В истории русской культуры конца XVIII-XIX веков имя Александра Семеновича Шишкова - одно из центральных и наиболее почитаемых, в то же время и противоречивых. Он был исключительно одарен в разных областях и снискал славу как государственный деятель, мореплаватель, писатель и, конечно же, филолог.

Мы не станем здесь анализировать все труды А. С. Шишкова, а обратим внимание на те его творения, которые стали своеобразным символом той эпохи, не затерялись в череде ее открытий и обсуждаются поныне.

Одной из самых читаемых и дискутируемых книг А. С. Шишкова явилось "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка" (первое издание - СПб., 1803). Созданное на рубеже столетий, оно выражало взгляды А. С. Шишкова и его наблюдения над развитием отечественной словесности. Он принадлежал к кругу ученых, отстаивавших незыблемость старых традиций, славянского речевого уклада и выступавших против иностранных нововведений. Уже в первых строках его сочинения выражены искренние опасения по поводу происходивших перемен: "Всяк, кто любит российскую словесность, и хотя несколько упражнялся в оной, не будучи заражен неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к французскому языку, тот, развернув большую часть нынешних наших книг, с сожалением увидит, какой странный и чуждый понятию и слуху нашему слог господствует в оных" (Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка // Собрание сочинений и переводов адмирала Шишкова. СПб., 1824. Ч. II). А. С. Шишков искренне недоумевал: "Кто бы подумал, что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего, начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка? <...> Откуда пришла нам такая нелепая мысль, что должно коренный [так в тексте. - О. Н. ], древний, богатый язык свой бросить и основать новый на правилах чуждого, несвойственного нам и бедного языка французского?" (Там же). Ученый полагал, что это происходит от "образа воспитания" и той моды, которая зародилась в писательской среде: "российские слова... пришли совсем в забвение".

В "Прибавлении" к своему сочинению, где ученый анализировал критические выпады в свой адрес, он не отвергал экспериментов про-

стр. 93

шлых эпох и, воздавая им дань уважения, при этом замечал, что отдельные замыслы русских императоров могли быть поняты ошибочно: "Пускай всякий делает по-своему, но не должно презирать ни дворянину купецких обычаев, ни купцу дворянских. Благодарим виновников просвещения нашего: благодарим великого Петра, что он принудил нас украшаться знаниями! - знаниями, а не заимствованием пустых вещей и пороков" (Шишков А. С. Прибавление к сочинению, называемому Рассуждение о старом и новом слоге российского языка, или собрание критик, изданных на сию книгу, с примечаниями на оную. СПб., 1804).

Заметное место в филологической полемике того времени заняли "разговоры о словесности" А. С. Шишкова. Выдержанные в стиле беседы, они содержат ответы на многие актуальные и спорные проблемы правописания, грамматики и т.д. В них ученый выступал и как философ языка, и как его "старорежимный" заступник. Приведем характерный, на наш взгляд, пример дискуссии о букве э :

"А. Нужна ли в нашем языке буква э ?

Б. Вряд нужна ли [так в тексте. - О. Н. ]. Ломоносов полагал ее только надобное для иностранных слов, таковых, как эскадра, экземпляр и проч. В чистом русском языке нет никаких названий, в которых бы она произносилась, выключая трех или четырех простонародных слов, таковых, как это, экой, эх. Толь малое число названий не стоит того, что иметь для них особливую букву. Для того многие вместо это, этот пишут ето, етот, предполагая, что всякий русской знает, как произносятся сии немногие и простому только слогу приличные местоимения. Ныне частое употребление оных сделало нужнее букву э. Но лучше бы сии простонародные слова писать несогласно с произношением, нежели употреблением их в среднем и даже высоком слоге, портить чистоту языка. Вы нередко в нынешних книгах вместо по одержании толь знаменитой победы сей храбрый воин и проч. найдете: по одержании толь знаменитой победы этот храбрый воин и проч. надлежит крайне быть невежественну в языке, дабы не почувствовать нелепицы, какую делает здесь слово этот вместо сей.

А. Позвольте мне остановить вас.

Б. Охотно.

А. Вы называете выражение этот храбрый воин нелепицею?

Д. Да, в речи, которую я выставил.

А. Я докажу вам, что оно хорошо.

Б. Посмотрим вашего доказательства.

А. Я скажу: по одержании толь знаменитой победы этот храбрый воин навострил лыжи.

Б. Да, когда речь сию обратите в насмешливую, в таком случае слово этот , по причине последующей, столь же простой или низкой

стр. 94

речи, навострил лыжи , конечно, будет приличнее, нежели сей. Но, повествуя с важностью, вмешивать низкое слово в средину отборных и говорить: "по одержании толь знаменитой победы этот храбрый воин предался сладкому после трудов отдохновению", есть, конечно, нелепица" (Разговоры о словесности. Сочинение Александра Шишкова. СПб., 1811).

Общеизвестна деятельность А. С. Шишкова на ниве отечественной лексикографии, которая только в первые десятилетия XIX века приобретала черты научности сравнительно-исторической методологии. Ученый был одним из свидетелей и участников зарождения словарного дела в России: от первых попыток создать академический толковый словарь (при Екатерине II) до уже вполне нормативных и отработанных с лингвистической точки зрения опытов середины XIX века. Но А. С. Шишков выделялся своим подходом к решению поставленных научных задач. В этой связи весьма оригинален его опыт сочинения "Морского словаря", к которому он шел долгие годы.

Юность свою он провел в морском кадетском корпусе, затем служил "многие на море кампании", начальствовал "в мирное время и в войну с шведами фрегатом и кораблем". Кроме прочих заслуг, своеобразной ступенью к будущему словарю послужила работа по переводу на русский язык книги профессора Рома "Морское искусство". Как позднее заметил Голенищев-Кутузов, "перевод требовал особенных познаний в науках и в российском языке, совершен с лучшим успехом, напечатан и посвящен императрице [Екатерине II. - О. Н. ]" (Морской словарь, содержащий объяснение всех названий, употребляемых в морском искусстве. Сочинил адмирал А. С. Шишков. СПб., 1832. Т. 1).

Создание А. С. Шишковым первого в России "Морского словаря", стало делом всей его жизни и он в полную силу использовал знания и практический опыт морского офицера. Работу А. С. Шишкова заметили на высочайшем уровне. Император Николай I в своем рескрипте написал: "Александр Семенович! Получив чрез начальника Морского штаба моего сочиненный Вами полный Морской Словарь и видя из отношения Вашего к нему, что и на прежние Ваши по морской части сочинения, право перепечатывания Вы предоставляете правительству, я с особенным удовольствием изъявляю Вам за сие мою признательность.

Труды Ваши всегда были полезны отечеству, и мне приятно видеть, что и в свободное время Вы заботитесь о пользе наук..."

Итак, "Морской словарь" А. С. Шишкова - первый специальный терминологический лексикон, вобравший в свой состав 1251 слово, не считая многочисленных карт и схем, иллюстрировавших обозначенные в нем понятия. Уже сама попытка составить такой словарь достойна восхищения и как филологический подвиг, и как гражданская позиция. Ведь А. С. Шишков хотел увековечить весь современный ему

стр. 95

вокабуляр морского (в широком смысле) дела. Первоначально, как писал во вступительной статье к первому тому Голенищев-Кутузов, труд ученого планировалось разделить "на пять отдельных словарей, а именно: по кораблестроению, вооружению, кораблевождению, артиллерии и наукам" (Там же). Но всего вышло только три тома: "Словарь по кораблестроению" (СПб., 1832. Т. 1), "Словарь по наукам, до мореплавания относящимся" (СПб., 1835. Т. 2) и "Словарь по артиллерии" (СПб., 1840. Т. 3). Особо оговаривалось в предисловии к первому тому не только профессиональная потребность в таком источнике, но и его лексикографическая особенность. Отмечалось также, что в нем много слов русских, например - корабль, руль, парус, весло, якорь, дно, веха, корма, нос и др. и обрусевших - манта, карта, порт, блок, шлюбка (так у Шишкова. - О. Н. ) и т.д.

Труд А. С. Шишкова, по мнению Голенищева-Кутузова, имеет и немалую учебно-педагогическую ценность: "Словари по наукам не принадлежат к систематическим изложениям, употребляемым для преподавания сих наук, но обучающимся доставляют великое пособие для приобретения нужных им сведений; например, гардемарины и ученики кондукторских рот учебного морского экипажа, при самом поступлении их в класс корабельной архитектуры, имея предлежащий Словарь, весьма скоро, так сказать, неприметным образом узнают объясненные названия, относящиеся собственно к кораблестроению" (Там же).

Оценивая "Морской словарь" с современных нам научных позиций, можно сказать, что он принадлежит к типу специальных словарей. Причем в нем содержатся не только перечень терминов (понятий) с их краткими характеристиками (толкованием) и минимумом грамматических помет, но и обширные, по несколько страниц, научно-практические комментарии по данному предмету. Автор отчетливо выделял значения у слов, наличие у них синонимов, но главное внимание здесь сосредоточено на содержательной стороне лексемы - изложение с максимальной точностью, скрупулезностью деталей того или иного объекта описания. Приведем характерные примеры из первого тома:

"Ранк, имя прил. муж. - Слово, прежде бывшее в употреблении для означения, что судно валко.

Рангоус, или Ют, имя сущ. муж. - Самая верхняя палуба у кораблей, начало ее впереди близ бизань-мачты, окончание у самой кормы.

Ребро, имя сущ. сред. - Сие слово имеет два значения, первое: судно, когда еще не обшито досками, некоторым образом подобно скелету животного, ибо как в скелете ребра соединены с хребтовою костию, так <...> шпангоуты в судах часто называют ребрами; второе: названием ребра у доски, или большого, широкого бруса, отличают ту сторону или грань, которая составляет толщину сего бруса. Говорят,

стр. 96

поставить доску на ребро, то есть лежащую плашмя поворотить на то из ее измерений, которое меньше. Из опытов известно, что дерево, поставленное на ребро, переломится не так скоро, как лежащее плашмя" (Морской словарь... Т. 1).

Даже из этих словарных статей виден подход ученого к лексикографической работе. А. С. Шишков не всегда давал буквальный перевод термина, а скорее делал это описательно, приводя характерные сочетания, вызывающие в воображении читателя реальные картины. Практическая направленность этой работы очевидна.

Еще одна интересная особенность книги заключается в том, что автор вводил в словарную статью и собственные наблюдения, и известные ему архивные источники, как бы иллюстрируя термин документальными экскурсами в прошлое. Так, при объяснении одного из них он цитировал фрагмент из письма Петра I:

"Фордупельт, имя сущ. муж. - Обшивка, состоящая из досок больше или меньше толстых, покрывающая наружную поверхность корабельных боков около грузовой ватерлинии. Сию частную обшивку, простирающуюся от носа к корме, кладут тогда токмо, когда примечают, что корабль, по малой обширности ватерлинии, валок, то помощию прибавленной обшивки прибавится устойчивость, но прежде сию обшивку всегда делали, как видно из писем Петра Великого; в одном он пишет следующее: "Голландские корабли, купленные в Голландии, зело ранк, того для надобно им Фордупельт, дабы наполнить между баргоутами, а именно, начиная от нижнего, положить доски толщиною в шесть дюймов, первую под баргоутом, а от нее по малу тоне одна другой, класть до самого киля..."" (Там же).

В зависимости от семантического объема термина, его реального назначения и роли в морском деле автор давал и краткие, и исчерпывающие характеристики слова. Среди них есть и узкоспециальные термины (как правило, заимствованные из иностранных руководств), и лексемы, ставшие общеупотребительными и потому понятные широкому кругу читателей: выстрел, масштаб, машина и т.п. Толкование последних, в частности, занимает 5 - 7 страниц убористого текста и создает таким образом оригинальный словарный прецедент: статья разрастается до научного эссе.

По характеру употребления терминов, кроме "русских" и "обрусевших" слов, здесь, конечно же, немало иностранных: регелъ, ридерсы, флортимберсы, форт-фут и мн. др. Отличительной же особенностью морской терминологии, зафиксированной А. С. Шишковым, является создание терминов на родной почве, с четко обозначенным словообразовательным рядом, как бы подсказывающим его смысл, например: подпрыгивание - "движение казенной части орудия к верху при выстреле..."; подток, или вток - "у копей, пик и пальников нижнее железное остроконечие, которым на военных судах паль-

стр. 97

ники втыкают в палубу"; покрышка - "свинцовый лист, которым покрывают запал для предохранения от мокроты и засорения..." (Морской словарь... Т. 3).

Другой забытый труд А. С. Шишкова в области лексикографии был издан после его смерти в 1853 году и назывался "Опыт словопроизводного словаря, содержащий в себе дерево, стоящее на корне МР. С означением 24 колен и 920 ветвей". Он более приближен к лингвистическому исследованию, чем "Морской словарь", хотя во многом еще опирался на авторскую интуицию. Но здесь А. С. Шишков четко обозначил методологические принципы своей работы, в которых чувствуется его стремление к строгому историческому подходу в объяснении явлений языка, например: "Слова всех языков показывают нам, что всякое из них имеет свое начало, то есть мысль, по которой оно так названо"; "Исследование языков возведет нас к первобытному языку и откроет нам, что как ни велика разность их, но она не от того происходит, чтоб каждый народ давал всякой вещи свое особое название..."; "Словарь должен состоять из первообразных слов, означаемых крупными буквами; все же происходящие от них ветви прописываются буквами несколько помельче и ставятся под ними"; "При отыскивании в слове первоначальной произведшей оное мысли надлежит смотреть, нет ли в нем выпуска, или вставки, или изменения букв, сокрывающих его происхождение. Например, слово когда очевидно чрез выпуск букв, сокращено из коего года, слово тогда из того года".

Показательны словопроизводные ряды, приводимые А. С. Шишковым. Так, лексема мир с общим значением "тишина, спокойствие, согласие, дружба между государствами, народами или частно между людьми и животными..." объединяет 116 однокоренных слов, каждое из которых отличается оттенками семантики и стилистически, например:

"1. Мирволить, гл. ср. Из пристрастия к кому угождать, потакать, держать сторону его: человек, любящий справедливость, никому не мирволит.

2. Помирволить, гл. ср. То же, что мирволить, но единократное: признаюсь, я хотел ему помирволить, но ты меня усовестил.

3. Помирить, гл. д. Стараться воюющих или ссорящихся между собою привести в согласие, иметь попечение о восстановлении мира между ними: трудно мирить злобствующих друг на друга. Он их мирил, но не имел в том успеха ".

Примечательно, что ученый, указывая на сходство в значении слов, отмечал их отличия в употреблении в контексте. Так, глаголы помириться и примириться из того же словопроизводного ядра мир, "хотя... одно и то же значат,.. однако ж иногда могут один другим быть заменяемы; например, говорится: он просил с него сто рублей, но на половине помирился. Здесь нельзя употребить глагола прими-

стр. 98

риться, который к одной только ссоре относится". Этот оригинальный опыт во многом показателен, так как он находился на пути к научной лексикографии, расширяя ее границы от простого сбора и объяснения слов до их исторического толкования, до выяснения первичного значения, или, как замечательно сказал сам автор, "словарь сей открывает происхождение слов, показывает ход языка и, следовательно, ведет к совершенному познанию оного и пользе словесности".

Хорошо известна славянская направленность высказываний А. С. Шишкова и его полемика с "карамзинистами", резкие выступления против их новаторств, особенно в сфере лексических заимствований. В этих попытках он видел нарушение цепи исторического развития культурных основ русской жизни (подробнее: Горшков А. И. А. С. Шишков и его "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка" (К 250-летию со дня рождения) // Русский язык в школе. 2004. N 1).

Филологическая деятельность выдающегося русского ученого и государственного деятеля А. С. Шишкова не раз становилась предметом описания и изучения, а взгляды и идеи его, как показало время, живы и плодотворны, хотя некогда трактовались как "консервативные". Осталась без внимания другая сторона его таланта, где не менее ярко, а, может быть, и более рельефно проявились его лингвистические способности. До сих пор остается в тени исследователей-филологов его деятельность по государственному законотворчеству, где ученый проявил свою филологическую интуицию и языковые познания с присущей ему пунктуальностью и приверженностью традиции. Здесь мы наблюдаем отчасти и его предпочтения, и - что важно в данном случае - то, как он занимался "деловым" строительством языка.

Один такой эпизод касается замечаний А. С. Шишкова к "Проекту гражданского уложения" 1815 года:

"§ 1. Гражданское право принадлежит каждому лицу, носящему на себе имя российского подданного. Оно проистекает от необходимой в теле общества связи, или взаимных отношений всех граждан между собою, и состоит в дозволении каждому из них во всяком деле прибегать к закону, когда кто имеет нужду в каких-либо его изречениях.

§ 2. Гражданские права разделяются на общие и частные.

§ 3. Общим правом пользуется, во всяком состоянии людей, каждый российский подданный.

§ 4. Частным правом, сверх общего, пользуется то состояние людей, которому права сии даны..." (Шишков А. С. Примечания на первую главу Проэкта гражданского уложения // Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова. Издание Н. Киселева и Ю. Самарина. Berlin, 1870. Т. II).

А. С. Шишков даже в таком небольшом фрагменте сделал акцент на словесной организации текста, указывая на исключительную роль

стр. 99

языкового оформления законов. Можно только поразиться, насколько грамотно и к месту он применил основы методологии сравнительно-исторического языкознания для решения сугубо практических задач. Законодательная деятельность, в его понимании, - соблюдение норм права и исторической преемственности, с другой стороны - объект естественного интереса к языку деловой культуры. Приведем еще два показательных абзаца:

"В статье из проэкта недостаток определения прав гражданских объяснен в примечаниях. В статье генерал-прокурорской недостаток сей также оказывается; и при том кажется несвойственно сказать: рассуждение составляет право. В новоизложенной статье, для определения прав гражданских, соединены вместе три мысли: 1-я, что гражданское право принадлежит каждому российскому подданному. Сие неоспоримо, поелику главная сущность оного в том заключается. 2-я, что оно проистекает от необходимости взаимных соотношений граждан между собою. Сие также неоспоримо: ибо как скоро составилось какое-нибудь общество, то вместе с ним составятся и связи, или взаимные между членами оного соотношения, без которых оно существовать не может. Сии связи должны непременно быть кем-нибудь наблюдаемы в их ненарушимости. Отсюду проистекают закон и право. Наконец 3-я, - право без сомнения состоит в том, что закон (то есть соединенная в нем всего общества власть) дозволяет каждому члену сего общества прибегать к нему во всяком деле (к лицу ли, или имуществу, или чему иному относящемуся), когда он имеет нужду в его изречениях. Я говорю изречениях , ибо никакое право не может быть правом без утверждения, без гласа, без изречения закона. - Прочие сличения можно сделать, поставя статьи против статей: тогда усмотрится, так ли говорится в одних, как в других, и в чем состоит разность.

Напоследок почитаю за долг донести еще нечто о словах. Ясное и чистое определение слов везде нужно, всего же более в законах. Слово получает значение свое от корня своего, подобно как ветвь дерева получает соки от корня того дерева, которому она принадлежит, а не от иного. Тщетно бы сосновую ветвь назвали мы кедровою; она не принесет иных плодов, кроме тех, которые ей свойственны. Подобно так и слово: если дастся ему значение от другого корня (что нередко случается при переводах слов с иностранных языков), то будет оно, данным ему насильно или несвойственно значением, противуречить естественному значению своему, проистекающему от его собственного корня. Таковое смешение понятий в слове распространяется уже и на всякую мысль, словом сим изъявляемую. Употребление примет его и утвердит, но разум не может сего признать и всегда отвергать будет. Я, преследуя принятию слов гражданское право , гражданин , употребляю их в том знаменовании, в каком они приняты; но делаю сие по на-

стр. 100

сильственной власти употребления, а не здравому рассудку; ибо он того не позволяет, как мы из следующего объяснения увидим. Мы французские слова (взятые в их язык с латинского и греческого), cite, citoyen, civil, politique, приняли в наш язык - иные с переводом, другия без перевода, и стали за ними говорить: droit civil, гражданское право; droit politique, политическое право; citoyen, гражданин. Французские слова civil и politique произошли первое от латинского civitas, второе от греческого polis, которые оба, одно на латинском, а другое на греческом, значат город. Из сего явствует, что и французы, для изъявления двух разных вещей, употребляют два слова, которые на двух разных языках одно и то же значат. Таковое в словах смешение понятий делает их пустозвучными и непостоянными, подвергает смысл их переменам, и производит частые об них спосры; ибо кто знает значение латинского civitas и греческого polis, того ум не соглашается в одном и том же находить разность. Но на наше слово гражданский, взятое с их слова civil, еще менее согласиться можно; ибо оно само собою не то говорит, что им сказать хотят. Латинское civitas, хотя и соответствует нашему город, но мысль, породившая латинское слово, весьма различна от мысли, породившей наше слово. Латинское civitas составлено из coeo et vivo, то есть собираюсь и живу; и так латинское civitas, по коренному смыслу своему, значит сожительство, сообщество людей, живущих вместе. Под таким понятием можно разуметь и город и целое царство, поелику люди живут вместе, как в городе, так и в целом царстве. Отсюду латинцы могли сказать jus civile; ибо слово сожительство позволяло им разуметь под оным жителей всего царства. Напротив того наше слово город заключает в себе совсем иную мысль: оно происходит от горожу, строю, созидаю, и следовательно, по коренному смыслу своему, значит избранное, особое место, на котором люди сгородили, построили себе жилища. Сие место не может представлять целого царства, в котором заключаются и города, и деревни, и поля, и леса, и степи. А потому и слово наше гражданский не выражает их слова civil, поелику мысль их слова относится к целому, а мысль нашего слова - к части. Латинцы имеют два слова к означению того, что мы называем городом, а имянно civitas и urbs; французы также два - cite и ville; однако ж ни латинцы, ни французы не могут от слов своих urbs и ville произвести права, которые бы относились ко всем природным жителям земли; и ежели бы произвели, тогда бы их jus urbus или drout de ville, говорили то, что говорят наши слова: гражданские права, то есть принадлежащие одному граду или городу. Но как мы под словами гражданские права разумеем не гражданские , то есть не одному граду, но всему царству принадлежащие, то следовательно приказываем словам значить то, чего они отнюдь не значат. Таковые приказания в языке не могут иметь места: подобно как приказание, чтоб в треугольнике было меньше 180 градусов, не может

стр. 101

иметь места в математике. И так, хотя подобные вещи и укореняются употреблением, однако же, при издании вновь законов, мне кажется надлежало бы всякое несходное с здравым рассудком употребление слов переменить и поправить. Слово civil влечет мысль свою (как мы выше сего показали) от понятия жить вместе , а не от понятия городить , а потому для выражения его надлежит и в своем языке от подобного же понятия оное произвесть. Наши слова, означающие всю вообще Российскую область, суть: Россия, царство, государство, отечество, общество, народ, держава, и проч. И так от сих или подобных слов (а не от слова город ) должно произвести то, что соответствовало бы иностранному слову civil. Скажем государственные , или общественные , или народные, или отечественные права: всякое из сих слов будет приличнее и сходственнее с разумом, нежели гражданские права".

Итак, можно заключить, что славянофильская позиция А. С. Шишкова в отстаивании национальных основ родной словесности оказала влияние и на законотворческую деятельность, где он неизменно придерживался тех же взглядов, что и в филологических дискуссиях. Этот пример, как нам кажется, показателен еще и потому, что А. С. Шишков - ученый и общественный деятель переходного периода рубежа XVIII и XIX веков, - принимал участие в "деловом" преобразовании государства, построении новых общественных отношений. Таким образом, можно предположить, что деловой язык в начале XIX века изучался не только ретроспективно, но и синхронически, а сами исследователи-филологи являлись создателями нового делового слога.

В нашем небольшом очерке мы приоткрыли лишь малую часть научного и общественного наследия А. С. Шишкова, которое имеет ярко выраженную филологическую направленность. Многогранная деятельность А. С. Шишкова - исключительное достояние нашей истории, которое во многом поучительно уже тем, что явило собой образец подлинного служения национальным ценностям и первейшей из них - родному языку.

Permanent link to this publication: