Рига. 1946. 649 стр.
В прошлом на русскую историческую науку оказывала крайне вредное влияние искусственная пропасть, существовавшая между специалистами по русской и по всеобщей истории. Ряд видных историков России работал, так сказать, повернувшись спиной к истории Западной Европы. "Всеобщие историки" платили той же монетой; например, профессор Петербургского университета Г. В. Форстен в своём выдающемся, основанном на многих иностранных архивах исследовании "Балтийский вопрос в XVI - XVII вв.", где, естественно, речь идёт и о международной роли России, не использовал ни одного документа из русских архивов и не сослался ни на одну книгу или статью по русской истории. Советские историки начали преодолевать этот вредный разрыв с большой пользой и для истории СССР и для всеобщей истории. Опираясь на широкую точку зрения и метод "всеобщего историка", Я. Я. Зутис разработал историю прибалтийских провинций царской России в течение XVIII века. Это предопределило всё своеобразие его книги, её особые научные достоинства.
Лифляндия и Эстляндия, присоединённые Петром I к Российской империи в 1710 г., не подверглись унификации, а сохраняли в течение почти всего XVIII в. политические и юридические порядки, сложившиеся здесь ранее при польском и шведском господстве. В этом суть "остзейского вопроса". Я. Я. Зутис неоднократно подчёркивает, что остзейский вопрос является историческим продолжением и видоизменением балтийского вопроса, - т. е. происходившей в XVI и XVII вв. международной борьбы за господство над Балтийским морем и за выход к Балтийскому морю, в том числе со стороны России. Пётр I смог в результате победы над шведами "ногою твёрдой стать при море", но международная обстановка принудила его, по Ништадскому миру, гарантиро-
вать остзейским провинциям сохранение всех существовавших при шведском управлении привилегий и прав дворянства и городов. Тем самым Швеция сохранила в лице остзейской "конституции" (разумеется, благодаря поддержке дружественных держав, особенно Англии) подобие своего влияния в потерянных территориях и повод объявить Ништадский мир расторгнутым в случае нарушения в будущем русским правительством чего-либо в системе остзейских привилегий. Таким образом, во всей дальнейшей истории отношения царизма к остзейским привилегиям незримо присутствует старый "балтийский вопрос".
Я. Я. Зутис нигде не упускает из виду этот международный аспект, показывая, что лишь по мере падения политического веса Швеции в XVIII в. царское правительство могло приближаться во времена Екатерины II к реформе управления в остзейских губерниях, да и то с постоянной оглядкой на международное положение, подчас осторожно воздерживаясь по этой причине от уже подготовленного удара по "конституции" остзейских баронов (стр. 448 - 449). И всё же эта сторона монографии Я. Я. Зутиса не всегда удовлетворяет: хотелось бы видеть более полную и ясную картину истории русско-шведских отношений в XVIII в. и поведения английских и французских "покровителей" Швеции, как важную косвенную предпосылку истории всего остзейского вопроса.
Однако Я. Я. Зутис справедливо ставит ударение не на международной, а также и не на вымышленной немецкими историками "национальной", а на социально-экономической, классовой стороне "остзейского вопроса". Эту сторону он разработал с большой основательностью и глубиной. Исходный тезис автора гласит: "Остзейские привилегии - не более как правовая и политическая надстройка над барщинным хозяйством лифляндского барона..., воплощение основной идеи её творцов, лифляндских (по национальности немецких. - Б. П. ) крепостников, преследовавших одну цель - полную изоляцию латышского и эстонского народов (т. е. крестьянской массы. - Б. П. ) от соприкосновения с местным и международным рынками и, ещё более, от общения с правительством и органами государственной власти" (стр. 36).
Иначе говоря, правовые и политические порядки Лифляндии, сложившиеся мало-помалу во время её пребывания в XVI - XVII вв. сначала под польской, затем под шведской властью, органически отвечали одновременно развивавшимся в ней социально-экономическим порядкам - крупному барщинно-крепостническому хозяйству, рассчитанному на вывоз невероятно дешёвой сельскохозяйственной продукции балтийским морским путём на западные рынки, где "революция цен" неуклонно взвинчивала цены. Это выгодное крепостническое хозяйство не продержалось бы долго, если бы не было прикрыто стальным колпаком "привилегий" от воздействия окружающей среды: от соприкосновения крестьянского хозяйства с рынком, от распространения на Лифляндию шведских юридических норм, предоставлявших крестьянину гражданскую свободу и чуждых крепостному праву, и т. д. Однако с переходом Лифляндии от Швеции к России положение диаметрально изменилось. Теперь крепостническое хозяйство лифляндских дворян оказалось в тождественной, т. е. крепостнической же, социально-экономической среде; только лифляндское крепостничество носило более полный и всеобъемлющий характер, чем в других частях Российской империи, и поэтому стало играть роль лидера: крепостники-помещики всей России в XVIII в. ориентировались на лифляндские порядки. Но естественно, что при этом уже незачем и не от чего было отгораживаться привилегиями. В той мере, с какой остзейские привилегии являлись лишь адекватной сословно-правовой надстройкой над крепостным хозяйством, они послужили образцом для всероссийского законодательства и правительственной деятельности. Это превосходно показано Я. Я. Зутисом, особенно на примере бироновщины и скрупулёзным исследованием в гл. X вопроса об источниках екатерининской реформы губернского управления в 1775 году. Но в той мере, в какой остзейские привилегии были в русской централизованной дворянской монархии олицетворением отсталости, духа сословно-корпоративной замкнутости, местной автономии, сепаратизма, принципа договора между центральной властью, словом, как говорит Я. Я. Зутис, представляли уровень развития, на котором находилось дворянство в Западной Европе при переходе от средних веков к новому времени, "остзейская конституция" даже на фоне крепостнической Российской империи XVIII в. была реакционным балластом, анахронизмом, обречённым на уничтожение. Всё исследование Я. Я. Зутиса и показывает сложное, зигзагообразное движение "остзейского вопроса" в XVIII в. к этой неминуемой развязке. Однако последняя окончательно наступила только в XIX в. и лежит за гранью данной книги.
Первая глава "Происхождение и классовая сущность остзейских привилегий", богатая теоретическим содержанием, могла бы послужить темой для особой книги. Она содержит характеристику, к сожалению, слишком краткую, процесса закрепощения крестьян в Ливонии в XV - XVI вв., возникновения фигуры "остзейского барона" из потомков не ливонских рыцарей, как думают, а орденских вассалов, наконец, процесса закрепления привилегированного и господствующего положения этих немецких землевладельцев, поработивших латышей и эстов, в условиях господства сначала Польши, затем Швеции.
Во второй главе Я. Я. Зутису удалось убедительно рассеять легенду, будто русское завоевание было причиной усиления крепостничества и реакции в Прибалтике, испытавшей прогрессивное воздействие шведской аграрной политики в XVII веке. Шведский абсолютизм, как показал Я. Я. Зутис, сначала пробил было некоторые бреши в привилегиях лифляндского рыцарства, затем повернул курс в пользу рыцарей (ответом на что явилось крестьянское восста-
ние 1639 - 1640 гг.), потом при Карле XI снова ущемил их путём частичного распространения редукции на Лифляндию, но Карл XII, с самого начала Северной войны, встал на путь ликвидации аграрных реформ Карла XI и нового усиления крепостничества. Политика русского царизма в Прибалтике была именно продолжением этого последнего шведского курса. Доказательство этого тезиса составляет большую заслугу Я. Я. Зутиса. Если уж винить в чём-либо царскую политику в Лифляндии и Эстляндии, заключает он, то не в отказе от шведских порядков, как это принято в латышской историографии, а именно в продолжении шведского покровительства крепостникам, в признании остзейских привилегий, "под сенью которых латышский и эстонский народы опустились до положения бесправных рабов" (стр. 57).
В главах III и IV "Остзейское рыцарстве и царская власть в 1725 - 1730 гг." и "Остзейское рыцарство во время бироновщины" наше внимание переносится из Прибалтики в Петербург, к русскому двору при преемниках Петра I. Автор полемизирует с мнением о решающем значении придворной "немецкой партии". Тщательным исследованием источников он устанавливает, что влияние остзейцев ограничивалось преимущественно кругом тех политических вопросов, которые непосредственно соприкасались с судьбами крепостного права. Бироновщину автор рассматривает не как самоуправство кучки захвативших власть над Россией остзейских баронов, а как политику, порождённую интересами большинства русского дворянства: политику упрочения самодержавно-дворянского строя путём своеобразного террора против старой феодальной знати - "верховников". Почему же эта политика проводилась руками остзейских немцев, получивших широкий доступ в гвардию и в высшую бюрократию? В объяснении этого явления автор ссылается на ряд исторических обстоятельств: обычную опору абсолютизма на иностранцев, митавские связи Анны Иоанновны, сплочённость петербургских остзейцев, приспособленность их к столичной жизни и подкупам благодаря избытку денежной наличности и пр. Однако главную причину он видит в том, что не только "интересы остзейцев полностью совпадали с интересами русского дворянства по основному вопросу - о сохранении самодержавия в целях обеспечения неограниченной власти помещиков над крепостными", но и в том, что "остзейские бароны выступали учителями русских помещиков в организации барщинного хозяйства и в деле усиления крепостного права" (стр. 155). Именно как крайние крепостники, сторонники барщинного хозяйства, они приобрели с 30-х годов XVIII в. и общественно-политический авторитет в глазах русского дворянства. Я. Я. Зутис приводит материалы, показывающие, что в этой благоприятной атмосфере крепостничество и в самой Прибалтике во время бироновщины быстро эволюционировало к ещё более крайним формам, к полному рабству латышского и эстонского крестьянства.
В "антинемецкое" царствование Елизаветы Петровны, по мнению Я. Я. Зутиса, в сущности, продолжались те же социально-политические процессы, которые породили бироновщину (гл. V), и если позиции остзейцев при дворе несколько ослабели, то их крепостнические притязания и автономиям пользовались поддержкой в сенате (гл. VI), так что "именно в этот период остзейская автономия достигла своего апогея, а крепостное право приблизилось к своему кульминационному пункту" (стр. 284).
Однако в том же периоде Я. Я. Зутис усматривает и историческую завязку борьбы самодержавия с остзейскими привилегиями. Вполне убедительно он показывает, что непосредственной причиной столкновения явилась невозможность для правительства не только повысить налоги, в увеличении которых оно остро нуждалось в годы Семилетней войны, но и собирать установленные налоги до тех пор, пока в Прибалтике господствовали порядки, отстранявшие крестьянина от всякой связи с рынком, и пока остзейские помещики могли противопоставлять политике правительства "шведские" налоговые порядки и политические привилегии (стр. 265 - 274).
Более половины книги отведено остзейскому вопросу в царствование Екатерины II. Автор начинает главу VII с широкого сравнительно исторического экскурса для определения понятия "просвещённый абсолютизм". Здесь снова сказались преимущества "всеобщего историка": не преувеличивая аналогии, Я. Я. Зутис всё же вполне закономерно сопоставил самодержавие Екатерины II с политическими тенденциями и реформами в ряде других европейских государств во второй половине XVIII века. Собирательное понятие "просвещённый абсолютизм" Я. Я. Зутис трактует, как нам кажется, в общем правильно (стр. 285 - 297, ср. стр. 312, 589). Однако для полноты анализа этого явления следовало бы говорить не только о заигрывании дворянского государства с буржуазией, но и о заигрывании буржуазии, идеологов "просвещения" с дворянским государством. Не следует упускать также из виду атмосферы грозного клокотания общественных низов, особенно крестьянства.
Очень содержательна и ценна глава VIII - "Крепостное право в 60-х годах XVIII века". Она вводит нас в недра аграрного строя Прибалтики и происходивших в нём в это время экономических процессов. Автор показывает, что нажим русского правительства совпал с возникновением некоторых антикрепостнических тенденций среди части остзейского дворянства и их идеологов. Результатом явилась незначительная, но симптоматичная реформа 1765 года. Я. Я. Зутис совершенно прав, придавая ей значение не столько самой по себе, - ибо её социально-экономические последствия были невелики (в дальнейшем она была фактически отменена), - а как толчку к пробуждению и началу активизации латышского и эстонского народов в борьбе против своих непосредственных угнетателей. "Сквозь трещину, образовавшуюся в 1765 г., проникал еле заметный просвет, но он указывал направление к свету. Неудивительно, что народные массы в поисках выхода заваливали
суды жалобами, а потом, с начала 70-х годов, нарастает уже волна крестьянских движений. Народ, действуя ощупью и руководствуясь инстинктом, искал путь к своему освобождению" (стр. 353). Важной чертой всего метода Я. Я. Зутиса является то, что он рассматривает народные массы даже тогда, когда они не восстают против своих угнетателей, как активную историческую силу.
В предыдущих главах Я. Я. Зутис показал значение не революционного, но выражавшего крестьянский протест движения "гернгутеров". Ниже он вскрыл большое политическое значение массовой подачи крестьянами жалоб на помещиков в суды, когда это было дозволено. В гл. XI подробно изложена история крестьянских волнений в 70-х годах, повидимому, как предполагает Я. Я. Зутис, генетически связанных с движением "гернгутеров" (стр. 478).
В гл. XIII показано, как намерение Екатерины II найти компромиссное решение становившейся всё более сложной остзейской проблемы, отняв у баронов политические привилегии, но зато укрепив их крепостнические права, было изменено крупными крестьянскими волнениями 1783 - 1784 годов. "Оглядываясь назад, - замечает Я. Я. Зутис, - и сравнивая крестьянские волнения 1771 и 1777 гг. с событиями 1784 г., легко убеждаешься, какой огромный путь был пройден за последние 10 - 15 лет. За эти годы классовая борьба в лифляндской деревне - от разрозненных и часто стихийных волнений начала 70-х годов - выросла до массового движения, охватившего всю континентальную часть губернии" (стр. 549). В результате волнений экономическое положение крестьян не улучшилось, но они приобрели права судебного представительства, из рабов стали подданными - "факт громадного значения в истории политического развития латышского и эстонского народов в XVIII в." (стр. 551).
Восстание 1784 г., перепугавшее остзейских баронов, дало, как убедительно показывает Я. Я. Зутис, Екатерине II, "победительнице Пугачёва" основание и повод приняться за развязку слишком затянувшейся борьбы с остзейской автономией: "От ярости латышских и эстонских крепостных спасли немецких баронов не привилегии, а защитила их царская армия и самодержавие. Вывод напрашивался сам собой - во имя спасения всего дворянства, в том числе остзейского рыцарства, от революции крепостных необходимо было покончить с остзейским сепаратизмом" (стр. 558).
Линия исследования крестьянских движений, как важнейшего фактора развития "остзейского вопроса" в целом, завершается в содержательной главе XVI "Остзейский вопрос в 1788 - 1796 годах", где вообще как бы сходятся в заключительном аккорде все линии исследования. Ликвидация остзейского "земского штата" екатерининским законодательством приближается к концу, когда Швеция решается всё же использовать этот повод для начала войны с Россией. Вопреки шведским ожиданиям это не привлекло к Швеции симпатий остзейских немцев-помещиков: последние были уверены, что появление шведского десанта вызовет всеобщее восстание крепостных, которые перережут своих господ, и поэтому всемерно изъявляли свои верноподданнический чувства Екатерине II и умоляли о присылке в Прибалтику побольше русских войск для обуздания бунтовщиков. Крестьяне в самом деле массами бежали в Финляндию и вели себя неспокойно. "Крестьянские волнения в последней четверти XVIII в., - заключает Я. Я. Зутис, - являются новым фактором остзейского вопроса. Из-за обострения классовой борьбы, протекавшей в обстановке напряжённых международных отношений, реформы просвещённого абсолютизма в Прибалтике", не доведённые до конца и в значительной части даже отменённые Павлом I, "оказались только исторической предпосылкой аграрных реформ начала XIX века" (стр. 628).
Было бы бесполезно пытаться дать в краткой рецензии обзор всего содержания фундаментального труда Я. Я. Зутиса. Читатель найдёт в нём множество конкретного материала, тщательно собранного как из всей научной литературы и публикаций по истории России в XVIII в. вообще, и в Прибалтике в частности, так и из обширных неопубликованных архивных фондов.
Книга богато уснащена и историографическими отступлениями, критикой немецких, латышских и русских буржуазно-дворянских историков, что отчасти восполняет отсутствие специального историографического введения, не включённого при печатании в книгу по техническим причинам (стр. 3).
В заключение необходимо указать на большое научно-политическое значение труда Я. Я. Зутиса. Отныне без этой книги не сможет работать ни один историк, изучающий в целом историю России в XVIII в., и пи один историк, изучающий историю Прибалтики. Я. Я. Зутис сумел взять историю народов Советской Прибалтики в неразрывном и органическом единстве с историей СССР. Далее он показал, что в XVIII в. главным врагом латышского и эстонского народов были немцы, что поэтому борьба царского правительства с немецкими "привилегиями" в Прибалтике была объективно на пользу этим народам, порабощенным немцами и не освобождённым от немецкого рабства ни в период польского, ни в период шведского господства. Не приукрашивая русского дворянско-крепостнического самодержавия XVIII в., Я. Я. Зутис сумел показать, что объективно присоединение Прибалтики к Российской империи было всё же важным шагом вперёд в историческом развитии этих народов.
Но в этой же связи нельзя не бросить автору один упрёк. Разработанная им тема - очень важная глава из истории латышского и эстонского народов. Однако внимание Я. Я. Зутиса весьма неравномерно распределено между ними. История латышского народа определённо заслонила историю эстонского народа. Если это было неизбежно по тем или иным объективным причинам, следовало бы в начале книги сделать соответствующие оговорки и разъяснения.
Проф. Б. Поршнев
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Libmonster Russia ® All rights reserved.
2014-2024, LIBMONSTER.RU is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Russia |