Премию Букера за 2005 год получил Денис Гуцко за роман "Без пути-следа". По нашей просьбе ростовский прозаик Олег Алексеевич Лукьянченко побеседовал с победителем.

Они познакомились несколько лет назад в редакции газеты "ЛГ - Юг России" - региональном выпуске "Литера-турки", где публиковались отрывки из повести Д. Гуцко "Апсны Абукет", позднее напечатанной в журнале "Знамя" (2002).

- Повесть с загадочным названием "Апсны Абукет" была твоим дебютом, Денис?

- Если вы помните, ее в том региональном приложении так и не допечатали - не успели. Опубликовали два или три отрывка. Приложение по неведомой провинциалам причине закрыли. Что касается названия... Я из тех авторов, которым названия даются крайне тяжело. Но это считаю одним из самых своих удачных. В переводе с абхазского это значит "Букет Абхазии" - был такой портвейн... Или вот название другого моего романа, которое так раздражило Василия Аксенова, - "Без пути-следа". (Впрочем, его раздражил весь роман, от названия до финала, - но, как говорилось в фильме "Ирония судьбы", - сейчас не об этом ). Так вот, когда я садился писать этот роман, у меня были вроде бы все необходимые компоненты: было чувство, были герои, был сюжет - не было названия. А строчки-то уже просятся, уже бегут перед глазами. Но как начинать без названия? И вспомнилось вдруг стихотворение Николоза Бараташвили в переводе Пастернака, "Мерани". Мерани - имя коня - звучное, правда? "Мчит- несёт меня без пути-следа мой Мерани. Вслед доносится злое карканье, окрик враний. Мчи, Мерани мой! Несдержим твой скач и упрям. Размечи мою думу чёрную всем ветрам!" Это стихотворение входило в учебник грузинского языка для русских школ (вы ведь помните, я вырос в Тбилиси). В учебнике на одной странице разворота был напечатан оригинальный вариант, на другой - перевод. И нужно было рассказывать "Мерани" и на грузинском, и на русском. Стихотворение замечательное - и звучит сказочно на обоих языках. Я влюбился в него сразу. Тогда, в моем советском детстве, строчки, которые я, стоя у доски, произносил поочередно на двух языках, стали для меня мостом меж двух культур. Вот так. Ведь большое складывается из мелочей. Я и сейчас, спустя двадцать лет, помню его, кое-что помню на грузинском. Было так: я искал название, которое и прочертило бы тот самый мост, хотя бы легким штрихом. Слишком акцентировать внимание читателя на этой теме в тексте не хотелось - да и сам я тему эту уже прожил в повести "Там, при реках Вавилона". Хотелось лишь расставить какие-то вешки, указатели. К тому же, само это "без пути-следа", на мой взгляд, как нельзя более

стр. 3

точно отражает судьбы тех русских людей, которые выросли в другой культуре и после Распада приехали в Россию - на Родину, как они считали. У большинства из них жизнь здесь складывается именно так - идут куда-то без пути, следа не оставляя. И я ведь в тексте рассказал, откуда название, строчку привел. Мне верилось, что если не все, то хотя бы кто-то заинтересуется, найдёт стихи Бараташвили, прочитает. Пусть его не проймёт, как меня когда-то, но, по крайней мере, он поймет и примет название. Увы, этого не случилось. Не скажу, что Аксёнов - первый, кто сказал, что название плохое. Мне говорили об этом и друзья по перу. И я честно пытался придумать другое. Но ничего не придумалось. Роман настолько сросся с названием, что просто не отдал его. И вообще, я считаю, что хороший текст имеет право на плохое название. Точно так же мне, например, не нравилось название романа Прилепина "Патологии", о чём я ему говорил, а он точно так же разводил руками: "Знаю. Менять не буду. Нет у этого романа другого названия". Но ведь роман какой! Дочитывая до конца, уже любишь эти множественные "патологии", уже заряд тебе передан, уже автор тебя завербовал. А название романа "Русскоговорящий", объединившего под одной обложкой "Там, при реках Вавилона" и "Без пути-следа", - это детище моего редактора в "Вагриусе" Людмилы Лузгиной. Та же история. Мне предложили, мне сначала не понравилось, лучшего я не придумал - а теперь я благодарен издательству за это название. Просто и точно. Возвращаясь к разговору о дебюте - дебютом в "ЛГ - Юг России" стал мой рассказ "Прирученный лев". Сейчас он кажется мне несколько ученическим, торопливым, но, держа в руках свою первую публикацию, я, конечно, испытал все радости начинающего автора. Вообще именно оттуда, с двух газетных полос местной "Литературки", началась моя литературная удача. Наталья Старцева, наш ростовский прозаик, которая была там редактором, разглядела во мне писателя, хотя для этого нужно было довольно пристально вглядываться в мои не очень-то мастерские тексты. Потом вы, Олег Алексеевич, вспомнили обо мне, когда Анатолий Курчаткин приехал в Ростов собирать рукописи для программы "Форум молодых писателей". Да, я воспринимаю многое с тех пор со мной происходящее как большую удачу. Ведь в том же Ростове достаточно авторов, пишущих достойную прозу. Среди них есть писатели просто очень и очень хорошие, "матерые", которым есть что сказать и которые умеют сказать. Назову одно имя: Наталья Суханова. Я сам не знал о ней совсем ничего, пока мне не подарили её книгу. Заглянул, думал, прочитаю пару абзацев. И не смог оторваться. Это проза, в которую погружаешься, по которой нельзя скользить лёгким, пустым взглядом. Но кто знает о Наталье Сухановой?..

- Суханова в свое время была достаточно известна. В годы перестройки со страниц "Нового мира" прозвучал ее рассказ "Делос", да и раньше она широко издавалась, а одна ее повесть даже экранизировалась Центральным телевидением. Но тем показательнее нынешняя ситуация, о которой ты говоришь.

- Вот именно. Я стал спрашивать знакомых, закончивших филологический, журфак, просто много читающих - девять из десяти о ней не слышали. Что это? Почему? Ведь у российского читателя украли хорошего писателя. Кто должен стать тем звеном, которое соединит читателя и писателя? Как пробиться? Говорят: талант всегда пробьется. Нет, не талант - а просто упорный человек, и не всегда упорство адекватно таланту. Поэтому я и говорю о везении. Если бы мне не повезло, если бы я не попал в поле зрения фонда Сергея Филатова, который проводит форумы молодых писателей, если бы оттуда не попал в толстые литжурналы - узнал бы обо мне читатель, попали бы ему в руки мои произведения? Что называется, не факт. Очень жаль, что литературная жизнь сегодня разбита на слои, на анклавы, на междусобойчики. Есть Москва - врата, ведущие к общероссийской известности. Врата, за которыми открывается шанс выйти и крикнуть, как на Лобном месте: вот я, смотрите, судите, милуйте или казните. И есть провинция...

- А как ты сам - не собираешься перебраться в столицу?

- Я уже один раз поменял почву - когда переехал в Ростов из Тбилиси. Больше не хочу. Это трудно, мне не хочется тратить силы ни на что, кроме литературы.

- Из публикаций известно, что детские годы ты провел в Тбилиси, в период армейской

стр. 4

службы попадал в "горячие точки"; затем учился на геолого-географическом факультете Ростовского университета и, наконец, стал охранником в банке. Наивный вопрос: как охранники банков становятся писателями? Или, может быть, такая работа удобна именно для писателя тем, что дает некий резерв свободного времени?

- Ну уж нет, работа охранником совсем не способствует тому, чтобы стать писателем. Я начал тогда писать, потому что понял: сейчас или никогда, иначе отупею и начну пить. Просто я всегда знал, что буду писать, но долго собирался, ленился, робел. Для того, чтобы решиться на дело, которому придется отдать себя с потрохами, нужно собраться с духом. Много тяжёлого пришлось пережить за то время. Сейчас уверен: Бог наказывал за то, что не отрабатываю выданный мне талант.

- Общим местом стало утверждение, что с началом XXI века литература теряет читателей, а писатели из былых властителей дум превращаются (или уже превратились) в маргиналов, существующих на обочине общественной жизни. Совпадает ли это с твоим ощущением? Какое место занимает сейчас книга в системе других средств коммуникации (ТВ, Интернет, сетевая литература и пр.)?

- В России литература потеряла читателей несколько раньше, в конце прошлого века. Много, думаю, было тому причин. Лучше пусть их назовут литературоведы. Наверное, не последнюю роль сыграл всеобщий хаос, который нам щедро подмешали в постсоветскую свободу. Кроме того, люди, всю жизнь видевшие в литературе некий маяк, с которым они сверялись в своих духовных одиссеях, обнаружили, что, если плыть на этот маяк, можно просто потонуть. Пришло время не жизни, но выживания, время учителей сменило время дилеров. Думаю, то была реакция самосохранения - некое отстранение от литературы, её сбросили, как лишний вес с тонущего корабля. Теперь и сами дилеры не прочь получить хоть каких-нибудь учителей. В веке нынешнем литература в Россию как раз возвращается, для меня это очевидно. Мы таки выплыли, хотя не совсем туда, куда собирались, - теперь пришло время оглядеться, понять, куда нас занесло. Интернет? А почему бы нет? Всё равно настоящий ценитель слова захочет взять в руки книгу, забраться с нею в кресло, раскрыть её, ловя взглядом первые выплывающие навстречу буквы, почувствовать, как она тяжелеет, наполняясь смыслами, как оживает у тебя в руках. Я помню те первые, из юности, книги - как они лежали, уже прочитанные, а я, проходя мимо, смотрел на них как на живых, скользил по корешкам, как по лицам давних знакомых, миры их цеплялись за меня и вились следом. Разве монитор подарит такое?

- А есть ли книги, которые так же увлекают тебя сейчас?

- Читаю сейчас "Сердце Пармы" Алексея Иванова. Чтение для меня теперь, конечно, не связано с поиском каких-то новых навыков в ремесле. Я больше не читаю книгу только потому, что она всем нравится. Остались, к сожалению, огромные пробелы, пытаюсь их заполнить - когда сам не пишу.

- В твоем писательском становлении сыграли какую-то роль книги других авторов? Чьи именно? Или поиски "корней и истоков" тебя не занимали?

- В поиске языка очень повлияли Бунин и Набоков, Булгаков. Чехов научил уважать читателя и не лезть к нему с пояснениями - верить в то, что, если напишешь хорошо, человек сам всё поймёт. Сэллинджер научил, что боль и сантименты - разные вещи, а Юрий Казаков - что правда всегда самое интересное. Так что учителей было много.

- Что для тебя писательство? Способ самовыражения, попытка изменить что-то в человеческих душах и общественном устройстве или, может быть, просто игра словом?

- Просто призвание. То, что больше и важней тебя самого, - а уж мои попытки объяснить это, разбив на десятки уточняющих слов, всё равно ничего не объяснят ни мне, ни читателю. Это все равно что попытка одержимого объяснить свою одержимость.

- В завершение не обойтись без традиционного вопроса - о творческих планах. О том, что пишется, если пишется, сейчас.

- Пока ничего не пишу, но образы уже лезут, скребутся - наверное, это персонажи нового романа, пока не разглядел.

Permanent link to this publication: