Книга профессора Иозефа Мацурека "Историография Восточной Европы" не может не привлечь внимания советского читателя. Как не преминул указать и сам автор, эта книга является первым опытом исследования историографии народов Восточной Европы в её единстве и взаимосвязи. Существующие общие труды по историографии (здесь автор наряду с известными работами Фютера, Риттера, Гуча и др. упоминает книгу недавно умершего чешского учёного Иозефа Шусты) сосредоточивали всё внимание на исторической науке Западной и Средней Европы и очень мало или совершенно не касались Восточной Европы. В литературе русской, польской, южнославянской, венгерской и т. д. немало работ, посвященных проблемам развития отечественной исторической науки, но до сих пор не было ни одной, которая предприняла бы попытку проанализировать связи и взаимовлияние историографии народов Восточной Европы.
Рецензируемая книга заслуживает внимания и потому, что автор пользуется репутацией знатока истории народов Восточной Европы. Помимо опубликованных им ранее трудов, посвященных проблемам международных отношений Восточной Европы в XV-XVII вв., Мацурек подготовил серию книг, которые должны в совокупности составить целую библиотечку по истории Восточной Европы. В рекомендательной литературе к рецензируемой книге автор упоминает свои находящиеся в печати (мы не располагаем сведениями о выходе их в свет) работы: "Введение в историю славян", "Историю восточных славян", "Историю польского народа", "Историю Румынии"; ещё в 1934 г. вышла книга Мацурека "История мадьяр и Венгерского государства". Таким образом, по произведениям Мацурека чехословацкий (а в связи с отсутствием других соответствующих работ - и не только чехословацкий) читатель будет знакомиться с историей народов Восточной Европы, в том числе и с историей народов СССР.
Среди упомянутых работ Мацурека "Историография Восточной Европы" занимает центральное место; по ней, более чем по любой другой работе, можно судить, насколько подготовлен автор к решению рассматриваемых им важнейших проблем, каковы его позиции, чему он хочет и может научить читателя.
Книга состоит из двух почти равных частей. Самой историографии Восточной Европы посвящена её вторая часть, первая же освещает трактовку понятия Восточной Европы и её истории различными историками и позицию, которую занимает сам автор в этом вопросе.
И. Мацурек указывает, что в исторической науке нет единства в отношении того, что понимать под историей Восточной Европы, нет даже согласия в вопросе о том, закономерно ли самостоятельное изучение истории Восточной Европы. Обстоятельно изложив различные точки зрения, автор переходит к их критике, а затем формулирует своё мнение. Однако даже такая система изложения, отрывающая критику ошибок предшественников от изложения их взглядов и собственной концепции Мацурека, не может скрыть зависимости автора от построений предшествующих буржуазных учёных. По существу, Мацурек свёл воедино тезисы ряда буржуазных историков, заботясь лишь о том, чтобы устранить отдельные конкретные противоречия между ними.
Четыре основные элемента определяют исторические рамки понятия "Восточная Европа", заявляет автор: это географический фактор, этнические связи, культурные связи и, наконец, политические судьбы.
Не следует думать, что, говоря о географическом факторе, И. Мацурек подразумевает лишь ту, не требующую специального упоминания истину, что Восточная Европа есть понятие пространства, ограниченного определёнными географическими пределами. Географический фактор у Мацурека - один из элементов, определяющих своеобразие, особенности исторического развития Восточной Европы. Недаром в подтверждение мнения о значимости и определяющем характере географического фактора Мацурек ссылается на авторитет С. М. Соловьёва. Мацурек делает при этом оговорку, что географический фактор не является основным определителем, так как, руководствуясь им, пришлось бы отделить историю Северо-Восточной Европы от Юго-Восточной.
Не могут, признаёт автор, явиться основным определяющим элементом и этнические связи, так как в Восточной Европе наряду со славянами, наиболее значительный этнической группой, живут мадьяры, румыны, турки, греки и другие народы, история которых не может быть исключена из истории Восточной Европы.
Ряд оговорок автор делает и в вопросе о значении культурных связей. Мацурек отвергает и выдвигавшееся рядом дворянских и буржуазных историков деление Европы на романо-германский и греко-славянский мир и тенденцию деления Европы по вероисповедному признаку, наиболее ярко выраженную в докладе чешского учёного Ярослава Бидло на VII международном съезде историков в 1933 году. Мацурек считает, что культурное развитие Восточной Европы имело свои особенности, явившиеся следствием непосредственного столкновения с культурой восточных, азиатских народов. Однако автор сам вынужден развенчать сформулированный им тезис (основанный на явном преувеличении восточного влияния в истории народов Восточной Европы) признанием, что значительное влияние восточной (арабской) культуры испытали в результате непосредственного соприкосновения с ней и
J. Macurek, Dejepisectvi evropskeho vychodu. Praha. 1946. 349 str.
народы Западного Средиземноморья - Испании, Италии. Южной Франции.
В результате Мацурек приходит к выводу, что из всех выдвинутых им критериев наибольшее значение имеет политический или политико-экономический фактор. Но как раз существо этого самого значительного элемента своей схемы Мацурек оставляет невыясненным, уделяя этому вопросу всего две страницы, содержание которых сводится к доказательству, что влияние Византии было связано с её политическим могуществом, а формирование различных народностей среди южных славян было следствием их принадлежности к различным государственным организмам.
Книга проф. Мацурека - яркий образец того, как беспомощна буржуазная историческая наука в попытках дать широкое историческое обобщение, выйти за рамки простого перечня фактов, событий, имён. Даже тогда, когда автору удаётся правильно сформулировать то или иное положение (например, тезис о том, что понятие "Восточная Европа" не являлось неизменным во все времена, что его надлежит рассматривать в динамике исторического развития), оно остаётся не применённым на практике, нарушается самим конкретным изложением книги.
Несомненно, что методологическая основа, на которую опирается проф. Мацурек, не может обеспечить правильного ответа на поставленный им вопрос; наоборот, она ничем не отличается от той, которая служила уже многим дворянским и буржуазным историкам для построения различных псевдонаучных, националистических схем. Мы увидим в дальнейшем, что рецензируемая книга отнюдь не представляет исключения из этой традиции.
Постановка вопроса в книге Мацурека настолько схоластична, выдвинутая им эклектическая схема решения так шатка и так далека от подлинно научного анализа, что знакомство с нею может вызвать у советского читателя реакцию, прямо противоположную той, достичь которую стремится автор: теоретическая база, на которой основаны его доказательства, невольно заставляет усомниться, можно ли в действительности говорить об "истории Восточной Европы", правомерно ли её выделение? Было бы, однако, ошибкой вместе с порочной трактовкой проблемы отбросить и самую проблему. Она существенна, и решение её должно быть дано советской исторической наукой.
И Западная и Восточная Европа проходила в своей истории одинаковые основные этапы развития, общие для всей истории человечества. Это единство составляет основу исторического процесса. Но аналогичные с Западной Европой этапы исторического развития имели в Восточной Европе своеобразные конкретно-исторические черты. Среди важнейших из них можно отметить отличие характера славянского проникновения в Восточно-Римскую империю от германского проникновения в Западно-Римскую империю, отличие, в значительной мере обусловившее специфические черты развития византийского феодализма; развитие в XV-XVIII вв. в странах Восточной Европы барщинной системы феодального хозяйства; особенности формирования наций в Восточной Европе в рамках сложившихся в силу потребностей самообороны централизованных многонациональных государств и т. д. В курсах всеобщей истории, в университетских лекциях эти существенные своеобразные черты нередко стушёвываются, внимание читателя и слушателя более фиксируется на элементах сходства тех или иных институтов феодальной Польши, Чехии и т. д. с государствами Западной Европы, чем на сходстве, связях, которые выступают при сопоставлении истории этих стран Восточной Европы с историей СССР. Такого рода методологические недостатки являются следствием того, что в нашей советской литературе при наличии значительного числа монографических исследований, дающих широкую основу для решения проблемы о специфике исторического развития стран Восточной Европы, отсутствуют работы, специально посвященные этой проблеме. Книга Мацурека служит напоминанием о том, что советская историческая наука должна сказать своё слово по этому вопросу, должна помочь читателям стран народной демократии преодолеть тягостный груз буржуазных извращений истории Восточной Европы.
Как решает вопрос о рамках истории Восточной Европы Мацурек? Характерно, что после 120 страниц рассуждений о том, что такое Восточная Европа, он так и не даёт на это прямого ответа. Косвенным ответом является содержание второй части книги, излагающей историографию Восточной Европы. Мы находим здесь историографию византийскую, русскую, украинскую, белорусскую, польскую, литовскую, венгерскую, румынскую и южно-славянскую. Вопреки собственным рассуждениям об этнических связях между славянами как одном из элементов определения понятия Восточной Европы Мацурек без пояснений и аргументации выводит "за скобки" Чехословакию. Напомним, что работа проф. Мацурека - не простое пособие, в которое автор мог бы по чисто практическим соображениям не включить национальную историографию, рассчитывая на знакомство читателей с более основательными работами. Книга Мацурека, как мы видели, претендует на научный анализ развития восточноевропейской историографии и взаимосвязей и влияния исторической науки в разных странах Восточной Европы. Таким образом, исключение чехословацкой историографии из круга рассмотрения имеет прямой смысл: внушить читателю, что Чехословакия не является частью Восточной Европы. То, чего не договорил Мацурек, сказал за него "Исторический клуб", издавший его книгу с аннотацией, в которой наряду с чисто рекламными комплиментами автору содержится следующая характеристика: автор "пришёл к оригинальному пониманию Восточной Европы и её истории. В современной дискуссии, ведущейся у нас о проблеме "запад - восток" и о нашей позиции в Европе, выводы автора появляются весьма кстати и могут помочь решению многих иных принципиальных вопросов". Яснее сказать трудно. Так определяется целевая установка книги: дать
оружие реакционным силам, стремящимся противопоставить Чехословакию Советскому Союзу и народно-демократическим странам Восточной Европы, вернуть её в лоно западного империализма. Таков смысл псевдонаучных изысканий проф. Мацурека относительно понятия "Восточная Европа".
Переходя к изложению основной темы, проф. Мацурек формулирует свою схему периодизации историографии Восточной Европы. Не этапы развития общества, не смена одних общественно-экономических формаций другими, не смена феодальной идеологии буржуазной, а идеологии буржуазной - идеологией социалистической лежат в основе предлагаемой Мацуреком периодизации развития исторического знания. Его периодизация основана на смене одних великодержавных государственных и политических влияний другими. (Заметим, что вопрос о степени и продолжительности этих влияний Мацуреком смазан, а составленная им схема отражает ложные и предвзятые взгляды автора).
Мацурек делит историографию Восточной Европы на три периода: период византийской великодержавности (VI-XV вв.), период османской и польско-литовской великодержавности (XIV-XVIII вв.) и период русской великодержавности и её борьбы с австро-венгерской экспансией в карпатской, дунайской и балканской областях (XVIII-XX вв.).
Эта схема, равно как и всё дальнейшее конкретное изложение, свидетельствует о том, что автору глубоко чуждо понимание классовой природы тех или иных историко-научных систем и школ.
Уже методологическая основа схемы проф. Мацурека определяет её порочность. Но нельзя не отметить также и пороков конкретного содержания этой схемы. Прежде всего нет нужды доказывать, что эта нарочито расплывчатая и взаимопересекающаяся периодизация извращает действительное соотношение политических сил и влияний в истории Восточной Европы. Нет также нужды пояснять политический смысл изложения материала, относящегося к советской исторической науке, под общей шапкой "Период русской великодержавности". В построении работы Мацурека, как и в постановке проблемы (что мы отмечали ранее), отчётливо проявляется реакционная буржуазная тенденция. Вольно или невольно автор, выступая под личиной псевдообъективности и "научности", способствует тем силам, которые стремятся привить чехословацкому читателю антисоветскую систему взглядов, косвенно принизить прошлое русского народа.
Взяв основой своей периодизации историографии политические изменения в истории Восточной Европы, Мацурек исходит из молчаливо принятой презумпции, что политическое могущество имело прямым и непосредственным следствием руководящее влияние историографии соответствующего государства на развитие исторической науки в других странах Восточной Европы. Только при этом условии принцип периодизации, принятый Мацуреком, может претендовать, по крайней мере, на элементарную логичность (о научной ценности его, разумеется, говорить не приходится). И в этом отношении построение Мацурека обнаруживает свою полную непригодность при простом сопоставлении его даже с тем конкретным материалом, который привлекается в самой рецензируемой книге. Так, например, в разделе, посвященном развитию венгерской историографии в "период" османской и польско-литовской великодержавностей, которые, если верить Мацуреку, должны были наложить отпечаток на историческую науку смежных стран Восточной Европы (напомним, что речь идёт о времени, когда значительная часть Венгрии находилась под властью Турции; здесь, казалось, автор скорее всего мог бы найти подтверждение своей презумпции), в разделе, перечисляющем работы 23 венгерских историков XV-XVII вв., мы находим лишь одного историка, которого Мацурек может назвать приверженцем турецкой политической ориентации (что ещё далеко не свидетельствует о влиянии на него турецкой историографии), и двух историков, отражающих политическое влияние Речи Посполитой (из них лишь один, второстепенный историк Секели, учившийся в Кракове, испытал влияние польской историографии). Если уж говорить о влияниях, которые испытывала в этот период венгерская историография, то скорее их можно видеть в деятельности тех венгерских историков, которые по происхождению были итальянцами (среди перечисленных Мацуреком их четыре, в том числе выдающийся хронист - гуманист конца XV в. Бонфини) и хорватами (среди перечисленных их три, в том числе видный собиратель документов эстергомский архиепископ Веранчич).
Для подкрепления своих тезисов автор не останавливается перед прямым "исправлением" истории. "Под влиянием польско-литовских хроник XVI-XVII вв., - пишет Мацурек, - в Западной Руси возникло также несколько русских исторических сочинений, прежде всего так называемая летопись Быховца, написанная западнорусом (!) латиницей во второй половине XVI века и характерная тем, что (несомненно, под влиянием Стрыйковского) связывала западнорусскую историю с римской, литовско-русских князей производила от римлян и начинала своё изложение истории литовской Руси со времён императора Тиберия" (стр. 188). В действительности дело обстояло как раз наоборот: не так называемые западнорусские летописи были написаны под влиянием Стрыйковского, а Стрыйковский пользовался ими при составлении своей хроники, неоднократно ссылаясь на них. Это было ясно исследователям ещё сто лет назад, при издании списка Быховца. Указанные Мацуреком элементы "влияния Стрыйковского" налицо не только в списке Быховца, но и в других летописях. Укажем, например, Ольшевский список (ПСРЛ, т. XVII), написанный в 1550 г., т. е. задолго до появления хроники Стрыйковского.
Мацурек не только не видит или не желает видеть классовых основ различных направлений в исторической науке; он обходит мол-
чанием и их политическую базу, политические тенденции. Так, славословя краковскую школу в польской историографии, он заключает её характеристику следующим заявлением: "В польской историографии всё более утверждалась современная общепризнанная точка зрения, что мнения о национальном развитии ни в коем случае нельзя основывать на априорных представлениях, на тенденциях времени мессианизма и романтизма, но на действительности, позитивизме, на предварительно подвергнутых критике документах, без оглядки на все традиционные представления и на возможные обвинения в национальной измене" (стр. 232). Мацурек оставляет читателей в неведении, что, производя переоценку истории шляхетской Речи Посполитой, романтизировавшейся Лелевелем и его последователями из революционно-демократического лагеря, историки краковской школы подчиняли свою историческую концепцию реакционной политической программе польских помещиков и буржуазии, искали в истории аргументы для проповеди отказа от национально-освободительной борьбы, для восхваления "сильного", антидемократического правительства и т. д. Живописуя "критицизм" историков краковской школы, объявляя их решительными разрушителями ложных традиционных взглядов на прошлое Польши, Мацурек замалчивает, что Шуйский, Бобжинский и другие представители краковской школы апологетизировали завоевательную политику Речи Посполитой, создали миф о её цивилизаторской роли в отношении Литвы, Белоруссии, Украины.
Напрасно было бы искать в книге Мацурека не только классовые или политические характеристики, но даже сколько-нибудь значительный материал о методах исследования, проблематике работы упоминаемых им историков. Что извлечёт читатель из такого, например, определения: "Уляновский, сочетающий немецкую основательность с достоинствами французской исторической науки" (стр. 234)? Книга Мацурека часто напоминает каталог с немногочисленными и к тому же весьма невразумительными и неточными аннотациями. Польской исторической науке после 1918 г. в книге отведено в общей сложности не более страницы (стр. 268 - 269), на которую втиснуто 54 имени, притом некоторые из них упоминаются по два-три раза. Заявив, что словенская историография на рубеже XIX и XX вв. в отношении методологической зрелости может выдержать сравнение с любой европейской историографией (стр. 246), автор посвящает ей четыре строки во всей книге!
Чем ближе к современности, тем короче и беднее становится изложение. Отдел "Период византийской историографии и сфера её влияний" занимает в книге 41 страницу, а "Главные течения я проблемы в восточноевропейской историографии и её представителя после первой мировой войны" - 31. Это, впрочем, оправдано с точки зрения автора, так как какой интерес может представить, например, польская историография после первой мировой войны и чем она вообще может заниматься? Ведь, если верить Мацуреку, ещё перед первой мировой войной польские историки "индивидуальными и коллективными усилиями разрешили все важнейшие проблемы польской истории"! Не лишне будет привести перечисление этих проблем: "Вопрос о причинах падения польского государства в XVIII в., проблема происхождения польского политического и социального строя в древнейший период польской истории, разрешённая ещё в середине XIX в. А. Белёвским и К. Шайнохой, далее вопрос о св. Станиславе, первом польском святом, вопрос периодизации польской истории, проблема синтеза польской истории и проблема польско-литовских отношений" (стр. 236). Трудно сказать, что здесь более анекдотично: подбор ли проблем, порядок ли их перечисления (вероятно, по степени значимости и актуальности) или заявление о полном их разрешении.
После всего сказанного уже второстепенное значение имеет тот факт, что страницы рецензируемой книги пестрят элементарными ошибками: например, Четырёхлетний сейм 1788 - 1792 гг. отнесён к 1791 - 1795 гг. (стр. 231), книга Ст. Смольки "Mieszko Stary i jego wiek" получила характеристику "капитального труда о зарождении польского пястовского государства" (стр. 233), - здесь Мацурек явно спутал Мешко I, жившего в X в., с его потомком в седьмом колене Мешко Старым, жившем в XII - начале XIII в., и т. п. При упоминании некоторых историков пропускаются их важнейшие работы, но указываются второстепенные, не имеющие исследовательского характера (см. например, об О. Бальцере на стр. 233). Мы привели примеры лишь из одного раздела книги, число их можно было бы значительно увеличить. Полагаем, что просмотр специалистами разделов книги, посвященных турецкой, румынской, венгерской историографии, в отношении которых мы некомпетентны, не изменит к лучшему впечатления о ненадёжности фактических сведений, приводимых Мацуреком.
Особо следует остановиться на освещении Мацуреком истории СССР и истории русской исторической науки. Уместно напомнить, что в его лице мы имеем дело с историком, который собирается выступить, а может быть, уже выступил с книгой "История восточных славян". Взгляды Мацурека могут быть восприняты частью чехословацких читателей, которые примут на веру сообщаемые им сведения. Нам не может быть безразлично, как излагается история нашей Родины для наших друзей в странах народной демократии.
Мацурек выступает убеждённым сторонником норманизма. Он заявляет: "История Руси начинается появлением северных варягов-норманнов в большой приднепровской низменности. Скандинавские варяги играли тут роль, подобную той, какую они играли и в некоторых странах Западной Европы (например, в Британии, Французской Нормандии, Южной Италии). Северные норманны стали создателями не только русского государства, но и русского народного единства и первыми организаторами рус-
ской нации" (стр. 65). Чтобы рассеять у читателя всякие сомнения в справедливости норманской теории происхождения Руси, Мацурек мимоходом роняет замечание, что эта теория "является сейчас признанной в научной литературе" (стр. 227).
Свои норманистические взгляды Мацурек последовательно проводит и при освещении истории русской исторической науки. Снисходительно - небрежно упоминает автор крупнейших русских учёных XVIII в., но зато в панегирических тонах говорит он о Байере, Шлёцере, "стоявших на уровне тогдашней европейской науки". Похвалив их за создание норманской теории, Мацурек повествует: "Сейчас результаты этих исследований признаются убедительными, но в своё время они представлялись русским исследователям подозрительными и враждебными, потому что они опирались на острую критику и анализ древнейших русских источников" (стр. 216). Мацурек изображает борьбу русских учёных против норманской теории как диктуемое ложной национальной гордостью стремление оградить русские источники от научной критики. В пренебрежительном тоне говорит он о Ломоносове, заключая посвященный ему абзац словами: "Тем не менее научное направление получило в XVIII в. всё больший перевес и среди русских историков" (стр. 217).
Став народом и создав государство благодаря варягам, Русь и в дальнейшем продолжала оставаться, по мнению Мацурека, объектом заморских влияний: "В политических и культурных связях с Византией и в сфере её политического и культурного влияния оказались и восточные славяне, которые с начала варяго-русского завоевания Поднепровья были скорее на буксире европейского северо-запада, но со времени династического и политического сближения св. Владимира с Византией во второй половине X в. и принятия крещения от византийских миссионеров включились в область византийских культурных интересов" (стр. 163). Обращает внимание здесь не только стремление представить восточных славян пассивным объектом, переходящим из-под одного патроната в другой. Бесспорно существовавшее и имевшее немалое положительное значение культурное влияние Византии Мацурек истолковывает как полную и длительную зависимость Руси от культуры Византии: "Как бы то ни было, можно сказать, что русская литература XI-XV вв. была наводнена переводами с греческого и что оригинальных русских произведений было мало. Достаточно ознакомиться с влиянием теологическо-поучительной византийской литературы, проявившимся на Руси в Изборнике Святослава, или с Русской Правдой, т. е. древнейшим сборником русских законов XI в., содержащим русское обычное право, западные юридические элементы и византийские законы" (стр. 164).
Мы уже говорили о том, что самое понятие общественного строя эпохи чуждо книге Мацурека. Красочным примером этого является объяснение автором появления феодальной раздробленности на Руси усилившимся натиском половцев и татар (см. стр. 167).
Говоря о татарском иге, о связанных с ним явлениях отсталости Руси, Мацурек преувеличивает эту отсталость и заключает следующим клеветническим выпадом: "Консерватизм становится как бы отличительной чертой русского человека" (стр. 68).
Так выглядит история русского народа в изложении проф. Мацурека.
Изложение русской историографии в книге Мацурека характеризуется уже указанными выше чертами. Здесь и выпаливание залпом десятков имён без какой-либо отчётливой характеристики, без указания, что собой представляли упоминаемые историки, каковы их заслуги перед наукой, какие проблемы привлекали их внимание и т. д. Так, на стр. 224 мы находим имена 45 русских историков конца XIX - начала XX в.: византологов, медиевистов, историков нового времени, славистов. Напрасно стали бы мы искать среди славистов А. Н. Ясинского, Ф. Я. Фортинского, А. Л. Погодина, среди медиевистов - М. М. Ковалевского, П. Г. Виноградова, А. Н. Савина, Д. М. Петрушевского. Виноградов, впрочем, оказался на той же странице среди историков нового времени, занимающихся эпохой после французской буржуазной революции конца XVIII века. Встречаем мы здесь и путаницу школ и направлений: А. П. Щапов зачислен в разряд славянофилов (стр. 220). Не обходится дело и без элементарных ляпсусов: В. Н. Татищев назван архангельским губернатором, хотя он был губернатором астраханским (стр. 216). Помнится, Илья Ильич Обломов в своё время тоже путал эти два города, что повлекло за собой печальные последствия для его служебной карьеры.
Внимание Мацурека привлекают лишь те учёные, которые исследовали проблемы феодального периода истории СССР. Имена историков, изучавших историю XIX-XX вв. в книге почти не встречаются. Впрочем, что уж говорить о пропусках? В русской историографии в изложении Мацурека не нашлось места для таких корифеев русской науки, как Чернышевский, Добролюбов, Плеханов.
Н. И. Костомарова Мацурек считает исключительно историком Украины. "Основанием" для этого является игнорирование Мацуреком работ Костомарова, посвященных русской и польской истории, и весьма расширительное толкование самой украинской истории: к работам по истории Украины причислен "Бунт Стеньки Разина" (стр. 225).
Главе украинской буржуазно-националистической историографии М. Грушевскому Мацурек даёт большую хвалебную характеристику, заключая её оценкой: "Благодаря своему труду Грушевский стал последним украинским национальным будителем" (стр. 228).
Точку зрения Мацурека на историю Украины достаточно отчётливо передаёт фраза: "Кульминационные периоды истории украинского народа при Б. Хмельницком и И. Мазепе" (стр. 225 - 226).
Но всё вышесказанное бледнеет, когда мы
подходим к разделу, посвященному советской историографии. Факт невероятный даже для буржуазного историка: Мацурек умудряется говорить о советской исторической науке, не назвав имён Ленина и Сталина!
Мацурек грубо вульгаризирует исторический материализм, сущность которого, как он говорит, заключается в том, что "всякое развитие и всякое событие должны были оцениваться с точки зрения борьбы классов, с экономических позиций; против тенденции старых исследователей объяснять явления не только экономическими, политическими, но и духовными силами, выдвигалась непреодолимая сила материи" (стр. 258). М. Н. Покровского Мацурек изображает как последовательного марксиста, а критику его ошибочных взглядов советской исторической наукой оценивает как "удивительное" явление. Автор не сумел или не захотел разобраться в значении советской исторической науки, не понял громадного, принципиального отличия её от буржуазной историографии. Восемь страниц, которые Мацурек отвёл советской исторической науке (русской, украинской и белорусской), заполнены сумбурными сведениями, нередко граничащими с клеветой против советского народа и советских учёных. В то же время с большим сочувствием говорит Мацурек о белоэмигрантской литературе, о писаниях закордонных украинских националистов и им подобных. Дальнейшему "воспитанию" читателя в том же самом, почти антисоветском духе может служить рекомендательный список литературы, в котором на 49 названий, изданных за рубежом белыми эмигрантами и иностранными буржуазными историками, и на 23 названия устарелой и вредной литературы приходится лишь 3 статья авторитетных советских историков!
Такова книга профессора Мацурека.
Не может не вызвать сожаления тот факт, что первая книга, которая поставила важную и насущно необходимую задачу - дать обзор развития исторической науки в странах Восточной Европы, оказалась не на высоте этой задачи и как в методологическом, так и в политическом отношении следует порочным, отжившим образцам реакционной буржуазной историографии. Прогрессивным чехословацким историкам и примыкающему к ним самому проф. Мацуреку следует критически оценить эту книгу и новыми работами, созданными на подлинно научной основе, ликвидировать то вредное влияние, которое может иметь эта книга на чехословацкого читателя.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Libmonster Russia ® All rights reserved.
2014-2024, LIBMONSTER.RU is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Russia |