Libmonster ID: RU-13797
Автор(ы) публикации: А. Г. Кузьмин

Новая книга акад. Б. А. Рыбакова "Русские летописцы и автор "Слова о полку Игореве" (М., Изд-во "Наука". 1972, 520 стр., тираж 16 200, цена 2 р. 58 к.) завершает трилогию, посвященную анализу русской исторической устной и письменной традиции домонгольской Руси 1 . Многие сюжеты развиваются на протяжении всех трех книг, и их необходимо рассматривать как части одного монументального труда. Вместе с тем и сама последняя работа состоит фактически из трех монографий, в которых исследуются наиболее актуальные проблемы источниковедения и культуры Древней Руси: первый раздел посвящен летописанию XII в., второй-происхождению "татищевских известий" и третий - историческому содержанию "Слова о полку Игореве". Именно вокруг характера древнерусского летописания и способов его изучения, "татищевских известий", а также древнерусской поэмы развернулись в последние годы споры, причем наблюдаются рецидивы "скептицизма" в отношении источниковедческой ценности основных литературных памятников и источников по истории Древней Руси. Отчасти уже первая книга, а в особенности две последние написаны с учетом развернувшихся дискуссий, хотя прямые отсылки к ним даются сравнительно редко. Отношение к обсуждаемым вопросам автор выражает преимущественно в позитивной форме, предлагая свое решение спорных проблем.

Первое, что бросается в глаза при ознакомлении с книгами Б. А. Рыбакова, - обилие материала. Традиционные исследования по истории летописания XII в. умещаются, как правило, на нескольких страницах. В данном случае мы имеем дело с сотнями страниц, причем автор не претендует ни на то, что весь возможный материал им уже вполне использован, ни на то, что предложенные им решения являются единствен-


1 Ср. Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М. 1963; его же. "Слово о полку Игореве" и его современники. М. 1971.

стр. 121


но возможными. Напротив, он ожидает от своих критиков новых аргументов и данных либо в пользу, либо против предложенных им концепций (стр. 513 - 515). Оценивая собственное построение, Б. А. Рыбаков видит в нем как бы два этажа и призывает при проверке конструкции на прочность "отделить расчленение летописного фонда на отдельные самостоятельные части от условно прикрепленных к этим частям имен летописцев" (стр. 513). Рецензенту же необходимо прежде всего оценить прочность фундамента - гносеологического подхода автора к традиционным материалам, а также способов обработки данных, остававшихся до сих пор фактически за пределами "классического" источниковедения. Именно на гносеологическом уровне выявляется резкое расхождение автора с "традицией", в результате чего неизмеримо возрастает и объем материала и круг проблематики.

О своей методике Б. А. Рыбаков пишет сравнительно мало и, как правило, в порядке пояснения к применяемым на практике приемам. Но благодаря тому, что эти замечания даются вместе с "иллюстрациями", они очень емки и конкретны. Характеризуя свою задачу и общий подход, нарочито упрощая его, "признавая", будто "все рассуждения ведутся на основе двух сгоревших рукописей", автор допускает, что "такое состояние источников... позволяет скептикам смело говорить о "дыме пожарищ", на основе которого будто бы и делаются широкие выводы". Но, со своей стороны, автор исходит "из другой точки зрения, считая драгоценным все, что уцелело от этих пожаров, и стремясь в меру своих сил воскресить по сохранившимся фрагментам общую картину" (стр. 513). Первый подход лежит в русле агностицистских вариантов позитивизма, для которых девизом служит принцип: "Лучше полное незнание, чем неполное знание". Второй подход отражает веру в безграничные возможности научного познания.

Русская дореволюционная филологическая наука развивалась, естественно, в традициях позитивизма. Несмотря на отдельные взлеты творческой мысли, даже самые талантливые ученые не могли преодолеть ограничительных рамок применяемой ими методологии. Ограниченность, в частности, проявлялась в изолированности разных типов сочинений, разных видов источников как друг от друга, так и от породившей их общественной среды. Позитивистский принцип - нет знания за пределами факта - материализовывался в положении: сначала текст, а лишь затем идея, концепция. На практике такая внешне "академическая" строгость вела, по выражению Н. Н. Воронина, к отрыву "от живой действительности" и замыканию "в искусственном мире самодвижения редакций и разночтений" 2 . Советские ученые сразу же внесли существенные модификации в схемы предшественников, но главным образом за счет применения социального анализа на стадии осмысления текстов, как бы "на выходе". У Б. А. Рыбакова современные философы с полным основанием усматривают "реальное воплощение некоторых из новых принципов научного мышления" 3 . Новое заключается прежде всего в стремлении в полной мере использовать возможности диалектического метода "при входе", то есть на гносеологическом уровне. Тексты, в частности, изучаются им не сами в себе, а во взаимодействии с породившей их эпохой. "Историк, - говорит Б. А. Рыбаков, - обязан убедиться в невозможности возвести" любые рассматриваемые тексты "к жизни и лишь после этого говорить о литературном воздействии" 4 . Разумеется, наши знания о любой эпохе всегда относительны. Но одно дело - "выходить" на эпоху через какой-то один конкретный текст, а другое - пытаться осмыслить его, располагая всеми возможными данными об изучаемом времени, включая такие неуловимые с точки зрения позитивизма моменты, как направленность процессов, их взаимосвязанность и взаимообусловленность.

В традиционных летописеведческих исследованиях тексты фактически нечто застывшее в пространстве и времени. И даже некоторые современные авторы склонны рассматривать их изменчивость лишь через призму изменения "жанра". Б. А. Рыбаков стремится исследовать конкретный текст в конкретных условиях. "Процесс анализа летописных текстов, - подчеркивает он, - не может замыкаться в рамках од-


2 Н. Н. Воронин. "Анонимное" сказание о Борисе 'и Глебе, его время, стиль и автор. "Труды" Отдела древнерусской литературы. Т. XIII. М.-Л. 1957, стр. 14'.

3 Э. Г. Юдин. Методологическая природа системного подхода. "Системные исследования. Ежегодник 1973". М. 1973, стр. 44.

4 Б. А. Рыбаков. Старые мысли, устарелые методы (Ответ А. Зимину). "Вопросы литературы", 1967, N 3, стр. 158.

стр. 122


ной текстологии, без постоянного учета сложной и быстро меняющейся исторической обстановки, без непрестанного сопоставления с конкретными условиями, без учета взаимодействия князей, городов, летописцев" (стр. 72). Учету всех этих и ряда других как общих, так и частных факторов и посвящены многие страницы работы Б. А. Рыбакова. Для понимания одной строки текста может оказаться необходимым проведение целого исторического исследования. Иногда блестящие находки "расходуются" "всего-навсего" на допущение или гипотезу. Такова, в частности, судьба тонко обоснованной датировки недавно найденной записи в Киевской Софии о земле Бояна. Б. А. Рыбаков убедительно показывает, что послухи Михаил Елисавиничь и Иван Янъчин - это духовники княгини Елисавы (матери Святополка, ум. 1107 г.) и дочери Всеволода Янки (ум. 1112 г.). Купчая на Боянову землю, следовательно, оформлялась не во второй половине XII в., как считалось ранее, а где-то в конце XI - начале XII столетия. Владелец земли Боян оказывается современником песнотворца Бояна (стр. 415 - 417). Это само по тебе не может не вдохновить на дальнейшие поиски.

Для летописеведческих работ обычны колонки параллельных текстов. В работе Б. А. Рыбакова мы видим нередко и параллели совершенно иного качества, когда сопоставляются внешне как будто и несопоставимые материалы: записанный текст и устное предание, текст и явления материальной культуры и т. д. В результате же наполняются новым содержанием как летописные тексты, так и внелетописные источники. Достаточно напомнить о чрезвычайно любопытных сопоставлениях отдельных кусков летописи с Повестью о Дарьяне (стр. 87 - 90), параллельном рассмотрении летописных текстов и миниатюр и т. д. Практически на каждой странице читатель сталкивается с новыми фактами или новыми прочтениями, в результате чего существенно меняется и общая картина развития русских земель, а исторические деятели предстают на фоне сложных политических комбинаций и идеологических течений.

Наглядным примером комбинированного изучения источников может служить анализ автором Повести об убиении Андрея Боголюбского. "Канонические" летописные тексты ничего не говорят об участии в заговоре против князя его супруги, а также сообщают о том, что у князя была отрублена правая рука. У В. Н. Татищева, напротив, весьма активную роль играет супруга князя. На миниатюре Радзивиловской летописи вне связи с текстом изображена женщина (княгиня!), которая держит отрубленную левую руку князя. При формально- текстологическом подходе из этих разночтений, по существу, нет выхода, и обычно просто отдается предпочтение версии более древнего текста или же вопрос объявляется неразрешимым по существу. Выход же за пределы сравниваемых текстов позволяет привлечь еще одну параллель. Антропологическое обследование показало, что у Андрея была отрублена именно левая, а не правая рука (стр. 85). В результате исследователь получает в руки ряд новых фактов, обязывающих заново осмысливать огромный летописный материал. Выясняется, что миниатюры составлялись не по тексту данной летописи, а были переписаны в нее из другого (более достоверного) источника. Тенденция предшествующего источника отличалась от направленности ныне известных древнейших летописных текстов. В. Н. Татищев передал одну из ранних (и достоверных) версий. Составители соответствующих летописных статей Лаврентьевской и Ипатьевской летописей либо перерабатывали материал предшествующего летописания в определенном направлении, либо пользовались иными (неточными) версиями. Так "нарушение" агностико-позитивистских канонов оборачивается не только более богатыми, но и несомненно более достоверными знаниями об эпохе и изучаемом объекте.

Разумеется, не всегда факты, заимствованные из внелетописных материалов, дают абсолютное решение. Поэтому и проверка выводов автора должна идти по двум линиям: степени надежности выявленных фактов и убедительности реконструкции исторической обстановки. Б. А. Рыбаков справедливо отмечает, что при наличии ряда работ, посвященных летописанию XII в., и в частности соответствующему разделу Ипатьевской летописи, до сих пор "нет формального анализа текста, который позволил бы выделить различные в стилистическом и языковом отношении куски. Нет сплошного исследования содержания... Текстологический анализ отдельных фраз и слов не всегда сочетался с историческим анализом летописи как политического сочинения" (стр. 14 - 15). Конкретный анализ летописных текстов позволил автору наполнить живым

стр. 123


содержанием некоторые догадки первых исследователей того же, материала (К. Н. Бестужев-Рюмин, И. П. Хрущов и др.). Летописцы различаются и по целям своих трудов, и по взглядам, и по набору выразительных средств, и просто по таланту. ;В одних случаях мы имеем дело с цельным произведением, в котором предшествующий материал почти полностью растворился в концепции автора (предполагаемый Петр Бориславич), в других - перед нами компиляции с неудачными сокращениями, соединением в одной статье противоречивых известий или повторением описания одного и того же события под разными годами (предполагаемый сводчик Моисей). В одних случаях можно говорить о летописи как важном историческом труде и политическом трактате, в других - это только литературный труд, в котором крупные государственные и общественные проблемы оттеснены на задний план, а на первом оказываются события, связанные с личной жизнью прославляемого, автором княжеского рода.

Принципиальное значение имеет намеченное Б. А. Рыбаковым деление летописцев на "журналистов" и "историков" - создателей трудов, в которых настоящее рассматривается на фоне прошлого и в сравнении с ним, а прошлое по-своему "актуализируется". Сейчас уже очевидно, что игнорирование этого положения фактически не дает возможности получить объективные выводы из летописного материала. Поэтому наблюдения Б. А. Рыбакова необходимо расширить и географически и хронологически, с тем чтобы не допускать смешения современных записей и ретроспективных включений. Очень может быть, что роль "историков" значительна и для других эпох. Так, в XI в. уже шла острая борьба по вопросам о начале Руси, путях ее христианизации (где крестился Владимир, полемика вокруг института "десятины" и др.). В труде Б. А. Рыбакова блестяще выявлены несовместимые концепции киевского и суздальского летописания. В Киево-Печерском патерике, тесно связанном с традицией старого ростовского летописания, можно встретить совершенно особый набор фактов о деятельности Всеволода и Владимира. Мономаха, хотя в Киеве также правили наследники этой княжеской линии ("Мстиславово племя").

В плане истории сложения текстов Ипатьевской и Лаврентьевской летописей большой интерес представляют соображения о месте переяславского и черниговского летописания. Должно согласиться с автором, что основной совпадающий текст обеих летописей киевского происхождения. В отношении текстов за вторую половину XII в. это почти бесспорно. Несколько сложнее обстоит дело с более ранним периодом. Следы переяславского летописания заметнее всего в пределах до 40-х годов XII в., в частности в статьях, связанных с деятельностью Ярополка Владимировича (сначала переяславского, а затем киевского князя). Появление переяславских записей в составе киевского летописания в 40-е годы XII в. не удивительно, если учесть, что именно из Переяславля перешел в Киев Изяслав Мстиславич. Заслуживает дополнительного рассмотрения и эпизод с Переяславлем в статье 1185 г., поскольку только этот эпизод почти буквально совпадает в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях. Необходимо также иметь в виду, что мы фактически лишены возможности извлечь "чистые" переяславские записи: в Переяславле постоянно перерабатывалось киевское летописание, а содержащая эти переработки Лаврентьевская летопись неоднократно редактировалась на северо-востоке Руси.

Весьма убедительно положение Б. А. Рыбакова о позднем включении в состав киевской летописи черниговских материалов. Можно напомнить, что в Лаврентьевской летописи их еще нет, а она совпадает с Ипатьевской до 1156 г., как это заметил еще В. Н. Татищев. Вместе с тем Б. А. Рыбаков с достаточным основанием отводит тезис Д. С. Лихачева о своде Игоря Святославича 1198 г. (стр. 13). Но известные трудности в атрибуции черниговских записей сохраняются, поскольку Б. А. Рыбаковым выявлено фактически несколько черниговских летописцев. Здесь может оказаться существенно важным едва намеченное автором выделение свода Всеволода Чермного (начало XIII в.): летописец XIII в., по-видимому, был не только "журналистом".

Ряд новых наблюдений сделал Б. А. Рыбаков при анализе фрагментов прогалицкого летописания. Трудно не согласиться с тем, что "галичанин" работал в Киеве: интерес к Галичу всегда связан с киевскими делами. Отчетливо выделен особый почерк "галичанина". Некоторые сомнения возникают лишь на втором "этаже": как именно работали Рюриков летописец и "галичанин" (стр. 158 и др.). Известно, что рукописи

стр. 124


часто переписывались под руководством одного - старшего. Вполне вероятно, что и у сводчиков, особенно у официальных летописцев, были помощники. Но, пожалуй, "галичанин" не мог довольствоваться такой ролью. Его яркий индивидуальный и политический облик рельефно обрисован Б. А. Рыбаковым в ранее вышедшей книге 5 . "Галичанин" (как было показано в ней) был знаком со "Словом о полку Игореве", тогда как основной летописец не просто не знал его, но давал иную интерпретацию' событий. Думается, что оба летописца работали независимо друг от друга, причем "галичанин" мог быть либо одним из создателей особого сочинения, позднее (во фрагментах) включенного в летопись, либо редактором какой-то летописи, которая лишь частично отразилась в составе Киевского свода конца XII века.

В центре внимания Б. А. Рыбакова летописание Мстиславова племени. После проведенного автором анализа трудно сомневаться в том, что мы имеем дело с весьма выразительной линией киевского летописания. Примечательны его основные черты: светскость (практически полное отсутствие провиденциализма) и пробоярская направленность. Эти положения сами по себе настолько значительны, что были бы желательны специальные монографические исследования в плане определения их места в мировоззрении домонгольской Руси. По-новому заставляет взглянуть на многие вопросы интересно и основательно аргументированное положение Б. А. Рыбакова о прогрессивной роли боярства в домонгольской Руси по сравнению с княжеской властью. Едва ли можно возражать против тезиса, что боярство - институт государственный, верховный коллективный орган управления любой земли. В качестве такового боярство ограничивало княжескую власть в интересах земли или города в целом, стремилось не допускать княжеских усобиц, которые нередко вызывались личными интересами и соперничеством, а то и просто "рыцарским" тщеславием. Киевское боярство, как убедительно показывает автор, трудно отделить от города с его вече. И если под слоем позднейших клерикальных наслоений и редакций лежит мощный пласт чрезвычайно яркой летописной традиции, то это, видимо, не столько зависело от перехода летописи в другие руки, сколько от изменения общего настроя, постепенного подчинения духовной культуры церкви. В XII в., судя по выявленным Б. А. Рыбаковым материалам, о подчинении светской культуры церкви еще не могло быть и речи. А с этим обстоятельством, по-видимому, необходимо считаться при установлении объема работы того или иного конкретного летописца.

Персонификация летописания - одно из давних направлений в летописеведении (равно как и вообще в изучении древнерусской литературы). При этом нередко стремление рассматривать историю литературы и летописание через призму отдельных предполагаемых ее создателей затеняет объективное содержание памятников. При очевидной устойчивости основных общественно-политических интересов разных социальных групп традиция не могла не воздействовать на летописцев, не подчинять их себе, хотя, разумеется, талант и индивидуальность их и в этих условиях пробивали себе дорогу.

В отличие от многих своих предшественников (в числе которых А. А. Шахматов, М. Д. Приселков и др.) Б. А. Рыбаков постоянно подчеркивает "условность" увязывания отдельных текстов с теми или иными лицами. "Поликарп, Кузьмище, Петр Бориславич, - оговаривается он, - возможно, всего лишь удобные обозначения, не более аргументированные, чем введенные предшествующими исследователями имена Никона, игумена Иоанна, Германа Вояты, игумена Моисея, попа Микулы" (стр. 513). Можно с уверенностью говорить о том, что за "условными обозначениями", предложенными Б. А. Рыбаковым, стоит гораздо более основательная аргументация, чем за предшествующими. Попытки приписать, например, части летописи Никону или Иоанну были, по справедливому замечанию М. С. Грушевского, "самой чистейшей догадкой" 6 . Не доказано вообще, что основной летописный материал за вторую половину XI в. сложился в Печерском монастыре. Не знаем мы пока и степени участия в летописании определенно известных летописцев Нестора, Сильвестра, Василия. Традиционное последовательное их соединение основано на дожившей до наших дней


5 Б. А. Рыбаков. "Слово о полку Игореве" и его современники, стр. 172 - 194.

6 М. Грушевський. Iстория украiнськоi лiтератури. Т. 2. Киiв-Львiв. 1923. стр. 115.

стр. 125


схеме В. Н. Татищева, по которой все летописание - это эстафета, передаваемая из рук в руки. Задача, однако, резко усложнится, если мы представим труд этих авторов как отражение разных историко-политических концепций, существующих параллельно и отражающихся в самостоятельных традициях. Этот последний подход не только избавляет нас от необходимости выбрасывать за борт большое количество сведений, не укладывающихся в прокрустово ложе единственной летописной традиции (последовательно развертывающихся редакций одного и того же материала), но и предостерегает от искушения распределить весь наличный материал между несколькими известными именами.

Работа Б. А. Рыбакова принадлежит к числу тех немногих исключений, когда поиски личностей не ведут к смешению "этажей", и даже при общем негативном отношении к персонификации трудно не увлечься стройной логикой доказательств автора. Преимущество построения Б. А. Рыбакова перед построениями предшественников заключается уже в том, что его летописцы работают именно параллельно, независимо друг от друга. Размежевание проводится в рамках одних и тех же погодных статей, и комплексы индивидуальных черт летописцев при таком подходе оказываются эффективным средством расслоения текста.

С большой убедительностью Б. А. Рыбаковым доказывается самый факт размежевания двух киевских летописных традиций. Это обстоятельство в дальнейшем уже нельзя будет не учитывать при анализе общественно-политической обстановки в Киеве в середине XII века. Любопытно устанавливается светское положение летописца, описавшего княжение Изяслава Мстиславича. В. Н. Татищев (видимо, на основании Раскольничьей летописи) сообщает, что под 1143 г. летописец упоминает себя в первом лице: он пел на клиросе с князем Игорем Ольговичем во Владимире Волынском 7 . Б. А. Рыбаков указывает на то обстоятельство, что ни священник, ни дьякон не могли петь вместе с князем на клиросе: компаньоном князя мог быть только светский человек (стр. 360 и 370). Несомненно высокое положение летописца, его исключительная осведомленность в делах и князя и правящей боярской группировки. Летописец был в гуще главных событий, имел доступ к государственным архивам. Рассказывая об Изяславе Мстиславиче, он ставил на первое место интересы города и боярства, отдавая им предпочтение перед интересами князя. Он, очевидно, из числа сильных мира сего. И, конечно, только лицо, очень близкое к Петру Бориславичу, могло знать перипетии его службы. Петр Бориславич попадает и в другой фо'куе: его двоюродный брат Федор был близок Андрею Боголюбскому и претендовал на место ростовского епископа. Эта связь объясняет, каким путем попали в Ипатьевскую летопись фрагменты ростовского летописания (примерно до 60-х годов XII века).

Таким образом, личность Петра Бориславича оказывается на пересечении важнейших связей, формирующих традицию светского летописания. Но было бы, по-видимому, преждевременным считать вопрос окончательно решенным. Если для "условного" выделения конкретного летописца аргументация может быть признана вполне весомой, то для безусловного установления факта данных может оказаться недостаточно. Приходится, в частности, считаться с возможностью того, что Петр Бориславич был не создателем, а героем или вдохновителем связанной с ним летописи. Видимо, стоит оставить в поле зрения и Нестора Бориславича. (О Петре Бориславиче часто говорится в третьем лице, что все-таки не было обычным для древнерусской литературы.)

Следует, по-видимому, продолжить изыскания по установлению объема работы предполагаемого Петра Бориславича. Ювелирным анализом Б. А. Рыбаков выявил очень родственные куски текста на протяжении ряда десятилетий вплоть до 80-х годов XII века. Но он указал и на то обстоятельство, что материал этот распределен и в Ипатьевской летописи и у В. Н. Татищева неравномерно, со значительными перерывами, причем всякий раз появлялись оттенки в окраске изложения, которые могут быть объяснены как изменением во взглядах и стиле одного летописца, так и переходом летописи в другие руки. Нуждается в объяснении также тот факт, что летопись Изяслава Мстиславича в сокращенном варианте отразилась и в Лавренть-


7 В. Н. Татищев. История Российская. Т. II. М. -Л. 1963, стр. 122, 176.

стр. 126


евской летописи, а более поздние записи летописания Мстиславова племени в нее не попали.

Существенно, что в Лаврентьевской летописи нет вставок о Мстиславе Владимировиче (начиная с 70-х годов XI века). Летописец Изяслава как будто не нуждался в возвеличивании его отца, поскольку у "царя" Изяслава были собственные достоинства. Другое дело - Ростислав Мстиславнч. Ему удалось утвердиться в Киеве только после длительной борьбы. В этих условиях идеализация правления Мстислава могла направляться не только против суздальско- черниговской коалиции князей во главе с Юрием Долгоруким, но и против сторонников того курса, который проводил Изяслав. Б. А. Рыбаков выявляет не только существенные различия в позиции двух братьев, но и вскрывает истоки этих различий. Остроумные наблюдения над рядом известий Ипатьевской летописи позволили установить, что Изяслав и Ростислав происходили от разных матерей (стр. 296, прим.). Этот факт многое объясняет в позициях братьев и дает некоторый ключ к пониманию ряда текстов. Создается впечатление, что редакция летописи в пользу Мстислава (вставки о нем вплоть до 20-х годов и далее под 40-ми годами XII в. в связи с возвращением полоцких князей из византийской ссылки) наслаивалась на текст Изяславова летописания. Стремление Ростислава или его окружения подчеркнуть особую привязанность Мстислава именно к этому своему сыну наблюдается в проложном житии Мстислава (список XIII-XIV вв.), где утверждается, что князь "гробу предан бысть сыном своимъ Ростиславом с бояры и с людми съ свещами в церкви святого Федора, юже създав" 8 . Если Изяслав еще при жизни отца сменил несколько уделов, то Ростислав, очевидно, находился при отце в Киеве. Но это объяснялось не особенной привязанностью к нему Мстислава, а малолетством Ростислава (в 1132 г. ему могло быть не более 9 лет).

Таким образом, летописная традиция Мстиславова племени развивалась (или могла развиваться) и при Ростиславе, причем именно в его княжение мог нагнетаться культ Мстислава. В то же время основа этой традиции - летописание Изяслава Мстиславича - могла претерпеть и некоторые изменения, поскольку курс Ростислава заметно отличался от политических идеалов его старшего брата. Не исключено, что в 90-е годы XII в. (летопись Изяславова племени, по мнению Б. А. Рыбакова, доходила до 1196 - 1197 гг.) предпринимались попытки сводки разных летописных произведений, созданных в окружении Мстиславичей, причем подчеркивать разногласия братьев теперь не имело смысла. Но самый факт такой сводки предполагает довольно развитую сеть летописания потомков Мстислава.

Вывод о светском характере летописания одной ветви Мстиславичей (близкой Изяславу и его сыну Мстиславу) также может служить аргументом в пользу существования целой традиции. Именно наличие весьма мощной общественно- политической струи (боярство и вечевой уклад городской жизни) давало возможность существовать такой традиции. Ее истоки обнаруживаются по крайней мере уже в XI столетии (рассказы о первых князьях выдержаны в такой манере), и она теснейшим образом связывается с песенной исторической традицией. При позднейших переработках эта традиция, несомненно, пострадала, но, к счастью, не была уничтожена полностью, а материал В. Н. Татищева, как показал Б. А. Рыбаков, дает возможность восстановить многие купюры летописей Ипатьевского типа.

Страницы книги Б. А. Рыбакова, посвященные "татищевским известиям", производят особенно сильное впечатление. Критика В. Н. Татищева в последнее время, как известно, приняла острый и разносторонний характер 9 . И хотя в защиту В. Н. Татищева высказывались также весьма многие авторы, их выступления обычно ограничивались локальными сюжетами. Б. А. Рыбаков берет основные аспекты построений скептиков и буквально разрушает их до основания. Автор показывает, как некоторые известия переставали быть "татищевскими" по мере расширения круга сопоставляемых материалов. Введение в научный оборот Московского свода XV в.


8 Н. Серебрянский. Древнерусские княжеские жития. М. 1915, стр. 48.

9 См. С. Л. Пештич. Русская историография XVIII века. Ч. 1. Л. 1961, стр. 237; ч. 2. Л. 1965, стр. 158 - 159; Я. С. Лурье, Е. М. Добрушкин. Историк-писатель или издатель источников? "Русская литература", 1970, N 2, и др.

стр. 127


не просто подтвердило достоверность ряда "татищевских" дополнений, но дало новое направление поискам. Чрезвычайно интересен круг сопоставлений: летопись, миниатюры, разные тексты и редакции самой "Истории Российской". Постоянно апеллируя к абсолютному внешнему показателю-действительному ходу событий, автор стремится наметить четкие опорные пункты в изучаемом тексте. Выше говорилось о блестящей реабилитации важного татищевского текста с помощью данных антропологии. Несколько иным путем устанавливается достоверность татищевской версии похода Игоря 1185 года. Отправляясь от неверных данных (13 апреля вместо 23-го), В. Н. Татищев затем дает правильные хронологические указания, совпадающие с результатами позднейших исчислений специалистов (в известных ныне летописях эти данные не зафиксированы). Очевидно, в его распоряжении был текст, содержавший конкретные даты (стр. 261).

Основной фонд татищевских дополнений в хронологических пределах Повести временных лет был выделен еще К. Н. Бестужевым-Рюминым. В отношении материалов XII в. это сделано Б. А. Рыбаковым впервые. Между тем именно XII в. в оценке "татищевских известий" должен быть признан узловым, поскольку две имевшиеся у В. Н. Татищева рукописи не выходили за пределы XII в., а сводка разных источников у него и вообще ограничивается домонгольским временем. Сопоставление с "каноническими" текстами Ипатьевской и отчасти более поздних летописей привело Б. А. Рыбакова к замечательным результатам: абсолютное большинство "татищевских известий" продолжают тенденции летописания Мстиславова племени, восполняя утраченные листы и искаженные позднейшими редакторами сюжеты. Автор широко аргументирует вывод о принадлежности большей части дополнений Раскольничьей летописи и предшествовании этой летописи своду конца ХП в. (1198 г.) (стр. 189, 225 - 226, 267 - 270 и др.).

У скептиков до сих пор вызывают подозрения татищевские "портреты" князей и "речи" действующих лиц. Сам В. Н. .Татищев прямо говорит, что эти элементы характеризовали Раскольничью летопись. Б. А. Рыбаков, рассмотрев все без исключения "портреты" за XII в., устанавливает, что тенденция их та же, что и основного текста летописания Мстиславичей: положительные характеристики даются представителям Мстиславова племени, отрицательные - их врагам. Автор неоднократно обращает внимание на случаи расхождения В. Н. Татищева с летописцем XII в. в оценке тех или иных событий. Но своим несогласиям историк XVIII в. отводил скромное место в примечаниях.

Сам В. Н. Татищев склонен был считать, что "портреты" давал летописец середины XII в.: "Он же видимо, что искусен был в живописи, что едва не всех в его время бывших князей лица и возраст описал, что во многих списках пропускано и сокращено" 10 . Б. А. Рыбаков подчеркивает, что речь должна идти не о творчестве одного только лица, а об определенной традиции (стр. 360 - 362). Здесь, пожалуй, стоит обратить внимание на то, что само зарождение жанра летописного "портрета", так же как и светской летописной традиции, уходит еще в XI век. Уже в Повести временных лет имеются четыре "портрета": Мстислава Владимировича (ум. 1036 г.), Ростислава Владимировича (ум. 1066 г.), Изяслава Ярославича (ум. 1078 г.), Ярополка Изяславича (ум. 1086 г.). Примечательно, что портретная галерея здесь, как справедливо заметил Б. А. Рыбаков, возражая С. Л. Пештичу (стр. 359), не затрагивает главную линию великих киевских князей. Не была связана эта традиция и с Печерским монастырем (как и позднее, в XII в.), и проявлялась она не только в летописании, но и в искусстве 11 .

Крайне любопытно, что именно с этой традицией оказывается связанной и Раскольничья летопись. В ней, в частности, имеется ряд дополнительных сведений о Ростиславе Владимировиче (в том числе дата его рождения), а также о его потомстве, правившем в конце XI-начале XII в. в Галицко- Волынской земле. Можно наметить и определенный рубеж в этих сведениях: 1126 год. Рубеж этот есть в текстах и


10 В. Н. Татищев. История Российская. Т. I. М. -Л. 1962, стр. 122.

11 Ср. А. Г. Кузьмин. Древнерусские исторические традиции и идейные течения XI века. "Вопросы истории", 1971, N 10; Г. К. Вагнер. Формирование исторического жанра в древнерусском искусстве. "Вопросы истории", 1972, N 10.

стр. 128


Лаврентьевской и Ипатьевской летописей, но в них даются лишь краткие сведения. У Длугоша тот же рубеж Е. Ю. Перфецкий обозначил 1128 годом 12 . К сожалению, Е. Ю. Перфецкий не привлек "Историю" В. Н. Татищева, а потому допустил неточность в переводе дат да и вообще в определении "свода Ростиславичей". Рубеж под 1126 г., между прочим, может связываться с бурными событиями 1127 г. (в частности, с большим походом на полоцких князей и их союзников), а летописание Юго-Западной Руси могло быть привлечено летописцем Изяслава Мстиславича, поскольку последний занимал до 1135 г. владимирский стол. Это обстоятельство помогает понять появление отдельных галицко-волынских сюжетов и в более позднем летописании Изяслава. Так или иначе летописание галицких Ростиславичей, продолжавшее особую киевскую летописную традицию, затем относительно полно было передано в летописании Мстиславова племени, у польских хронистов (возможно, через посредство летописания Мстиславова племени) и почти исчезло со страниц сохранившихся до наших дней летописных сводов.

Говоря о "подозрениях" по поводу содержащихся у В. Н. Татищева "речей", Б. А. Рыбаков находит должным "обратить внимание скептиков на то, что "речи мудрых бояр" как жанр известны не только по татищевским записям, но и по дошедшим до нас летописям" (стр. 345). И в этой связи мы снова имеем возможность опуститься в XI век. В Повести временных лет, во всяком случае, в статье 1078 г. рядом с "портретом" (факт сам по себе тоже существенный!) присутствуют и "речи". Иными словами, и эта манера имеет сравнительно длительную традицию. Мы встречаемся с весьма любопытным явлением длительного сосуществования резко различающихся между собой литературных традиций. Можно, видимо, говорить об определенных школах, причем "школа" распространяется на те или иные центры. В данном случае это влиятельные круги киевской аристократии, а также города Волыни (может быть, Владимир Волынский). Можно напомнить, что и имя летописца Нестора стояло в заголовке Раскольничьей и Голицинской летописей, использованных В. Н. Татищевым, и это необходимо учитывать при решении вопроса об объеме литературной деятельности данного летописца.

На северо-восточных источниках В. Н. Татищева Б. А. Рыбаков останавливается сравнительно мало. Здесь, видимо, наибольшее значение имеют Симонова и Ростовская летописи. Весьма вероятно, что именно с ними связаны отдельные известия, для которых Б. А. Рыбаков не предлагает однозначного решения (стр. 233, 252, 259, 262, 274 и др.). Судя по примечаниям, и при описании событий в Северо- Восточной Руси В. Н. Татищев пользовался "неканоническими" материалами. В большинстве летописей Лаврентьевского типа и в позднейших московских сводах мы имеем дело с концепцией владимирского летописания, в то время как у В. Н. Татищева явно преобладает ростовская струя. В условиях противостояния Владимира и Ростова, а также Владимира и Киева между Ростовом и Киевом должны были налаживаться и прямые контакты. Выше упоминалось о ростовских известиях в киевских сводах. Сходные известия фрагментарно встречаются в проростовских сводах XV-XVI вв. примерно в тех же хронологических пределах. Видимо, несколько иной характер носила Ростовская летопись, которая занимает важное место во второй редакции "Истории" В. Н. Татищева, причем в особенности при описании событий конца XII - начала XIII века.

Исследование Б. А. Рыбакова приобретает особую убедительность и изящество в тех случаях, когда он ведет прямую полемику со своими оппонентами и предшественниками. Это, в частности, проявилось в разборе аргументации скептиков в отношении "татищевских известий", в анализе чрезвычайно сложного вопроса о соотношении текстов Ипатьевской и Лаврентьевской летописей и ряде других. Работа, несомненно, выиграла бы, если бы автор шире представил свои возражения (хотя объем книги, очевидно, пришлось бы увеличивать в два-три раза без постановки новых вопросов). Но иногда стоило бы оговорить, на каком "этаже" выявляются расхождения. Так, в частности, хотелось бы видеть более развернутую оценку факта


12 E. Perfeckij. Historia Polonica Jana. Diugosze a ruske letopisectvi. V praze. 1932, s. 26 - 27, 34 - 37, 83 - 91.

стр. 129


"поразительного совпадения" летописного описания "с реконструкцией Боголюбовского замка, предложенной Н. Н. Ворониным на основании своих раскопок" (стр. 96). Блестящее подтверждение правильности реконструкции в целом независимым материалом (в данном случае сведениями летописи) не может не вызвать чувства гордости за возможности исторической науки в плане максимального приближения к живой действительности. Очевидно и то, что общий подход обоих авторов к материалу практически идентичен, расхождения же начинаются на таком уровне, который не сказывается на "фундаменте".

Б. А. Рыбаков заметил однажды (в докладе о маршруте похода Игоря), что при изучении "Слова" невозможно сказать что-то абсолютно новое: любое положение так или иначе уже фигурировало в литературе. Зато большой дополнительный объем информации может быть получен за счет превращения догадок в факты и установления новых связей, которые также приобретают значение фактов. Автор весьма щедр на новые прочтения и интерпретации строф поэмы, дающие выходы из многих "темных мест" памятника. Достаточно упомянуть о расшифровке сложного ряда образов и параллелей "Слова": пленение Буса (очевидно, Боза, упоминаемого Иорданом) готами в IV в., Шарукана (половецкого хана) в 1068 г., Игоря в 1185 г. (готские девы на крымском берегу "поют время Бусово, лелеют месть Шаруканю"); об интерпретации образа "старого" Владимира и многих других. Специалистам, имеющим собственные представления о разных аспектах проблематики и зафиксировавших их в печати (к ним относит себя и автор этих строк), предстоит многое заново передумать, не исключая весьма существенных перестроек концепций в целом. В первую очередь это, возможно, относится к личности автора "Слова". Принадлежность его к плеяде авторитетных киевских деятелей обосновывается широко и разносторонне, и от сторонников черниговской и галицкой версий потребуется коренной пересмотр всего набора аргументов. С очевидностью выявлен широкий горизонт и независимость политических идеалов поэта, а также его прекрасная осведомленность в военных и политических делах. Петр Бориславич, несомненно, обладает всеми этими качествами, поэтому он вполне может быть признан также и автором "Слова". Но для окончательного решения вопроса, видимо, необходим более обстоятельный анализ поэтической традиции, творчества неизвестных нам витий, чьи произведения в массе вообще не записывались, а жили в устной традиции, и чьи имена не смогли пробиться сквозь фильтр церковной цензуры.

В этом плане может быть интересно сопоставить упомянутую выше запись о "Бояне земле" с другим свидетельством (правда, более раннего времени) о высоком положении певцов: три славянских гусляра (в VII в.) выполняли функции послов к аварскому кагану и затем были с почетом приняты византийским императором 13 . Иными словами, песнотворец имел условия для сохранения независимых позиций.

Нуждается в уточнении положение о том, что автор "Слова" был знаком с определенным кругом летописей. Разумеется, для него не составляло труда с ними познакомиться, и вполне вероятно, что он их отлично знал. Но едва ли у него была потребность обращаться к летописям для воссоздания исторической перспективы. Песенная традиция могла дать поэту в этом смысле значительно больше. Только из песенной традиции он мог почерпнуть сведения о славяно-готских отношениях IV в., об эпохе Трояна, а также о Бояне. Что касается событий второй половины XII в., то они были той реальностью, в которой поэт непосредственно вращался.

Интересна дополнительная аргументация Б. А. Рыбакова при расшифровке загадочного образа Трояна. Автор приводит новые убедительные доводы против признания его божеством, ставя под сомнение единственный твердый отправной момент этой версии: известный список "Хождения Богородицы по мукам" (где Троян упомянут в числе славянских божеств) следует датировать временем уже после появления "Слова" (стр. 427 - 428). Однако и "римская" версия, разделяемая Б. А. Рыбаковым, не представляется бесспорной. Не убеждает, в частности, интерпретация "веков Трояних" и "седьмого века" Трояна. Сам Б. А. Рыбаков отмечает, что употребления слова "век" в значении "столетие" источники раннего средневековья не


13 Ср. Феофилакт Симокатта. История. М. 1957, стр. 139 - 140.

стр. 130


знают. Думается, что в фразе "рища в тропу Трояню, петь было песнь Игореви, того внуку" сопоставляются Троян и Игорь как представители одной династии: родоначальник, воспетый Бояном, и его отдаленный потомок, "внук", которого Боян также обязательно прославил бы, если бы был жив 14 (автор "Слова" приводит два возможных запева, которыми Боян мог начать свою славу Игорю). В плане приближения к истине, может быть, нелишним будет напомнить, что имя "Троян" было широко распространено у западных славян. В Польше это имя носило несколько епископов (что практически исключает происхождение его от названия славянского языческого божества) 15 . Саксон Грамматик упоминает "русского" предводителя Транно в связи с событиями IX века 16 . Летопись называет Труана в числе послов Игоря 17 . В этимологическом плане это имя, возможно, следует сопоставить с многочисленными кельтскими "Трианами", "Трайанами" и т. д., что означает просто "третьего сына" (по-кельтски число "три" идентично славянскому написанию) 18 , то есть то же самое, что и славянский "Третьяк". Не исключено, впрочем, что произошло слияние культа русского "Трояна" и римского "Траяна", определенно распространенного на Балканах.

Очень интересны насыщенные новыми наблюдениями страницы, посвященные обоснованию положения о том, что "старым" Владимиром автор "Слова" называл Владимира Мономаха. Некоторые сомнения вызывает лишь предположение о том, что в "Слове" противопоставлены Мономах 'как положительный герой и Олег Гориславич как герой отрицательный. Думается, что такой антитезы в поэме нет. Мономах в представлении автора "Слова" действительно стоит особняком, как герой безусловно положительный. К Олегу же поэт относится как и ко многим другим князьям: восхищается его храбростью и осуждает за "крамолы". Разъяснение Б. А. Рыбаковым образа "закладать уши" (запирать ворота) - одна из многих находок. Но характера образа это прочтение не меняет. Напротив, оно делает его более содержательным: Олег становится в стремя в Тмутаракани, Владимир слышит звон его стремени в Чернигове и с утра "закладает уши"; в прямом смысле - запирает ворота, в переносном - зажимает собственные уши.

Специфика методологического подхода Б. А. Рыбакова заключается в том, что основная масса наблюдений и фактов существует не сама по себе, а как составные элементы определенной системы. Эта система опирается на современный уровень наших знаний о процессе формирования древнерусской народности и государственности, о характере этнокультурного развития на больших территориях, где славяне входили в контакты с неславянскими народами. Вполне возможно, что относительное значение отдельных наблюдений и фактов может измениться по мере углубления наших знаний об эпохе. Но вряд ли может быть поставлен под сомнение самый метод, поскольку только в системе постоянного диалектического взаимодействия источника и эпохи может быть получен максимально возможный объем информации. Особое значение работы Б. А. Рыбакова в том и заключается, что она не только ставит огромное количество проблем, но и намечает пути их решения.


14 Ср. А. Г. Кузьмин. Слово о полку Игореве о начале Русской земли. "Вопросы истории", 1969, N 5.

15 "Monuments Poloniae Historica". T. II, pp. 799 (1180 г.), 812 (1269 г.), 814 (1271 г.), 665 - 666 (1374 г.), 730 (1383 г.); ср. также А. Л. Погодин. Из истории славянских передвижений. СПБ. 1901, стр. 55 (у чехов под 1183, 1184, 1211, у поляков под 1065 и 1306 гг., а также "Троян Троянович" у поморян).

16 "Saxo Grammaticus. Danische Geschichte". В. 1900, S. 61.

17 "Летопись по Лаврентьевскому списку". СПБ. 1897, стр. 32.

18 Ср. Г. Льюис, Х. Педерсен. Краткая сравнительная грамматика кельтских языков. М. 1954, стр. 40. Суффикс "ан" широко распространен как в древних итало-кельтских языках, так и в именах современных кельтских народов.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/Обзоры-ВАЖНЫЙ-ВКЛАД-В-ИЗУЧЕНИЕ-ДРЕВНЕРУССКОЙ-ИСТОРИОГРАФИИ

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Марк ШвеинКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Shvein

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

А. Г. Кузьмин, Обзоры. ВАЖНЫЙ ВКЛАД В ИЗУЧЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 27.04.2017. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/Обзоры-ВАЖНЫЙ-ВКЛАД-В-ИЗУЧЕНИЕ-ДРЕВНЕРУССКОЙ-ИСТОРИОГРАФИИ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - А. Г. Кузьмин:

А. Г. Кузьмин → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Марк Швеин
Кижи, Россия
800 просмотров рейтинг
27.04.2017 (2528 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
20 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
5 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
8 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
9 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
10 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
Обзоры. ВАЖНЫЙ ВКЛАД В ИЗУЧЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android