За прошедшие 50 лет за рубежом создана громадная литература, посвященная Великой Октябрьской социалистической революции. Являясь представителями различных общественных кругов и партий, буржуазные историки Октябрьской революции, соответственно объективно или извращенно, но тем не менее обязательно отражают всё возрастающее воздействие ее идей на мировой исторический процесс. В связи с празднованием пятидесятилетия Октября буржуазная историография заметно активизировалась. В начале 1967 г. американский реакционный советолог Б. Вольф писал, что буржуазная историография тоже готовится к "великим битвам пятидесятилетнего юбилея"¹ . В январском номере английского журнала "Soviet Studies" (1967, p. 1) написано: "Редакция хотела бы отметить 50-ю годовщину 1917 года дискуссией по поводу событий этого года и более длительного исторического процесса, символом которого стал этот год". При этом редакция обещает дать "новую интерпретацию хорошо известных явлений в свете новых или малоиспользуемых фактов", а также опубликовать работы о тех событиях, "которые до сих пор ускользали от внимания историков". Свое обещание журнал подтвердил публикацией в январском и апрельском номерах статей эсера Д. Анина (ныне проживающего в Мюнхене), посвященных Февральской революции. Предоставление права открыть "юбилейную" дискуссию эсеру подтверждает тот факт, что нынешняя реакционная буржуазная историография все еще отталкивается от обветшалых антисоветских концепций. И не случайно "новая интерпретация" событий сводится Аниным к повторению распространенной в современной реакционной буржуазной историографии давней эсеровской оценки Октябрьской революции.

Широкую антикоммунистическую кампанию развернул американский журнал "The Russian Review". Его главный редактор Мореншильд заявил в январском номере, что все номера этого издания в 1967 г. "будут посвящены анализу и интерпретации событий, связанных с захватом власти большевиками, полувековым коммунистическим правлением и возможным будущим развитием событий". "Наступило время, - пишет он, - подвести итог пятидесяти годам Советской власти и дать оценку силам стабильности, а также тем силам, которые, по-видимому, свидетельствуют о разложении и упадке системы". Для осуществления этого тенденциозного намерения журнал привлек Б. Вольфа, У. Чемберлина и других антикоммунистов, предоставил место для статей меньшевика С. Пушкарева ("1917 год. Воспоминания") и З. Шаховской ("Февральская революция глазами ребенка") и т. д. Содержание опубликованных в журнале материалов показывает, что в них не идет речь ни о какой новой и оригинальной интерпретации истории Октябрьской революции: налицо повторы и перепевы набивших оскомину антисоветских выпадов. Не находим мы новой интерпретации событий и в антисоветском журнале "Survey", в июльском номере которого публикуются материалы об Октябрьской революции. Здесь получила отражение антикоммунистическая направленность различных конференций, проводимых в США в связи с 50-летием Октября. В апреле 1967 г. Гарвардский центр по изучению России тоже организовал подобную конференцию. На ней выступил профессор А. Улам, основные положения доклада которого под названием "Размышления о революции" открывают данный номер "Survey". На страницах журнала "Problems of Communism", в свою очередь, опубликована серия сходных статей об Октябрьской революции (Сидней Хук, М. Фэнсод, З. Бжезинский и др.).

К юбилею приурочены некоторые крупные издания. Вышли работы И. Дейчера "Неоконченная революция", В. Лакёра "Судьба революции", П. Аврича "Русские

¹ "Spectator", 24.II.1967, pp. 227 - 228.

анархисты", Дж. Томпсона "Россия, большевизм и Версальский мир"² . Готовится многотомная история меньшевизма (под редакцией Л. Хаймсона) и т. д. Переселение таких изданий заняло бы не одну страницу. В них авторы воспроизводят в основном тезисы, присущие антикоммунистической историографии.

Как правило, эти авторы отрицают историческую закономерность и объективную неизбежность прорыва фронта империализма в России. Они пытаются объявить Октябрьскую революцию случайной, "идущей против законов истории". "Закономерность, - утверждает, например, М. Дьюхерст, автор "Историографии новейших работ по Октябрьской революции", - ужасный термин". Он отказывается рассматривать революцию как закономерное явление и предлагает "интерпретировать Октябрьскую революцию как большой прыжок в неизвестность и, может быть, в хаос"³ . На конференции американской Исторической ассоциации профессор Вермонтского университета Р. Даниэле утверждал, что "требование Ленина о захвате власти большевиками было реализовано случайно"⁴ . Такого же взгляда придерживается и У. Чемберлин. В своей последней работе - "Первая русская революция", - опубликованной в январском номере "The Russian Review" (1967, p. 12), отрицая историческую обусловленность революции, он пишет: "Крушение монархии открыло перед Россией два пути: путь разрешения социальных и экономических проблем в рамках свободных институтов, компромиссов и взаимных уступок и путь разрубания гордиевого узла этих проблем методом революционной диктатуры, ведущим к тоталитаризму". Говоря, далее, о том, что "фантастический скачок" от Февральской революции к Октябрьской "не был предопределен", У. Чемберлин добавляет: "Если бы глава Временного правительства был человеком, который понимал политическую необходимость прекращения активного участия в войне и осуществления первой части земельной реформы; который демобилизовал бы часть раздутых и бесполезных резервов армии и разместил больше надежных частей в Петрограде и других стратегических центрах, - жестокости последовавшей затем революционной катастрофы можно было бы избежать или смягчить ее силу". Автор, далее, признает, что перечень этих "если бы" бесконечен. Рассматривая революцию как случайный взрыв "разрушительных сил", коллеги Чемберлина пишут о чем угодно: об "инертности человеческого интеллекта" в IV Государственной думе, о "недостатке политического чутья" у членов Временного правительства, которое в нужный момент не пошло на передачу помещичьей земли крестьянам и на прекращение захватнической войны⁵ , и т. д. Не найдем мы здесь только одного - анализа расстановки классовых сил в России, что предопределило неизбежность пролетарской революции. Сетуя по поводу того, что среди членов Временного правительства не было "конструктивно мыслящих государственных деятелей, способных сочетать применение силы с верностью принципам", английский автор Дж. Кип (Школа славянских и восточноевропейских исследований в Лондоне) пишет: "Неопытность и неуравновешенность темперамента Керенского делали его самой неподходящей кандидатурой на роль национального умиротворителя" ("Soviet Studies", 1967, January, p. 379). Кип одной из причин недолговечности Временного правительства считает, между прочим, "отсутствие доброго совета и материальной помощи от доброжелателей за рубежом" (там же).

Американский историк Д. Менаш в статье о Гучкове пишет, что Гучков был твердо убежден в поражении буржуазных либералов, что, "даже если бы совершенные ошибки и не были совершены, все равно ничего бы у них не получилось" ("The Russian Review", 1967, January, p. 52). Другой американский автор, Ф. Шуман, в ряде других случаев проявивший себя как мыслящий историк, характеризуя Февральскую революцию, развивает наивную концепцию: он пишет о фатальной обреченности династии Романовых, а вместе с тем, по его словам, Октябрьская революция состоит из цепи случайностей и "в конечной победе русского марксизма не было ничего неизбежного"⁶ .

² I. Deutscher. The Unfinished Revolution. Russia 1917 - 1967. L. 1967: W. Laqueur. The Fate of the Revolution Interpretations of Soviet History. L. 1967; P. Avrich. The Russian Anarchists. N. Y. 1967; J. Tompson. Russia, Bolchevism and the Versailles Peace. 1967.

³ "Cahiers du monde russe et sovietique", 1964, N 4, p. 564.

⁴ "The American Historical Review", 1962, April, p. 864.

⁵ E. Roberts. Lenin and the Downfall of Tsarist Russia. L. 1966.

⁶ F. S chum an. Russia since 1917. N. Y. 1957, p. 13.

"Россия могла стать в ряд демократических наций без новой революции"⁷ , - пишет меньшевик Р. Абрамович.

За истекшие 50 лет советскими историками создана большая литература, в которой обстоятельно раскрыты социальные и экономические предпосылки Октябрьской революции, ее движущие силы. Эти работы убедительно подтверждают, что наша революция являлась выражением объективных исторических закономерностей, была исторически неизбежной⁸ . Достижения советской исторической науки, неопровержимо доказавшей подготовленность как экономики России, так и российского пролетариата к социалистической революции, вынуждены учитывать и некоторые реалистически мыслящие буржуазные историки. Поэтому концепция "случайного" характера победы Октябрьской революции ныне нередко подвергается критике со стороны даже отдельных буржуазных авторов. В рецензии на книги об Октябрьской революции Г. Солсбери признает: "По-видимому, теперь уже неуместно употреблять (применительно к Октябрьской революции. - В. С.) привычный термин "эксперимент". После истекшего полувека большевистская Россия прошла стадию дерзаний и неизведанного и стала одной из самых устойчивых социальных систем в мире, который трещит по всем швам под натиском перемен"⁹ . Большинство историков западных стран, пишет профессор Принстонского университета Дж. Биллингтон в работе "Шесть точек зрения на Октябрьскую революцию"¹⁰ , склонны "рассматривать революцию как случайное вмешательство разрушительной стихии"; они, продолжает автор, "не видят в революции никакого глубокого смысла, а на ее последствия взирают со смешанным чувством растерянности и бессильного гнева, с каким обычно встречают вмешательство бессмысленных стихий в человеческие дела". "Растерянность, - отмечает он, - переходит в чувство патетического сожаления и поиски ответов на недоуменные вопросы, которые, как правило, фокусируются на случайных деталях, а иногда в работах этого рода можно увидеть веру или намек на то, что случившегося можно было как-то избежать". По словам Биллингтона, эти историки склонны рассматривать революцию "как постепенно распространяющуюся болезнь или злокачественное заболевание, с которым организм не может бороться". Но такая схема просто несостоятельна, приходит к справедливому выводу Биллингтон.

Однако, критикуя тезис о "случайном характере" Октябрьской революции, Биллингтон сам развивает далее давно известный несостоятельный тезис о "перевороте сверху", который, по существу, также является вариацией на тему о "случайности" революционного обновления мира. "Русская революция, - пишет он, - представляет собой увлекательный калейдоскоп: подлинное "восстание" снизу (Февральская революция, свергнувшая царизм), за которым последовал переворот сверху (Октябрьская революция) и длительная внутренняя война (гражданская война 1918 - 1920 гг.)". Но тут же Биллингтон вступает в конфликт со своим утверждением, говоря, что социальной базой большевиков являлись неимущие классы. Большевики, как он сам пишет, выступали "от имени забитых до тех пор классов общества"; неимущие классы возглавлялись "дисциплинированной новой политической организацией, вдохновляемой новой философией истории и социальной организации". Так рушатся построения Биллингтона. Равным образом повисает в воздухе тезис о "верхушечном характере" Октябрьской революции в работах Г. фон Рауха, Л. Шапиро и других откровенных антикоммунистов.

В восьмом и девятом томах недавнего издания "Propylaen Weltgeschichte" (Западный Берлин. 1960)¹¹ были опубликованы работы профессора Калифорнийского университета Т. фон Лауэ "Россия в XIX веке" и швейцарского историка В. Гитерманна

⁷ R. Abramovitch. The Soviet Revolution 1917 - 1939. L. 1962, p. VII.

⁸ См. "История СССР". Т. VII. M. 1967; И. И. Минц. История Великого Октября. Т. I. М. 1967; П. В. Волобуев. Пролетариат и буржуазия России в 1917 году. М. 1964; О. Н. Знаменский. Июльский кризис 1917 года. М. Л. 1964; Н. Я. Иванов. Корниловщина и ее разгром. Л. 1965; А. В. Пясковский. Революция 1905 - 1907 гг. в России. М. 1966; М. Гайсинский. Борьба большевиков за крестьянство в 1917 г. М. 1933; С. Дубровский. Крестьянство в 1917 г. М. -Л. 1927; Л. С. Гапоненко. Солдатские массы Западного фронта в борьбе за власть Советов. М 1953 и др.

⁹ "The New York Times Book Review", 6.II.1966, pt. 2, p. 32.

¹⁰ J. Billington. Six Views of Russian Revolution. "World Politics", 1966 April.

¹¹ Обзор см.: "Вопросы истории", 1965, N 9, стр. 169 - 170.

"Русская революция". Авторы признали, что "ленинская революция была исторически обусловлена, а не вызвана волей одного лица" (Bd. VIII, S. 25). Отвергая концепцию "случайности", Гитерманн пишет, что Октябрьскую революцию никак нельзя объяснить "тактическими ошибками, допущенными Милюковым, Керенским или другими политическими деятелями". "Завоевание власти большевизмом, - продолжает он, - в гораздо большей степени с неотвратимой неизбежностью обусловливалось... имевшимся соотношением сил" (Bd. IX, S. 140). Однако такого рода признания непоследовательны, ибо они находятся в противоречии с общей исторической концепцией Т. фон Лауэ и В. Гитерманна. В частности, эти авторы, сторонники так называемого "экономического" и "индустриального императива", уверяют, будто целью революции была только индустриализация страны. Соответственно ленинизм трактуется ими как "идеология раннего периода индустриализации", а Октябрьская революция рассматривается как первая из серии революций в слаборазвитых странах, призванных "модернизировать" их по "западному образцу". Эта внутренняя противоречивость концепции бросается в глаза¹² .

Та же противоречивость свойственна концепции профессора Кембриджского университета Э. Карра, изложенной в восьмитомной работе "История Советской России"¹³ . Автор выступает с внешне объективных позиций. В отличие от оголтелых буржуазных "советоведов", которые прибегают к грубым антикоммунистическим приемам критики, Э. Карр дает порою правильные оценки ряду исторических фактов и событий.

Так, Э. Карр дал высокую и справедливую оценку выдающейся роли В. И. Ленина в Октябрьской революции. "Имя Ленина, - пишет Э. Карр, - неразрывно связано и для его современников и для историков с большевистской революцией". В. И. Ленин был теоретиком и практиком революции. "Именно это слияние теории и практики делало Ленина такой сложной фигурой, и этим объясняется его необычное (уникальное) величие", - отмечает Э. Карр. Характеризуя гениальность В. И. Ленина, Э. Карр заявляет далее: "В описании гения В. И. Ленина одно из важнейших мест должно быть посвящено его величию политического стратега и политического тактика. Его дальновидность в заблаговременной подготовке неуязвимых позиций дополнялась чуть ли не сверхъестественным инстинктом, который подсказывал ему, где, когда и как нанести удар или, наоборот, отступить". Э. Карр отмечает, что гениальность Ленина имела глубоко созидающий характер. "Хотя он и был великим революционером, может быть, самым великим во всей истории человечества, его гений был гением созидающим в гораздо большей степени, чем разрушающим... Главное достижение Ленина - это то, что было сделано после бескровной победы революции в октябре 1917 г., и оно характеризует его как великого зодчего государства"¹⁴ .

Э. Карр признает историческую обусловленность Октябрьской революции. "Вполне может быть, что политика Ленина была единственно мыслимой политикой с эмпирической точки зрения существовавшей тогда в России политической обстановки", - пишет Э. Карр. Но, сделав это признание, он тут же пытается взять под сомнение универсальный характер закономерностей Октябрьской революции, свести их к "специфически русским условиям", представить революцию "продуктом местного производства". Характеризуя Октябрьскую революцию, Карр развивает теорию "конвергенции", которая давно уже поставлена на службу антикоммунизму (У. Ростоу, А. Тойнби, Р. Арон). Согласно этой теории, будто бы происходит постепенное сближение между социалистической и капиталистической системами, их "взаимопроникновение". По Карру получается, что революционные события в России развивались по пути "выхолащивания революции, начавшейся снизу". Начавшись как часть мировой пролетарской революции, Октябрьская революция якобы постепенно утратила свое интернациональное зна-

¹² См. Th. von Laue. Why Lenin? Why Stalin? A Reappraisal of the Russian Revolution. 1900 - 1930. Philadelphia. 1964; A. Ulam. Lenin and the Bolsheviks. L. 1965; R. Lorenz, Anfange der bolschewistischen Industriepolitik. Koln. 1965; J. Notzold. Wirtschaftspolitische Alternativen der Entwicklung Russlands in der Ara Witte und Stolypin. B. 1966; см. также "Historische Zeitschrift", Bd. 195, 1962, N 3, S. 662 - 663.

¹³ E. H. Carr. The Bolshevik Revolution. 1917 - 1923. Vol. I-III. L. 1950 - 1953; ejusd. The Interregnum 1923 - 1924. L. 1954; ejusd. Socialism in One Country. 1924 - 1926. Vol. I-III. L. 1958 - 1964.

¹⁴ E. H. Carr. Socialism in One Country. 1924 - 1926. Vol. I, p. 138; ejusd. The Bolshevik Revolution. 1917 - 1923. Vol. I, pp. 24, 25.

чение и приобрела "специфически национальную окраску", подтверждением чего является, как он считает, курс ВКП (б) на строительство социализма в одной, отдельно взятой, стране¹⁵ . Солидаризируясь в этой части с Карром, западногерманский профессор Г. Раупах уверяет, будто Октябрьскую революцию "можно объяснить не общими законами развития, а лишь особенностями условий развития страны"¹⁶ . Вообще, как бы ни различались в деталях писания буржуазных историков, все они - и это их отличительный признак - прямо или косвенно отрицают историческую обусловленность пролетарской революции. Ведь признание идеи исторической закономерности революционных преобразований означает признание неотвратимости законов развития человеческого общества, действие которых ведет к гибели капитализма и победе социализма.

В современной буржуазной историографии распространен также тезис о том, что Октябрьская революция "противоречила" марксизму и произошла при "отсутствии" необходимых объективных предпосылок. "Революция, - пишет Р. Даниэлс, - не являлась продуктом условий, которые предусматривались Марксом; она не была плодом промышленной зрелости страны". И добавляет: "Движение, которое выступало за социализм, вопреки всем правилам, пришло к власти в стране, где отсутствовали предпосылки для осуществления идеалов". Согласно рассуждениям таких авторов, революция вообще была совершена крестьянскими, а не рабочими массами. Отрицая пролетарский характер революции, Г. Раупах пишет: "Преобразование политического строя было осуществлено не властью пролетарского большинства, а в результате выступлений исстрадавшихся по земле мелких крестьян, которые составляли около восьми десятых населения страны"¹⁷ .

Подобные рассуждения ничего общего не имеют с объективной истиной, которая состоит в том, что в начале XX в. Россия стала средоточием социального и национального гнета, узловым пунктом противоречий всей системы империализма, самым слабым звеном в этой системе. Хотя Россия и была преимущественно аграрной страной, в ней быстро развивался капитализм и сформировался промышленный пролетариат, который под руководством партии большевиков прошел суровую школу классовых боев, оказался способным повести за собой трудовое крестьянство и осуществить революцию, которая по своему содержанию являлась именно пролетарской¹⁸ . Нельзя не отметить, что некоторые буржуазные историки (Э. Карр и др.) признают социалистический характер революционного процесса. "Каковы были основные движущие силы этого процесса?" - спрашивает Р. Шлезингер, профессор Института по изучению СССР и Во-

¹⁵ E. H. Carr. The Bolshevik Revolution. 1917 - 1923. Vol. I, p. 100, ejusd. Socialism in One Country. 1924 - 1926. Vol. I, p. 8.

¹⁶ "Osteuropa-Handbuch". Hrsg. von W. Markert. "Sowjetunion". Das Wirtschaftssystem. Koln. 1965, S. 12; G. Stadtmuller. Grundfragen der europaischen Geschichte. Munchen. 1965, S. 261 - 281. Изображая Октябрьскую революцию "исключительно русским явлением", буржуазные авторы пытаются противопоставить Россию Европе и рассматривают Россию как страну, в которой сложилась некая "евразийская культура". Октябрьская революция трактуется как реакция специфически русского, "азиатского", "византийского" на "европеизм" Февральской революции и всего "европейского", "петербургского" периода развития России (G. Stadtmuller. Ostkunde. Des 20. Jahrhundert. Bd. II. Munchen. 1963; G. Hagener. Geschichte unserer Welt. Bd. III. Braunschweig. 1963; W. Markert. Osteuropa und die abendlandische Welt. Gottingen 1966, u. a.).

¹⁷ R. Daniels. Das Gewissen der Revolution... Koln-Berlin. 1962, S. 467; ejusd. The Nature of Communism. N. Y. 1967, p. 177; "Osteuropa-Handbuch", S. 12.

¹⁸ См. К. Н. Тарновский. Формирование государственно-монополистического капитализма в России в годы первой мировой войны. М. 1958; А. Л. Цукерник. Синдикат "Продамет". М. 1959; А. Л. Сидоров. Финансовое положение России в годы первой мировой войны (1914 - 1917). М. 1960; Я. И. Лившин. Монополии в экономике России. М. 1961; А. М. Анфимов. Российская деревня в годы первой мировой войны. М. 1962; П. В. Волобуев. Экономическая политика Временного правительства. М. 1962; В. Я. Лаверычев. Монополистический капитал в текстильной промышленности России. М. 1963; С. М. Дубровский. Столыпинская земельная реформа. М. 1963; И. Ф. Гиндин. Русские коммерческие банки. М. 1948; В. И. Бовыкин. Зарождение финансового капитала в России. М. 1967; см. также "Из истории империализма в России". "Труды" ЛОИИ АН СССР. М. -Л. 1959; "Монополии и иностранный капитал в России". М. -Л. 1962; "Об особенностях империализма в России". М. 1963, и др.

сточной Европы при университете в Глазго, редактор английского журнала "Soviet Studies", и отвечает: "Марксизм характеризует рабочий класс как главную движущую силу социалистической революции. В русской революции эта сила действовала главным образом на подготовительных стадиях. Она сделала решающий выбор среди путей дальнейшего развития, предложенных соперничающими группами революционеров. Она явилась главным резервуаром кадров для большевистской партии и для сил, которые осуществили Октябрьскую революцию и построили новое государство. Она составила главное ядро активных защитников революции"¹⁹ . Но наряду с этим буржуазные авторы того же направления пытаются обосновать тезис о "перерождении" Советской власти. И в данном случае подобные рассуждения имеют многолетнюю давность. Троцкисты в борьбе против генеральной линии нашей партии, направленной на построение социализма в СССР, с давних времен обвиняли Советскую власть и КПСС в "перерождении". Налицо опять-таки самый заурядный прием антикоммунистической пропаганды²⁰ .

Как отмечалось выше, в своем большинстве современные буржуазные авторы, отрицая всенародный характер Октябрьской революции, изображают ее в виде простого "государственного переворота". Но некоторые из них все же пытаются считаться с фактами. Американский историк П. Аврич отмечает, что уже в мае 1917 г. большевики в борьбе за массы добились "поразительных успехов", "симптоматичного триумфа". После провала на фронте июньского наступления "начался массовый отход русских рабочих от сравнительно умеренных эсеров и меньшевиков и вступление их в ряды большевиков"²¹ . В сентябре и октябре 1917 г., признает западногерманский советолог Т. Арнольд, во многих городах большевики получили при выборах в Советы большинство. Его коллега из ФРГ Г. Штёкль пишет: "Поскольку для подавляющего большинства русского народа Советское правительство не означало ничего иного, как "мир" и "землю", антибольшевистские и тем более контрреволюционные устремления имели мало шансов". Американский историк Р. Даниэлс вынужден констатировать: "Вооруженные рабочие и восставшие крестьяне в солдатских шинелях вписали Октябрьскую революцию в книгу истории"²² . Примечательными являются высказывания остфоршера Г. фон Римша: он критикует австрийского социалиста Г. Шейера, который считает, что Октябрьская революция - это "государственный переворот, спланированный и совершенный за спиной и против воли рабочих и крестьянских масс". Заявляя, что он сам придерживается теории о "заговорщическом характере большевистского переворота", Г. фон Римша, однако, признает: "Нельзя не заметить, что переворот, без сомнения, поддерживался массами. Иначе он никогда не мог бы привести к успеху... И в октябре "сама масса" делала историю". Некоторые из авторов стремятся тут же оговорить, впрочем, что народные массы выступают как всеразрушающая, деструктивная сила. Например, французский буржуазный историк Ж. Марабини в работе "Повседневная жизнь в России во время Октябрьской революции" пишет: "Ужасная волна показала свою разрушительную силу. Подавленные и натравленные один на другого, эти люди, после векового рабства, подчинялись лишь своей слепой силе"²³ .

Если раньше многие буржуазные авторы открыто утверждали, что в результате победы Октябрьской революции утвердилась так называемая "диктатура партии", то ныне они пытаются уверить, что вначале была "диктатура масс", которая потом уже превратилась в "диктатуру партии". На сессии западногерманских советологов "Альтернативы раннего советского общества", происходившей 3 - 5 января 1966 г. в Мар-

¹⁹ "Science and Society", 1961, Winter, p. 16.

²⁰ H. Brahm. Trotzkijs Kampf um die Nachfolge Lenins. Koln. 1964.

²¹ P. Avrich. Russian Factory Committees in 1917. "Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas", 1963, N 2, S. 173.

²² "Der Sowjetkommuhismus". Dokumente. Bd. I. Die politisch-ideologische Konzeption. Hrsg. von N. J. Lieber, K. -H. Ruffmann. Koln. 1963, S. Ill; G. Stokl. Russische Geschichte. Von den Anfangen bis zur Gegenwart. Stuttgart. 1962, S. 655; R. Daniels. Das Gewissen der Revolution, S. 85.

²³ G. Scheuer. Von Lenin bis...? Die Geschichte eirier Kontrrevolution. Berlin - Hannover. S. a., S. 96; H. von Rimscha. Probleme der Russischen Revolution. "Neue politische Literatur", 1961, N 3, S. 209 - 211; J. Marabini. La Vie quotidienne en Russie pendant la Revolution d'Octobre 1917. (См. "Historia", 1967, N 244, p. 138.)

бурге, утверждалось, что если осенью 1917 г. рабочий класс имел власть ("вся полнота власти в русской промышленности принадлежала фабзавкомам"), то в дальнейшем он будто бы утерял эту власть и установилась "власть элиты": "Группа Ленина решительно отвернулась от радикальных рабочих и стала стремиться к сотрудничеству с буржуазией" (?!). В ходе Октябрьской революции, уверяет западногерманская реакционная исследовательница Ванда Кампманн, установилась власть "энергичного меньшинства", власть кучки решительных людей. Октябрьская революция привела к победе "конспиративного меньшинства", "элиты профессиональных революционеров"²⁴ . В свое время так характеризовалась Октябрьская революция представителями эмигрантских кругов, вышвырнутых за рубежи России. Перепевы этой выдумки встречаются еще и сейчас. В трехтомной работе "Русское Временное правительство, 1917 г." Р. Браудер и А. Ф. Керенский пишут об Октябрьской революции как о "заговоре", совершенном "незначительным меньшинством, составленным из большевиков, под руководством Ленина". В этом же духе изъясняется представитель антисоветской эмиграции В. Войтинский ²⁵ .

С другой стороны, об определенных сдвигах в сторону исторического реализма свидетельствует тот факт, что в работах некоторых авторов (помимо Э. Карра) мы находим ныне более правильную оценку роли В. И. Ленина. Они, в частности, пишут о грандиозности целей, к достижению которых стремились возглавляемые Лениным большевики, совершая Октябрьскую революцию. "Задача, которую ставили перед собой Ленин и его сторонники, - заключает Гитерманн, - была огромной. Она включала глубокую реорганизацию государственного аппарата и разрушенной экономики, достижение мира с немцами и преодоление внутриполитического сопротивления". В работе "Социальная история европейского рабочего движения" марбургский профессор В. Абендрот отмечает, что Ленин "склонил на свою сторону большинство рабочих", а также получил "поддержку крестьян", выступавших против войны и за землю. Как подчеркивает Абендрот, "победа большевиков была победой теории, традиций и целевых установок европейского рабочего движения"²⁶ .

Великая Октябрьская социалистическая революция открыла новую эпоху всемирной истории, повернула судьбы всего человечества к социализму. Хотят этого или нет современные буржуазные историки, но они вынуждены считаться с тем, что с октября 1917 г. в судьбах человечества начался величайший поворот, имеющий всемирно- историческое значение. По их словам, В. И. Ленин является "эпохальной личностью", а год свершения Октябрьской социалистической революции - "эпохальным 1917 годом". Октябрьская революция, признает французский буржуазный историк Бернар Ферон, "имеет важнейшее значение не только для современной истории, но и для истории вообще. Она породила политический, экономический и социальный режим нового типа... чей пример и действие оказывают сильное влияние на нашу эпоху". "Итак, - с горечью констатирует западногерманский историк Г. Риттер, - с 1917 г. началась новая эпоха всемирной истории"²⁷ . Непреодолимая сила исторических фактов вынуждает буржуазных авторов признать, что жизнь человечества в XX в. развивается под знаком торжества идей Октябрьской революции. "Если для мыслителя девятнадцатого века главной задачей было определить свое отношение к Французской революции, - пишет Дж. Биллингтон, - то для современного человека центральная задача состоит в оценке русской революции". "Последняя задача, - добавляет он далее, - стала даже более решающей, потому что теперь уже миллиард людей на земном шаре заявляет, что они являются наследниками и защитниками русской революции. Силы, вызванные к жизни переворотом 1917 г., еще ощутимее дают о себе знать, чем силы, порожденные Французской революцией 1789 года и веком демократической револю-

²⁴ "Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas". Wiesbaden. 1966, N2, S. 317; W. Kampmann. Die Geschichte der Sowjetunion. Dusseldorf. 1964, S. 10.

²⁵ R. P. Browder, A. F. Kerensky. The Russian Provisional Government, 1917. Dokumente. Vol. I. Stanford. 1961, p. IX; W. S. Woytinsky. Stormv Passage. N. Y. 1961, p. 397.

²⁶ "Propylaen Weltgeschichte". Bd. IX, S. 159; W. Abendroth. Sozialgeschichte der europaischen Arbeiterbewegung. Frankfurt a. M. 1965, S. 87 - 88.

²⁷ "Le Monde diplomatique", Mars 1967, p. 2; G. Riller. Staatskunst und Kriegshandwerk. Das Problem des Militarismus in Deutschland. Bd. III. Munchen. 1964, S. 482.

ции". Яркой иллюстрацией этого положения, как ни парадоксально, является работа откровенного антикоммуниста, профессора университета в Нью-Йорке Сиднея Хука "Спустя пятьдесят лет". "Над всей моей сознательной жизнью, с самого отрочества, доминирует, как мне кажется, русская революция 1917 года"²⁸ , - заявляет он. Буржуазные авторы вынуждены признать, что Октябрьская революция открыла эпохальное наступление по пути к социализму. Они пишут теперь об "эпохе революции", "эпохе кризисных потрясений", "цивилизации революций", "эпохе действия масс" и т. д. Октябрьской революцией датируется даже в их работах великий исторический рубеж в жизни человечества, начало новейшей истории²⁹ .

Признав данный факт, идеологи буржуазии сокрушаются по поводу того, что в наше время "массы не боятся коммунизма" и тянутся к нему. Американский буржуазный социолог Дж. Хэмпш в книге "Теория коммунизма" констатирует, что марксизм пустил глубокие корни в историю и современность; достижение целей коммунистов "путем практической деятельности сделало коммунистическое движение огромной социальной силой в современном мире"³⁰ . Признавая Октябрьскую революцию эпохальным рубежом в развитии общества, буржуазные историки, однако, тут же искажают сущность открытой ею новой эпохи. Становление мировой социалистической системы трактуется ими в свете антикоммунистической "доктрины тоталитаризма". Октябрьская революция изображается как первая из так называемых "тоталитарных" революций, которая повлекла за собой цепь других "тоталитарных революций", сопровождавшихся возникновением "тоталитарных режимов". В результате столь извращенного освещения нынешняя эпоха предстает в виде борьбы "тоталитарной" и "демократической" (то есть капиталистической) систем.

Первостепенное значение для понимания характера новейшей буржуазной историографии Октябрьской революции имеет вопрос о ее источниковедческой базе. Ответ на этот вопрос неоднократно давала советская историческая критика, которая показала в ряде случаев антинаучные приемы и несостоятельность буржуазного источниковедения³¹ . Мимо этой критики буржуазные авторы сейчас уже не могут пройти. Они вынуждены с нею считаться. Некоторые из них стараются стыдливо отмежеваться от откровенно антисоветской направленности работ, авторы которых грубо "подправляют" реальную историческую действительность и используют источники в угоду своей субъективистской схеме. Стараясь доказать, что существует некий "демократический" и "академический антикоммунизм", они готовы пожертвовать такими откровенно реакционными авторами, как Л. Шапиро, Р. Пейн, Б. Вольф, Л. Фишер, и другими представителями антисоветского клана историков, признавая ненаучный характер их работ. Французский буржуазный историк П. Сорен, характеризуя книгу реакционного автора П. Бруэ "Большевистская партия", отметил, что автор "откровенно презирает все советское; он полагает, что лучше писать об СССР по английским и французским документам, чем по советским текстам"³² . Р. Шлезингер справедливо указал на тот факт, что редакторы сборника "Русское Временное правительство, 1917 г." просто игнорировали советские документы. "Если бы составители захотели, - пишет Р. Шлезингер, - ничто не могло помешать им использовать эти источники". Такое нарочитое пренебрежение советскими документами объясняется "полным отсутствием интереса (у редакторов. - В. С.) к тому, что происходило в массах". Они заняты не выясне-

²⁸ J. Billington. Op. cit., p. 452; S. Hook. Fifty Years after. "Problems of Communism", 1967, March-April, p. 76.

²⁹ Программой 27-го съезда германских историков (ФРГ), который состоялся в октябре 1967 г. в Марбурге, была предусмотрена работа под председательством Г. Штёкля (Кёльн) специальной секции "Русская революция как проблема истории России и современной истории". Заслушаны доклады Г. Нейбауэра (Гейдельберг) "1917 год в истории России" и Д. Гейера (Тюбинген) "Русская революция 1917 года как проблема современной истории".

³⁰ D. Middllon. Crisis in the West. L. 1965, p. 17; G. Hampsch. The Theory of Communism. An Introduction. N. Y. 1965, p. 231.

³¹ Л. С. Гапоненко, ГЛ. Соболев, Ю. С. Токарев. Американская публикация документов о Временном правительстве. "Вопросы истории", 1963, N 5; В. И. Салов. Об антинаучных приемах использования источников западногерманскими буржуазными историками. "Вопросы истории КПСС", 1962, N 5, и др.

³² "Cahiers du monde russe et sovietique", 1963, N 4, p. 439; P. Broue. Le Parti bolchevique. P. 1963.

нием объективной исторической истины, а реабилитацией Временного правительства. Однако замалчивание советских источников не только не помогло составителям, а обратилось против их замысла. "Несмотря на то, что составители сборника заявляют о своем желании дать материал о позитивной деятельности Временного правительства, - пишет Р. Шлезингер, - результат получается тот, что материал подтверждает характеристику Керенского, данную Лениным, как корниловца, случайно поссорившегося с Корниловым". Говоря о том, что мемуары Керенского до своей "аргументации зачастую мало убедительны", западногерманский историк Г. фон Раух отметил, что Керенский обильно цитируя свои речи в Думе, опускает из них те места, которые дают право "сомневаться в государственных способностях Керенского"; Дж. Кип с явным сожалением вынужден констатировать, что мемуары Керенского "Россия и поворотный пункт истории" отнюдь не могут содействовать "восстановлению репутации Керенского"³³ .

Довольно правильную характеристику дал буржуазный историк ФРГ Г. Штёкль сходному по типу сборнику "История и развитие Советского Союза", составленному его соотечественником О. Баумхауэром ³⁴ . "Число грубых и грубейших ошибок, - констатирует рецензент, - здесь так велико, что перечислить даже, хотя бы некоторые из них невозможно из-за недостатка места. Соответственно невозможно и рекомендовать это "руководство", которое приведет скорее к ошибкам, чем к пониманию данного вопроса"³⁵ . Даже некоторые американские рецензенты были шокированы явно царистскими убеждениями Г. Каткова, автора изданной в 1967 г. в Нью-Йорке книги "Россия в 1917 году"³⁶ .

Интересно, что многие "документы", якобы извлеченные буржуазными авторами из американских архивов и используемые ими для фальсификации истории Октябрьской революции, не вызывают доверия даже у некоторых лиц из их же среды. Широко используемый американским антикоммунистом С. Поссони "источник" - документы царской охранки, находящиеся в распоряжении Гуверовского института, - по словам Г. фон Рауха, "является, конечно, довольно темным", а ссылка на него "представляет лишь один из многих примеров способности Поссони изобразить положение вещей в кривом зеркале". Рецензент отметил также несостоятельность ссылок Поссони на эмигрантские источники. Раух пишет о "наукообразных рассуждениях" Поссони, "которые переходят границы хорошего вкуса" и придают его книге "заведомо бульварный характер". Другой западногерманский историк, Г. Брам, также резко критикует Поссони за его "стремление к сенсациям". Как справедливо отметил рецензент, Поссони "сообщает фактам легкое вращательное движение, так что они начинают говорить, как ему хочется"³⁷ . На помощь Поссони поспешил западногерманский историк Г. Вебер, предпринявший попытки спасти "научную честь" не только Поссони, но и его коллег Л. Фишера и Р. Пейна³⁸ . Но попытки эти оказались тщетными. Недаром, характеризуя развитие англо-американской "советологической" историографии за прошедшие 50 лет, упоминавшийся выше Дж. Биллингтон не без оснований отметил, что эта историография "произвела очень мало трудов, отличающихся научной добросовестностью и разработанностью".

Разительным примером антинаучной публикации источников в ФРГ является сборник "Русская революция в свидетельствах очевидцев", изданный Р. Коном. Даже такой реакционный историк, как Г. фон Раух, вынужден был указать на научную несостоятельность самого принципа подбора редактором источников. "Число непредставительных и не внушающих доверия "очевидцев", - пишет Г. фон Раух, - превышает число тех, чьи высказывания имеют какой-то вес". В сборнике представлены записки секретаря Распутина Симановича, фрейлины Вырубовой, князя Юсупова, которые, как

³³ "Science and Society", 1964, Summer, pp. 305 - 315; "Das historisch-politische Buch", 1967, N 8, S. 252 - 253; "Soviet Studies", 1967, January, p. 379.

³⁴ O. Baumhauer. Geschichte und Entwicklung der Sowjetunion. Ein Leitfaden Bremen. 1965.

³⁵ "Das historisch-politische Buch", 1966, N 1, S. 32.

³⁶ "New York Times Magazin", 4.IV.1967, p. 3.

³⁷ "Das historisch-politische Buch", 1966. N 1, S. 1 - 3; "Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas", 1966, N 4, S. 608 - 609.

³⁸ H. Weber. Lenin und die Folgen. "Neue politische Literature, 1967, N 1.

отмечает Раух, "до сих пор никогда не считались сколько-нибудь серьезным источником". Следует указать, делает вывод рецензент, "что налицо фальсификация". В связи с этим отметим попутно, что многие буржуазные авторы широко используют в своих работах мемуары одного из лидеров Думы, М. Родзянко, который объяснял революцию результатами деятельности Распутина³⁹ .

Подвергается критике со стороны самих буржуазных авторов, отнюдь не сочувствующих коммунизму (Дж. Кеннан и др.), и давнишняя легенда о некоей роли германского империализма в "стимулировании" русской революции. Нынешняя попытка Г. Каткова протащить эту идею как нечто "новое" тоже, естественно, не может быть воспринята за "открытие" современной буржуазной исторической мысли, перебивающейся порою старыми легендами, которые были сочинены белогвардейской эмиграцией еще в первые годы Советской власти.

За последнее время в капиталистических странах буржуазными издателями было выпущено несколько сборников ленинских документов. Эту тенденцию следовало бы лишь приветствовать, если бы издатели отнеслись к осуществлению своего замысла со всей ответственностью. Однако эти издания вызывают справедливые нарекания даже со стороны буржуазных критиков. Так, западногерманские рецензенты вынуждены были отметить весьма частые, нарушающие подлинный смысл текста неточности при переводе с русского языка на немецкий "Избранных произведений Ленина", которые изданы Г. Вебером⁴⁰ . А такого рода ошибки как раз и лишают зарубежного читателя прочного фундамента объективно установленных фактов и подлинных ленинских оценок.

Рассмотрение источниковедческой основы значительной части буржуазной исторической литературы по данному сюжету приводит к выводу, что она в основном лишена научного характера. Ей свойственны грубое извращение действительного смысла исторических документов, "конструирование" не отраженных в них явлений и тенденция к преимущественному использованию антисоветских источников. Это обстоятельство снова подтверждает тот факт, что "чем больше успехов одерживает социализм, чем глубже противоречия мирового капитализма, тем изощреннее становятся методы борьбы империалистов против коммунизма"⁴¹ . Но столь же очевидно, что и эти новые попытки как-то очернить идеи и всемирно-историческое значение Великого Октября, в свою очередь, обречены на провал.

³⁹ "Die russische Revolutionen. Augenzeugen-Berichten". Hrsg. von Richard Kohn. Dusseldorf. 1964; "Das historisch-politische Buch", 1965, N 5 - 6, S. 157 - 158; M. Rodzianko. The Reign of Rasputin. N. Y. 1927; C. Radziwill. Rasputin and the Russian Revolution. N. Y. 1918, etc.

⁴⁰ "Lenins ausgewahlte Schriften". Hrsg. von H. Weber. Munchen. 1963. Рец. см. в "Neue politische Literatur", 1965, N 4, S. 445 - 446.

⁴¹ "50 лет Великой Октябрьской социалистической революции". Тезисы ЦК КПСС, М. 1967, стр. 48.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - В. И. САЛОВ:

Комментарии: