Проза писателя военного поколения Николая Семеновича Евдокимова в 60 - 80-е годы постоянно печаталась в толстых журналах. Известны его рассказы и повести о войне: "Море - его земля", "Степка - мой сын", "Была похоронка". В 2004 году были изданы другие его произведения: в четырехсотстраничный том "На пороге бытия" вошли две повести - "Сентиментальное путешествие" (1997), "Собиратель снов" (1989) и рассказы. В книге - горькие свидетельства ветерана, воевавшего с фашистами, о старых боях, современных войнах, явных и скрытых.

В новых произведениях Николая Евдокимова неожиданно проявилась фольклорная основа: она заявила о себе в полный голос в "Сентиментальном путешествии", где обнаруживаются черты и мифа, и предания, и былички, и легенды, и сказки.

Центральное место в композиции повести занимает воспоминание ее героя Викентия Викентьевича об отце, как оказалось, не погибшем на войне, и о матери, которая, в конце концов, умерла от тоски. Именно в воспоминании содержится прямой "выход" автора к фольклору. Эпизод начинается с указания на место рождения героя - "он родился

стр. 100

в Москве..." - и это объясняет причину стремления Викентия Викентьевича в Москву. Подсознательно он хочет вернуться к месту своего рождения, стремясь замкнуть кольцо времени. В тексте есть указание на это: "Он торопился, он двигался по направлению к своему детству и юности в полузабытый, но дорогой город Москву. Пришла ему пора вернуться к истокам жизни..." (цит. по: Евдокимов Н. Сентиментальное путешествие. М., 2001; курсив здесь и далее наш. - К. К.). Известно, что в мифологии время, замкнутое в кольцо, означает вечность, а точнее, отсутствие времени как такового. Стремление героя к вечности можно расшифровать как стремление к смерти. Кроме того, образ пути часто ассоциируется именно с переходом в загробный мир.

Для героя "Сентиментального путешествия" положение усугубляется тем, что загробный мир принимать его совершенно не желает: попытка самоубийства для него заканчивается неудачей (рвется веревка). Смерть от голода тоже не берет его (героя кормят мясом собственной собаки). Не гибнет он и в тайге, хотя "тайга кружила его". Викентий Викентьевич оказывается в ситуации, когда он выключен из мира живых, но биологически еще жив. В этом смысле характерен эпизод, когда странствующий герой засыпает ночью под открытым небом, а к нему приходит неизвестный зверь (наверняка хищный), обнюхивает, но не трогает его. Известны легенды, которые утверждают, что к отшельникам (т. е. людям, удалившимся от мира, цивилизации) приходят хищные звери, но относятся к ним совершенно спокойно.

Впрочем, для Викентия Викентьевича, как выясняется, путь в иной мир отнюдь не в новинку. Два его первых путешествия связаны с поисками отца, без вести пропавшего на войне. Первый раз подобное путешествие он совершает во сне, который ему снится в ночь перед гаданием, эпизод невелик, но очень содержателен:

"В эту ночь Викентию приснился страшный сон. Будто бы он умер и идет по длинной дороге, а по бокам отец, которого он никогда не видел, и мама. Отец держит его за левую руку, мама за правую. Отец вроде бы идет по земле, а вроде бы не идет, а плавно парит в каком-то облаке. Мама плачет, шатается от усталости и смотрит страдающими глазами на облако, в которое укутан отец.

- Викентий, - спрашивает мальчика отец, - не страшно тебе, сынок?

- Терпеть можно, - отвечает Викентий, - вот только земля очень давит..."

Упоминание дороги здесь многозначно. С мифологической точки зрения, дорога в данном случае может быть интерпретирована, во-первых, как сама смерть, во-вторых, как путешествие в загробный мир, в-третьих, - как граница между земным и потусторонним миром.

стр. 101

Указанием служит то, что герой идет по самой дороге, как по меже, а отец с матерью - по разным ее сторонам. Образ дороги, видимо, оказывается аналогичным образу реки (и вообще большой воды), которая представляется мифологическому сознанию именно такой границей: дорога, уходящая за горизонт, равно как и река, зрительно разделяет пространство на две половины.

Второе подобное путешествие совершается в эпизоде, когда "старушка-ведунья по имени баба Катя" показывает мальчику его живого отца, и Викентий выступает в роли медиума (посредника). Роль главного героя здесь двояка: с одной стороны, он путешествует через мир мертвых, с другой стороны, видит царство "мертвых" при жизни - инвалидов войны. По какой-то причине, для героя неясной, ведунья называет его другим именем - Алексей, Божий человек. Из жития этого святого, послужившего основой многочисленных духовных стихов, известно, что, покинув родной дом перед венцом, он несколько лет провел нищим на паперти, а по возвращении домой оказался неузнанным собственным отцом. Смена имени, видимо, должна уберечь Викентия, с одной стороны, от опасностей путешествия в мир, где царит неизвестная сила, с другой - от узнавания отцом.

Образ старой колдуньи заслуживает отдельного рассмотрения. Матери Викентия Викентьевича, Вере Ивановне, ее представляют как "старую старушку-ведунью (характерное для фольклорных жанров удвоение признака. - К. К.) по имени баба Катя", живущую "под Москвой в деревне Чертаново... в избушке на курьих ножках". Жилище колдуньи описывается как необжитое или же заброшенное, запущенное: "...Вера Ивановна нашла эту избушку-развалюху, по самые окна вползшую в землю...", - такие постройки народная фантазия часто представляет как обиталище нечистой силы. Собака, живущая у колдуньи, конечно же, имеет непривычный облик: "белая... с черной страшной мордой и злыми глазами". Колдунья, "старушка, маленькая, щупленькая, как дитя", человека к себе близко не подпускает, а, отказав Вере Ивановне, произносит знаменательные слова: "Иди, иди, дверь оставь открытой, пусть выветрится дух твой...". В сказках представители "нечистой силы" всегда очень болезненно реагируют на человеческий запах.

Помочь колдунье в ворожбе должен ребенок, "чистый младенец" (что можно интерпретировать или как "безгрешный", или как "не прошедший инициацию"). К ворожбе мать готовит его как покойника к похоронам: моет "тщательно с мылом с ног до головы", надевает на него "чистую белую рубашечку" (саван). В тексте подробно описывается магический обряд, в процессе которого Викентию видится образ пропавшего без вести отца. Колдунья говорит мальчику: " - Подойди к столу, налей из кувшина в тазик водицы. <...> Теперь опусти туда яичко...". Но важнее описание пути, который представляется малень-

стр. 102

кому Викентию: "...показалось ему, что оно (яйцо - К. К.) катится по темному дремучему лесу, плывет через большое озеро, на берегу которого стоит деревянная церквушка, мимо старого огромного дуба с дуплом до самого корня и снова катится через лес к каким-то домикам, вокруг которых люди в белых одеждах возят тележки, а в каждой тележке что-то лежит или сидит...".

Здесь встречаются практически все символы, характерные для описания пространства в произведениях народного творчества. Место находится где-то невообразимо далеко - "за тридевять земель" (как уже после совершения магического ритуала рассказывает Вере Ивановне баба Катя). Фигурируют естественные преграды - лес, "темный и дремучий", и озеро как преграда водная. В качестве опорных точек, организующих пространство, выступают церковь - очень старая и обветшавшая, дерево - древний дуб с "дуплом до самого корня". По аналогичным признакам в анимистических верованиях выбирают "священные" деревья.

Мотив этой дороги в повести реализуется трижды, а утроение является характерным элементом народных сказок. Первый раз - видение маленького Викентия, второй раз - вещий сон матери, помогающий ей узнать дорогу. Третий - само путешествие, описанное с использованием различных фольклорных приемов построения текста. Так, Веру Ивановну ведет "неведомая сила", она держит путь "по солнышку, куда бежал в ее сне охваченный огнем Викентий Алексеевич, туда, куда солнышко всходило". Представление о пути как об очень долгом путешествии создается с помощью перечислений: "...пешком шла, поездами ехала, попутными машинами (обратим внимание на множественное число имен существительных. - К. К.), на пароме речку переплывала и нашла наконец древний дуб с дуплом от самого корня, и церквушку нашла на берегу далекой холодной реки, и болото со змеями в дремучем лесу, и прошла много дней по этому древнему темному сырому лесу...", подобно героиням народных сказок,"...питаясь ягодами". Наконец, находит искомое.

За высоким забором спрятанные от всего мира домики - закрытый стационар, где содержатся инвалиды войны, искалеченные настолько, что им больше не находится занятий в обществе. Это место представляет собой некий искаженный образ Валгаллы, куда после смерти попадают воины-герои и где они ведут "беззаботную" жизнь. "Она увидела, что одни люди, санитары, наверно, возят на деревянных тележках других людей. Только эти люди в тележках были не люди во всем своем человеческом обличье, а туловища безрук и без ног. Мимо нее, прямо возле забора, проезжали тележки, скрипя шатающимися колесами, одна за другой или вместе, рядом, и все, кто сидел в этих тележках, что-то говорили, кто-то смеялся, кто-то даже пел. Но, Боже мой, какие же это были невообразимые страдальцы, однако вели они

стр. 103

себя так, словно им было хорошо, распрекрасно и даже очень весело. Она зажала уши, чтобы не слышать их веселого смеха: это страшно было...".

Следует отметить, что у Валгаллы, особенно в контексте более поздних и более близких к современности представлений о ней как о подобии рая в скандинавских языческих верованиях, существует и отдаленный славянский аналог - страна Ирий (Вырий), по преданию, расположенная на ветвях мирового дерева. Знаковым является то, что отец Викентия в момент, когда его находит жена, сидит на пне: символика эта, безусловно, связана с символикой мирового дерева. Отец биологически еще не мертв, хотя и утерян для мира живых, то есть и жизнь, и смерть его равно ущербны, его существование в сакральном смысле также ущербно и половинчато, поэтому образ мирового дерева фигурирует в виде пня, обрубка.

В конечном счете, одним из основных мотивов повести оказывается способ существования героев, который с определенной долей условности можно назвать пограничным. О Викентиях - отце и сыне - уже было сказано. Что касается Веры Ивановны, то ее сумасшествие в мифологическом смысле интерпретируется как двоемирие: после соприкосновения с миром "мертвых" она оказывается наделенной способностью общаться с ними и непрерывно поддерживает такое общение со своим мужем.

Элементы фольклорной поэтики - неотъемлемые составляющие поздней прозы Николая Евдокимова. Небольшой по объему повести они придают эпическую значительность.

Permanent link to this publication: