в освещении "орхонских надписей" VIII в. и монгол XIII в. в освещении главным образом Рашид-ад-Дина (XIII-XIV вв.). При этом многовековый феодализм автор берет статически, с одинаковой непринужденностью применяя свидетельство "орхонских надписей" VIII в. к монголам XIII-XIV вв. и наоборот. При таком методе исследования совершенно исчезает динамика развития феодальных отношений на соответствующих исторических этапах, выхолащивается все то специфическое, что мы имеем для каждой исторической эпохи.
Вот почему, несмотря на целый ряд интересных и верных положений, характеризующих отдельные моменты монгольского феодального быта, работа в целом не дает правильного понимания монгольского феодализма.
Основная ошибка автора заключается в том, что он не уделяет внимания чрезвычайно важному для монгольского кочевого общества процессу разложения рода.
На основе тех же самых источников, которыми пользовался наш автор, акад. Владимирцов приходит к определенному выводу, что процесс разложения рода у кочевников-монголов происходил не раньше XI в. В первую очередь этот процесс характеризовался выделением в самостоятельные хозяйства (аилы) крупных скотоводов, оформлявшихся таким путем в кочевых феодалов. Кроме поисков новых форм для кочевок с крупными стадами скота и табунами лошадей, выделившийся феодал искал новых форм участия в торговле, в которую уже давно был втянут монгольский род в лице его руководящей верхушки. Большую роль в этом процессе сыграли войны XI-XIII вв., благодаря которым выдвинулись наиболее способные и энергичные вожди-феодалы, заменявшие родовых старейшин. Война являлась для феодала источником накопления богатства.
Таким путем внутри монгольского рода происходила классовая дифференциация. Помимо феодалов и бедняков, стоявших на разных полюсах разлагающейся родовой организации, определились еще и промежуточные слои, главными из которых были крепостные (боголы) и рабы (из пленных). Отличительной чертой богола было то,
что он сохранял в своем владении орудия своего производства и скот. Пастбища же не находились даже во владении его семьи, а принадлежали всему обществу, всему роду.
В то время как скот, принадлежавший боголу, должен был иметь родовую тамгу (тавро), феодальный налог скотом, мясом или же молоком приносился лично боголом.
После создания империи Чингиз-хана положение резко изменилось. В XIII в. родовая организация подверглась разгрому, правда, далеко не окончательному, поскольку лесные и более отдаленные от центра империи народы - ойраты, хакасы и др. - удержали и при Чингиз-хане свою родовую организацию. Зато основная масса кочевников-монголов вне зависимости от принадлежности к роду подверглась делению на сотни, тысячи и тьмы (10 тысяч).
Это деление кочевников, проведенное в интересах новой феодальной власти, содействовало распылению родовой организации, из состава которой еще раньше выделились феодалы (нойоны), образовавшие военно-служилый аппарат управления: темники, тысячники, сотники и пр., а также были выделены, вернее утратили связь с родом, бедняки, которых легко брали в плен, продавали, обращали в рабство и т. д.
Итак, мы видим, что образование империи Чингиз-хана нельзя, по примеру автора, рассматривать как простой политический процесс, механическим путем соединивший в одно целое народы, уже давно жившие феодальным строем. Правильнее будет считать его завершением огромного социального процесса, связанного с распадом родовой организации, с окончательным утверждением новой феодальной социально-экономической формации, в рамках которой еще веками продолжали существовать патриархально-родовые пережитки.
Автор даже не уделил достаточного внимания тому факту, что скот в кочевом хозяйстве играл основную роль. Количество скота, принадлежавшего феодалу и его крепостным кочевникам, посуществу являлось мерилом богатства и положения данного феодала. Вот этой особенности кочевого феодализма проф. Козьмин не заметил. Владение определенной территорией - участком земли, юртом - отмечено автором, но и здесь он не хочет видеть специфического характера этого владения. У монгольского феодала были особые права и обязанности по отношению к выделенному ему за его службу или в порядке наследства юрту. Он единолично распределял пастбища, назначал кочевки, летовки, зимовки, определяя заповедные места, участки для земледелия, охоты и пр. Часто юрт состоял из двух отдельных частей: территории для кочевок и участков земли с оседлым земледельческим населением. Так было у монгольских феодалов, в Юаньскую эпоху, когда они имели определенные юрты на родине и кроме того получили в качестве дополнительных юртов участки земли в Китае. Наконец феодал распоряжался всеми аилами, всем кочевым населением, назначенным ему в улус (удел). Права его как крепостника и эксплуататора, а также и формы эксплуатации строго оговорены в ханском ярлыке, причем эти формы эксплуатации (барщина, ссуда скотом и т. д.) имеют свои особенности, характерные для кочевого общества.
Во второй части работы автор разбирает феодальные отношения в Бурятии, причем значительное место отводит изложению исторических событий. Здесь также мы наблюдаем тенденцию не считаться с хронологией, а говорить о бурятском феодализме вообще. Если о феодалах здесь сказано достаточно, то о феодальной эксплуатации, ее специфических формах на различных этапах истории бурятского народа нет почти ничего. Автор как бы мимоходом касается крепостничества, не анализируя положения бурятского скотовода, не интересуясь вопросами классовой борьбы. Эта часть по существу разбирает один вопрос о царской колониальной политике и бурятских феодалах. Анализу же феодальных отношений в Бурятии здесь отведено очень скромное и далеко недостаточное место.
Новые публикации: |
Популярные у читателей: |
Новинки из других стран: |
Контакты редакции | |
О проекте · Новости · Реклама |
Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту) Сохраняя наследие России |