В XV-XVIII вв. Российская держава быстро расширялась, раздвигала свои границы в Евразии, поглощая территории, населенные множеством разноязычных племен и народов. Сегодня одним из принципиальных вопросов является трактовка присоединения народов и территорий к России, выстраивание отношений между ними и центральным правительством. Уходит в прошлое апологетический подход, историки учитывают как добровольные, так и насильственные формы присоединения¹ . Было время, когда тот или иной народ они с легкостью объявляли добровольно вступившим в российское подданство - на основании первого же соглашения, договора местной знати с Москвой или же с провинциальным российским начальством. На самом деле картина была гораздо более сложной. Отношения подчинения и подданства русская сторона и ее партнеры зачастую воспринимали совершенно по-разному, и нужно тщательно проанализировать различия во взглядах на статус пребывания в составе России, с одной стороны, русских властей и с другой - присоединенных народов. Эти новые подданные сталкивались с необходимостью осмыслить свое новое состояние, адаптироваться к положению подданных русского царя, определиться в отношении к России - могущественной государственной системе, частью которой им довелось стать в силу сложившихся исторических обстоятельств.

Постановка такой исследовательской задачи предполагает изучение нескольких взаимосвязанных проблем. Назовем лишь некоторые: 1) изучение представлений о российской государственности как регулирующей системе, которая адекватно (или неадекватно) заменила прежние модели общественного устройства; особенно это было актуально для народов, лишившихся собственной государственности в результате присоединения к России; 2) трактовка обстоятельств и легитимности вхождения в состав Российского государства; 3) трактовка высшей власти, которая персонифицировлась в образе российского монарха, "белого царя", - образе, зачастую предельно искаженном и мифологизированном; 4) выяснение отношения к доминирующему в государстве народу - русским; 5) выяснение отношения к России в целом, как стране проживания.

Ниже предлагаются некоторые размышления по поводу последнего из перечисленных пунктов. Поскольку исследование ограничено периодом до

Трепавлов Вадим Винцерович - доктор исторических паук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.

стр. 36

XVIII в. включительно, в поле зрения оказываются только те регионы, которые к тому времени были включены в состав России: север Европейской части, Украина, Поволжье, Урал, Сибирь, отчасти Северный Кавказ и Западный Казахстан. Многие народы к моменту присоединения не имели письменности. Поэтому изучать их социально-политические воззрения приходится в основном по устным источникам, фольклору, а также - в гораздо меньшей степени - по русским официальным документам. Воззрения русских при этом подробно не рассматриваются.

Итак, в нашу задачу не входит описание перипетий присоединения народов и территорий. Однако мы не можем просто опустить эту тему, потому что именно с начальным этапом вхождения в состав России связано формирование первых представлений о ней.

Прежде всего отметим, что появление русских пришельцев было связано со столь радикальными изменениями в жизни народов, что превратилось в устойчивый хронологический рубеж. История в народной памяти отныне имела отсчет - до и после этого события. В отношении жителей тайги и тундры Северо-Восточной Сибири это явление описал В. И. Кузьминых² . Ориентация во времени "до прихода русских", "до прихода русских казаков", "до прихода царских казаков", "до тех пор, пока [мы] не стали подданными белого царя" фиксируется в преданиях башкир, бурят, марийцев, нанайцев и др.³ . При этом присоединение к России вовсе ни превратилось в "начало времен", ни расценивалось как полный крах или катастрофа космического уровня (как воспринимали испанскую конкисту народы Южной Америки⁴ ). Иногда оно находилось в одном ряду с другими заметными вехами (например, "до прихода татар" у марийцев⁵ ). В ареале расселения финно-угорских народов и на Алтае распространена легенда о древнем народе чудь, который, едва прослышав о приближении людей русского "белого царя", спрятался под землей и сгинул там⁶ . Впоследствии рассказы о чуди стали популярны у русских, а ее трагическая и нелепая судьба даже вошла в пословицы⁷ .

В глазах русских собирание под царским скипетром бесчисленных народов представало в целом как завоевание: "В восточную сторону походом пошли / Они (русские рати. - В. Т. ) вырубили чудь белоглазую / И ту сорочину долгополую; / В полуденную сторону походом пошли / Прекротили черкас пятигорских, / А немного дралися, скоро сами сдались / Еще ноне тут Малороссия; / А на северну сторону походом пошли / Прирубили калмык со башкирцами; / А на западну сторону и в ночь пошли / Прирубили чукши с олюторами"⁸ .

Другая сторона воспринимала эти процессы весьма противоречиво (что бы ни придумывали в XX столетии историки насчет добровольных присоединений, мирных вхождений и т. п.). Несмотря на различные льготы и пожалования, новые подданные были склонны расценивать этот поворот в своей судьбе как подчинение силе и, следовательно, как неблагоприятное в целом стечение исторических обстоятельств. "Прирубленные" башкиры рассказывали в родословных-шежере о покорении их земли неверными⁹ , "прирубленные" чукчи - о воинственном духе, побуждающем посланцев "Женщины-Властителя" (Екатерины II) воевать с ними¹⁰ . "Прекрощенные" кабардинцы ("черкасы пятигорские") рассуждали, что с приходом русских наступят нищета и безземелье¹¹ , а коряки недоумевали, зачем чужие незваные люди явились в их страну - не иначе как из-за неудовлетворенности жизнью на родине: "Есть ли бы... жить у вас (русских. - В. Т. ) было лучше нашего, то бы де вы так далеко к нам не ездили, как нам нет нужды к вам ездить, для того что у нас всего довольно"¹² .

Вместе с тем в источниках явно присутствует и иная, гораздо более позитивная трактовка присоединения. Те же кабардинцы в исторических песнях восхваляли своего князя Темрюка за то, что он "благо принес кабардинской земле, открыл нам просторы России", а их соседи чеченцы придумали пословицу "Русский сделался отцом страны"¹³ . И это вовсе не следует вое-

стр. 37

принимать сквозь призму примитивного "классового подхода" - как солидарность феодальной знати, коллаборационизм местной верхушки с "царизмом" и т. п. Для подобного отношения в истории и в народной памяти находились веские основания.

Как бы ни относились подданные-"иноверцы" к конкретным политическим акциям или к действиям отдельных военачальников или чиновников, общее впечатление от России складывалось в целом объективное. А главными объективными признаками ее являлись огромные размеры, богатство и мощь, а также прочная власть, обеспечивавшая стабильность на подвластных царю землях. Эти и другие характеристики поэтично (и кое в чем фантастично) изложены, в частности, в бурятских преданиях. "История Подгородного рода селенгинских бурят" гласит: "Высокий богатырь - властитель белый хан, милостиво и доброжелательно мыслящий. Законы его спокойны, головы не снимают, поговаривают. Коновязи [там] из белого серебра, собаки из белого золота тарелок едят, говорят. Многосемейным притеснения нет; нищих бедняков нет; той страны жители друг другу милосердие и милость оказывают, говорят. Маслом огонь разжигая, живут. Ребята, пасущие скот, играют, бросая друг в друга жир с овечьего курдюка, говорят. Мы [станем] подданными огромной русской страны великого батура - властителя белого хана страны"¹⁴ . Впечатления от поездки бурятской делегации ко двору Петра I в 1703 г. изложены в исторической песне гораздо более реалистично, но с тем же восхищением и преклонением: "Он (Петр I. - В. Т. ) имеет великую палату - Сенат, / Раздающий мудрые повеления, / Он имеет мудрых чиновников - что крепость. / Он имеет множество адьютантов - солдат, / Он имеет несметное число подданных, / Он имеет несчетную казну"¹⁵ .

Православный государь представлялся неким эталоном величия, подобающего истинному монарху. Соседние и вассальные правители сопоставляли с ним собственные возможности и пределы власти¹⁶ , отказывались от набегов на российские владения из страха возмездия и признавая военное превосходство русских¹⁷ . Когда калмыцкие тайши предложили хану казахского Младшего жуза Абулхайру совершить совместный набег на русские селения, последовал афористичный ответ, в котором концентрировалось признание превосходства России: "Калмыцкая орда - ветр, а Российская империя - непоколебимый столп, и от Российской империи до смерти руки своей не отымать... служить верно будем"¹⁸ .

Обширность и многонаселенность Московского царства и Российской империи особо отмечалось современниками. В источниках сквозит не просто удивление, а потрясение этими немыслимыми размерами. "У вас, государей, со сто тысеч городов есть", - восхищался кабардинский мурза в письме Михаилу Федоровичу¹⁹ . "А такое де ему (русскому царю. - В. Т. ) Бог подаровал государство великое, моих з 10 есть", - как бы вторил грузинский царь Александр в начале XVII века²⁰ . Причем указание на божественное благоволение обнаруживает признание абсолютной легитимности владения этим беспредельным пространством. Как бы забывая о действительных условиях приобретения территорий, собеседники русских послов высказывали убежденность в том, будто земли не просто захвачены царями в войнах или в результате колонизации, но достались по милости небесных сил. Именно так и формулировал гетман Богдан Хмельницкий в разговоре с московским послом в 1650 г.: "А великово де государя ево царского величества счастье было приспело, что безо всякого дурна подаровал ему, государю, Бог такое великое государство, множество народу"²¹ .

Быстрый территориальный рост и повсеместное признание могущества Российского государства породило в мусульманских странах крамольную, каравшуюся местными властями литературную традицию предсказания грядущего порабощения исламского мира "белым царем". Эта идея возникла, очевидно, в османской среде в середине XVI в., получила некоторое распространение у татар, а в течение последующих ста лет с удовольствием была подхвачена христианскими публицистами России и Грузии²² .

стр. 38

Но сила государства сама по себе может обернуться как на пользу человеку и народу, так и во вред ему, и оценивалась она прагматически. Во-первых, как средство прекращения внутренних междоусобных распрей; народная память связывала с наступлением русского правления пресечение многолетних межплеменных раздоров²³ . Во-вторых, как возможность сытого и безопасного существования, а для элиты - и как шанс удачной карьеры. В-третьих, как гарантия защиты от всякого рода иноземных врагов.

Приход русских людей, оснащенных передовым для того времени вооружением, сулил тому, кто сумеет расположить их к себе, одоление старинных неприятелей. Особенно это заметно на примере сибирских аборигенов: при объясачивании тунгусов и якутов русские обретали союзников в лице тех и других, используя их исконную вражду; тунгусские воины в свою очередь впоследствии помогали русским в приведении к покорности чукчей; надеясь на защиту от чукотских набегов, согласились выплачивать ясак анадырские оленные коряки; ительмены, населявшие долину р. Еловки, узнали, что отныне находятся под защитой какого-то "великого государя" и немедленно решили этим воспользоваться для войны со своими нижнекамчатскими соплеменниками²⁴ . На другом краю империи адыги поместили в исторические песни о сражении войска бжедугских князей с ополчением шапсугов, абадзехов и натухайцев (Бзикжская битва 1796 г.) образ смелого начальника казаков, которых Екатерина II направила в помощь князьям²⁵ .

Еще более актуальной вооруженная помощь российских властей оказывалась для тех, кто страдал от вражеских набегов. Одним из главных побудительных мотивов к принятию подданства царю в конце XVI - первой половине XVII в. для жителей юго-западной Сибири было избавление от вторжений южных кочевников; с установлением русского правления связывалось прекращение нападений татар на хантов и опустошительных калмыцких нашествий на башкир²⁶ . По преданиям нанайцев и эвенков, с приходом русских сгинули зловредные существа "калгамы" и сказочный народ "вокорои", изводившие набегами мирных жителей тайги²⁷ . Можно предполагать мирное подчинение чувашей в середине XVI в. альтернативой освободиться от владычества Казанского ханства²⁸ , а нарастание пророссийских настроений в Кабарде во время русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. - перспективой оказаться под владычеством Гиреев ("А народ явно говорит, если Кабарда отдастся под власть Крымскую, они все напротив того передадутся к России"²⁹ ).

Ярко проявились надежды, связанные с Россией, в событиях Северной войны на территории Карелии. Традиционное сотрудничество русских и карел контрастировало с неприятием последними шведских поселенцев и солдат, которые стали прибывать в бывший Корельский уезд и западную часть Ижорской земли после Плюсского перемирия 1583 года. Уже тогда оставшиеся русские, производя партизанские вылазки, находили убежище у аборигенов. А с началом военных действий Петра I поддержка его местным населением стала всеобщей. Оно саботировало работы по строительству шведских укреплений, прекращало платить подати в королевскую казну, изгоняло арендаторов-шведов и встречало российских воинов как освободителей. В 1709 - 1710 гг. широко распространился отказ от присяги королю - одновременно с пропагандой присяги московскому монарху³⁰ . В исторических песнях отразилось завоевание Петром крепостей Выборга и Кексгольма (бывшей Корелы), сопровождаемое сказочными и даже эпическими деталями. В них присутствует исключительно доброжелательная трактовка образа царя, его армии и страны - на фоне уничижительного изображения противника. Итог кампании преподносится так: "Питерское войско снова / В той войне пришло к победе, / Выборгом в ней овладело, / Правда тут торжествовала / В той войне последней шведской / Угодил в капкан швед хитрый, / Потерпел он пораженье"³¹ .

Случалось, что с Россией связывалась последняя надежда на избавление от иноземного ига. Монгольские и тувинские сказители передавали слушате-

стр. 39

лям обнадеживающую версию о том, что Амурсана - предводитель джунгарского повстанческого движения, подавленного Цинами, отправился в Россию за помощью и однажды вернется, чтобы положить конец господству чужеземцев³² .

Особенную активность в убеждении карел жертовать царю проявляло местное лютеранское духовенство. Что уж говорить о православной пастве, для которой победы русских воспринимались еще и как торжество истинной веры. Это касалось в первую очередь, конечно, христианских стран - Украины и Белоруссии. Когда в середине XVII в. встал вопрос о выборе между подчинением Речи Посполитой и Московскому царству, религиозный аспект стал одним из главных. В 1649 г. царские послы в своем статейном списке (отчете) донесли "общественное мнение", сложившееся в украинских городах: "В Московском государстве великий государь православные христьянские веры, а подданные ево все православные ж християне, и войны в Московском государстве нет и впредь не будет, потому что вера православная християнская одна"³³ (здесь подразумевалось отличие от постоянных стычек с "ляхами"). А во время русско-польской войны середины XVII в. жители белорусских городов не желали сражаться против полков Алексея Михайловича. Польские шляхтичи свидетельствовали: "Мужики вельми недоброхоты, везде на царское имя здаютца"; "мужики молят Бога, чтобы пришла Москва"; "здешние города угрожают явно возмущением, а другие сдаются на имя царское"³⁴ .

Армяне Османской империи тоже возлагали надежды на русских единоверцев задолго до выхода границ Российского государства к Кавказу. "А которые люди в тех (турецких закавказских. - В. Т. ) городех крестьяне и арменья, те все Бога молят, чтоб великий государь избавил", - говорили грузинские сановники московским дипломатам еще в 1590 году.³⁵ Кабардинские князья в середине XVIII в. ссылались на православие своих предков (впоследствии утраченное), как на основание принять российское подданство³⁶ . Да и гордые, самолюбивые донские казаки относились к Руси иначе, чем к другим своим соседям - Турции, Крыму или Ногайской Орде. Свои действия по предотвращению татарских набегов на южное российское пограничье они расценивали как щит против "нехристей", держание "Божией дороги"³⁷ .

В советской идеологии и соответственно в исторической науке целенаправленно культивировалось представление о Российской империи как поистине "проклятом прошлом" - самодержавно-крепостнической деспотии, мрачной обители тирании и реакции, тюрьме народов и т. п. Более взвешенный взгляд на историю нашей страны, утвердившийся в последние полтора десятилетия, позволяет избегать столь однозначных характеристик. Выясняется, что царская Россия представляла собой (и представлялась многим современникам) отнюдь не "темным царством", заслуженно обреченным на уничтожение. В частности, отношение к ней подданных-"иноверцев" разительно отличалось от придуманных позднее советских схем. Как ни странно, Россия в глазах ее подданных порой выглядела носительницей гораздо более свободного и справедливого правления (режима), чем окрестные владения.

Подобное отношение можно проследить почти по всему периметру ее границ XVII-XVIII веков. Даже башкиры, известные своими многократными антиправительственными выступлениями в течение этих двух столетий, первоначально расценили монархию Ивана IV как менее жесткую политическую систему по сравнению с прежним ногайским наместничеством на своих землях³⁸ .

Еще больший контраст являла Россия по сравнению с Цинской империей. Этот контраст отразился в сведениях источников о народах Дальнего Востока и Центральной Азии. Племена Приамурья в XVII в. не желали мириться с порядками, устанавливаемыми маньчжурскими правителями: непосильными поборами и насильственными переселениями. Жители областей, прилегавших к северо-восточным пределам Маньчжурии, спасались бегством в русские владения и, получив там царское подданство, дорожили им, не

стр. 40

желая возвращаться на родину³⁹ . Столь же негативно относились к власти цинского богдыхана переселенцы из Монголии в русскую Сибирь: "Наш хан провинившимся отсекает головы, а русский царь наказывает розгами. Пойдемте отсюда в подданство к русскому белому царю"⁴⁰ . Причем такие переселенцы, соглашаясь на выплату ясака в русскую казну, надеялись, что им суждено "впредь паки быть свободным", уйдя из-под власти прежних властителей⁴¹ .

Но не только "всенародные" миграции отмечены в документах. Удивительным для человека, воспитанного на вышеупомянутых идеологических конструкциях, является переселение в Россию по социальным мотивам. Элита "иноверцев" стремилась обрести повышенный статус на государевой службе, щедрые пожалования и привилегии (укажем здесь на пример алтайцев-телеутов XVII - первой половины XVIII вв.⁴² ), а простонародье бежало от собственной знати - от налогового гнета и прочих притеснений, а также в поисках более сытой и безопасной жизни. В середине - второй половине XVII в. наблюдалось бегство зависимых калмыков в соседние русские селения и города. Там они оказывались вне досягаемости ханов, нойонов и тайшей, которые начинали забрасывать русские власти требованиями вернуть беглецов. Иногда добиться этого удавалось, но если переселенцы принимали православие, следовал категорический отказ. По этой причине желание принять крещение охватило такое количество калмыков, что в XVIII в. правительство стало отводить специальные участки для поселения новокрещенов⁴³ . При этом и принимающая, и преследующая стороны понимали, что в перемене религии мировоззренческие мотивы играли подчиненную роль по сравнению с желанием достичь облегчения условий жизни.

Еще более наглядно подобная ситуация проявилась на Северном Кавказе. В XVII в. с постройкой казачьих станиц и Терского городка, а в XVIII - с основанием крепостей Кизляр и Моздок, в них устремились представители местных народов, которые желали найти укрытие у русских. Резоны были самые разные: кровная месть от соплеменников, тяжелые налоги и повинности (особенно во владениях кабардинских князей), разорительные набеги абреков - горских воинов⁴⁴ .

Существенное значение имел и религиозный фактор. Во-первых, начало активной и массовой исламизации в Чечне в XVIII в. вызвало поначалу резкое неприятие местного населения - даже не в силу каких-то богословских возражений, а из-за предстоящего отказа от привычного обычного права в пользу шариата. Чтобы не доводить дело до кровопролитного конфликта с адептами ислама и не платить дань кумыкскому шамхалу, как мусульманскому правителю, многие чеченцы перебирались на жительство в казачьи станицы⁴⁵ .

Во-вторых, массовый характер приобрело бегство крестьян от кабардинских владельцев "в пределы России", где они переходили в православие. Князья, требуя их выдачи, указывали, что принятие христианства крестьянами происходило отнюдь не по причинам религиозного характера, а лишь для избавления от неволи или чтобы избежать наказаний за какие-либо проступки на родине. Да и русская администрация это понимала⁴⁶ . Дабы не портить отношения с теми князьями, которые изъявляли желание принять российское подданство, предписывалось запретить давать приют "холопям" и выдавать их владельцам обратно, но придавать этой акции вид особой милости за преданность империи; к крещению же надлежало допускать лишь с личного разрешения местного командующего⁴⁷ . Для упрочения покорности кабардинских аристократов астраханский губернатор И. В. Якоби в 1779 г. внес в текст их присяги пункт, по которому "черный народ" отныне имел право отходить от владельцев и селиться в пограничных районах, если налоги и повинности вырастут сверх меры⁴⁸ . Ясно, что в этих условиях Россия представлялась горцам как государство с более льготными условиями существования, чем те, что были в кавказских княжествах.

Вообще религиозный фактор в межэтнических отношениях был очень заметен, и по этой проблеме сложилась обширная историография. Прини-

стр. 41

мавшие православие включались в поле действия русской культуры: вслед за сменой имени часто происходила перемена языка, одежды, поведения. Нередко рвались связи с родичами - особенно если новокрещен перебирался на жительство в русское селение или город. Естественно, многие соплеменники считали таких людей отщепенцами и во время антирусских мятежей расправлялись с ними с особенной яростью⁴⁹ .

Случалось, что религия доминирующего народа вместе с тем служила неким интегратором в общении поликонфессиональной, разноязычной массы российских подданных. Пример такой ее функции дает мордовская песня, в которой башкир-мусульманин Алим женится на мордовке-язычнице Анюрке: "...Красавец Алим говорит: / Ох женушка моя Анюрка, / Ты супруга моя Анюрка! / Ты по-нашему говорить не умеешь, / Нашу веру не знаешь, не ведаешь. / Отвечает мужу Анюрка: / Муженек мой Алешенька, / Мы русскую веру примем"⁵⁰ .

Очевидно, переходить в христианство язычникам было проще, чем приверженцам монотеистических религий. Но административный гнет и раздоры с русским населением могли сказываться и на отношении язычников к вере русских. Упоминавшаяся выше легендарная чудь, по версии сказителей коми, зарылась в землю, спасаясь именно от святителя Стефана Пермского и его намерений окрестить лесных жителей⁵¹ . Церковная утварь и предметы культа воспринимались, с одной стороны, как символы русской власти, а с другой - как русские идолы, к которым и отношение было соответствующее. Когда в 1722 г. ненцы громили русские деревни по реке Ляпин, то они волочили по земле за нартами привязанные за веревки иконы, а кресты прицепляли к концам хореев и погоняли ими оленей⁵² . Налицо явные ритуальные действия, десакрализация святынь как средство борьбы с духами-заступниками ненавистных пришельцев. С этой же целью восставшие башкиры в 1740-х годах при разорении русских сел не только жгли церкви, но также разрывали на кладбищах могилы и выбрасывали кости⁵³ .

Выше приводились яркие свидетельства позитивного отношения карел к факту установления российского правления после шведского владычества. Доброжелательное отношение распространялось на царя-воина Петра и его армию, на русский народ в целом, но отнюдь не на церковь и ее политику христианизации новообретенных подданных. В большинстве карельских эпических песен отношение к христианству сугубо негативное. Распространен сюжет, где герои куют цепь и сажают на нее христианского бога (Луё), а в одной песне и вовсе погребают: "...Тут-то и поймали Луё. / В девяносто сажен / Яму глубоко роют, / Туда зарывают Луё, / Большими камнями заваливают, / Толстыми бревнами сверху"⁵⁴ .

Что касается мусульман, то хотя их число в Российском государстве было немалым (на Востоке считалось, что под властью московского государя их пребывает "двенадцать раз по сто тысяч"⁵⁵ ), в целом их отношение к господствующей конфессии было лояльным. Сказывалась объективная необходимость сосуществования в единой державе, осознание факта православного вероисповедания правящей элиты. Хотя в кругах исламского духовенства и наблюдалась отчужденность к "неверным"⁵⁶ , но все-таки межрелигиозные конфликты в чистом виде российской истории неизвестны. Как правило, вопросы веры выступали лишь в качестве идеологического оформления политических и социальных движений. Это наглядно проявилось с конца XVIII в. на Северном Кавказе, где в условиях исламизации стала распространяться раннемусульманская каноническая идея о разделении мира на "мир ислама" (дар ал-ислам) и "мир войны" (дар ал-харб). В последней ипостаси для горцев выступала Российская империя.

Выше затронуты лишь некоторые аспекты проблемы отношения народов к России. В принципе это одновременно и проблема формирования российской идентичности, то есть насколько правомерно вести речь об осознании принадлежности не только к своему роду, племени, этносу, но и в целом

стр. 42

к Московскому царству или Российской империи. Представляется, что для периода XV-XVIII вв. ставить такой вопрос преждевременно. Подданные многонациональной России в то время были пока слишком разобщены и отделены друг от друга, обладали слишком малой информацией о внешнем мире (да и о собственном государстве), перенесли не так много общих испытаний, чтобы у них могло вызреть осознание общей исторической судьбы и, как следствие, идея общего для всех них Отечества. Вероятно, действовал и временной фактор: довольно мало времени прошло со времени вхождения в состав державы, чтобы считать ее своей Родиной.

Лишь немусульманское население Поволжья (мордва, чуваши, черемисы) теснее интегрировалось в сферу русской государственности и православной культуры, отчего признаки российской идентичности начинают просматриваться у него довольно рано. Существенным стимулом к этому послужил льготный управленческий и налоговый режим. Дж. Горсей, описывая Смуту начала XVII в., отмечал, что польские интервенты столкнулись с противодействием нерусских народностей: "Эти инородцы долго находились под властью русских царей, которые обходились с ними лучше, нежели со всеми другими нациями; и теперь, лишенные привычного хорошего обращения и притесняемые поляками, они возненавидели их, что и послужило им и русским на пользу. Они поднялись в огромном числе, вооружились, напали на поляков... расхищали их имущество и убивали"⁵⁷ . Известно, что во втором Ополчении участвовали марийцы, чуваши и татары. А в 1610 г. предводителями тысячного отряда мятежных марийцев в Царевококшайском уезде были русские⁵⁸ .

Через несколько десятилетий, во время Разинщины, беглая монахиня Алена возглавила крестьянский повстанческий отряд. Она была известна своими заклинаниями, мистическими обращениями к народу, отложившимися в преданиях. Например: "Встану, благословясь, пойду, перекрестясь, за правое дело, за русскую землю, на извергов, на недругов, кровопийцев, на дворян, на бояр, на всех сатанинских детей!.."⁵⁹ . Замечательно то, что данный текст бытует в мордовском фольклоре. Как видим, в середине XVII столетия борьба за освобождение от "сатанинских" сил воспринималась поволжскими "иноверцами" в контексте солидарности с русскими: ведь сражалась-то Алена за Русскую землю!

Собранные данные показывают, что образ России был в общем положительным, но при этом все же неоднозначным. Наблюдалось явное изменение его по мере ужесточения управленческих порядков на местах. Пока связь с правительством и "белым царем" ограничивалась положениями первоначальных соглашений о присоединении, то есть взаимными необременительными обязательствами (выплата ясака, вольная служба и др.), пребывание в пределах государства рассматривалось как благо, поскольку наибольшую ценность имела гарантия прав на земли и защита от внешних нападений.

А вот когда государство начало осваивать национальные окраины, когда народы стали включаться в общеимперскую административную систему, подвергаться христианизации, оказались охваченными подушной податью и рекрутчиной, когда на их угодьях стали во множестве строиться русские деревни и города, заводы и рудники, отношение стало меняться. Положение усугублялось частыми злоупотреблениями местных чиновников. Под воздействием новых условий у башкир, например, в первой половине XVIII в. созрело убеждение, будто "на их башкирской народ от России доброго не имеется"⁶⁰ . Приамурские племена, столкнувшись с жестокостью знаменитого Ерофея Хабарова, были вынуждены искать помощи у своих бывших врагов-маньчжур⁶¹ , от которых первоначально укрывались в русских владениях. Даже в среде такого мирного народа, как чуваши, в начале XVII в. зрело намерение истребить русских дворян⁶² . А для части населения Северного Кавказа (главным образом горного Дагестана, Чечни и Адыгеи) под влиянием исламизации Россия в конце концов превратилась в главную враждебную силу. Правда, в рассматриваемый здесь период формирование там образа врага в лице

стр. 43

империи пока только зарождалось и окончательно оформилось только в XIX в., в ходе прямого противостояния в Кавказской войне⁶³ .

Необходимость не только пользоваться правами и льготами, но и исполнять обязанности в качестве поданных, существовать в условиях жесткого управленческого механизма самодержавного государства оказалась непривычным, тяжким и труднопереносимым бременем для многих "иноверцев". Тем не менее известны лишь единичные случаи сепаратистских выступлений, если не учитывать периоды революционных кризисов. Все-таки в России сложилась особая цивилизационная структура (локальная цивилизация), которой присущи определенные алгоритмы взаимной адаптации множества народов и друг к другу, и к государству в целом⁶⁴ . Здесь сказались и огромные расстояния, и открытая, демократичная русская культура, и возможность обходить суровые законы, и традиционная установка правящих кругов на сотрудничество с этническими элитами, и многое-многое другое. Все это сплачивало полиэтническую систему, придавало ей прочность, превращало в "непоколебимый столп" (как выразился казахский хан Абулхайр - см. выше). Противоречивый образ России в представлениях ее народов отразил противоречия, присущие российской цивилизации.

Примечания

* Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект N 03 - 01 - 00561а.

1. САХАРОВ А. Н. О новых подходах к истории России. - Вопросы истории, 2002, N 1, с. 12.

2. КУЗЬМИНЫХ В. И. Образ русского казака в фольклоре народов Северо-Восточной Сибири. - Сибирская заимка (интернет-журнал). 2001, N 5. http://www.zaimka.ru/kazaki/kuzminykhl.shtml. 12.06.2004.

3. См., например: АКЦОРИН В. А. Прошлое марийского народа в его эпосе. Саров. 2000, с. 14, 15; БАЛДАЕВ С. П. Родословные предания и легенды бурят. Ч. 1. Улан-Удэ. 1970, с. 177, 193, 202, 205; ВЕРШИНИН Е. В., ШАШКОВ А. Т. Документы XVII века по истории Сургутского уезда. - Материалы и исследования по истории Северо-Западной Сибири. Екатеринбург. 2002, с. 156, 157; Исторический фольклор эвенков. Сказания и предания. М. -Л. 1966, с. 295 - 298; Нанайский фольклор. Нани фольклорни. Нингман, сиохор, тэлунгу. Новосибирск. 1996, с. 423; Очерки по истории Башкирской АССР. Т. I. Ч. 1. Уфа. 1956, с. 119.

4. См.: CASTRO-KLAREN S. Dancing and the Sacred in the Andes: From the Taqui-Oncoy to Rasu-Niti. - New World Encounters. Berkeley - Los Angeles - Oxford. 1993, p. 159. Впрочем, под впечатлением правительственной политики в новообретенных владениях установление российского господства порой расценивалось крайне негативно. Так, в одном юкагирском предании рассказывается, якобы гадание на костях умершего шамана показало, будто в будущем случится "что-то страшное"; из дальнейшего явствует, что этим "страшным" оказалась встреча с русскими (Хозяин Земли. Легенды и рассказы лесных юкагиров. Якутск. 1994, с. 92).

5. АКЦОРИН В. А. Ук. соч., с. 14.

6. См., например: там же, с. 29; Коми легенды и предания. Сыктывкар. 1984, с. 22, 25; РЕРИХ Н. К. Шамбала. М. 1994, с. 139.

7. См.: ДАЛЬ В. И. Пословицы русского народа. М. 1957, с. 349, 350; его же. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. М. 1991, с. 612.

8. Исторические песни XVII века. М. -Л. 1966, с. 48. Олюторы - коряки.

9. См.: АРАЛБАЕВ К. А. Фольклорные мотивы в шежерс Мамбетова рода. - Башкирские шежере (филологические исследования и публикации). Уфа. 1985, с. 47.

10. См.: БОГОРАЗ В. Г. О принятии чукоч в русское подданство. - Живая старина. Вып. П. СПб. 1902, с. 160.

11. См.: ЦИПИНОВ А. А. Народная историческая проза адыгов. Нальчик. 2000, с. 53.

12. Цит. по: ЗУЕВ А. С. Русские и аборигены на крайнем северо-востоке Сибири во второй половине XVII - первой четверти XVIII в. Новосибирск. 2002, с. 151 (цитируется рассказ исследователя Камчатки XVIII в. С. П. Крашенинникова).

13. Цит. по: История Кабардино-Балкарской АССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 1. М. 1967, с. 265; БЕЛОКУРОВ С. А. Сношения России с Кавказом. М. 1889, с. XLII. Естественно, когда началась российская экспансия на чеченские земли, и особенно в период Кавказской войны, отношение поменялось.

стр. 44

14. Цит. по: История Бурят-Монгольской АССР. Т. 1. Улан-Удэ. 1951, с. 160.

15. ТУЛОХОНОВ Т. И. Бурятские исторические песни. Улан-Удэ. 1973, с. 102.

16. См.: МИЛЛЕР Г. Ф. История Сибири. Т. 11. М. 2000, с. 411 [правитель маньчжур, начавших завоевание Китая (со слов хакасского князца, переданных казаками): "Государь царь русской велик и славен, да я де велик под ним, а больше де нас нет"].

17. См.: История Дагестана. Т. 1. М. 1967, с. 396 (ответ Умма-хана Аварского чеченскому шейху Мансуру).

18. Цит. по: История Казахской ССР. Т. 1. Алма-Ата. 1957, с. 240.

19. Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. Документы и материалы в 2-х тт. Т. I. М. 1957, с. 181.

20. Цит. по: БЕЛОКУРОВ С. А. Ук. соч., с. 384.

21. Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы. Т. II. М. 1953, с. 429.

22. См.: там же, с. 155; БЕЛОКУРОВ С. А. Ук. соч., с. 43, 44, 206; ЛИЛЕЕВ Н. В. Симеон Бекбулатович, хан касимовский, великий князь всея Руси, впоследствии великий князь Тверской. 1567 - 1616 г. (Исторический очерк). Тверь. 1891, с. 3, 4; Полное собрание русских летописей. Т. XIX. М. 2000, стб. 85; ЯКОВЛЕВ В. В. Ироничные "послания" Посольского приказа турецкому султану (О семантике тюрко-монгольской титулатуры в русской дипломатической переписке XVI-XVII вв.). - Тюркологический сборник. 2002. М. 2003, с. 412. Отметим также, что в середине XVIII в. среди казанских татар был распространен "прорицательный плач казанския царицы" с предсказанием противоположного свойства - о падении русской власти над Казанью и ее возвращении татарам (ВИТЕБСКИЙ В. Н. И. И. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 г. Т. III. Казань. 1897, с. 90, 91).

23. См. например: Исторические предания и рассказы якутов. Ч. 2. М. -Л. 1960, с. 35; Исторический фольклор эвенков, с. 295 - 298; СТЕПАНОВ Н. Н. Присоединение Восточной Сибири в XVII в. и тунгусские племена. - Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М. 1973, с. 120 - 123 (приводятся случаи избрания тунгусами русской власти в качестве посредника в межродовых конфликтах и в распрях с якутами).

24. ЗУЕВ А. С. Начало деятельности Анадырской партии и русско-корякские отношения в 1730-х годах. - Сибирская заимка (интернет-журнал), 2002, N 5. http://www.zaimka.ru/kazaki/kuzminykhl.shtml 13.06.2004; его же. Русские и аборигены на крайнем северо-востоке Сибири, с. 86; ОКЛАДНИКОВ А. П. Очерки из истории западных бурят-монголов. Л. 1937, с. 319; ТРОЦКИЙ И. М. Некоторые проблемы истории Якутии XVII века. - Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в. Сб. документов. Л. 1936, с. IX.

25. См.: ХАН-ГИРЕЙ. Черкесские предания. Избр. произведения. Нальчик. 1989, с. 204.

26. См.: Башкирские предания и легенды. Уфа. 1985, с. 109; История Сибири с древнейших времен до наших дней. Т. 2. Л. 1968, с. 36; Коми легенды и предания, с. 19.

27. Нанайский фольклор, с. 423; Фольклор эвенков Прибайкалья. Улан-Удэ. 1967, с. 119, 120.

28. См : ДИМИТРИЕВ В. Д. Мирное присоединение Чувашии к Российскому государству. Чебоксары. 2001, с. 103.

29. История Кабардино-Балкарской АССР, с. 170.

30. БЕСПЯТЫХ Ю. Н., КОВАЛЕНКО Г. М. Карелия при Петре I. Петрозаводск. 1988, с. 21, 22, 94; Очерки истории Карелии. Т. I. Петрозаводск. 1957, с. 107.

31. Карельское народно-поэтическое творчество. Л. 1982, с. 121.

32. Сказки и предания алтайских тувинцев. М. 1994, с. 358. Амурсана умер в России от оспы в 1757 году.

33. Воссоединение Украины с Россией, с. 278.

34. Цит. по: МАЛЬЦЕВ А. Н. Россия и Белоруссия в середине XVII века. М. 1974, с. 63, 64.

35. БЕЛОКУРОВ С. А. Ук. соч., с. 206.

36. Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. Т. II. М. 1957, с. 147, 148.

37. РЫБЛОВА М. А. Понятие "граница" в представлениях донских казаков. - Этнографическое обозрение, 2002, N 4, с. 3, 10.

38. О борьбе башкирских племен против ногайских наместников и переходе их на сторону русских см., например: Башкирские шежере. Уфа. 1960, с. 231; Башкирское народное творчество. Т. 2. Уфа. 1987, с. 190; КУЗЕЕВ Р. Г. Башкирские шежере о присоединении Башкирии к Русскому государству. - Советская этнография, 1957, N 4, с. 78; см. также: Русские в Башкортостане. История и культура. Уфа. 2003, с. 39 - 48.

39. МЕЛИХОВ Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.). М. 1974, с. 148, 207.

40. Бурятское предание, цит. по: НИКИТИН Н. И. Сибирская эпопея XVII века. Начало освоения Сибири русскими людьми. М. 1987, с. 148. Известна более афористичная формулировка: "Белый царь сечет спину, а желтый царь - голову". Эта пословица приведена в выступлении участника под пиком Constantinus на интернет-конференции "Вырождение наций", проведенной газетой "Яблоко" (http://www.cofe.ru/appleubb/noncgi/Foruml3/HTML/000147-3.html/13.07.2003). Впрочем, сравнения иногда бывали и не в пользу России. Изве-

стр. 45

стны "непригожие речи" украинских казаков, сравнивавших московского самодержца с польским королем во второй половине XVII в. (см.: ЛУКИН П. В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М. 2000, с. 92, 94).

41. См.: Под стягом России. Сб. архивных документов. М. 1992, с. 17.

42. См.: УМАНСКИЙ А. П. Телеуты и русские в XVII-XVIII веках. Новосибирск. 1980, с. 207, 208.

43. Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. М. 1967, с. 147, 148, 203.

44. См.: БЛИЕВА З. М. Русско-чеченские отношения в XVII-XVIII вв. - Вопросы истории, 2003, N 12, с. 48, 49; ГАДЖИЕВ В. Г. Роль России в истории Дагестана. М. 1965, с. 95; История Кабардино-Балкарской АССР, с. 150, 151; История Северо-Осетинской АССР. М. 1959, с. 128; Очерки истории Чечено-Ингушской АССР. Т. I. Грозный. 1967, с. 69.

45. БЛИЕВ М. М. Россия и горцы Большого Кавказа. На пути к цивилизации. М. 2004, с. 61, 99; БЛИЕВА З. М. Ук. соч., с. 61.

46. См.: Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (АКАК). Т. 1. Тифлис. 1866, с. 85, 90; История Кабардино-Балкарской АССР, с. 150, 151, 157.

47. АКАК, с. 83, 85.

48. История Кабардино-Балкарской АССР, с. 156.

49. См., например: ЧУЛОШНИКОВ А. П. Восстание 1755 г. в Башкирии. М. -Л. 1940, с. 82.

50. Цит. по: Народы Поволжья и Приуралья: Коми-зыряне. Коми-пермяки. Марийцы. Мордва. Удмурты. М. 2000, с. 416.

51. Коми легенды и предания, с. 22, 25.

52. МИНЕНКО Н. А. Северо-Западная Сибирь в XVIII - первой половине XIX в. Историко-этнографический очерк. Новосибирск. 1975, с. 293.

53. ВИТЕБСКИЙ В. Н. Ук. соч. Т. I-II. Казань. 1897, с. 169.

54. Цит. по: Очерки истории Карелии, с. 101.

55. ЭВЛИЯ ЧЕЛЕБИ. Книга путешествия (Извлечения из сочинения турецкого путешественника XVII в.). Вып. 1. М. 1961, с. 193.

56. См., например: ТАШКИН С. Ф. Инородцы Приволжско-Приуральского края и Сибири по материалам Екатерининской законодательной комиссии. Казань. 1922, с. 12.

57. ГОРСЕЙ Дж. Сокращенный рассказ, или Мемориал путешествий. - Россия XV-XVII вв. глазами иностранцев. Л. 1986, с. 224.

58. ДИМИТРИЕВ В. Д. Чувашия в эпоху феодализма (XVI - начало XIX в.). Чебоксары. 1986, с. 166, 198, 199.

59. Легенды и предания мордвы. Саранск. 1982, с. 80; Устно-поэтическое творчество мордовского народа. Т. 10. Саранск. 1983, с. 217. Выделено мною.

60. Цит. по: УСТЮГОВ Н. В. Башкирское восстание 1737 - 1739 гг. М. -Л. 1950, с. 132. Приведенная фраза удивительным образом перекликается со словами коми-зырян конца XIV в., вложенными в их уста анонимным автором "Жития" Стефана Пермского: "От Москвы может ли что добро быти нам? Не оттуду ли нам тяжести быша и дани тяжкыя и насильство?" (цит. по: Очерки по истории Коми АССР. Т. 1. Сыктывкар. 1955, с. 58).

61. КОНСТАНТИНОВА Н. Ярофей Хабаров. - Забайкалье: Наука. Культура. Жизнь (интернет-журнал). http://zab.chita.ru/archiv.php?gurnal=9&article=152. 27.08.2004.

62. См.: ДИМИТРИЕВ В. Д. Чувашские исторические предания. Очерки истории чувашского народа с древнейших времен до середины XIX в. Чебоксары. 1993, с. 254.

63. См.: БЛИЕВ М. М. Ук. соч., с. 35, 96, 106 и др.

64. Подробно см.: Российская многонациональная цивилизация. Единство и противоречия. М. 2003.

Постоянный адрес данной публикации: