Во всей мировой литературе едва ли найдется другой писатель, судьба которого была бы столь необычна и трагична, как судьба Д. И. Писарева. Почти три четверти всего, что создал Писарев, было написано им в каземате Петропавловской крепости. И как это ни поразительно, именно здесь, под мрачными сводами каземата, в могильной тишине одиночного заключения, его огромное дарование достигает наибольшего расцвета. Слепой случай обрывает его жизнь: будучи прекрасным пловцом, он погибает, купаясь на взморье в Дуббельне на 28-м году жизни.

В момент ареста, 2 июня 1862 г., Писареву не было даже полных 22 лет. Несмотря на это он уже был писателем с большим именем, завоевавшим симпатии широких кругов читателей и главным образом молодого поколения. За один год работы в "Русском слове" Писарев достиг такой популярности и такого влияния, какого другие писатели достигают только через много лет литературной деятельности. И вдруг все это неожиданно, молниеносно обрывается: Писарев попадает в Петропавловскую крепость на долгие годы.

Арестованный в 1862 г, за нелегальную статью против пасквиля Шедо-Ферроти (барона Фиркса), написанного по заказу русского правительства против Герцена, Писарев первые девять месяцев совершенно лишен был возможности заниматься литературной работой.

Но вот в 1863 г. Чернышевскому, арестованному почти одновременно с Писаревым и сидевшему в Алексеевской равелине Петропавловской крепости, разрешено было заниматься литературной работой. Последствием этого, как известно, было появление в "Современнике" романа "Что делать?" Это был факт, совершенно беспрецедентный в России.

Основываясь на этом факте, мать Писарева обратилась весной 1863 г. к петербургскому генерал- губернатору Суворову с прошением о разрешении продолжать литературную работу и ее сыну для обеспечения ее материального положения.

Внук прославленного полководца А. В. Суворова и сын генерала А. А. Суворова, погибшего при спасении тонувшего солдата, А. А. Суворов унаследовал гуманность как семейную традицию. В молодости он примкнул к декабристам и лишь благодаря заслугам деда своего заплатил за это только отправкой на службу на Кавказ. Занимая пост генерал-губернатора в Прибалтийском крае, он заслужил там репутацию доступного, внимательного к нуждам населения, даже "либерального" администратора.

По отзыву современников, он был прогрессивным администратором, насколько это возможно было при его положении в аппарате высшей государственной власти самодержавной России. Реакционеры, как Катков и другие, ненавидели его.

По свидетельству сидевших в Петропавловской крепости в первой половине 60^: х годов-М. Л. Михайлова, Пантелеева, Шелгунова, Стахеева-Суворов относился к политическим заключенным в Петропавловской крепости гуманно, и заключенные за революционную деятельность в Петропавловскую крепость писатели относились к нему лучше, чем к другим представителям высшей власти, и в случаях необходимости предпочитали обращаться лично к нему. Достаточно упомянуть, что Чернышевский писал Суворову из Алексеевского равелина 7 ноября 1862 г., что только в нем он видел "два качества, очень редкие между нашими правительственными мужами: здравый смысл и знание правительственных интересов", и просил разрешить писать только лично ему, Суворову¹ .

Суворов по ходатайству матери Писарева своей властью разрешил ее сыну литературную работу.

Комендант крепости ген. Сорокин, несомненно, был весьма обижен тем, что Суворов, давая это разрешение, игнорировал его, коменданта, как непосредственного начальника крепости. Обиженный и недовольный действиями Суворова, Сорокин донес об этом III отделению² . Получив этот до-

¹ Дело III отделения собственной его вел. канцелярии 1862 г. N 230 "О революционном духе народа и распространении по сему случаю возмутительных воззваний".

² Фактический материал, характеризующий отношение А. Суворова и коменданта Петропавловской крепости ген. Сорокина к Писареву, извлечен из дела Управления коменданта С. -Петербургской крепости 1863 г. за N 2.

нос, управляющий III отделением Потапов предложил шефу жандармов Долгорукову перевести Писарева в Алексеевский равелин. Там Писарев был бы всецело во власти III отделения, которое могло бы запретить ему литературную работу. Но отмена разрешения, данного Суворовым, нанесла бы ущерб его престижу, как одного из высших сановников и как генерал-губернатора с "чрезвычайными полномочиями". С этим Долгоруков не мог не считаться. К тому же ему, вероятно, не хотелось идти наперекор Суворову, пользовавшемуся в то время личным расположением Александра II. В результате переговоров с Суворовым Долгоруков согласился испросить высочайшее разрешение на литературную работу Писарева в каземате.

Чтобы воспрепятствовать литературной работе Писарева, Сорокин прибег даже к ложному сообщению Суворову, будто бы имеется особое высочайшее повеление, запрещающее литературные занятия в казематах. Когда Суворов потребовал от коменданта крепости представить ему копию этого повеления, Сорокин вынужден был всячески изворачиваться. В своем ответе Суворову он писал, что "уставом о содержащихся под стражей в казематах арестованных воспрещается иметь чернила, бумагу, карандаши и т. п. Высочайшего же повеления о воспрещении арестованным в казематах заниматься литературной работой в делах комендантского управления не отыскалось".

В дальнейшем благодаря Суворову Писарев пользовался и другими, совершенно исключительными льготами. Ему не только разрешены были свидания с родными, но и с редактором "Русского слова" Благосветловым, а также разрешено иметь у себя самые разнообразные книги на русском и иностранных языках и периодические издания. В тюремных конфликтах с администрацией крепости, возникавших из-за враждебного отношения Сорокина к Писареву, Писарев всегда обращался к Суворову и находил у него защиту. Суворов же избавил Писарева от отправки в Шлиссельбург для отбытия наказания после приговора. Более того, Суворов лично от себя через шефа жандармов Долгорукова возбудил ходатайство о досрочном освобождении Писарева после приговора суда, но встретил решительный отказ Александра II¹ .

Отношение коменданта крепости Сорокина к Писареву, как это рисуется приведенными выше архивными материалами, было весьма недоброжелательное, даже прямо враждебное. К Писареву он относился хуже и строже, чем к другим писателям и прочим политическим заключенным, сидевшим в Петропавловской крепости в первой половине 60-х годов. Именно он добивался отправки Писарева в Шлиссельбургскую крепость для отбытия наказания после приговора. Он же всячески ущемлял Писарева, стараясь ухудшить казематный режим.

Чем же объяснить столь недружелюбное отношение его именно к Писареву? Это кажется еще более непонятным, если принять во внимание, что из заключенных в крепости писателей Писарев был наиболее спокойным. Он не протестовал голодовкой и не был так резок в отношении к высшим властям, как Чернышевский. Он не писал объяснительных записок и разных заявлений, как Серно-Соловьевич. За самыми редкими исключениями, он сам не обращался также с просьбами о смягчении казематного режима и о каких-нибудь льготах. Долголетнее заключение свое он переносил спокойно, всецело поглощенный литературной работой, заменившей ему все, что имеют люди, находящиеся на свободе. Излишних хлопот и беспокойства начальству в крепости он тоже не доставлял. В своих письменных обращениях к ген. Сорокину Писарев был всегда весьма вежлив. Чем же объяснить такое враждебное отношение Сорокина к Писареву?

Кроме раздражения из-за необычных льгот, предоставленных Суворовым Писареву, в которых Сорокин, возможно, усматривал вторжение в его, коменданта крепости, прерогативы, здесь могли играть роль и другие причины. Сидевшие в крепости писатели - Михайлов, Шелгунов и даже по сравнению с ними более молодой Серно-Соловьевич- были люди, так сказать, уже солидного возраста, воззрения которых изменить было уже трудно и даже невозможно. На юного же Писарева, громкая слава которого как ярого разрушителя всех старых устоев была, конечно, известна и Сорокину, он мог смотреть, как на мальчишку, дерзающего ниспровергать основы самодержавного строя, пагубно влияющего на молодежь, и которого надо исправлять строгим режимом заключения.

Можно предположить, что в известной степени виновником такого отношения Сорокина к Писареву был протоиерей Полисадов. Этот велеречивый поп некоторое время был профессором богословия в Петербургском университете. Вскоре, однако, он променял "ученую карьеру" на более прибыльную должность протоиерея Петропавловского собора, причем главная роль его здесь заключалась в "обслуживании духовных нужд" политических заключенных. Прикидываясь "доброжелателем" политических узников, томящихся в заточении, якобы совершенно чуждый политике и заботившийся будто бы только из чувства "христианского долга" об облегчении их

¹ Интересно было бы выяснить все обстоятельства, связанные с отношением Суворова к Писареву. Но после отставки Суворова и упразднения петербургского генерал-губернаторства, последовавшего за покушением Каракозова, архив этого генерал-губернаторства был распределен между разными ведомствами, а часть, его, по-видимому, совершенно исчезла. В ленинградском отделении Центроархива имеется лишь несколько случайно попавших туда дел из архива генерал- губернаторства. Остальное до сих пор не удалось разыскать ни в одном из ленинградских архивов.

одиночного заключения, он на самом деле, как теперь установлено, был шпионом правительства. Втершись в доверие к заключенным, особенно к тем, которых правительство считало весьма опасными, и пользуясь их тяжелым душевным состоянием, он старался своими "беседами" доводить их до раскаяния, сознания и предательства.

Особенно гнусную и подлую роль он сыграл с Каракозовым. Измученного, истерзанного бесконечными допросами и всем пережитым после покушения, ареста и суда Каракозова, ожидавшего уже казни, Полисадов довел своими "беседами" до психического транса, обманывал его обещанием дарования жизни, если он напишет царю о помиловании, и добился этого. Только на эшафоте, когда на него надели петлю, Каракозов мог понять, что был обманут Полисадовым ¹ . Такую же роль он пытался сыграть и с Серно-Соловьевичем, но получил отпор, и дальнейшая охота продолжать с ним "христианские собеседования" у него отпала. С Чернышевским он, кажется, и не пытался этого делать, считая его, очевидно, безнадежно неисправимым безбожником. Посещал он также для духовного увещания Шелгунова и Писарева, причем тогда уже солидный по возрасту и житейски более опытный Шелгунов по свойственному ему добродушию верил в бескорыстное отношение Полисадова к заключенным. До конца жизни Шелгунов был убежден, что Полисадов действовал только для облегчения одиночества заключенных, и не допускал мысли о возможности шпионской роли его. В своих воспоминаниях Шелгунов пишет, что Полисадов был в этом отношении "выше всяких подозрений" ² . Писарев же, по воспоминаниям того же Шелгунова, был уверен в шпионской роли Полисадова и уклонялся от всех разговоров с ним. Дело дошло до того, что тихий и спокойный Писарев выгнал Полисадова из своего каземата, бросив за ним по коридору книгой. "Неопытный юноша" Писарев лучше разгадал подлинную роль Полисадова, чем солидный по возрасту Шелгунов. Теперь мы точно знаем уже и сумму наградных, которые получал Полисадов за свои успехи в "духовных беседах" с заключенными.

Современник Писарева, его товарищ по университету, в своих воспоминаниях³ излагает отношения Полисадова и Писарева в несколько ином виде. По его словам, они вели беседы по поводу взглядов, высказанных Писаревым в его статьях. Полагаясь на элементарную порядочность своего собеседника, Писарев считал возможным высказывать ему свои взгляды более откровенно, чем он мог их излагать по цензурным условиям в своих статьях. Полисадов же, воспользовавшись этой откровенностью Писарева, начал громить его и журнал, где печатались статьи Писарева, в церковной проповеди. Хотя автор этих воспоминаний утверждает, что Писарев благодушно отнесся к этому вероломству Полисадова, однако, сопоставляя их с воспоминаниями Шелгунова, можно предположить как раз обратное. Быть может, именно после этой гнусности Полисадова Писарев выгнал его из каземата и даже запустил в него книгой.

Весьма возможно, что озлобленный неподатливостью Писарева и презрением, которое Писарев ПРОЯВЛЯЛ по отношению к нему. Полисадов настроил и ген. Сорокина против Писарева, Полисадов мог информировать должным образом Сорокина, насколько неисправимо вредным является этот по внешнему виду безобидный и смирный юноша.

С момента ареста над Писаревым висела угроза каторги и вечной ссылки в Сибирь. Первый год он просидел в полной бездеятельности, что на него, подвергавшегося уже ранее душевному заболеванию, казалось, должно было особенно тяжело подействовать. Тем не менее Писарев не терял бодрости.

Утешая свою мать, он уверял в своих письмах этого периода⁴ , что в уединении одиночного заключения есть и "хорошая сторона", и даже, что "уединение лечит некоторые виды сумасшествия". Обычный припев его в этих письмах: "Что мне делается! - по обыкновению здоров и счастлив". Он сравнивает свое положение в крепости с пребыванием раньше в психиатрической лечебнице и не находит различия, хотя там окружен был заботой и вниманием. Свое творчество он характеризует такими словами: "Во-первых, я могу, как тебе известно, писать чрезвычайно быстро; во-вторых, я пишу весело и занимательно; в-третьих, я усваиваю себе очень легко чужие мысли, так что могу передавать их совершенно понятным образом, и, наконец, в-четвертых, я одержим стремлением и охотой читать. Все эти свойства до сих пор еще растут и развиваются во мне, так что каждая новая статья моя выходит живее, чем предыдущая. При таких условиях я, нимало не утомляя себя, могу писать до 50 листов в год, т. е. 800 страниц".

В другом письме из каземата он пишет, что для него журналист - "высший идеал человека". "Журналистика мое призвание, это я твердо знаю. Написать в месяц от 4 до 5 печатных листов я могу незаметно и нисколько не утруждая себя. Форма выражения дается мне теперь еще легче, чем прежде, но только я становлюсь строже и требовательнее к себе в отношении мысли,

¹ См. Щеголев П. "Алексеевский равелин". М. 1929.

² Шелгунов Н. "Воспоминания", Петроград, 1923.

³ Сорокин В. "Воспоминания старого студента". "Русская старина" за 1888 год, кн. 12-я.

⁴ Здесь и в дальнейшем письма Писарева из крепости цитируются по книге Соловьева Е. "Д. И. Писарев". Берлин. 1922.

больше обдумываю, стараюсь теснее отдавать себе отчет в том, что пишу".

До приговора его, конечно, не могла не волновать, дальнейшая судьба его. "Я очень хорошо знаю, - писал он в другом письме матери, - что я не стою на ровной дороге и, может быть, мне долго или совсем не удастся попасть на нее обратно... Пред тобой и предо мной стоит чаша с довольно горьким напитком; мы вот уже полтора года собираемся выпить это питье и все морщимся в ожидании неприятного ощущения, а чаша все-таки полна, и от того, что мы долго разбираемся в ней, не убавляется ни одной капли жидкости, и самая жидкость вовсе не становится светлее. Стало быть, чем скорее мы возьмем чашу в руки и начнем пить, тем лучше будет и для меня". В этом настроении, при этих переживаниях литературная работа ему "заменяет все, в ней и любовь моя, - пишет он матери, - и удовлетворение, и цель жизни, и все как есть".

Статьи Писарева из крепости сверкают той же яркостью, тем же блеском остроумия, тем же смелым дерзновением, как и статьи его, написанные до крепости. Темы этих статей столь же разнообразны, как и раньше: критика, публицистика, история, популяризация естественных наук - таково содержание его" статей из каземата. Поражает и плодотворность его работы. За 15 месяцев с момента разрешения ему писать до приговора он дал "Русскому слову" около 45, печатных листов.

Просидев почти два с половиной года в предварительном заключении, Писарев по приговору Сената получил еще два года восемь месяцев крепости. Как ни печальна была перспектива сидеть еще более продолжительный срок, чем он просидел в каземате, но все это было лучше грозившей ему каторги, а также лучше той неизвестности, в которой он до сих пор находился в ожидании приговора.

Этот период является самым блестящим в творчестве Писарева, здесь его огромный талант развернулся во всю ширь и с наибольшей мощностью. Многообразные, написанные с большим подъемом критические, публицистические и полемические статьи его в этот период достигают наибольшего блеска, остроты и яркости. Именно в этот период написаны им были "Реалисты", "Кукольная комедия с букетом гражданской скорби", "Мыслящий пролетариат", "Посмотрим!" - наиболее блестящие статьи его. Из-за стен своей тюрьмы он продолжал беспощадную борьбу за свои идеалы с исключительной силой дарования. Его полемические статьи этого периода могут служить лучшим образцом нашей полемической литературы.

Читатели Писарева во всех углах России восторженно встречали каждую новую статью его. Он" знали, что призывы эти раздаются из крепостного каземата, что автор долгие годы томится в одиночном заключении, не теряя бодрости и веры в свое дело. А так как Добролюбов покоился уже в могиле, а Чернышевский был заживо похоронен в каторжной тюрьме, лишенный возможности писать, то значение Писарева для мыслящей России, протестующей против существующего политического строя, было особенно велико.

Именно в каземате Писарев в наибольшей степени познал славу. Выражением этого было полученное им в феврале 1866 г. предложение Ф. Ф. Павленкова издать полное собрание его сочинений. "Я бы желал, - писал Павленков, - приобрести право на издание полного собрания Ваших сочинений. Что касается до расплаты с Вами, я могу в начале января вручить Вам 600 рублей. Остальные надеюсь вносить через небольшие промежутки времени, таким образом, чтобы вся сумма была погашена не позже конца апреля или самый поздний срок середина мая... В пробном выпуске я бы желал поместить "Базарова", "Нерешенный вопрос", "Новый тип". "Разрушение эстетики". Впрочем, я всегда буду согласен на Ваш выбор". Издание предполагалось в 8 выпусках по цене 1 рубль за выпуск. За собрание сочинений Павленков предлагал в общем 2500 рублей ¹ .

Предложение Павленкова было счастливейшим событием в долгой казематной жизни Писарева. Делясь этой радостью с матерью, он писал в обычно шутливой форме: "Где это видано, чтобы издавалось полное (заметь также, полное, а не избранное и пр.) собрание сочинений живого, а не мертвого критика и публициста, которому всего 26 лет и которого Антонович считает неумным, Катков - вредным. Ник. Соловьев - антихристом. Признаюсь, мне это приятно, что меня издают да еще и деньги за это платят, которые нам теперь совсем не лишние... Слава - это признание в тебе силы и дарования, полезности, и потому я рад вдвойне".

Однако эта радость была впоследствии омрачена. Второй том сочинений Писарева, вышедший в 1866 г., когда Писарев сидел еще в крепости, вызвал судебное преследование за статьи "Русский Дон-Кихот" и "Бедная русская мысль". Вместе с издателем сочинений Писарева Павленковым первоначально был привлечен к ответственности и автор этих статей. Писареву это грозило весьма серьезными последствиями. Это случилось как раз в тот период, когда в России свирепствовал террор, наступивший после каракозовского выстрела и обрушившийся с особенной силой на литературу и писателей.

От привлечения к ответственности избавил его Павленков. В заявлении от 18 июня 1866 г. Главному управлению по делам печати Павленков писал: "Некоторые из входящих в нее (книгу второго полного собрания сочинений Писарева. -В. Г.) статей напечатаны были без соглашения с Д. И. Писаревым. Таким образом, вся ответственность за содержание этой книги падает на меня, как на издателя". Тем не менее петербургский цензурный комитет все же решил привлечь к ответственности также и Писарева. 17 июля 1866 г. он запросил от

¹ Письмо это хранится в Институте русской литературы в Ленинграде.

типографии Головачева, где печатались сочинения Писарева, сведения о "звании, имени, отчестве и месте жительства гг. Писарева и Павленкова". На это типография ответила, что "звание и местожительство Писарева ей неизвестно". Но ввиду заявления Павленкова о напечатании им статей Писарева без согласия автора прокуратура все же не нашла возможным привлечь Писарева к ответственности ¹ .

За полтора года со времени освобождения из крепости и до своей безвременной трагической гибели Писарев не написал ничего, равного блестящим статьям его, написанным в крепости. Объясняется ли это новыми неблагоприятными условиями, отразившимися на его творчестве: закрытием "Русского слова", которое он, по его собственному признанию, "любил как женщину", разрывом с Благосветловым, с которым связана была почти вся литературная деятельность его, "бездомностью", в которой оказался Писарев, лишившись своего журнала, или потускнением таланта после выхода из крепости, как утверждал Благосветлов, - сказать трудно. Но расцвет литературного творчества Писарева в каземате является единственным фактом не только в русской, но и в мировой литературе.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - В. Горбачевский:

Comments: