Человеческая жизнь настолько сложна, что она не укладывается ни в одну из выдуманных нами идей.

Л. Шестов

Л. Шестов (Иегуда Лейб Шварцман. 31.1.1866 - 20.IX.1938) является одним из ярчайших представителей русской и мировой философии первой половины XX в. Мощь его литературного и философского таланта столь велика, что заставляла мыслителей иного, даже противоположного мировосприятия признавать его философию как заслуживавшую самого пристального внимания. Исайя Берлин писал, что он чрезвычайно восхищен Шестовым как замечательным писателем, не скованным философской догмой, с глубоким философским мышлением. Будучи терпимым секулярным рационалистом, Берлин не просто восхищается русским мыслителем, но и, как признавался Берлин, пропагандировал его - страстного религиозного экзистенциалиста.

Л. Шестов окончил юридический факультет Киевского университета и занялся адвокатурой. Однако, преодолев свой 30-летний рубеж, обращается к философии, и первые же его произведения ("Апофеоз беспочвенности", "Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше") показали, что миру явился незаурядный мыслитель, отважившийся резко и яростно выступить против классических рационалистических систем, не сумевших, по Шестову, раскрыть тайну бытия и существования человека. В качестве своих духовных учителей он выбирает Беме и Шекспира, Паскаля и Кьеркегора, Достоевского и Ницше. На характер философствования Л. Шесто-

стр. 256

ва, вероятно, повлиял тот факт, что в возрасте 12 лет он был похищен группой анархистов. Отец отказался платить требуемый выкуп, и только шесть месяцев спустя мальчик был возвращен домой. Трагическое удивление, открытость бытию, не входящему в научные и метафизические расчеты, - вот что легло в основу экзистенциальной философии Л. Шестова. Задача философии, сразу же заявил русский философ, научить нас жить в неизвестности. В статье, посвященной памяти Э. Гуссерля (как оказалось, последней), Л. Шестов писал: "Моим первым учителем был Шекспир. От него я услышал столь загадочное и непостижимое, а вместе с тем, столь грозное и тревожное: время вышло из своей колеи... От Шекспира я бросился к Канту... Но Кант не мог дать ответы на мои вопросы. Мои взоры обратились тогда в иную сторону - к Писанию"¹ . Здесь Шестов очень точно и четко обозначил и предмет своих философствований, и главную проблему ХХ в., предельно ясно сформулированную Гамлетом у Шекспира: "Распалась связь времен!". А. Ахутин справедливо пишет, что ранее кого бы то ни было русский философ понял, что эта связь не отыскивается в неких всемирно-исторических законах, как бы их ни называли - Провидением, Прогрессом, Логикой истории или Научным предвидением² . Только каждый отдельный человек - и в этом пафос любой экзистенциальной философии, начиная с Кьеркегора, - на свою ответственность, на свой страх и риск должен восстановить распавшуюся связь.Единичный человек есть истинная проблема философии - вот тема, объединяющая столь разные казалось бы произведения Л. Шестова. Единичный человек, а не человек как абстрактная категория.

Л. Шестов изобличает "искусственного", лишенного души человека, и вслед за С. Кьеркегором³ утверждает в качестве исходного пункта философствования субъект и субъективность (в проти-

¹ Шестов Л. Умозрение и откровение // Шестов Л. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1993. С. 304.

² Ахутин А. Одинокий мыслитель // Шестов Л. Указ. соч. Т. 1. С. 7.

³ О влиянии Сёрена Кьеркегора на философию Л. Шестова см.: Гайденко П. П. Трагедия эстетизма. О миросозерцании Сёрена Киркегора // Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997. В свою очередь именно Шестов, пишет Гайденко, "очень точно определил экзистенциальную философию Киркегора": "Свою философию он называл экзистенциальной - это значит: он мыслил, чтобы жить, а не жил, чтобы мыслить" (Гайденко П. П. Указ. соч. С. 19).

стр. 257

вовес объекту и объективности), экзистенцию, существование (а не мышление и разум). Шестов критикует как рационалистические, так и иррационалистические учения за то, что во главу угла они ставят не конкретного человека, но Идею, Абсолют (Гегель), Волю к жизни (Шопенгауэр). Уже эллинские философы, писал русский философ, были твердо убеждены в способности человека к отречению от реального мира и его готовности замкнуться в мир идей, в мир идеального. "И в новейшее время, - замечает Шестов, - все устремились к идеализму, очевидно - этого никогда не следует забывать - единственно потому, что идеи неистребимы, даже самые простые идеи. Живого кролика или живую божью коровку всякий убьет. Но кто может убить кролика вообще или геометрическую истину?"⁴ . Отчаявшись спасти живые существа, прибегают к спасительной идее "Идеи", и место живого человека у них занимает человек вообще. Философия старательно и методологически выталкивала "единичного, незаметного, но живого человека" заодно со всем "эмпирическим миром" за пределы "сознания вообще""⁵ . И философия же неустанно учила человека безропотно принимать навязанные ею общеобязательные законы и истины, общеобязательные для всего человечества.

Универсальным истинам, по Шестову, должно противопоставить глубоко личностную истину с ее принципиальной необщеобязательностью и необщезначимостью . Человек, утверждает он, обязан стряхнуть с себя власть бездушных ко всему безразличных истин, глухих к человеческой экзистенции. Шестов безличному индивиду предпочитает "подпольного человека" (Ф. Достоевский "Записки из подполья"), борющегося с диктатом "законов природы и арифметики". До сего времени, писал русский философ, философия шла по пути необходимости, искала "всеобщие и необходимые истины": "Так или иначе, - заявляет он, - история философии свидетельствует нам, что для человека искание истины всегда было погоней за общеобязательными суждениями. Человеку мало было обладать истиной. Он хотел иного - как ему казалось, "лучшего": чтоб его истина была истиной для всех. Чтоб иметь на это право, он создал фикцию, что он свою истину не сам творит, а берет ее готовой, и не у такого же существа, как он сам, т.е. у существа живого, значит, прежде всего, непостоянного, изменчивого, капризного, - а из рук

⁴ Шестов Л. Potestas Clavium (Власть ключей) // Указ. соч. Т. 1. С. 30 - 31.

⁵ Там же. С. 34.

стр. 258

чего-то, что перемен не знает и не хочет, ибо оно вообще ничего не хочет и ему нет никакого дела ни до себя, ни до кого другого: из рук того, что научает нас, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым... Безличная и беспристрастная истина, с одной стороны, и готовность все принести в жертву такой истине, с другой, вот что было видимым primum movens (движущим началом - М. Т. ) уже древней философии"⁶ . Однако, утверждает русский философ, нет ничего более уводящего от истины, чем беспристрастие. Призыв Спинозы, которому следует традиционная философия - "не смеяться, не плакать, а понимать", - означает, по Шестову, не больше и не меньше, чем полную отчужденность от проблем человеческого существования, экзистенции.

Стремление философии к объективности, ее равнодушие к существованию отдельного, единичного индивидуума обусловлено, утверждает Шестов, роковым заблуждением философов, что философию необходимо строить по образу и подобию науки. Современные философы забыли Плотина, который говорил: "Что такое философия? Важнейшее". В этом высказывании, определении сути философии философия не только не ставится под контроль и начало науки, но прямо ей противопоставляется, поскольку науке нет дела до важного и не важного: "Наука, - пишет русский философ, - объективна, бесстрастна. Ей все - равно. Она спокойно зрит на правых и виновных, не ведает ни жалости, ни гнева"⁷ . Науке, говорит он, нет дела до единичного, ибо она претендует на достоверность, т.е. всеобщность и необходимость. Но самое парадоксальное состоит в том, что науке нет дела и до реальности: самое простое описание самого простого факта уже предполагает верховную прерогативу - прерогативу последнего суда: "Наука не констатирует, а судит . Она не изображает действительность, а творит истину по собственным, автономным, ею же созданным законам. Наука, иначе говоря, есть жизнь пред судом разума"⁸ . Такая позиция неприемлема для Шестова. Иррационализм экзистенциальной философии последнего - важнейший момент его философствования. Шестов резко отрицательно относится к разуму, ибо тот подавляет индивидуальность человека, приводит к "порче" экзистенцию. "Разум, - заявляет мыслитель, - решает, чему быть и чему не быть. Решает он по собственным - этого нельзя забывать

⁶ Шестов Л. На весах Иова // Указ. соч. Т. 2. С. 15.

⁷ Там же. С. 52.

⁸ Там же.

стр. 259

ни на минуту - законам, совершенно не считаясь с тем, что он именует "человеческим, слишком человеческим""⁹ . Разум постановил, что материя и энергия неуничтожимы, а Сократ и Джордано Бруно уничтожимы, и все согласились с этим (как помним, Сократ был отравлен по постановлению афинян в 399 г. до н.э., а Бруно был осужден инквизицией как еретик и сожжен на костре в 1600 г.).

Мы не случайно подчеркнули слово "все" - именно "всемство", утверждает Шестов, является тем фактором, который позволяет разуму править миром людей. Именно "всемство" в своих теориях познания воспевает, возвеличивает разум, не смея привлечь его к ответственности. Разум судит всё и всех, сам оставаясь неподсудным.

Термин "всемство" Шестов заимствует у Достоевского, чьи "Записки из подполья" ценил чрезвычайно высоко. Достоевский, пишет русский философ, понял как никто другой, что "опыт", с которого начинается наука, есть не действительность, а теория. И он поставил вопрос: "вправе ли "всемство", другими словами, вправе ли разум автономно судить, ни перед кем не отчитываясь, или мы имеем дело с освященным веками захватом? Таким образом, отмечает Шестов, спор "всемства" с отдельным, живым человеком представляется Достоевскому уже не спором об истине, а спором о праве. Всемство захватило власть, и чтобы отбить ее "прежде всего нужно перестать верить в закономерность захвата и сказать себе, что противник держится не собственными силами, а нашей верой в его силу"¹⁰ . На беспримерный спор с великим разумом, с которым вроде бы и спорить нельзя - ведь дважды два-четыре во все времена и для всего человечества, решается ничтожный, забитый, жалкий человек из подполья. Да, соглашается подпольный человек, разум создает нормы и благословляет нормальных людей. Но почему вы так торжественно убеждены, что человек взыскует одно благоденствие? Не ошибается ли разум в выгодах? Ведь человек ровно настолько же любит страдания! Человек от настоящего страдания, т.е. от разрушения и хаоса никогда не откажется. Достоевский - и вместе с ним Шестов - доводят свою позицию до парадокса, но именно через парадокс они стремятся сокрушить "всемство", для которого законы разума выше, значительнее судьбы отдельного, единичного человека, обреченного в этом мире не толь-

⁹ Шестов Л. На весах Иова // Ук. соч. Т. 2. С. 52.

¹⁰ Там же. С. 53 - 54.

стр. 260

ко и даже не столько благоденствовать, но и страдать, быть униженным и оскорбленным, презираемым и пр. и пр.

Подпольный человек самим своим существованием опровергает гегелевский тезис: все разумное - действительно, все действительное - разумно. "И чем больше он это чувствует, - пишет Шестов, - тем сильнее рвется на простор из глубины его души то "неразумное", неизвестное, тот первозданный хаос, который больше всего пугает обычное сознание. Поэтому-то он в своей "теории познания" отказывается от достоверности и принимает за последнюю свою цель - неизвестность, поэтому он дерзает противопоставлять самоочевидностям такую аргументацию, как кукиш или высунутый язык, поэтому он воспевает ничем не обусловленный, не поддающийся никакому учету, вечно иррациональный каприз, поэтому он смеется над всеми человеческими "добродетелями""¹¹ . Подпольный человек вопреки Спинозе хочет и смеяться, и плакать, не только понимать. И главное - он хочет жить по своей воле. Здесь Шестов вновь выступает против классической философии, утверждавшей, что свобода человека есть разумная необходимость, т.е. она находится за пределами индивидуальных изменчивых произволов, находится в царстве неизменной закономерности. Но необходимость, утверждает Шестов, есть необходимость, будет ли она разумной или неразумной, ибо даже разумная необходимость есть всякаянепреодолимая необходимость¹² . В глубине же человеческой души живет неистребимая потребность и вечная мечта - пожить по своей воле. "А какая это своя воля, - вопрошает русский мыслитель, - раз разумно, да еще необходимо? Такая ли своя воля бывает? Человеку же больше всего на свете нужно по своей, хоть по глупой, но по своей воле жить"¹³ . Из всего вышесказанного вовсе не следует, что Шестов призывает к полной анархии, вседозволен-

¹¹ Шестов Л. На весах Иова // Указ. соч. Т. 2. С. 61 - 62.

¹² Отказ подчиняться необходимости, неизбежности А. Камю считает ключевым моментом философии Шестова. В опыте приговоренного к смерти Достоевского, пишет французский философ, в ожесточенных авантюрах ницшеанства, проклятиях Гамлета "он выслеживает, высвечивает и возвеличивает бунт человека против неизбежности" (Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 37. По поводу шестовской критики разума Камю замечает, что от Шестова не ускользают "все те иронические очевидности и ничтожнейшие противоречия, которые обесценивают разум" (там же. С. 36)

¹³ Шестов Л. Афины и Иерусалим // Указ. соч. Т. 1. С. 612.

стр. 261

ности и прочим мерзостям. Со всем своим талантом великолепного писателя он убеждает (можно сказать, проповедует), что своя воля есть ни что иное, как квинтэссенция человеческой самости, квинтэссенция неповторимого единичного человеческого "Я". Подлинный нерв его экзистенциальной философии выражен в его фразе: "Разве можно кому-нибудь или чему-нибудь передать свое право на Бога, на душу, на свободу"¹⁴ .

Таким образом, подытоживает Ахутин, у Шестова подпольный человек становится рупором "всех тех, кто волей или неволей пробудился от мирного сна "всемства", от добротного, разумно оправданного, морально благоустроенного мира и оказался без покровительства законов, один на один с реальностью, не предусмотренной метафизическим умозрением"¹⁵ . По Шестову, метафизическое умозрение должно уступить место "второму измерению мышления" (см. "Афины и Иерусалим"), которому открывается Бог и Слово, от века звучавшее в Святом Писании. Это Слово Шестов слышит , ибо читает Библию, пройдя школу Толстого, Достоевского, Ницше. "Он читает ее, - пишет Ахутин, - не глазами правоверного иудея или ортодоксального христианина, а как бы в предвидении катастрофических откровений ХХ в., заранее распознавая в воплях Иова, плаче Иеремии, воздыханиях псалмопевцев голос кричащих и вопиющих фактов грядущего"¹⁶ . Библия и вера в Бога поднимают человека над универсальным знанием и открывают путь "к Творцу всего, что есть в мире, к источнику всех возможностей, к Тому, для которого нет пределов между возможным и невозможным"¹⁷ .

В основной теме позднейшего творчества Л. Шестова доминирует схема жесткой оппозиции, о чем говорят названия его работ и их отдельных частей: Афины и Иерусалим, Откровение и Умозрение, Дерзновение и покорность, Истина и тайна и т.п. Главная мысль русского философа: вера предполагает личную свободу и отвагу , а истины разума требуют слепого повиновения своей безличной необходимости. И только вера в Бога открывает перед человеком истинную свободу своего бытия.

В заключение нашего анализа экзистенциальной философии

¹⁴ Шестов Л. Афины и Иерусалим // Указ. соч. Т. 1. С. 613.

¹⁵ Ахутин А. Шестов Лев // Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995. С. 595.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. М., 1992. С. 25.

стр. 262

Льва Шестова, приведем его высказывание из последней книги мыслителя, которое по существу подводит итог его долгих, глубоких и эмоциональных раздумий о бытии и человеке: "Экзистенциальная философия, устремленная к Богу, для которого все возможно, открывает, что Бог ни к чему не принуждает, что Его истина ни на кого не нападает и сама ничем не защищена, что Бог сам свободен и сотворил человека таким же свободным, как и он. Но concupiscentia invincibilis (непобедимое вожделение) падшего человека, человека, вкусившего от плодов древа познания, больше всего боится божественной свободы и жадно стремится к всеобщим и необходимым истинам"¹⁸ .

ЛИТЕРАТУРА

1. Шестов Л. Соч. в 2 т. М., 1993.

2. Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. М., 1992.

3. Ахутин А. Одинокий мыслитель // Шестов Л. Соч. в 2 т. Т. 1.

4. Ахутин А. Шестов Лев // Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995.

5. Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997.

6. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.

7. Лосский Н. История русской философии. М., 1991.

¹⁸ Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. М., 1992. С. 233.

Постоянный адрес данной публикации: