Методологический анализ*

Марксистский метод ставит историка перед необходимостью различать такие общественно-исторические явления, которые оставляют письменные памятники после себя, и такие, которые их не оставляют. Пробелы в источниках перестают быть случайностью с того момента, когда классовый анализ происхождения источника и его функций вводит его в лабораторию историка как самостоятельную исследовательскую проблему. Прежде всего мы обнаруживаем, что пробелы в источниках детерминированы с определенной закономерностью самим общественным процессом. Особенно ярко эта детерминированность выступает при анализе пробелов в документальных источниках¹ .

Документы создаются классами, группами и, наконец, отдельными людьми в процессе их общественных взаимоотношений и с течением времени становятся историческими источниками. Отложение документальных источников - естественная вторичная функция общественной жизни. Характер документального наследия государств, народов, классов зависит от условий их общественного развития и свидетельствует как о его особенностях, так и об особенностях учреждений, создающих эти документы. С этой точки зрения препятствия, которые испытывали те или иные классы, те или иные общественные группировки в создании документальных источников, свидетельствуют о серьезных помехах в отправлении их общественных функций, о подчинении или подавлении их какими-то социальными факторами (господствующими классами, правительствами завоевателей и т. д.). Пробелы в источниках, таким образом, сигнализируют нам об аномалиях в самом историческом процессе.

Господствующим классам, оставившим после себя значительное количество документов, приходилось вырабатывать навыки их систематизации, находить способы их хранения и создавать для этого соответствующие учреждения. Структура источников, оставшихся после этих учреждений, позволяет судить о степени зрелости и методичности их работы. Например, сохранившиеся поныне материалы Польской королевской канцелярии XIV-XV вв. позволяют говорить об определенном уровне культуры государственного и административного аппарата феодальной монархии; об этом уровне свидетельствуют и канцелярские книги, куда с определенного времени стали заноситься списки исходящих документов - актового материала и корреспонденции. Разросшимся канцеляриям класса феодалов (королевским, епископским, монастырским, магнатским), как правило, противостояли крестьянские

* Статья написана по материалам польской историографии и источниковедения.

¹ Нас, естественно, не интересуют те пробелы в документальных массивах, причиной которых послужила гибель источников в результате случайного уничтожения архивов в более поздние времена.

"архивы" - сундучки с "привилеями" (жалованными грамотами), причем в лучшем случае такие сундучки являлись собственностью не отдельных крестьян, а всего самоуправления королевской деревни; такой сундучок был "канцелярией" и "архивом" громады (сельского общества) и хранился в избе солтыса (старосты).

Вслед за оценкой степени полноты источников марксистское источниковедение анализирует историко-документальную ценность сохранившихся материалов. Понимание функционального значения документа в жизни общества и знание методики его хранения прошлыми поколениями служат основой для такого анализа. Как правило, структура документальных материалов отражает структуру создававших их учреждений: королевской канцелярии, органов служилой бюрократии или, наконец, учреждений парламентарно-сеймового типа. Структура этих материалов свидетельствует о том, какова была ведущая сила в государстве: личная ли власть короля, молодая ли бюрократия или шляхетский парламентаризм. Тот факт, например, что в "Voluminae Legum" и во всей польской документации преобладают постановления и протоколы сеймов, а не материалы исполнительных органов (причем этим последним присуща значительная неполнота), отражает структуру тогдашнего государства и сферу его действия.

Когда мы исследуем бесценные источники по экономической истории польского Просвещения - люстрации королевских и церковных имуществ, переписи дымов, населения, церковных приходов и т. д., - то убеждаемся в том, что дошедшие до нас материалы этого краткого периода реформ между первым и вторым разделами страны (1772 - 1793) раскрывают перед нами в числе других еще один, не всегда понимаемый аспект создания документов той эпохи. Мы имеем в виду, что обильный поток источников, оставленный нам этой эпохой, является свидетельством успехов борьбы за реформы, сам по себе говорит о быстром возрастании функций и деловых качеств государственного аппарата и быстро развивавшихся в рамках шляхетской государственности элементов новых общественных отношений и административных форм. Анализ экономических источников позволяет судить о высоком уровне тогдашней польской хозяйственной статистики, о быстроте составления переписей (например, люстрации 1789 г. или описи имуществ Краковского епископства, проведенные спустя несколько месяцев после решения сейма о передаче их в казну), о поразительных сдвигах в работе государственного аппарата, а также о том, что на местах, в воеводствах, действовали группы шляхты, понимавшей характер и значение реформ и имевшей немалые административные навыки.

В силу некоторых специфических черт польской государственности XVI-XVIII вв. до историков не дошли административные и экономические материалы, которые полностью отражали бы непрерывный ход развития государственных исполнительных органов; период же разделов Польши еще менее способствовал отложению такого рода документации. То же самое можно сказать о XIX в., когда Польша перестала существовать как самостоятельное государство и, следовательно, государственной документации не имела. В свое распоряжение историк в этих случаях может получить лишь отрывочные косвенные данные, исходящие преимущественно из учреждений Пруссии, Австрии или царской России. Это же явление в еще большей степени прослеживается в документальных комплексах периода второй мировой войны. Такие пробелы в источниковедческой базе уже сами по себе служат ценной информацией, которую нужно уметь использовать так, как использует археолог отпечаток несохранившегося сосуда или как воспринимается негатив фотографии.

Если, однако, перерывы в отложении источников государственными учреждениями всегда были для ученых очевидным свидетельством по-

трясений (подобных утрате нацией государственной независимости), то различия в количестве и качестве источников, оставленных разными классами и социальными группами общества, не настораживали раньше историков. Наоборот, историки считали это естественным, адекватным отражением роли различных классов в общественной жизни. Так, например, огромное преобладание источников дворянского происхождения над источниками, созданными другими общественными группами, воспринималось как неоспоримое доказательство определяющей роли шляхты в национальной истории. Крестьянство, как правило, непричастное в ту пору к образованию документальных источников, давало о себе знать главным образом через шляхетские документы. Почти полное отсутствие непосредственных свидетельств о нем (то есть свидетельств, исходящих от самих крестьян) должно было, с точки зрения буржуазной историографии, с одной стороны, подтверждать, что крестьяне были в истории лишь объектом деятельности "образованных классов"; с другой - служить подкреплением концепций о более примитивной психической структуре народа. Подобным образом некогда распространенное мнение о культурной пассивности трудящихся классов основывалось на том факте, что они оставляли после себя незначительные следы в сфере письменности. Все богатство народного творчества (поэтическое, сказочное, музыкальное) существовало главным образом в устной традиции; эстетические же нормы и вкусы трудящихся классов далекого прошлого можно было изучать только с помощью уцелевших изделий народного ремесла и вообще народных памятников материальной культуры.

Однако если пойти дальше по пути сравнения того, как отлагаются источники различными общественными группами, то нетрудно заметить, что внутри классов непосредственных производителей, в целом неравноправных в создании источников, разные группы отличались также и тем, что оставляли после себя разное по объему документальное наследие. Установлено, например, что жалобы громад в референдарские суды свидетельствовали о группах богатых крестьян, державших в своих руках сельское самоуправление. Требования этих групп, представлявших свои интересы от имени сельского общества, мы зачастую воспринимаем как единые требования всей деревни - это навязывается самими источниками. Однако внутри сельского общества существовали многообразные оттенки и различия интересов, наиболее ярко проявлявшиеся в период вооруженных столкновений между деревней и помещичьей усадьбой, когда на первый план выдвигались беднейшие и малоземельные слои, которые чаще всего не оставляли собственного отпечатка в источниках. Аналогичное явление мы находим, сопоставляя письменное наследие магнатов и мелкой шляхты: последняя оставила в нем ничтожные следы. Это делает понятным, почему мы так мало знаем о ее хозяйстве, и выявляет угрозу автоматического преуменьшения роли мелкой шляхты хотя бы в такой, например, переломный момент, как вторая половина XVIII века.

Раньше среди историков господствовало мнение, что класс или группа, оставившие после себя незначительный по объему документальный материал, не заслуживают внимания исследователя: количественное превосходство источников убеждало ученых в историческом значении той или иной общественной группы. Однако классовый подход начал склонять исследователей к пересмотру этой позиции еще в домарксов период. Когда французские историки эпохи Реставрации выступили со своей концепцией национальной истории (истории народа), пробудился интерес к новым типам источников, ранее не использовавшихся в исторической науке. В польской историографии подобный переворот совершил Иоахим Лелевель. Позднее против концепции шляхетского приоритета в области создания документальных массивов (и, следо-

вательно, общеисторического приоритета) выступила варшавская школа историков, отстаивавшая приоритет городских слоев. Когда Тадеуш Корзон усмотрел причины экономического возрождения Польши в деятельности польского "третьего сословия", он разрушил тесные рамки официальных "политических" источников, введя в научный оборот целые массивы новых исторических документов.

Ф. Энгельс, изучая положение английских рабочих, впервые использовал в качестве источников отчеты фабричных инспекторов. Анализируя процессы, протекавшие в русской деревне, В. И. Ленин показал истинное значение почти никем ранее не примечаемой земской статистики. Метод, утверждающий влияние классовой борьбы на все области и сферы общественной деятельности человека, предостерегает нас от того, чтобы ставить знак равенства между ролью данного класса в создании документальных источников и его исторической ролью. С развитием науки, распространением сферы ее интересов на все классы общества расширяется и ее источниковедческая база. Современный исследователь должен уметь преодолевать социальную структуру источников прошлых эпох, замечать в исследуемую им эпоху неравноправие классов в создании источников и вводить в оборот не использовавшиеся ранее виды источников, иногда спорадических, единичных.

Однако изложенное выше не означает, что степень участия той или иной группы или учреждения в создании источников совсем не является мерилом их общественной активности и действительной исторической роли. Шляхта, например, - основной создатель документальных источников феодальной эпохи - была одновременно ведущим классом в государственной и культурной жизни того времени. Преобладание письменных источников, исходящих из среды определенного класса, - лишь относительное (но не абсолютное) мерило общественной роли этого класса. Всегда существует опасность допустить искажение роли тех или иных классов и общественных групп, если исходить из их места в создании документальных источников.

Было бы также ошибкой и упрощением считать, что степень активности в создании документальных источников является точным мерилом исторической прогрессивности и жизненности данной общественной группы. Единые и непрерывные документальные комплексы отлагаются, как правило, учреждениями. Как только общественная группа или класс достигают той стадии зрелости, когда они в состоянии создавать учреждения, начинается богатое и длительное источникотворчество, когда документы отлагаются без перерывов и пробелов. И коль скоро учреждение существует, оно уже обладает известной степенью автономии в постоянном и регулярном создании источников, несмотря на то, что силы, которым служит это учреждение, могут переживать в это время и упадок, и кризис, и расцвет. Так, например, III отделение собственной его императорского величества канцелярии накапливало массы документов в самые критические периоды истории Российской империи. Творчеству традиционных, устоявшихся государственных учреждений, идущему в этом направлении, чаще всего кладут конец насильственные перевороты и революции, которые сметают и самые эти учреждения.

Среди специалистов по истории нового времени общеизвестно, что для изучения политических аспектов (особенно истории революционного движения в XIX в.) бесценное значение имеют документальные комплексы, созданные в тогдашних полицейских государствах - России, Австрии, Пруссии и Франции времен Второй империи. Полицейские учреждения самодержавной России отличались самым исправным комплектованием материалов (агентурные сообщения, полицейские дела) о революционном движении, направленном против царской власти. В то же время архивное наследие тогдашних республик, располагавших, в

отличие от буржуазных республик нашей эпохи, относительно малочисленной полицией и слабо разветвленным аппаратом политического сыска, менее интересно, ибо оно мало что оставило историкам. Например, швейцарская полиция ограничивалась регистрацией приезда и выезда эмигрантов, смертности и рождаемости в эмигрантских семьях. Наблюдения за отдельными лицами проводились в исключительных случаях, под давлением извне - со стороны дипломатических представительств царской России, а после Парижской коммуны - Франции. Напрасно было бы искать в швейцарских архивных комплексах XIX в. столь ценные для исследователей истории международного революционного движения и революционной эмиграции персональные досье, где были бы собраны агентурные донесения о повседневной жизни интересующих нас деятелей (например, о том, что Валерий Врублевский сбрил бороду, ходит грустный и встречается в кафе с русскими эмигрантами, как доносили об этом из Лондона агенты французской полиции). Такого рода документы составляют особо ценную часть не швейцарских, а русских, французских и австрийских архивов. А ведь какая жалость! Швейцария была убежищем и центром левых сил Европы на протяжении более чем ста лет.

Но даже постоянный, многосторонний поток документов не свободен от стабильных пробелов, являющихся следствием того, что документальные материалы не отражают полностью каких-либо черт, сторон, аспектов исторического процесса. В чем же причины неполноты отражения? Во-первых, эти источники в силу своей фрагментарности, отрывочности содержащейся в них исторической информации приобретают статичный и непротиворечивый характер, создавая таким образом в восприятии исторического процесса статичную и лишенную противоречий картину.

Во-вторых, происходя по преимуществу из среды господствующих классов, документальные источники несут на себе печать их отношения к событиям того времени. Поэтому те явления, которые были следствием исторических конфликтов, выступают в документах, созданных господствующими классами, как плод компромиссов и гармонии. Непосредственные данные о классовой борьбе и динамике внутриклассового развития встречаются крайне редко, имеют отрывочный характер или вообще не получают отражения в источниках. Только вооружившись научной методологией, пониманием противоречивости общественного процесса и его классового механизма, исследователь сможет добыть из источников именно то, что выражает собой результаты подлинных исторических конфликтов, сумеет разглядеть их отражение в самом тексте. Особенно слабо освещена в источниках борьба непосредственных производителей в те долгие периоды, когда они не обладали собственными организациями, учреждениями и соответственно возможностями создания письменных источников. В процессе своей борьбы и проявления политической активности трудящиеся почти не создавали документации. Мы узнаем об этой борьбе на основании кривого зеркала - источников шляхетского происхождения. В кругу же "образованных" классов любое нарушение политического равновесия афишировалось множеством документальных свидетельств, в которых проявлялась склонность этих классов обходить или упоминать вскользь такие явления общественной жизни, как волнения, бунты, стачки. Сколько историков занималось, например, конституцией 3 мая 1791 г., но как мало мы знаем о той атмосфере, которая господствовала тогда в народной среде, в деревнях и в мелких городках, о народных откликах на конституцию! Лишь некоторые отрывочные данные, как издавна известные, так и полученные в последнее время, рассказывают о том, с каким нетерпением ожидали конституцию жители деревень и местечек, с какой надеждой читали ее публично, как превратно понимали ее массы,

видя в ней документ, дарующий им полную свободу ² . Но информация, основанная на спорадических сведениях, дает нам лишь приблизительную картину настроений, вероятно, имевших широкое распространение в то время, ощущавшихся и принимавшихся во внимание, реформаторскими кругами и, возможно, даже получивших отражение как в содержании конституции, так и в позднейших законах и неосуществленных проектах. Хорошо еще, если следы народных движений будут обнаружены в документах враждебной стороны - в делах земских и референдарских судов, в королевских манифестах, законах против стачек и т. д. Как известно, хроники крестьянских войн и восстаний, как правило, писались рукою дворянина, ксендза или - в лучшем случае - горожанина.

Из всех форм и проявлений общественной жизни наименее равномерно отражена в источниках история общественного сознания и общественной психологии. Чаще всего мы вынуждены искать свидетельства об этом в произведениях литературы и искусстве! исследуемой эпохи. Но, говоря об общественном сознании в целом, нужно иметь в виду, что такая его сфера, как классовое сознание, и особенно борьба в этой сфере, вызвала к жизни целые потоки источников. Участвовавшие в их создании общественные группы обособлялись в специальных институтах, предназначенных для воздействия на общественное сознание. Самосознание классов кристаллизовалось в ходе борьбы классов. Главным поводом для самовыражения идеологии того или иного класса являлась борьба с принципами и программами других классов. Документы, посвященные полемике на мировоззренческие, идеологические и политические темы, возникали в ходе подобного рода столкновений. Не случайно для польского Просвещения (конец XVIII в.) наиболее революционными и документально богатыми оказались темы, касающиеся морали, социальной этики, борьбы за новые формы мышления. Уровень тогдашнего общественного сознания известен нам преимущественно благодаря множеству письменных свидетельств, порожденных борьбой против старых традиций умственной жизни. Все элементы "умственного переворота" оказались зафиксированными в сочинениях, брошюрах, листовках, публикациях речей, произнесенных в сейме и носивших полемический характер. Эти памятники общественного сознания доносят до нас также многочисленные факты реальной общественной жизни (возьмем, к примеру, работы Ст. Сташица, Г. Коллонтая, Фр. Езерского, С. Езерского и др.). Множество разновидностей перечисленных выше источников можно найти в документальном наследии Возрождения, Реформации, а также других эпох, знаменующих крупные сдвиги в области общественного сознания.

Общественное сознание - это область наибольшего неравноправия в создании документальных свидетельств о жизни и сознании производящих классов. Историк- марксист убежден, что и те классы, чья историческая деятельность скупо отражена в источниках, обладали собственным классовым сознанием, хотя сознание трудящихся отражено в источниках еще слабее, чем их конкретные исторические действия. Свидетельства об этих действиях и борьбе, запечатленные в источниках, созданных иными классами, как правило, не содержат информации о мыслях и воззрениях масс. Поэтому изучение сознания трудящихся в прошлом особенно затруднено. Господствующие, "образованные" классы располагали на протяжении веков все возраставшими возможностями документирования собственной умственной и психологической жизни. Это происходило потому, что они владели не только навыками письма, изложения и обобщения мысли, возможностью ее распространения среди всех слоев общества, но и являлись обладателями соответствующих интеллектуальных кадров, чего не было у массы непосредст-

² См. "Studia z dziejow wsi malopolskiej". Warszawa. 1957, s. 27 - 30.

венных производителей. Не было в распоряжении последних и специальных технико- идеологических учреждений, которые занимались бы разработкой, фиксированием и распространением идей. С того момента, как рабочий класс создал подобные организации и учреждения, он перестал быть "немым" классом. Именно поэтому там, где пытались и пытаются насильственно уничтожить рабочее движение, начинают прежде всего громить его учреждения и организации, как это было, например, в Италии и в Германии в годы фашизма. Те периоды, когда массы не имели своих идеологов и идеологических институтов, почти не оставляли свидетельств о том, как мыслили трудящиеся классы, чего они хотели, как представляли себе будущее. Когда идеологическая борьба масс выступала в форме религиозной оппозиции и всякого рода ересей, сведения о них, передаваемые официальной церковью, носили мистифицированный характер. Кое-где сохранились следы идеологии крупных массовых движений, в частности крестьянских войн: обобщенные в сознании широких масс программы этих движений дошли к нам через множество разнообразных источников, откуда мы узнаем о направленности этих движений и стремлениях их участников.

Так как в рядах борющегося народа на определенном историческом этапе явно недоставало собственных идеологов, развернутые программные документы, созданные в ходе борьбы крестьянства и ремесленников, носили исключительно редкий, уникальный характер. При этом среда, из которой вышел документ, или личность его автора, как правило, остаются тайной. Подчас бывает вообще сомнительно, истинным ли творением восставших масс является документ или фальсификацией, состряпанной представителями господствующих классов. Говоря о подобного рода классово направленных фальсификациях, мы имеем в виду не то, что автором документа мог быть не крестьянин, а, скажем, священник или дворянин (факты такого рода, когда выходцы из привилегированной среды выражают интересы угнетенных классов, в общем методологически ясны). Но неясно, выражает ли документ действительно народное движение или является "простонародным костюмом" для борьбы какой-то фракции самого дворянства. До сих пор остается загадкой подлинность некоторых крестьянских документов (например, так называемой "Торчинской суплики" ³ и целого ряда других писем крестьян с прошениями Четырехлетнему сейму (1788 - 1792 гг.).

"Интегральная" история должна включать в себя исследование процесса развития общественного сознания и психологии народных масс ⁴ . Важность изучения этого элемента общественного развития становится все более и более очевидной, но его источниковедческая разработка особенно трудна. Решение проблем этого рода заставляет отыскивать новые источники, отражающие взгляды масс на общественную жизнь, участие масс в процессе становления цивилизации и оценку ими этого процесса. В оборот входят источники совершенно другого профиля, чем те, о которых мы говорили выше.

Мы уже констатировали, что дошедшие до нас письменные источники в основном вышли из среды господствующих классов и лишь наименьшая их часть отражает деятельность тех, кто своим трудом создает основы жизни и развития общественных структур любой эпохи, - крестьян, ремесленников, рабочих. Повседневный участник процесса общественного воспроизводства - народ - проявлял свою сметку и свой гений

³ См. Е. Rostworowski. Domysly wokol Supliki Torczynskiej. "Kwartalnik historyczny", 1960, N 3.

⁴ Эта проблема в свое время очень занимала представителей прогрессивной историографии XIX в. - Лелевеля и сторонников французской романтической школы (Тьерри и др.), а в настоящее время она все более занимает представителей радикальной историографии Франции (Ш. Моразэ, Л. Февра, Ф. Броделя, Р. Мандру и др.). Разработка этой проблемы началась и в марксистской историографии.

в усовершенствовании орудий труда, усовершенствовании их использования. Но от этого всего для определенных периодов истории не осталось никаких свидетельств, кроме памятников материальной культуры. Именно поэтому и сложилось у некоторых историков превратное представление об автоматическом характере развития цивилизации, тогда как в действительности это развитие является следствием мучительной и напряженной производительной и рационализаторской деятельности целых поколений трудящихся. Сегодня нас удивляют безучастность и невнимание старых буржуазных исследователей к определенным проблемам истории общественного производства. По- видимому, это результат не только классовой ограниченности их поля зрения, но и того факта, что эта область человеческой деятельности представлена документами, которые раньше не принимались во внимание и оттеснялись многочисленными крикливыми свидетельствами политической суеты "высших" классов. Позже в памятниках материальной культуры замечалось только их значение как свидетельств развития техники, но при этом историки упускали, что такие памятники сообщают нам также и о духовной жизни масс.

Между тем в памятниках, которые остались нам от процесса производства, удается найти и отражение духовных сторон жизни человека. Скачки в развитии орудий производства (этапы усовершенствования плуга, бороны, веретена, телеги, мельницы) были следствием известных обобщений технических знаний, следствием коллективной мысли, коллективного творчества поколений: процесс труда является одновременно процессом умственным и духовным, требующим осознанной цели и целеустремленных действий. Испокон веков для совместных работ в сельском хозяйстве или в ремесленном производстве нужны были и план и организация. Нам представляется, что, чем дальше в глубь веков, тем в большей мере труд заполнял конкретные области духовной жизни человека, а религия удовлетворяла психические потребности в абстрактном мышлении. Труд является сознательным процессом и в том смысле, что содержит в себе идеологический и классовый элемент, получающий выражение, например, в разной производительности барщинного (или даже наемного) и свободного крестьянского труда на своем, а не панском поле, в разном отношении крестьянина к каждому из названных видов работ.

Определенный уровень цивилизованности, общей культуры, определенный тип общественной активности был свойствен труду производителя даже тогда, когда этот труд носил принудительный характер. Даже тогда производящие классы развивали технику, усовершенствовали орудия труда, вводили новшества в производственный процесс. Ведь и "высшие" сферы жизни человека в конечном счете определяются производством. Эта определяющая связь лежит в основе формирования конкретного исторического человека. Это не значит, что мы хотели бы возвращаться к примитивному экономическому материализму, игнорируя другие области общественной жизни (например, политическую), определяющие психический склад человека каждой данной эпохи. Но даже при сравнении социальной психологии мелкого собственника-крестьянина и рабочего-металлиста крупного капиталистического предприятия мы обратим внимание на то, что, хотя оба являются непосредственными производителями и живут в одну и ту же эпоху, их сознание очень несхоже, ибо формирование их происходит в различных сферах общественного производства.

Если археологи и историки материальной культуры раньше интересовались прежде всего предметами потребления - жильем, одеждой, питанием, развлечениями, то позднее, в процессе изучения производственных элементов материальной культуры, внимание исследователей все более переключалось на орудия производства, рассматривае-

мые в ходе их технической эволюции ⁵ . Авангардное место в этом новаторском процессе занимает советская наука. И это естественно: она исходит из марксистского положения о примате производства в развитии общества, из того, что, изучая производство, мы ближе всего подходим к пониманию тех качеств исторического общения и совместного труда людей, которые формируют исторического человека в целом. В этом смысле исследователей особенно привлекают те области жизни непосредственно производящих классов, о которых мы имеем особенно смутное представление, так как почти не осталось свидетельствующих об этом памятников искусства, архитектуры, материальной культуры и тем более письменных источников. Даже в западной науке ныне все больше утверждается мнение, что материальное свидетельство о трудовом процессе информирует нас не только о техническом уровне, но и об общей культуре эпохи и даже о стилях в искусстве, особенно в народном.

Костелы, шляхетские дворцы, каменные палаты богатых горожан превосходят по своей долговечности крестьянские архитектурные сооружения - деревянные избы и церквушки. Они превосходят крестьянскую архитектуру и большей тщательностью художественной разработки, более высокой степенью художественной абстракции, большим умением облекать в художественную форму предметы повседневного обихода. Преимущества в области художественного самовыражения всегда имел тот класс, который обладал общественной прибавочной стоимостью, свободным временем, а также специальными группами художников и техническими материалами для творчества. Таким образом, неравенство, которое оставили после себя в области материальных памятников господствующие классы, с одной стороны, и классы производящие - с другой, было постоянным; оно даже усиливалось по мере исторического развития классов. Время щадило камни и было беспощадно к дереву и глине. Однако сводить неравную борьбу за место в истории к соперничеству камня и дерева было бы упрощением. На грандиозном скоплении памятников - кладбище Пер-Лашез - среди свидетельств вкусов, снобизма и тщеславия французской буржуазии существует также памятник Парижской коммуне - не деревянный, а из прочного материала, кирпича. Это известная во всем мире Стена коммунаров. Неравное право различных классов на самоутверждение, существующее в исторической традиции, выступает здесь в некоей чистой форме, независимой от прочности строительного материала.

Из этих рассуждений относительно важности свидетельств о трудящихся классах и сложности их получения вытекают некоторые конкретные и важные вопросы: например, вопрос о соотношении между массовым и индивидуальным материалом, оценка количественных (статистических) данных и единичных фактов в новейшей социально- экономической литературе. Огромный шаг вперед в исследованиях социально- экономической истории, сделанный благодаря внедрению статистических методов, сам по себе означал более высокий уровень науки, но он же породил у части историков мнение, что в определенных разделах истории должно оперировать только количественными методами. Многие считали, что обращение к единичным фактам в источниках означает якобы возврат к ремесленничеству. В дискуссиях уже поднимался вопрос о том, что фетишизация статистических исследований грозит историкам потерей способности улавливать качественные изменения, а также отдельные явления и ход их развития, грозит недооценкой каких-либо конкретных качественных сторон исторических фактов.

Нам хотелось бы обратить внимание, что забота о том, чтобы не

⁵ См. К. Majewski. Historia antycznej kultury materialnej. "Kwartalnik histoni kultury materialnej", 1957, N 2.

затерять свидетельства о деятельности тех классов, которые не были активными в области создания источников, предостерегает нас от признания наиболее высокой ценности тех источников, которые обладают количественным превосходством. Исследователь, убежденный на основании опыта и правильных исходных методологических позиций в той роли, которую играют в различных сферах исторического процесса массы и отдельные общественные группы, являвшиеся в определенном смысле неполноправными в создании источников - свидетельств о самих себе, должен обращать особое внимание на сигналы о единичных и внешне случайных фактах, пусть даже не поддающихся статистическому учету. При тщательном изучении материала становится ясно, что единичные факты только внешне кажутся случайными; вовлечение их в исследование является результатом отбора, основанного на сознательном к ним подходе. Поэтому неубедительно встречающееся иногда утверждение, что обращение к частностям, особенно к конкретным примерам, расходится с "целевым отбором материала", целенаправленным подходом к отбору материала. Мы, однако, должны руководствоваться таким отбором всегда, если не хотим пассивно регистрировать то, что навязывает нам поток источников. Следует отметить, что в последнее время стал процветать своего рода эмпиризм в социально-экономических исследованиях, своеобразный позитивистский практицизм, когда авторы многотомных монографий регистрируют один за другим сигналы источников, "как они следуют", не заботясь о конструкции целого. Таким образом, игнорируется тот факт, что даже при самом полном изложении массы источников историк неизбежно (сознательно или бессознательно) применяет какие-то принципы отбора ⁶ .

Новая проблематика, новые вопросы, которые ученый задает источникам, порождают новаторский, троякого типа подход к материалу:

1) это - новое отношение к большим пробелам в источниковедческой базе, вследствие которых образуются белые пятна в наших знаниях, а также к частичным пробелам, которыми страдает каждый источник вследствие своей классовой односторонности и естественных умолчаний; 2) новаторство в поисках до сих пор неизвестных типов источников, а иногда вообще ранее неизвестных документальных пластов; 3) новый подход к старым источникам, извлечение из них аспектов и фактов, до сих пор не замечавшихся. Однако новые проблемы и вытекающие из них вопросы не могут быть плодом несдержанного воображения историка. Эти вопросы, которые возникают у него, как человека современности, и с которыми он обращается к минувшей эпохе, должны формироваться с позиций историзма, с учетом специфики той эпохи, которую изучает историк. Когда этот критерий' забывался, тогда в шляхетских фольварках выискивалась капиталистическая рентабельность⁷ . К внутреннему рынку XVIII в. применялся критерий рынка рабочей силы, свойственный развитому капитализму. С другой стороны, сколько раз мы грешили пренебрежением принципом историзма, когда, например, ставили в "вину" польским демократам второй половины XIX в. то, что они мечтали о восстановлении Польши в границах 1772 года, - как вообще уязвимой чертой являются поиски "ошибок" у деятелей прошлого, "обвинения" их в том, что они не доросли до идеологических требований XX века. Делают это, например, некоторые историки, обвиняя польский Четырехлетний сейм XVIII в. в том, что он не осуществил аг-

⁶ В буржуазной историографии фактография получает программное, "философическое" обоснование: "Исторический факт всегда уникален, ни на что не похож, он не поддается включению в классовые или общемировые концепции. История - это издание в одном-единственном экземпляре" (О. Philippe. L'histoire dans ses rapports avec la sociologie et la philosophic L'homme et l'histoire. Strasbourg-. 1952, p. 37).

⁷ См., например, J. Rutkowski. Studia z dziejow wsi Polskiej. Warszawa. 1956.

рарной революции, а Робеспьера - что он не понимал марксистской теории расслоения деревни. Историк подчас переоценивает развитие общественного сознания у людей прошлого, о которых пишет.

Историк не должен забывать о критерии общественной практики не только в самой общей его форме, но и в отношении исследуемой эпохи: это дает возможность проверять источниками поставленную проблему. В качестве примера можно привести исследование социальной проблематики польской деревни в период между первым и вторым разделами страны, то есть между 1771 -1773 и 1793 годами. Польские историки приступили к этим исследованиям в конце сороковых годов, имея довольно предвзятую, но достаточно распространенную концепцию о существовании революционной ситуации и назревании аграрной революции в Польше в этот период. Однако в результате тщательного изучения источников пришлось этот тезис отбросить, так как открылась картина значительной раздробленности и пестроты крестьянского движения. Новые сведения, полученные из источников, дали возможность составить обширный вопросник для выяснения проявлений и форм этого движения. Таким образом, возникла проблема, неизвестная буржуазной историографии: проблема социальной активности народных масс, активности их антифеодального сознания, проблема психологии и конкретных форм классовой борьбы в польской деревне, форм ранее не замечаемого историками социального конфликта. Последующее всестороннее изучение источников раскрыло наличие ряда новых аспектов крестьянского движения и заставило существенным образом изменить первоначально выдвинутый тезис. К сожалению, подчас бывает и так, что эффектные начальные концепции отстаиваются, несмотря на все "красные сигналы" со стороны источников, и слишком долго занимают помыслы историков, никак не желающих отступиться от них. Они кажутся такими совершенными, что с ними бывает жаль расстаться.

В. И. Ленин так характеризовал процесс познания: от теории, от начальной абстракции - к практике и от практики - к абстракции, ставшей зрелым синтезом. Это применимо и для историка, но, естественно, с учетом своеобразия его труда, с учетом специфики путей познания, свойственных исторической науке.

Возвращаясь к исходным позициям наших рассуждений, напомним, что марксистская методология требует, чтобы наряду с традиционными вопросами, с которыми историки обращаются к источникам, был поставлен еще один: как и в какой степени деятельность тех или иных социальных групп способствовала созданию источников, отражалась в источниках, какими социальными кругами источники создавались, какие пробелы в источниковедческой базе, вытекающие из исторической ситуации, общественного положения Данной социальной группы, нам следует предвидеть?

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Ц. БОБИНЬСКАЯ:

Комментарии: