Иллюстрации:
Libmonster ID: RU-6937
Автор(ы) публикации: Ф. Месин

К критике последней книги К. Каутского

I.

Работа Каутского о материалистическом понимании истории, которую с таким нетерпением ожидали все интересующиеся основными вопросам марксизма, уже вышла в свет. Перед читателем лежит огромная двухтомная монография, захватывающая чуть ли не весь цикл идей марксизма, а сверх того и ряд вопросов, лежащих вне этого круга. Это книга- монстр, настоящая энциклопедия исторического материализма, - правда, сильно разбухшая благодаря многословию и бесчисленным повторениям автора, но по замыслу и об'ему своего рода standard work в трактуемой ею области. И все же, читая исследование Каутского, перечитывая его и вчитываясь в него, испытываешь разочарование, которое становится тем сильнее, чем больше вдумываешься в строй мысли автора. Разумеется, книга свидетельствует о сохранившейся удивительной работоспособности Каутского, в ней собрана масса фактов по самым разнообразным отраслям знания, в ней встречается множество интересных и ценных, с марксистской точки зрения, идей и даже отдельных экскурсов, но в целом, она свидетельствует об идейном банкротстве Каутского, о полной теоретической капитуляции его перед тем самым реформизмом, от нападок которого он так упорно и успешно защищал когда-то позиции ортодоксального марксизма. "Die materialistische Geshichtsauffassung" содержит коренную и последовательную ревизию марксизма, местами скрытую, а местами и явную, ничем не прикрытую, ибо, как замечает Каутский, "по временам ревизии марксизма неизбежны, необходимы"1 .

Но книга Каутского не только дает ревизию основ марксизма в духе реформистских противников диалектического материализма, она обнажила также какие-то первозданные пласты мысли Каутского и показала, как собственно духовно он чужд марксизму, не конгениален ему. В монументальной работе, написанной на склоне лет, в работе, завершающей полувековую научную и публицистическую деятельность, с исключительной отчетливостью чувствуется та дарвинистская, биологическая ориентировка мысли, с которой молодой Каутский приступил в 70-х гг. к изучению марксизма. Над всем последним произведением Каутского, - если даже отвлечься от поправок и изменений, вводимых им в учение творцов научного социализма, - реет дух не Маркса и Энгельса, а Дарвина и Ламарка. С этой точки зрения приобретают известное оправдание слова Каутского о том, что в "Die materialistische Geschichtsauffassung" он дает "обоснование своей с о б с т в е н н о й и с т о р и ч е с к о й к о н ц е п ц и и". Конечно, слова эти звучат крайне претенциозно и странно по отношению к труду, посвященному изложению м а т е р и а л и с т и ч е с к о г о п о н и м а н и я и с т о р и и, труду оперирующему все время понятиями, заимствованными у Маркса и Энгельса, и являющемуся, в конце концов, грандиозным - хотя и ошибочным - комментарием предисловия к "Критике политической экономии". Но в известном смысле слова, "Юрий Милославский, действительно, другой". Материалистическое понимание истории Каутского, при всем внешнем, формальном сходстве с материалистическим пониманием истории Маркса и Энгельса и даже независимо от произведенной в нем ревизии взглядов последних, представляет нечто по существу отличное.


1 Т. II, с 630, см. также о "Необходимости по временам ревизионизма" ibid, с. 756.

стр. 145

Описывая историю своей умственной эволюции, Каутский рассказывает, что он обладал исторической концепцией еще до того, как он познакомился с теорией Маркса, и что лишь постепенно он перенес в свои первоначальные воззрения все больше марксистских черт, пока под конец они совершенно не совпали с Марксовым учением. "Но мой исходный пункт был иной, чем у Маркса и Энгельса, и благодаря этому я интересовался явлениями, на которые они обращали мало внимания... Они исходили из Г е г е л я, я из Д а р в и н а. Последний занимал меня раньше, чем Маркс, развитие организмов раньше, чем развитие экономики, борьба видов и рас за существование раньше, чем классовая борьба" (т. I, с. 17). Гегель и Дарвин! Гегель, т. е. философия с ее универсализмом в лице ее величайшего представителя, и Дарвин, т. е. гениальная, но все же специфическая и ограниченная в своей специфичности биологическая теория, которую, правда, иные адепты ее пытались распространить чуть ли не на все области бытия. И дарвинизм не только хронологически был исходным пунктом мировоззрения Каутского, но - в смысле биологической теории развития - и в настоящее время является логически, при систематическом построении им теории исторического материализма, путеводной звездой его. Связать социологию с биологией - такова мечта Каутского. В конце четвертой книги своего трактата он рассказывает, как, работая над дальнейшим развитием идейного наследства Маркса и Энгельса, он стремился настолько расширить сферу материалистического понимания истории, чтобы она соприкоснулась с областью биологии. "Я исследовал, - говорит он, - не связано ли внутренним образом развитие человеческих обществ с развитием видов животных и растений, так что история человечества является только частным случаем истории живых существ, со своими специфическими законами, которые, однако, связаны со всеобщими законами живой природы. По моему мнению, общий закон, которому подчинено развитие людей, животных и растений, заключается в том, что каждое изменение обществ, а также видов, можно свести к изменению в окружающей их среде. Где эта среда остается постоянной, там не изменяются и живущие в ней организмы и организации. Новые формы организмов и общественных организаций сводятся к приспособлению к изменившейся среде" (т. II, стр. 630 - 31). Каутский считает, очевидно, значительным, углублением марксизма установление этого "общего закона" приспособления к среде, благодаря которому в действительности социология топится в биологии, специфически социальное растворяется в общебиологическом. Оговорка об "особенных законах" исторического процесса (см. также т. I, стр. 198) нисколько не спасает дела, ибо пока не показано, как из общей формулы приспособления к среде выводится специфически-социальная закономерность, мы не выходим из царства биологических абстракций. Но вывода этого читатель не найдет в работе Каутского, да и не может найти его, ибо понятие приспособления к среде, оторванное от ряда других идей, с которыми оно связано в теории Дарвина (размножение, обгоняющее рост пищи, и т. д.), становится голым словом, простой метафорой, звучащей, может быть, красиво, но сама по себе бесплодной1 .

Говоря о законе приспособления к среде, мы забежали далеко вперед, дошли почти до конца исследования Каутского. Но это необходимо было нам, для того, чтобы показать, как отличен подход Каутского к проблемам исторического материализма от подхода к ним самих творцов его. Каутский и сам сознает это. Когда после продолжительного странствования по пустыням биологии, антропологии, антропогеографии и пр. он приходит, наконец, к формулировке основных положений материалистического понимания истории, он замечает: "Путь, каким я пришел к изложенному здесь материалистическому пониманию истории, весьма отличен от пути Маркса и Энгельса" (т. I, стр. 805). Но, прибавляет он тут же, "как ни отлично по своему обоснованию мое понимание истории от концепции Маркса и Энгельса, по применяемому методу, а также по результатам, оно вполне совпадает с их теорией, разумеется, с суб'ективными отклонениями, вытекающими из различия дарований, условий работы и обстоятельств эпохи, когда каждый из нас работал". Таким образом, Каутский думает, что в Рим исторического материализма ведут, если не все дороги, то во всяком случае, несколько путей, и что результаты, к которым пришли Маркс и Энгельс, исходя от "поставленного на ноги" Гегеля, должны, за исключением разве "суб'ективных отклонений", совпадать с результатами, к которым пришел Каутский, положив в основу своего исследования эволюционную теорию. В действительности, это, конечно, не так: "обоснование" исторического материализма совершенно не отделимо от "метода"


1 Ср. отзыв Энгельса о неумеренных поклонниках Дарвина, возводивших "борьбу за существование" в универсальный закон природы. "Совершенное ребячество подводить все многообразие исторического развития и усложнения жизни под одностороннюю и тощую формулу "борьбы за существование". Это значит ничего не сказать или того меньше" ("Диалектика природы", архив Маркса и Энгельса, т. II, стр. 63).

стр. 146

и "результатов" его, и поэтому то "суб'ективные отклонения" Каутского приняли такие чудовищные размеры. Мы понимаем, конечно, что политическое падение Каутского должно было, рано или поздно, повлечь за собой и теоретическое грехопадение его, но для последнего давно уже была подготовлена почва в изначальной, чуждой марксизму, установке его мысли. В течение своей продолжительной научной карьеры Каутский действительно перенес множество "марксистских черт" в свое первоначальное мировоззрение, настолько, что - пока речь шла о конкретных вопросах тактики или частных исторических вопросах - он мог на протяжении многих лет быть представителем марксистской ортодоксии. Но центрального в марксизме - его универсального, философского духа - он, по самому складу своей мысли, перенести не мог, и поэтому-то его теперешняя циклопическая работа об историческом материализме кажется такой мелкой и плоской по сравнению со старыми, гораздо менее значительными по размерам и мало систематическими, трудами Плеханова или Антонио Лабриолы, обладавших такой глубокой гегельянской и вообще философской культурой. Это не значит, что Каутский недооценивает значения философии в системе марксизма. Исторический материализм, говорит он, не просто изолированная научная гипотеза, приобретенная эмпирически, путем простого наблюдения фактов; он является частью великого мировоззрения, от которого он неотделим: "исторический материализм - это примененный к истории материализм" (т. I, стр. 20). И, в соответствии с этим, у Каутского почти вся первая книга - целых 130 страниц - посвящена самым различным философским проблемам - выяснению отношений между материализмом и идеализмом, разбору философии Канта, анализу диалектики, вопросу о причинности и проч. Но, не говоря уж о случайном подборе рассматриваемых в этом отделе вопросов, вся эта книга стоит как-то особняком, совершенно не связанная с огромным центральным массивом всего исследования. И почти чувствуешь то облегчение, с каким Каутский, добравшись в главе о диалектике до вопроса об отношении между организмом и окружающей средой, покидает высоты философского умозрения, чтобы спуститься в более близкую и интересную ему область рассуждений об индивиде и виде, о наследственности, приобретенных признаков, о гибридизации и пр. При такой внешней, чисто механической связи между философскими предпосылками марксизма и историческим материализмом ничего удивительного, что, напр, вопрос об исторической закономерности, о существовании исторических законов, трактуется не в основном тексте исследования Каутского, а в своего рода дополнении к нему, в пятой книге о "Смысле истории", где затрагиваются всякого рода вольные темы - о роли личности в истории, о роли в ней воли, о прогрессе, о цели исторического развития и т. д. Проблема исторической закономерности - одна из центральных проблем материалистического понимания истории - выступает у Каутского не в систематическом порядке, не в порядке логического построения теории, а как-то выскакивает неожиданно по поводу чисто прикладного вопроса о том, учит ли чему-нибудь история. Если прав Гегель, утверждавший, что история никогда ничему не научила народы и государственных деятелей, ибо каждая эпоха есть нечто неповторяющееся, то могут умозаключить - замечает Каутский - что поиски законов в истории обречены на неудачу. И вот в связи с этим замечанием начинается длинная полемика Каутского с Э. Мейером, Белохом и др. защитниками взгляда, будто область исторического - это единичное, особенное, сингулярное. В ряде глав Каутский рассматривает проблему всеобщего и особенного в истории, вопрос о всеобщих и частных законах и т. д. В общем относящиеся к этому соображения Каутского правильны, хотя не новы, но, при всей своей правильности, они как-то мелкотравчаты, низинны, не обвеяны крепким воздухом философских высот. Решение вопроса об исторической закономерности вырванное из его логической связи с общефилософскими проблемами исторического материализма, неизбежно принимает какой-то terre-a-terre'ный характер1 .

Желая дать читателю представление об исходном пункте своего умственного развития, Каутский в приложении к первой книге приводит написанный им еще в 1876 г. небольшой очерк "Entwurf einer Entwicklungsgeschichte der Menschheit", в котором история человечества изображается в виде борьбы между коммунистическими и индивидуалистическими инстинктами, как они возникли под влиянием дарвиновской борьбы за существование. От этого наивного наброска в 10 страниц


1 Каутский борется все время с Эд. Майером и другими мелкими - в историко-философском смысле - бесами теории, согласно которой уделом истории является единичное, а не общее, не упоминая вовсе об "отце лжи", Риккерте, оказавшем своей теорией исторического процесса такое огромное влияние на буржуазную историографию последней четверти века. Между тем, аргументация и социальный смысл риккертианства были вскрыты у нас еще М. Н. Покровским почти немедленно после появления основного труда Риккерта (см. М. Н. Покровский, "Идеализм" и "Законы истории", "Правда", NN 2 и 3 за 1904 г.).

стр. 147

до громады "Материалистического понимания истории" с его морем фактов и построений - дистанция огромного размера. Но есть что-то общее, сближающее между собой незрелый плод мысли 22-летнего Каутского с итоговой работой его жизни. Обе вещи, как бы нанизаны на единый стержень биологизма, ибо "борьба за существование" первоначального наброска и "приспособление к среде", в которой теперешний Каутский видит последний ключ к пониманию социальных явлений по существу одно и то же. И сравнивая, как это предлагает Каутский, исходный пункт его самостоятельного мышления с завершающим результатом его, - читатель может сказать только, что кольцо духовного развития Каутского почти сомкнулось и что в конце его он ближе, чем когда-нибудь раньше, к началу его. On revient toujours a ses premiers amours...

II.

Каутский - глубоко не философская натура. И если все же он предпосылает своему исследованию обширное философское введение, то делает он это по требованию традиции, выполняет, как обязанность, как урок, и выполняет очень скверно. Исторический материализм, как мы знаем, есть примененный к истории материализм. Но жестоко ошибся бы тот читатель, который решил бы, что материализм, о котором говорит здесь Каутский, есть материализм Маркса и Энгельса, наследник и завершитель дела французских материалистов XVIII в. и Фейербаха. Материализм понимается Каутским так широко, что под него подойдет всякое, не я в н о идеалистическое мировоззрение. И в полном соответствии с этим, Каутский утверждает, что материалистическое понимание истории "совместимо не только с Махом и Авенариусом, но и с рядом других философских систем" (I, 28).

Не лучше обстоит дело и с диалектикой, превратное понимание которой накладывает печать на всю трактовку Каутским проблем исторического материализма. По методу и приложению его, как при изучении прошлого, так и в практической борьбе настоящего, говорит Каутский, "я еще и в настоящее время согласен с Марксом и Энгельсом, хотя расхожусь с ними в философском обосновании этого метода, поскольку я понимаю диалектику развития органических видов и человеческого общества отчасти иначе, чем они" (т. I, стр. 805). По поводу слов "еще в настоящее время" адепт Фрейда, вероятно, сказал бы, что это обмолвка, выдающая подлинную мысль Каутского, который именно в настоящее время не идет по пути Маркса и Энгельса, как в вопросах теории марксизма, так и в вопросах практики его. Что же касается утверждения об "отчасти" ином понимании диалектики в мире биологии и социологии, то это эвфемизм, прикрывающий полный отказ от диалектического метода марксизма. Главу о диалектике Каутский, в согласии со всей биологической установкой своей мысли, начинает с рассмотрения взаимоотношений между организмом и окружающей его средой, указывая, как под влиянием исходящих от среды раздражений совершается приспособление к ней организма, которому в противном случае грозит гибель и т. д. Происходящий при этом процесс развития организма является диалектическим процессом, поскольку сам организм можно рассматривать, как утверждение, тезис, окружающую его и противоположную ему среду, как отрицание, антитезис, и, наконец, приспособление организма к среде, как отрицание отрицания, синтезис. Но, предупреждает Каутский, диалектика этого процесса лишь по форме, а не по существу совпадает с гегелевской, в которой тезис и антитезис не представляют вовсе двух раздельных вещей - подобно организму и среде - а содержатся один в другом и порождают один другой. Маркс и Энгельс переняли эту диалектику у Гегеля, но - по выражению Энгельса - "поставив ее с головы на ноги". Маркс и Энгельс действительно поставили обратно на ноги гегелевскую диалектику, но она у них все же осталась имманентной диалектикой, движением и развитием, совершающимся изнутри самого сущего, самочинно, а не в результате столкновения двух внешних друг по отношению к другу сил. То, что Каутский преподносит читателю в виде диалектики, якобы лишь "отчасти" отличающейся от соответствующего учения Маркса и Энгельса - есть нечто диаметрально противоположное ему, есть дюринговская теория антагонистичных сил, разоблаченная Энгельсом еще в "Анти- Дюринге". Правда, когда дело доходит до центрального пункта исследования, до возникновения искусственной среды, развитие которой становится независимым от перемен в естественной среде, факты оказываются сильнее предвзятой теории, и Каутский вынужден признать, что общественное развитие представляет собой диалектический процесс, "во многом напоминающий гегелевскую диалектику". В связи с этим Каутский развивает мысль о трех различных типах развития, как они даны в эволюции отдельного организма, биологического вида и человеческого общества. Развитие отдельного организма не носит вовсе диалектического характера. Оно тождественно у всех индивидов одного вида и предопределено еще в зародыше. Окружающая среда не оказывает никакого влияния на стадии развития организма и на конечный результат его, не может

стр. 148

сделать из данного организма другой организм. В случае развития какого-нибудь вида, в результате противоположности между индивидом и средой, под влиянием последней, получается новое, нечто не бывшее раньше. Это - диалектический процесс, но такой, где антитезис (естественная среда) всегда отличен от тезиса (организм) и не вытекает из него. Наконец, человеческая история представляет диалектический процесс, как его понимает Гегель, ибо духовные способности человека настолько превосходят способности животного, что он может приспособляться к окружающей его среде не только бессознательно, но и сознательно, создавая новые органы, "которые изобретаются и применяются сознательным образом в качестве орудий, но бессознательным образом порождают новую среду тем, что отчасти изменяют естественную среду, а главным образом, тем, что изменяют общественную среду". (I, 793).

Таким образом, исторический процесс совершается "по Гегелю". Но, сделав эту невольную уступку марксистской диалектике, Каутский впоследствии забывает о ней и в самых ответственных местах своего обоснования материалистического понимания теории подменяет ее излюбленным им дюринговским противоборством антагонистичных сил.

Это противоборство лежит и в исходном пункте его анализа, начинающегося с исследования до-общественного человека, - исследования, которому посвящена вся обширная вторая книга трактата Каутского. Развитие живых существ определяется противоположностью между "я" и "не я", организмом и окружающей его средой. Импульсы к своему развитию, организм получает от среды, но способ, каким организм реагирует на эти импульсы, а следовательно и тип его развития, зависит от особенностей этого организма, от того, что можно назвать его a-priori. И это относится к человеку точно также, как и к другим животным видам. Человек вовсе не чистая доска, и унаследованные им из далекого прошлого свойства, его биологическое a-priori определяет весь характер всемирной истории. От способности человека ходить, от устройства его руки, от его умственных способностей и проч. зависит своеобразие исторического процесса. Исторический материализм, вопреки мнению его противников, нисколько не игнорирует всего этого. Но так как историк изучает поток истории, течение ее, а не то, что в ней постоянно, то не его дело заниматься анализом этого a-priori человеческой природы, который он получает готовым из рук антрополога.

Задачу этого антрополога и берет на себя затем Каутский, рассматривая в длинном ряде глав эгоистические, социальные, половые, эстетические и пр. инстинкты человека, доставшиеся ему еще от его животных предков. Априорное достояние человека оказывается в результате этого анализа весьма обширным и позволяет Каутскому заявить, что нет ничего ошибочнее утверждения, будто материалистическое понимание истории исходит из допущения, что человек руководится только эгоистическими мотивами. Как неоднократно подчеркивает Каутский, и с т о р и ч е с к и й материализм не есть вовсе э к о н о м и ч е с к и й материализм, т. е. учение, согласно которому поведение человека определяется только так называемыми материальными, экономическими интересами. Наоборот, "так как в исторический процесс вступает весь человек со всеми его способностями, инстинктами, потребностями, то все они и принимают участие в историческом развитии, хотя и не в равной мере. Какую колоссальную роль играла в истории забота о потомстве! Наследственное право является одним из результатов ее в высоко развитых обществах. Как сильно определяло оно политику царствующих династий! Но не только у монархов, - у всех классов, даже у самых демократических, далеко направленные политические и социальные цели, "идеалы", являются по существу особыми формами заботы о потомстве. Не себя имеют в виду, когда борются за далекие цели, осуществления которых не рассчитывают увидеть, а своих потомков, грядущие поколения" (т. I, 393)... То же самое относится к половой потребности, игравшей огромную роль во все времена, у диких племен, у варваров, у цивилизованных народов. Нельзя дать картины возникновения и начала римской империи, не касаясь любовных интриг Клеопатры или Мессалины. "Чем была бы история XVIII века без истории королевских любовниц!" (ibid). Немала историческая роль и эстетической потребности, в частности в вопросе о возникновении денег, этой основы товарного хозяйства. Золото и серебро являются первоначально только предметами украшения и лишь постепенно приобрели свои теперешние экономические функции. И, таким образом, "все развитое товарное производство, как оно представлено современным капитализмом, выросло на эстетической основе, да, может 'быть, могло вырасти только на такой основе. Действительно, потребительная ценность даже полезнейшей вещи ограничена... Только лишнее, только то, что служит для красоты, для роскоши, трудно иметь в достаточном количестве, особенно в том случае, когда оно способно долго держаться и когда его ценные для нас свойства не изменяются с течением времени. У благородных металлов к этому присоединяется еще большая редкость, благодаря которой их никогда не имеешь в достаточном количестве" (т. I, 395).

стр. 149

Каутский, конечно, совершенно прав, когда выступает против навязывания историческому материализму исключительно экономической мотивации поступков. Но в борьбе с этим заблуждением, в стремлении вскрыть все то многообразие мотивов, каким руководится человек в своем поведении, он незаметным образом впадает в другую ошибку, превращая материалистическое понимание истории в своего рода теорию факторов, где, впрочем, факторами оказываются на этот раз не экономика, политика, право и другие стороны единого исторического процесса, а стремление к самосохранению, половое чувство, потребность в украшениях и прочие первичные инстинкты, из которых, как указывает Каутский, "в зависимости от ситуации", побеждает то один, то другой, определяя собой поступки человека. Увлекшись желанием опровергнуть противников исторического материализма, Каутский забывает здесь, что "ситуация", т. е. соответственная социальная обстановка, - влияющая не только на силу различных инстинктов, но и на форму проявления их - и есть то главное, основное, что должно занимать историка. Человек не сплошь эгоистическое существо; он не сплошь также и половое существо; он и то, и другое, и третье: все это, разумеется, верно и принимается в расчет диалектическим материализмом, но последний, как научная теория социального процесса интересуется только специфической закономерностью истории, а не тем, что предшествует всякой истории. Если бы Каутский, вместо ненужных отступлений в области биологии и антропологии, подошел бы философски к вопросу об исторической закономерности, то вряд ли бы он преподнес нам новое издание теории факторов.

Точно так же мы не услышали бы от него заявления о том, будто нельзя сб'яснить возникновения римской империи, не говоря о любовных похождениях Клеопатры и Мессалины. Паскалю принадлежит изречение, что, если бы у Клеопатры нос был несколько короче, то вся история человечества имела бы другой вид. В самом деле, будь Клеопатра некрасива, в нее не влюбился бы Антоний, борьба между ним и Августом имела бы, может быть, другой исход и т. д. и т. д. Приведя этот известный афоризм Паскаля, Милюков замечает1 , что для полного об'яснения возникновения римской империи должна быть действительно принята во внимание и красота Клеопатры. В устах эклектика, каким был Милюков, такое заявление понятно, но совершенно непонятно такое утверждение со стороны теоретика материалистического, т.е. м о н и с т и ч е с к о г о, взгляда на историю. Плеханов в своей статье "К вопросу о роли личности в истории" тоже касается этого пресловутого вопроса о носе Клеопатры, о роли во французской истории фаворитки Людовика XV г-жи Помпадур и пр. Но он дает ему надлежащее решение, говоря, что, "как ни несомненно в указанном случае действие личных особенностей, не менее несомненно и то, что оно могло совершиться лишь при д а н н ы х о б щ е с т в е н н ы х у с л о в и я х" (т. 8, с. 292). Соотношением общественных сил во Франции, продолжает он, "об'ясняется в последнем счете то обстоятельство, что характер Людовика XV и прихоти его фавориток могли иметь такое печальное влияние на судьбу Франции. Ведь если бы слабостью по отношению к женскому полу отличался не король, а какой-нибудь королевский повар или конюх, то она не имела бы никакого исторического значения. Ясно, что дело тут не в слабости, а в общественном положении лица, страдающего ею" (ibid, 293). Плеханов правильно выдвигает здесь на первый план социальный момент, в котором вся суть дела. Могут сказать, что Каутский тоже отлично понимает значение этого социального момента, который он, однако, считает чем-то само собой разумеющимся и о котором он поэт ому не говорит. Но дело здесь не в каком- то внешнем недостатке изложения Каутского и не в том даже, что он чрезмерно расшаркивается перед буржуазными учеными, как Макс Вебер, Трельч и пр., перехватывая через край в своем рвении опровергнуть легенду об односторонности марксизма. Дело прежде всего в недостаточно глубоком подходе к вопросу, об исторической причинности, который не дозволил бы всех этих грубых lapsus'ов насчет любовных похождений Клеопатры и Мессалины. Когда-то можно было говорить, что маленькие причины вызывают большие действия, что от копеечной свечки сгорела Москва и т. д. В наше время, после уточнения принципа естественно-научного детерминизма и установления закона сохранения энергии, с его требованием равенства между причиной и следствием мы уже не можем видеть в копеечной свечке причину московского пожара. То же самое относится и к истории. Прежде, во времена господства идеалистического взгляда на историю, можно было видеть в носе Клеопатры, насморке Наполеона во время Бородинской битвы и т. п. ничтожных обстоятельствах причины самых грандиозных исторических событий. Но материалистическое понимание истории это - тот же уточненный принцип детерминизма в применении к общественной жизни, и оно требует пропорциональности, эквивалентности между исторической причиной и историческим следствием. Подходя с ним к историческому процессу можно, во-


1 "Очерки по истории русской культуры", 4 изд., ч. I, с. 15.

стр. 150

преки утверждению Каутского, написать отличную научную историю 186 без упоминания имен разных королевских метресс.

Совсем уже чудовищный характер носит заявление Каутского, будто бы все гигантское здание современного капитализма воздвиглось на хрупкой основе эстетической потребности. Говоря это, Каутский безбожным образом смешивает суть товарного хозяйства, ту сторону его, благодаря которой в ходе экономического развития выделяется в качестве всеобщего эквивалента определенный товар, с тем случайным и десятистепенным обстоятельством, что товаром этим стали, служившие раньше предметами украшения, благородные металлы. И опять-таки Каутский не может не знать этой азбуки учения Маркса, - но ведь "ревизии марксизма по временам необходимы", и вот в ревизионистском рвении, попутно с пересмотром первооснов диалектического материализма, отменяется и эта элементарная экономическая истина. К тому же как не воспользоваться случаем показать всем этим Веберам и Трельчам, что и марксизм не лыком шит и способен - при надлежащем препарировании его - усваивать самые последние достижения науки...1 .

III

На этом мы покончим с отделом о "Человеческой природе". Следующая за ним и еще более обширная, третья книга носит название "Die menschliche Gesellchaft". ("Человеческое общество"). Можно было бы подумать, что здесь-то, наконец, Каутский расстанется с вопросами и мира животных и растений и подойдет к анализу "человеческого общества по существу, к рассмотрению его конститутивных признаков, его отличия от животных сообществ и пр. Но Каутский остается верен своему биологическому устремлению, укладывая по- прежнему всю проблематику исторического процесса на прокрустово ложе учения о приспособлении. В результате новые зигзаги мысли, новые десятки и сотни страниц посторонних экскурсов, пока только в последних главах отдела об экономике не забрезжит свет даваемого Каутским решения основных проблем материалистического понимания истории.

В диалектическом процессе между организмом и средой, где первый является тезисом, а вторая - антитезисом, приспособление организма к среде представляет собою, как мы знаем, синтезис, новое утверждение организма, являющееся исходным пунктом новой противоположности между "я" и "не я". Но приспособлению животных поставлены определенные границы. Как бы ни требовала новая обстановка новых органов от животного, последнее не может создать их, а может в лучшем случае только соответствующим образом видоизменить применение унаследованных им органов. Человек же, благодаря развитию своего мозга, - этого самого изменчивого и самого способного к приспособлению органа - может, в случае изменения окружающей, его среды, создавать соответствующие этому новые органы. Это и дает начало человеческой истории.

A priori этой истории является общечеловеческая природа, те многочисленные способности и инстинкты, о которых говорилось выше. Но в ходе эволюции единая первоначально природа человека разбилась на ряд различных расовых природ, из которых каждая представляет особое a priori исторического процесса. Это признание значения расы, замечает Каутский, нисколько не противоречит материалистическому пониманию истории, но не надо только преувеличивать его, ибо по существу общие - свойства человеческой природы всегда берут верх над дифференцирующими человечество свойствами. К этому присоединяется еще отсутствие вообще каких-нибудь надежных результатов в изучении рас, вследствие чего историография, признавая теоретически некоторое значение за расовыми особенностями, может на практике не принимать в расчет этого момента при своих построениях.

Иное приходится сказать об антропогеографии. Если расовые теории до сих пор не дали нам ничего научно обоснованного в своих попытках об'яснить своеобразие исторического процесса у различных народов, то, наоборот, изучение действия климата, состава почвы, географического положения и" пр. на судьбы человечества в разных странах было очень полезно для понимания хода истории. Но хотя антропогеография имела большее значение для исторических исследований, чем расовые теории, она, как и последние, не может об'яснить исторического процесса. Она предполагает уже наличие его, она может об'яснить нам, почему в одних случаях он протекает таким-то образом, а в других - иначе, но она не может об'яснить, почему он вообще протекает: ведь "исторический процесс совершается даже и тогда, когда окружающая человека природа и расы совершенно не изменяются.


1 К чести Каутского надо все же сказать, что во втором томе, когда он вплотную подходит к вопросу о происхождении денег, он ставит на подходящее ему место "эстетический" момент этой проблемы.

стр. 151

По сравнению с историей раса и природа являются постоянными факторами, и они не могут поэтому об'яснить, - почему наступают исторические изменения" (1, с. 577).

В силу аналогичных соображений Каутский откидывает теории, согласно которым двигателем исторического процесса является рост населения или какая-то связанная с допущением свободы воли духовная способность. Ключ к решению загадки человеческой истории следует, по мнению Каутского, искать в способности человека приспособляться к изменениям в окружающем его мире путем создания и с к у с с т в е н н ы х о р г а н о в, усиливающих или дополняющих его естественные органы. Зачатки этой способности имеются еще у животных. В ряде глав о плетении, копании, добывании огня и пр. Каутский описывает выросшую на этой первичной биологической основе рудиментарную технику, древнейшего человека. Эти начатки человеческой техники коренятся, по мнению Каутского, в переменах, происшедших в древнейшую эпоху в естественной среде, когда обезьяноподобный предок человека должен был покинуть первобытные леса и поселиться в степной местности. Но как об'яснить дальнейшее развитие техники, имеющее место в исторические времена, когда, как мы знаем, естественная среда в целом не подвергалась изменениям? "Чем больше мы приближаемся к эпохе, когда начинается подлинная, писанная история человека, тем труднее становится свести технический прогресс к изменениям в физической природе. В эпоху писанной истории мы лишь редко встречаемся с изменениями физической среды, об'яснимыми физическими же причинами. А между тем в эту именно эпоху все более ускоряется темп технического прогресса" (1, 700). Толчок к этому нельзя искать в самочинной деятельности человеческого духа, он должен исходить из внешнего мира. Но откуда берется во внешнем мире то новое, что не дает человеческому духу успокоиться, что ставит ему всегда новые проблемы и предлагает ему новые средства для их решения?

Как мы видим, основной довод, повторяемый неоднократно Каутским на протяжении его исследования, сводится к следующему рассуждению: история - это всегда процесс, изменение, появление нового; но окружающая человека естественная среда - физическая и биологическая - постоянна по сравнению с хронологическим масштабом истории; следовательно, движущей силы исторического процесса нельзя искать в естественной среде (в факторах расы, антропогеографии и пр.). Дедукция эта, не принадлежащая только Каутскому, а встречающаяся и у ряда других теоретиков исторического материализма, разумеется, правильна. Но, взятая в таком упрощенном виде, без соответствующих дополнений, она может привести к ошибочным, односторонним, выводам. История, конечно, процесс, но это не значит, что она сплошное изменение; наряду с новым исторический поток несет с собой всегда массу, даже подавляющую массу, старого. И это старое, повторяющееся, "не историческое" в истории не все непременно должно быть отнесено по ведомству естественной среды. В своих замечательных очерках "Власть земли" Успенский, касаясь сходства быта у крестьян разных стран, пишет: "Эту неизменность основных черт земледельческого типа накладывает на крестьян всех стран света неизменность законов природы, которые, как известно, также "устояли", несмотря на то, что в Риме были Нероны и Калигулы, а у нас - злые татарчонки, Бироны, кнуты и шпицрутены... Неизменно, на том же самом месте, как тысячи лет тому назад, так и теперь стояло солнце; как и теперь, оно восходило и заходило в тот же самый день и час, как и в "бесконечные веки"; могли, сменяться тысячи поколений тиранов, всяких людей, нашествий, но тот человек, которого труд и жизнь обязывали быть в зависимости от солнца, должен был оставаться неизменным, как неизменным оставалось оно". Неизменное солнце, месяц и пр., словом неизменная природа определяет будто бы неизменность строя крестьянской жизни. Но через несколько страниц тот же Успенский пишет: "Жизнь и труд крестьянина требуют непременно т а к о г о костюма, который он носит; он н е п р е м е н н о будет пахать в лаптях или босиком, потому что д о л ж е н это делать. У него есть превосходные смазные сапоги с бураками, но земля и труд на ней требуют, чтобы он, отправляясь в поле, разулся и надел лапти. Если через миллион лет уцелеет на свете тот же самый плуг, тот же род труда, та же добыча хлеба, то крестьянин того времени все- таки пойдет в поле "разумши" и в одних худеньких штанишках". Таким образом дело не в солнце и звездах, а в плуге, в труде, в формах труда, - и мы, действительно, знаем, что работающий трактором американский фермер не станет пахать в лаптях или босиком. То, что здесь говорится о земледельческом труде, относится и к другим видам человеческой деятельности. История - как, впрочем, и все на свете, - представляет собой комбинацию из общего и частного, постоянного и изменчивого, старого и нового. И в исторически-постоянном надо отличать ту часть его, которая зависит от "власти природы" (то, что Каутский называет биологическим a priori человека), от части, выпадающей на долю "власти истории" ("костюм" крестьянина и пр.), иначе говоря, надо отличать биологически-постоянное в человеке от социально-постоянного в нем, об'ясняемого постоянством не естественной среды, а постоянством определяющих сил исторического процесса ("тот же самый плуг", "тот же род труда"). Для нахо-

стр. 152

ждения этих определяющих сил, этой пружины часов истории, проблема исторически-старого столь же важна, как и проблема исторически-нового.

Подходя к историческому процессу под углом зрения приспособления к среде и заостряя свое исследование на вопросе об исторически-новом, Каутский неизбежно должен приходить к односторонним или даже ошибочным решениям. Это сказывается, между прочим, и на его трактовке роли расы и географической среды. Дело вовсе, ведь, не в большем или меньшем значении расы, антропогеографии и пр. для исторического процесса. Такой количественный подход опять- таки привел бы нас к теории факторов, где экономике, скажем, приписывалось бы значение самого главного фактора, географической среде значение фактора второго порядка и т. д. В действительности же историк не имеет вовсе дела с расой или географической средой, как таковыми, в их непосредственном, не преломленном через общество, через систему социального труда, действии на человека. Историк рассматривает расу или географическую среду в месте их пересечения с трудовым сообществом людей, и в этом смысле Энгельс в своем известном письме от 1894 г. называл географическую среду и расу экономическими факторами. Это вовсе не произвольное расширение понятия экономики, как утверждали противники исторического материализма, а выделение в расе, естественной среде и пр. их социального аспекта, ибо историка занимает и может занимать только социальное. Если бы Каутский рассматривал исторический процесс в его специфической социальной особенности, а не как часть общебиологической эволюции, то он не должен был бы биться над решением мнимых, им же самим созданных, проблем.

Но вернемся к тому, как Каутский решает вопрос, откуда берется во внешнем мире новое, необходимое для об'яснения хода истории.

Ответ на этот вопрос дается особенными свойствами орудий, этих искусственных органов, которые, будучи, с одной стороны, как бы органами, частями человека, оказываются в то же время элементами окружающей его среды. Благодаря этому двойственному их характеру в мире появляется особый тип развития, отличный от развития организмов. Естественные органы ограничены, как по степени своего действия, так и по разнообразию его. Искусственные же органы свободны от всех этих ограничений. Так как они отделены от человека, то он может привлекать для приведения их в движение еще другие силы, кроме сил своего тела: силы об'единяющихся с ним людей, силы животных, затем воды, ветра, пара и пр., когда он научается владеть ими. Столь же безграничной оказывается способность искусственных органов к дифференцированию. На тех же свойствах искусственных органов основывается далее другое крайне важное обстоятельство, именно возникновение различных форм человеческого сотрудничества. В одном случае несколько человек могут работать вместе над тем, чтобы привести в движение один орган, если на это не хватит сил отдельного человека. В других случаях различные люди приводят в движение - друг подле друга или друг за другом - разные органы, служащие одной общей цели. Это ведет к образованию двух основных, но совершенно отличных, типов общественного труда: р а б о т ы д р у г с д р у г о м, с вытекающей из него моралью солидарности, и работы д р у г д л я д р у г а, источника борьбы, эгоизма, конкуренции и т. д. Словом, своеобразие искусственных органов порождает все своеобразие технического и экономического развития, в отличие от естественного развития видов. Но в нем же заключается секрет механизма диалектики общественного развития. Действительно, допустим, что человек, в силу каких- нибудь обстоятельств, попал в новую обстановку. Чтобы уцелеть в этой обстановке, он делает какое-нибудь изобретение - изобретает какую-нибудь новую машину, новый метод работы, новый тип организации людей, новое социальное учреждение. Новшество это вводится им для выполнения поставленных им себе целей. Но введенное и примененное в жизни, оно становится частью окружающей человека среды, хотя, задумывая его и изготовляя его, человек не имел этого вовсе в виду. "В качестве элемента среды, оно развивает свойства, которых человек не предвидел, которые часто даже прямо противоречат его намерениям и потребностям, и вызывает явления, не ожидавшиеся человеком, отчасти благоприятствующие ему, отчасти препятствующие, во всяком случае заставляющие его считаться с ними, и, следовательно, опять создавать новые органы, чтобы использовать полезную для него сторону новых явлений и предотвратить вредную сторону их". (I, стр. 780). Здесь, говорит Каутский, мы, наконец, у источника подлинно нового в истории. Само по себе изобретение какого-нибудь искусственного органа не является еще чем-то совершенно новым, ибо оно означает приспособление имеющихся уже налицо и хорошо известных средств к имеющимся налицо и тоже хорошо известным условиям. Но орган этот, отделившись от человека и став частью среды, порождает многое такое, о чей его творец совершенно не думал и чего он не предвидел, да и не мог предвидеть: это и есть истинно новое в истории. Таким образом, здесь открывается возможность об'яснить новое, не прибегая к какой-то сверхестественной способности человеческого духа и не нарушая принципа причинности, становится возможным об'единить историю человечества с общебиологической эволюцией, не поступаясь, однако.

стр. 153

своеобразием первой. Развитие животных видов зависит от изменений в физической среде, являющихся внешними и случайными по отношению к изменениям живых организмов, хотя они и не случайны с точки зрения всеобщей связи сущего. Другое дело история человечества: изменения в окружающей его природе вызывают не только пассивное приспособление в виде физических и психических изменений в организме, но и сознательное приспособление путем создания искусственных органов. В начале они носят крайне примитивный и рудиментарный характер. Но с течением временя технический и социальный аппарат человека приобретает такие размеры и такое значение, что, в качестве окружающей среды, он становится еще важнее, чем физическая среда человека. Аппарат этот начиняет все больше и больше изменять традиционные общественные отношения, главным образом, благодаря появлению разделения труда, благодаря введению различных и становящихся все многообразнее видов работы людей друг с другом и друг для друга. Созданная самим человеком искусственная среда выступает все более перед ним, как стоящая над ним и господствующая над ним сила, все более захватывающая все его помыслы и изменяющая все его духовное существо своими новшествами. "Всякое социальное новообразование, которое можно в конечном счете свести к некоторому новому виду общественного труда, которое, в свою очередь, вытекает, в конечном счете, из некоторой новой техники, становится, будучи проведенным в жизнь, новой средой, которая ставит людям новые задачи и заставляет их задумываться над новыми средствами для решения их, что опять-таки ведет за собой создание новых органов и организаций, которые, со своей стороны, опять-таки становятся частями социальной среды и наново формируют ее. Так протекает процесс общественного развития, приведенный раз в движение переменами в естественной среде человека, протекает даже при вполне неизменной природе, являя собой механизм, который сам создает свою движущую силу, после того как он был однажды приведен в движение полученным от природы толчком". (I, стр. 791).

Благодаря созданию искусственных органов, человек производит крупные изменения, в окружающей его среде, но, с другой стороны, созданные техникой и основывающиеся на ней способы производства и новые условия жизни и труда вызывают изменения в самом человеке, в его характере, склонностях, знаниях и пр. Вместе с техникой изменяются не только антитезис человека - среда, но и тезис, природа человека, которая оказывается различной в разные времена и в разных местах. Поэтому неверно понимать исторический материализм в том смысле, будто для об'яснения истории какого-нибудь народа в определенную эпоху достаточно изучить его способ производства. Надо еще всесторонне изучить специфические особенности этого народа в рассматриваемую эпоху, его a priori, как оно сложилось в результате всей его прошлой истории. Идя таким путем, можно свести все духовное существо человека, в конечном счете, - как это всегда подчеркивали Маркс и Энгельс - к материальным условиям его существования. Но к материальным условиям именно в конечном счете, а не к тем непременно материальным условиям, в которых он жил в рассматриваемый момент. Следовательно, занимаясь историей какой-нибудь эпохи, мы должны строго отличать друг от друга два фактора: во-первых духовную сущность людей этой эпохи, их потребности, идеи и пр. - для понимания которых требуется знание предшествующих способов производства и их действий, и во-вторых способ производства самой рассматриваемой эпохи. То, что имеется в этом способе производства нового по сравнению с его предшественниками, и об'яснит появляющиеся в эту эпоху новые потребности, средства к удовлетворению их, возникающие новые проблемы, цели и пр.

IV

Здесь, наконец, мы у самой сердцевины исторической концепции Каутского, едва доступной из за нагроможденной на нее толщи биологических, антропологических и т. п. изысканий. Вадь задача материалистического понимания истории - это "об'яснение образования нового в истории" (1, 817), а корни этого нового мы нашли в искусственной среде, в технике, движение которой, в отличие от эволюции органических видов, а тем более развития отдельных организмов - представляет собой диалектический процесс в гегелевском смысле слова. Может показаться, что полученный результат, где все как будто бы на своем месте - определяющая роль техники, диалектика исторического процесса в смысле спонтанейного развития - должен вознаградить читателя за все мытарства длинного пути к нему. Но достаточно вглядеться несколько пристальнее в построение Каутского, чтобы убедиться в ошибочности этого первого впечатления. За привычными словами - новое, техника, диалектика - скрывается совсем необычный смысл или же не скрывается вообще какого-нибудь определенного, однозначного смысла.

Обратим прежде всего внимание на специфическое содержание, вкладываемое Каутским в понятие нового или, как он выражается, подлинно (wahrhaft), совер-

стр. 154

шенно (vollkommen) нового. Этим доподлинно новым не является изобретение какого-нибудь орудия, им являются лишь некоторые результаты этого изобретения, когда оно войдет в жизнь и станет частью окружающей среды. Почему? Потому что результаты эти не были предвидены творцом его, не ожидались им, и в силу этого вызывают иные проблемы, требующие новых способов решения и пр. Таким образом истинно новое отождествляется здесь с непредвиденным, неожиданным, хотя фактически этим непредвиденным может оказаться что-нибудь весьма старое, неоднократно уж бывшее раньше. Нетрудно понять, почему Каутскому понадобилось такое своеобразное толкование всем известного термина. Подходя к изучению социальной жизни с механическим, "мертвым", по выражению Ленина, пониманием диалектики, где тезис и антитезис представляются пространственно обособленными друг от друга и где, кроме того, импульс к движению непременно исходит от антитезиса (окружающей среды), Каутский естественно должен рассечь единый исторический процесс на две раздельные части - индивид и искусственная среда - и искать источник движения, "подлинно новое", в последней. Каутский совершенно забывает своеобразие общественного процесса, забывает основную особенность его, что - в отличие от биологии - здесь "я", тезисом является не отдельный индивид, а общество, которое - поскольку мы отвлекаемся от принятой за постоянную природы - и представляет свою собственную среду. Поэтому- то так велико его недоумение, когда, показав в одной из следующих за вышеизложенными глав, что двигателем исторического процесса является не индивид, а масса, он останавливается вдруг перед такой загадкой. Все время, говорит он, мы рассуждали о взаимодействии между индивидом и окружающей средой. Но теперь обнаруживается, что средой является на одном полюсе общество, т. е. масса. Но на другом полюсе мы находим, что среда приводит в движение - и, в свою очередь, приводится в движение не индивидом, а опять-таки массой. "Неужели же, - восклицает Каутский, - масса образует свою собственную среду? И неужели она приводится в движение сама собой? Но в таком случае мы имели бы перед собой ту самую тайну, то самое нарушение принципа причинности и сохранения энергии, которое мы отвергли раньше для духа. Эта тайна не стала приемлемее от того, что теперь она переведена с языка идеализма на язык материализма". (1. 802).

Мы не будем останавливаться на потугах Каутского рассеять эту "тайну". С нас достаточно отметить, что для Каутского загадкой является то, что составляет, так сказать, азы всякого научного понимания истории. "Масса", т. е. общество, действительно в известном смысле приводит в движение самого себя, и в этом нет ничего парадоксального, ничего противоречащего закону причинности, ибо общество движущееся и общество, приводимое в движение, это не одно и то же, это два разных момента единого социального бытия. Общество, как трудовая ассоциация людей, и политическая, юридическая, идеологическая и пр. формы "отчуждения" этой ассоциации представляют собой то раздвоение единого (в данном случае: единого общественного целого) на противоположности, которое Ленин считал отличительной чертой "жизненной" концепции эволюции, диалектического развития. Именно гак диалектически подходит к историческому процессу теория Маркса и Энгельса, рассматривая общество, поскольку оно обособилось, выделилось из природы, как самодвижущийся механизм. Изучая новое в истории (которое, однако, не отделимо от старого в ней), она не видит в нем того "истинно нового", которое должен был сочинить Каутский для оправдания своего понимания диалектики.

Но, отождествив подлинно новое с неожиданным, Каутский не заметил, к каким неожиданным результатам должно привести это отождествление. Технический аппарат, искусственная среда являются, как мы видели, резервуаром нового непредвиденного. На истории прядильных машин, вытеснивших в конце XVIII и начале XIX в. ручную прялку, Каутский показывает, какую страшную собственную логику развития имеют технические изобретения. Но ведь такая логика присуща не одним только техническим открытиям. Не только по отношению к нам одним человек оказывается в положении чародея, не сумевшего заклясть вызванных им же самим духов. Это относится ко всей социальной деятельности людей. Как говорится еще в "Немецкой Идеологии": "это отверждение социальной деятельности, это консолидирование нашего собственного продукта в какую-то об'ективную силу над нами, которая ускользает от нашего контроля, идет в разрез с нашими ожиданиями, сводит на нет наши расчеты, является одним из главных моментов в историческом развитии прошлого". (Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, кн. I, 223). До тех пор, пока люди не станут окончательно господами своей истории, до прыжка человечества из царства необходимости в царство свободы, продукты их социальных взаимоотношений, отчужденные, отвержденные в виде стоящих над ними сил, будут всегда давать непредвиденные и часто нежеланные для людей результаты, т. е. подлинно новое в смысле Каутского. Но в таком случае источником этого нового является не специально техника, а вообще социальная деятельность человека.

Может быть, смутное сознание этого и заставляет Каутского незаметно расширять понятие техники. Действительно, мы видели, как, говоря о новом изобрете-

стр. 155

нии, он относит к нему, наряду с новой машиной, новый метод работы, новый способ организации людей, новое социальное учреждение. В другом месте под искусственными органами он понимает не только орудие или оружие, но опять-таки методы, общественные организации, правила и пр. (I, 786). При таком расширительном толковании стирается, очевидно, всякая грань между технической деятельностью в настоящем смысле слова и социальной деятельностью вообще, и мы снова приходим к тому выводу, что источником нового в истории является просто социальная деятельность. Утверждение это, конечно, верно, но в таком нерасчлененном, сыром виде, оно является пустой тавтологией, для понимания которой не нужна была вся громоздкая конструкция Каутского с рассуждениями о биологическом a priori человека, с выдвиганием роли искусственных органов, с подчеркиванием значения их двойственного характера и пр. И без этих обширнейших прелиминариев для историка и для обществоведа должно быть ясно, что общество есть реальность sui generis, с своей особой закономерностью развития, и что общество следует об'яснять обществом же (что не означает, однако, будто исторический процесс из'емлется из ведения всеобщих законов природы и будто он рассматривается как-то совершенно независимо от естественной среды; это означает, что исторический процесс имеет место при сравнительно неизменной естественной среде и что все естественные факторы следует рассматривать в их опосредствованном через социальную среду виде). Но ограничиваться этим тезисом в такой абстрактной формулировке невозможно. Надо выявить все его внутреннее содержание. Надо вскрыть противоположность - при всем их единстве - между социальным тезисом и социальным антитезисом, между "массой" движущей и "массой", приводимой, в движение, между общественными взаимоотношениями людей в процессе производства ими своей жизни и отвердевшими продуктами их взаимоотношений, принявшими форму независимых от носителей их сил, между трудовой ассоциацией людей и различными видами идеологического "отчуждения" ее. Таков диалектический, материалистический подход к историческому процессу. Для Каутского всего этого как будто не существует. Вместо того, чтобы исходить от общества, он - зачарованный примером биологии - исходит от индивида, - исторический процесс, во всей его совокупности, он подменяет проблемой "совершенно нового", а корни этого нового ищет то в технике в специфическом смысле слова, то в техническом, расширяемом до полного почти совпадения с социальным вообще, то снова в особой форме социального, в способе производства, к которому - вслед за Марксом и Энгельсом - он сводит, в конечном счете, все многообразие исторической действительности. Эта формула о "способе производства" и "конечном счете" носит уже вполне марксистский характер, но она совершенно не связана со всей предшествующей ей дедукцией и появляется только для того, чтобы придать расплывчатой и сбивчивой теории Каутского видимость сходства с учением исторического материализма.

V.

Установив изложенную выше теорию исторического процесса, Каутский принимается за комментарий Марксова "Предисловия" к критике политической экономии, чтобы на анализе последнего показать тождество своего учения с материалистическим пониманием истории. Комментарий этот отличается обычными свойствами изложения Каутского: сильный в конкретном, фактическом, интересный, когда он иллюстрирует историческими примерами то или иное положение Маркса, Каутский совершенно беспомощен в области общей теории, все основные понятия которой он искажает до неузнаваемости. Три главные категории, которыми оперирует материалистическое понимание истории, это: производительные силы, производственные отношения (реальный экономический базис) и юридическая, политическая и пр. надстройки. Что же представляют собой, по Каутскому, эти понятия и каковы их взаимные отношения?

О "материальных производительных силах" мы узнаем, что они состоят не только из доставляемых природой веществ и сил, но также из духовной работы, открывающей эти материальные богатства в природе и показывающей способ их применения. "Все общественное богатство человечества и все производительные силы, которыми оно распоряжается сверх того, чем оно обладало уже в животном состоянии, имеет своим источником развитие его знания" (I, 813). В другом месте сущность производительных сил поясняется следующим образом: "Прирожденные способности человека и силы окружающей его природы не изменяются существенным образом в ходе общественного развития. Но зато в высокой степени изменяется познание природы. Таким образом развитие "материальных производительных сил" есть по существу лишь другое название для развития познания природы. Согласно этому глубочайшей основой "реального базиса", "материального основания" человеческой идеологии является духовный процесс, процесс познания природы" (т. I, стр. 864).

стр. 156

Итак, производительные силы - это некоторая, ближе не определяемая, комбинация из материальных и духовных факторов, которая, впрочем, при более глубоком исследовании, оказывается даже чисто духовным процессом! Недурное определение для м а т е р и а л ь н ы х производительных сил и недурное понимание исторического м а т е р и а л и з м а, в системе которого понятие производительных сил играет доминирующую роль!

Так же удачны характеристики "базиса" и "надстройки". Не следует, заботливо предупреждает Каутский, понимать дело грубо материалистически так, будто базис состоит только из материальных вещей, машин, орудий, сырья и пр., а надстройка только из бесплотных идей. "Если уже материальные производительные силы в значительной мере духовного характера, то это тем более относится к производственным отношениям, в которые вступают между собой люди в соответствии с состоянием своих производительных сил. Таким образом, совокупность этих производственных отношений, "реальный базис", на котором возвышаются юридическая и политическая надстройки и определенные общественные формы сознания, отнюдь не одного только "материального" характера, т. е. состоит из материальных вещей внешнего, но в очень сильной степени определяется духовными факторами, потребностями и знаниями людей" (т. I, стр. 814).

Таким образом, материальный базис в сильной степени пропитан духовными элементами. Но, с другой стороны, и идеологическая надстройка вовсе не чисто духовной природы. Ни одна форма идеологии не может приобрести общественного значения без посредства материальных вещей, служащих для взаимного общения людей. Наука и литература нуждаются в бумаге, перьях, чернилах, печатном станке и пр., драматическое искусство - в театральных зданиях, декорациях, реквизите и т. д., живопись - в полотне, красках, кистях, музыка - в музыкальных инструментах и т. д. без конца.

Каутский неутомим в перечислениях этого рода. Но что же получается в результате его кропотливого анализа? Что исчезает всякое различие между диссекируемыми таким образом категориями. Все они едино суть: и производительные силы, и материальный базис, и идеологическая надстройка представляют каждая какую-то мешанину из "материальных" и "духовных" элементов, причем не дается никакого критерия, по которому их можно было бы отличать друг от друга. Каутский в своем анализе поступает здесь подобно тому исследователю, который, желая дать определение, скажем, философии, науки и литературы, стал бы усердно доказывать, что каждая из этих форм человеческого творчества содержит в себе, наряду с психическими факторами - работой памяти, фантазии, рассудка и пр., и ряд факторов вещественного порядка, служащих для материального выражения их. Что можно возразить против этого? Во всем этом есть немножко материального и немножко духовного, но это не дает нам никакого представления о рассматриваемых явлениях, ибо, вместо структурного определения по существу, мы получаем хаотический набор самых разнородных признаков. Не знаем, удастся ли Каутскому вразумить тех лиц, которые, понимая дело "грубо материалистически", воображали себе, будто реальный базис состоит только из машин, железных дорог, сырья и т. п. материальных вещей. Но для людей, понимающих ученье Маркса просто материалистически, раз'яснения Каутского свидетельствуют о совершенно немарксистском, недиалектическом взгляде на дело. Там, где речь идет о с и с т е м е, Каутский преподносит нам с у м м у, а о т н о ш е н и я, характеризующие эту систему, он заменяет в е щ а м и или и д е я м и. Конечно, производительные силы предполагают наличие естественных богатств природы, познание человеком этих богатств и пр., но они прежде всего означают о т н о ш е н и е между человеком, между человеческим обществом и природой, означают ту меру господства над последней, которая достигнута человеком в данный момент и которая поэтому определяет все дальнейшее развитие его. Точно так же базис и надстройка - это прежде всего определенные общественные отношения людей, определенные системы этих отношений в процессе производства людьми своей жизни, а вовсе не беспорядочные суммы из машин и познания природы, из творческой фантазии и типографской краски и пр.

Оригинальнее всего то, что эту свою путаницу, это грубое непонимание социальной - т. е. конститутивной, определяющей - стороны исследуемых им категорий Каутский пытается подкрепить авторитетом Маркса. Доказывая, что производственные отношения "в значительной мере духовного характера", он ссылается на великое достижение Марксовой экономии, усматривающей за вещами, через посредство которых совершаются общественные, духовные отношения людей, сами эти отношения и разоблачающей "фетишистский характер" товара. Между общественными отношениями и духовными отношениями Каутский ставит таким образом знак равенства, подобно тем буржуазным ученым, которые, не замечая специфически социального аспекта общественных явлений, растворяют все общественные науки в психологии. Опираясь на то, что люди - чувствующие, желающие, мыслящие существа, они отождествляют общественный процесс с психическим процессом. Но

стр. 157

если, подобно им, пренебрегать особым качеством, вносимым появлением общественной жизни в мир, то, с таким же успехом можно назвать исторический процесс - биологическим, химическим, физическим или даже механическим, в зависимости от точки зрения и усмотрения. В действительности же социальное не есть ни физическое, ни биологическое, ни даже психическое - оно именно социальное явление sui generis. Отношение отцовства совсем не то же самое, что отцовские чувства, испытываемые одними индивидами к другим индивидам; отношения сотрудничества, в которые вступают люди в процессе разделения труда, нечто отличное от чувств дружбы, вражды или равнодушия, которые могут испытывать члены трудовой ассоциации и т. д. и т. д., - словом, психические переживания отдельных членов какого- нибудь коллектива вещь совершенно иного порядка, чем различные, независимые от этих переживаний, формы социальной взаимозависимости, отлагающиеся в системы экономических, правовых и т. п. отношений. Благодаря идеологическому извращению взаимоотношения эти представляются носителям их - членам коллектива - в искаженном виде. В частности в обществе товаропроизводителей свойственная ему форма пропорционального разделения труда, "когда связь общественного труда существует в виде частного обмена индивидуальных продуктов"1 , представляется этим товаропроизводителям в форме меновой стоимости продуктов, в виде некоторого об'ективного, чуть ли не физического свойства товаров в их отношении друг к другу. Разоблачение Марксом фетишистского характера товаров заключалось в том, что за этими мнимыми, порождаемыми идеологическим миражем, отношениями товаров друг к другу он указал социальное взаимоотношение людей. Но социальное взаимоотношение не имеет в себе и грана "духовного", и, отождествляя социальное с психическим, Каутский делает не меньшую ошибку, чем жертвы товарного фитишизма, принимающие социальное за физическое.

Неопределенность и расплывчатость понятий производительных сил, базиса и надстройки влечет за собой, естественно, неопределенность в их взаимных отношениях. Все сводится к пресловутому взаимодействию между ними: взаимодействуют в отдельности базис и надстройка; взаимодействуют также производительные силы, базис и надстройка, взятые вместе. Базис и надстройка взаимодействуют у Каутского до того, что между ними утрачивается всякое различие. Только новая идеология какой- нибудь эпохи, читаем мы, является надстройкой над экономическими условиями ее. Идеологические же формы прошлого "относятся не к результатам, к надстройке, а к условиям, к базису новой экономики, а также и соответствующих ей форм сознания" (I, 832). Понятие базиса здесь приравнивается понятию условия, причины, а понятие надстройки - понятию результата, следствия, а, так как в цепи исторической каузальности причина и следствие непрерывно меняются местами, то решительно всякое историческое явление, безразлично: экономическое, идеологическое или какое-нибудь иное, окажется базисом по отношению к тому, что следует из него, и надстройкой по отношению к тому, из чего оно следует. Каутский, правда, делает попытку спасти Марксов тезис о базисе и надстройке в применении к отношению между новой экономикой и новой идеологией. Но из этой попытки ничего не может выйти, ибо, как мы видели выше, в числе условий (т. е. базиса) новой экономики находится старая идеология - и получается: земля на воде, вода на слоне, а слон опять на земле и т. д. без конца. Словом четкое у Маркса различие между экономическим базисом и идеологической надстройкой, наполовину стертое уже механическим пониманием их, как комбинаций из "материального" и "духовного", окончательно сводится на нет благодаря плохо понятому учению о взаимодействии.

Та же участь постигает и вопрос об отношении базиса и надстройки к производительным силам. Глубочайшей основой последних, как мы знаем, является по Каутскому процесс познания природы. Но, с другой стороны, познание природы входит составной частью в такие духовные надстройки, как религия, философия, искусство. Трудность установить роль познания природы в историческом процессе побудила некоторых марксистов выдвинуть гипотезу, согласно которой развитие естествознания совершается по собственным внутренним законам, отчасти независимым от общего социального развития. Каутский решительно отвергает эту гипотезу. Правда, в его аргументации немалую роль играет хорошо знакомая нам ошибочная схема биологического приспособления индивида к среде, которой по его словам, противоречит учение о внутренней логической закономерности развития науки, предполагающее процесс, протекающий исключительно внутри индивида, независимо от окружающей его среды. Но, так или иначе, Каутский приходит к правильному выводу, что движущей силой развития естествознания являются не логические спекуляции, а техника и экономика. Но на этом мысль Каутского не может остановиться. Ведь техника, с своей стороны, предполагает процесс познания природы, от которого зависит прогресс ее. И в результате оказывается, что "техника, экономика и познание природы находятся между собой в теснейшем взаи-


1 Маркс. Письмо к Кугельману от 11 июля 1868.

стр. 158

модействии. Каждый шаг вперед на одной стороне вызывает такой же прогресс на другой. Расширение познания природы делает возможными успехи техники и усовершенствование человеческой практики в производстве жизни. Каждый успех этой практики доводит до нашего сознания новые факты природы, значит, возможность дальнейшего прогресса в познании природы, возможность и необходимость новых приспособлений мышления к фактам" (т. 1, стр. 873).

Так основные, категории исторического материализма, распыленные, атомизированные, превращенные в какое-то крошево из "духа" и "материи", окончательно и безнадежно погибают в пучине теории взаимодействия.

На этом мы покончим с разбором первого тома работы Каутского, содержащего общую теорию развития человечества, - общую в том смысле, что она отвлекается от рассмотрения классовой борьбы, как явления, характерного только для определенного периода человеческой истории. Усложнения, вносимые в эту общую схему учетом факта борьбы классов, составляют основное содержание уже второго тома рассматриваемого исследования.

(Окончание следует).


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/В-ПЛЕНУ-БИОЛОГИЗМА-2015-08-15

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Vladislav KorolevКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Korolev

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Ф. Месин, В ПЛЕНУ БИОЛОГИЗМА // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 15.08.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/В-ПЛЕНУ-БИОЛОГИЗМА-2015-08-15 (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - Ф. Месин:

Ф. Месин → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Vladislav Korolev
Moscow, Россия
905 просмотров рейтинг
15.08.2015 (3148 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
40 минут назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
В ПЛЕНУ БИОЛОГИЗМА
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android