Мне кажется, что сказанного вполне достаточно для того, чтобы опровергнуть развиваемую Л. Никулиным мысль о том, что в судьбе Тухачевского роковую роль сыграло личное недоброжелательство к нему со стороны Сталина, вызванное завистью, мстительностью, властолюбием и т.п. эгоистическими чувствами.

Кроме всего прочего, нельзя не заметить, говоря о т.н. культе личности Сталина, что и сам Тухачевский внес немалую лепту в дело прославления И. В. Сталина. Вспомним хотя бы его речь на XVII съезде ВКП(б) в 1934 г., которую он закончил следующими словами:

"...Я не сомневаюсь, что под напором нашей партии, под напором ЦК, под руководящим и организующим напором товарища Сталина мы эту труднейшую задачу (перевооружение армии. - В. М.) выполним" (Стенотчет XVII съезда. Партиздат. 1934 г.).

На XXII съезде КПСС Хрущев в своем заключительном слове упомянул, что недавно в зарубежной печати промелькнуло сообщение о том, что Тухачевский и другие видные военные были репрессированы в результате провокации гитлеровской разведки.

В своей книжке Л. Никулин развивает эту мысль Хрущева. Он пишет, цитируя в главе "Русский узел" зарубежного издания:

"Служба безопасности, т.е. Гейдрих, Беренс и Наухокс, в тайне от шефа германской разведки Канариса и гестапо... приступила к изготовлению "доказательств" измены Тухачевского. Они сфабриковали подложное письмо, в котором Тухачевский и его единомышленники будто бы договаривались о том, чтобы избавиться от опеки гражданских лиц и захватить в свои руки власть.

В письме старались копировать не только почерк, но и характерный стиль Тухачевского. На подлинном письме были подлинные штампы "абвера", "сов. секретно", "конфиденциально", была и подлинная резолюция Гитлера - приказ организовать слежку за немецкими генералами вермахта, которые будто бы связаны с Тухачевс-

Продолжение. Начало см.: Вопросы истории, 2011, N 1.

ким. Письмо было главным документом. Все "досье" имело 15 листов, и кроме письма в нем были различные документы на немецком языке, подписанные генералами вермахта (подписи были поддельные, скопированные с банковских счетов).

Оставалось только переправить досье Сталину. Была симулирована "кража" досье во время пожара из здания абвера - разведки. Затем фотокопия "досье" оказалась в руках Бенеша. Он, видимо, поверил в подлинность этого документа и дал о нем знать Сталину, искренне думая, что открывает ему глаза. Именно в этом духе Бенеш и писал своему другу Л. Блюму письмо, в котором утверждал, что существует тайная связь между генштабом Красной Армии, его высшими командирами, и гитлеровской Германией.

Как ни осторожно мы относимся к разного рода мемуарам, исповедям живых и мертвых гитлеровских агентов, все же мы не можем зачеркнуть их показания, хотя бы потому, что в документах, оставленных Бенешем (да и в воспоминаниях Черчилля), мы находим подтверждение факта участия Гитлера и его агентов в провокации, направленной против видных советских военачальников.

Расчет был верен: Сталин сделал то, на что надеялись Гитлер и Гейдрих, зная его характер, мстительность и подозрительность" (стр. 192 - 193).

Первое, чисто эмоциональное чувство, возникшее у меня по прочтении этого кусочка из книжки Л. Никулина, было чувством какого-то смущения, смешанного с негодованием. Л. Никулин, советский человек, писатель, претендующий на объективность, видите ли, с большой осторожностью относящийся к разного рода мемуарам и исповедям живых и мертвых гитлеровских агентов, но тем не менее верящий в добрые намерения Черчилля и Бенеша и обливающий грязью вождя своего народа, почему-то позволяет себе "забывать" о таких исторических фактах, как процессы 1937 - 1938 годов.

Я не хочу пока что задерживаться на этих процессах и лишь позволю себе задать Л. Никулину следующий вопрос, отвлекаясь от всего прочего, - известны ли были Сталину в свое время те мемуары живых и мертвых гитлеровских агентов, о которых пишет Никулин? Известны ли были Сталину воспоминания Черчилля или "документы, оставленные Бенешем"?

Остановимся на Якире.

Если в деле Тухачевского, по утверждению Л. Никулина и иже с ним, роковую роль сыграли недоброжелательность Сталина, его мстительность и подозрительность, то Якир, по словам самого Хрущева, пользовался большим уважением у Сталина. Следовательно, в деле Якира мстительность и злобность Сталина не должны были иметь место.

За что же Сталин уничтожил Якира?

Еще раз повторим письма Якира, о которых на XXII съезде упомянул Шелепин.

В письме Сталину Якир писал:

"...Я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие и многие годы..."

В письме Ворошилову он писал:

"К. Е. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной..."

Оба эти, приведенные Шелепиным, письма Якира вызывают у меня большие сомнения с точки зрения их доказательности невиновности Якира и жестокости Сталина и других членов Политбюро. Скорее, наоборот.

Почему? Во-первых, потому что я не могу, по некоторым основаниям, о которых скажу ниже, с доверием относиться к документам, в которых в качестве доказательств фигурируют многоточия, т.е. к отдельным фразам из документов, и, во-вторых, потому что мне кажется, что приведенные письма Якира, если обратить внимание на подчеркнутые мною в этих письмах места, и особенно на общий тон писем, явно свидетельствуют об их покаянном характере, о вполне определенном признании самим Якиром своей вины.

Конечно, я имею в виду только свои собственные впечатления от этих писем.

Теперь об убийстве С. М. Кирова.

В вышеприведенном выступлении на XXII съезде КПСС Хрущев, по сути дела, подверг ревизии существовавшую до съезда официальную версию убийства Кирова и своими довольно прозрачными намеками дал понять, что он солидаризируется со слухами о причастности Сталина к убийству С. М. Кирова, якобы бывшего опасным для Сталина по своей популярности в партии и народе.

Старые члены партии, наверное, хорошо помнят, с каким вдохновением и энтузиазмом именно Киров воспевал Сталина. И, рассуждая формально, можно было бы просто ограничиться такого рода вопросом - мог ли угрожать власти и авторитету Сталина человек, которого по праву звали в партии "сталинским певцом"?

Вот сам Киров:

"Товарищи, партия, членами которой мы с вами являемся, не имеет себе равных в мире, партия наша крепнет с каждым днем. Руководство нашей партии находится в верных руках твердого ленинца. Центральный Комитет нашей партии возглавляется лучшим ленинцем, который является вождем всего Коммунистического Интернационала. На протяжении всей работы по пятилетнему плану мы, товарищи, неоднократно убеждались в том, какую исключительную историческую роль в деле нашей социалистической стройки играет товарищ Сталин. Организатором пятилетки, ее вдохновителем, организатором всемирно-исторических побед партии и рабочего класса в первой пятилетке был товарищ Сталин. Никто, как он, не защищал чистоты наших ленинских рядов, ленинских заповедей. Я думаю, что под этим надежным, испытанным руководством мы, несмотря на множество недостатков в нашей работе, так же победно, так же много осуществим в эти ближайшие годы, как мы сделали на протяжении первой пятилетки" (Киров, доклад об итогах январского объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) на собрании партактива Ленинградской организации. 17 января 1933 г.).

"Товарищ Сталин - это образец большевика в полном смысле и назначении этого слова. Неслучайно поэтому враги направляют свои стрелы прежде всего в товарища Сталина, воплощавшего в себе непобедимость и величие большевистской партии" (Речь на объединенном пленуме Ленинградского областного и городского комитетов ВКП(б). 9 февраля 1933 г.).

"Товарищи, говоря о заслугах нашей партии, об успехах нашей партии, нельзя не сказать о великом организаторе тех гигантских побед, которые мы имеем. Я говорю о товарище Сталине.

Я должен сказать вам, что это действительно полный, действительно всегранный последователь, продолжатель того, что нам оставил великий основатель нашей партии, которого мы потеряли вот уже десять лет тому назад.

Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин.

За последние годы, с того момента, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Ста-

лин, а кто-либо другой. Вся основная работа - это должна знать партия - проходит по указаниям, по инициативе и под руководством Сталина.

Могучая воля, колоссальный организаторский талант этого человека обеспечили партии своевременное проведение больших исторических поворотов, связанных с победоносным строительством социализма" (Доклад о работе ЦК ВКП(б) на V областной и II городской Ленинградской партконференции. 17 января 1934 г.).

И, наконец, я приведу одно место из выступления СМ. Кирова на XVII съезде ВКП(б), на том самом съезде, на котором он, Киров, по слухам, распространенным среди определенной части населения, якобы получил поддержку большинства делегатов съезда, рекомендовавших его на пост генерального секретаря ЦК ВКП(б) вместо Сталина:

"Товарищи, десять лет тому назад мы похоронили того, кто создал нашу партию, кто создал наше пролетарское государство. Но также десять лет тому назад устами лучшего продолжателя дела Ленина, лучшего кормчего нашей великой социалистической стройки, нашей миллионной партии, нашего миллионного рабочего класса, устами этого лучшего мы дали священную клятву выполнить великие заветы Ленина. Мы, товарищи, с гордостью перед памятью Ленина можем сказать: мы эту клятву выполняем, мы эту клятву и впредь будем выполнять, потому что эту клятву дал великий стратег освобождения трудящихся нашей страны и всего мира - товарищ Сталин" (Стенотчет XVII съезда ВКП(б). Партиздат. 1934 г.).

Читая эти и другие выступления СМ. Кирова, сопоставляли их с речами и выступлениями других видных деятелей нашей партии того периода, убеждаешься в том, что действительно Киров, как никто, оправдывал данное ему партией название "сталинского певца".

И я еще раз спрашиваю самого себя и вас - мог ли угрожать авторитету и власти Сталина человек, так прославлявший его?

Вспомним первое официальное сообщение об убийстве СМ. Кирова. В нем, в частности, говорилось:

"1 декабря товарищ Киров готовился к докладу об итогах ноябрьского пленума ЦК ВКП(б), который он должен был в тот же день делать на собрании партийного актива Ленинградской организации.

Около кабинета товарища Кирова в Смольном, где обычно происходит прием посетителей, Николаев, в момент, когда товарищ Киров проходил в своей служебный кабинет, подойдя сзади, выстрелил из револьвера в затылок тов. Кирову.

Убийца тут же был задержан".

Задержанный на месте преступления убийца оказался Л. В. Николаевым, бывшим служащим Рабоче-Крестьянской инспекции, исключенным на XV съезде РКП(б) из партии за принадлежность к зиновьевской оппозиции (см. стенотчет XV съезда РКП(б). Госиздат. 1928 г., стр. 1319).

Н. Хрущев в выступлении на XXII съезде КПСС долго крутился вокруг убийства Кирова, вокруг вопросов о том, кто был убийца Кирова, почему ему дали убить Кирова, хотя он был задержан до того ( в тексте: "до него". - Ред.) с оружием в руках, почему была симулирована авария с машиной, везшей начальника охраны Кирова на допрос и т.д. и т.п.

Трудно предположить, что Хрущев забыл о материалах следствия по убийству С. М. Кирова, проведенного под наблюдением ЦК ВКП(б). Трудно предположить, что Хрущев и иже с ним не помнили или не знали о процессах

"Ленинградского террористического центра" и "Московского террористического центра", проходивших в 1934 г., в декабре месяце.

Если мы можем подвергать сомнению процессы 1937 - 1938 гг., ссылаясь на авантюристическую, вражескую деятельность в органах НКВД и ОГПУ Ежова и Берия, то, как мне кажется, подобную ссылку к процессам 1934 г., связанным с убийством Кирова, мы допустить не можем.

В обвинительном заключении по делу "Ленинградского центра" говорилось, что центр поставил своей задачей дезорганизовать руководство советского правительства путем террористических актов, направленных "против руководителей Советской власти, и изменить таким способом нынешнюю политику в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы".

В своих показаниях Николаев говорил, что руководители "Центра" надеялись, что "устранение Кирова ослабит существующее руководство ВКП(б). Они метили в СМ. Кирова потому, что с Кировым у бывшей оппозиции имеются свои особые счеты в связи с той борьбой, которую он организовал против ленинградских оппозиционеров".

Этому показанию можно поверить, ибо любой человек, желающий проследить борьбу партии с троцкистско-зиновьевской, а потом и бухаринско-рыковской оппозицией, может легко убедиться в том, что если никто с таким упоением и вдохновением не воспевал Сталина, как Киров, то и никто другой, как Киров, с такой резкостью и прямотой не нападал на оппозиционеров. Достаточно вспомнить доклад С. М. Кирова 28 ноября 1927 г. о работе Ленинградского губкома РКП(б) на IX партконференции Московско-Нарвского района, где он прямо обвинил Зиновьева и Каменева в попытке "предать революцию и предать Ленина". На XV съезде Киров заявил, что "рабочий класс ждет, чтобы оппозиционеры были исключены из партии". На XVI съезде Киров говорил:

"Вооруженная этой оппортунистической идеологией правая оппозиция задалась целью добиться того, чтобы стать во главе руководства нашей партии.

Кто не знает и не помнит, какая травля со стороны правых поднялась против политики ЦК нашей партии, каким ожесточенным нападкам подвергался генеральный секретарь нашей партии товарищ Сталин? У всех у нас в памяти замыслы, которые зрели в головах у правых..."

В своих докладах на объединенном пленуме Закавказского краевого комитета и Закавказской краевой контрольной комиссии ВКП(б) и на собрании Тифлисского актива совместно с ЦК и ЦКК Грузии 19 и 20 декабря 1930 г. Киров предупреждал партию о том, что

"в партии создается совершенно небывалое явление, представляющее собой опасность на данном отрезке времени. Это - двурушничество, это - формальное признание генеральной линии партии, а на деле - подпольная работа против нее, против партии".

Никто иной как Киров провозгласил, что

"внутри нашей партии должна идти совершенно беспощадная, совершенно непримиримая борьба со всякого рода оппортунистами, правыми и "левыми", скрытыми, мягкими и жесткими - какими угодно".

Никто иной как Киров говорил:

"Сейчас, когда основные вопросы строительства в городе и деревне решены в пользу партии и ее генеральной линии, вступление на путь оппозиции прямо и непосредственно ведет в лагерь контрреволюции. Тут уж дело не во фракции внутри нашей партии, а в неизбежном переходе по ту сторону баррикад, в сторону оголтелой контрреволюции".

"Ленинградский центр" имел две специальные группы. Одна из них готовила террористический акт над Кировым, другая - над Сталиным. И разве удивительно то, что первая группа в этом отношении добилась большего успеха в осуществлении своих преступных замыслов, ибо именно в Ленинграде, бывшей вотчине Зиновьева, осталось наибольшее число его верных сторонников.

Следствием по делу "Ленинградского центра" было установлено наличие еще одного, т.н. "Московского центра", созданного Зиновьевым, Каменевым, Евдокимовым и другими главарями бывшей оппозиции. По отношению к "Ленинградскому террористическому центру" "Московский" играл политическую роль.

Руководству "Московского центра" по причинам, о которых я скажу ниже, удалось тогда, в 1934 г., скрыть от следствия свое непосредственное участие в убийстве С. М. Кирова. Тогда, в 1934 г., руководители "Московского центра" Зиновьев, Каменев и другие ограничились принятием на себя моральной и политической ответственности за убийство Кирова и были приговорены Верховным Судом СССР к различным, многие к самым минимальным, срокам тюремного заключения.

Лишь значительно позже, на процессах 1937 - 38 гг., вскрылись все детали убийства С. М. Кирова.

Остановимся подробнее на этих процессах. И в дальнейшем все приводимые мною цитаты могут быть проверены по следующим трем документальным сборникам, изданным в 1937 и в 1938 г. Юридическим издательством под заголовками: "Процесс троцкистско-зиновьевского блока", "Процесс антисоветского троцкистского (т.н. параллельного) центра" и "Процесс право-троцкистского блока".

Прежде всего я хочу особо подчеркнуть, что все эти три сложнейшие и напряженнейшие судебные процессы были открытыми, широко освещались в советской и зарубежной прессе.Как я уже говорил, все материалы судебного следствия были изданы отдельными изданиями в больших тиражах и изложены самым подробным образом (конечно, за исключением закрытых заседаний).

На допросе 10 августа 1936 г. подсудимый Евдокимов показал:

"...На судебном процессе по делу убийства Кирова я - Евдокимов, Зиновьев, Каменев, Бакаев, Гертик и другие обманули органы власти и суд, утаив, что убийство Кирова было подготовлено и осуществлено нами..."

На процессах 1937 - 1938 гг. со всей очевидностью было доказано, что убийство Кирова было совершено по прямой директиве Троцкого и Зиновьева и по соответствующему решению объединенного центра троцкистско-зиновьевской организации.

Упорно запиравшийся Зиновьев в конце концов был принужден сознаться, что еще в 1932 г. было вынесено решение об организации террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде.

"Осенью 1932 г., - говорил Зиновьев, - на моей даче в Ильинске в присутствии Каменева, Евдокимова, Бакаева и Карева мною поручено было Бакаеву подготовить террористический акт над Сталиным, а Кареву - над Кировым".

Каменев по этому поводу на суде заявил:

"Я к этому решению присоединился, так как целиком его разделял". "Мотивируя необходимость террористического акта против Кирова, Зиновьев говорил, что Кирова надо физически уничтожить, как ближайшего помощника Сталина. Он добавил при этом, что "мало срубить дуб, надо срубить все молодые поддубки, которые около этого дуба растут". Необходимость убийства Кирова Зиновьев мотивировал также тем, что Киров является руководителем Ленинградской организации и лично отвечает за разгром оппозиции в Ленинграде", - рассказывал на суде подсудимый Рейнгольд.

На процессе "право-троцкистского блока" было выяснено, что одним из соучастников убийства С. М. Кирова был бывший тогда заместителем председателя ОГПУ Ягода.

Ягода на следствии и суде показал:

"О том, что убийство С. М. Кирова готовится по решению центра, я знал заранее от Енукидзе. Енукидзе предложил мне не чинить препятствий организации этого акта, и я на это согласился. С этой целью я вызвал из Ленинграда Запорожца, которому и дал указания не чинить препятствий готовящемуся террористическому акту над СМ. Кировым".

Показания Ягоды подтвердили на суде Енукидзе и Запорожец.

Об участии Ягоды в этом преступлении подробные показания дал бывший личный секретарь Ягоды Буланов. В одном из разговоров Ягода рассказывал Буланову о том,

"...что ему было известно, что готовится покушение на С. М. Кирова, что в Ленинграде у него был верный человек, посвященный во все, - зам. начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено, проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая между прочим Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева, и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник Ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его в качестве свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоит за спиной Николаева, решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова на допрос в Смольный, потерпела аварию. Борисов был при аварии убит, и таким образом они избавились от опасного свидетеля".

Хрущев и иже с ним, делая вид, что они "забыли" о политических процессах 1934 - 1938 гг., вольно или невольно подвергают коренному пересмотру эти процессы, ставят под сомнение достоверность и искренность показаний их участников - Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бухарина, Ры-

кова, Пятакова, Сокольникова, Радека и десятков других обвиняемых и свидетелей, многочисленных экспертов и т.д.

Ясно, что, не располагая подлинными документами, трудно, да и невозможно судить о том, все ли было на самом деле так, как говорят об этом подсудимые. Конечно, можно предположить, что часть показаний они вынуждены были дать под пытками и страхом смерти и т.д. и т.п.

Но я должен еще раз повторить, что все эти судебные процессы были открытыми, широко освещались в прессе, и каждый, кто хочет по возможности объективно разобраться в фактах, может и должен сам обратиться к внимательному анализу материалов по этим процессам.

Вот передо мной книга - "Процесс антисоветского троцкистского центра" Юридического издательства 1937 года - "Судебный отчет по делу антисоветского троцкистского центра, рассмотренному Военной коллегией Верховного Суда СССР 23 - 30 января 1937 г., по обвинению Пятакова Ю. Л., Радека К. Б., Сокольникова Г. Я., Серебрякова Л. П., Муралова Н. И., Лившица Я. А., Дробниса Л. Н. и других в измене Родине, шпионаже, диверсиях, вредительстве и подготовке террористических актов..."

Я специально остановился на этом процессе потому, что все эти люди были еще на свободе, когда прошли процессы Зиновьева и Каменева, и поэтому они не могли делать, попавшись сами, никаких иллюзий в отношении того, что их ждет.

Не буду останавливаться на ходе процесса, хотя, конечно, там было много интересного. Но не могу не остановиться на последних словах главных обвиняемых по этому процессу, бывших старых революционеров, прошедших большую школу революционного и оппозиционного подполья.

В своих последних словах они говорили:

Пятаков -

"Граждане судьи! Я отказался от защитительной речи, потому что государственное обвинение было правильно в смысле установления фактов, оно было правильно и в смысле квалификации моего преступления. Но я не могу помириться, я не могу согласиться с одним утверждением государственного обвинителя: это то, что я и сейчас остаюсь троцкистом. Да, я был троцкистом в течение многих лет. Рука об руку я шел вместе с Троцким, но ведь единственным мотивом, единственным, который побудил меня дать те показания, которые я давал, - это было желание, хотя бы слишком поздно, избавиться от своего отвратительного троцкистского прошлого. И поэтому я понимаю, что свое признание, рассказ о той деятельности - гнусной, контрреволюционной, преступной деятельности, которую проводил я и проводили мои соучастники, - что он в смысле времени произошел слишком поздно для того, чтобы сделать для меня лично какие-либо практические из него выводы. Но не лишайте меня права на сознание того, и только на сознание того, что хотя бы и слишком поздно, но я все-таки эту грязь, эту мерзость из себя выбросил.

Ведь самое тяжелое, граждане судьи, для меня это не тот приговор, справедливый, который вы вынесете. Это сознание прежде всего для самого себя, сознание на следствии, сознание вам и сознание всей стране, что я очутился в итоге всей предшествующей преступной подпольной борьбы в самой гуще, в самом центре контрреволюции - контрреволюции самой отвратительной, гнусной, фашистского типа, контрреволюции троцкистской.

Было бы неправильным думать, что, когда начиналась моя троцкистская деятельность, я знал, к чему все это приведет. Было бы неправильно думать - это не уменьшает ни в малейшей степени моих объективных преступных деяний - но было бы неправильно думать, что я субъективно ставил себе контрреволюционные задачи и сознавал, в какое болото мерзости, преступлений мы в конце концов придем.

Не думайте, граждане судьи, - хоть я и преступник, но я человек - что за эти годы, годы удушливого троцкистского подполья, я не видел того, что происходит в стране. Не думайте, что я не понимал того, что делается в промышленности. Я скажу прямо. Подчас, выходя из троцкистского подполья и занимаясь другой своей практической работой, иногда чувствовал как бы облегчение и, конечно, человечески была эта двойственность не только в смысле внешнего поведения, но и двойственность внутри.

...Когда уже в конце 1935 г., к 1936 г. мы вплотную подошли, вернее, неправильно, - не вплотную подошли, а оказались в самой гуще государственной измены, предательства и самой неприкрытой фашистской контрреволюции, когда ясно было и для нас, что мы превращаемся в агентуру фашизма, тогда не только у меня было стремление уйти от этого. Я не нашел в себе ни достаточно мужества, ни достаточно твердости для того, чтобы стать на тот единственный путь, который открывался, это - путь добровольного рассказа о своей деятельности, выдача организации и выдача всего того, что я сделал в прошлом, т.е. сделать раньше, чем это сделал я.

Произошел арест. Арест совершил свою положительную роль в смысле дачи мной исчерпывающих, полных показаний о деятельности троцкизма. Но он сыграл свою роль только в том отношении, что если я раньше пытался как-то неправильным путем выкарабкаться из этой ямы, то арест поставил передо мной дилемму: или дальше до конца оставаться врагом, несознавшимся, нераскрывшимся, оставшимся троцкистом до последнего дня, или стать на тот путь, на который я встал.

Я понимаю, что это не может служить мотивом для снисхождения. Я только поясняю суду, что меня в конце концов побудило дать те исчерпывающие показания, которые, я надеюсь, хоть немного помогли разобраться в этом грязном клубке.

Я не стану говорить, граждане судьи, - было бы смешно здесь об этом говорить, - что, разумеется, никакие методы репрессий или воздействий в отношении меня не применялись. Да, эти методы, для меня лично по крайней мере, не могли явиться побудительным мотивом для дачи показаний.

Не страх является побудительным мотивом для рассказа о своих преступлениях. Что может быть хуже самого сознания и признания во всех тех преступлениях - тягчайших и вреднейших, которые пришлось делать?

Всякое наказание, которое вы вынесете, будет легче, чем самый факт признания. Вот почему я не могу помириться с утверждением государственного обвинения, что и сейчас, на скамье подсудимых, я как был, так и остался троцкистом...

Я слишком остро сознаю свои преступления и я не смею просить у вас снисхождения. Я не решаюсь просить у вас даже пощады.

Через несколько часов вы вынесете свой приговор. И вот я стою перед вами в грязи, раздавленный своими собственными преступлениями, лишенный всего по своей собственной вине, потерявший свою партию, не имеющий друзей, потерявший семью, потерявший самого себя.

Не лишайте меня одного, граждане судьи. Не лишайте меня права на сознание, что и в ваших глазах, хотя бы и слишком поздно, я нашел в себе силы порвать со своим преступным прошлым" (стр. 222 - 224).

Радек -

"Граждане судьи! После того, как я признал виновность в измене родине, всякая возможность защитительной речи исключена. Нет таких аргументов, которыми взрослый человек, не лишенный сознательности, мог бы защитить измену родине. На смягчающие вину обстоятельства претендовать тоже не могу. Человек, который 35 лет провел в рабочем движении, не может смягчать какими-то ни было обстоятельствами свою вину, когда признает измену родине...

Я пошел с троцкистской организацией не во имя теорийки Троцкого, гнилость которой я понял во время первой ссылки, и не во имя признания его авторитета

вождя, а потому, что другой группы, на которую я мог бы опереться в тех политических целях, которые я себе ставил, не было. С этой группой я был связан в прошлом и поэтому я с ней пошел.

Пошел не потому, что я был на этот путь борьбы втянут, а на основе собственной оценки положения, на основе добровольно выбранного пути...

На этом я мог бы кончить свое последнее слово, если бы не считал необходимым возразить против освещения процесса, освещения частичного, не в основном пункте, данного здесь, которое мне приходится отклонить, не с точки зрения лично моей, а с точки зрения политической. Я признал свою вину и дал полные показания о ней, не исходя из простой потребности раскаяться - раскаяние может быть внутренним сознанием, которым можно не делиться, никому не показывать, - не из любви вообще к правде - правда эта очень горька, и я уже сказал, что предпочел бы три раза быть расстрелянным, чем ее признать, - а я должен признать вину исходя из оценки той общей пользы, которую эта правда должна принести. И если я слышал, что на скамье подсудимых сидят просто бандиты и шпионы, то я против этого возражаю...

А дело состоит в следующем - процесс этот показал два крупных факта: сплетение контрреволюционных организаций со всеми контрреволюционными организациями страны. Это один факт. На этот факт есть громадное объективное доказательство. Вредительство может быть установлено техническими экспертами, террористическая работа состояла в связи стольких людей, что показания этих людей, кроме вещественных доказательств, дают абсолютную картину. Но процесс - двуцентрический, он имеет другое громадное значение. Он показал кузницу войны, и он показал, что троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую войну.

Для этого факта какие есть доказательства? Для этого факта есть показания двух людей - мои показания, который получал директивы и письма от Троцкого (которые, к сожалению, сжег), и показания Пятакова, который говорил с Троцким. Все прочие показания других обвиняемых, они покоятся на наших показаниях. Если вы имеете дело с чистыми уголовниками, шпиками, то на чем можете вы базировать вашу уверенность, что то, что мы сказали, есть правда, незыблемая правда?

Понятно, государственный обвинитель, суд, которые знают всю историю троцкизма, которые знают нас, не имеют никакой причины подозревать, что мы, неся на спине бремя террора, еще для удовольствия присвоили себе государственную измену. Убеждать вас в этом нет никакой надобности. Надо убедить, во-первых, распыленные, бродячие троцкистские элементы в стране, которые еще не сложили оружие, которые опасны и должны понять, что мы здесь говорим, потрясенные до глубины, и говорим правду и только правду. И надо еще показать всему миру то, что Ленин - я с дрожью повторяю это имя с этой скамьи - в письме, в директивах для делегации, направляющейся в Гаагу, писал о тайне войны... Я не могу скрыть эту тайну и взять ее с собой в гроб по той причине, что если я ввиду того, в чем признался, не имею права выступать как раскаявшийся коммунист, то, все-таки, 35 лет моего участия в рабочем движении, при всех ошибках и преступлениях, которыми оно кончилось, дает мне право требовать доверия в одном - что все-таки эти народные массы, с которыми я шел, что-то для меня представляют. И если бы я эту правду спрятал и с ней сошел со сцены, как это сделал Каменев, как это сделал Зиновьев, как это сделал Мрачковский, то я, когда я передумывал все эти вещи, в предсмертный час слышал бы еще проклятье тех людей, которые будут убиты в будущей войне и которым я мог моими показаниями дать средства борьбы против готовящейся войны.

Поэтому оспариваю утверждение, что на скамье подсудимых сидят уголовники, которые потеряли все человеческое. Я борюсь не за свою честь, я ее потерял, я борюсь за признание правдой тех показаний, которые я дал, правдой в глазах не этого зала, не общественного обвинителя и суда, которые нас знают как облупленных, а

значительно более широкого круга людей, который меня знал 30 лет и который не может понять, как я мог скатиться. Мне нужно, чтобы они видели убедительно от начала и до конца, почему я дал это показание.

...Я смалодушничал перед трудностями социализма в 1931 - 1933 гг. ...На этом я споткнулся и пошел обратно в подполье. И на этом пути я сразу стал предметом обмана. Я это говорю не для того, чтобы уменьшить свою вину, а потому, что этот обман я увеличил, удесятерил по отношению к нашим рядовикам, и для того, чтобы вы поняли те личные мотивы, которые облегчили мне понять необходимость поворота.

Когда я входил в организацию, Троцкий в своем письме не заикнулся о захвате власти. Он чувствовал, что эта идея мне будет казаться чересчур авантюристической. Он подхватил только мое глубокое беспокойство и то, что я могу в таком состоянии решиться присоединиться. А позже все уладится. Когда в разговоре с Пятаковым в декабре 1932 г. он мне сказал: "что ты, что ты, дело идет о государственном заговоре", то это была в самом начале первая трещина.

В сентябре 1983 г. Ромм привез мне письмо Троцкого, в котором, как бы само собой понятно, говорилось о вредительстве. Снова - и Ромм в своих показаниях говорит, что я был неслыханно ошарашен. Почему? Потому что, когда я вел переговоры, мне ни звука не сказали о вредительстве... И когда снова Пятаков мне раскрыл эти вещи, то я, понятно, знал: двери захлопнулись. Смешно начинать по этому поводу распри. Но это была вторая трещина.

И, наконец, когда после директивы Троцкого 1934 г. я, пересылая ему ответ центра, добавил от себя, что согласен на зондирование почвы, - сами не связывайтесь, обстановка может измениться. Я предлагал: пусть переговоры ведет Путна, имеющий связи в руководящих японских и германских военных кругах. И Троцкий мне ответил: "Мы не свяжемся без вас, никаких решений не примем". Год молчал. Через год поставил нас перед фактом своего сговора...

И какая картина передо мной? Первый этап. Убит был Киров. Годы террористической подготовки, десятки бродячих террористических групп, идущих на авось, чтобы ухлопать одного из руководителей партии, и результаты террора лично для меня были - утрата человеческой жизни без всяких политических последствий для нас...

Второе - поражение.

...Кто раньше маскировал перед собой, что он пораженец по необходимости, чтобы спасти то, что можно спасти, - тот должен был себе сказать: я - предатель, который помогает покорить страну, сильную, растущую, идущую вперед. Для каких целей? Для того, чтобы Гитлер восстановил капитализм в России.

Знал ли я до ареста, что дело кончится именно арестом? Как я мог не знать об этом, если был арестован заведующий организационной частью моего бюро Тивель, если был арестован Фридлянд... Не буду называть других фамилий... Я не мог тогда ни на одну минуту иметь сомнение в том, что дело окончится в Наркомвнуделе. И тогда я должен ответить на вопрос - почему я не обратился к партии, не обратился к власти, а если я этого не сделал до ареста, то почему не сделал это в момент ареста?

Ответ на этот вопрос очень простой. Ответ состоит в следующем. Я был одним из руководителей организации. Я знал, что советское правосудие не есть мясорубка, что есть люди разной степени вины среди нас, что мы - руководители - должны головой ответить за то, что делали. Но есть значительная прослойка людей, которую мы свели на этот путь борьбы, которая не знала основных, я бы сказал, установок организации, которые в ослеплении брели вперед.

Когда я ставил вопрос о совещании, то я хотел размежевания, чтобы отделились те, кто хотел идти до конца - тех можно выдать в руки даже связанных, - а тем, другим, дать возможность уйти и дать возможность таким образом самим заявить о своей вине правительству.

Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия сразу понял, почему я не говорил. Он мне сказал: "Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показа-

ний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель; если вы не хотите показывать, то только потому, что хотите выиграть время и присмотреться. Пожалуйста, присматривайтесь". В течение двух с половиной месяцев я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение двух с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл.

Продолжалось это два с половиной месяца. И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: "Вы уже - последний". И я сказал: "Да, я завтра начну давать показания". И показания, которые я дал, с первого до последнего не содержат никаких корректив. Я раскрывал всю картину так, как я ее знал, и следствие могло корректировать ту или другую мою персональную ошибку в части связи одного человека с другим, но утверждаю, что ничего из того, что я на следствии сказал, не было опровергнуто и ничего не было добавлено.

Я признаю за собой еще одну вину: я, уже признав свою вину и раскрыв организацию, упорно отказывался давать показания о Бухарине. Я знал: положение Бухарина такое же безнадежное, как и мое, потому что вина у нас, если не практически, то по существу, была та же самая. Но мы с ним - близкие приятели, а интеллектуальная дружба сильнее, чем другие дружбы. Я знал, что Бухарин находится в том же состоянии потрясения, что и я, и я был убежден, что он даст честные показания советской власти. Поэтому я не хотел приводить его связанным в Наркомвнудел. Я так же, как и в отношении остальных наших кадров, хотел, чтобы он мог сложить оружие. Это объясняет, почему только к концу, когда я увидел, что суд на носу, понял, что не могу явиться на суд, скрыв существование другой террористической организации...

Мы, в том числе и я, не можем требовать никакого снисхождения, не имеем никакого на это права, и я не говорю, - тут никакой гордости нет, какая уж тут может быть гордость... я скажу, что не нужно нам этого снисхождения. Жизнь в ближайшие годы, пять-десять лет, когда будет решаться судьба мира, имеет смысл в одном случае, когда люди могут принимать участие хотя бы в самой черной работе жизни. То, что было, - исключает это. И тогда снисхождение было бы только ненужным мучением. Мы довольно спетая компания между собой, и когда Николай Иванович Муралов, ближайший человек Троцкого, о котором я был убежден, что он скорее умрет в тюрьме и не скажет ни одного слова, - когда он дал свои показания и мотивировал их тем, что не хотел помереть в сознании, что его имя может быть знаменем для всякой контрреволюционной сволочи, - это есть самый глубокий результат этого процесса.

Мы до конца осознали, орудием каких исторических сил были. Очень плохо, что при нашей грамотности мы это так поздно сознали, но пусть это наше сознание кому-нибудь послужит".

Муралов -

"Я отказался от защитника, я отказался от защиты, потому что я привык защищаться годным оружием и нападать. У меня нет годного оружия, чтобы защищаться.

Вчера государственный обвинитель усомнился в нашей искренности, в искренности наших показаний. Я отнес это и по своему адресу, потому что, конечно, вполне законно сомнение по отношению к преступникам. Но я заверяю суд, что ни на следствии, ни здесь, на суде, в своих показаниях я ничего не скрыл, дал исчерпывающие сведения о своей преступной деятельности и дал соответствующую оценку. Я уже упоминал о том, как я пришел к такому заключению. Я боролся долго с собой... Я не хотел оставаться глупцом, я не хотел оставаться преступником, ибо, если бы я запирался, я был бы знаменем для контрреволюционных элементов, еще имеющихся, к

сожалению, на территории Советской республики. Я не хотел быть корнем, от которого росли бы ядовитые отпрыски.

Свыше десяти лет я был верным солдатом Троцкого, этого злодея рабочего движения, этого достойного всякого презрения агента фашизма, врага рабочего класса и Советского Союза. Но ведь свыше двадцати лет я был верным солдатом большевистской партии. Вот эти все обстоятельства заставили меня все честно сказать и рассказать на следствии и суде. Это не мои пустые слова потому, что я привык быть верным в прежние времена, в лучшее время моей жизни, верным солдатом революции, другом рабочего класса. И эти мои чистосердечные показания я прошу учесть при вынесении мне того или иного приговора".

Норкин -

"На следствии я без утайки рассказал все о своих преступлениях. Я совершенно раскаялся. Все мои показания совершенно искренни и точны. Этого достаточно для того, чтобы суд мог, разобравшись во всех деталях и обстоятельствах, принять необходимое решение. Если суд найдет какие-либо обстоятельства достаточными для того, чтобы смягчить оценку и пощадить мою жизнь, я заявляю, что буду с величайшей жадностью накапливать силы в надежде отдать свои силы в борьбе с фашизмом. А на случай другого решения, на случай, если это мое слово на суде - последний акт моей жизни, - я хочу воспользоваться им для того, чтобы передать клокочущее мое презрение и ненависть к Троцкому. Его много для того, чтобы Троцкий мог щедро его разделить со своими партнерами и действительными хозяевами фашистских разведок и генштабов" (стр. 241).

Шестов -

"Граждане судьи. 18 лет я был членом контрреволюционной, подрывной и фашистской организации. Последние пять лет активно подготовлял, пытался убивать вождей трудового народа, вождей рабочего класса... Последние пять лет активно вел на рудниках, шахтах Кузбасса разрушительную, подрывную работу. Последние пять лет я был изменником, был агентом самого реакционнейшего отряда мировой буржуазии, агентом немецкого фашизма... Я знал, на что шел. Я знал, куда я иду, я знал, что меня ожидает, если будет провал организации, которой я руководил. Пощады не прошу. Снисхождения мне не надо. Пролетарский суд не должен и не может щадить мою жизнь. Здесь, перед вами, перед лицом всего трудового народа, перед лицом угнетенных капитализмом всех стран я, в силу своих способностей, расстреливал идеологию, в плену которой был 13 лет. И теперь я хочу одного: с тем же спокойствием встать на место казни и своею кровью смыть пятно изменника родины".

Вот последние слова главных обвиняемых по процессу т.н. "параллельного троцкистского центра". Я не поленился почти полностью привести их.

Много раз, самым внимательнейшим образом, я перечитывал эти слова и, честное слово, не мог отделаться от того впечатления, что говорили они искренне, определенно не рассчитывая на то, что их искренность может смягчить их участь.

Много раз я анализировал самым внимательнейшим образом весь ход процессов 1937 - 1938 годов. И если даже допустить мысль о том, что все без исключения лица, проходившие по этим процессам, давали свои показания подвергаясь прямому физическому воздействию или, как говорят некоторые из нынешних интеллигентов, моральным угрозам и т.д., с целью заставить их дать ложные, нужные кому-то обвинительные материалы, то я безусловно

убежден, что никакие пытки и угрозы не в состоянии вынудить подобные последние слова на открытом судебном процессе.

Словом, я не имею никаких объективных и субъективных оснований подвергать сомнению, а тем более опровержению судебные процессы 1937- 1938 годов.

Хрущев и иже с ним, делая вид, что им ничего не известно о судебных процессах 1937 - 1938 гг. и вновь выдвигая вопрос об убийстве С. М. Кирова, вопросы реабилитации Тухачевского, Якира, Уборевича и других осужденных по этим процессам, тем самым как бы пересматривают эти процессы, ставят под сомнение правомерность этих процессов и, хотят они этого или не хотят, - берут под свою защиту и таких людей, как Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин, Пятаков, Радек, Рейнгольд, Путна, Муралов, Раковский, Крестинский, Шестов, и им подобных.

Здесь необходимо вновь возвратиться к Тухачевскому.

Процесс над группой бывших высших командиров Красной Армии, в отличие от процессов над гражданскими лицами, по вполне понятным причинам, проходил при закрытых дверях. Но некоторые, довольно значимые факты о заговорщической деятельности Тухачевского, Якира и других военных просочились в показания обвиняемых по другим процессам.

На процессе "право-троцкистского блока", проходившем в марте месяце 1938 г., подсудимый Крестинский, бывший зам. наркома иностранных дел, показал, например, что еще в 1933 г., во время его встречи с Троцким в г. Меране, Троцкий предложил ему установить контакт с Тухачевским, в лице которого он видел "человека авантюристического, претендующего на то, чтобы занять первое место в армии, и который, вероятно, пойдет на многое".

Из показаний подсудимых на этом процессе явствует, что Тухачевский вынашивал замысел военного переворота. Крестинский говорил, что когда в 1936 г. начался разгром подпольных организаций, Тухачевский стал всячески форсировать совершение переворота.

"В конце ноября 1936 г. на VIII Чрезвычайном съезде Советов Тухачевский имел со мной взволнованный, серьезный разговор. Он сказал: начались провалы, и нет никаких оснований думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится... Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим... Тухачевский говорил не только от своего имени, но и от имени контрреволюционной организации военных", - показывал на суде Крестинский.

В марте 1937 г. на квартире у члена центра "право-троцкистского центра" подсудимого Розенгольца состоялось совещание, в котором принимали участие Тухачевский и Крестинский. На совещании был установлен срок выступления - вторая половина мая (после возвращения Тухачевского из поездки в Лондон).

Говоря о возможных вариантах осуществления военного переворота, Розенгольц в своих показаниях заявил:

"...У Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это - возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким-нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства".

Тот же Розенгольц показал, что ему другой участник заговора, Гамарник,

"сообщил о своем предположении, по-видимому, согласованном с Тухачевским, о возможности захвата здания Наркомвнудела во время военного переворота. Причем Гамарник предполагал, что это нападение осуществится какой-нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством, полагая, что он в достаточной мере пользуется партийным, политическим авторитетом в войсковых частях. Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров. Помню, что он называл фамилию Горбачева".

О подготовке Гамарником и Якиром террористических актов рассказал в своих показаниях Гринько:

"...Факт, который мне известен и который относится к тому же периоду, это подготовка Бергавиновым из Главсевморпути террористического акта против товарища Сталина. Об этом я знал также от Гамарника. Об этом знали Антипов и Яковлев, об этом я знал и от самого Бергавинова, который говорил мне, что он задание Гамарника принял и пытается его осуществить".

В общем и целом, стараясь по мере сил и возможностей объективно разобраться в событиях 1934 - 1938 гг., я представил себе следующую картину конкретно-исторической обстановки тех лет.

Потеряв всякую надежду на возникновение в ходе социалистического строительства непреодолимых для партии и правительства трудностей, которые смогли бы привести к компрометации и свержению правительства и, таким образом, обеспечить приход к власти троцкистов и зиновьевцев, последние начинают в 1931 г. договариваться об организационном слиянии обеих оппозиционных групп. Центр подпольной троцкистской организации состоял тогда из Мрачковского, Смирнова Н. И. и Тер-Ваганяна. Зиновьевцы имели свой центр, куда входили Зиновьев, Каменев, Евдокимов и Бакаев. Объединенный центр был составлен из упомянутых лиц, где руководящую роль играли Зиновьев и Смирнов.

На случай провала троцкисты создали свой параллельный чисто троцкистский центр, в который вошли Пятаков, Радек, Серебряков и Сокольников. Параллельный центр занялся восстановлением старых связей и созданием своих ответвлений на периферии. Были созданы украинский троцкистский центр (Логинов, Голубенко, Коцюбинский, Лившиц). Возникает троцкистская ячейка на Урале, в Харькове, Днепропетровске, Одессе, Киеве и... (пропуск в тексте. - Ред.). Еще ранее, в 1928 г., по директиве Троцкого сформировался подпольный троцкистский центр в Западной Сибири (Мура-лов, Богуславский, Белобородов и др.). Сложился троцкистский центр и в Грузии (Мдивани, Окуджава, Кавтарадзе и др.).

В начале 1933 г. разногласия между троцкистами и зиновьевцами окончательно сглаживаются, к ним присоединяются правые и буржуазные националисты. Это единение взглядов выразилось в 1933 г. [в создании] т.н. "Контактного центра", куда вошли представители всех антисоветских подпольных организаций. "Контактный центр" явился этапом к созданию заговорщической организации "высшего типа", известной под названием "право-троцкистского блока". В состав блока вошли также эсеры и меньшевики.

В феврале 1935 г. к "Блоку" присоединилась группа Тухачевского.

В состав руководящего центра блока вошли от правых Рыков, Бухарин, Рудзутак и Ягода, от военной группы - Тухачевский, от троцкистов - Пятаков.

Вредительство как средство создать дополнительные искусственные трудности в народном хозяйстве и тем самым вызвать недовольство и озлобление политикой партии и правительства, распространение под разными соусами и

по самым различным поводам всякого рода антисоветских, антипартийных и антиправительственных слухов, индивидуальный политический террор и, наконец, изощренное двурушничество, демонстрация полнейшей преданности и лояльности Центральному Комитету ВКП(б) и ее руководящему ядру, как основной метод конспирации, - получили широкое распространение во всех этих организациях как основные средства борьбы за осуществление поставленных перед этим подпольем целей захвата руководства партией и страной.

Мне не хочется сейчас задерживаться на описании вредительской работы различных антисоветских организаций. Но нельзя не сказать пару слов об их террористической деятельности.

Об убийстве С. М. Кирова, по-моему, сказано достаточно.

Совершение террористических актов было поручено ряду созданных для этой цели террористических групп и отдельным лицам. Одним из таких индивидуальных террористов был бывший секретарь Зиновьева Богдан, которому тот поручил стрелять в Сталина в секретариате ЦК. После того, как в 1933 г. Богдан не выполнил этого задания, он покончил жизнь самоубийством.

"Мне известно от Мрачковского и Дрейцера, - показывал подсудимый Рейнгольд, - что летом 1933 г. была организована под руководством Дрейцера троцкистская группа из военных, куда вошли: Шмидт - командир одной из бригад Красной Армии, Кузьминов - начальник штаба одного из военных соединений, и ряд других лиц, фамилий которых я не знаю. От Дрейцера мне известно, что непосредственными исполнителями террористического акта против Ворошилова были Шмидт и Кузьминов, которые дали согласие на выполнение этого акта. Предполагалось, что они воспользуются для этого одним из приемов у Ворошилова либо используют посещение Ворошиловым их войсковых частей".

Аналогичные показания дал сам Дрейцер и другие.

На процессах было с неопровержимостью доказано, что кроме "своих" террористов антисоветские организации пользовались услугами наемных террористов - агентов иностранных разведок, переправляемых в СССР Троцким и его сподручными. Так, например, в СССР были переправлены террористы Ольберг, Борман-Юрин, Фриц Давид, М. и И. Лурье и десятки других.

Многие из них прошли по процессам 1934 - 1938 гг. и дали подробные показания о своей шпионско-террористической работе.

Интересны показания таких "деятелей", как Пятаков, Радек, Рыков, Бухарин.

По показаниям Радека, Троцкий в своих директивах требовал

"организовать узкий коллектив людей для выполнения покушений на руководителей ВКП(б), в первую очередь против Сталина".

Пятаков в своих показаниях рассказал, что в беседе с ним в 1935 г. Троцкий говорил:

"Поймите, что без целой серии террористических актов, которую надо провести как можно скорее, нельзя свалить сталинское руководство".

На процессе "право-троцкистского блока" Рыков показывал, что

"еще в 1934 г. я уже дал задание следить за машинами руководителей партии и правительства созданной мною группе Артеменко".

Бухарин сознался, что в 1932 г. привлек к организации и совершению покушений на Сталина и Кагановича эсеровских террористов, "имевших большой опыт в подобного рода делах".

По указанию центра троцкистского подполья были умерщвлены А. М. Горький, В. В. Куйбышев, председатель ОГПУ Менжинский.

"Объединенный центр... в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину. В этих целях к Горькому были приставлены Каменев, Томский и ряд других. Но реальных результатов это не дало... При серьезной постановке вопроса о свержении сталинского руководства и захвате власти центр не мог не учитывать исключительного влияния Горького в стране, его авторитета за границей..." (Из показаний Ягоды).

На убийстве Горького особенно настаивала троцкистская часть блока, что являлось следствием категорической директивы Троцкого. По показаниям Бессонова, эту директиву ему дал Троцкий в 1934 г.:

"М. Горький очень близко стоит к Сталину. Он играет исключительно большую роль в завоевании симпатий к СССР в общественно-мировом демократическом мнении и особенно Западной Европы... Вчерашние наши сторонники из интеллигенции в значительной мере под влиянием Горького отходят от нас. При этом условии я делаю вывод, что Горького надо убрать. Передайте это мое поручение Пятакову в самой категорической форме: "Горького уничтожить физически во что бы то ни стало"".

В уничтожении Горького, по словам Рыкова, сыграл свою роль и тот факт, "что Троцкому было хорошо известно, что Горький считает его проходимцем и авантюристом".

В связи со сказанным о террористической деятельности троцкистов нельзя не вспомнить следующий отрывочек из выступления Н. М. Шверника на XXII съезде:

"...Вот пример крайнего цинизма Молотова. При поездке его в 1934 г. в г. Прокопьевск машина, в которой он находился, съехала правыми колесами в придорожный кювет. Никто из пассажиров не получил никаких повреждений. Этот эпизод впоследствии послужил основанием версии о "покушении" на жизнь Молотова, и группа ни в чем не повинных людей была за это осуждена. Кому, как не Молотову, было известно, что на самом деле никакого покушения не было, но он не сказал ни слова в защиту невинных людей" (Стенотчет XXII съезда. Госполитиздат, 1961, стр. 216).

Попробуем внимательнее разобраться в сказанном.

Во-первых, как известно, в ноябре 1934 г. еще не был убит Киров, не было раскрыто существование широкой сети троцкистских подпольных организаций; во-вторых, мог ли Молотов сам, не прибегая к помощи соответствующих органов, установить, было ли происшествие с его машиной случайностью или преднамеренным актом; и, наконец, в-третьих, не лучше ли обратиться к фактам, как они изложены в книге "Процесс антисоветского троцкистского центра".

Кто непосредственно обвинялся в подготовке покушения и в самом покушении на Молотова? Обвинялись в этом Муралов, Богуславский, Шестов, Арнольд и некоторые другие, причем в покушении на Молотова, как в единственном преступном деянии, обвинялся один Арнольд. Муралову, Богуславскому, Шестову и другим предъявлялось обвинение в измене родине, шпионаже и диверсионно-вредительской деятельности. Такова была группа

"ни в чем не повинных людей", которой инкриминировалось подготовка покушения и покушение на Председателя СНК СССР Молотова.

На допросе в открытом заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР подсудимый Богуславский говорил:

"В 1934 г. мне стало известно, что кроме тех террористических групп, о которых я говорил, группы Ходорозе и Шестова, Муралов поручил директору одного из совхозов - Кудряшеву - совершить террористический акт против Председателя Совнаркома Молотова, приезд которого ожидался в Сибирь, и в частности в этот совхоз. Об этом мне сказал Муралов".

"Вышинский: Кто готовил этот террористический акт?

Богуславский: Кудряшев, по поручению Муралова.

Вышинский (к Муралову): Обвиняемый Муралов, было такое дело?

Муралов: Поручение было дано не Кудряшеву, а Ходорозе и Шестову.

Вышинский (к Шестову): Вы подтверждаете показания Муралова, что он вам поручил организовать покушение на товарища Молотова?

Шестов: Да, подтверждаю.

Вышинский (к Богуславскому): Обвиняемый Богуславский, разъясните.

Богуславский: Подготовка террористических актов велась таким образом, чтобы они не были сосредоточены в одном месте. Шестову было поручено организовать террористический акт против Молотова, если он приедет в Кузбасс, что и было сделано обвиняемым Арнольдом. Но параллельно это же было поручено Кудряшеву. Я это утверждаю, об этом мне сказал сам Кудряшев. Организация Шестовым террористических групп велась таким образом, чтобы они могли осуществить террористический акт в любом месте Кузбасса, не исключая подготовки этого акта в совхозе...

Вышинский: От кого Кудряшев получил такое задание?

Богуславский: От Муралова" (стр. 87).

А вот показания обвиняемых Муралова и Шестова.

"Муралов: ...В Прокопьевске мы пытались в 1934 г. совершить террористический акт против Молотова, но акт оказался неудачным. Так что фактически никаких террористических актов в Западной Сибири не было совершено.

Вышинский: Не удались?

Муралов: Да, не удались.

Вышинский: А подготовлялись?

Муралов: Подготовлялись.

Вышинский: Не удались потому, что вы отказались, или это от вас не зависело?

Муралов: Нет, тогда просто не удалось.

Вышинский: Расскажите, пожалуйста, поподробнее, как была организована попытка совершить покушение на жизнь Молотова, кому вы дали такое поручение, кто это организовал?

Муралов: Я поручил это Шестову. Он сказал мне, что у него есть уже подготовленная группа, во главе которой стоял, кажется, Черепухин, и что подготовлен шофер, который готов пожертвовать своей жизнью, чтобы лишить жизни Молотова. Но в последний момент шофер сдрейфил, не рискнул пожертвовать своей жизнью, и таким образом сохранилась жизнь Молотова.

Вышинский: В чем выражалась попытка покушения?

Муралов: Автомобиль должен был свернуть на полном ходу в канаву. При таком условии автомобиль переворачивается по инерции вверх ногами, машина ломается, люди...

Вышинский: Позвольте спросить Шестова. Подсудимый Шестов, вы подтверждаете в этой части показания Муралова?

Шестов: Да. Припоминаю еще, что в начале июня 1933 г. я говорил Муралову, что ожидается приезд в Кузбасс Орджоникидзе, и получил от Муралова установку на совершение террористического акта против Орджоникидзе.

Вышинский: Получив прямое поручение от Муралова о подготовке террористических актов, что вы сделали практически?

Шестов: Когда я узнал о приезде Молотова, я сделал распоряжение Черепухину о немедленном выезде в Прокопьевск для личного руководства террористическим актом против Молотова. Он так и поступил. Как потом он мне сообщил, он поручил Арнольду совершить этот террористический акт. В подготовительном плане предусматривалось совершение террористического акта путем автомобильной катастрофы и было выбрано два удобных места. Это, кто знает Прокопьевск, возле шахты N 5, по направлению к рудоуправлению, и второе место - между рабочим городком и шахтой N 3. Там не канавка, как говорил Муралов, а овраг метров в 15.

Вышинский: "Канавка" в 15 метров! Кто выбирал это место?

Шестов: Я лично вместе с Черепухиным.

Вышинский: Кто говорил исполнителям об этих местах?

Шестов: Исполнителям говорил Черепухин. Он сказал мне, что ему удалось посадить за руль машины Арнольда.

Вышинский: А кем был тогда Арнольд?

Шестов: Арнольд был зав. гаражом. Он опытный шофер. Причем, как мне говорил Черепухин, он даже предусмотрел дополнительную перестраховку. Она заключалась в том, что если почему-либо Арнольд сдрейфит, вторая машина, грузовая, идущая навстречу, должна ударить в бок легковую машину так, что обе машины должны были полететь в овраг.

Действительно, Арнольд вез Молотова, повернул руль и тем самым дезориентировал тяжелую машину, которая проскочила в надежде, что Арнольд попал в овраг. На самом деле он хотя и повернул руль в овраг, но повернул недостаточно решительно, и ехавшая сзади охрана сумела буквально на руках подхватить эту машину. Молотов и другие сидящие, в том числе Арнольд, вылезли из уже опрокинутой машины. Вот что мне докладывал тогда об этом Черепухин. Анализируя это положение вместе с Черепухиным, мы пришли к заключению, что Арнольд дал недостаточное количество газа и сделал недостаточно крутой поворот.

Вышинский: Позвольте спросить Арнольда. Обвиняемый Арнольд, вы слышали показания Шестова? Правильно он показывал?

Арнольд: Техническое оформление недостаточно обрисовано...

Вышинский: А по существу факт был?

Арнольд: Да, был" (стр. 95 - 96).

На допросе в судебном заседании Арнольд сказал:

"Ко мне утром приезжает в контору Черепухин и говорит: "Сегодня будет Молотов. Смотри, опять не прозевай". Я ответил, что сделаю. Я подал машину к экспедиции. Место, в каком я должен был сделать аварию, я знал хорошо: это - около подъема из шахты N 8. Там имеется закругление, на этом закруглении имеется не ров, как назвал Шестов, а то, что называем откосом - край дороги, который имеет 8 - 10 метров глубины, падение примерно до 90 градусов. Когда я подал машину к подъезду, в машину сели Молотов, секретарь райкома партии Курганов и председатель краевого исполкома Грядинский. Мне сказали, чтобы я ехал на рабочий поселок по Комсомольской улице. Я поехал. Когда я только стал выезжать с проселочной дороги на шоссейную, внезапно навстречу мне летит машина. Я тогда понял, что Черепухин мне не поверил, значит, послал вторую машину. Я думать долго не успел. Но я испугался. Я успел повернуть в сторону, в ров, но в этот момент меня схватил Грядинский и сказал: "Что ты делаешь?"

Вышинский: Что вас здесь остановило?

Арнольд: Меня остановила трусость..." (стр. 128).

Вот почти полный отчет о существовавшей до XXII съезда КПСС официальной версии по поводу аварии с автомашиной Молотова в 1934 году.

Что конкретного противопоставлено на XXII съезде этим материалам? Ничего, кроме нескольких бездоказательных фраз.

Я убежден, что любой объективный человек, говоря о т.н. периоде культа личности Сталина, не может обойти стороной политические процессы 1937 - 1938 годов. Можно и должно отнестись к ним критически, но забывать о них вовсе мы не в праве, если хотим по-настоящему разобраться в таком сложном вопросе, как вопрос о культе личности Сталина.

И я еще раз спрашиваю себя - на каком основании мы должны подвергать сомнению и опровержению материалы процессов 1937 - 1938 гг., материалы, основанные на показаниях, на единодушных показаниях десятков людей с довольно твердыми характерами и определенными политико-моральными установками?

Я помню, как в свое время буржуазная печать реагировала на эти процессы, утверждая, что единодушие обвиняемых по этим процессам, их обстоятельные и откровенные показания добыты НКВД при помощи каких-то изобретенных в нем сверхизощреннейших пыток, машин и т.д.

Может ли здравомыслящий человек согласиться с подобными утверждениями, кстати говоря, в немалой степени усиленными XXII съездом?

Не может.

Значит ли все вышесказанное, что я начисто отвергаю самую возможность существования в рассматриваемый период фактов произвола, осуждения невинных людей и т.д.?

Нет, не значит. Я отнюдь не собирался и не собираюсь отвергать не только такую возможность, но и вполне согласен с тем, что факты произвола, карьеризма, осуждения невинных людей и т.п. вещи имели широкое распространение в рассматриваемый период.

Но я спрашиваю себя - если контрреволюционные организации на одно из первых мест выдвинули план вызвать недовольство и озлобление среди населения СССР политикой партии и правительства, то разве не могли они приложить свою руку и к деятельности наших следственных, судебных и всех прочих тому подобных учреждений - государственных и общественных? Могли, и несомненно приложили.

Я спрашиваю себя, - если говорить о массовом характере произвола и необоснованных репрессий периода 1937 - 1938 гг. - вправе ли мы забывать о нашем государственном, советском, хозяйственном и даже партийном аппарате того времени? Вправе ли мы допустить, что весь этот миллионный аппарат, включая сюда и органы НКВД и правосудия, был совершенно свободен от конкретных носителей наследия прошлого - склочников, карьеристов и т.д.?

Прав или не прав был Сталин, когда, выступая 7 января 1933 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), он говорил:

"В итоге осуществления пятилетки в области промышленности, сельского хозяйства и торговли мы утвердили во всех сферах народного хозяйства принцип социализма, изгнав оттуда капиталистические элементы.

К чему это должно было привести в отношении капиталистических элементов и к чему оно на самом деле привело?

Это привело к тому, что оказались вышибленными из колеи последние остатки умирающих классов: промышленники и их челядь, торговцы и их приспешники,

бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы.

Будучи вышибленными из колеи и разбросавшись по всей территории СССР, эти бывшие люди расползлись по нашим заводам и фабрикам, по нашим учреждениям и торговым организациям, по предприятиям железнодорожного и водного транспорта и главным образом - по колхозам и совхозам. Расползлись и укрылись они там, накинув маску "рабочих" и "крестьян", причем кое-кто из них пролез даже в партию.

С чем они пошли туда? Конечно, с чувством ненависти к Советской власти...

Пойти в прямую атаку против Советской власти эти господа уже не в силах. Они и их классы несколько раз вели уже такие атаки, но были разбиты и рассеяны. Поэтому единственное, что им остается делать, - это пакостить и вредить рабочим, колхозникам, Советской власти, партии" (Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 392).

Я думаю, что с этими словами Сталина нельзя не согласиться.

Ясно, что утверждение Сталина вовсе не означало и не означает, что вся (или что основная масса) этих бывших людей была целиком и полностью настроена сугубо враждебно против Советской власти.

Но разве будет большой ошибкой, если допустить, что именно эта масса бывших людей, осевшая в наших советских, хозяйственных и партийных органах, на промышленных и сельскохозяйственных предприятиях, на транспорте и т.д., что именно она сыграла определенную - резко отрицательную - роль в имевших место фактах произвола, нарушения социалистической законности, карьеризма и т.п. явлениях?

Великий реалист В. И. Ленин говорил:

"Нет сомнения, что мы живем в море беззакония и что местное влияние является одним из величайших, если не величайшим противником установления законности и культурности. Едва ли кто-либо не слышал о том, что чистка партии вскрыла, как преобладающий элемент, в большинстве местных проверочных комиссий сведение местных и личных счетов..." (т. 33, стр. 328).

Не кто иной как Ленин, говоря о новом советском аппарате, об аппарате, "действительно заслуживающим названия советского, социалистического", констатировал, что "...такого аппарата и даже элементов его у нас до смешного мало, и мы должны помнить, что для создания его... надо затратить много, много, много лет" (т. 33, стр. 446; подч. - В. М.).

В. И. Ленин говорил это в 1923 году.

Трудно отрицать, если не говорить громких фраз, что эти слова В. И. Ленина в равной степени относятся и к аппарату 1934 - 1938 гг. и даже к нашему нынешнему аппарату.

И спрашивается, как можно обвинять Сталина и его ближайших сотрудников в создании условий в стране для разгула произвола и беззакония, совершенно игнорируя действие нашего советского и партийного аппарата?

Как можно коммунисту-ленинцу представлять дело так, будто бы в такой гигантской стране, как СССР, с ее 21 млн. кв. км территории, с ее 170-миллионным населением, какие-то несколько десятков человек могли в течение многих лет творить произвол и беззаконие, сознательно уничтожая лучших сыновей и дочерей народа?

Это ли пропаганда марксистско-ленинского учения о роли народных масс и личности в истории? Нет, это ее опровержение.

Спрашивается, где была миллионная партия коммунистов, где были десятки миллионов советских, настоящих советских людей - рабочих, крестьян, интеллигенции?

Неужели они не замечали всего этого или до того были задавлены страхом, что не могли и пикнуть?

Спрашивается, неужели мы не замечаем, что, представляя период т.н. культа личности Сталина в том свете, в котором его старались представить на XXII съезде КПСС и в последующий за ним период Хрущев и иже с ним, - мы тем самым представляем перед всем миром и нашу партию и наш народ партией и народом трусов подхалимов?

С подобным взглядом невозможно согласиться.

На основании многочисленных исторических документов периода 1934- 1938 гг. я беру на себя смелость утверждать, что партия, во всяком случае широкий партийный актив, знали, понимали и оправдывали необходимость усиления жесткости и твердости диктатуры пролетариата в этот период.

При этом я исхожу из того обстоятельства, для меня несомненного, что процессы 1936 - 1938 гг. были процессами не инспирированными кем-то в карьеристских целях и, тем более, в целях уничтожения видных советских и партийных работников, а выявили действительную картину массового распространения среди бывших оппозиционных групп различных антисоветских, контрреволюционных, вредительских и диверсионно-шпионских подпольных организаций.

И в факте их существования нет ничего удивительного или необъяснимого. Каждый, кто мало-мальски объективно хочет разобраться в этом, по материалам истории нашей партии легко проследит тот путь, по которому, буквально со дня основания РСДРП, все эти бывшие оппозиционные группировки и группки катились в болото контрреволюции, политического террора, вредительства и измены Родине.

Кого бы мы ни взяли из членов раскрытых в 1934 - 1938 гг. подпольных контрреволюционных организаций - и сказанное относится не только к руководителям этих организаций, - мы обязательно найдем, что данное конкретное лицо в свое время крепко (идейно, а нередко - и практически) наказывалось Лениным, партией за те или иные политические ошибки.

Кстати, говорят о жестокости и подозрительности Сталина.

Говорят, но почему-то забывают добавить, что вплоть до 1936 г. многие старые члены партии, члены Центрального Комитета и Политбюро упрекали того же Сталина в чрезмерной мягкости по отношению к людям, проявляющим колебания и нерешительность в проведении генеральной линии партии, допускавшим большие и серьезные ошибки. Забывают, что даже такие люди, как Зиновьев, Каменев, Радек, Преображенский, Серебряков, Смирнов и другие, по 2 - 3 раза исключались и вновь восстанавливались в партии не без ведома и прямого указания ее генерального секретаря; что даже такие люди, как Бухарин, Рыков, Томский, Раковский и другие, чьи политические взгляды были партией признаны еще в 1930 г., на XVI съезде ВКП(б), несовместимыми с ленинизмом, вплоть до самых процессов 1936 - 1938 гг. оставались в партии, а некоторые даже в ЦК, и занимали довольно видные государственные посты.

Мне не хочется приводить доказательства в подтверждение сказанного, ибо, повторяю, их легко может найти каждый в материалах по истории ВКП(б) - в стенограммах съездов и пленумов, в которых, кстати говоря, не в пример нынешним стенограммам, были самым подробнейшим образом

изложены точки зрения на тот или иной рассматриваемый вопрос всех их участников - как сторонников, так и противников того или иного мероприятия партии и правительства, того или иного решения не только практических, но и политических, и теоретических вопросов.

Я еще раз считаю нужным подчеркнуть, что я не отрицаю наличия в кампании, в политической кампании 1936 - 1938 гг., ошибок, извращений и перегибов, фактов необоснованных решений, осуждения невинных людей и т.д.

Но абсолютно неверно и по существу антипартийно - относить все эти намеренные и ненамеренные, "сознательные и бессознательные" явления к Сталину, к членам Политбюро и Президиума ЦК, абстрагируясь от конкретно-исторической обстановки тех лет, от влияния и непосредственных действий нашего тогдашнего партийного, советского и хозяйственного, центрального и, особенно, местного аппарата, отнюдь не свободного от карьеристских, подхалимски-очковтирательских и прямо враждебных, подрывных элементов, воспользовавшихся обстановкой законного, закономерного усиления борьбы со вскрытыми в этот период многочисленными подпольными контрреволюционными организациями в своих целях.

И партия знала об этом, учитывала, что такие моменты могли иметь и имели место, старалась не допускать и исправлять допущенные ошибки и перегибы.

Еще на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г., то есть задолго до т.н. периода репрессий, выступая с политическим отчетом ЦК, И. В. Сталин говорил:

"Некоторые товарищи думают, что главное в наступлении социализма составляют репрессии, а если репрессии не нарастают, то нет и наступления. Верно ли это? Конечно, неверно".

Мы обвинили Сталина и Молотова в теоретическом обосновании репрессий 1937 - 1938 гг., т.е. в период разоблачения и раскрытия широкого антисоветского троцкистского подполья.

Но мы забыли о том, что еще до убийства СМ. Кирова, на XVII съезде ВКП(б) в 1934 г. - съезде победителей - многие делегаты съезда, в числе которых были и такие, ныне реабилитированные, товарищи, как Постышев, Косиор, Рудзутак, занимавшие высшие посты в партии и государстве, говорили:

"Классовая борьба за этот период приняла острейшие формы, что также нашло свое отражение в партии... Борьба, товарищи, была исключительно острой, и она не могла быть иной, ибо в этот период решалась одна из основных, труднейших задач Октября, задача социалистического переустройства деревни... Очевидно, что разбитый и рассеянный враг, лишенный материальной базы, не перестает быть врагом, он им остается, но еще более злостным, еще более ненавидящим наше социалистическое строительство. При этом надо помнить, что враг подогревается, вдохновляется капиталистическими силами, окружающими нашу страну, силами нашего нынешнего капиталистического окружения" (Из выступления Косиора, стр. 197 - 201).

Интересно и выступление секретаря МК и МГК ВКП(б) Н. Хрущева на этом съезде:

"Конкретное руководство нашего ленинского Центрального Комитета, и прежде всего товарища Сталина, ощущала вся наша партия. Мы, работники московской организации, это руководство ленинского ЦК и лично товарища Сталина ощущали особенно непосредственно, изо дня в день по всем вопросам, над которыми нам приходилось работать.

В Московской организации засели в свое время правые уклонисты. Правые во главе с Углановым и лидеры правой оппозиции - Бухарин, Рыков, Томский - пытались использовать столичную организацию в борьбе против генеральной линии партии, против ленинского Центрального Комитета партии.

Под руководством Центрального Комитета партии, под руководством товарища Сталина правые разбиты, разбиты в нашей партии и в московской организации.

Мы провели в Московской организации чистку, которая еще более укрепила боеспособность наших рядов. Но нам нельзя зазнаваться, нельзя ослаблять нашу большевистскую бдительность. Мы должны бороться с неправильным пониманием некоторых вопросов создания бесклассового общества. Кое-кто понимает этот вопрос так, что, дескать, можно радоваться - скоро классов не будет и не надо вести классовую борьбу. Классовая борьбы не прекращается, и мы должны мобилизовать силы партии, силы рабочего класса, усилить органы диктатуры пролетариата для окончательного уничтожения всех классовых врагов, всех остатков правых и "левых" и всяких других оппортунистов..." (Стенотчет XVI съезда. Партиздат. 1934 г., стр. 145 - 147. Подчеркнуто мной - В. М.).

Спрашивается, что это - искреннее, правильное утверждение или просто подхалимская или двурушническая декларация?

Вопрос поставлен, быть может, несколько резко, но ведь, по сути дела, он и может быть поставлен только так: или - или; или это было сознательное заявление коммуниста, одного из руководителей московской партийной организации, или заявление неискреннее, т.е. двурушническое.

На XXII съезде КПСС Н. Хрущев и некоторые другие руководящие деятели партии и государства пытались представить дело так, что они-де ничего не знали и ничего не могли сделать для исправления и пресечения допускаемых по вине Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова ошибок и перегибов в борьбе с врагами народа.

Я утверждаю, что это - прием, рассчитанный на простаков. Члены ЦК ВКП(б), в том числе Хрущев и Микоян, не могли не знать о каждом факте партийного и судебного преследования людей, занимавших тот или иной крупный партийный или государственный пост. Они могли не знать и наверняка не знали все материалы и дела людей, привлеченных к ответственности по политическим мотивам, в масштабе всего Советского Союза. Глупо было бы представлять дело таким образом, что несколько десятков человек, членов ЦК, собственноручно занимались разбором дел нескольких тысяч лиц. Но я утверждаю, что дела всех лиц, занимавших видное партийное или государственное положение, им были известны, и предание суду этих лиц происходило по постановлению большинства членов Политбюро ЦК.

Возьмем такой факт. Известно, что с 22 по 28 мая 1937 года проходила IV Московская городская, а вслед за ней - с 5 по 10 июня - V Московская областная партийные конференции, на которых с отчетными докладами выступал член Политбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь МК и МГК Хрущев.

Выступая на V областной партконференции и осуждая перегибы в борьбе с троцкистскими элементами, Хрущев говорил:

"Некоторые товарищи просто расправлялись с людьми и выбрасывали из партии хороших, преданных нам людей. Надо сейчас исправить допущенные нами ошибки" (XIV сборник "В помощь изучающим историю КПСС", 1962 г., стр. 81).

Разве не свидетельствует одна эта маленькая цитата из многочисленных выступлений Хрущева в тот период о том, что он был прекрасно осведомлен о положении дел и в Московской партийной организации и в партии в це-

лом? По-моему, свидетельствует. И небезынтересно отметить, что это было сказано в июне 1937 г. - в самый разгар развернувшейся кампании по борьбе с врагами народа. Что это - личная храбрость Хрущева или выражение объективной оценки положения вещей? Что это - личное мнение Хрущева или мнение партии и ее Центрального Комитета? Я думаю, что ответить на эти вопросы не составит затруднения.

Известно, что в период 1936 - 1937 гг. в Москве были репрессированы секретари МК и МГК ВКП(б) А. И. Угаров, Б. А. Братановский, И. В. Марголин, Е. С. Коган, Н. И. Дедиков, председатель облисполкома Н. А. Филатов, секретарь обкома комсомола Александров, ряд секретарей райкомов партии, председателей райисполкомов и т.д. Ныне все вышеперечисленные поименно товарищи реабилитированы.

Спрашивается - мог ли Хрущев, будучи первым секретарем МК МГК ВКП(б) не знать о репрессиях в отношении своих ближайших помощников и сотрудников? И значит ли это, что репрессии в отношении этих лиц, его заместителей и подчиненных, были в первую голову выгодны и нужны самому Хрущеву в карьеристских или даже прямо враждебных целях?

Следуя логике Хрущева, мы неминуемо должны были бы встать на подобную точку зрения. Но логика Хрущева - это не логика марксиста-ленинца, а логика обыкновенного озлобленного мещанина, и она нам не к лицу.

(Продолжение следует)

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: