Гугукал Филин древний в чаще.

Гугукал день, гугукал два.

Он так старался быть опасным

Хмельной до полузабытья.

Утихли птичьи перезвоны.

Готовясь в небо упорхнуть, –  

– Ей-ей умру, умру от страха! –

Чирикал робкий воробей.

Исполнясь гордого сознанья,

Нахохля грозное чело,

Вперил в воробышка тот Филин

Глазницу, налитую злом.

(Да, и гугукнувши притом):

– Как смеешь птаха озорная

Ты песни весело слагать?

Один лишь я – лишь только я!

Увенчан, как лесной сказитель.

– Оставь. – чирикнул оппонент, –

– Пустая мнительность в твоих словах сквозит.

Об истине давным-давно забытой

Я голосил, испепеляя ложь.

И не смотря на ярость возмущенья,

Смиряйся с гласностью печатной и словесной!

Взгорелся с пущим жаром мрачный Филин:

– В пух раздеру! Не потерплю, наглец!

А воробей нисколечко не дрогнул

И плавно перейдя на полутон,

Промолвил:

– Слово мысль рождает в людях,

Предшественницу многих добрых дел.

Так должно ли отдать её в удел,

На откуп полный самодуру в перьях?!

И сколько жил, живу и буду жить я

Мне дерзость малых ближе сов надутых!