Сборник "Средние века", уже двадцать шесть лет издаваемый Институтом истории АН СССР, занял прочное место среди других научных органов страны. Он популярен среди советских медиевистов, его знают и за рубежом. "Средние века" в значительной степени отражает развитие и современное состояние всей советской медиевистики.

Анализ XX - XXX выпусков сборника за 1961 - 1967 гг.¹ позволяет сделать вывод, что его содержание становится все более разнообразным, в статьях делаются попытки рассмотреть малоизученные вопросы, расширяется круг авторов. Социально- экономическая тематика, как и раньше, продолжает преобладать, но в то же время все больше публикуется статей, посвященных истории феодального государства, вопросам идеологии и культуры (статьи М. М. Смирина, Е. В. Гутновой, А. Н. Чистозвонова, Эрнста Вернера, Л. С. Чиколини, В. В. Первухина, А. Н. Немилова, Б. Я. Рамма, В. М. Володарского, В. Е. Майера и др.). Следует отметить и работы, посвященные истории классовой борьбы эпохи средневековья (статьи М. М. Смирина, Х. Кедиц, А. Н. Чистозвонова, А. Я. Гуревича, Ю. М. Сапрыкина, Я. С. Зингер, В. Л. Керова, М. Бензинг, А. В. Конокотина, Е. В. Кузнецова), а также истории феодального города, ремесла и торговли (статьи Я. А. Левицкого, А. А. Сванидзе, Н. В. Ревуненковой, Б. Н. Флоря, И. П. Шаскольского, А. Л. Хорошкевич и др.). Большое внимание уделяется в сборнике вопросам историографии и критики. В этом разделе опубликованы содержательные статьи, авторы которых подвергли аргументированной критике антинаучные концепции современных буржуазных историков в освещении ряда вопросов средневековой истории (статьи Б. И. Рыськина, И. Н. Осиновского, Л. М. Брагиной, Ю. Л. Бессмертного, С. М. Раскиной, С. М. Стама, В. Е. Майера, Б. Я. Рамма, Г. В. Фризмана и др.). Высокой оценки заслуживают работы, посвященные творчеству отечественных дореволюционных и советских историков (работы В. И. Рутенбурга, М. А. Заборова и др.). Положительным следует считать увеличение публикаций по вопросам источниковедения и палеографии (особенно статьи А. И. Неусыхина, Л. В. Черепнина, Э. Доннерта, М. А. Заборова). Следует приветствовать и выступления на страницах сборника зарубежных авторов. Полезную инициативу проявила редколлегия, открывшая с XXVI выпуска новый раздел - "Медиевистика в высшей школе".

В одном обзоре невозможно охарактеризовать всю тематику сборников. Мы ограничимся поэтому проблемами истории аграрных отношений и генезиса капитализма. Первая проблема является традиционной в советской медиевистике, а вторая мало изучена в марксистско-ленинской историографии. Некоторые статьи, представляющие особый интерес, мы рассмотрим отдельно.

¹ Обзоры предыдущих выпусков см. в статьях В. В. Стоклицкой-Терешкович ("Вопросы истории", 1954, N 3, стр. 165 - 169), А. Я. Гуревича (там же, 1956, N 1, стр. 170 - 178), А. С. Самойло, Л. М. Брагиной, М. А. Заборова, М. Н. Соколовой, А. Д. Эпштейна (там же. 1962, N 7, стр. 142 - 149).

Большое внимание уделяется аграрной истории не только собственно западноевропейских стран (Англии, Франции, Испании, Италии, Германии), рамками которых прежде, как правило, ограничивались интересы советских медиевистов, но и областей Северной, Восточной и Юго-Восточной Европы (Скандинавия, Прибалтика, Польша, Балканы). В работах М. Н. Соколовой, Ю. Р. Ульянова и Ю. М. Сапрыкина освещаются различные стороны аграрного развития и генезиса феодализма в Англии. М. Н. Соколова рассматривает малоисследованный вопрос о полусвободном населении англосаксонской Англии и его роли в формировании английского феодализма (XXVI, 1964). Вопреки существующим в литературе взглядам она пришла к выводу, что далеко не все кельтское население, оставшееся на родине, было превращено англосаксами в рабов или полусвободных, что в действительности процесс классообразования захватил как завоевателей, так и аборигенов острова. Из среды самих бриттов выделилась привилегированная верхушка, находившаяся на службе у англосаксонских королей. Таким образом, между кельтами и германцами происходило не только этническое слияние, но и взаимное воздействие кельтского родового строя и феодальных отношений, формировавшихся у германских племен (стр. 96). А. Я. Гуревич, исследуя англосаксонский фолькленд, показывает, что он был, подобно древне-норвежскому одалю и французскому аллоду, переходной формой земельной собственности, возникшей в обществе, которое переживало разложение общинного строя и зарождение феодализма (XXX, 1967, и др.). Но еще более ценно то, что автор вскрыл особенности фолькленда и процесса его эволюции. Хотя проблемы, поднятые Соколовой и Гуревичем, требуют дополнительных исследований, сама постановка вопроса углубляет наши представления о генезисе английского феодализма. Ю. Р. Ульянов исследует историю двух английских вотчин - крупной и мелкой (XXIX, 1966; XXX, 1967). Прослеживая изменения в структуре и хозяйственной организации манора Уотлингтон в конце XI - XIII вв., он подчеркивает, что расширение пахотных земель и интенсификация земледелия сопровождаются в маноре ростом свободных держаний, образование которых автор связывает отчасти с превращением вилланских держаний в фригольд, но главным образом - с пожалованиями и субинфеодацией лордом держаний, ранее являвшихся вилланскими. Полная же коммутация барщинных повинностей во второй половине XIII в. не приводит к ликвидации домена. Барское хозяйство, используя наемный сезонный и сдельный труд мелких держателей манора, приобретает товарный характер (стр. 67, 68). Во второй статье Ю. Р. Ульянов на примере одной семьи показывает генезис новой мелкой вотчины, ее структурные особенности, роль в ликвидации барщинной системы, разрушении иерархической структуры феодальных держаний (XXX, 1967, стр. 181, 208 - 209). Подобные локальные работы имеют несомненное значение для понимания многообразия процесса аграрного развития средневековой Англии. Ю. М. Сапрыкин исследует аграрный строй английской колонии в Ирландии XIII в. (XXV, 1964). Автор вскрывает особенности структуры английского манора в Ирландии, обусловленные самой природой феодальной колонии (непрочность и узость крестьянско-держательской основы, многочисленность господской верхушки при небольших поместных доходах). Домениальное хозяйство занимало незначительное место в обеспечении нужд сеньора, главные его доходы поступали от держаний и других форм материализации его сеньориальных прав. В условиях враждебного окружения, при полном бессилии Плантагенетов создать из Ирландии покорную английскую колонию, происходит быстрый процесс ассимиляции и формирования англо-ирландской знати. Думается, что выводы автора в какой-то степени могут стать отправными при исследовании малоизученного в советской историографии вопроса феодальной колонизации.

Аграрные отношения Испании исследуются в ряде работ. А. Р. Корсунский рассматривает условия поселения вестготов в Южной Галлии и Испании и обнаруживает отличия в поселениях вестготов на Пиренеях во второй половине V в. от поселений других варварских племен (XXV, 1964). Причину этого отличия он усматривает в более интенсивном разложении родового строя у вестготов. Автор считает, что к тому времени у готов сложилась уже ранняя форма аллода, происходил переход от большой семьи к семье индивидуальной (стр. 31). Л. Т. Мильская исследует аграрные отношения в IX - XII вв. в Астурии, то есть в той "части Испании, которая не подвергалась реконкисте; поэтому эти отношения развивались там в "чистом виде", то есть

вне арабского влияния (XXX, 1967). Наблюдения автора позволяют более четко определить ту роль, которую сыграли арабы в судьбах пиренейских народов. Ряд статей посвящен история испанского крестьянства. Среди них особого внимания заслуживает статья М. Б. Карасс о реконкисте и колонизации в истории кастильского крестьянства (XXII, 1962). Опираясь на многочисленные источники (королевские и частные поселенные хартии, королевские дарственные и жалованные грамоты, частноправовые акты), автор приходит к выводу, что история кастильских крестьян тесно связана с реконкистой и ее последствиями. Поскольку крестьяне были основной силой реконкисты, при наличии свободных земель, требующих освоения и постоянной защиты, создавались условия для возникновения крестьянского землевладения, широкого распространения льготного свободнонаследственного держания на феодальных колонизованных землях, длительного сохранения личной свободы крестьян. Реконкиста, по мнению автора, усилила и роль общины как средства борьбы с мусульманами и феодалами (стр. 156). С окончанием реконкисты положение крестьян постепенно ухудшается, усиливается феодальный гнет. Автор, таким образом, создал стройную и логичную концепцию. Особенно убедителен тезис о решающей роли крестьян в реконкисте. Но свои выводы, основанные на локальных источниках, М. Б. Карасс распространяет на всю Кастилию. Исключительное разнообразие исторических и естественногеографических условий страны, на наш взгляд, не дает оснований для такого обобщения. Думается, что и роль реконкисты преувеличена. Нельзя, по-видимому, не учитывать точку зрения И. С. Пичугиной, исследовавшей положение крестьянства Леона и Кастилии в XII - XIII вв. и пришедшей к выводу, что установлению особого положения кастильских крестьян способствовала не только реконкиста, но и стойкость пережитков древней общины-марки в этих областях Испании (XXI, 1962, стр. 59 - 60). С. В. Фрязинов показал живучесть родовых отношений в отдельных районах Кастилии вплоть до конца XIV в. (XXII, 1962, стр. 160 - 163). Глубокие общинные традиции на Пиренеях, вскрытые в свое время еще И. В. Лучицким, сыграли, по-видимому, не последнюю роль в формировании здесь особенностей аграрных отношений.

Аграрной истории Италии посвящены статьи Л. А. Котельниковой, М. Л. Абрамсон, В. В. Самаркина и Г. Нейберта. Исследуя земельную ренту на материалах Луккской и Флорентийской округ, Котельникова обнаруживает в Тоскане XI - XIII вв. необычный путь ее эволюции - не от продуктовой ренты и барщины к денежной, а, наоборот, переход от последней к ренте продуктами. К тому же в области Флоренции в этот период рост удельного веса продуктовой ренты выразился в широком распространении испольщины. Причину всего этого автор усматривает во все возрастающей потребности города в продовольствии и сырье и в своеобразном положении тосканских феодалов, которые переселились в город и поэтому были заинтересованы в продуктовом оброке для своих нужд, а также для продажи на рынке (XXIV, 1963, стр. 80; XXV, 1964, стр. 62 - 63, 71 - 72). Сам же крестьянин привозил продукты не только для вотчинника, но и для продажи в городе. Таким образом, преобладание натуральной ренты не всегда является показателем недостаточного втягивания крестьян в товарно-денежные отношения. В других статьях Л. А. Котельникова, освещая вопрос освобождения колонов и сервов, показала, что процесс раскрепощения в XIII - XIV вв. не был массовым, а роль в нем итальянских городов в литературе преувеличена (XXVIII, 1965). Привлекает внимание и исследование М. Л. Абрамсон, в котором автор показал своеобразие развития производительных сил в сельском хозяйстве Южной Италии X - XIII вв., вызванное влиянием римских традиций и климатическими условиями этого района (XXVIII, 1965). В. В. Самаркин пришел к убедительному выводу, что ростовщическому капиталу принадлежала немалая роль в установлении особенностей аграрного развития Северо-Восточной Италии XIII - XIV вв., прежде всего в консервации существовавшей здесь системы землевладения и землепользования (XXX, 1967). Г. Нейберт обратился к малоизученному вопросу о неитальянском составе земледельческого населения раннесредневековой Италии (XXX, 1967). Работа имеет большое значение для понимания социально-политических судеб страны.

Большое место в сборнике отведено аграрной истории Франции, Германии и стран Скандинавии. А. Я. Шевеленко рассматривает малоизученный в советской медиевистике вопрос о бриттской колонизации галльской Арморики в IV - VII вв. и об-

наруживает ряд особенностей в ее ходе (XXII, 1962). Прежде всего автор отмечает постепенность этого процесса и специфический характер освоения поселенцами колонизованной области. В отличие от раздела галльских земель другими варварскими племенами бритты затронули не частновладельческие права, а преимущественно племенную собственность (стр. 7), причем в ходе расселения и освоения новых земель пришельцы создавали деревни главным образом хуторского или даже дворового типа (стр. 23). Эти наблюдения вносят коррективы в наши представления о характере древних поселений, создаваемых родоплеменными коллективами при переходе их к оседлой жизни. Большое значение для понимания структуры феодальной собственности в конкретный исторический период имеет статья Я. Д. Серовайского, посвященная вопросу о распределении прав собственности среди бургундских феодалов в X - XII вв. (XXVIII, 1965; XXIX, 1966). По наблюдениям Я. Д. Серовайского, в Бургундии в тот период произошли в этом отношении значительные изменения. Право феодальной собственности, включавшее ранее неразрывно связанные между собой собственность на землю и частично на личность крестьянина, расчленяется, сохранив при этом феодальную природу производственных отношений (XXIX, стр. 26 - 27). Это привело к сложному переплетению сфер феодальной эксплуатации, когда присвоение ренты осуществлялось путем распределения среди сеньоров прав на повинности с одних и. тех же крестьян. К данному сюжету близки также исследования Ю. Л. Бессмертного, в которых рассматривается эволюция межсеньориальных отношений в отдельных районах Франции и Германии в XII - XIV вв. (XXVIII, 1965; XXX, 1967).

Ю. Л. Бессмертный обратился и к вопросу о торговле массовыми продуктами земледелия и местных промыслов, анализируя лишь один его аспект - извозные повинности (на материалах Трирской области XII - XIII вв.) (XXVI, 1964). Автор применяет специальный метод исследования, дающий возможность извлечь из скудного материала необходимые свидетельства. Нам представляется, что применение этого метода при изучении идентичного вопроса на материалах других стран и областей может дать плодотворные результаты. В другой статье Ю. Л. Бессмертный изучает социальную природу новых форм земельных держаний в рейнской деревне XII - XIII вв. и приходит к заключению, что под юридически сходной формой "нового" или "свободного" держания могут скрываться одновременно поземельные отношения внутри господствующего класса и между представителями разных классов (XXIV, 1963, стр. 113). Таким образом, выводы автора очень близки к известным выводам М. А. Барга о фригольдерах в Англии. Изучение проблемы на материалах других стран может привести к важным общеисторическим обобщениям в вопросе об аграрных отношениях периода развитого феодализма. Неомальтузианские взгляды на аграрные отношения XIV - XVI вв. опровергает В. Е. Майер в статье об имущественном положении крестьянства в Юго-Западной Германии (XXVIII, 1965). На локальных фактах он показывает, что все особенности аграрных порядков этого времени вызваны были не демографическими обстоятельствами, а глубокими изменениями социально-экономической жизни тогдашней деревни, выразившимися в социальной дифференциации крестьян и в уходе беднейшей их части в города (стр. 117). А. Я. Гуревич, вскрывая особенности положения норвежского крестьянства в X - XIII вв., показывает, что хотя оно и не знало барщинной формы эксплуатации и крепостной зависимости от землевладельцев, но было обременено тяжелыми и разорительными обязанностями по отношению к государству (XX, 1961; XXIV, 1963; XXVI, 1964). В этом усматривается причина экономической отсталости Норвегии (XX, стр. 29 - 30). Исследуя социальную природу бондов, составлявших основу норвежского общества XI - XIII вв., автор приходит к следующим выводам: бонды - это свободное население Норвегии XI - XIII вв., но глубоко неоднородное в имущественном и в социально-правовом отношении; процесс социальной дифференциации протекал исключительно внутренним путем, без внешнего влияния, что тормозило перерастание этого процесса в классовое расслоение; изменение имущественного положения бондов и разложение архаических форм землевладения сопровождались социальным упадком основной массы бондов (XXIV, стр. 51 - 52). А. А. Сванидзе воссоздает несколько иную картину истории шведских бондов в XIV - XV вв. (XXVII, 1965). Она показывает, как в благоприятных условиях для развития домашнего ремесла и промыслов в шведской деревне все более расширяется многоотраслевое хозяйство бондов, втянутое в активные товарно-денеж-

ные отношения. Все это, по мнению автора, впоследствии сказывается положительно на экономическом развитии и политических судьбах Швеции. Думаем, что затронутые сюжеты требуют дополнительных исследований.

Весьма содержательны работы, посвященные некоторым странам Восточной Европы. В отличие от буржуазных историков, изучавших главным образом юридические институты феодальной Прибалтики, В. В. Дорошенко на основе обширных источников (поместные грамоты, инвентари, списки крестьянских держаний и повинностей) устанавливает время возникновения и наиболее существенные экономические черты и характер барщинно- мызной системы на территории Южной Лифляндии (XXI, 1962; XXII, 1962). Основные выводы сводятся к следующему: Лифляндия не знает латифундий (как это было на Руси, в Литве, Восточной Польше) и чересполосицы; мызное хозяйство устанавливается в XVI в. и носит преимущественно экстенсивный характер; хотя оно рассчитано на производство товарного хлеба, это не меняет его феодальной природы; здесь, как и в других странах к востоку от Эльбы, возникновение этого хозяйства связано не с переходом от феодального производства к капиталистическому, но, наоборот, с консервацией и углублением феодально-крепостнических отношений в их самых суровых и реакционных формах (XXII, стр. 112); факты захвата запустевших земель и наличия безземельных крестьян не имеют ничего общего с процессом первоначального накопления капитала. Трактовка автором вопроса представляет большой интерес, хотя некоторые положения нуждаются в более убедительных аргументах. Думается, что в статье делается поспешный вывод о феодальном характере мызного хозяйства, тем более что природа применявшегося в нем наемного труда не выяснена. Збигнев Вельгош прослеживает историю землевладения Цистерцианского ордена в Польше и еще раз подтверждает необоснованность попыток немецких буржуазных историков конца XIX - начала XX в. представить этот орден в роли цивилизатора (XXIV, 1963). Автор убедительно показал, что орден возник и обогатился, благодаря содействию княжеской власти, а также светских и духовных феодалов, но затем распался под натиском бранденбургского дворянства. К данному сюжету близка работа Е. П. Наумова, в которой освещается борьба светской знати и королевской власти за церковные земли на Балканах во второй половине XIV в. (XXIII, 1963).

Рассмотренные выше исследования не только углубляют наши познания в области аграрной истории средневековой Европы, но подчас вносят серьезные коррективы в существующие представления.

Проблемы генезиса капиталистических отношений освещаются в немногочисленных, но содержательных статьях. Особенно интересны те работы, авторы которых рассматривают вопрос в общеметодологическом плане. А. Д. Люблинская обратилась к очень важной историко-теоретической проблеме (XXVII, 1965) - об особенностях мануфактурного этапа развития капитализма. В зарубежной литературе этот вопрос принял остро дискуссионный характер (в связи с бытующей сейчас на Западе теорией "кризиса капитализма XVII века"). Основной вывод автора сводится к тому, что замедленное развитие капитализма XVI - XVII вв. было обусловлено прежде всего самой природой мануфактуры и теми историческими условиями, в которых она оказалась. Именно: сохранение в течение всего мануфактурного периода прежнего технического базиса - ручного производства; ручной труд превращал рабочих в основную ценность для предпринимателя, что ставило его в зависимость от искусных и малочисленных работников, мешало ему извлекать значительные прибыли и развивать свое предприятие; ожесточенная борьба цехов против мануфактуры, поддержанная часто королевской властью; соперничество европейских стран за овладение внешними рынками; многообразное сочетание централизованной и рассеянной мануфактур при сохранении цехов; немногочисленность крупных капиталов и крупной буржуазии, вынужденной прибегать к государственным субсидиям (стр. 4 - 8). Сформулированные положения представляют большой интерес. Частично автор их подтверждает на примере Франции начала XVII в. (на основании экономического трактата Монкретьена). Правда, некоторые тезисы не вполне убедительны (например, соперничество за внешние рынки как фактор, тормозящий капиталистическое развитие). Однако при всех условиях рассмотренная статья могла бы стать предметом большой и плодотворной дискуссии.

Работа Б. И. Коваля является единственной в марксистской литературе, посвященной вопросу о роли плантационного рабства в колониях в процессе первоначального накопления капитала в странах Западной Европы (XXIII, 1963). Основные положения автора сводятся к следующему: экономическое отличие плантационной формы рабства в Бразилии от рабовладельческого производства времен античности состояло в том, что оно возникло как результат новой исторической эпохи, в частности под непосредственным влиянием процесса первоначального накопления капитала в Западной Европе; плантационное рабство было поставлено на службу молодому западноевропейскому капитализму, так как оно способствовало осуществлению процесса первоначального накопления капитала; труд раба служил здесь целям производства прибавочной стоимости, но раб, несмотря на это, не превращался в наемного рабочего, а плантационное хозяйство не потеряло своего специфического характера. Каждое из отмеченных здесь положений очень емкое и требует серьезного исследования, хотя отдельные из них звучат необычно.

В других работах сборника рассматриваются вопросы генезиса капиталистических отношений в отдельных отраслях хозяйства в ряде стран Европы. М. М. Смирин исследует процесс формирования капиталистического производства в горной промышленности Саксонии второй половины XV - начала XVI в. (XX, 1961; XXIV, 1963; XXV, 1964). Выступая одновременно и против модернизаторов и против упрощенцев, он показывает, что одинаково ошибочно как представлять тогдашних саксонских горнорабочих современным пролетариатом, так и недооценивать глубину классовой дифференциации, отрицать классовые противоречия между рабочими и предпринимателями. Известное совпадение требований одних и других объясняется не сходством их положения, а некоторой общностью их ближайших целей борьбы (XXIV, стр. 149). Выводы автора очень важны для понимания расстановки классовых сил во время Великой крестьянской войны в Германии. А. Л. Ястребицкая обнаруживает в Германии этого же периода элементы раннекапиталистического производства в книгопечатании и предполагает, что уровень его в этой отрасли был не ниже, чем в горной и текстильной промышленности (XXIV, 1963). В. Е. Майер впервые обратил внимание на роль виноградарства и виноделия в Германии (на территории Вюртемберга) в проникновении капиталистических отношений в деревню (XXVII, 1965). Таким образом, рассмотренные нами исследования еще раз подтверждают неправомерность взглядов тех историков, которые провозглашали тезис о серьезном экономическом отставании Германии второй половины XV - начала XVI века.

В. Ф. Семенов вскрывает некоторые особенности развития капитализма в деревне Юго- Западной Англии конца XVI - начала XVII в. (XXV, 1964). В отличие от Средней Англии огораживания не имели здесь таких катастрофических результатов, были не сплошными, а частичными и коснулись главным образом пастбищных, частью - луговых земель, а частью - пустошей, неудобных для земледелия. Община хотя и разрушалась, но продолжала сохраняться, приспособляясь к новым условиям. Н. М. Мещерякова исследует малоизученный и очень важный вопрос о формировании наемных рабочих в английской промышленности первой половины XVII в. (XXII, 1962). Она показала, что английских мануфактурных рабочих этого периода характеризуют неоднородность состава, разобщенность, разнообразие форм и условий их эксплуатации, наличие феодальных пережитков и др., опровергнув тем самым антиисторизм взглядов ряда английских буржуазных историков, считающих, что в Англии мануфактурного периода уже существовал промышленный пролетариат. А. Д. Ролова исследует состояние промышленности позднесредневековой Флоренции (XXIII, 1963). Опираясь на большой фактический материал, она пришла к выводу, что XVI век не стал периодом упадка флорентийской промышленности. Ссылаясь на подобные заключения итальянских историков, исследовавших экономическое развитие других городов Италии, Ролова с полным основанием считает неправильным распространенное в современной литературе мнение, что XVI век был для Италии периодом полного ее экономического и политического упадка. Временем ее заката стало лишь XVII столетие.

Особое место по своему сюжету занимает статья Тибора Виттмана, в которой освещается вопрос о влиянии "революции цен" на аграрное развитие Венгрии XVI в. (XX, 1961). Наблюдения и обобщения автора, выходящие далеко за рамки названия

статьи, знакомят советского читателя с одним из примеров исключительного своеобразия экономического развития стран Восточной Европы в условиях процесса первоначального накопления капитала на Западе. В Венгрии "революция цен" была одним из факторов, обусловивших трудности перехода к денежной ренте и возрождению барщинной системы, складыванию "вечного крепостничества" (разновидности "вторичного закрепощения"). При недостаточном развитии товарного производства дворянское имение не получило стимула для большего использования наемного труда (стр. 184). В этом процессе "натурализации" серьезную роль сыграла опустошительная турецкая война 1593 - 1606 гг., разрушившая крестьянское хозяйство и полностью вытеснившая наемный труд из помещичьего товарного производства. Автор обращает внимание на тот факт, что процесс "вторичного закрепощения" в Венгрии проходил иначе, чем в Пруссии. Здесь внешняя торговля не играла существенной роли в создании зерновой конъюнктуры. Войны, с одной стороны, обеспечивали магнатам возможности военных продовольственных поставок, а с другой стороны, разоряли крестьян и расширяли тем самым внутренний рынок. Разумеется, соображения автора, при всем их значении, не исчерпывают поставленного вопроса. Его всестороннее решение потребует дополнительных усилий ученых.

В заключение следует остановиться на некоторых статьях, которые хотя и выходят за пределы избранной нами тематики, но заслуживают особого внимания. К ним в первую очередь относится статья А. И. Данилова. Руководствуясь марксистско-ленинской теорией отражения, опираясь на большой историографический материал, автор анализирует природу исторического познания и пытается решить другие связанные с ним вопросы методологии истории (XXIV, 1963). Опровергая исторический релятивизм и буржуазный объективизм, А. И. Данилов показывает, что историческое познание адекватно объективной истине. "Моменты абсолютной истины образуют подлинный фундамент исторического познания" (стр. 5). В практике исторического исследования проверяется истинность результатов предшествующего познания. Однако исторические понятия, составляющие элементы нашего познания, не совпадают полностью с исторической действительностью, ибо "в тот день, когда понятие и действительность... абсолютно совпадут, наступит конец развития" (Ф. Энгельс). Автор убедительно раскрывает единство марксистско-ленинской теории отражения и ленинского учения о партийности общественных наук. Вполне естественно, что в статье, посвященной столь сложной и малоизученной проблеме, не все вопросы могут быть разрешены. Но квалифицированная постановка их (об особенностях исторических понятий, сущности исторической гипотезы, о соотношении истории и современности и др.) обращает внимание советских историков и социологов на возможные пути их разрешения. Разработка методологических вопросов составляет одну из важнейших задач, стоящих сейчас перед советской исторической наукой.

Большой интерес представляют полемические статьи Н. Ф. Колесницкого и М. Е. Берковича, в которых исследуется вопрос о возникновении и развитии немецкой народности (XXIII, 1963; XXVII, 1965). Некоторые соображения, высказанные в ходе полемики авторами, имеют общетеоретическое значение. Н. Ф. Колесницкий, анализируя процесс образования и развития немецкой народности, главным образом акцентирует внимание на роли политического фактора, на взаимодействии между этническим и государственным развитием страны. При этом автор различает общность людей и государственную территориальную общность. Первая является следствием стихийного исторического процесса, результатом экономического, культурного, религиозного и политического общения разноплеменного населения данной территории. Роль же государства заключалась здесь в том, что оно удерживало в пределах своей территории (во многих случаях насильственно) это разноплеменное население (XXIII, стр. 186). Причем: насилие безрезультатно, если для ассимиляции нет предпосылок. Н. Ф. Колесницкий, руководствуясь этими исходными положениями применительно к Германии, пришел к следующим выводам: процесс формирования немецкой народности начался еще во франкский период (VIII - IX вв.) и, затянувшись на многие столетия, завершился лишь в XIII - XIV вв.; участвовали в этом процессе немецкие этнические группы, а также другое население, главным образом славяне; в раннее средневековье государственное развитие Германии соответствует в основном ее этническому развитию, но в дальнейшем это соответствие нарушается, что и приводит к незавершенности про-

цесса сплочения (в отличие от других государств, прошедших три этапа сплочения - местный, областной и национальный, Германия остановилась на второй стадии).

М. Е. Беркович дает экономическое обоснование вопроса и приходит к иным выводам, чем Н. Ф. Колесницкий. Немецкая народность сложилась не в XIII - XIV вв., а к концу XI в.; феодальная раздробленность не была преградой для сплочения людей в народность, ибо средневековая народность есть специфическая общность людей, органически сочетающаяся с ее разделением на этнически обособленные локальные группы (XXVII, стр. 192, 194, 195). Доказательства у М. Е. Берковича следующие: экономической основой формирования средневековой народности явился процесс феодализации в Западной Европе VI - XI вв., сопровождавшийся широким распространением пашенного земледелия и обусловленным им расширением территориальных связей; немалая роль принадлежит крупной вотчине, в рамках которой развились ячейки народности; важным фактором формирования народности была внутренняя колонизация, содействовавшая созданию территориальной, развитию элементов языковой и культурной общности; феодальные города Германии X - XI вв. способствовали ликвидации остатков племенной обособленности и созданию культуры народности с ее резко выраженными "областническими" тенденциями; иерархическая организация феодального землевладения VIII - XI вв. обусловливала широкие экономические связи, охватывавшие в некоторой степени всю территорию формирующейся немецкой народности. Таким образом, оба автора, подойдя к вопросу с разных сторон, сделали полезные наблюдения. Правда, не все у них в равной мере убедительно, а некоторые положения даже сомнительны (например, М. Е. Беркович, думается, преувеличивает роль вотчины и идеализирует борьбу между империей и папством, приписывая ей роль фактора, ускорившего формирование самосознания немецкой народности). Но это вполне естественно при изучении столь сложной и почти не исследованной проблемы. Важнее то, что Н. Ф. Колесницкий и М. Е. Беркович высказали квалифицированные соображения, которые могли бы стать предметом плодотворной дискуссии, к сожалению, не состоявшейся на страницах сборника. А ведь речь идет о вопросе, который имеет большое значение и находится в центре внимания советской историографии.

В заключение выразим некоторые пожелания. "Средние века", будучи единственным органом советской медиевистики, призваны удовлетворять запросы различных читателей - ученых, учителей, студентов. Этим должно определяться содержание сборника. Особенно желательны на страницах сборника творческие дискуссии по наиболее сложным и важным вопросам советской медиевистики. Следует увеличить также информационный материал, знакомить читателя с новой литературой, выходящей в СССР и за рубежом. Возможно, что наряду с практикуемой публикацией библиографических списков трудов по медиевистике полезно было бы помещать периодические критико- аналитические обзоры. Прочное место в сборнике должен занять новый раздел - "Медиевистика в высшей школе" (в выпусках XXVIII и XXX он был опущен). Желательно было бы организовать на страницах сборника широкое обсуждение наиболее злободневных вопросов жизни высшей школы (основные требования к вузовской лекции, соотношение лекций и семинаров, учебники и программа, применение технических средств обучения, каким должен быть объем знаний студентов в области медиевистики, организация научной работы студентов и др.). Было бы целесообразным также открыть в сборнике раздел "В помощь учителю истории", где можно было бы помещать научно- популярные статьи о наиболее выдающихся достижениях современной медиевистики. Естественно, сюжет таких статей должен соответствовать потребностям нашей школы. Многотысячная армия советских педагогов, безусловно, с благодарностью восприняла бы подобную инициативу.

Разумеется, наши пожелания смогут дать соответствующий результат лишь тогда, когда сборник будет выходить не от случая к случаю, а регулярно и строго периодически (не менее чем два раза в год). Его тираж необходимо значительно увеличить: это снизит его стоимость и облегчит подписку. "Средние века" и впредь должны быть организующим центром всех творческих сил советских медиевистов.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - П. Ф. ЛАПТИН:

Комментарии: