Ц. ФРИДЛЯНД. - История Западной Европы 1789 - 1914, часть 2, изд. "Пролетарий", 1928, с. 710, ц. 4 р. 25 к.

Вторая часть "книги" Ц. Фридлянда представляет собою по сути дела первую более или менее систематически разработанную революционно-марксистскую историю эпохи довоенного империализма в главнейших странах Западной Европы. Едва ли стоит много распространяться на тему о важности такой работы и колоссальных трудностях ее выполнения. Всесоюзная конференция историков-марксистов, специально обсуждавшая, по докладу Н. Лукина, проблему изучения эпохи империализма, отметив неразработанность коренных вопросов истории этой эпохи и вопиющую непропорциональность внимания, оказываемого ей, подчеркнула, что лишь коллективная работа в состоянии преодолеть огромные трудности, стоящие перед историками - эпохи империализма. Совершенно очевидно, что исчерпывающая научно-исследовательская история этой эпохи - музыка будущего, что она явится следствием ряда монографических исследований. Однако, было бы нелепым в предвидении такого следствия отказываться от объединения того материала и очень богатого, который собран и частями разработан уже сейчас. Это сделал в своей книге т. Фридлянд, и в этом огромная его заслуга.

Намерения автора выражены им самим: "Автор хотел только дать сводную научно-популярную марксистскую историю эпохи империализма... на конкретном историческом материале выяснить особенности этой эпохи как эпохи загнивания капиталистического общества".

Вот это "выяснение эпохи империализма, как эпохи загнивания капиталистического общества", четко проведенное на основе конкретного и очень яркого исторического материала, представляет другую еще более значительную заслугу т. Фридлянда.

Либеральному сюсюканию буржуазно-реформистских историков, восхищающихся экономическим расцветом, развитием демократии и пр. "благами" эпохи империализма, т. Фридлянд противопоставляет коммунистическую оценку живой исторически-конкретной действительности. Говоря об экономическом расцвете Зап. Европы, мы ищем в нем причины грандиозного краха 1914 г; говоря о росте демократии, мы под оболочкой демократии вскрываем углубление социальных противоречий, обострение классовой борьбы и утверждение диктатуры финансового капитала; отмечая рост рабочего движения, мы внимательно следим за борьбою Горы и Жиронды в его рядах.

В этом постоянном и умелом вскрывании противоречий "мирной" органической эпохи развития капитализма, ярком выявлении классовых противоречий под оболочкой "демократии" и кажущегося бургфридена, в этом всепроникающем революционном подходе к оценке исторических фактов - особая ценность книги Фридлянда. Это боевая революционная марксистская, коммунистическая работа, насыщенная богатейшим и умело подобранным историческим материалом.

Но именно поэтому товарищеская критика должна вскрыть ее недостатки, неизбежность которых при крайней трудности и сложности работы сознает и сам автор. Такая критика должна способствовать совершенствованию этой первой попытки создания общего курса по эпохе империализма с коммунистической точки зрения.

Мы не будем поэтому останавливаться дальше специально на достоинствах книги Фридлянда - они очевидны сами по себе. Отметим здесь только то, что впервые советский студент нашел в систематизированном виде освещение политического строя зап. -европ. государств, освещение аграрно-крестьянского вопроса, ряд сведений по экономической истории, очерк истории II Интернационала.

Переходя к недостаткам книги, начнем с моментов внешнего характера.

Прежде всего, ее нельзя ни в коей мере назвать популярной, как ее называет автор. Автор говорит (книга представляет собою, очевидно, обработку лекций) "высоким штилем". Так, напр., Гамбетта, по выражению автора, во имя "практического разума" сохранял монархическую администрацию. Это само по себе верно, но далеко не популярно. Примеры можно было бы умножить. И то, что книга по существу "наговорена", а не написана, сказывается в громоздком построении предложений, повторениях. Книгу читать трудно, утомительно. Она перегружена материалом. Книга Фридлянда не учебник. Целью было дать не только учебное

пособие, но и "такую книгу по истории эпохи империализма, которая выходила бы за рамки учебного пособия". Автор явно захотел "объять необъятное", в итоге чего получилась сама по себе интересная, ценная работа, но пестрая по форме. В последующем издании книгу следует с этой точки зрения основательно переработать. Надо дать ей единую установку или учебника, или учебного пособия или научной монографии. Надо книгу подвергнуть отделке. Только в этом случае наше студенчество охотно и вполне использует первый марксистский общий курс по истории эпохи империализма.

Методологическая установка всей работы дана в первой главе, посвященной социально- экономической характеристике эпохи империализма. Выдержанная, в общем и целом, в духе ленинского понимания империализма, эта характеристика страдает однако в ряде мест нечеткими формулировками, чрезмерной общностью определений, стирающей грани конкретной действительности, превращением тенденции развития в совершившееся развитие.

Автор дает чересчур общую, чересчур сплошную характеристику всей эпохи довоенного империализма, охватывающей такой огромный промежуток времени как 1870 - 1914 годы. И если верно, что революция 1905 г. является переломным моментом, непосредственно вводящим в период войны, а затем и пролетарской революции, если верно, что именно в годы 1905 - 1914 происходит решающая расстановка международных империалистических сил, начинается более резкое выявление дифференциации в международном рабочем и социалистическом движении, то не менее верно и то, что нельзя весь предыдущий период с 1870 по 1905 годы с точки зрения социально-политической рисовать единой краской. Мы подчеркиваем именно сплошную социально-политическую характеристику, ибо с точки зрения экономической автор подчеркивает резкий перелом в 90-ых годах.

Касаясь роли отдельных классов в эпоху империализма, автор дает оценку за весь период, не отмечая эволюции классов. Такая оценка представляет мелкую буржуазию для всего периода в единую реакционную массу. Безнадежной для пролетариата оказывается не только городская мелкая буржуазия, но и все середняцкое крестьянство. "Прямым союзником пролетариата была армия сельскохоз. рабочих, пролетариату предстояло завоевать на свою сторону бедняцкие слои деревни" (с. 30). Об основной массе крестьянства - ни слова. В конкретном анализе классов в отдельных странах и аграрных программ социалистич. партий автор, однако, не следует за своей собственной абстрактной картиной и решает вопрос диалектически. То же при характеристике государства. "Государство стало крупнейшим пайщиком капиталистического треста", но и процесса "становления", однако, автор не показывает.

То же и в экономических характеристиках. "Свободная конкуренция уступает место монополии". Следовало бы сказать о противоречии, которое особенно подчеркивал Ленин, противоречии "между монополией и существующей рядом с ней свободной конкуренцией". Недостаточно четкая дифференциация понятия "массы" приводит к также противоречиям. На с. 11 автор подчеркивает, что "социальные противоречия не ослабели, а углубились, несмотря на то, что с конца XIX века жизненный уровень масс безусловно поднялся (Разрядка моя - И. Ф ).

На с. 26 не совсем то же, вернее совсем не то же. "С улучшением условий существования этих групп населений (имущих слоев - И. Ф.) во много раз ухудшились жизненные условия многомиллионной массы вовлеченных в капиталистическое производство рабочих, незначительно повысился уровень жизни широких слоев фабрично-заводского пролетариата и маломощного крестьянства".

В конечном итоге намечается такая оценка, которая выделяет весь фабрично-заводской пролетариат в сравнительно привилегированный слой, т. е. делает его базой оппортунизма. Опять слишком сплошная характеристика.

Первая глава нуждается в особенна тщательной переработке в направлении большей четкости формулировок, большей диференцированности характеристик, отказа от сплошных красок.

Дальнейшие исторические главы, повторяем, свободны от недостатков первой, по преимуществу социологической главы. В них революционно-марксистская, диалектическая установка, приложенная к живым историческим фактам, в общем все же преодолевает схематизм вводной главы.

Особенно рельефно сказывается эта установка на сложнейшем вопросе об исторической оценке II Интернационала вообще и германской социал-демократии в частности. Здесь приходится бороться на два фронта, против двух механистических крайностей. Одна из этих крайностей состоит в том, что в более или менее откровенной форме вся довоенная социал-демократия на всем протяжении развития объявляется сплошь оппортунистической, не заключающей в себе ни грана "настоящего", революционного марксизма. Другая, продолжая меринговскую линию, по сути дела смазывает роль оппортунизма в довоенном II Интернационале. Среди советских историков- марксистов мы не имеем представителей таких крайностей. Но

имеются невольные приближения к этим крайностям, особенно в сторону недооценки революционных элементов в деятельности довоенной социал-демократии. Огромной заслугой историков-марксистов является пересмотр ставшей традиционной меринговской схемы истории герм. с-д. Лукин, Фридлянд, Ривлин и Фейгельсон, Горловский и др. товарищи положили начало подлинно. -марксистской историографии герм. с. -д. Беспощадным скальпелем марксистского анализа они вскрыли развитие оппортунистической язвы на теле герм, с. -д., приведшей к краху 4 августа. Но в последнее время стали раздаваться голоса, утрирующие эту правильную линию, доводящую ее до сплошной характеристики, до совершенно неисторической точки зрения, точки зрения прямой пересадки современных отношений и понятий на прошлое. Современные Цергибели могут на основании такого толкования рисовать себя верными учениками Бебеля, Каутского в лучшие годы их развития, продолжателями традиционной политики герм. с. -д. 4 августа, как логически вытекает из этой точки зрения, собственно говоря, не произошло измены, предательства.

Ультралевизна, "через перекрайство", как это часто бывает, подает руку самой оголтелой правизне.

Ц. Фридлянд, благодаря диалектической установке в изображении истории II Интернационала и герм. с. -д, как борьбы течений, сумел в общем и целом дать правильную историческую оценку довоен. соц. демократии. Но все же кое-какие нотки несколько срывают правильность оценки.

Совершенно правильно, что "путь развития германского социалистического движения эпохи империализма, это путь от решительной классовой политики к оппортунизму".

В этой формуле подразумевается, что герм. с. -д. имела в своей истории такие моменты, когда она вела "решительную классовую политику". Это соответствует истории действительности, но недостаточно декларировать истину, надо ее показать. А краски в книге т. Фридлянда расположены так, что эта истина тонет в океане оппортунистических фактов. Автор не постарался более отчетливо ее выявить. Борьба течений изображена ярко, но эволюция этой борьбы, нарастание оппортунизма вышли тускло, ибо элементы "решительной классовой политики" показаны явно недостаточно.

В конце концов, вследствие такого непропорционального распределения красок может получиться впечатление, что герм, с. -д. и в лучшие ее времена была не больше, чем хорошая радикально- "трудовая" партия а la франц. радикал-социалистическая и т. п.

С другой стороны, представляется преувеличенной оценка "молодых". Они подчас неплохо и поделом критиковали "стариков", но в конечном счете (это показывает и эволюция большей части руководителей этого движения) это была критика не с пролетарской позиции, а с позиции мелкобуржуазной, анархической.

Подводя итоги оценки книги Фридлянда в целом (мы ограничились пока общими заключениями, ибо считаем, что вопросы, поднятые в книге, все еще недостаточно разработаны и подлежат коллективной разработке и коллективному обсуждению), приходится повторить, что мы имеем налицо боевую коммунистическую работу, недостатки которой - вполне исправимые, - вытекают из огромной сложности задачи, которую взял на себя и в пределах сил одного человека вполне удовлетворительно выполнил автор.

И. Фендель

А. БИМБА . -История американского рабочего класса. Перевод с английского Г. М. Зив под редакцией Л. Мартене а. Изд. Комакадемии, 1930, с. 284, цена 2 руб.

Книга А. Бимба, вышедшая в Америке в 1927 г., появилась, наконец, в русском переводе

Автор книги - член американской коммунистической партии. История американского рабочего класса дана им с точки зрения революционного марксизма. В предисловии (опущенном в советском издании) к своей книге Бимба заявляет, что его книга не претендует на "беспристрастие", которое якобы присуще другим работам на ту же тему, и что она открыто становится на сторону пролетариата против буржуазии. Этим обстоятельством и объясняется та враждебность, с которою книга Бимба была в Америке встречена со стороны профсоюзных бюрократов и социалистов. Последние пытались между прочим опорочить Бимба утверждением, будто его книга является сплошным плагиатом. Обвинение Бимба в плагиате вздорно. Работа эта - компилятивна, но автор все время тщательно указывает источники использованных им материалов.

Хронологический охват работы огромный: с заселения Америки и до 1927 г. Пока-что это единственная коммунистическая работа, охватывающая почти всю историю американского рабочего движения.

Коммунистические взгляды автора наложили яркий отпечаток на его книгу, которая преследует не безжизненно-академические цели, а конкретные задачи классового воспитания американского пролетариата. Эту задачу автор умело осуществляет с первых же глав своей книги. Анализируя, например, американскую революцию XVIII в., Бимба

использует ее для борьбы с легально-демократическими иллюзиями, привитыми буржуазией американским рабочим. Он показывает рабочим необходимость использования легальных и нелегальных методов борьбы, разрушения старого государственного аппарата и применения революционного террора. Многое может советскому читателю показаться наивным, и иногда кажется, что Бимба зря стучится в открытую дверь, пространно доказывая, например, что освобождение негров Линкольном было вызвано не гуманными мотивами последнего, а классовыми интересами буржуазии. Но не надо забывать, что Бимба писал свою книгу для американских рабочих, в массе своей политически весьма отсталых; они-то найдут в книге много для себя нового.

Прекрасно показана (а не только декларирована) в книге Бимба предательская роль профсоюзных бюрократов и социалистических вождей и отрыв их от масс.

Упрек редактора русского издания, Л. Мартенса, в том, что Бимба не связывает историю рабочего движения с экономическим и политическим развитием страны, по моему, неоснователен. Бимба это делает, но делает это чисто описательно и схематично.

Вообще надо сказать, что Бимба не всегда дает достаточно глубокий анализ явлений. Поверхностным, например, является его объяснение причины участия Америки в мировой войне. Указание на то, что это участие было вызвано деятельностью германского подводного флота, мешавшего американской буржуазии наживаться на поставках странам Антанты, верно, но далеко не достаточно. Причина была глубже и коренилась в столкновении двух растущих империалистических гигантов. Антагонизм между этими двумя странами возник и нарастал задолго до мировой войны; последняя лишь обострила этот антагонизм и ускорила развязку.

Много спорного у Бимба в разделе, посвященном истории довоенного социалистического движения. В этой области Бимба находится по существу в плену у крайне тенденциозной информации, которую он черпал из книги вождя американского реформизма, М. Хилквита.

Бимба явно недооценивает положительной стороны социалистической деятельности Даниэля де- Лиона. Началом оппортунистического перерождения социалистической партии автор считает 1912 г. Это не верно. В 1912 г. оппортунизм получил в социалистической партии официальное признание и был усыновлен в резолюциях по вопросам политической и профсоюзной тактики, но разъедал он партию задолго до этого года. Но вот в заключительной главе своей книги Бимба декларирует тезис, находящийся в противоречии не только с фактами, но и с его собственными утверждениями, приведенными им в предыдущих главах. Он пишет - "Социалистическая рабочая партия выросла в социалистическую партию, которая вплоть до 1919 г. действовала как выразитель революционных идей пролетариата" (с. 281).

Бимба спутал здесь деятельность и роль левого меньшинства социалистической партии (превратившегося в большинство лишь к концу мировой войны) с ролью партии в целом и ее аппарата, находившегося в руках реформистов.

Кстати, приходится пожалеть, что Бимба уделил так мало внимания Юджину Дебсу, который был украшением социалистической партии и отнюдь не отражал ее официального курса. Особенно заслуживает быть отмеченной мужественно-интернационалистская позиция Дебса во время войны. Правда, иной раз Дебс сбивался на социал-пацифизм, заявляя, что он против "пролития человеческой крови", но чаще из его уст раздавались революционные протесты против империалистической бойни. Когда в статье от 28 августа 1915 г. Дебс бросил рабочим лозунг; "Не будь солдатом и не воюй", этот старый пролетарский борец стал получать многочисленные запросы от рабочих и социалистов, является ли он противником всякой войны и отказывается ли он сражаться при всяких обстоятельствах. Дебс ответил, что если бы он занимал такую позицию, его следовало бы дисквалифицировать как революционера. "Я не капиталистический солдат, - ответил он на страницах "Appeal to Reason" 11 сент. 1915 г., -я пролетарский революционер. Я не принадлежу к регулярной армии плутократии, но я принадлежу к иррегулярной армии народа. Я отказываюсь подчиниться приказу господствующего класса воевать, но я не хочу ждать, пока получу приказ сражаться в пользу рабочего класса. Я противник всех войн, кроме одной, за которую я стою сердцем и душою, это - всемирная война за социальную революцию. В этой войне против господствующего класса я готов участвовать всеми средствами, вплоть до баррикад". (Speeches of Eugene U. Debs, New York, 1928, p. 63- 65). Дебс принадлежал к той группе американских социалистов, которые в удушливой и отравленной атмосфере всеобщего шовинизма открыто солидаризировались с большевиками и Октябрьской революцией. Тем не менее Дебс не занимал последовательной большевистской позиции. Бимба сделал упущение, не уделив славному американскому революционеру достаточного внимания. Это тем более необходимо, что память о Дебсе поныне жива - и долго еще будет жить - в памяти передовых

рабочих Соединенных штатов. Коммунистической партии необходимо критически разобраться в идейном наследстве Дебса.

Книга Бимба написана в 1927 г. Редакция советского издания этого не оговорила. Это может породить массу недоразумений. Бимба неустанно на протяжении всей книги борется против организации независимых революционных профсоюзов. Несколько лет тому назад эта позиция отражала тактику партии, теперь же, после того как Коминтерн и Профинтерн выработали новую тактику в профсоюзном движении, позиция Бимба явно устарела и может сослужить службу лишь правым (Кстати, т. Бимба, насколько мне известно, в свое время принадлежал к группе Ловетона). Заявление Бимба о том, что пролетарская революция в Соединенных штатах немыслима, покуда не будет создана лэйбор-партия, также отражает вчерашний день американского коммунизма. Отсутствие соответствующих оговорок редакции способно дезориентировать читателя.

Отметим несколько фактических неточностей у Бимба.

Неверно, будто Орден рыцарей труда протестовал в 1881 г. против названия "Федерация организованных профессий" потому, что, не будучи профсоюзной организацией. Орден очутился бы вне рядов Федерации; в действительности он протестовал против этого названия потому, что термином "профессиональные союзы" в Соединенных штатах обычно обозначают организации квалифицированных рабочих; организации же неквалифицированных рабочих обычно носят название рабочих союзов. Представители Ордена, который являлся массовой организацией необученных рабочих, требовали, чтобы Федерация включила в свои ряды и этих рабочих, что должно получить отражение и в названии Федерации. Неверно также, будто Федерация предлагала Ордену сотрудничество, которое последний якобы упорно отвергал. Нежелание договориться на условиях, приемлемых для Ордена, проявляла и Федерация: слишком глубокие разногласия разъединяли эти обе организации.

И, наконец, отметим, что не с 1895 г. Гомперс начал борьбу с социалистами в профдвижении. Он начал ее значительно раньше; в средине же 90-х годов Гомперс перешел в открытое и решительное наступление против социалистов, он лишь видоизменил формы борьбы.

Особо - и при том подробно - следует поговорить о советском издании книги Бимба.

Прежде всего, перевод - сокращенный. Издательство обязано было это оговорить, но этого не сделало. Местами сделаны значительные купюры. Позиции рабочих организаций в отношении войны Бимба посвятил 17 - 18 страниц (глава XXVI посвящена профдвижению и войне, глава XXVII - социалистам и войне). Издательство Комакадемии свело эти две главы в одну (XXVI) под общим заголовком: "Трэд-юнионы, социалисты и мировая война" и сократило материалы Бимба до... 7 страниц. Это очень досадный ляпсус, потому что у нас имеется весьма смутное представлении о том, что делалось в рабочем движение Америки во время войны.

Купюры нередко делались небрежно и неосмотрительно, что местами привело к недоразумениям. Например, на 252 странице говорится следующее:

"Коминтерн одобрил позицию меньшинства в этом вопросе, объявив, что:

"Меншинство Центрального исполнительного комитета рабочей партии право, веря в жизнеспособность и будущность движения за трудовую партию".

"Четвертая национальная конференция отмечает окончание периода борьбы против превращения партии в пропагандистское общество"... и т. д. Следует семь абзацов. На самом же деле, эти абзацы, начиная со слов: "четвертая национальная конференция", принадлежат не Коминтерну, а Чарльзу Рутенбергу. Переводчик: (или редактор) пропустил следующие слова Бимба:

- "Конференция единодушно объявила войну оппортунистическим тенденциям так называемой группы Лора и официально исключила последнего из партии. Анализируя развитие партии со времени третьей партийной конференции, Рутенберг, генеральный секретарь партии, сделал следующее заключение"... (The History of the American Working Class, by Anthony Bimba. New Vork, 1927, p. 320).

На 95 с. приводится табличка, иллюстрирующая категории рабовладельцев, но из-за купюры выпала дата. Табличка относится к 1850 году (вне времени эта табличка ничего не говорит).

Вольности позволил себе переводчик и в отношении цитат из Ленина. Вместо того, чтобы найти соответствующие места в сочинениях Ленина и дословно их списать, переводчик предпочел сделать неточный перевод с приблизительного английского перевода.

У переводчика:

"Выдумывают новенькие чистенькие профсоюзы" (с. 261).

У Ленина:

"...Выдумывают, новенький, чистенький неповинный в буржуазно-демократических предрассудках, непогрешный цеховыми и узко-профессиональными грехами "рабочий Союз"... (Сочинения, изд. 2-е, т. XXV. с. 198).

Вся цитата из Ленина приведена с сокращениями и, вместо того чтобы указать это, проставив общепринятые многоточия

в местах пропусков, переводчик режет фразы Ленина и ставит точку. (Кстати, у Бимба Ленин приведен полнее, чем у переводчика).

Перевод в целом сделан небрежно. Часто опускались ссылки Бимба на источники, (причем никакой закономерности или системы здесь не проследишь). Цитаты иной раз приводятся, как слова Бимба (сравни, напр., с. 11 - 12 пер. и с. 14 ориг.). Книги, на которые ссылается Бимба, приводятся в русском переводе, не совпадающем с названиями в оригинале (напр., книга Майерса называется: "История крупных американских состояний", а в русском переводе вышла под названием: "История американских миллиардеров"). Страницы же приводятся по американскому оригиналу (многие книги, цитируемые Бимба, имеются в русском переводе, а именно: Саймонса, Хилквита, Перельмана, Майерса и др.).

В книге дан неточный перевод общепринятых терминов. Говорят "наемные рабочие", а не "платные рабочие"; "рабочая аристократия", а не "трудовая аристократия"; цеховые профсоюзы, а не "ремесленные союзы". В одних случаях переводчик переводит "фермерско-трудовая партия", в других - "фермерско-рабочая партия", причем эти два разные обозначения иногда встречаются почти рядом, напр., на с. 257.

Порою переводчик совершенно отвлекался от подлинника и пускался в область игривых отсебятин, проявляя иной раз недюжинную фантазию. Например:

У Бимба:

1) "Со временем будет изобиловать" (will in time abound), p. 58.

2) "Наши предки-рабочие и работницы" (our forfathers, workingmen and women), p. 12.

3) "Отцы" нашей страны (the "fathers" of our country), p. 13.

У переводчика:

... "изобилует" (с. 48).

... "предки многих нынешних гордых граждан Соединенных штатов" (с. 10).

"Эти новые землевладельцы" (с. 11).

Добросовестно списаны из подлинника опечатки, хотя они перечислены у Бимба с просьбой их исправить. Так например, цитата, приведенная на 41 странице, взята не из Мак-Лафлина: "Конфедерация и конституция", а из W. J. Ghent: the Forum August, 1901.

Не обошлось, разумеется, и без благоприобретенных "досадных опечаток". Количество чиновников, указанное на 166 с., относится к 1912 г., а не к 1918 г. Речь Гомперса (с. 150) произнесена не в 1886 г., а в апреле 1898 г.; на с. 218 речь идет не о Бергене, а о Бергере.

Книга Бимба сильно потускнела в издании Комакадемии.

Л. Райский

К. ШЕЛАВИН. - Авангардные бои западно-европейского пролетариата. Очерки Германской революции 1918 - 1919 гг. Часть первая, 1929. Часть вторая, 1930. Ленинград, Изд-во "Красная Газета".

Научное достоинство исторического исследования заключается в его определенно-классовой, политической направленности. С этой стороны книга т. Шелавина имеет большое достоинство. В ней есть здоровая классово-политическая установка, а это является научным достоинством работы.

Однако, наряду с этим, необходимо отметить, что это достоинство не развернуто до конца, ибо недостаточно стать на правильную точку зрения, необходимо суметь применить ее на конкретном историческом материале. Между тем у т. Шелавина не дано достаточно глубокого и развернутого анализа всех моментов ноябрьской революции. Рецензируемая работа содержит детальное описание событий. Некоторые важнейшие моменты прослежены чуть ли не день за днем, но все это связано чисто внешней связью и не увязано некоей общей концепцией. Поэтому в сознании читателя остаются отдельные интересные главы, любопытные эпизоды, но не больше.

Достаточно сказать, что т. Шелавин не попытался даже дать периодизации ноябрьской революции с точки зрения внутренней закономерности, борьбы социальных сил. А между тем, это не только вопрос внешней структуры и даже не только вопрос педагогический, но и вопрос научного порядка. Это-проблема динамики классовой борьбы, ее внутренней закономерности, прилива и отлива классовых сил. Марксистско-ленинский анализ не может ограничиться одним изложением событий, даже самым пространным, он должен уловить их имманентную связь. Он должен не только фотографически отобразить цепь событий, но и понять связь ее звеньев.

Можно также заметить, что каждый раз, когда автор излагает ход событий во всей Германии, он механически рассказывает о том, что делалось в Саксонии, Баварии, Гамбурге, Вюртемберге и т. д., но не связывает этого в одно целое. Нет впечатления цельной законченной картины, а получаются отдельные разрозненные, не связанные единством мысли отрывки.

Автор на протяжении всей работы уличает в ошибках то Розу Люксембург, то Карла Либкнехта, то "Роте Фане" и т. д. Он во многом прав. Нельзя не согласиться с его изложением, когда он показывает известную незрелость "Спартака" на более ранних ступенях его развития, но ведь недостаточно констатировать ошибки: надо их, кроме того, объяснить. Наконец,

необходимо показать возможность другого образа действий в данных условиях, чем тот, который имел место в действительности, ибо в противном случае не доказано, что мы в данном случае имеем дело с ошибкой руководства. Вообще, вопрос об ошибках не решается так просто, в особенности, когда речь идет о действиях вождей такого масштаба, как Либкнехт и Люксембург. Например, автор считает ошибкой "Спартака" первоначальное вхождение в независимую социал- демократию, но он совершенно не показывает, почему это следует считать ошибкой Он просто ограничивается указанием на социал-демократические традиции Розы Люксембург, но ведь эта же социал-демократическая традиция не помешала впоследствии Розе пересмотреть свою точку зрения.

Или вот другой пример. Во время декабрьского кризиса в связи с выступлением матросов здание "Форвертса" оказалось неожиданно занятым революционными рабочими. Автор приходит к тому выводу, что "Роте Фане" не должно было поддержать этого акта рабочих и уже во всяком случае своими статьями и лозунгами не должно было их наводить на мысль о необходимости вторичного занятия "Форвертса". "Эта ошибка, - добавляет т. Шелавин, -была повторена в январские дни 1919 года" (ч. 2, с. 23). Не говоря уже о том, что вопрос является весьма и весьма спорным по существу, автор здесь допустил свою обычную методологическую ошибку. Задача историка вовсе не заключается в том, чтобы спокойно регистрировать ошибки, не давая даже себе труда доказать, почему тот или иной акт является ошибочным. Революция во всех ее проявлениях, во всех ее фазах представляет собой необычайно сложное переплетение социальных сил, сталкивающихся или сочетающихся между собой в процессе классовой борьбы. Революционные партии и вожди, возглавляющие и оформляющие действия масс, даже в том случае, если они владеют таким тонким и гибким оружием анализа, как марксизм, в очень редких случаях могут сказать с абсолютной уверенностью, что-то или иное выступление приведет неизбежно к такому-то результату. Наоборот, чаще всего только по результату можно судить о правильности или ошибочности того или иного политического действия. Но историку, обсуждающему вопрос a posteriori, не достаточно декретировать, что была совершена ошибка. Ему надо показать, что в данной ситуации, при данном соотношении классовых сил, при таких-то настроениях революционных масс и вооруженных сил контрреволюции был возможен ряд решений и что революционная партия выбрала ошибочное решение, но именно этого т. Шелавин и не делает.

В декабре 1918 г. "Роте Фане" призывало занять здание "Форвертса", и это было ошибкой. В январе 1919 г. Либкнехт не призвал массы к немедленному свержению правительства Эберта- Шейдемана, и это тоже было ошибкой. Но для того, чтобы эти ошибки стали уроками для тактики компартии в будущем, надо было показать, с одной стороны, те причины, по которым были выброшены именно такие лозунги, а не другие" и, с другой стороны, доказав, что были возможны и другие решения, чем те, которые предлагались Либкнехтом или "Роте Фане".

Автор часто вступает в дискуссию с "Форвертсом", "Фрейхет" или с буржуазной прессой по поводу той или иной версии события: например, по поводу декабрьского путча, декабрьского выступления матросов, январских дней, убийства Карла и Розы. Все это весьма важно для реставрации точной картины событий, искаженной буржуазией и еще больше предательской социал-демократией. Но наряду с этим еще важнее дать ясную и определенную оценку той или иной фазы революции. Выводы т. Шелавина не всегда определенны. Вопрос об общей оценке тактики коммунистической партии в январские дни, например (см. напр. ч. 2, с. 122) дан в очень неопределенных формулировках.

Одной из самых сложных проблем германской революции является вопрос о причинах ее поражения. Можно считать бесспорно установленным в нашей литературе, что объективно с точки зрения своего экономического развития Германия была подготовлена к социалистической революции, но ведь помимо этого остается еще сложный комплекс вопросов. Ведь и так называемые субъективные факторы в конечном счете определялись объективными. В какой мере объективный фактор переплетался с субъективным и где провести грань между этими двумя, в конце концов, условными понятиями? В какой пропорции распределяется ответственность за поражение партии между еще незрелой коммунистической партией и еще не закаленным в классовых боях немецким пролетариатом? Наконец, вопрос о влиянии германской социал- демократии на массы. Можно ли просто ограничиться указанием на то, что ее влияние на пролетариат было ничтожно, что массы ненавидели ее (ч. 2, с. 194 - 198), но что все дело было в том, что рабочий класс не был организован. Не лежит ли здесь причина глубже, в известной незрелости самого пролетариата, и не является ли именно факт неорганизованности рабочих и отсутствия крепкой революционной партии доказательством этого? Все эти общие вопросы большой сложности, но и чрезвычайной важности, затронуты автором мельком. Между тем им стоило бы посвятить особую главу.

Стоило бы специально разобрать различные точки зрения по этому вопросу в буржуазной, социал- демократической и в особенности в коммунистической литературе. В особенности важно выяснить с точностью точку зрения Ленина, сопоставив его более ранние и более поздние высказывания. Очень важно привлечь материалы дискуссии, поднявшейся по этому же вопросу уже в эпоху 1923 г. Именно в этих общих вопросах нужна ясность больше, чем в каких бы то ни было других, а между тем у т. Шелавина все это затронуто самым беглым образом. Изложение неожиданно обрывается на Веймарском собрании и на вотуме доверия, полученном правительством.

Читателю остается совершенно неизвестным: есть ли это конец революции или закончен только один из ее этапов. Никакого общего заключения, никаких выводов, никакой общей оценки революции. Автор даже не указывает той роли, которую ноябрьская революция сыграла во всем великом послевоенном Sturm und Drang периоде. Революция остается как бы насильственно вырванной из всего контекста мировой социалистической революции, одним из фазисов которой ока была.

Несмотря на указанные недостатки, связанные преимущественно с методологией вопроса, работа т. Шелавина имеет, при скудости литературы, значительную практическую ценность. Не мудрствуя лукаво, она дает добросовестное изложение событий. Научная база этой работы, правда, не очень велика: в основном автором использована пресса (по преимуществу Форвертс, Фрейхейт, Роте Фане, Фоссише Цейтунг, Берлинер Тагеблатт и др.) и мемуарная и полумемуарная литература (Бернштейн. Носке, Блос, Ган, Радек, Каутский, Штребель, Мюллер, Шеффер и т. д.). Но и при этой небольшой научной базе автор старательно сделал свое дело. Работа т. Шелавина может быть использована в комвузах и вузах.

С. Куниский

ГОСУДАРСТВЕННОЕ СОВЕЩАНИЕ.

Центрархив. С предисловием Я. А. Яковлева. Гиз, 1930, XXIV, с. 372, ц. 3 р. 60 к "Ввиду исключительности переживаемых событий и в целях объединения государственной власти со всеми организованными силами страны созвать 12 - 14 августа Государственное совещание в Москве" - так гласило постановление Временного правительства. Однако, совещание это было созвано только формально для того, чтобы дать возможность правительству, обрисовав тяжелое положение страны, добиться со стороны всех общественных классов и групп признания необходимости "порядка, жертв обороны" - основных положений, выдвинутых от имени всего правительства Некрасовым. В действительности же глава правительства, Керенский, созывая совещание, ставил перед собой более серьезные задачи, чем декламацию о необходимости "справедливого" распределения тягот. Эти задачи заключались в том, чтобы обеспечить возможно большую самостоятельность Керенского и расчистить ему путь для более правой политики. Съезд, на котором были бы более или менее равномерно распределены представители цензовых слоев и т. н. демократии, самим фактом предъявления различных и часто противоположных требований, свидетельствовал бы о необходимости известной внеклассовой "средней" такой государственной политики, которая бы "регулировала" и согласовывала различные классовые устремления, т. е. самый съезд должен был перед лицом широких масс показать и доказать необходимость "независимого" от партии и организации правительства. Но совещание нужно было не только созвать, его нужно было так составить, чтобы правое крыло имело перевес и чтобы самый состав совещания говорил о силе буржуазно-помещичьего влияния на массы, о значительном удельном весе имущих слоев в экономике и политике страны и тем самым говорил бы о необходимости искать политическую "равнодействующую" еще более направо. Эта задача прекрасно выполнялась тем, что 100 представителям с. -р. и с. -д. противостояли 150 представителей торгово- промышленных организаций и банков, а на 176 представителей профсоюзов приходилось 182 представителя технических организаций и трудовой интеллигенции что Совет крестьянских депутатов имен лишь на четверть больше представителей, чем крупное землевладение, что получили, представительство многие совершенно невлиятельные и частью искусственно созданные буржуазные организации.

Усилить элементы бонапартизма в правительственной политике, обеспечить резкий поворот руля государственного корабля вправо, ослабить сопротивление масс дальнейшей передвижке советской политики вправо - вот в чем заключался объективный политический смысл Московского совещания.

Решение поставленных Керенским задач осложнилось, однако, конфликтом Керенского- Корнилова. Напоет российского Бонапарта предъявили претензии сразу два лица. Здесь, понятно, была не только и не просто борьба двух конкурентов. Здесь была борьба вокруг методов ликвидации революции и вокруг вопроса о том, что ликвидировать; здесь, понятно, можно проследить и серьезные программные и технические расхождения обеих групп, можно установить тяготение различных классовых групп и прослоек к каждой из

этих фигур; можно было бы даже формулировать, с известным приближением к истине, политическое различие, персонифицированное в этих двух деятелях контрреволюции как различие между буржуазной республикой и буржуазной монархией. Но в этом конфликте потому так выпячены личные моменты, что разногласия между Корниловым и Керенским, между различными фракциями буржуазии, имели десятистепенное значение, по сравнению с основным, хотя и снова как будто ушедшим под поверхность политической жизни, конфликтом буржуазной и пролетарской революции. Конфликт внутри буржуазного, или, если угодно, антипролетарского блока, потому и не мог развернуться, потому так затушевывался, что не был разрешен еще основной конфликт революции в тот год - между имущими слоями и народными массами.

Самое постановление Временного правительства о созыве совещания состоялось всего через неделю-полторы после того, как Керенский получил полную самостоятельность в деле формирования кабинета и началась в истории 1917 года короткая, но любопытная эра керенщины. Самый же созыв совещания происходил в те же дни, когда резко проявилась борьба за власть между Керенским и Корниловым, между правительством и ставкой, когда Совет союза казачьих войск, Союз георгиевских кавалеров, Главный комитет союза офицеров прямо угрожали критикой оружием в случае отставки Корнилова, когда Кокошкин ультимативно, под угрозой своей отставки и перспективы министерского кризиса, требовал обсуждения в правительстве программы Корнилова, когда сам Корнилов в откровенном разговоре с Лукомским признавался, что собирается перевешать Совет (а вовсе не только большевиков).

Московское государственное совещание, таким образом, тесно связано как с историей керенщины, так и с предисторией корниловщины, как с историей бонапартистской политики Керенского, так и с подготовкой мятежа Корнилова. В этом и заключается, в основном, интерес совещания.

Явная и тайная подготовка ставкой восстания, захват власти внесли много тревоги в лагерь соглашательского ЦИКа; но несколько неожиданно эта же подготовка сильно помогла мелкобуржуазным партиям меньшевиков и эсеров в их деятельности в массах. Движение 3 - 5 июля и поражение на фронте - два бесспорных плода коалиционной политики-были объявлены следствием злонамеренной тактики большевиков - и на большевиков же была взвалена ответственность за капитуляцию Советов перед буржуазией и генералами. Теперь нужно было объяснить массам смысл дальнейших капитуляций, - и здесь подготовка Корниловым мятежа сыграла благодетельную роль. Как предотвратить заговор, нападение врага? Совершенно ясно: нужно, чтобы демократия от своего имени предложила самую что ни на есть "государственную" программу т. е, чтобы она, идя на максимум уступок, заранее прокламировала минимально приемлемую для "демократии" равнодействующую. Тогда все увидят, что мятеж генералов это не мятеж против "своекорыстия" рабочих и крестьян, а мятеж против государственности. Эта мудрая и своеобразная "теория уступок" была очень ярко формулирована в обоих речах Церетелли на совещании. Мы, - приятно говорил этот мещанский философ, -добровольно принесли величайшую жертву, целиком передали правительству все государственные функции. Это - не менее приятно и с сознанием авторского достоинства - признавал и Милюков: "По содержанию этих мер у нас нет разногласий, ибо теперь и в речи Церетелли, да и во многих речах, теперь произносимых, повторяется то, что мы говорили три месяца тому назад" ¹ .

На такой платформе "демократии", только три месяца назад бывшей кадетской платформой, нужно было сколотить демократических представителей. Под предлогом борьбы с генеральским заговором, в целях единства революционной демократии, Церетелли провел в ЦИКе решение, согласно которому большевики механически исключались из состава делегации и интернационалисты столь же механически превращались в статистов. А под предлогом предупреждения заговора Чхеидзе в т. н. декларации 14 августа отказался не более не менее как от пункта, где говорилось о подготовке (в будущем, понятно) перехода земли к крестьянам, признал необходимость косвенного обложения населения и пр.

Совет, т. о., поддержал Керенского и правительство, представители которого уже в первых же речах ясно наметили программу наступления на рабочий класс. "Крестьяне желают, чтобы и городской рабочий класс встал на путь жертв, а не

¹ Насколько хорошо усвоил Церетелли язык кадетов, показывает выступление представителя ряда помещичьих организаций Капацинского: "И вот когда со свойственной ему чуткостью Церетелли издал распоряжение о земельных захватах, сельское хозяйство на минуту вздохнуло свободно. До этого циркуляры были писаны елейным слогом воззвания... Не было того языка, который крестьянин сразу понял бы и сознал, что это действительно настоящее распоряжение" (см. "Государственное совещание", с. 242).

защиты только своих классовых интересов", "необходимо обеспечение прав владельцев, предприятий в руководстве делом путем надлежащего разъяснения прав рабочих и ограждения интересов, задеваемых анархическими выступлениями, надлежащими мерами власти". Министерство труда относится "резко отрицательно ко всякому вмешательству рабочих в дело управления", - так заявил от имени правительства в своей речи министр-социалист Прокопович. После проведения наследственного и имущественного налога "у нас с имущих классов будет взято все, что с них можно будет взять" и "без повышения косвенного обложения, повышения серьезного и значительного, мы в настоящее время выйти не можем" - повторял вслед за ним другой министр - Некрасов. Декларация демократии не пыталась оказать даже словесного отпора этим требованиям, более того, по существу она их принимала, как принимала "и требование отказа от борьбы за мир. "Новое время" имело все основания приветствовать отсутствие так бесконечно нам опротивевшей" формулы мира без аннексий и контрибуций.

Под предлогом же предупреждения генеральского заговора шли на широкие уступки генералам. "Комитеты сейчас ведут активную работу поднятия авторитета командного состава. Если вы их ограничите или уничтожите, то и командный состав пострадает" - так отстаивал существование армейских комитетов представитель соглашательских армейских верхушек Кучин. Другой представитель армкомов был еще откровеннее. "Когда в армию проник тяжелый, так называемый "армейский большевизм", именно комитеты с ним боролись и только комитеты сумели этот большевизм у себя победить". Мы уступаем все, что только можно, мы не остановились перед тем, чтобы провести исключительный закон против большевизма, чего же вам еще? - таковы были три наиболее ответственных заявления руководителей меньшевистско-эсеровского ЦИКа - Чхеидзе, Церетелли, Кучина, заявления, которые соглашатели, кстати, решили широко распубликовать.

Мы не будем приводить больше абсолютно никаких доказательств того, что вся политика соглашателей являлась только выражением превращения мелкобуржуазного социализма в одно из звеньев империалистического механизма в России. Это достаточно ясно и из того, что мы приводим выше, это целиком явствует из всего содержания рецензируемой книги, это хорошо в общем показано в предисловии тов. Яковлева.

Последнее, однако, давая правильное освещение и оценку событий, несколько слабее обычных предисловий тов. Яковлева к публикациям этой серии изданий Центрархива и страдает рядом недостатков, -неточными или небрежными формулировками или поспешными обобщениями и т. п. Наиболее заметным недостатком предисловия является несомненно отсутствие анализа партийной практики на Государственном совещании. На пленуме ЦК по этому вопросу проявились кое-какие оттенки. Предложение бойкотировать Совещание собрало только 4 голоса, а предложение: не призывать к бойкоту - большинство (7 голосов). Мы думаем, что решение большинства было ошибочно. Правда, эта ошибка не могла иметь серьезного значения, поскольку ЦК единогласно решил, что большевистская фракция после оглашения декларации немедленно уйдет. Но решение ЦК не дало в полной мере использовать агитационные возможности. Большевикам не дали огласить декларацию (вопреки тому, что написано в примечаниях к новому изданию Ленина и в заметке о Совещании в Большой советской энциклопедии), и в прессу она попала уже после Совещания. В самой декларации нет ни слова об уходе. Наконец, неясно, действительно ли ушли из Большого театра делегаты-большевики. В их числе были довольно авторитетные товарищи (Н. И. Бухарин, И. И. Скворцов, С. Е. Чуцкаев, Н. П. Авилов-Глебов, А. А. Андреев, Лозовский, А. Г. Шляпников, В. В. Шмидт, А. В. Баранов и др.), никто из них не выступал, ни один из членов партии - Д. Б. Рязанов выступил от имени интернационалистского меньшинства профсоюзной делегации. Нужно полагать, что в данном случае либо было от ЦК персональное разрешение выступить Рязанову, либо не все большевики в точности выполнили директиву ЦК.

К сожалению, Ленин, в августе писавший "Государство и революция", не откликнулся ни одной статьей или заметкой о самом Государственном совещании.

Нет также никакого другого материала - опубликованных писем, черновых набросков, относящихся к Совещанию. Об отношении Ленина к Совещанию можно судить лишь косвенно - по статье "Слухи о заговоре", писанной 18 - 19 августа и впервые напечатанной в 1927 году. Насколько Ленин был прав, бешено ругая москвичей за их поведение, лучше всего показывает как то, что у московских большевиков сейчас же - уже 16 августа - отбирали пропуска в казармы, выданные им в день открытия Государственного совещания, так и поведение крупнейших лидеров соглашательства. "Московское совещание, -писали "Известия" в подпередовице от 16 августа (писанной вернее всего Даном), -в этот чрезвычайный час должно найти в себе силу порвать со сторонниками как правого, так и левого большевизма, и стать в своем большинстве под

знамя спасения страны и революции" ¹ , а Церетелли еще на заседании совещания 14 августа заявил: "Здесь говорили... самую основу большевизма признайте вредной. Но поскольку опасность анархии проявляется в действиях, поскольку это грозит проявлением в действиях, предохранительные меры не только должны быть приняты, но уже приняты. Уже проведен исключительный закон" ² . Правда, всякие переговоры московских большевиков перекрывались славной стачкой московских пролетариев, но Ленин был абсолютно прав, так резко борясь с проявившейся у части московских руководящих товарищей политической тенденцией, тенденцией, развитие которой неизбежно приводило к отталкиванию от партии в Октябрьские дни. Но нам кажется, что, исходя уже из этой статьи, не может быть сомнений в том, что Ленин был бы за бойкот. По-видимому, к меньшинству ЦК, прямо отстаивавшему бойкот, принадлежал и Сталин: писанные им передовицы "Пролетария" о Государственном совещании более четки и резки, чем постановления ЦК, и прямо говорят о бойкоте Совещания пролетариями столиц.

Правильны или неправильны наши предположения и наша оценка партийной тактики, но во всяком случае недостатком предисловия является отсутствие детального разбора всех этих спорных и неясных вопросов.

В предисловии есть еще кое-какие не вполне ясные места. На некоторых мы хотим остановиться более подробно. Так, правильно отмечая, что победа 25 июля это только "шаг по пути окончательного оформления всевластия буржуазии", т. Яковлев на той же странице пишет: "При всех личных переменах в правительствах мы видим за ними истинного хозяина - генеральскую диктатуру, которая до поры до времени еще терпит любую комбинацию лиц и которая в то же время достаточно сильна, чтобы любую комбинацию изменить". Первое приведенное нами положение несовместимо со вторым, фактически неверным утверждением. Власть переходила к генералам и полностью еще не перешла - это первое, и другое, что нужно постоянно иметь в виду, анализируя послеиюльский и предкорниловский периоды, в массах происходил хотя и латентный, но довольно быстрый процесс большевизации. Июльское поражение вызвало известную антибольшевистскую реакцию в наиболее отсталых слоях пролетариата и среди известной части солдат, - но эта реакция целиком исчерпывает себя уже к концу июля. Московский совет отклонил стачку протеста против Московск. совещания большинством всего 364 против 304, т. е. соотношение было 6 к 5. Резолюция фракции большевиков, предложенная в Питерском совете после Московского совещания 21 августа, была отвергнута еще менее значительным большинством. Точно такие же процессы происходили и в других крупнейших советах. На фронте и в деревне все чаще прорывались вспышки тех гигантских социальных сил, которые прорвались сквозь кору керенщины после корниловского восстания. Власть даже и до корниловщины имела под собой внизу в подлинной смысле слова вулканическую почву. Нужно было сначала уничтожить, растоптать, разгромить наиболее серьезных "внутренних" врагов и лишь затем можно было менять любую комбинацию. Так, после декабря 1905 года царизм, располагавший полнотой юридической власти, не был однако в состоянии формально аннулировать акт 17 октября и не был в состоянии в течение еще полутора лег радикально изменить виттевский избирательный закон 11 декабря. Так, уже в период реакции, крепостнический царизм, как будто ничем уже не стесненный, не мог убрать Столыпина и должен был не то воспользоваться Богровым, не то прибегнуть к Богрову. Тем более не была бы в состоянии генеральская диктатура даже если бы она в полной мере и существовала в августе 1917 г., менять любую комбинацию - не случайно, а вынужденно в комбинации Завойко участвовал и Плеханов и Керенский, а ведь сама комбинация была рассчитана на победу военщины.

С другой стороны, т. Яковлев, абсолютно правильно подчеркивая, что только лишь стачка 400 тыс. московских пролетариев (силы, одинаково отсутствовавшей в расчетах и цензовых и "демократических") сделало невозможным активное выступление корниловцев в середине августа, все же несомненно преувеличивает психологическое воздействие стачки на буржуазные круги, когда пишет: "И дружность стачки, всеобъемлющий характер ее показали наиболее наглядным образом Государственному совещанию, что и в Москве несть спасения, что бежать из Петрограда некуда". Если Гучков и испытывал "щемящую боль предсмертной тоски" (о Гучкове персонально это пожалуй верно), то, конечно, ни о широких буржуазных, ни о военных кругах этого сказать нельзя.

Со стачкой, охватившей весь пролетариат Москвы и некоторых других промышленных центров ³ , с настроениями в ра-

¹ Подчеркнуто в статье "Национальная программа" в "Известиях" ЦИКа N 145 от 16 августа 1917 г.

² "Государственное совещание", вечернее заседание 14 августа, с. 137.

³ Так, киевский корреспондент "Русских ведомостей" телеграфно сообщал в эти дни, что вопреки решению Совета

бочей массе вообще, буржуазия считалась лишь как с неизбежным злом, которое нужно возможно скорее устранить, но не как с таким политическим фактором, который возвещает "мене, мене, факел, фарес". Не случайно на самом Совещании, за исключением хозяина Москвы, городского головы В. Руднева, извинявшегося за неприятность, о московской стачке никто не вспоминал. Не случайно в день открытия Государственного совещания буржуазно-академические "Русские ведомости" писали: "Большевиков можно было бы не считать. Их прямые угрозы по адресу Совещания не страшны, а надежд на возможность привлечения их к общей работе по государственному строительству все равно ни у кого не могло быть" ⁴ . Не случайно Керенский, в заключительной речи на Совещании, говорил о происходивших прениях: "Временное правительство получило возможность как бы снять моментальный снимок политических настроений страны. И вся гамма настроений, красок и стремлений раскрылась перед ним". Сей социалистический государственный мужчина подходил к большевистскому и пролетарскому движению только с полицейской точки зрения, и в гамме политических настроений в стране по его мнению не было места для стачки. Не случайно, подводя итоги политические, итоги совещания, меньшевистские дурачки из "Известий" придавали ламуретовскому поцелую русской революции, рукопожатию Бубликова - Церетелли неизмеримо большее значение, чем движению сотен тысяч пролетариев". Надо было видеть зал в этот момент, - захлебывались от удовольствия меньшевистские "Известия", -все поднялись со своих мест; бурные единодушные овации, небывалые аплодисменты на всех скамьях и справа и слева, встретили эту демонстрацию единения, и в этот момент стало совершенно ясно, что революционная демократия победила, что Московское совещание не было созвано напрасно и что соглашение, предложенное демократическими организациями, признано единственным путем, который может и должен спасти Россию и революцию" ⁵ .

профсоюзы в Киеве объявили стачку протеста, поддержанную большинством предприятий.

⁴ "Русские ведомости", 12 авг. N 184, 1917, передовица "Час испытания".

⁵ Именно в эти несколько дней Моск. совещания парламентский кретинизм соглашателей поднимается на высоту почти-что трагедии 11 августа в передовице "Накануне Моск. совещания" "Известия" писали: "Московск. совещание собирается в дни, более грозные и трагические, чем все пережитые до сих пор. Никогда еще не была так велика опасность военного разгрома и никогда еще контрреволюция не ковала так уверенно свой черный заговор". Но это было 11 августа, а уже через несколько дней мудрое кунктаторство меньшевиков расстроило все козни, речи Церетелли сломили настроение буржуазных кругов, декларация Чхеидзе успокоила генералов. Уже 16 августа в официальной редакционной статье, так и озаглавленной "Торжество демократии" возвещается: "Демократия выходит из Московского совещания укрепленной - это факт, с которым придется считаться и власти и всем ответственным группам"... То же самое повторяет и передовица от 17 августа "После Совещания":- "Московское Совещание было победой демократии, которая сумела в переживаемые трагические минуты выступить как подлинная государственная сила, вокруг которой сплотилось все, что есть на Руси живого... Более того: на прямой призыв сотрудничества на почве программы, формулированной демократией как единственный путь спасения революционной страны, представители буржуазии ответили решительным "да", и в последний день Совещания мы уже не слышали из их уст ни... злобных нападок на демократические организации, ни требования распустить эти организации". Положение самое распрекрасное. Церетелли в интервью с представителями печати, появившемся в тот же день, формулировал его весьма лапидарно: "Я считаю, что с того момента, когда объединившаяся демократия вынесла уже оглашенную резолюцию, мост между нею и буржуазией можно считать переброшенным". Теперь-то, казалось, и наступает пора дружной органической работы всех живых сил страны. Но уже на следующий день после торжества демократии, оказывается, что "Речь" после недолгого колебания начала атаку правительства "А. Ф. Керенского" и что кадеты ведут политику взрыва власти (см. "Известия" N 147 от 18 августа, передовица "Без забрал"), а еще через день оказалось, что "реакционеры всех рангов от Каледина до Милюкова" затаили в себе бессильную злобу, в тайной надежде на другой же день после Совещания начать свою работу разрушения государственной власти русской революции. И вот мы видим, как атака на все позиции революции повелась по всему фронту". "Положение очень опасное. Созданная с такими усилиями, с такими жертвами коалиция подвергается и будет подвергаться теперь еще большим нападкам, еще большему саботажу" (см. "Известия" N 148 от 19 августа, передовица "Задачи дня"). Если вождей этой политики, где на протяжении трех дней торжество демократии оказы-

Ясно, что автор предисловия допускает ошибку, одновременно утверждая, что генеральская диктатура была настолько сильной, чтоб изменить любую комбинацию, и что московская стачка воспринималась как показатель безнадежности положения. В действительности, мы полагаем, не было ни того, ни другого. Соглашательско-демократическая половина Гос. совещания, точно так же как кадетско-черносотенная, в стачечном движении, которое для марксиста-ленинца является основным фактом в Московском совещании, видела не столько грозное предзнаменование октябрьской угрозы, сколько тучи рассеянной третьиюльской бури.

Не совсем правильно, на наш взгляд, и замечание т. Яковлева, будто "стачка в Москве вскрыла сразу одно из важнейших отличий российской революции от французской революции 1871 г,", а именно связь с провинцией. Но и у Парижа 1871 г. была связь с Лионом, и отличие российской революции, конечно, не в том, что у пролетарского Питера была связь с пролетарской Москвой, а в том, что движение пролетариев столиц прочно опиралось на массовое крестьянское движение на фронте и на всем пространстве огромной страны.

Мы не отмечаем некоторых мелких редакционных погрешностей (так, редакция далеко не всюду придерживается одного основного списка, который имеется в архиве, и в тексте помещает отдельные вставки, цвишенруфы, дополнения. Правильнее все эти материалы без исключения давать в подстрочные примечания) и неточностей в примечаниях. Все это - явления неизбежные в той большой работе, какую проводит Центрархив по изданию документации 1917 года. Уже сейчас основные документы по истории 1917 год перепечатаны, и перед молодыми исследователями-ленинцами открывается большой простор для научно-исследовательской работы. Уже сейчас можно, почти не обращаясь к архивному материалу, вести серьезную работу по истории Октябрьской революции по источникам. К сожалению, эти возможности используются в наших университетских семинарах лишь в самой незначительной мере. А это изучение нам кажется небесполезным. Поколение, которое проделывает величайшую в истории человечества революцию, имеет право и знать историю этой революции.

М. Югов

С. Е. РАБИНОВИЧ. - Борьба за армию в 1917 г. (Очерки партийно-политической борьбы и работы в армии в 1917 году) Гиз, М. -Л. 1930, с. 160.

Октябрьская социалистическая революция, разрешая на своем пути "мимоходом" и задачи революции буржуазно-демократической, объединила под своими знаменами широчайшие слои многомиллионного трудящегося крестьянства. Армия, состоящая в огромном большинстве из крестьян, естественно, оказалась на стороне рабочего класса: часть её под руководством пролетариата и его партии дралась в непосредственных октябрьских боях, а большинство ее, не дав использовать себя в качестве орудия подавления октябрьского восстания, облегчило тем самым победу пролетарской революции. Значение армии в стратегии восстания и тактике социалистической революции не исчерпывается, однако, тем, что она состояла в своей массе из трудящихся, оно возрастает в зависимости от того, что эти трудящиеся были сконцентрированы и имели в своих руках оружие - столь действенный элемент в решении классового боя.

Вот поэтому, начиная с 1905 г., партия большевиков одной из основных своих задач считала работу в армии. По тому же самому изучение опыта работы в войсках, как и вообще всего опыта русских революций, имеет огромное значение для всего международного пролетариата, ибо все основные проблемы "русского" Октября стоят и еще встанут перед рабочим классом ряда других, ныне капиталистических, стран.

Среди изрядного количества статей и книг, носящих характер воспоминаний, работы исследовательского типа по армии в 1917 г. можно пересчитать, оперируя лишь пальцами одной руки. После книги Ахуна и Петрова "Большевики и армия в 1905- 1917 гг.", попытавшихся взять армию в целом, но отразивших все достоинства и недостатки работ истпартовского типа, в книге т. Рабиновича, подводящей итоги ряду его статей, армия также рассматривается в целом. В этом - достоинство книги, однако имеется в ней и ряд серьезных недостатков, которые нельзя не отметить, но о них ниже.

Содержание книги сводится к выяснению партийно-политической борьбы и работы в армии, взятых в связи "с постановкой общих политических вопросов" и показывающих, что "у всех партий их армейская политика вытекала из их общеполитической позиции". Это правильно и хорошо.

вается мыльным пузырем, а бессильная злоба на протяжении одного абзаца приводит к атакам на позиции революции по всему фронту и создает опасное положение, и трудно заподозрить в политической мудрости, то им уже никак нельзя отказать в добреньких чувствах и в святой простоте. Во всяком случае по сравнению с Гоц - Либерданом деятели франкфуртской говорильни выступают чуть ли не титанами революционной героической решительности, боевого реализма.

Состоит работа из 12 мелких глав, рисующих армию с периода, предшествующего Февральской революции, по Октябрь и строительство Красной армии включительно. Вначале показывается, что противоречия между классовыми интересами громадного большинства армии и захватническими целями войны, утомление затянувшейся войной, отвратительное материально-бытовое обслуживание солдат и влияние рабоче-крестьянского "тыла" вносят в армию элемент разложения еще до февраля (гл. I). Февральская революция, приведшая буржуазию к власти, не остановила процесса разложения. Крестьянство в шинелях поняло революцию прежде всего как путь к миру и земле. Ослабление дисциплины, организация комитетов и т. п. еще более обострили противоречия между рядовым и командным составом. Несмотря на попытки натравить фронт на тыл, связь тыла с фронтом в результате февральского переворота укреплялась (гл. II). Невзирая на катастрофическое падение боеспособности армии и вопреки предупреждениям большевиков, июньское наступление, санкционированное советами, состоялось. В результате его провала- "дальнейший развал армии; усиление реакции; рост классовых противоречий; полевение и революционизирование солдатских масс" (с. 32). В результате июльских дней и корниловщины, наглядно показавших, что от провокаций буржуазия переходит к открытому контрнаступлению, распад армии усилился - "последняя (солдаты) окончательно перешла на сторону рабочего класса" (с. 44). Таким образом июньское наступление, июльские дни и корниловщина являются теми основными этапами, которые последовательно сыграли решающую роль в деле перехода солдатских масс на сторону пролетариата (гл. III, IV). В следующих главах т. Рабинович сосредоточивает свое внимание на том, как партии всех классов пытались овладеть армией. На основе прессы, циркуляров, инструкций и т. п. автор показывает, какой организационный аппарат строили они для этой цели и какие мероприятия предпринимали. Хорошо описывается армейская печать и политпросветработа. Центр тяжести, естественно, падает на работу и борьбу за армию партии рабочего класса. Анализом соответствующих высказываний Ленина автор очень удачно, с моей точки зрения, вскрывает принципиальную установку большевизма на слом, разрушение старой армии и показывает истинных политических виновников "разложения" ее. В заключение дается беглый обзор возникновения и организации Красной армии. Вот в общих чертах содержание рецензируемой книги, причем необходимо отметить в ней четыре следующих серьезных недостатка.

Центром исследования являются организационные формы борьбы классов за армию и в армии Нет сомнения, -без изучения последних нельзя составить правильного представления о значении армии в революции, однако, одни они также не в состоянии обеспечить уяснение вопроса, а между тем после выхода из печати какуринского сборника документов, упомянутой книги Ахуна и Петрова и ряда других, использованных нашим автором печатных материалов, содержание происходящих в армии процессов распада ее на составные классовые элементы можно было бы вскрыть. Правда, т. Рабинович пытается сделать это в четырех первых маленьких главках, но так обще и схематично, что анализ организационных форм, не наполненных достаточным содержанием, чрезвычайно сильно проигрывает. Большую часть книги занимает разбор уставов, инструкции, положений и т. д., определяющих работу той или другой организации в армии, но слишком слабо вскрывающих ее результаты. В результате получается странное положение:- есть формы борьбы за армию, но очень мало чувствуется сама армия, что приводит к бледному показу той борьбы, выяснить которую всесторонне должен был автор.

Хуже того, автор недостаточно четко представляет себе классовое содержание происходящих в армии процессов. Из двух обобщающих формулировок, имеющихся на этот счет в книге, одна недостаточна, другая прямо ошибочна. В самом деле. Первая:

"Чтобы понять причины обострения классовых противоречий в армии, - пишет на 18 - 19 с. т. Рабинович, -необходимо учесть следующее. Насколько каждый солдат ждал от революции скорейшего заключения мира, настолько командный состав из этого же факта делал совершенно обратный вывод. Если солдат-крестьянин с революцией связывал разрешение земельного вопроса и надеялся получить земли помещиков, то офицер-помещик... в той же революции видел угрозу материальному благополучию... всего своего класса" (разрядка моя - И. К.).

Недостаточность процитированной формулировки сводится прежде всего к тому, что в ней говорится только о двух классах - крестьянстве и помещиках, тогда как в армии имелись и рабочие и буржуазия, ибо армия есть слепок того классового общества (по Мерингу), в котором она существует. Если же т. Рабинович в слова "каждый солдат" включил и рабочих, то это также неверно, т. к. среди солдат, наряду с крестьянами и добросовестными оборонцами из рабочих, были " сознательные представители пролетариата, видевшие смысл революции (речь идет о

Февральской) не просто в мире, а в превращении империалистической войны в гражданскую. Что же касается командного состава, то последний претерпел тоже значительное классовое превращение. Среди офицеров-помещиков за время войны появились и буржуа, на что определенно указывал в свое время еще Ленин. Наш же автор последнего обстоятельства не замечает.

Вторая формулировка: "Телеграфные распоряжения из центров, газетные сообщения, частные письма, обывательские слухи и сплетни, - все перемешалось". - "Это привело к обострению взаимоотношений солдат и офицерства" (с. 88).

Если в вышерассмотренной цитате за "причину" обострения классовой борьбы в армии были приняты только вопросы о земле и мире, то здесь мешаниной из приказов центров с обывательскими слухами и сплетнями объясняется обострение "взаимоотношений солдат и офицерства". Это никуда не годится. Дело заключалось, конечно, не в сплетнях, а в распаде армии на ее составные классовые элементы, когда рабочие и крестьяне - солдаты противостояли буржуа или помещику командиру. В условиях обострившейся после февраля партийной борьбы за солдатские массы, способствовавшей уяснению классового сознания солдат, иначе и быть не могло.

Неправильное изображение происходящих внутри старой армии процессов классовой дифференциации, неумение или нежелание вскрыть нарастание пролетарского влияния (в книжке господствует общий термин "солдаты") приводит автора к неточной, мягко выражаясь, характеристике роли гарнизона в Октябре, граничащей с политической ошибкой (основной порок рецензируемой книги).

Тов. Рабинович, смазывая значимость вооруженного пролетариата, преувеличивает роль солдат в пролетарской революции, причем не спасает его и полемика с Троцким, приписавшим, как известно, решающую роль в октябрьских боях гарнизону. В самом деле, его (Рабиновича) итоговые формулировки гласят: "Таким образом, в решительном штурме Зимнего дворца участвовали и красногвардейцы, и солдаты, и матросы" (это о Питере - И. К.). "Таким образом, и в Москве рабочий класс боролся в союзе с крестьянством" (с. 129). "Красногвардейцы и солдаты вместе боролись за власть советов" (с. 131); (разрядка всюду моя - И. К.). После этих общих формулировок ("в союзе", "вместе", а страницей выше - "плечом к плечу"), с полной очевидностью затушевывающих руководящее значение Красной гвардии и рабочих отрядов, вместо того, чтобы во всю ширь развернуть действительную картину участия солдат в революции с элементами выжидания некоторых частей, нейтралитета, скрывавшего за собой пассивное сопротивление восстанию, присоединения к восставшим в конце борьбы и т. д., автор начинает выявлять "классовую сущность" рабочих и солдат "по их отношению и поведению в этой борьбе" (с. 131). Однако дело заключается здесь не столько в склонности у солдат-крестьян сходить погреться, попить чайку, или в большей устойчивости рабочих во время боев, сколько в анализе классового состава самих солдат; отсюда были бы понятными и формы борьбы.

Без четкого и ясного показа главенствующей и руководящей роли пролетариата в восстании, как вне, так и внутри солдатских частей, без достаточно дифференцированной постановки вопроса о гарнизонах из процитированных формулировок следует, что в Октябре мы имели простое сочетание рабочего восстания с крестьянской войной, т. е. буржуазно-демократическую революцию, а между тем у Ленина, как известно, вопрос об отношении пролетариата к крестьянству в пролетарской революции поставлен дифференцированно. Правда, местами имеется в книге такая попытка, но упор сделан не там, где надо было.

Недооценка пролетарского и буржуазного элементов в армии влечет за собой третий недостаток книги, сказавшийся в недооценке соглашательской сущности солдатских комитетов. Говоря о корниловских мероприятиях, вроде - разрешения на созыв казачьего съезда, ходатайства ставки перед Корниловым о невозвращении в свои части членов бюро по организации Всероссийского военного союза, т. Рабинович заключает - "Конечно все это вызывало бурный протест армейских комитетов" (с 37). Во-первых, далеко не бурный протест, во-вторых, немногих комитетов. А на 79 с. даны еще более ошибочные своей категоричностью формулировки: "Комитеты противостояли командованию", или "за комитетами шли солдаты, за спиной офицеров в армии не было никого". Всемерно подчеркивая противостояние комитетов командному составу, автор плохо замечает, во- первых, то, что в после февральский период в них было довольно много офицеров, во-вторых, - руководимые в подавляющем большинстве эсерами и находясь под идейным влиянием сначала соглашательского Петроградского совета, затем, соглашательского ЦИКа, комитеты стремились сохранить боеспособность армии и устранить разрыв между командным и рядовым составом ее. Следовательно за "спиной офицеров" зачастую стояли сами комитеты против рабочих и крестьян. И прежде чем действительно противопоставить рабоче-крестьянские

солдатские массы помещичье-буржуазному командованию большевикам пришлось провести острейшую борьбу против соглашательства в комитетах, которую описывает сам т. Рабинович и которая далеко еще не закончилась к моменту Октября. В частности, нередкие факты привлечения командованием комитетов к обсуждению оперативных приказов, объясняются не столько страхом перед ответственностью, как думает наш автор, сколько тем, что комитеты зачастую шли на поводу у офицеров, помогая им приводить приказы в исполнение.

Четвертый недостаток. В рецензируемой книге недоучтено все значение февральского переворота для армии как переломного момента в смысле развязывания ее распада, чем, кстати, говоря, грешит не только Рабинович. Правда, нас. 19имеется указание на то, что революция "начала производить коренной переворот во взаимоотношениях офицерства и солдат", но ведь дело сводилось не только к этим взаимоотношениям, они являлись лишь одной из форм, отображающих ту жгучую классовую борьбу в войсках, которая тлела там и до февраля, но которая особенно разгорелась после него, в период перерастания буржуазно-демократической революции в пролетарскую. Сдавленная казарменным режимом, бездушной муштровочной дисциплиной и относительной изоляцией рабочих и крестьян от непосредственного производства, т. е. известным пресечением классовых связей, классовая борьба в армии в своеобразных формах происходила, выражением чего, кстати, было правильно отмечаемое в книге начавшееся разложение с самого начала войны. Но февральский переворот, начиная с приказа N 1, вопреки воле Гучковых и Керенских, в форме разнообразных войсковых организаций, потоком разноклассовой литературы и периодической печати, созданием или оживлением у партий работы военных организаций и партийных ячеек, приездами агитаторов и пропагандистов, общением солдат со своими классами, в уличной борьбе и разгроме помещичьих латифундий и т. д. и т. п., внес решающий перелом (качественный) в старую армию, после которого никакие восстановления смертной казни не могли прекратить превращения ее из орудия господствовавших классов в активно действующую силу революции. Этого недоучитывают многие исследователи (Авдеев, например) и среди них, по-видимому, т. Рабинович, не сумевший в специальной главе своей книги нарисовать картину изменений, внесенных в армию Февралем.

Рецензируемая работа основана на прекрасном знании всей дошедшей до нас периодической печати того времени (приложенный указатель армейской печати весьма ценен) и широком привлечении печатных источников. Использован также ряд архивных дел, но недостаточно. Из обозначенных в списке источников 63 дел в ссылочных подстрочных примечаниях указаны только 7. Это заслуживает быть отмеченным потому, что все печатные циркуляры и инструкции, которыми оперирует автор, часто узаконивали задним числом уже давно оформившиеся процессы, да периодика не всегда своевременно освещала факты, тогда как архивный источник помогает проследить их в самом зародыше.

Не касаясь отдельных незначительных промахов, неизбежных во всякой работе, необходимо отметить, что рецензируемая книга найдет своего читателя. Без нее не обойдется специалист- историк, военно-политический работник, небезынтересна она и широкому кругу читателей. Специалист усмотрит, между прочим, недостаток научной аппаратуры: документации, примечаний и т. п. Простота изложения относится к числу достоинств книги.

Книжка издана аккуратно.

И. Кизрин

В. П. САВВИН. - Взаимоотношения царской России и СССР с Китаем. Гиз., М. -Л. 1930, с. 152, 1 р., 25 к., перепл. 25 к.

Автор рецензируемой работы задался весьма похвальным намерением "дать краткий очерк истории взаимоотношений царской России и СССР с Китаем" (предисловие). Однако, поставленная им перед собой задача выполнена далеко неудовлетворительно. Подобная работа могла бы иметь научную ценность только в том случае, если бы автор сказал в ней что-либо новое и привлек неопубликованный архивный материал и иностранную документацию или бы тщательно проработал все имеющиеся по данному вопросу в литературе материалы (а их более чем достаточно) и дал бы анализ известных уже фактов в новом, марксистском освещении.

Ни того, ни другого в книге не сделано. Автор идет по проторенным уже дорогам, используя без всякой критики написанный более 100 лет тому назад труд (не устаревший, правда, в некоторых отношениях и до сих пор) Н. Бантыш-Каменского - "Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 г." (Казань, изд. 1882 г.) и некоторые другие, о которых речь впереди.

Неиспользованными оказались такие работы, как Трусевича - "Посольские и торговые сношения России с Китаем (до XIX в.)", (М. 1882), А. Корсака-"Историко-статистический обзор торговых сношений России с Китаем" (Казань 1857), Покровского -"Статистические сведения о

торговле России с Китаем" и целый ряд других, имеющихся на русском языке ¹ .

В свою очередь, автор сумел пройти мимо таких иностранных работ как G. Саhen-"Histoire des relation de la Russia avec la Chine sous Pierre le grand (1689 - 1730)", (Paris 1912), "Ze livre de comptes de la caravane russe a Pekin en 1727 - 1728", (Paris 1911).

Вне поля зрения автора остались и работы, изданные после 1917 г., как напр.; проф. Б. Г. Курц - "Русско-китайские сношения в XYI, XVII и XVIII ст." (ГИЗ Украины, 1929), в которой собран большой фактический архивный материал, М. Андреев - "Из истории сношений России с Китаем (XVII - XX в.)" (журнал "Северная Азия" N 5 - 6 за 1925 г.) и некоторые др. Внимательно ознакомился автор только лишь с трудом акад. В. Бартольда - "История изучения Востока в Европе и России" (изд. 2-е, Л. 1925) и проф. Э. Д. Гримма "Сборник договоров и др. документов по истории международных отношений на Д. Востоке (1842 - 1925)", М., (1927).

Для того, чтобы судить насколько "старательно" использовал эти труды наш автор, приведем и сопоставим в них ряд мест.

У Саввина на с. 28 мы читаем: "Границей между Россией и Китаем по берегам Тихого океана была признана Удская бухта. Установление точной границы между Горбицей и Удской бухтой признавалось излишним, в виду безлюдности этого края. Граница между Монголией и Россией за Байкалом также не была установлена". У Бартольда на с. 196 мы читаем: "По берегу Великого океана границей русских владений признавалась Удская бухта; точное определение границы между Горбицей и Удской бухтой признавалось излишним в виду безлюдности края. Не была установлена также граница между Монголией и русскими владениями за Байкалом".

У Саввина на 30 с.: "Вопрос о духовной миссии был разрешен более широко впервые в указе Петра Великого от 18 июля 1700 г." и примечание к этому - "Это первое по времени распоряжение русского правительства об изучении русскими людьми восточных языков".

Почти слово в слово имеется тоже на с. 196 у Бартольда. На с. 47 у Саввина мы читаем: "Ген. Игнатьев ² добился, несмотря на крайнюю незначительность русских войск на Д. Востоке, не только ратификации Айгунского договора, но и распространения на Россию всех торговых и иных прав, какие были выговорены себе Англией и Францией другими договорами".

У Гримма на 25 с. "Этим объясняется успех... ген. Игнатьева, добившегося, несмотря на крайнюю незначительность русских сил на Д. Востоке, утверждения Айгунского договора и распространения на Россию всех торговых и иных прав, какие выговорили себе Англия и Франция в подтверждение и в развитие предшествующих Тяньцзинских договоров"...

Мы не станем утомлять чьего-либо внимания перечислением подобных "случайных" совпадений, хотя число их можно было бы увеличить.

Ценность работы снижает, однако, не только это. Кроме краткого (и весьма краткого), сухого, протокольного перечисления событий, имен, дат заключения договоров и т. д. в книге ничего другого нельзя найти. Совершенно отсутствует какой-либо анализ внутренних пружин, толкавших Россию и Китай к тем или иным шагам в их внешней политике ¹ . Не дан также анализ международной обстановки того или иного периода (особенно это относится к эпохе империализма). Не чувствуется почти никакой разницы в характеристике внешних сношений на всем протяжении от XVII до XX вв. Дистанция, как будто, огромного размера!

Дабы не быть голословным, приведем ряд примеров, ярко характеризующих всю беспомощность и неумение автора дать какой-либо удовлетворительный анализ внешней политики. На с. 24 автор пишет: "С 1645 г. вообще замечаются изменения во внешней политике Московского правительства, что на Д. Востоке отразилось в попытке использования военной разведки р. Амура Поярковым в 1643 г.". В чем же

¹ Использованной зато оказалась компилятивная и студенческая работа Г. Ширмана- "Очерки по истории внешних сношений стран Д. Востока" (М. 1924, стеклогр.).

² Автор называет его почему-то "дипломатическим посланником"; как будто существуют и недипломатические посланники.

¹ Вообще, вся книга написана с точки зрения русской "колокольни". Трафарет старых учебников и канувших в Лету книг по истории "доброй, старой России" довлеет над автором. Над книгой, хотел или не хотел того автор, явный великодержавный душок.

Не лишним будет привести следующее место, где рисуется "картина" покорения Сибири после похода Ермака. "Дальнейшее покорение Сибири шло уже по заранее (!?) выработанному плану силами Московского правительства. В 1586 г. московский государь посылает в Сибирь воевод с подробным планом действий для прочного закрепления за собой Сибирского государства"(с. 8)

Всех перлов не перечтешь. Одним словом, все это из "оперы": "Умом Россию не понять"...

собственно выразились эти изменения - ни слова. На 30 с. мы находим следующий шедевр: "В период своего царствования Петр I вопросы расширениям создания великодержавной России ставил выше всего. Политические и коммерческие дела он ставил очень широко (!) и вполне определенно (!!), почему отношения России с Китаем при нем приняли другую форму".

По автору получается, что только для Петра I являлось характерным "ставить очень широко и вполне определенно" политические и коммерческие дела. Автору не мешало бы ознакомиться хотя бы с "Русской историей в самом сжатом очерке" М. Н. Покровского.

На совести автора остается утверждение, что китайцы добились уступчивости от русского посла Головина при заключении Нерчинского договора в 1689 г., только благодаря тому, "что от имени китайского правительства вели переговоры французские миссионеры Жербильен и Нерейра". Совершенно ясно, что дело тут было не только в личных качествах этих двух иезуитов. Уступчивость Головина являлась по существу следствием реального соотношения сил на Д. Востоке в то время.

Неверно утверждение, что "перед русским правительством встал вопрос о пересмотре Нерчинского и Буринского договоров с целью "обновления" их; в этом и заключается значение Кяхтинского трактата". Если это можно говорить по отношению к Нерчинскому договору, то во всяком случае русское правительство не могло ставить вопрос об обновлении Буринского договора, заключенного 20 августа 1727 г., Кяхтинским договором, заключенным 21 октября 1727 г. Инициатива была проявлена только самим русским посланником, как известно, не имевшим возможности тогда сноситься по телеграфу с русским правительством.

Далее, автор ограничивается утверждением, что "духовная миссия явилась базой для создания научных работ о Китае" (с. 34) Все это верно, но нельзя сказать о том, что она являлась фактически агентурой русского правительства, выполняя в сущности роль его постоянной дипломатической миссии.

Почти совершенно не затронут в книге вопрос о русско-китайской торговле и в частности о Кяхтинском торге, без характеристики которых вообще невозможно понять всего комплекса русско-китайских отношений.

Если автор ничего не прибавил нового к тому, что имеется в литературе относительно русско- китайских отношений до эпохи империализма, то не сделал он этого, останавливаясь и на эпохе империализма. Существующие специальные исследования и богатейшие собрания документов остались для него мертвым кладом.

Автор не идет дальше общеизвестных фраз и простою, ничего не говорящего "нанизывания" фактов. Занимаясь, главным образом, перечислением договоров, автор забыл, например, указать на секретную конвенцию, заключенную между Россией и Японией 25 июля 1912 г, касающуюся Манчжурии и Монголии.

Последней уделен, между прочим, почему-то специальный исторический очерк, хотя Монголию надо было, конечно, рассматривать в разрезе только русско-китайских отношений и о порядке хронологическом ² .

Не в плане всей работы также и глава об экспансии России в Средней Азии.

В несколько лучшем положении оказался раздел, посвященный советско-китай-

² Поскольку автор специально затрагивает в указанном очерке проект Муравьева- Амурского от 1854 г. относительно Монголии (кстати, цитата приводится без указания источника), считаю нелишним привести характерный документ, а именно письмо Муравьева- Амурского к канцлеру Горчакову от 26 февраля 1857 г.: "Нам необходимо думать, что нам делать, если настоящая китайская династия будет низвергнута с престола... (речь идет об этом в связи с тайпинским восстанием - Г. Р.). События этого должно ожидать скоро, если англичане будут продолжать военные действия против Китая, по моему мнению в этом случае следует нам тотчас объявить Манчжурию и Монголию состоящими под нашим покровительством (разрядка моя. Г. Р.) и воспретить новой династии двигаться в эти две северные области империи, предоставив этим областям избрать из среды себя правителей, к которым и назначить наших резидентов;- если бы самому императору удалось уйти в Манчжурию, то он и останется правителем ее, но Монголия уже должна быть от Манчжурии отделена .. переворот в Китае может совершиться вдруг; допускать же, чтобы Манчужурия и Монголия подчинились новой, т. е. Китайской династии, было бы противно пользам отечества..." (л. 64) и в другом письме от 17 апреля 1857 г...: "Во всяком случае я полагаю согласным с нашими пользами и самою справедливостью, чтобы с падением манчжурской династии, эти две области были отделены от Китая, как это было прежде, до покорения Китая манчжурами; что же касается защиты этих областей от Китая, то они и сами это сумеют, с небольшим только нашим содействием и наукою" (л. 87). (Архив Внешней политики и Революции. Фонд б. М. И. Д., дело "По поводу отправления ген. -ад. вице-адм. Путятина в качестве чрезвычайн. посланника и полномочного министра в Китай").

скид" отношениям, хотя им уделено в книге (если не считать нескольких документов) немногим более трети книги. В предисловии же говорится о несколько иной пропорции частей, относящихся к взаимоотношениям царской России и Китая и СССР и Китая.

Заканчивается обзор сношений последних двух стран отозванием советского представителя из Пекина, после налета на советское полпредство в апреле 1927 г. Любопытно отметить, что и в настоящем разделе, на с. 119. мы читаем: "В ноябре месяце 1924 г. в Пекине была образована "смешанная советско-китайская комиссия" для распределения оставшейся невыплаченной Китаем русской доли боксерского возмещения (около 100 млн. руб.) на нужды народного образования в Китае. В эту комиссию вошли со стороны Китая: гоминдановцы Сю-Чен - председатель комиссии и проф. Иай-Юан-Пей, а со стороны СССР проф. Пекинского национального университета А. А. Иванов"... Почти те же слова находим мы и на с. 34 справочника М. Барановского и С Шварсалона - "Что нужно знать о Китае" (изд. 3-е).

Укажем на ряд опечаток. Иезуит Перейра назван Нерейрой (с. 28), Кафаров Кафровым (с. 48), Кашгария-Канагарией (с. 50), Чемульпо-Чемульно (с. 54) и др.

В заключение приходится признать, что автор не справился с задачей дать подлинно марксистский, научный очерк взаимоотношений царской России и СССР с Китаем. Работа в целом имеет ценность весьма незначительную. На все 100% (и даже более того) она является компилятивной. Нового к тому, что уже есть как в до-, так и в послереволюционной литературе по затронутому вопросу, автор ничего не прибавил.

Рейхберг

ЕЛ. ДРАБКИНА. - Национальный и колониальный вопрос в царской России". Пособие для вузов, ком-вузов и самообразования. Изд. Коммунистической академии, Москва 1930 с. 172.

Это не "исследование, а учебное пособие", так характеризует свою работу т. Драбкина. Задача нашей работы заключается в том, говорит она, - чтобы помочь начинающему изучение истории овладеть теми книжными богатствами, которые имеются в области истории народов СССР по национальной и колониальной политике царизма (с. 3).

Книжке таким образом поставлена очень скромная задача. Это не исследование истории колониальной политики и национального вопроса в России, это "методически - библиографическое пособие". С этой точки зрения и необходимо подходить к оценке книжки.

Исходя из поставленных задач, автор строит книжку таким образом, что главнейшее место в ней занимает систематический указатель литературы. Литература разбита по отдельным окраинам- колониям, причем в каждой из этих рубрик дается соответствующее введение, которое содержит общую постановку вопроса. Кроме того, здесь же автором даются и методические указания: как приступить к разработке той или другой темы, в каком порядке читать литературу, на какие вопросы по преимуществу отвечает та или другая книжка. Всему же этому предпосланы две вводные главы о характере колониальной политики царизма, написанные главным образом на основе высказываний Ленина, а также глава "Русский великодержавный национализм", в которой дается общий очерк истории русского национализма. К книге приложен алфавитный указатель рекомендованных книг.

Построенная таким образом работа т. Драбкиной является ценным пособием не только для студента комвузовца или вузовца, но даже и для научного работника, желающего получить ориентировку в истории той и пи другой окраины бывшей России за период колониального господства там русских, не говоря уже об экономии времени в подыскании литературы. Но при всех своих достоинствах книжка по нашему мнению обладает и большими недостатками. Крупнейшим из них является то, что ленинская постановка колониального вопроса в России не проведена автором достаточно последовательно через все изложение.

Что основное - в ленинской постановке национально-колониального вопроса в России? Ленин исходит из положения, что в России "преобладал военно-феодальный империализм". Разбирая же вопрос о роли колоний в истории российского капитализма в "Развитии капитализма в России", он ставит вопрос о развитии российского капитализма "вширь", путем вовлечения окраин в систему мирового хозяйства и путем колонизации окраин крестьянами-переселенцами. История колониального вопроса в России - это история не только полуфеодальной эксплоатации колоний "военно-феодальным империализмом", но и история развития российского капитализма вширь, а также и история взаимоотношений военно-феодального империализма и капиталистического империализма как в колониях, в процессе их эксплоатации, так и в метрополии (проблема связи внешней и внутренней политики).

Основные черты ленинской постановки национально колониального вопроса автором схвачены безусловно верно. Но это относится только к первым двум главам работы, в которых ставятся общие вопросы. Ознакомившись с этими главами, читатель

ждет, что изложенная в них точка зрения будет последовательно проведена и во всей остальной части книжки. Оказывается, это не так. Во всех вводных замечаниях, относящихся к отдельным окраинам, переселенческий вопрос, который в ленинской постановке колониального вопроса занимает достаточно солидное место, автором на надлежащее место так и не поставлен. Мы нигде не находим указания на то, что переселение крестьян на окраины - это было одним из звеньев развития российского капитализма вширь. Тем самым нет нужной постановки вопроса об отношении российских помещиков к этому процессу. Нигде нет указания на борьбу помещиков против этого процесса вплоть до начала, если не до конца 90-х годов. Не дано также и достаточно вразумительного объяснения смены этапов в отношении помещика к переселенческому вопросу. Не показано также, как даже после того, когда помещик сменил свое отрицательное отношение к эмиграции крестьян из России на отношение положительное, переселенческая политика царизма носила крепостнические черты и как этот процесс развития капитализма вширь принимал формы крепостнические, окрашенные в цвета эпохи первоначального накопления.

Ссылка на то, что нет литературы, не может быть достаточным оправданием, ибо даже использование одного Ленина дало бы достаточно материала для постановки этого вопроса.

Недостаточно благополучно обстоит дело и с характеристикой другого звена развития российского капитализма вширь: развития за счет захвата источников сырья, рынков и горных богатств. Говоря о Сибири, например, автор даже не заикается о том, что Сибирь, как и Средняя Азия и Кавказ (хотя, может быть, и не в такой степени), была территорией, на которую распространялось развитие вширь не только русского аграрного капитализма, но и русского городского промышленного капитализма. То же самое относится и к Северному Кавказу.

Но даже и на Средней Азии, по отношению которой автор довольно много говорит о сырье, рынке и т. д., он не пытается достаточно глубоко иллюстрировать интересующее нас здесь ленинское положение. Здесь подчеркивается, правда, тот факт, что оседлые районы были районами, производящими сырье для русских фабрик, но видимо только для того, чтобы сказать, что "Средняя Азия была разделена на две "сферы влияния", оседлые хлопковые районы сделались колонией промышленного капитала, а кочевые - капитала торгового", что является механистическим утверждением, далеко расходящимся с теми положениями о военно-феодальном империализме в России, которые сам же автор развивает во введении.

Следующее наше замечание относится к употреблению термина "торговый капитализм" или даже выражения "способ производства, вернее способ присвоения, носителем которого является торговый капитализм" (с. 32). В свое время Ленин в рецензии на книжку А. Богданова "Краткий курс экономической науки" отметил как один из недостатков книги то, что "автор напрасно упустил указать на общую форму капитала, которая помогла бы учащемуся усвоить однородность торгового и промышленного капитала"¹ .

Мы на это мало обращали внимания и часто пользовались не только богдановской терминологией, но и его постановкой вопроса о "торговом капитализме". Однако дискуссия о феодализме и крепостничестве нас научила многому, и, между прочим, она безусловно углубила и уточнила наши представления о роли торгового капитала. Наконец, совершенно непонятным и ошибочным является тот факт, что совсем пропущена Украина. Этот пробел - прямо зияющий в книжке.

Все другие недочеты работы по сравнению с указанными носят в общем мелочный характер. Укажем лишь коротко на некоторые из них. Во вводных статьях обращает на себя внимание диспропорция частей. Здесь обнаруживается уже слишком большое следование за литературой. Вопросам, более разработанным, уделяется больше места, вопросам, менее разработанным, хотя и более важным - меньше места. Восстанию Шамиля, например, посвящено 3 страницы, в то время как всей истории колониальной политики на Северном Кавказе после завоевания - всего 1 страница. По отношению к Сибири очень много места уделено XVI - XVII векам и очень мало XIX и XX векам.

При подборе литературы общая литература по переселенческому вопросу автором совершенно опускается, а между тем ее изучение для понимания истории колониальной политики царизма весьма необходимо. В изложении иногда встречаются повторения без особенной надобности уже один раз приведенных цитат...

П. Галузо

¹ Ленин, Соч., т. II, изд. 2-е, с. 375. (Разрядка моя - П. Г.).

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: