Т. Г. ДМИТРИЕВА, кандидат филологических наук

Многие ранние и лучшие рассказы И. А. Бунина, а также роман "Жизнь Арсеньева" проникнуты романтическим мироощущением, непосредственным лиризмом, при котором совпадают восприятие повествователя и прямое выражение авторской мысли.

Этот возвышенный, напряженно-эмоциональный, страстный лиризм отражается в лексике в синтаксическом облике прозы Бунина.

Экстатическое душевное состояние, выражающееся словом восторг, персонажи Бунина испытывают по самым различным поводам: "Все вдруг превращается в какой-то сплошной восторг, от которого деревенеет голова, плечи, ноги" ("Преображение"; курсив здесь и далее наш. - Т. Д.); "Я смотрел на нее с восторгом безумия" ("Осенью"); "ахнул от восторга, взглянув на сад" ("Суходол"); "Он замахал ей картузом с неистовым восторгом" ("Митина любовь"); "как он мучительно и вос-

стр. 35

торженно любит ее" ("Солнечный удар"); "За всю мою жизнь не испытывал я от вещей, виденных мною на земле, - а я видел многое! - такого восторга, такой радости, как на базаре в этом городе, держа в руках коробочку ваксы" ("Жизнь Арсеньева").

В автобиографическом романе "Жизнь Арсеньева" герой признается в этом возвышенном строе души: "- Ты часто говоришь - восхищает, восхищение", - замечает Лика. "- Жизнь и должна быть восхищением", - отвечает Арсеньев. Эти чувства восторга, восхищения выражают и эмоционально окрашенные предложения с междометием ах: "Ах, как я люблю и буду любить ее!"; "Ах, какая томящая красота!"; "Ах, как опять мучительно-радостно: тройной клубничный нос!" ("Жизнь Арсеньева"); "Ах, как хороши они были!" ("Далекое"); "Ах, как хороша ты была! Как горяча, как прекрасна!" ("Темные аллеи"); "Ах, этот крестьянский запах ее головы, дыхания, яблочный холодок ее щеки!" ("Таня").

Проникнутая ностальгией повесть "Антоновские яблоки" изобилует оценочными восклицаниями: "Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете! (...) так весело в открытом поле в солнечный и прохладный день! (...) Хорошие девушки и женщины жили когда-то в дворянских усадьбах! (...) Но хороша и эта нищая мелкопоместная жизнь". В этих восклицательных предложениях используются указательные и определительные местоимения: "О, какая жестокая, светлая пустота была в мире..."; "...чувства, которым суждено было владеть мною с такой силою" ("Жизнь Арсеньева"); "И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни, что его охватил ужас, отчаяние" ("Солнечный удар").

Слова как и так подчеркивают степень проявления признака, действия: "Как он мог, уезжая, вспоминать ее только случайно (...) как он мог любить других..." ("Таня"); "И как горестно-нежно звенела в бурьяне своей коротенькой песенкой овсянка!"; "Как изнемогала душа от восторженной нежности к ней!" ("Жизнь Арсеньева"); "Как вы меня любите!" ("Чистый понедельник"). "Я, братец, так люблю ее, что даже боюсь своей любви!" ("Сны Чанга"); "...И как только вошли и лакей затворил дверь, поручик так прерывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту" ("Солнечный удар").

Исключительная сила чувства выражается и с помощью отрицательных местоимений и наречий: "Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда" ("Жизнь Арсеньева"); "- И ни на ком никогда не женитесь? - Ни на ком, никогда!" ("Таня"); "Когда кого любишь, никакими силами никто не заставит тебя верить, что может не любить тебя тот, кого ты любишь" ("Сны Чанга"). "Бунинская любовь", - пишет исследователь творчества писателя Ю. Мальцев, - это

стр. 36

"именно древний неистовый "пафос", захватывающий все существо" (Мальцев Ю. Иван Бунин. М., 1994, С. 218).

В любви душа стремится к обретению идеала: "Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной", - говорится в старинной книге "Грамматика любви" из одноименного рассказа Бунина. И рассказчик понимает: неважно, какова была реальная Лушка, важна любовь Ивлева: "И такое волнение овладело им при взгляде на эти шарики, некогда лежавшие на шее той, которой суждено было быть столь любимой и чей смутный образ уже не мог не быть прекрасным, что зарябило в глазах от сердцебиения".

Романтическая неутолимая жажда любви свойственна и женской душе: "Есть, брат, женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого от самого никогда и никого не любят" (курсив Бунина. - Т. Д.). В этом рассказе облик жены капитана рисуется в соответствующих романтических красках: "Стройная, тонкая, прелестная и печальная, как грузинская царевна".

Справедливо замечает Ю. Мальцев, что "для Бунина поэзия и красота любви, возвышающие душу, даже если они обман, все-таки, несмотря ни на что, сами по себе являют нечто настолько чудесное и чарующее, что достойны быть признаны одним из лучших даров жизни" (Мальцев Ю. Указ. соч. С. 221).

Любовь представляет собой великую тайну - этим ощущением Бунин наделяет даже простых крестьянских девушек: Наталью из "Суходола", "создавшую какую-то сладкую тайну, небывалую близость" между красавцем барчуком и собой, она живет, "очарованная своей страшной тайной и сокровищем, как в аленьком цветочке"; горничную Таню из одноименного рассказа: "это был тот, с кем она, в некий срок, впервые должна была соединиться в самой тайной и блаженно-смертной близости". Мечтает о такой же любви юная Парашка, "очарованная смутной думой о том, как погубит, как увезет ее куда-то в даль молодой мещанин" ("При дороге"). Такой же юношеской мечтательностью и восторженностью отличается герой "Жизни Арсеньева": "Что-то сладко и таинственно сжимало мне грудь".

Очарованность миром, восторженное впитывание его "всей душевной и телесной восприимчивостью", были свойственны Бунину с юности, в чем он признается в "Жизни Арсеньева": "мне все доставляло удивительное наслаждение". Его всегда волновала "жутко-сладкая тайна любви и смерти" (Ю. Мальцев). Поэтому так часто встречаются в его рассказах слова сладкий, сладко: "И опять почувствовал он [Аверкий] на мгновение: сладка жизнь!"; ("Худая трава"); "сладко пели птицы в кустах, в сладкой истоме замирали на горячих дорожках бабочки" ("Деревня").

Восприятие мира в его трагической противоречивости находит свое отражение в оксюморонных сочетаниях: "замирал в сладком

стр. 37

ужасе"; "какая-то сладкая и горькая грусть" ("Жизнь Арсеньева"); "в том сладком и горьком сне прошлого" ("Далекое"); "сладкая и странная тоска" ("Антоновские яблоки"); "Это было очень страшно, но тем слаще" ("Таня"); "дрожит от непонятного восторга, от какой-то сладкой муки" ("Сны Чанга"). Сладким у Бунина может быть любое сильное чувство - страх, тоска, мука, ужас.

Тоской по сладкому и горькому сну прошлого проникнуты многие рассказы писателя, в особенности "Антоновские яблоки", весь роман "Жизнь Арсеньева". "Дух этой среды, - говорит Бунин, - романтизированный моим воображением, казался мне тем прекраснее, что навеки исчезал на моих глазах".

Воссоздавая "старинную мечтательную жизнь", Бунин обращается к традиционным образам романтизма: "и замелькают перед глазами старинные слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения и призраки .., а вот и журналы с именами Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина" ("Антоновские яблоки"). Исследователи романтизма замечают, что в "Антоновских яблоках" "особенно явственно звучат романтические ноты, поэтизация прошлого (...) В рассказе часто возникает романтический пейзаж (...) Описание прошлого дается Буниным в субъективном плане. На первое место выступает оценочный момент" (Русский романтизм. М., 1974. С. 338).

Романтическим мироощущением юноши наполнен роман "Жизнь Арсеньева", в котором субъективно-лирическую ноту вносит уже само повествование от первого лица. Как и всех романтиков, героев Бунина влечет прошлое, которое представляется таинственным и чудесным: "С тех пор Полоцк тех времен всегда представлялся мне совершенно чудесным в своей древности и грубости (...) Когда я наконец попал в действительный Полоцк, я, разумеется, не нашел в нем ни малейшего подобия выдуманному. И все-таки во мне и до сих пор два Полоцка - тот, выдуманный, и действительный. И этот действительный я тоже вижу теперь уже поэтически", - признается писатель в "Жизни Арсеньева".

Но самым чудесным и таинственным, что делает жизнь великолепной вещью, является попытка выразить "все впечатленья бытия" в словах. Вначале юная душа мучается: "ни единым словом не умел я их передать, выразить". Эти образы безмолвны, но навсегда запечатлеваются в детском сознании, вызывая восхищение красотой мира: "Теперь только последний луч одиноко краснеет в углу на паркете, - и, боже, как мучительна его безмолвная и печальная прелесть!" ("Жизнь Арсеньева"). Здесь Бунин приближается к попытке "прекрасное в полете удержать" (Жуковский), передать ощущение восторга от мимолетной, ускользающей красоты, что пытались делать поэты-романтики XIX века.

Юный Арсеньев, как и повествователь в "Антоновских яблоках", очарован русской литературой: колдовским прологом к "Руслану и

стр. 38

Людмиле", Гоголем с его "Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!". Но более всего он ощущает свое духовное родство с Лермонтовым: "Да, вот Кропотовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно-грустных и неизъяснимых чувств... Вот бедная колыбель его, наша общая с ним, вот его начальные дни, когда так же смутно, как и у меня некогда, томилась его младенческая душа, "желанием чудным полна"".

Роман посвящен поиску "неуловимого счастья". Герой пытается постичь тайный смысл своей жизни: "что-то главное, что уже никак нельзя уловить и выразить, и - связанное с ним вечное ожидание: ожидание не только счастья, какой-то особенной полноты его, но еще и чего-то такого, в чем (когда настанет оно) эта суть, этот смысл вдруг наконец обнаружится. "Вы, как говорится в оракулах, слишком вдаль простираетесь..." И впрямь: втайне я весь простирался в нее...".

Герой пускается в странствия, так объясняя эту потребность Лике: "Люди постоянно ждут чего-нибудь счастливого, интересного, мечтают о какой-нибудь радости, о каком-нибудь событии. Этим влечет и дорога. Потом воля, простор... новизна, которая всегда празднична, повышает чувство жизни, а ведь все мы только этого и хотим, ищем во всяком сильном чувстве".

Но обостренная жажда счастья (в рассказе "Сны Чанга" капитан говорит: "Уж очень я жаден до счастья") приносит страдания или ведет к гибели.

Романтичность мироощущения Бунина выражается в особом характере лиризма, в очарованности "старинной мечтательной жизнью", в ощущении катастрофичности, противоречивости и загадочности жизни ("Жутко жить на свете... очень хорошо, а жутко"), в постоянной потребности в счастье, которой он наделяет своих героев.

Стиль Бунина-прозаика можно охарактеризовать его же собственными словами из "Жизни Арсеньева": он соединяет "трезвую зоркость глаза и певучую романтичность сердца".

Permanent link to this publication: