Глава девятая. Вместо заключения

Период царствования Николая II вобрал в себя великое множество трагических событий, роковых бед и несчастий. Словно по чьему-то злому року Россию специально подвергали суровым испытаниям, определяя ее способность выстоять при неожиданных поворотах исторической судьбы и дать ответы на невероятно трудные вызовы времени. В конечном счете разлом общества оказался настолько глубоким, а его разрушительная сила так велика, что речь фактически шла о национальной и социальной катастрофе, грозящей утратой государственности и полным разрушением устоев общества.

Перед исследователем этого периода российской истории возникает немало проблем, которые и сегодня так же актуальны, как и несколько десятилетий тому назад. За годы, прошедшие с начала XX в., и особенно в последнее десятилетие, был опубликован ряд содержательных работ по данной тематике. При этом многие факты и события освещались и оценивались крайне предвзято, а нередко прямо игнорировались. Предстоит еще приложить массу усилий, чтобы переосмыслить многие явления и события и отказаться от устаревших оценок и стереотипов. Более того, все настоятельней потребность в том, чтобы изменить сам подход к историческому исследованию и методологии познания прошлого России.

Из большой группы особенно трудных проблем и вопросов, существенно важных для понимания основного и наиболее значимого в содержании и особенностях рассматриваемой эпохи, остановимся на трех, вызывающих наиболее острую полемику среди российских и зарубежных исследователей.

Первый вопрос - это столь странная судьба российских либеральных реформ, из которых ни одна, в сущности, не была доведена до логического завершения, а большинство терпело неудачу уже на полпути или же оставалось на стадии проекта, так и не получив даже попыток практической реализации.

Второй вопрос - это насколько цели и задачи либеральных реформ отвечали национальным интересам России, действительным взглядам и намерениям ее правящей верхушки, судя по всему, искренне верившей в особый, исключительный, путь развития для России, в ее мессианское всемирно-историческое предназначение. И эти взгляды разделяли отнюдь не только правящая элита, но и достаточно широкие круги российских интеллектуалов.

Третий вопрос заключается в причинах необычайной жизнестойкости монархической идеи, имевшей глубокие и прочные корни в российском

Окончание. См. Вопросы истории, 1993, NN 3, 5, 7; 1994, NN 1, 6; 1999, NN 1, 3, 9.

стр. 82

обществе, и при этом в ответственные периоды российской истории, на ее изломах оказывалась неспособной сохранить единство нации, не допустить распада страны, народа и династии. Даже "помазанник божий", глава правящей династии, высший хранитель монархических ценностей добровольно отрекается от престола и тем самым усиливает разлад и шатания в среде даже самых ярых приверженцев монархических взглядов и наиболее последовательных защитников российского самодержавия.

История российского либерального реформаторства насчитывает более 100 лет. Срок этот - казалось бы, вполне достаточный для того, чтобы накопить собственный опыт реформирования различных сторон российской жизни и учесть его и положительные, и негативные аспекты. Уже к концу XVIII в. российское общество, по крайней мере, его наиболее просвещенная часть, весьма остро ощущала потребность в проведении либеральных реформ, которые способствовали бы преодолению социально-экономической отсталости России и вывели бы ее в один ряд с более развитыми европейскими государствами. Еще в пору своего юношества будущий правитель России Александр I, старший сын Павла I и любимый, внук Екатерины Великой, страстно и увлеченно рассуждал в компании со своими сверстниками и единомышленниками о том, как переустроить Россию, что надо сделать, чтобы она перестала думать лишь о внешних захватах и расширении своих владений, а повернулась лицом к внутренним проблемам, по-настоящему занялась их разрешением.

Прекрасно образованный и воспитанный на идеях Просвещения, чему, кроме великолепных учителей, в немалой степени способствовала его высоко просвещенная бабка, умно и тонко внедрявшая в сознание цесаревича либеральные взгляды, Александр I к моменту вступления на трон несмотря на свою молодость (ему было тогда всего 24 года) имел уже достаточно четкие представления о том, какие сферы государственной жизни должны быть в первую очередь реформированы. Его питала надежда на то, что ему удастся кардинально реорганизовать всю систему управления страной, серьезно заняться законотворческой работой, упорядочением законов и упразднить крепостное право. Причины внутренних бед и неурядиц император видел в том, что даже верховная власть не подает примера строгого следования законам.

Альфой и омегой всех преобразований, их исходной точкой и конечной целью должно было стать утверждение в стране законности. Никто не может быть выше законов и не должен стоять над ними. Молодой царь утверждал, что будет управлять страной лишь по законам, ибо не верит в справедливость власти, "которая бы не от закона истекала". Взгляды на реформирование России Александр I разрабатывал вместе и под сильным влиянием друзей его юности, занявших впоследствии высокие государственные посты. Среди них были такие высоко образованные и передовые для своего времени деятели, как граф П. А. Строганов, князь А. Чарторыский, Н. Н. Новосильцев, В. П. Кочубей. Император в шутку называл их "Комитетом общественного спасения" (Comite du salut public), а в обществе их именовали якобинцами. Позднее к ним присоединился М. М. Сперанский, превосходивший всех умом, ясностью и глубиной понимания российской действительности. Эти взгляды находили поддержку и у здравомыслящей части российского общества, вселяя в нее надежду на обновление всей российской жизни.

Разделяемые императором реформаторские идеи Сперанского, которого он сделал своим главным помощником, касались практически всех основных сторон грсударственной деятельности: системы управления, внешней политики, статуса дворянства, положения крестьян, народного просвещения и др. Император был крайне озабочен состоянием российского общества, главные, беды и неурядицы которого были порождены, как он считал, двумя основными причинами: отсутствием всякой законности и постоянными войнами, которые вела Россия, и сосредоточенностью на политике внешних захватов вместо того, чтобь! уделять большее внимание устройству внутренних дел. "Наши дела, - с грустью писал Александр 1 Кочубею, -

стр. 83

в неимоверном беспорядке; грабеж со всех сторон; порядок, кажется, изгнан отовсюду; а империя стремится только к расширению своих пределов" ¹ .

План государственного преобразования, разработанный Сперанским и одобренный императором Александром I, содержал немало превосходных и достаточно смелых по тому времени идей, реализация которых позволила бы в исторически короткие сроки кардинально изменить политический и социальный облик России, вывести ее на качественно иной уровень общественного развития.

В основе этого плана лежали глубокие по смыслу идеи: во-первых, всестороннее обоснование настоятельной необходимости проведения либеральных реформ и, во-вторых, четкое и ясное понимание их целей, задач и направленности. По мнению реформатора, началом и источником всех политических обновлений является сообразность "с духом времени". "Никакое правительство, - утверждал Сперанский, - с духом времени не сообразное, против всемощного его действия устоять не может", поэтому оно должно идти в ногу со временем, иначе может оказаться на обочине исторической дороги. Он писал: "Три великие системы издревле разделяли политический мир: система республик, система феодальная и система деспотическая. Первая под различными именованиями и формами имела то отличительное свойство, что власть державная умерялась в ней законом, в составе коего граждане более или менее участвовали. Вторая основана была на власти самодержавной, ограничиваемой не законом, но вещественным или, так сказать, материальным ее разделением. Третья ни меры, ни границ не допускала. Примеры первой системы мы видели в республиках греческих и особенно в римской. Вторая система основалась на Севере и оттуда распространилась по всей Европе. Третья утвердила свое владычество на Востоке".

Политический строй России того времени, который Сперанский относил ко второй системе, подошел к такой черте, когда уже были необходимы серьезные преобразования, которые давали бы новые импульсы ее дальнейшему развитию. Эти изменения должны отвечать "напряжению общественного разума к свободе политической", что со времен еще Ивана Грозного в России было "более или менее приметно" и "обнаруживалось разными явлениями".

Не только изменения, произошедшие во многих странах мира, но и развитие самой России приводили Сперанского к выводу, что существовавшая в стране система правления не соответствовала уже состоянию общественного духа в России и требовала внесения в нее серьезных корректив. При этом он опирался на три принципиальные для него посылки: во-первых, самодержавная власть сама должна соблюдать закон и действовать на основании закона, что придало бы ей большую силу и авторитет; во-вторых, не народ должен приспосабливаться к правлению, а правление - к состоянию народа; в-третьих, необходимо предоставить народу политические свободы, памятуя о том, что "нет в истории примера, чтобы народ просвещенный и коммерческий мог долго в рабстве оставаться" ² . Реформатор искренне верил в то, что Россия пойдет тем же историческим путем, что и передовые страны Европы, переходя от феодализма к республиканскому правлению.

Эта убежденность Сперанского, по мнению одного из почитателей его таланта, основывалась на глубоком понимании состояния, в котором пребывало российское общество, смутным инстинктом ощущавшее, что "идти прежнею дорогой нельзя, и радостно приветствовало залог нового направления в лице молодого государя. Еще никогда правительство не было так популярно. Оно возбуждало сочувствие и в старых приверженцах екатерининского порядка, нарушенного в последние четыре года, и в том небольшом образованном меньшинстве, которое ожидало от нового царствования серьезных, коренных преобразований".

По мысли Сперанского, в реформировании нуждались все три силы, что "движут и управляют государством", а именно: "сила законодательная, исполнительная и судная". Во главу угла всей преобразовательной работы

стр. 84

он - в полном соответствии с "духом Просвещения" - ставил принцип главенства закона, когда соблюдение законности стало бы нормой жизни и государства, и общества. Все эти основные правовые нормы, включая принцип разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную, должны были быть закреплены в российской конституции, разговоры о которой велись постоянно в окружении Александра I, был даже разработан ее проект по образцу польской конституции 1791 года. Однако до принятия конституции дело так и не дошло.

В ходе осуществления либеральных преобразований дело не ограничивалось упорядочением существовавших и разработкой новых законов. Результаты в этой области были особенно впечатляющими. Министерства заменили петровские коллегии, а назначение министрами молодых высокообразованных людей способствовало значительному улучшению всей системы исполнительной власти как в центре, так и на местах. Реформы начали приносить реальные плоды и в экономической сфере. Назначенный статс-секретарем, фактически вторым лицом в государстве, Сперанский приступил к разработке мер по преодолению финансового кризиса, в котором оказалась страна в последние годы правления Екатерины II и в четырехлетнее царствование Павла I. В обращении находилось огромное количество обесцененных екатерининских ассигнаций, что привело к полному расстройству финансовой системы. Достаточно сказать, что по бюджету 1810 г. расходы составляли 230 млн. руб., а доходы - лишь 125 миллионов. В качестве первоочередных мер он предложил пресечь бесконтрольный выпуск ассигнаций, существенно сократить расходы государства, ужесточить контроль за расходованием денежных средств и упорядочить налоговую систему. Благодаря принятым мерам удалось сократить расходную часть бюджета более чем на 20 млн. рублей ³ .

Однако задача по переустройству России, которую поставили перед собой Александр I и его сподвижники, оказалась выше их сил и возможностей: тогдашняя Россия была не готова резко изменить привычную жизнь. К тому же сохраняли свои позиции те силы, которые не хотели ничего менять в стране и оказывали упорное сопротивление реформам и реформаторам. И сами реформаторы оказались не до конца решительны и последовательны в своих действиях. Им не удалось решить и главную задачу: ликвидировать основное препятствие на пути широкого и глубокого реформирования России - отменить крепостное право.

История реформ в России свидетельствует, что никому из ее государственных деятелей так и не удавалось пройти до конца весь длинный и сложный путь реформ, оставаясь верными провозглашенным ими же самими целям и задачам. Авторитарная власть, приверженцами которой по духу и сути оставались все российские самодержцы, не позволяла им уклоняться слишком далеко от тех правил и канонов, которые составляли их плоть и кровь. Не стал исключением и Александр I. К концу его царствования задуманные им реформы начали заметно пробуксовывать, терять темпы, их все глубже засасывала атмосфера вялотекущей российской жизни. Окружение царя заполняется людьми консервативных взглядов, вовсе не настроенных на продолжение либеральных реформ. Среди них был и А. А. Аракчеев, намеревавшийся всю страну загнать в военные поселения и сделать их очагами "казарменного счастья". Да и сам император потерял интерес к реформам и стал отдалять от себя либерально настроенных деятелей. Такая участь постигла и Сперанского, который оказался в опале и был выслан из столицы в Сибирь, где в качестве Сибирского генерал-губернатора занялся разработкой системы административного управления этим краем.

Александр I, проявивший вначале глубокое понимание необходимости реформирования всей государственной жизни России и приложивший к этому немалые усилия, к концу своего царствования явно потерял интерес к реформам, впал в глубокую политическую апатию, а вскоре и вовсе отошел от государственных дел. Мифически была воспринята общественностью его неожиданная и загадочная смерть в 1825 году.

стр. 85

Самодержавная власть так цепко заключала в свои объятия российских царей, что у них не оставалось сколько-нибудь свободного пространства для маневров. Поэтому все попытки существенно изменить самодержавную форму правления и приспособить ее к "духу времени" в конце концов разбивались о твердыни самодержавного абсолютизма.

За 30-летнее царствование Николая I, младшего брата Александра I, о либеральных реформах успели забыть напрочь. Этому нисколько не противоречило принятие некоторых частичных мер по упорядочению системы управления государственными крестьянами, что, однако, ни в коей степени не затрагивало самих основ крепостного права, а также завершение к концу 1832 г. начатых Сперанским еще при Александре I работ по составлению Свода законов Российской империи.

Очередной всплеск реформаторской деятельности в России пришелся на царствование Александра II, старшего сына Николая I и племянника Александра I. Либерально-просветительские идеи оказались близкими Александру II, который так же, как и его знаменитый дядя, собрал вокруг себя талантливых людей, воодушевленных идеями либеральных реформ и активно склонявших царя к коренному реформированию России. К ним следует в первую очередь отнести Н. А. Милютина, Ю. Ф. Самарина, Я. И. Ростовцева и др.

С именем Александра II связаны два важных проекта, последовательная реализация которых позволила бы изменить весь облик страны, совершив настоящий прорыв в ее политическом и социально-экономическом развитии. Это, во-первых, отмена крепостного права, сдерживавшего развитие производительных сил страны и служившего серьезной помехой во всех начинаниях, связанных со строительством гражданского общества. Слова Сперанского о том, что в России есть только "два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи" и что "первые называются свободными только по отношению ко вторым", а "действительно же свободных людей нет, кроме нищих и философов", отражали истинное положение, в котором многие столетия пребывало российское общество. Это не могло не отразиться на его ментальности, как и на отношении к реформам тех людей, которым все время приходилось по капле выдавливать из себя раба.

Второй проект, не менее сложный, заключался во введении в стране конституции, которая ограничивала бы самовластие монарха и содействовала бы демократизации российского общества. И хотя в реальность данного проекта мало кто верил из-за его смелости и даже фантастичности, он мог иметь определенные шансы на успех. Реформа 1861 г., упразднившая крепостное право, при всей ее противоречивости и непоследовательности, закладывала основы для последующих более радикальных реформ. Что же касается принятия конституции, то этому не суждено было сбыться: убийство Александра II не оставило на это никаких надежд. В то же время покушение на императора лишь подтвердило, какой неимоверно трудной была судьба российских либеральных реформ и какую высокую - подчас трагическую - цену приходилось за них платить каждому, кто брался за их осуществление. Если бы не 1 марта 1881 г., Россия уже в начале 80-х годов XIX в. вполне могла бы иметь свою конституцию, которая существенно изменила бы политическую жизнь и весь ход дальнейшего развития страны.

Россия обречена была на ожидание перемен. Лишь по окончании 30-летнего периода правления Александра III, вошедшего в российскую историю как эпоха контрреформ, в России вновь заговорили о либеральных реформах. На этот раз их инициаторами и разработчиками были С. Ю. Витте и П. А. Столыпин. Однако и их реформы не были доведены до конца. Витте без каких-либо видимых причин был отправлен в отставку с поста премьер-министра в разгар его реформаторской деятельности, а Столыпина, как и Александра II, убили, лишив его возможности довести до конца дело всей его жизни - аграрную реформу.

Совсем не случайные, а возможно, даже и роковые, обстоятельства, с которыми постоянно сталкивались российские реформаторы, невольно наводят на мысль, а не скрываются ли за всем этим какие-то злонамерен-

стр. 86

ные действия, не поддающиеся пока ясному пониманию и глубокому анализу? Пытаясь ответить на этот непростой вопрос, многие исследователи выдвигают всевозможные причины, которые могли бы объяснить столь роковой и даже трагический феномен.

В. О. Ключевский, например, указывал, с одной стороны, на запоздалость реформ, проводившихся по европейскому образцу, а с другой, - на почти полный разрыв их связей с прошлым России.

Ключевский, сравнивая Россию с "большим кораблем, который несется на всех парусах, но без карт и компаса", подчеркивал, что "русский народ слишком долго засиделся сиднем в своем детстве" и что "он освободился от крепостного права (когда его старшие европейские братья успели, забыть, что оно у них когда-либо существовало, и очистили свой быт, свои нравы от всяких следов его)". Император Александр II, по мысли историка, "совершил великую, но запоздалую реформу России: в величии реформы - великая историческая заслуга императора; в запоздалости реформы - великое историческое затруднение русского народа".

Реформы, по мнению Ключевского, были связаны с рядом практических недоразумений. "Одно из них состояло в новом оправдании своего равнодушия к отечественному прошлому. Еще недавно думали: зачем оглядываться назад, в темную даль за спиной, когда впереди такое светлое и обеспеченное будущее? Теперь стали думать: чему может научить нас наше прошлое, когда мы порвали с ним всякие связи, когда наша жизнь бесповоротно перешла на новые основы? Такая диалектика была очень логична, но недостаточно благоразумна, потому что противоречила исторической закономерности, которая не любит противоречия и наказывает за него. Исторический закон - строгий дядька незрелых народов и бывает даже их палачом, когда и глупая детская строптивость переходит в безумную готовность к историческому самозабвению. А потом, в этом самодовольном равнодушии к истории был допущен один немаловажный исторический недосмотр. Любуясь, как реформа преображала русскую старину, не доглядели, как русская старина преображала реформу" ⁴ .

Некоторые исследователи полагают, что одна из главных причин, сдерживавших ход реформ, заключалась в том, что они, по существу, глубоко не затрагивали политической сферы, то есть не ставили перед собой задачи существенного преобразования структур политической власти в России - ограничения самодержавного правления. С. Ф. Платонов обратил внимание на то, что "преобразование государственного и общественного строя, предпринятое императором Александром II, не имело в виду изменить в России образ правления и ввести политическое представительство. За дарованием новых учреждений, судебных и земских, в которых действовали выборные представители общества, не последовало политической реформы, которая бы привлекла этих представителей общества к высшему управлению государством. Напротив, в конце 60-х годов правительство усвоило охранительную политику" ⁵ .

Похожая ситуация складывалась в России и в начале XX в., когда реформаторы столкнулись с активным противоборством реформам со стороны тех, кто, казалось, должен был по своему положению содействовать их успешному проведению. По свидетельству А. И. Гучкова, те, кто реально руководил процессом реформирования государственной и общественной жизни, и прежде всего Витте и Столыпин, готовы были идти очень далеко в смысле удовлетворения требований российского общества, но были в значительной мере бессильны, поскольку находились под надзором и руководством других, безответственных, часто анонимных, сфер, где и обрывались все их, пусть и добрые, начинания. Личные соприкосновения Гучкова с властью (верховной и правительственной) привели его к убеждению, что в российской государственной жизни решающую роль играли не официальные носители власти, которые выступали бы как ее фасад, а закулисные силы, нашедшие пристанище в различных центрах, но главным образом в дворцовых сферах, откуда они невидимо управляли судьбами России и действиями официальных представителей власти.

стр. 87

В глазах придворной камарильи реформаторы, подобные Столыпину, выглядели куда более опасными, чем революционеры, призывавшие к насильственной смене власти и государственного строя. Россия, по мысли Гучкова, была поставлена в условия, когда практически перед ней был закрыт путь мирной эволюции; ее выталкивали на путь насильственного переворота и полного разрыва с прошлым, заставляя метаться "без руля и ветрил" по безбрежному морю политических и социальных исканий. Состав темных сил раскрыл П. Н. Милюков, по мнению которого, это, во- первых, императорский двор и его ближайшее окружение, во-вторых, реакционное дворянство, сплачивавшееся вокруг Совета объединенного дворянства, и, наконец, организации, являвшиеся орудием этих двух сил, то есть двора и реакционного дворянства ⁶ .

Торжества реформ и демократии не желали не только темные силы, группировавшиеся вокруг трона, но и многочисленное чиновничество, которое решительно выступало против либеральных реформ. Оно вполне обоснованно опасалось, что успешные реформы лишат их многих и весьма существенных привилегий. Роль и место бюрократии в российской истории по-настоящему еще не изучены и не оценены. Между тем ее влияние на политические и социальные процессы России было огромным, если не решающим, и уж, во всяком случае, значительно более весомым и многогранным, чем в других странах. Это был весьма многочисленный и стремительно растущий в количественном отношении и сплоченный социальный слой со своим мировоззрением, пониманием своей роли в российской жизни, да к тому же достаточно самостоятельный и весьма активный. Если к началу XIX в. численность российского чиновничества не превышала 15 - 16 тыс. человек, то к середине века оно возросло по меньшей мере в 4 раза, а к концу XIX - началу XX в. превысило 100 тысяч. Эта огромная армия чиновничества прочно держала в своих руках все основные нити управления страной, проводила выгодную ей политику, которая нередко открыто противоречила официальной линии российского государства. Известно признание Николая I, сказавшего в сердцах, что "Россией управляют столоначальники".

В природе и деятельности российской бюрократии одновременно сосуществовали два начала: созидательное, или прогрессивное, и охранительное, или консервативное. Это обстоятельство придавало российской бюрократии социальную устойчивость и обеспечивало ей определенное историческое долголетие. С одной стороны, ей принадлежала действительно важная роль в управлении делами империи на огромной территории, что невозможно было осуществлять без сильной централизации власти, опиравшейся на многочисленное чиновничество как в центре, так и на местах. Не имея хорошо организованной, воспитанной в имперском духе бюрократии, российская империя вряд ли просуществовала бы так долго, пережив многие европейские монархии. Российской бюрократии удавалось, казалось бы, невозможное: своевременно выявлять и пресекать центробежные тенденции, периодически угрожавшие империи распадом. В этом отношении российская бюрократия объективно содействовала утверждению центростремительных тенденций, сил и движений, обеспечивая тем самым территориальную целостность страны.

С другой стороны, бюрократия выступала на российской политической сцене как сила консервативная, активно сопротивлявшаяся любым нововведениям (в том числе и потребным самодержавию), видя в них покушение на ее, в сущности, безраздельное господство в структуре социальной иерархии российского общества. В своем отношении к либеральным реформам она занимала крайне консервативные, откровенно охранительные позиции и делала все, что могла, чтобы сохранить старый режим в неприкосновенности. Такая позиция во многом объяснялась присущими ей узкогрупповыми, по существу, корпоративными, интересами. Как неотъемлемая составная часть самодержавного правления она крайне настороженно и враждебно относилась к любой идее демократизации российского общества и переменам в существующем строе, даже если они ощущались как вынужденные, замы-

стр. 88

шлялись и проводились сверху. В этом вопросе она придерживалась своего особого мнения, которое нередко расходилось с мнением верховной власти.

Бюрократы вполне резонно и осознанно опасались, что реформы могут выйти за строго очерченные рамки и привести к таким переменам и сдвигам в обществе, которые вызовут непредсказуемые и разрушительные последствия. При этом они исходили из того, что если и нельзя предотвратить реформы, то следует приложить максимум усилий для того, чтобы существенно ограничить сферу их распространения и силу воздействия на общество. И, разумеется, на первом плане стояла забота бюрократов об их собственном материальном благополучии и сохранении сословных преимуществ и юридических возможностей, позволяющих им и дальше влиять на ход государственных дел.

Вот почему успех или неудача российских реформ зависели не только, а, возможно, и не столько от тех, кто их замышлял и пытался осуществить, сколько от позиции и поведения различных групп бюрократии, в первую очередь тех, кто выступал против них, опасаясь лишиться собственного статуса самостоятельной и самодостаточной социально-политической силы. Даже те бюрократы, которые понимали необходимость реформ, сосредотачивали свои усилия на том, чтобы выхолостить социальное содержание реформ, лишить их необходимой динамичности и в конечном счете свести до минимума их реальные результаты.

Разработка и проведение либеральных реформ в России проходили в непримиримой борьбе между двумя главными направлениями общественной мысли: так называемыми западниками, исповедовавшими в основном западноевропейские ценности, и антизападниками, отстаивавшими российскую самобытность и решительно отвергавшими саму возможность использования в российских условиях европейского опыта и европейских моделей социально-экономического и политического развития. Эта борьба держала российское общество в постоянном напряжении, подрывала его единство и консолидацию, что, естественно, не могло не отразиться на характере реформ, их темпах и эффективности.

Еще в царствование Николая I стойкие приверженцы самодержавия, ощутив нарастание в высших слоях российского общества прозападных настроений, старались укрепить начавшее расшатываться здание российской монархии. С этой целью они, с одной стороны, начали возводить преграду на пути проникновения извне "крамольных" конституционалистких и либеральных идей, находивших в России все большее число сторонников, а с другой, - стремились несколько обновить арсенал явно устаревавших идей, не способных уже отвечать духу времени и настроениям в российском обществе. Большие надежды при этом возлагались на разработку таких концепций, которые подкрепляли бы так называемую теорию официальной народности, доказывая, что ни одна из европейских моделей развития не отвечает интересам России, прежде всего потому, что подрывает основу основ российской государственности - самодержавный образ правления. Эта теория, главным автором которой выступил министр просвещения николаевского правительства С. С. Уваров, строилась на идее, сформулированной им в виде общедоступной формулы: "самодержавие, православие и народность". Используя такие черты русского народа, особенно крестьянства, как смирение, инертность, набожность, безоглядная вера в Спасителя, который придет, все даст и всех защитит, приверженцы теории официальной народности хотели законсервировать и навечно сохранить порядки, существовавшие в России, не допуская отступления от них и каких бы то ни было вольностей. Защитникам старорежимных порядков, как в кошмарном сне, мерещилось наступление на Россию европейских освободительных идей, которые сметают на своем пути исторические традиции, разрушают национальные ценности, и, более того, лишают Россию возможности осуществлять ее собственную мессианскую роль.

И все же, несмотря ни на что, определенная трансформация идей и политики совершалась. Уже нельзя было полностью отвергать европейский и мировой опыт политического и социального развития, хотя

стр. 89

воспринимался он крайне настороженно и с большими сомнениями. По-прежнему ставка делалась на исконно русский путь общественного развития, хотя и мало кто достаточно ясно представлял себе, в чем собственно этот особый путь состоит, а главное, - к каким результатам (и в какие исторические сроки) он приведет.

Постоянное подчеркивание необходимости выбора чисто российской модели развития, не похожей ни на какие другие, преследовало цель консолидировать российское общество вокруг так называемой русской национальной идеи. Ради того, чтобы сбить накал антимонархических настроений, официальная пропаганда дозволяла даже критиковать некоторых представителей романовской династии, которые, как, например, Петр Великий, слишком увлекались европейской политикой, недооценивая при этом возможности собственной страны.

Однако все усилия власти, направленные на достижение чисто охранительных целей и задач, уже не могли обеспечить стабильности в стране, ибо взгляд в прошлое, как бы внешне привлекателен он ни был, объективно лишал российское общество перспектив и надежд на будущее, да и не мог решить, по существу, ни одной из насущных проблем страны. Такая недальновидная политика лишь усиливала политическую и идейную поляризацию в обществе, создавая двусмысленное положение, заставляя граждан России делать во многом искусственный, надуманный выбор между прошлым и будущим. Нелепость такой постановки проблемы прошлого и будущего ("или - или") становилась все более очевидной. Все это неминуемо вело, и действительно привело, к еще большему расколу общества, чему в немалой степени способствовала борьба между антизападниками и западниками.

Две крайности во взглядах на роль и место России в европейской и мировой цивилизации, на протяжении многих десятилетий, вплоть до начала XX в., доминировавшие в российской общественной мысли и общественном движении, представляли П. Я. Чаадаев и Н. Я. Данилевский. Первый слыл заядлым европеистом, а второй - ярым антизападником и активным проповедником идеи особой русской или всеславянской цивилизации, над которой, писал в 1869 г. Данилевский, все так долго глумились и "продолжают глумиться и теперь, хотя уже и не все" ⁷ .

Оба эти мыслителя претендовали на то, что именно его взгляды на прошлое и будущее России в наибольшей степени выражают национальные интересы и устремления российского общества, равно как и вытекающее отсюда понимание, по какому пути может и должно идти развитие страны.

Зачастую мысли и утверждения Чаадаева, высказанные в весьма резкой и откровенной манере, вызывали негативные эмоции у его современников и негодование властей. Мало кто мог принять такое, например, его заявление: "Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя". Многие беды России он видел в ее обособленности от всемирного движения человечества, вызванной, по его мнению, отчасти неисповедимым роком, но главным образом тем, что "в нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу". Целые поколения и века, писал он, "протекали без пользы" для России. Он рисовал поистине мрачную картину общественного состояния России: "Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь".

Между тем, считал Чаадаев, история и географическое расположение России давали ей хорошие шансы соединить в себе и поставить на службу

стр. 90

своему социально-политическому и духовно-нравственному совершенствованию мировой опыт. Но этого не произошло по причинам, из которых он называет лишь одну: этого не пожелало Провидение. Находясь межу двумя главными частями мира, Востоком и Западом, пишет Чаадаев, "упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам Провидением. Больше того: оно как бы совсем не было озабочено нашей судьбой".

В результате всех этих неурядиц и неустроенностей историческая и социальная ситуация в России складывалась крайне неблагоприятно, что проявилось, в частности, в том, что "мы растем, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, то есть по такой, которая не ведет к цели". А все потому, что "у нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам бог весть откуда" ⁸ . И хотя Чаадаев утверждает, что не склонен приписывать России одни пороки, а Европе - одни добродетели, тем не менее его взоры обращены в сторону Европы. Он призывал к заимствованию возникших на европейской почве плодотворных идей (к ним он относил идеи долга, справедливости, права, порядка), глубокое освоение и применение которых только и может вывести Россию из тяжелого положения, в котором она пребывала на всем протяжении ее истории, и обеспечить ей нормальное будущее.

Критики взглядов Чаадаева, а их оказалось немало, обвиняли его прежде всего в том, что он не только лишает Россию ее истории, но и не верит в ее будущность. "В нашей литературе с лишним тридцать лет тому назад, - писал Данилевский, - появилась статья покойного Чаадаева, которая в свое время наделала много шума. В ней выражалось горькое сожаление о том, что Россия, вследствие особенностей своей истории, была лишена тех начал (как, например, католицизма), из развития которых Европа сделалась тем, чем она есть. Соболезнуя об этом, автор отчаивается в будущности своего отечества, не видя и не понимая ничего вне европеизма", признавая при этом, однако, что статья Чаадаева имела огромное преимущество своей внутренней искренностью.

Как полагал Данилевский, корифеи российского общественного мнения (к коим он относил Чаадаева) и их просвещенные последователи придерживались того мнения, что Россия являлась своего рода трудно преодолимым препятствием на пути развития и распространения европейской цивилизации. Именно это, считал Данилевский, служило едва ли не основной причиной, по которой сторонники европеизма так сочувственно стремились ко всему, что вело к "ослаблению русского начала" и забвению российской самобытности и исключительности, лишая будущности свое отечество, ибо не воспринимали ничего из собственно российского опыта, если хоть малейшие его аспекты выходили за пределы европейской культуры и цивилизации, поскольку, утверждали они, Европа выработала окончательные формы и модели развития, которые остается лишь распространить на весь мир, включая, естественно, и Россию, чтобы "осчастливить все племена и народы". По его мнению, существуют и другие причины, исключавшие саму мысль о возможности возникновения иной цивилизации, кроме европейской. Они заключаются "в неверном понимании самых общих начал хода исторического процесса - в неясном, так сказать, туманном представлении исторического явления, известного под именем прогресса, в неправильном понятии, которое обыкновенно составляют себе об отношении национального к общечеловеческому, и еще в одном предрассудочном понятии о характере того, что называется Западом и Востоком, - понятии, принимаемом за аксиому и потому не подвергаемом критике" ⁹ .

Столь очевидное противоборство двух диаметрально противоположных взглядов на российскую историю и миропорядок в целом отражали идейно-нравственное состояние российского общества не только середины и конца XIX, но и начала XX в., а также смятение и растерянность, что

стр. 91

никак не способствовало созданию климата, необходимого для успеха либеральных реформ. Более того, это лишь подтверждало мысль о том, что Россия - страна крайностей.

Весь XIX и первые десятилетия XX века эти крайности постоянно боролись между собой, хотя удельный вес их приверженцев как среди политиков, так и обычных граждан был не так уж велик. Основная масса населения представляла собой "молчаливое большинство". И тем не менее было бы неправильным недооценивать этот момент, особенно в связи с реформами, поскольку в России (в этом, возможно, кроется одна из ее особенностей) почти всегда доминировало стремление найти равновесие не в самом обществе, а больше уповать на политическую элиту. В этом тоже состояла одна из причин неудач реформаторов, которые, как правило, не имели широкой народной поддержки. Причем часто крайности сходились, и тогда политическая ситуация оборачивалась еще более тяжелыми, порой катастрофическими, последствиями для страны и ее народов.

Отечественный опыт свидетельствует о том, что неуспех реформ объяснялся не тем, что они слишком явно были ориентированы на Запад или, наоборот, были рассчитаны целиком на собственные силы, историко-культурные и социально-политические особенности России. Как бы ни были хороши реформы, они не могут иметь полного успеха, если их замысел и конечные цели непонятны народу, а потому и не поддержаны им. В этом проявилось, пожалуй, одно из самых существенных отличий политического менталитета России.

Вопрос об успехе или неуспехе российских либеральных реформ тесно связан с проблемой исторической ответственности перед страной и обществом тех российских деятелей, от которых в первую очередь зависело, какими должны были быть реформы и как их следует проводить. Этот вопрос занимает большое место в исторической литературе, посвященной анализу рассматриваемого периода российской истории и государственной деятельности последнего российского царя.

Николая II и его ближайшее окружение обвиняли в том, что за период его царствования Россия участвовала в двух войнах - русско-японской и первой мировой, к которым она оказалась фактически неподготовленной и которые российские власти не смогли, а скорее всего, и не очень- то стремились, предотвратить, хотя возможности к этому существовали. Власти обвиняются также в жестокости, с которой они подавляли освободительное движение в стране. Может быть, не так категорично, но тем не менее критически оценивается деятельность самодержавной власти, оказавшейся не способной довести реформы до конца и тем самым существенно изменить как социально-экономическую ситуацию в стране, так и систему управления (в частности, трансформировать абсолютную монархию в конституционную). Это был один из кардинальных вопросов, нерешенность которого серьезно тормозила процесс модернизации и обновления России и в то же время обрекала ее, в лучшем случае, на пребывание в застойном состоянии. В худшем же Россия могла быть отброшена, по меньшей мере, на полстолетие назад, что увеличило бы до невероятных размеров разрыв в уровнях развития в сравнении с передовыми европейскими государствами.

Те, кто после событий 1905 - 1906 гг. с нескрываемым энтузиазмом восприняли новые тенденции в российской политической жизни, оценивая их как желание России двигаться навстречу реформам, к середине 1910-х годов стали выражать явное разочарование позицией власти, все чаще и острее критиковать ее за отход от ранее провозглашенных целей. Притом огонь критики направлялся главным образом в сторону "темных сил", которые свои эгоистические интересы ставили выше интересов государства. Время было упущено, а вместе с ним быстро улетучивалась и последняя возможность изменить ситуацию, не допустить опасного развития событий.

Как отмечали многие политические деятели России той поры, в начале XX в. перед нею открывалась реальная возможность ступить на путь широких и глубоких реформ и таким образом встать вровень с другими европейскими нациями. Вначале казалось, что действия верховной власти

стр. 92

России вполне осознанны и отражают объективную потребность страны в либеральных реформах и демократизации общества, основаны на понимании того, что иначе невозможно добиться ощутимых результатов практически ни в одной области государственной и народной жизни. Однако так думали далеко не все представители властных структур. Груз деспотического прошлого, как тяжелый гнет, нещадно давил на сознание и психику слишком многих деятелей, находившихся у кормила государственного правления. Возможно, кое-кто из них понимал необходимость реформ и даже надеялся на их успех, но, будучи тысячами нитей связан с прошлым и оставаясь, по существу, приверженцами и носителями консервативных взглядов, они не могли поступиться принципами и встать на позиции, противоречащие их консервативным убеждениям. А поскольку приток к управлению страной свежих сил, по-новому мыслящих и понимающих роль и место России в мировой цивилизации, был чрезвычайно ограничен, изменения в обществе если и происходили, то они настолько медленно и ограниченно охватывали сферы государственной жизни, что не могли существенно затронуть фундаментальные основы государственного строя.

Историческая ответственность за то, что Россия не смогла преодолеть собственную инерцию и выйти на качественно новый виток в своем общественном развитии (хотя предпосылки к этому были), лежит не только на самодержавии, но и на оппозиции, которая своими неумелыми, а порой и провокационными действиями и поведением лишь усугубляла положение, следуя весьма опасному принципу "чем хуже, тем лучше". Она еще больше загоняла страну в социально- политический тупик, из которого был только один выход - революционный взрыв. И на этот раз обе крайности российского политического спектра сошлись. Представители правых сил несут ответственность за то, что своей недальновидностью, непоследовательностью и робостью постоянно сдерживали ход реформ, не давали им набрать нужные обороты и стать необратимыми. Что же касается левых сил, то они проявили историческое нетерпение и страстное влечение к власти, добивались революционной ломки существующего государственного и общественного строя, не допуская даже мысли о возможности и желательности мирного эволюционного преобразования вдоволь настрадавшейся и измученной всевозможными бедами России.

Нередко ответственность за все, происшедшее с Россией в 1917 г., непосредственно увязывают с фактом добровольного отречения Николая II от престола, считая, что это явилось чуть ли не первопричиной последовавших за этим трагических событий. Но так ли это?

Конечно, отречение Николая II от престола, причины и силы, побудившие его к этому шагу, а также последствия этого - одна из наиболее сложных и трудных проблем, к которой в последнее время все чаще обращаются как российские, так и зарубежные исследователи. Сложность данной проблемы состоит в ее многоплановости и многоаспектности. Важная и существенная сама по себе, она влечет за собой длинный шлейф больших и малых вопросов, выяснение которых помогло бы раскрыть главное содержание событий, разворачивавшихся в России накануне Февральской революции и после нее. Среди этих вопросов находятся и такие сложные, как позиция армии, ее высшего командного состава, поведение великих князей, представителей Романовской фамилии, кризис монархической идеи и др.

Как уже отмечалось, некоторые авторы факт отречения Николая II от престола склонны рассматривать главным образом под углом зрения тяжелого психологического состояния императора в тот критический для судеб России и монархии момент, морально-нравственных качеств царя. Нельзя, разумеется, отрицать значение психологического фактора в историческом анализе. Причем это относится к психологии как отдельных личностей, так и отдельных групп людей и широких народных масс. По-видимому, менее всего соответствует действительности стремление объяснить решение Николая II отречься от престола такими мотивами, как его чисто человеческая слабость, растерянность и жертвенность в высоком понимании этого

стр. 93

слова. Хотя и полностью отрицать это тоже было бы неправильно. Вряд ли когда-нибудь станет известна подлинная причина этого поступка царя. Однако с большой долей достоверности можно утверждать, что Николая II подтолкнуло к столь неожиданному для всех и действительно смелому, особенно для него, поступку сочетание ряда обстоятельств, слившихся воедино и поставивших царя, по сути дела, в безвыходное положение.

Ощутив себя совершенно одиноким и отчужденным от власти, страны и народа, царь пошел на этот шаг, искренне веря в то, что тем самым остановит падение в пропасть России, которую он бесконечно любил и в могущество которой верил. Последней каплей, склонившей чашу весов в сторону принятия столь беспрецедентного решения и разрушившей едва теплившуюся надежду на спасение страны и монархии, явилось предательство высшего генералитета, с чем государь, по- видимому, столкнулся впервые. Можно предполагать, что подобным способом кое-кто из высшего командного состава хотел снять с себя вину за серьезные просчеты на фронтах, ставшие причиной разложения, а в конечном счете и гибели российской армии. Кое-кто видел в отречении Николая II от престола ту соломинку, ухватившись за которую, он мог еще спасти себя. Обвиняя Николая II, которому совсем не просто было пойти на этот шаг, в необдуманности и опрометчивости, они лишь старались в выгодном свете представить свои собственные действия, которые на самом деле и привели страну именно к такому печальному исходу.

Последствия отречения оказались самыми непредсказуемыми и роковыми. Отречение привело в полное смятение тех, кто еще надеялся, что все обойдется и в конце концов образуется. Но очень скоро наступило протрезвление. Министр императорского двора престарелый граф В. Б. Фредерикс чуть ли не на второй день после отречения заявил: "Никогда не ожидал, что доживу до такого ужасного конца. Вот что бывает, когда переживешь самого себя". Отречение царя резко осложнило всю ситуацию как внутри страны, так и на фронте, вызвало растерянность и недоумение в стане не только союзников России, но и ее противников. Самое же главное состояло в том, что оно подтолкнуло Россию в жесткие объятия революции. Произошло как раз то, что, по замыслу царя, должно было предотвратить его отречение от престола. В этом проявилась злая ирония истории. Это, безусловно, было роковой ошибкой со стороны Николая II и стало не только его личной трагедией, но и трагедией всей страны.

В связи с этим встает вопрос, насколько научно, объективно и исторически справедливо возлагать главную и, по существу, единоличную ответственность за все, что произошло в России и с Россией после отречения Николая II от престола на последнего российского царя, исходя лишь из того, что в то время он находился у власти и возглавлял правящую династию. Не освобождая от ответственности самодержца, который, собственно, во многих отношениях, в том числе и по своим волевым качествам, ничем не выделялся среди других представителей романовской династии, а по личным качествам уступал своим предшественникам, тем не менее надо видеть, что в событиях 1917 г. повинны и другие "герои", которые еще не заняли подобающего их "заслугам" места в исторических исследованиях. Нельзя в этой связи не согласиться с мнением А. И. Солженицына, который четко расставил акценты, написав, что Россию в 1917 год "загнали великие князья, высшие генералы, цвет нашей интеллигенции радикальной. Ну и государь Николай II многое сделал тоже" ¹⁰ .

Как видим, в ряду тех, по чьей вине Россия оказалась в тисках революционных событий 1917г., Солженицын поставил Николая II на последнее место. Это, разумеется, не снимает с российского монарха вину за содеянное им, но вместе с тем побуждает исследователей быть более объективными и учитывать стремление царя, надо думать, искреннее, спасти Россию, воспользовавшись для этого, может быть, последней возможностью, чтобы удержать страну и армию от полного распада и разрушения.

Правда, некоторые авторы, пытаясь чуть ли не полностью оправдать царя и приглушить любую критику Николая II, тщательно и скрупулезно

стр. 94

подсчитывают все положительные, с их точки зрения, стороны его правления и достижения, которых добилась Россия за годы его царствования, так или иначе связанные с его именем. Чтобы придать положительным оценкам и взглядам большую убедительность, эти авторы ссылаются на авторитет крупных зарубежных лидеров, которые в целом благосклонно относились к русскому царю. Так, С. С. Ольденбург, автор обстоятельного повествования, посвященного царствованию Николая II, заканчивает свою книгу обширной цитатой из воспоминаний У. Черчилля, которая должна была как бы подвести итог всему исследованию. Рассуждения Черчилля, бывшего в конце первой мировой войны военным министром Великобритании, и в самом деле носят оценочный характер и заслуживают того, чтобы процитировать их здесь. Но при этом следует воспроизвести отрывок из книги Черчилля полностью, без купюр в тех местах, которые Ольденбургу показались, очевидно, слишком критическими по отношению к Николаю II. Вот полный текст этой выдержки:

"Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань уже была видна. Она уже пережила бурю, когда все обрушилось на нее. Все жертвы были принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления закончились; снарядный голод побежден; вооружение шло широким потоком; более сильная, более многочисленная, гораздо лучше снабжаемая армия держала огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией, а Колчак- фронтом. Кроме того, никаких особенно трудных действий больше не надо было предпринимать; нужно было оставаться на посту; оказывать мощное давление на широко растянувшиеся позиции германских войск; удерживать слабеющие силы противника на своем фронте, не проявляя при том особой активности; иными словами, надо было удержаться; вот и все, что стояло между Россией и плодами общей победы.

Людендорф, оценивая военную обстановку на конец 1916 года, писал: "России удалось создать новые мощные формирования. Численность дивизий была сокращена до 12 батальонов, батареи - до 6 орудий. Новые дивизии формировались численностью меньшей на 4 батальона, на каждую батарею приходилось 7 - 8 орудий. В результате такой реорганизации значительно возросла мощь русской армии".

Фактически это означало, что Российская империя к 1917 году располагала значительно большей и лучше экипированной армией, чем та, с которой Россия начинала войну.

В марте царь находился на престоле; Российская империя и русский народ держались, фронт был обеспечен и победа казалась бесспорной.

Согласно поверхностным суждениям, характерным для нашего времени, царский режим принято считать недальновидной, прогнившей, ни на что не способной тиранией. Однако обзор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен скорректировать эти легковесные представления и привести главные факты. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она выдерживала, по бедствиям, которые она перенесла, по неистощимым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, которые она осуществила.

В правительствах государств, в которых происходят великие события, лидер нации, кто бы он ни был, несет ответственность за неудачи и прославляется за успехи. И не имеет значения, кто выполнял эту тяжелую работу, кто планировал операцию; верховной ответственной власти принадлежат упреки и похвала.

Почему Николаю II отказывают в этом суровом испытании? Он совершил много ошибок, а кто из правителей их не совершал? Он не был ни великим полководцем, ни выдающимся правителем. Он был всего лишь простым и искренним человеком средних способностей, мягкого нрава, в своей повседневной жизни во всем следовал своей вере в Бога. Однако бремя принятия важнейших решений лежало на нем. В верхах, где, решая проблемы, надо говорить "за" или "против", где события переступают

стр. 95

пределы человеческого разумения, где все неисповедимо, ответы давать приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или проявить стойкость? Вот - поля сражений Николая II. Почему же не воздать ему за это должное? Самоотверженный порыв русских войск, которые спасли Париж в 1914 году; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; победы Брусилова; вступление России в кампанию 1917 Года непобедимой, более сильной, чем когда-либо. Разве во всем этом не было его доли? Несмотря на ошибки, большие и страшные, режим, который он олицетворял, во главе которого он стоял и которому своим личным характером он придавал жизненную искру, к этому моменту выиграл войну для России.

Вот его сейчас сразят. Сначала вмешивается темная рука, облеченная безумием. Царь сходит со сцены. Его и всех любящих его предают на страдание и смерть. Его усилия приуменьшают; его деяния осуждают; его память порочат. Остановитесь и скажите: а кто другой был способен на это? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных недостатка не было. Но никто не в состоянии был ответить на несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, как древне Ирод, пожираемая червями.

Но не напрасны были ее героические поступки. Гигант, сраженный насмерть, умирая, успел передать эстафету с Востока через океан новому Титану, терзаясь сомнением, кто же теперь появится и начнет мощно вооружаться. Российская империя пала 16 марта, 6 апреля в войну вступили Соединенные Штаты Америки" ¹¹ .

Несомненно, Черчилль прав в своем стремлении объективно подойти к личности Николая II, рассматривая как положительные, так и негативные моменты его деятельности, соотнося свои оценки с реальными внутриполитическими и внешними условиями, в которых царю приходилось жить и править. К сожалению, такого подхода как раз и недостает многим, если не большинству, авторов работ, посвященных данной теме. Описывая события и людей той эпохи, исследователи очень часто пользуются одной только краской: либо белой, как тот же Ольденбург, либо черной. Последней пользовались гораздо чаще.

Природа наделила Николая II не только добродетелями, но и недостатками, среди которых такие черты его противоречивого характера, как непоследовательность и нерешительность, проявлялись особенно заметно и приводили к самым неожиданным и тяжелым последствиям. Это обнаруживалось, в частности, и в отношении царя к реформам и реформаторам. Активно поддержав Витте, основного автора Манифеста 17 октября 1905 г., который многие политики окрестили первой российской конституцией, Николай II затем резко изменил свое отношение к Витте и до конца жизни так и не простил его и именно за попытку ввести в стране конституцию. По существу, ту же линию проводил царь и в отношении Столыпина: полная поддержка в начале реформаторской деятельности, а затем скрытое недоверие, основанное исключительно на маниакальной вере в то, что Столыпин превращается чуть ли не в разрушителя монархических устоев.

Оценка деятельности Николая II, характера и результатов реформ, проводившихся в период его правления, как и места его царствования в российской истории, привлекают внимание российской и зарубежной историографии, представленной практически необозримой литературой, различными научными направлениями, течениями и школами. Они существенно разнятся как по рассматриваемой тематике, так и постановке проблем, а равно и источникам, их толкованию, методам исследования и т. д. Эту обширную литературу можно условно разделить на несколько групп.

Первую, пожалуй, наиболее многочисленную, группу составляют мемуары, чрезвычайно разнородные как по содержанию, так и по манере

стр. 96

повествования. В роли мемуаристов выступали самые разные люди: и те, кто стоял у руля государственного управления и непосредственно влиял на ход событий, и те, кто имел лишь косвенное отношение к описываемым событиям и явлениям, а то и вообще сторонние наблюдатели. В числе мемуаристов мы обнаруживаем руководителей российского государства, членов Романовской династии, министров, генералов, дипломатов, депутатов Государственной думы, лидеров политических партий и общественных движений, придворных, видных публицистов. К ним следует добавить воспоминания видных дипломатов, крупных зарубежных политиков, внимательно следивших за развитием политической ситуации в России и перипетиями ее внешней политики. Основная масса мемуаров появилась в 1920-х и 1930-х годах, но, по известным причинам, стала достоянием широкой российской общественности лишь в самые последние годы.

Говорят, что мемуары пишут в двух случаях: когда у мемуаристов появляется острая потребность покаяться в своих грехах и проступках, а также когда им хочется превознести самих себя, преувеличить собственные заслуги, а заодно и приуменьшить роль других участников описываемых событий и отдельных эпизодов. Известный финский сатирик Ларни Мартти писал, что "многие мемуары напоминают адвокатскую речь или ванную комнату: то и другое специально создано для очищения" ¹² . Видный российский публицист И. М. Василевский (Не-Буква), обозревая обширную мемуарную литературу, появившуюся в 1920-х годах, на все лады расписывавшую российский политический бомонд периода Николая II, с присущей этому автору злой иронией писал в 1923 г.: "В старые времена на писании мемуаров специализировались главным образом обиженные отставные сановники. В нашу эпоху - в отставке, без мундира и пенсии - оказались целые толпы. Удивляться ли, что так изумительно велико с каждым днем растущее количество мемуаров" ¹³ .

Мемуарная лихорадка, охватившая очень многих и столь разных по своему положению и взглядам авторов и захлестнувшая мировой книжный рынок в 1920-е и 1930-е годы, заметно затрудняла для читателя объективное восприятие событий той поры, проникновение в истинный смысл полемики, явно и скрыто ведущейся в среде мемуаристов, обвинявших и друзей и противников во всех смертных грехах, одновременно всячески облагораживая свои позиции и деятельность. Но сказанное не должно у исследователей вызывать высокомерно-пренебрежительного, а тем более нигилистического отношения к этой разнородной мемуарной литературе. При всей характерной для данного жанра субъективности, а нередко и предвзятости, следует признать, что в любых мемуарах содержится немало интересного и по-своему ценного материала, который при соответствующей критической обработке и серьезном сравнительно-историческом анализе в сопоставлении с другими изданиями может служить богатой источниковой базой для исследователей. Нет оснований не верить искренности М. В. Родзянко, который, предваряя свои воспоминания, писал: "Мне, как близко стоявшему к верхам управления Россией, кажется, что я не вправе сохранять в тайне эти темные страницы жизни русского царства, страницы, раскрывавшиеся во время такой несчастливой для нас мировой войны. Потомство наше себе в назидание должно знать все прошлое своего народа во всех его подробностях и в ошибках прошлого черпать опыт для настоящего и будущего" ¹⁴ .

Особую ценность представляют мемуары, в которых воспроизводятся малоизвестные документы, излагается интригующая история их появления, своеобразная авторская трактовка, также представляющая немалый интерес для историка. Некоторые воспоминания с момента своего появления и на протяжении длительного времени вызывали к себе повышенный интерес общественности, становились заметным явлением общественно-политической жизни. Так было, в частности, с мемуарами Витте, вокруг которых развернулась острейшая полемика, которая сама по себе представляла большой интерес, поскольку давала возможность глубже и разносторонне понять смысл и содержание описываемых в них событий, а также выявить подспудные силы и течения, стоявшие за ними.

стр. 97

Научно-исследовательская литература также неоднородна и состоит из разных по уровню исполнения, охвату событий и их толкованию исследований. Надо, конечно, учитывать, что на нее наложило особенно сильный отпечаток то время, когда писались и издавались эти труды.

В период царствования Николая II преобладала литература так называемого охранительного направления, преимущественно восхвалявшая самодержавный строй и его главных носителей. Масса подобных изданий появилась в период празднования 300-летнего юбилея династии Романовых. Этому событию посвящали свои труды известные российские историки и публицисты, выступившие с откровенно апологетическими книгами, брошюрами и обширными статьями. Исполненная великодержавного пафоса, подобная литература изображала не только царствование Николая II, но и всю историю российского самодержавия исключительно в радужном свете, сознательно уходила от освещения драматических и трагических страниц российской истории, в том числе и тех, которые острой болью отозвались в сознании и памяти народа.

Наряду с апологетическими, охранительскими публикациями издавались работы оппозиционного плана, выражавшие взгляды не только марксистов и вообще левых, но и достаточно умеренных по своим воззрениям авторов, которые все острее и острее ощущали историческую обреченность самодержавного правления и были убеждены в необходимости грядущих перемен.

В советские времена историографическая ситуация в стране резко изменилась. В исторической науке стала господствовать одна-единственная официальная точка зрения. В эти годы о династии Романовых надо было либо не писать и не публиковать ничего, либо заниматься только очернительством и разоблачениями. Этому принципу и следовала неукоснительно советская историография как в отношении всего старого строя, так и отдельных, в том числе и наиболее выдающихся, его представителей.

Какими только эпитетами не награждали русских царей! Их обвиняли во всевозможных пороках, в тупости, безволии, самодурстве, неспособности и нежелании заниматься государственными делами, даже в нелюбви к России. Лишь немногие из Романовых, как, например, Петр I, удостоивались внимания историков и писателей, но и те в большинстве случаев создавали образы, в значительной мере отвечавшие заданным свыше идеологическим установкам, которые в тот период господствовали в стране.

Деятельность последних Романовых освещалась исключительно негативно. Этим преследовалась цель доказать, что у России, стремившейся выйти на уровень мировой цивилизации, не оставалось никакого другого выбора, кроме насильственной ломки существовавшего уклада жизни и общественных отношений.

Лишь в последнее время в связи с изменением ситуации в России и резко возросшим интересом общества к истории стали появляться публикации, дающие возможность по-новому взглянуть на прошлое своей страны, непредвзято подойти к характеристике подвизавшихся на ее политической сцене государственных и общественных деятелей, в том числе и представителей Дома Романовых, роли и места этой династии в российской истории. К сожалению, не обходится при этом без крайностей: нередко происходит простая замена оценочного знака минуса на плюс, и, наоборот, тот или иной представитель Романовых из реакционера превращается под пером некоторых авторов в прогрессивного деятеля. Разумеется, такая метаморфоза не прибавляет объективных исторических знаний, не способствует восстановлению правды о прошлом - она лишь усложняет процесс познания исторической действительности.

Последнее десятилетие, отмеченное развитием России по пути демократизации и обновления, заставило отказаться от некоторых старых стереотипов и клише, выработать новые подходы к изучению и трактовке многих принципиально важных проблем российской истории, в том числе и начала XX столетия. Издано немало работ, основанных не только на

стр. 98

новых или мало известных (в том числе и особенно архивных) материалах, но и разрушающих ставшие, казалось бы, хрестоматийными представления о прошлом России и ее выдающихся деятелях. К сожалению, и в этом процессе нередко проявляются две крайности: с одной стороны, налицо желание во что бы то ни стало отстоять традиционные для советской историографии оценки и даже формулировки, а с другой, - стремление во что бы то ни стало оправдать если не все, то, по крайней мере, многое в действиях и поведении прежних правителей России, не останавливаясь при этом перед откровенной идеализацией представителей правившей династии (в том числе и последнего российского царя).

В художественно-публицистической литературе так же широко и так же по-разному представлена историческая тематика. Нет смысла упрекать литераторов за то, что изображаемые ими исторические события и личности не всегда и не вполне корректно соотносятся с исторической реальностью. Писатель, в творчестве которого историческая тема занимает значительное место, неизбежно будет обращаться к художественному вымыслу. Это отразится в образах действующих лиц, диалогах, историческом антураже и тому подобном. Нередко изображение прошлого больше напоминает мифическую историю, в которой реальные факты спокойно соседствуют с художественным вымыслом. Но это говорится не в упрек литераторам. У искусства - свои законы, а у истории - свои. Этим объясняются различия, иногда довольно существенные, в оценке и трактовке тех или иных исторических событий и явлений, а также отдельных исторических личностей. При этом необходимо иметь в виду одно важное обстоятельство. В исторической памяти народа факты и события откладываются зачастую не в их научной интерпретации, а именно в виде художественного отображения. Этот образ, возникший на основе художественного восприятия истории, как правило, легче усваивается и дольше сохраняется в памяти людей. Создавать легенды и мифы гораздо легче, чем их развенчивать.

В области как раз литературно-художественного осмысления истории в последнее время возобновилась дискуссия о монархической идее, в которой кое-кто усматривает едва ли не панацею от всех российских бед и трудностей. Звучат голоса, призывающие к восстановлению в России института монархии как якобы органически присущей ей формы правления. При этом утверждается, что до тех пор, пока государственная власть в России не обретет наследственные черты, как при самодержавии, у нее вообще не будет никакого будущего. Подобные мысли занимают не только нынешних российских монархистов, которые, видимо, истосковались по сильной руке и самовластному правителю, но и вторящие им зарубежные коллеги, занявшиеся поисками "законных" наследников российского престола. Все эти рассуждения так и остались бы пустым суесловием, если бы за ними не проглядывала плохо скрываемая ностальгическая тоска по России, "которую мы потеряли", а также стремление уйти от рассмотрения действительно насущных проблем сегодняшней России.

Вместе с тем мысли, обращенные в недавнее прошлое нашей страны, которое к тому же нередко предстает в явно идеализированном виде, могут иметь вполне объективную основу, связанную с последствиями екатеринбургской трагедии. Чем больше фактов подробностей, касающихся расстрела Николая II и членов его семьи, становится достоянием российской и мировой общественности, тем выше и устойчивее ее интерес к тому периоду истории России, тем сильнее чувства крайнего возмущения и негодования, проявляемые к тем, кто совершил это чудовищное как в политическом, так и морально-нравственном отношении преступление. Не случайно многие аспекты этой трагедии тщательно скрывались (да и сегодня не все еще эпизоды и детали этого страшного события получили огласку). К тому же официальные версии, призванные, по существу, оправдать это злодеяние, продолжают существовать, переходя из одного издания в другое ¹⁵ .

И последнее. Читатель, несомненно, обратил внимание на то, что на

стр. 99

страницах данного исследования представлено довольно большое число российских деятелей различного уровня, которые выступали как действующие лица на российской политической сцене того времени. Авторы даже серьезных исторических исследований, в которых глубоко анализируются причины и характер войн, социальных и политических явлений мирной жизни, международных событий, далеко не всегда с такой же тщательностью изучают и отражают позиции тех или иных государственных и общественных деятелей, степень их влияния на ход и исход тех или иных событий.

История развивается по своей логике и имеет свою объективную направленность. Можно долго рассуждать о том, насколько зависит история от воли и желаний людей. Однако мы все больше и больше убеждаемся, что на ход истории, особенно на переломных ее этапах, человеческий, или субъективный, фактор имеет весьма существенное влияние, и недооценка его чревата серьезнейшими ошибками. Поведение людей, их поступки и действия, как бы адекватно они ни отражали объективную историческую действительность, неизбежно несут на себе сильнейший налет субъективности, личностных отношений, отражающих политическую и социальную жизнь данного общества и данного народа. Система личностных отношений, как и сама личность, выступает не только важнейшим элементом исторической жизни, но составляет ее главный смысл и основную цель, являясь вместе с тем и необходимым условием или средством исторического познания. Человек - это не только предмет истории, но прежде всего ее цель и смысл.

Исследование человеческих отношений, поведения и деятельности отдельных личностей, особенно таких, от которых непосредственно зависело принятие решений большой государственной и общественной важности, позволяет охватить широчайшую панораму исторической жизни, представить ее более объемной и более приближенной к историческим реалиям. Взгляд на процессы и события, в том числе и особенно на те из них, которые имели для России действительно историческое значение, приобретает особый смысл, если он в состоянии обнаружить естественную и закономерную взаимосвязь, существующую не только между отдельными историческими событиями, но и между историческими личностями, активно влиявшими на ход истории. Изучение истории российского реформаторства подчеркивает ту особую важность роли, которую сыграли эти личности в российской истории, несмотря на то, что у русского либерализма оказалась крайне сложная судьба.

В рассказах о людях и событиях нашего не очень далекого прошлого вдумчивый читатель легко заметит немало схожего с тем, что происходит в современном российском обществе. Сравнение и сопоставление эпох, идей и людей позволяет лишний раз убедиться в справедливости простой истины: без прошлого нет ни настоящего, ни будущего.

Примечания

1. Русский архив, 1868, стб. 1541 - 1542.

2. План государственного преобразования графа М. М. Сперанского. М. 1905, с. 16, 17, 20, 19.

3. Русский архив, 1868, стб. 1538, 1539, 1625, 1626.

4. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Неопубликованные произведения. М. 1983, с. 182 - 183.

5. ПЛАТОНОВ С. Ф. Сочинения по русской истории. Т. 1. СПб. 1993, с. 707 - 708.

6. См. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. VI. М. - Л. 1926, с. 251, 253, 353.

7. ДАНИЛЕВСКИЙ Н. Я. Россия и Европа. СПб. 1995, с. 69.

8. ЧААДАЕВ П. Я. Статьи и письма. М. 1989, с. 42 - 43, 44, 47, 48.

9. ДАНИЛЕВСКИЙ Н. Я. УК. соч., с. 66, 69 - 70.

10. См. Литературная газета, 13.VII.1994.

стр. 100

11. CHURCHILL W. The World Crisis. 1911 - 1918. Lnd. 1942, p. 675 - 677; см. ОЛЬДЕНБУРГ С. С. Царствование Николая II. М. 1992, с. 639 - 640.

12. ЛАРНИ М. Четвертый позвонок. Прекрасная свинарка. М. 1994, с. 256.

13. ВАСИЛЕВСКИЙ И. М. (HE-БУКВА). Белые мемуары. Птгр. -М. 1923, с. 3.

14. РОДЗЯНКО М. В. Крушение империи. Л. 1929, с. 9.

15. Наиболее распространенная версия состоит в том, что расстрел царской семьи явился вынужденной превентивной мерой, предпринятой исключительно для того, чтобы не позволить белогвардейским силам, замышлявшим захват Екатеринбурга, освободить царских заложников и восстановить в стране монархию. Подробнее см. АЛЕКСЕЕВ В. В. Гибель царской семьи: мифы и реальность. Екатеринбург. 1993, с. 12 - 13.

Постоянный адрес данной публикации: