Французская буржуазная революция конца XVIII века была общеевропейским делом. Если феодально-абсолютистские силы объявили крестовый поход против революционной Франции, то прогрессивные силы Европы видели в победе французской революции залог освобождения Европы от феодально-абсолютистского гнета.

Из соседней Германии герцог Брауншвейгский повел полчища интервентов против революционного Парижа на защиту абсолютной монархии, и в то же время в той же Германии старый Кант с нетерпением ждал вестей из революционной Франции, Гете отмечает битву при Вальми как начало новой эры человечества, Шиллер и Клошпток помучили от французского Законодательного собрания звание французских граждан, Шеллинг и Гегель в честь революции посадили дерево свободы в Тюбингенском лесу, Люкс, Шнейдер и многие другие поклонники свободы отдали себя в распоряжение революции¹ .

Та же картина повторилась в феодально-абсолютистской России.

Екатерина II организовывала силы контрреволюции. Революционный гром, как писал Герцен, не давал спокойно спать монархам на Дунае и на Неве. Передовые же русские люди были та стороне французской революции.

Прежде всего революционными событиями были захвачены люди разных общественных кругов небольшой русской колонии, жившие в Париже.

На штурм Бастилии ходил с ружьем юный Б. В. Голицын. Молодой граф Строганов, ученик Ромма, с трибуны Якобинского клуба выразил горячее желание видеть Россию обновленной революцией, и Якобинский клуб посылал его выступать у решотки Национального собрания. Архитектор Комиссаров, посланный Академией художеств в Париж учиться, во время революции вступил в Национальную гвардию. Бывший крепостной графа Шувалова Рязанов, обосновавшийся в Париже, также вступил в Национальную гвардию. Несколько бывших крепостных слуг русских вельмож вступило в линейные войска. В революционный поток был вовлечен и священник русского посольства Криницкий. Посол Екатерины в Париже Симолин обратился в коллегию иностранных дел в 1791 году с ходатайством об отозвании этого священника, так как со времени революции, пишет Симолин, "права человека вступили ему в голову, так что он более ни приходить ко мне на требования по церковным делам, ни повиноваться не хочет; на возражения же мои отвечает, что он позовет меня к суду в здешний трибунал"² .

Господствующий в России класс - дворянство - встретил революцию со страхом и ненавистью. Для русского дворянства революция была "французской пугачевщиной", угрожавшей не только французским, феодалам.

"Переворот во Франции, - писал А. Р. Воронцов, - заслуживает особое внимание государей, дворянства и, можно сказать, всех начальств и властей веками установленных... Если сей образ правления и мнимого равенства хоть тень окоренелости во Франции примет, он будет иметь пагубные следствия и для прочих государств и с тою только разностью, что в одном раньше, а в другом позже"³ .

Для борьбы против революции дворянство сплотилось вокруг трона. Фронднстские настроения, имевшие место еще в коште XVIII века в некоторых кругах знати, быстро были изжиты. Чувства этой знати прекрасно выражает стихотворное "Мнение некоего россиянина о единоначалии", напечатанное в 1793 году:

"Что ныне Франция? Удары буйства гневны.
Повсюду там творят позорища плачевны.
.....................................
Коль Россам следуя умели-б покоряться,
Могли-бы вечным все покоем наслаждаться.
Единодушие здесь чтит едину власть,
Без коего могло-б блаженство наше пасть..."

Есть предположение, что стихотворение это принадлежит одному из лидеров аристократической фронды, княгине Дашковой, для которой революционный Париж стал "скопищем разбойников и каторжников".

¹ A. Rambaud "La Revolution francaise et l'aristocratia russe", p. 7. Paris. 1878.

² "Литературное наследство" N 29/30. стр. 440. 1937.

³ В. Бочкарев "Русское общество Екатерининской эпохи и французская революция" ("Отечественная война и русское общество", 1812 - 1912), стр. 50.

Но если, с одной стороны, опасность революции оплачивает лагерь реакции, то, с другой стороны, революция возбудила надежды и дала идейное вооружение передовому слою дворянских революционеров и разночинцев, сформировавшемуся в России во второй половине XVIII века.

Этот лагерь откликнулся на французскую революцию "Путешествием та Петербурга в Москву" Радищева, Обращаясь к революционной Франции, Радищев писал в оде "Вольность":

"Ликуешь ты, а мы здесь страждем!
Того-ж, того-ж и мы все жаждем".

Развитие революционных событий, по свидетельству современников, вызывало живой отклик в передовых слоях России. Французский поверенный в делах Жанэ в своем донесении в 1791 году из Петербурга писал, что он видел здесь русских людей, которые плакали от радости, узнав, что король признал конституцию, что он слышал, как другие говорили с энтузиазмом о том, что если их сыновья, братья или родственники будут посланы сражаться с французами, они будут заклинать их во имя всего самого дорогого стрелять в воздух; путешественники, приезжавшие из Москвы, уверяли его, что там народ еще больше расположен в пользу Франции; подобные же сообщения получались из провинции. "Это доказывает, - заключает Жанэ, - что в Российской империи есть настоящий зародыш демократии"¹ .

Эти распространенные симпатии к революции вынуждены были признавать и ее враги. Кочубей писал С. Воронцову в Лондон: "Вы не знаете, как много зла сделала французская революция. Она имеет у нас, как и всюду, много сторонников"² . Растопчин писал ему же о сотнях молодых людей, "которые предпочитают быть приемными сыновьями Робеспьера и Дантона".

Любопытно отметить, что Александр I в 1796 году в беседе с А. Чарторийским заявит, "что он любит свободу, на которую имеют одинаковое право все люди, что он с живым участием следил за французской революцией". Это была, конечно, рисовка, свойственная Александру, но характерно, что именно такие мысли могли выставить его в благоприятном свете в глазах его собеседника в то время.

В противовес реакционной политике царского правительства в отношении революционной Франции в прогрессивных кругах та протяжении всех лет революции можно было наблюдать сочувствие революции. Основные идеи французской революции прочно вошли в арсенал русской общественной мысли³ .

1

Поколение российского дворянства, родившееся в период французской революции, свои детские и отроческие годы провело под впечатлением революционных событии во Франции.

В реакционных кругах эти впечатления воспитывали враждебность к революции. Немалую роль здесь играли и воспитатели из числа французских эмигрантов - заклятых врагов революции, для которых все, что делалось во Франции после их бегства, было "неистовствами черни".

Но среди этого поколения ровесников французской революции был и передовой отряд русского дворянства - будущие декабристы.

В революционном воспитании этого поколения наследство французской революции сыграло решающую роль. Вопреки всем кордонам Екатерины и Павла революционная пропаганда просачивалась и в Россию. "Революцию в барские дома, - писал Герцен, - несли нам на подошвах своих заклятейшие враги ея - эмигранты"⁴ . В самом деле, мозолившие всем глаза эмигранты невольно будили у вдумчивых дворянских юношей интерес к революционной Франции.

Гувернерами в ряде дворянских домов были не только эмигранты-аристократы: в некоторых дворянских домах сохранились учителя республиканского образа мыслей. Сеже, ставший позже секретарем женевского революционного комитета, был воспитателем в доме графа Толстого. Пруссак Брюкнер, воспитывавший молодых князей Куракиных, содействовал развитию передовых взглядов у Сперанского. В Царскосельском лицее преподавал брат Марата - де Будри, - который не скрывал своих республиканских взглядов.

Более того: среди французов-гувернеров, как это ни покажется неожиданным, были и эмигранты-якобинцы, вынужденные покинуть родину после девятого термидора, "якобинцы в лучшем, самом энергическом и чистом смысле слова"⁵ .

Называют среди таких эмигрантов некоего Дегура, чуть ли не бывшего секретаря Робеспьера, Меркурини, выступавшую в роли аллегорической фигуры "Разума" в

¹ "Recueil des instructions donnces aux ambassadeurs et ministres de France". Russie, T. II, p. 518 - 519. Paris. 1890.

² В. Бочкарев. Цит. соч., стр. 58.

³ Подробнее о непосредственном отражении французской революции конца XVIII века в России см. нашу статью "Общественная мысль в России в конце XVIII века". "Исторический журнал" N 9 за 1938 год.

⁴ А. И. Герцен. Собр. соч. Т. XX, стр. 399. 1923.

⁵ Там же.

робеспьеровском "культе разума". Герцен рассказывает о некоем Ральере, ученике Ромма, который явился после прериальского восстания искать убежища у Строганова. Учителем Никиты Муравьева называют некоего якобински настроенного Мажье¹ .

К этой же фаланге относится, конечно, и учитель самого Герцена - Бушо, который уехал из Франции, - когда "развратные и плуты" взяли верх. Превосходный портрет Бушо Герцен дал в "Былом и думах"² .

Эти живые свидетели прошлого заставляли оживать исторические книги о французской революции. В этом же направлении действовали и революционные традиции русской передовой общественной мысли периода Французской революции. Сокровищем С. Глинки, с которым он вступи в жизнь, были, по его словам, три книги, и одна из них - "Путешествие" Радищева.

Революционная Франция была для передовых людей этого поколения, по выражению одного современника, "убежищем свободы и разума, очагом священного огня, где они некогда зажгут светильник, долженствующий осветить их сумрачное отечество".

Одним из рассадников свободолюбивых стремлений был Царскосельский лицей. В секретном донесении о вольнодумных настроениях прогрессивной молодежи в 20-х годах неизвестный автор называет эти настроения "лицейским духом". Автор отмечает у либеральной молодежи знание "всех дерзких и возмутительных стихов и мест самых сильных из революционных сочинений" на французском языке. Говоря об источниках этого "лицейского духа", этот автор указывает: "Французская революция была благотворною росою для сих горьких растений"³ .

С этими либеральными настроениями: должен был считаться на первых порах царствования Александр I. Весь реквизит "либеральных проектов" первых лет царствования Александра был заимствован из арсенала французской революции, вплоть до прозвища "Комитет общественного спасения", который был дан "кружку друзей". Проекты законов, разрабатывавшихся комиссией Завадовского, были отражением законодательства буржуазной Франции. Не приходится уже говорить, что Радищев, привлеченный в эту комиссию, выдвинул четкую программу буржуазного строя, осуществленного французской революцией: равенство перед законом, публичное судопроизводство, суд присяжных, свобода совести, свобода книгопечатания, освобождение крепостных крестьян. За эту программу Завадовский ому пригрозил новой ссылкой в Сибирь, после чего затравленный "либеральными" полицейскими Радищев покончил с собой.

Александр нашел себе податливого статс-секретаря для своих "либеральных" маневров в лице Сперанского. Высшим проявле-

¹ E. Haumant "La culture francaise en Russie" (1700 - 1900), p. 240 - 241. Paris. 1910.

² Примерную картину судьбы такого эмигранта-якобинца нарисовал Герцен в повести "Доктор, умирающий и мертвые" о вышеупомянутом Тразеасе-Гракхе Ральере, ученике и последователе Ромма, после прериальского восстания решившего эмигрировать в Петербург, куда его давно приглашал его друг Строганов:

"Прежде чем Ральер отыскал "гражданина графа Строганова", он одним добрым утром встретил на улице Павла I. Заметив что-то якобинское в покрое его кафтана, Павел осмотрел его с головы до ног и велел узнать, кто он такой. Узнав, что он гражданин французской республики, Тразеас-Гракх по имени, император не то чтобы очень обрадовался и тут же велел отставить одного генерала, одного полковника, двух таможенных приставов и десяток квартальных за допущение в столицу такого Тразеаса-Гракха. Ральера схватили, свезли в крепость. Через час в крепость явился оберполицмейстер, через час и пять минут - тройка с фельдъегерем. Оберполицмейстер объявил, что государь приказал его отправить на житье в Пермь, и потом стал допрашивать его, зачем он приехал, какого звания и пр. "Справедливее было бы, - заметил Ральер, - сперва спросить, а потом ссылать". Полицмейстер испугался, секретарь записал. Ральера усадили в кибитку, адъютант проводил до заставы, и они помчались. На другой день они были километров за 300 от Петербурга, когда нагнала их другая тройка, скакавшая во весь опор. Адъютант, сидевший в ней, кричал фельдъегерю, чтоб он остановился, и бил ямщика, чтоб тот обгонял. Подскакавши, он соскочил с телеги, велел Ральеру выйти и объявил ему следующее от имени императора: государь находит замечание французского поданного Ральера совершенно верным, относит к глупости и нерадению по службе оберполицмейстера, что он сперва не допросил его, в силу чего всемилостивейше приказывает выслать означенного Ральера заграницу, дав ему 100 червонцев на дорогу. Ральер отказался от денег и помчался тем же порядком в Петербург; на заставе его уже ждал третий адъютант о третьим приказом Павла: "За отказ от денег следовало бы иностранца Ральера строжайше наказать, но так как он показывает столько же бескорыстия, сколько первое замечание рассудительности, предложить ему на выбор ехать в ссылку в Сибирь или определиться в женское учебное заведение учителем французского языка, с обязанностью носить армейский прапорщичий мундир" (А. И. Герцен. Сборник посмертных статей, стр. 252 - 253. Женева. 1874).

³ "Русская старина", Т. IV. стр. 658. 1877.

нием либерализма. Сперанского является "Записка 1803 года". Основные принципы этой записки: разделение властей, участие "всех состояний" в законодательной власти, ответственность "исполнителей" перед выборными законодательными учреждениями, публичное судопроизводство и пр., - очевидно, были навеяны французской конституцией 1791 года.

Либеральничанье Александра I быстро кончилось. С цепи был спущен Аракчеев.

Знамя преобразования России подымает передовой отрад дворянских революционеров.

Отечественная война 1812 года, заграничные походы, испанская революция, все более резкое отставание крепостной России от капиталистического Запада, потребности зарождавшегося капитализма в России, рост крестьянских волнений, мерзости александровско-аракчеевского режима - оформили социально-политические стремления передовых людей страны - уничтожить крепостничество и ликвидировать самодержавие, тормозившие развитие России.

Буржуазная революция во Франции оказала большое влияние на формирование буржуазно-революционного движения в России.

"И в то время как Александр I клялся скрепить Россию с неограниченными монархиями Европы, эти горячие молодые люди полные верой и энергией клялись ниспровергнуть самодержавие" (Герцен). Рождаются тайные общества будущих декабристов.

Ведущими идеями тайных обществ декабристов были пламенная любовь к отечеству, священные права человека, святая вольность. Это все - идейное вооружение французской буржуазной революции. Самое слово "отечество" получила революционное крещение в бурях французской революции. При Павле слово это было запрещенным в России.

По свидетельству Вигеля, в 1820 году среди офицеров распевалась песня на мотив "известной песни в дни революции", очевидно, "Марсельезы":

"Отечество наше страдает
Под игом твоим, о злодей.
Коль нас деспотизм угнетает.
То свергнем мы трон и царей.

Свобода! Свобода!
Ты царствуй над нами.
Ах, лучше смерть, чем жить рабами,
Вот клятва каждого из нас".

Есть сведения о том, что, уже находясь на каторге в Сибири, декабристы, при возвращении с работы пели "Марсельезу".

Имению французская революция, как это указывав А. Пыпин, поставила перед русской общественной мыслью вопрос о преобразовании России.

Читая книги, посвященные революции, декабристы критически воспринимали ее опыт применительно к России.

У Никиты Муравьева привязанность к революционной Франции зародилась с юношеских лет. Участник кампании 1814 года Никита Муравьев по вступлении русских войск в Париж делает вшит епископу Грегуару, знаменитому деятелю французской революции, сохранившему свои республиканские убеждения и во время наполеоновского режима.

Важнейшие статьи проекта конституции Н. Муравьева, а именно статьи, говорящие о том, что источник верховной власти есть народ, что все русские равны перед законом, и др., являются повторением статей "Декларации прав человека и гражданина" 1789 года. Следуя буржуазному духу французской революции, Муравьев включает в свой проект конституции и основное положение из знаменитой XVII статьи "Декларации прав": "Право собственности, заключающее в себе одни вещи, священно и неприкосновенно".

Особенно велико было влияние французской революции на Пестеля, этого русского якобинца по своим политическим и социальным взглядам. Его программа превращения России в демократическую республику имела своим прообразом конституцию 1793 года. Она признавала за всеми право на существование и возлагала на государство обязанность дать каждому возможность осуществить это право. Пункт программы Пестеля о конфискации помещичьей собственности был, несомненно, навеян левыми течениями в якобинском лагере. Прицеп конституции 1793 года виден и в заботе Пестеля о "бедных, живущих только своим трудом": "Правительство должно оградить их от произвола богатых и не забывать, что несчастные бедняки также бывают больными, немощными, стареют и наконец, не могут зарабатывать, свое скудное пропитание".

Опыт классовой борьбы Французской революции, превосходно учтенный демократом Пестелем, звучит и в следующем его заявлении: "Я очень хорошо знаю, что все аристократы, как титулованные, так и денежные, восстанут против этих принципов, но гений зла позволял ли когда-либо предлагать добро и не объявлял ли он всегда войну не на жизнь, а на смерть, тем более ожесточенную и упорную, чем о более значительных интересах шло дело. Пусть правительство, пожелавшее вступить на столь благородный путь, не обращает внимания на их крикливые обвинения. Любовь и благословения всего народа вполне защитят

его от бессильной ненависти нескольких порицающих его эгоистов"¹ .

Эту идейную близость левого крыла декабристов к демократическим элементам французской революции отмечали и враги декабристов. Растопчин острил о декабристах: "Во французской революции сапожники и портные вздумали встать на место князей и графов, а у нас князьям и графами захотелось в сапожники и портные".

Расхождения между Северным и Южным обществами в известной мере напоминают противоречия между жирондистами и якобинцами. Это бросается в глаза при сравнении их планов государственного устройства России. В. Муравьев подобно жирондистам стоял за федеративное устройство России, Пестель, по примеру конституции 1793 года, стоял за республику "единую и нераздельную".

Но в отличие от якобинцев левое крыло декабристов было далеко от народа, и это сказалось в его настороженном отношении к революционному террору периода якобинской диктатуры. И для Пестеля это период "ужасных происшествий".

У декабристов было двойственное отношение к террору. Особенно хороню это можно проследить на певце декабристов - А. С. Пушкине. С одной стороны, Марат для Пушкина - "исчадье мятежей", "над трупом вольности... палач уродливый", в "Разговоре" о французской революции Пушкин пишет о периоде террора, что это "жалкий эпизод французской революции, гадкая фарса в огромной драме". И вместе с тем в знаменитой черновой записи Пушкина мы читаем: "Только революционные головы, подобные Марату и Пестелю, могут любить Россию так, как писатель только может любить ее язык", затем имеется приписываемая Пушкину карманьола:

"Народ мы русский позабавим
И у фонарного столба
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим".

В этой позиции нет ничего общего с обывательским ужасом перед "1793 годом", свойственным позднейшим либералам.

Передовая мысль последекабрського поколения - поколения просветителей - складывалась под влиянием целого комплекса новых щей: философии Гегеля и Фейербаха, утопического социализма и нового этапа революционного движения в Европе - революции 1830 года и революции 1848 года.

И все же идеи буржуазной французской революции конца XVIII века оставались одним из основных стержней идеологии просветителей. В кружках западников, как вспоминал Герцен, "проповедовали французскую революцию, потом проповедовали сенсимонизм и ту же революцию".

Царское правительство воздвигало "умственные плотины" против этого влияния. Начиная с периода николаевской реакции слово "революция" было под великим запретом и в печати и на кафедрах. Революция 1789 года была "запрещенной эпохой". В университетских библиотеках, вспоминает один реакционный профессор это время, книги, где говорится о революции, были отставлены в особые шкафы. Французскую революцию обходили в изложении исторического курса. Когда в Царскосельском лицее учился Буташевич-Петрашевский, преподаватель всеобщей истории Кайданов оканчивал курс воцарением Людовика XVI и умалчивал о французской революции. Цензура зорко следила, чтобы идеи французской революции не проникли в периодическую печать.

Славянофилы были резко враждебны французской революции и ревностно помогали правительству бороться с ее влиянием на русскую общественную мысль. Страхов сочувственно пропагандировал Ренана, призывавшего отречься от 1789 года; впоследствии их идейным вождем стал ренегат Тэн, чудовищно фальсифицировавший историю французской революции.

Зато в кругах западников существовал настоящий культ французской революции. Всевозможными путями они доставали иностранные сочинения по истории французской революции и зачитывалась ими. Один современник пишет: "Какое, бывало, наслаждение доставлял добытый на самое короткое время том какой-нибудь истории революции... С жадностью одолевали в одну ночь том Мишлэ, Луи Блана в 400 - 500 страниц". Усиленно разыскивались документы, относившиеся к французской революции. Члены кружка Станкевича, как например Кетчер, вместо молитвы на сон грядущий читали речи Марата и Робеспьера. Даже из реакционных изданий, трактовавших о французской революции, революционная молодежь критическим оком выискивала крупицы истины, относившиеся к этой эпохе. Известной книге иезуита Баррюэля "Волтерианцы, или история о якобинцах, открывающая все противухристианские злоумышления и таинства масонских лож, имеющих влияние на все европейские дворы", изданной в начале XIX века в переводе в России, Герцен приписывает большую революционизирующую роль в формировании политического мировоззрения Петрашевского.

Когда Герцен очутился в Париже в 1847

¹ В. Семевский "Политические и общественные идеи декабристов", стр. 628- 630. СПБ. 1909.

году, он прежде всего спешит к революционным памятникам Парижа.

"Об этой минуте, - писал он, - я мечтал с детства. Дайте же взглянуть на Hotel de Ville, на кафэ Фуа в Пале Рояле, где Демулен сорвал зеленый лист и прикрепил его к шляпе вместо кокарды с криком: На Бастилию!"

Но в отношении к французской революции, как и в остальных политических вопросах, среди западников уже в 40-х годах явно обозначились два течения: либеральное и демократическое. Пробным камнем демократической позиции являлось признание якобинской диктатуры, к которой отрицательно относились либералы.

Колебание между демократизмом и либерализмом, свойственное Герцену, сказалось и в его двойственном отношении к якобинской диктатуре. Герцен питал глубокое уважение к великим деятелям якобинской диктатуры, и вместе с тем он не понимал всей исторической закономерности революционного террора.

"Террористы, - писал Герцен, - были люди недюжинные. Суровые, резкие образы их глубоко выпаялись в пятом действии XVIII века и останутся в истории до тех нор, пока у рода человеческого не зашибет памяти... Террор был величественен в своей грозной неожиданности, в своей неприготовленной, колоссальной мести; но останавливаться на нем с любовью, но звать его без необходимости - странная ошибка, которой мы обязаны реакции"¹ .

С большой страстностью и последовательностью относился к якобинцам В. Г. Белинский. В тот период, когда Белинский давал консервативное толкование учению Гегеля, он отрицал значение революции. Еще в 1837 году Белинский писал: "Вся надежда России на просвещение, а не на перевороты, не на революции, не на конституции".

Разрыв с консервативной формулой "Все существующее разумно" открыл Белинскому глаза на французскую революцию. В 1841 году он пишет Боткину: "Я понял и французскую революцию. Понял и кровавую любовь Марата к свободе". Белинский говорит после этого о своей привязанности к XVIII веку, в котором рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам разума и человечности. В противовес Грановскому, преклонявшемуся перед Жирондой, Белинский выступает на стороне якобинцев. "Тысячелетнее царство божие, - писал он, -утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами - обоюдо-острым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов"² . В одном кружке во время разговора о французской революции Белинский сказал: нам надо пройти сквозь террор, чтобы сделаться людьми в полном и благородном смысле этого слова.

Герцен находил в Белинском черты Робеспьера, как находил в себе черты Робеспьера впоследствии Н. Г. Чернышевский.

Значительное место занимала французская революция и в пропаганде петрашевцев. В знаменитом "Словаре иностранных слов", одном из замечательных памятников агитационной литературы XIX века, петрашевцы использовали материал французской революции в своих агитационных целях.

Бастилия, объясняет словарь, - это крепость, служившая для содержания государственных преступников, а часто и невинных узников, которых хватали на основе королевских повелений.

Излюбленное реакционной печатью ругательное словечко "демагог" по адресу революционеров и, в частности, по адресу якобинской партии словарь объясняет следующим образом: демагог - человек, имеющий сильный вес в народе, представитель демократической партии, который, следовательно, находится во всегдашней борьбе с существующим правительством.

Словарь дает чрезвычайно меткую характеристику жирондистам с позиций революционной демократии: "Будучи почти все замечательны по своим талантам и образованию, они в то же время... совершенно отвергали посредничество народа в деле великого политического преобразования". Дается четкая характеристика и "болоту" в якобинском Конвенте: модерантисты, объясняет словарь, - умеренные во французской революции, посредственности; якобинцы смотрели на них как на контрреволюционеров; после девятого термидора дух этой партии перешел к "золотой молодежи", стремившейся возобновить аристократические права.

Словарь вдумчиво анализирует опыт французской революции для революционного переустройства государственного аппарата. Национальная гвардия, сообщается в словаре, в русском переводе - народная стража. После справки о характере Национальной гвардии во французской революции делается следующий вывод: учреждение Национальной гвардии во Франции представляет пример возможности (без ослабления способов защиты от внешних врагов) уменьшить число постоянного войска, непроизводительность которого может быть весьма тягостна для государства.

¹ А. И. Герцен "Былое и думы" Т. IV, стр. 88, 87, 1938.

² В. Г. Белинский "Письма". Т. II, стр. 305. 1914.

Под словом "Национальное собрание" словарь излагает "Объявление прав человека" 1789 года и основные пункты конституции 1791 года.

Словарь рассказывает о революционном календаре французской республики и дает названия месяцев революционного календаря.

Словарь обрывается на букве "О". В словаре должна была быть специальная статья о революции 1789 года (на которую имеются ссылки в тексте). В приложении к словарю предполагалось дать ряд статей, посвященных деятелям французской революции.

Известна судьба этого словаря. Когда цензурный комитет раскрыл революционное направление словаря, Николай I распорядился вначале, "не отбирая экземпляров упомянутого словаря, дабы через то не возбудить любопытства, стараться откупить их партикулярным образом". Затем словарь был уничтожен.

Огромный интерес к французской революции был и у Н. Г. Чернышевского. Чернышевский еще в университетские годы внимательно изучил историю французской революции. Друг Чернышевского Е. Белов рассказывает, что в Саратовской гимназии, где Чернышевский преподавал после окончания университета словесность, отвечая однажды на какой-то заданный учениками вопрос, Чернышевский, увлекшись разговором, нарисовал план залы заседании Конвента, обрисовал партии, указал места, где сидели члены каждой партии.

Чернышевский был страстным защитником якобинцев. Но якобинизм, как и у всех русских просветителей, сочетался у Чернышевского с социалистическими воззрениями. 18 сентября 1848 года он записывает в дневнике: "Я стал по убеждениям в конечной цели человечества решительно партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев, монтаньяр решительно"¹ .

Опыт французской революции дал возможность Н. Г. Чернышевскому правильно определить закономерность революционных переворотов в историческом развитии. Говоря о французской революции, Чернышевский пишет: "Человек, не ослепленный идеализацией, умеющий судить о будущем по прошлому и благословляющий известные эпохи прошедшего, несмотря на все зло, какое сначала принесли они, не может устрашиться этого; он знает... что мирное, тихое развитие невозможно"² .

Робеспьер был для Чернышевского образцом революционера. С. Стахевич, товарищ Чернышевского по Александровскому централу, вспоминал, как Чернышевский однажды шутливо сказал: "Я всегда был и теперь остаюсь высокого мнения о Робеспьере (хихикает и бросает вскользь: нахожу в нем большое сходство с собою)". Время Чернышевского, писал Ленин, это была "та пора общественного развития в России, когда демократизм и социализм сливались в одно неразрывное, неразъединимое целое"³ .

Струя демократизма русских просветителей шла в основном от традиций якобинского периода французской революции конца XVIII века.

2

Объективную историческую оценку французской буржуазной революции конца XVIII века, ее места в историческом развитии человечества, роли массового движения в этой революции, значения якобинской диктатуры и революционного террора, оценку классовой ограниченности этой революции, сменившей одно эксплуататорское общество другим, и значение этой революции как великого урока революционной деятельности масс дали вожди пролетариата: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин - в своих гениальных работах.

Еще Герцен, предшественник русской социал-демократии, отдавал себе ясный отчет в историческом месте французской буржуазной революции конца XVIII века и ограниченности буржуазной идеологии. "Долгое время, - писал Герцен, - эта масса полуистин и полупредрассудков принималась за прочные абсолютные основы общественной жизни, за непреложные и вне всякого сомнения выводы. И, в самом деле, каждый из них был истинным прогрессом, победой для своего времени, но из их совокупности мало-помалу воздвигались стены новой тюрьмы"⁴ .

Выдающийся пропагандист марксизма в России Г. В. Плеханов, анализируя французскую революцию, последовательно вскрывал классовые противоречия "Декларации прав" 1789 года, которые могли найти разрешение только в углублении революции.

"В числе этих прав, - писал Плеханов, - много было таких, которые совершенно совпадали с интересами низшего класса населения. Но было между ними одно, к которому он с самого начала должен был стать в странное, полное противоречий отношение... мы говорим о провозглашенном тогда праве человека на собственность. Как должен был понимать

¹ Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. Т. I, стр. 122. 1939.

² Там же, стр. 357.

³ В. И. Ленин. Соч. Т. I, стр. 170.

⁴ А. И. Герцен. Полное собр. соч. Т. VI, стр. 388. 1919.

это право, например, парижский санкюлот?.. Как же мог он воспользоваться этим превосходным правом? За примером было ходить недалеко. Буржуазия порядочно-таки пощипала имущество дворянства и духовенства. Не пощипать ли ему имущество буржуазии? Почему бы нет? Санкюлоту жилось тогда из рук вон плохо"¹ .

Плеханов в революционный период своей деятельности, ведя борьбу с либеральной буржуазией, которая готова была признать 1789 год как "славную революцию", но отвергала "великий бунт" - 1793 год, - который, по ее мнению, испортил дело "славной революции", раскрывал классовую мораль либеральной буржуазии: "Восставать можно было только во время "славной революции"... Свергли короля, прикончили аристократию, дали господство буржуазии - и сидите смирно, совершив в пределах земных все земное"² .

Плеханов давал тогда суровую отповедь "прекраснодушным" либералам, неустанно твердящим об "ужасах" якобинского террора: "Террор, практикованный буржуазией над пролетариатом, далеко, бесконечно далеко оставляет за собою все (страшно преувеличенные реакционерами) ужасы якобинского террора. Робеспьер является просто ангелом в сравнении с Тьером, а Марат - чудом доброты и кротости в сравнении с буржуазными строчилами времен знаменитых майских расправ"³ .

Пролетариат, как прекрасно писал об этом тогда Плеханов, не может, конечно, удовлетвориться результатами французской революции. Он идет далее, отвергая буржуазный дух великой революции. Но именно пролетариат "остается верен революционному духу, потому что оставаться верным ему, значит неутомимо и бесстрашно бороться за лучшее будущее, ведя непримиримую войну со всем устарелым и отжившим"⁴ .

Французская революция конца XVIII века продолжала служить предметом ожесточенной политической борьбы и на новом этапе исторического развития нашей страны, когда на историческую арену выступил пролетариат.

Царская цензура продолжала уничтожать сочинения по французской революции вплоть до революции 1905 года. Реакционный лагерь вместе с тем прибегал к безудержной клевете на французскую "революцию, стремясь прежде всего запугать либеральную буржуазию последствиями ее либеральных потуг.

Еще в конце 70-х годов XIX века, во время лорис-меликовщины профессор Московского университета Любимов, сподвижник Каткова и Победоносцева, принялся за "изучение" французской революции, чтобы извлечь "поучительные приложения к явлениям, происходящим на наших глазах".

Начало революции Любимов видел в "пагубном шаге", предпринятом правительством в 1787 году, в созыве нотаблей и затем в созыве Генеральных штатов. "Когда в стране расстройство - недовольство существующим порядком, - поучает Любимов, - то для правительства нот ничего опаснее представительных собраний и ничего нет выгоднее для революции... Дело кончается полным перемещением власти, республикой, Конвентом и террором"⁵ . Вооруженный Тэном, этот профессор-мракобес предпринимает "развенчивание" героических моментов революции, в частности взятия Бастилии.

Эта реакционная дребедень была снова извлечена на свет в 1905 году, чтобы напугать буржуазию "анархией", которая неминуемо последует при первом вступлении на путь собраний и конституций.

Кадетский лагерь, в свою очередь, выступает в 1906 году с апологией продажного Мирабо, который рисуется кадетами великим патриотом, хотевшим "предохранить свою родину от кровавой анархии 93 года".

Опыт французской буржуазной революции конца XVIII века служил боевым оружием Ленину в борьбе с меньшевиками в революции 1905 - 1907 годов.

Плеханов, ставший меньшевиком, выступавший против вооруженного восстания пролетариата, против гегемонии рабочего класса в буржуазно-демократической революции, против временного революционного правительства из представителей рабочих и крестьян, отрекся и от марксистского понимания движущих сил французской буржуазной революции конца XVIII века.

Ленин рассказывает в докладе об объединительном съезде партии в 1906 году о том, что Плеханов "говорил (если я не ошибаюсь) о захвате власти. Он проговорился при этом самым оригинальным образом. - Я против заговорщического захвата власти, - восклицал он, - но я всецело за такой захват власти, каким был, например, Конвент в великой французской революции.

Тут Плеханов был пойман нами на слове. - Превосходно, тов. Плеханов, - ответил я ему. - Напишите в резолюции то, что вы сказали! Осудите, как угодно резко, заговорщичество, - мы, большевики,

¹ Г. В. Плеханов. Оста. Т. IV, стр. 61 - 62.

² Там же, стр. 58.

³ Там же, стр. 63 - 64.

⁴ Там же, стр. 65.

⁵ "Из забытой книги о французской революции", стр. 13 СПБ. 1905.

все же таки будем целиком и единогласно голосовать за такую резолюцию, в которой будет признан и рекомендован пролетариату захват власти по типу Конвента. Осудите заговорщичество, но признайте в резолюции диктатуру, подобную Конвенту, и мы согласимся с вами всецело и безусловно. Мало того. Я ручаюсь вам, что с того момента, как вы подпишете такую резолюцию, вас перестанут хвалить кадеты!.. Конвент был именно диктатурой низов, т. е. самых низших слоев городской и сельской бедноты"¹ .

В 1917 году кадетская партия, борясь с растущим влиянием большевиков в массах, пустила в ход и жирондистские доспехи. В специальной брошюре "для народа" о французской революции кадет А. Петрункевич призывал не следовать "пагубному" примеру французской революции. "Французская революция, - извещает борзописец кадетской партии, - была великой по величию своих заданий и по ошибкам, которые она совершила... Нам непозволительно повторять ее промахи... и если мы от этого убережемся, если мы не оступимся так, как оступилась Франция 1793 - 94 года, то о нашей революции скажут, что она была поистине славной"² . И, далее, под видом "объективного" изложения событий французской революции Петрункевич призывает к расправе с большевиками: "Жирондисты сделали великую ошибку, что не постарались образумить монтаньяров". Вслед за тем расписывается "кровожадность" Марата и восхваляется "самоотверженная девушка" - убийца Марата Шарлотта Корде.

Меньшевистские писания этого времени о французской революции были полны сокрушенными вздохами о борьбе между демократическими партиями, которую они приписывали "раздуванию мелких разногласий".

Большевистская партия в борьбе с буржуазией и ее меньшевистско-эсеровскими прихвостнями прекрасно учла опыт французской революции. Созданные советской властью органы борьбы с контрреволюцией, органы революционной законности - ВЧК и ревтрибунал, - так же как и такие институты, как ревкомы и комиссары, по своему классовому содержанию принципиально отличные от соответствующих институтов французской буржуазной революции 1789 года, имеют своим прообразом именно эти органы якобинской диктатуры.

С победой Октябрьской социалистической революции всевозможные враги народа - от сменовеховцев до троцкистов - пытались путем беспринципных аналогий между Октябрьской социалистической революцией и французской буржуазной революцией конца XVIII века вести борьбу против пролетарской диктатуры и социалистического строительства в нашей стране.

"Либералы и меньшевики, сменовеховцы и всякие ренегаты твердили тогда о неизбежности перерождения нашей партии... Они брали тогда примеры из области Французской революции, утверждая, что большевики должны потерпеть такое же крушение, какое потерпели в свое время якобинцы во Франции"³ .

Большевистская партия сорвала маску с врагов народа и разоблачила их маневры.

"Октябрьская революция не является ни продолжением, ни завершением Великой Французской Революции. Целью французской революции была ликвидация феодализма для утверждения капитализма. Целью же Октябрьской революции является ликвидация капитализма для утверждения социализма"⁴ .

Но большевики всегда признавали и признают огромную историческую роль французской буржуазной революции конца XVIII века.

"...Весь XIX век, - писал Ленин, - тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком Французской революции"⁵ .

¹ В. И. Ленин. Собр. соч. Т. IX, стр. 217.

² А. Петрункевич "О великой французской революции", стр. 12. 1917.

³ И. Сталин "Об оппозиции", стр. 742. 1928.

⁴ И. Сталин "Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом", стр. 16. Партиздат. 1933.

⁵ В. И. Ленин. Собр. соч. Т. XXIV, стр. 304.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. ПРЕСНОВ:

Комментарии: