Libmonster ID: RU-12159
Автор(ы) публикации: Б. Ю. МАЙСКИЙ

6. Продолжение и конец "легенды"

Из Франции Богров в марте 1911 г. вернулся в Россию, но не в Петербург, а в Киев, где до конца своей жизни уже более не поддерживал связи ни с местным анархистским подпольем, ни с охранным отделением. Лишь 26 или 27 августа, за три-четыре дня до террористического акта, он по телефону попросил Кулябко о свидании, на которое тот охотно согласился. Но свидание более уже не пошло на пользу секретной полиции. Встреча прямо привела, как это будет показано ниже, к убийству Столыпина.

Как случилось, однако, что именно Столыпин был намечен Богровым в качестве объекта покушения? Как подготавливалось оно?

Вначале некоторое отступление.

Следователь и его хозяева пытались вынудить у Богрова признание, что первоначально в качестве объекта убийства им был намечен царь Николай II, но что впоследствии от этого плана пришлось отказаться из опасения вызвать убийством массовый погром. Примерно такой протокол был составлен якобы на основании показаний Богрова. Его подписали, как "понятые", следователь В. И. Фененко, прокурор Киевского окружного суда Н. В. Брандорф и некий Чаплинский. Но арестованный категорически отказался поставить свою подпись. В таком виде протокол и был приобщен к делу1 . Тайный смысл его состоял в том, что "власти предержащие" в Киеве задумали к утру 2 сентября организовать еврейский погром. Его организаторов смущало только то обстоятельство, что погром должен был произойти в городе, где находился император. Это было "неудобно" и могло за рубежом еще более дискредитировать царственную особу и методы правления.

О поведении местных властей в этом вопросе повествует упомянутый выше бывший министр финансов царского правительства, ставший после убийства Столыпина председателем совета министров, В. Н. Коковцев в своем показании в сентябре 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: "Столыпин был смертельно ранен в 11-м часу вечера. Перевозка его в больницу, помещение его в постель, затем осмотр раны - все это заняло очень много времени. Я находился при нем безотлучно и мог выйти из лечебницы Маковского только в три часа ночи. Когда я собирался оттуда выходить, какой-то полицейский чин мне сказал, что ген. -губернатор меня ждет у себя и спрашивает, могу ли я его принять, хотя бы ночью, в моем помещении. Взявши извозчика, поехал прямо к Трепову и застал у него помощника командующего войсками барона Зальца. Трепов мне сказал, что, по всем сведениям, которые у него имеются, назревает еврейский погром на утро, что у него в распоряжении полиции очень мало, что жандармские силы совершенно ничтожны, а город без войска, что войска вызваны на маневры. Маневры должны были происходить начиная с вечера следующего дня, со второго сентября. Доклад мой монарху должен был происходить, кажется, половина второго или два часа дня 2 сентября. Зальца немедленно уехал, сказав при этом, что никаких войск дать не может, что в его распоряжении войск не имеется, что Трепов должен распорядиться


Окончание. Начало см. "Вопросы истории", 1966, N 1.

1 Киевский государственный областной архив (КГОА), ф. 864, оп. 10, д. 23, л. 70.

стр. 123

как ему угодно. Мы остались вдвоем, стали обсуждать положение. Он вновь удостоверил, что погром неизбежен, что у него есть 40 - 50 человек городовых, и больше ничего нет и не ожидает. Невзирая на то, что барон Зальца только что уехал, я поехал к нему на квартиру и потребовал, чтобы с маневров были вызваны к утру в Киев два казачьих полка. Барон Зальца отказал мне, сказавши, что это зависит от командующего войсками генерала Иванова, а Иванова уже не оказалось в Киеве. Он выехал на место маневров, и не знали, в какую сторону. Ввиду большой с моей стороны назойливости, потому что я не мог ехать в Николаевский дворец будить монарха и получить от монарха разрешение, я договорился с бароном Зальца в том смысле, что беру на себя ответственность вызова двух полков... Полки прибыли в начале восьмого часа утра, и погрома в Киеве не было... Мне на докладе пришлось этого вопроса коснуться, принять на себя ответственность, что я распорядился и, быть может, превысил власть, но что я должен был это сделать, что недопустимая вещь, чтобы погром произошел в том городе, где находится император и его семья"2 .

Стенограмма показаний Коковцева наглядно показывает, как с ведома генерал- губернатора Трепова готовился погром, предотвращенный Коковцевым лишь по тем соображениям, "что недопустимая вещь, чтобы погром произошел в том городе, где находится император и его семья". Трепов, надо думать, знал об усилиях Брандорфа, Чаплинского и Фененко добиться признания от "преступника", что первоначальным объектом убийства был сам царь, но что только опасение вызвать погром заставило его перенести террористический акт на Столыпина.

Между тем план покушения имел свою сложную историю. Еще в 1908 г. в анархистских кругах распространились слухи, что Богров - провокатор, что он связан с киевской охранкой. Эти слухи, однако, были лишены конкретности. В анархистских кругах предпринимались попытки разоблачить Богрова. Но для этого нужны были веские, бесспорные доказательства. А их не было. Да и раздобыть такие доказательства было трудно. В пределах, которые допускали условия подполья или тюрьмы, эпизодически проводилось расследование этих слухов. Но, с одной стороны, Богрову "везло": то и дело "заваливались" провокаторы, менее зашифрованные охранкой, чем Богров, и подпольщики обычно их считали виновниками провалов. Такими провалами нередко пользовалась и сама секретная полиция для спасения агентов - подлинных виновников провалов. С другой стороны, сам Богров ревностно пресекал порочившие его слухи. Вместе с двоюродным братом, который участвовал в анархистском подполье под кличкой "Фома", он требовал "партийного суда" и представления доказательств. И все "партийные суды" неизменно заканчивались его оправданием3 .

В 1908 г. Богров состоял кассиром подпольной группы. В это время борисоглебская организация максималистов обвинила его в растрате партийных средств. Но обвинение не повлекло за собой неприятных последствий, так как большинство обвинителей сами оказались виновными в разного рода неблаговидных поступках4 . Одним из расследователей дела был Петр Лятковский, хорошо знавший Богрова по университету, где оба учились на юридическом факультете, и совместному участию в подпольной работе. Лятковский был привлечен в сентябре 1911 г. к следствию по делу убийства Столыпина на основании, как он полагал, доноса Богрова. Делясь в 1926 г. в советской печати воспоминаниями о прошлом, он поведал о нескольких известных ему "судах" над Богровым5 . В сентябре 1907 г., когда Лятковский содержался в киевской Лукьяновской тюрьме, он впервые услышал от одного из заключенных - анархиста по кличке "Бельгиец", что Богров - агент охранки. Это заявление было основано на том, что при аресте "Бельгийца" по делу о неудавшемся побеге из Лукьяновской тюрьмы Н. Тыша6 и некоего "Филиппа" (М. Чер-


2 "Интересная находка". "Вопросы истории", 1964, N 4, стр. 103 - 104.

3 См. Г. Сандомирский. По поводу старого спора. "Каторга и ссылка", 1926, N 23, стр. 29.

4 Там же, стр. 28.

5 П. Лятковский. Нечто о Богрове. "Каторга и ссылка", 1926, N 23, стр. 35 - 46.

6 Н. Тыш - анархист. Был направлен в Россию парижской группой анархистов "Буревестник". В 1908 г. был осужден Киевским окружным судом вместе с Лятковским и другими на 15 лет каторги. Исключен из группы за подачу на имя царя ходатайства о помиловании.

стр. 124

ного)7 был арестован и Богров, посвященный в этот план. Но спустя два-три дня последний был освобожден. Узнав об этом обвинении, Богров потребовал партийного расследования. Обвинение было отклонено, и пошатнувшееся доверие к Богрову восстановлено.

Второй случай. Упомянутый выше Н. Тыш, прибывший из-за границы по заданию парижской группы анархистов, был вскоре арестован. При первом допросе он понял, что охранке известны все явки группы в пограничной полосе. Сопоставив этот факт с тем, что явки были известны лишь ему и Богрову, он сообщил о своих подозрениях заключенным, среди которых был и Лятковский. Последний посоветовал Н. Тышу не принимать никаких решений до получения дополнительных доказательств с воли и известить о своих подозрениях участников подполья. Вскоре, по словам Лятковского, в тюрьму поступили "запросы" Богрова и "Фомы" с просьбой сообщить им улики. Тогда по инициативе Лятковского в камере собралось 10 - 12 заключенных-анархистов. Обвинителем выступил Н. Тыш, и была принята "туманная" резолюция, которая, как стало известно позднее Лятковскому, нисколько не удовлетворила Богрова и "Фому", и те начали искать другие пути для реабилитации8 .

Третий случай. От заключенного Петра Свирского (сподвижника известного анархиста-"экспроприатора" Савицкого, описанного Л. Андреевым в "Сашке Жигареве"), Лятковский узнал, что тот "охотился" за Богровым как за провокатором, но что Богров "ловко ускользнул от смерти". В тот же день, однако, Свирский (его кличка "Белоусов") был арестован. Этот случай совпал по времени с "ликвидацией" в Киеве провокатора "Мартимера", и причина ареста "Белоусова" была отнесена за его счет. О причастности к делу Богрова никто больше не говорил.

Высказывания Лятковского являются ценным свидетельством современника не только о подозрениях относительно Богрова, которые существовали тогда в среде анархистского подполья, но и о том, как реагировал на эти слухи и подозрения сам Богров. Бесспорно, они очень волновали его. Он готовился к адвокатскому поприщу, и угроза разоблачения сулила ему полнейший крах всех его личных жизненных целей. Независимо от этого нельзя себе представить, чтобы Богров, которому было тогда всего 21 - 22 года, не задумывался над тем, куда его завела связь с охранкой и куда она его в дальнейшем неизбежно могла завести.

19 февраля 1911 г., после двухгодичного заключения, Петр Лятковский был освобожден из Лукьяновской тюрьмы. От товарищей по камере он имел поручение сообщить в тюрьму Тышу обо всем, что сумеет он выяснить на воле о провокаторской деятельности Богрова. Узнав из газет об освобождении Лятковского, Богров и "Фома" решили добиться свидания с ним. Лятковский знал адрес Богрова, но заходить к нему не захотел. Случайно "Фома" встретил Лятковского на улице перед отъездом последнего на родину - на Кавказ. От имени обоих - своего и Богрова - "Фома" настойчиво просил его зайти к Богрову. Лятковский согласился, надеясь, что личные непосредственные наблюдения помогут ему, возможно, лучше разобраться в "деле" Богрова.

В первых числах марта Лятковский зашел к Богрову домой и нашел его сильно изменившимся, поседевшим. С этого у них и начался разговор9 . Богров рассказал, что в последнее время его почему-то подозревают в провокаторстве, что за ним следят. Был даже случай, когда на жизнь его готовилось покушение, но только благодаря счастливой случайности он избежал смерти. Лятковский вспомнил при этом сообщение Свирского ("Белоусова") и спросил Богрова, куда скрылся его преследователь и почему тот не привел свое намерение в исполнение. Но Богров ответил, что он ничего по этому поводу не знает. Смотрите, как бы заключая свой рассказ, добавил он, как я поседел. Я сознательно ушел от политической работы. Я не могу заняться и общественными делами. Я помощник присяжного поверенного, но выступать не могу: мое имя опозорено. А что вы сделали бы на моем месте?

- Реабилитируйте себя, - ответил Лятковский.


7 М. Черный, кличка "Филипп". Участник киевской группы анархистов. Лятковский считал его провокатором (см. П. Лятковский. Указ. соч., стр. 44).

8 П. Лятковский. Указ. соч., стр. 36.

9 См. там же, стр. 35 - 46.

стр. 125

- Что же думают по этому поводу остальные? - спросил Богров, обнаружив этим основную цель беседы с Лятковским.

- Я не имею полномочий говорить от их имени, но, вероятно, они со мною согласились бы, - подумав несколько, ответил Лятковский.

- Итак, - быстро поднявшись со стула, взволнованным голосом сказал Богров, - вы все требуете от меня реабилитации. Значит, для вас нет сомнения в моей провокационной работе? - Богров разразился принужденным смехом. - Так вот пойти и сейчас же, на перекрестке убить первого попавшегося городового? Это ли будет реабилитацией?

Лятковский ничего не ответил. Наступило тягостное молчание.

Богров в глубоком раздумье несколько раз прошелся по комнате, а затем, снова сев на стул, взволнованно продолжал:

- Скажите мне, какой мотив мог бы побудить меня служить в охранке? Что говорят по этому поводу товарищи? Деньги? В них я не нуждаюсь. Известность? Но никто от генералов революции по моей вине не пострадал. Женщины? - Богров выразительно пожал плечами и умолк.

Лятковский подошел к книжным полкам. Заметив на одной из них журнал "Былое", он стал просматривать его. Богров предложил Лятковскому взять книгу с собой.

- Я очень люблю "Былое". Оно тем ценно для меня, - сказал Богров, - что по нему я знакомлюсь с действительными революционерами и учусь той поразительной конспирации, которой они себя окружали.

И после длительной паузы, в течение которой Лятковский внимательно перелистывал "Былое", Богров снова вернулся к волнующей его теме.

- Вы говорите: "реабилитировать себя", - сказал он, словно беседуя с самим собой. - Хорошо. Согласен. Но только если убью Николая, видимо, будут считать, что я себя реабилитировал.

- Да кто же из революционеров не мечтает убить Николая? - отозвался Лятковский.

- Нет, - как бы продолжая свои мысли вслух, перебил его Богров. - Николай - ерунда, Николай - игрушка в руках Столыпина. Благодаря его политике задушена революция и кровь лучших сынов народа льется, как вода.

Завязалась беседа, полная интереса и для Лятковского. Он объявил мысль Богрова наивной, не учитывавшей всех трудностей, с которыми был бы сопряжен такой акт.

По мнению Лятковского, такое "дело" было бы не под силу одному человеку, для этого следовало бы создать организацию боевиков.

- И я, - заявил Лятковский, - лично готов участвовать в создании такой группы и подыскать для нее стойких и решительных людей...

Богров перебил его, не дав высказать мысль до конца:

- Нет, ваша идея не годится. Нельзя исключить в данном мероприятии случайного провала, и тогда провал будет истолкован как новое доказательство моей провокаторской деятельности. Нет, так не годится. Я сам, без чьей-либо помощи, добьюсь своей реабилитации, восстановления своего доброго имени. Как добраться до Столыпина, я еще не знаю, но думаю, что сумею это сделать осенью, когда в Киеве начнутся маневры, на которых будет Николай и, конечно, Столыпин.

Вы и все товарищи еще услышите обо мне, - решительно повторил он на прощание10 .

Последняя фраза была произнесена не ради эффекта. Мысль о том, что он должен прекратить сотрудничество с охранкой и загладить причиненный им вред, вошла в сознание Богрова уже давно и крепко, еще в петербургский период его жизни. Он непрерывно думал о том, как добиться реабилитации.

Однако беседа с Лятковским имела для него существенное значение. В процессе этой беседы Богров окончательно убедился в том, что без жертвенного, искупительного подвига ему не смыть с себя клейма ренегата. В этой беседе была впер-


10 Там же, стр. 39.

стр. 126

вые нащупана идея подвига, и тут же она облеклась в плоть и кровь - убить Столыпина!

В августе месяце 1911 года, подгоняемый приближением событий - приездом в Киев после маневров царя и его приближенных, - Богров завершил разработку своего плана до мельчайших деталей. 26 или 27 августа он направился на квартиру к Н. Н. Кулябко, с которым уже не поддерживал связи свыше полутора лет, предварительно уведомив его по телефону, что имеет сообщить ему кое-что важное. Кулябко немедленно принял его дома в присутствии полковника Спиридовича и вице-директора департамента полиции камер- юнкера Веригина, занимавшихся организацией безопасности царя и сопровождавших его лиц в Киеве.

Богров сообщил присутствующим, что в Киев из Кременчуга собирается приехать известный петербургскому охранному отделению террорист "Николай Яковлевич" в сопровождении некоей "Нины Александровны" для совершения убийства во время "августовских торжеств" одного из видных царских министров. В связи с этой миссией последние обратились к Богрову с просьбой дать им возможность прибыть в Киев не по железной дороге или пароходом, а на моторной лодке11 , дабы избегнуть полицейского наблюдения, а по приезде в Киев - прожить некоторое время у него на квартире.

Кулябко с друзьями, разумеется, очень заинтересовались сообщением. Вместе они разработали агентурно-оперативный план поведения Богрова в данной ситуации, порекомендовав ему пойти навстречу просьбам "Николая Яковлевича", дабы его и его спутницу держать в поле наблюдения охранки и при помощи Богрова полнее раскрыть их террористические планы, их сообщников и, своевременно "ликвидировав" террористов, предупредить события.

Последующие сообщения Богрова о появлении в Киеве "Николая Яковлевича" стали в охранных кругах сенсацией дня, высоко взметнувшей престиж киевской охранки и ее руководства. "Все агентурные сведения, касающиеся подготовки "Николаем Яковлевичем" и его группой покушения на Столыпина и Кассо, - показал Кулябко 5 сентября 1911 г., - я своевременно передал Спиридовичу, Веригину и генералу Курлову12 , и на основании моих докладов генералом Курловым были сделаны предупреждения Столыпину и Кассо и доведено до сведения дворцового коменданта Дедюлина. Кроме того, лично мною было доложено генерал-губернатору Трепову"13 .

Начиная с 26 августа Богров ежедневно информировал Кулябко об очередных шагах пресловутого "Николая Яковлевича".

В архивном деле сохранилась одна из таких письменных информации, предъявленная Кулябко следователю Фененко и прокурору Киевского окружного суда Брандорфу. Составленная рукой Богрова (его кличка "Аленский"), информация дает наглядное представление о том, как тот вел жизнь Столыпина к роковой развязке. "У Аленского, - писал Богров, - в квартире ночует сегодня приехавший из Кременчуга "Николай Яковлевич", про которого сообщал. У него в багаже - два браунинга. Говорит, что приехал не один, а с девицей - Ниной Александровной, которая поселилась на неизвестной квартире, но будет завтра у Аленского между 12 и 1 час. дня. Впечатление такое, что готовится покушение на Столыпина и Кассо. Высказывается против покушения на государя из опасения еврейского погрома в Киеве. Думаю, что у девицы Нины Александровны имеется бомба. Вместе с тем "Николай Яковлевич" заявил, что благополучный исход их дела несомненен, намекая на таинственных высокопоставленных покровителей. Аленский обещал во всем полное содействие. Жду инструкций"14 . Текст приведенной записки показывает, как далеко зашел Богров в изобретенной им игре в "Николая Яковлевича" за пятнадцатимесячный срок мифического существования последнего.

Получив записку, Кулябко ночью немедленно вызвал Богрова к себе на квартиру. Заспанный, в одном белье, он принял Богрова и обсудил с ним дальнейший


11 У Богрова имелась собственная моторная лодка.

12 Бывший заместитель министра внутренних дел царского правительства и командир отдельного корпуса жандармов.

13 КГОА, ф. 864, оп. 10, д. 23, л. 164.

14 Там же, л. 78.

стр. 127

план предотвращения террористического акта. Завтра - 1 сентября, день торжественного спектакля в опере. В театре соберется вся знать империи: царь, его свита, вся дворцовая и сановно-министерская элита. От Кулябко зависит спасение Столыпина и Кассо, безопасность царя и приглашенных лиц. Основная работа уже сделана. Население города и его окрестностей "профильтровано"; неблагонадежные - обезопасены; организован строжайший контроль за всеми, кто будет приходить в театр по специальным, им, Кулябко, лично розданным билетам; контроль поручен проверенным лицам, на дальних и близких подходах к театру будут действовать надежные наряды из жандармов, полицейских и филеров. Все еще раз было продумано, проверено, чтобы не оставить ни единой щели вне жандармского контроля.

Богрову было предложено не выпускать своих "гостей" ни на секунду из поля зрения и держать их на запоре в своей квартире. Здесь "Николай Яковлевич" и "Нина Александровна" должны были ждать сигнала Богрова "к действию". Тут же Кулябко распорядился усилить наблюдение за квартирой Богрова с тем, чтобы арестовать террористов при первой же их попытке выйти на улицу.

Важнейшим узлом намеченного комплекса охранных мероприятий было решение Кулябко дать билет Богрову в оперу на торжественный спектакль (накануне Богров также был на торжественном вечере в купеческом собрании и также по билету, выданному ему Кулябко), чтобы этим еще больше укрепить доверие террористов к Богрову, с одной стороны, и постоянно иметь последнего под рукой и обеспечить своевременную информацию начальства о поведении и настроении террористов - с другой. Той же ночью у Богрова, согласно его показанию, окончательно созрел план убийства Столыпина в помещении театра во время торжественного спектакля.

Наступило утро 1 сентября. Накануне ночью Богров вернулся домой поздно, как всегда. Весь день он вел себя самым привычным образом, не обнаруживая ни беспокойства, ни тревоги, ни волнений15 . В 8 часов вечера на углу Пушкинской улицы и Бибиковского бульвара (ныне бульвар имени Шевченко) Богрову был вручен театральный билет в оперу служащим охранного отделения "Самсоном Ивановичем". За три часа до этого Богров позвонил Кулябко по телефону по поводу билета в театр и тут же сообщил ему, что "Николай Яковлевич" заметил наблюдение и беспокоится.

Идея этого сообщения полностью раскрывается в записке, предназначенной для Кулябко и отобранной у Богрова при личном обыске. Она осталась у Богрова потому, что ее содержание он уже успел передать Кулябко по телефону. Повторим его: "Николай Яковлевич очень взволнован. Он в течение нескольких часов наблюдает из окна через бинокль и видит наблюдение. Уверен, что за ним поставлено наблюдение. Скверно. Слишком откровенно. Я не провален еще"16 . Положение было таково, что каждую минуту могло последовать распоряжение арестовать "Николая Яковлевича" и его "спутницу", запертых, по твердому убеждению Кулябко, в квартире Богрова. А дверь квартиры зорко охранялась филерами. И Богров подготавливал шефа к провалу. Ведь террористов в квартире не окажется, так как их в природе не существовало. Следовательно, надо убедить Кулябко снять наблюдение, забрать филеров, и тогда объяснение неудачи готово: "Николай Яковлевич" и его "спутница", воспользовавшись потерей бдительности, ускользнули неизвестно куда. На всякий случай Богров принял меры к оттяжке момента провала. Раньше должна наступить смерть Столыпина.

Телефонное сообщение Богрова взволновало Кулябко. Он немедленно поделился новостью с полковником Спиридовичем, камер-юнкером Веригиным и через них передал срочную информацию товарищу министра внутренних дел генералу Курлову. Последний, проявлявший интерес ко всему, что было связано с "Николаем Яковлевичем", в свою очередь, информировал дворцового коменданта Дедюлина, Столыпина и Кассо. Интересен следующий эпизод. 1 сентября министр финансов столыпинского правительства В. Н. Коковцев по просьбе Столыпина должен был заехать к нему, чтобы вместе отправиться в театр. По дороге Столыпин сказал Коков-


15 Там же, л. 121.

16 Там же, л. 80.

стр. 128

цеву: "Я не хочу, чтобы это разглашалось, но есть глупые сведения, что какое- то готовится покушение. Поэтому лучше быть вместе". На это Коковцев ответил: "Довольно нелюбезно с вашей стороны, что вы хотите непременно вместе". "Извините, - сказал Столыпин, - я в эту историю не верю"17 .

Вечером 1 сентября на спектакле в помещении Киевской оперы генерал Курлов через Кулябко находился в постоянном контакте с Богровым. Встревоженный необходимостью снять наблюдение, Кулябко, по настоянию Курлова, послал Богрова из театра домой для проверки "самочувствия" "Николая Яковлевича" и его "спутницы". Богров вышел из здания театра и перешел на противоположную сторону. Погуляв здесь ровно столько времени, сколько необходимо было на рейс туда и обратно, он вернулся в театр. На контроле, его задержали, так как на его билете уже была отметка контроля. Пришлось потратить немало усилий, чтобы вызвать Кулябко и подтвердить свое право на вход. Наконец его пропустили.

Начался спектакль. Затем последовал антракт. Прошло второе отделение, и снова антракт. Каждый раз во время антрактов генерал Курлов требовал донесений о "Николае Яковлевиче" и его "спутнице". Волновался и Кулябко. Во время второго антракта, посоветовавшись с Курловым, Кулябко предложил Богрову пожертвовать остатком вечера, вернуться домой и там ждать прихода жандармов. Покорно выслушал это приказание Богров: раз нужно... Кулябко вернулся в фойе театра, чтобы доложить Курлову об отданном Богрову распоряжении, а последний направился через зрительный зал к гардеробу.

С удовлетворением слушал Курлов сообщение Кулябко. Вдруг раздались два выстрела. После нескольких мгновений оцепенения послышался яростный рев публики. Курлов, Кулябко и другие поспешили в зал, но было уже поздно. Столыпин полусидел в кресле первого ряда, а по полу толпа волокла убийцу.

Так выглядят обстоятельства дела и мотивы убийства П. А. Столыпина 1 сентября 1911 года.

7. Продавец талисманов

Подполковник отдельного корпуса жандармов Иванов в период описываемых событий служил помощником начальника киевского губернского жандармского управления и был другом начальника киевского охранного отделения подполковника того же корпуса жандармов Кулябко, арестованного вместе с Богровым по делу об убийстве Столыпина и по подозрению в соучастии с ним. Иванов был кровно заинтересован в показаниях Богрова, и не только потому, что ими решалась судьба Кулябко. Дело Богрова вызвало опасные грозовые тучи над всем полицейско-жандармским ведомством.

Для царского окружения казалось непостижимым то обстоятельство, что киевская охранка, будучи, частью организации государственной безопасности, фактически превратилась в очаг опасной антигосударственной деятельности. Предстояла тщательная, скрупулезная и пристрастная ревизия киевских жандармских учреждений. Эта ревизия по царскому повелению была возложена на сенатора М. И. Трусевича, который, в частности, должен был разобраться и во взаимоотношениях Кулябко с Богровым.

В "Новом времени" от 15 сентября 1911 г. был помещен отчет о заседании ЦК "Союза 17 октября", посвященном памяти Столыпина. Главным оратором на заседании выступал один из лидеров русской буржуазии и основателей "Союза 17 октября", председатель 2-й думы, ближайший друг Столыпина - А. И. Гучков.

В этом отчете между прочим сообщалось: "По поводу появившихся в газетах сведений А. И. Гучков дал несколько любопытных разъяснений. В газетах писали, что, собственно, неизвестно, кто убил Столыпина: революционеры или охрана. Нужно ли считать виновником Богрова или Курлова, Кулябко и камер- юнкера Веригина? Действительно, все здесь так запутано, что трудно разобраться в истине и выяснить, кто виноват? Вместе с тем, в связи с покушением уже появились слухи, что есть стремление замять это дело, не дать возможности осветить во всей полноте, что уже приняты в этом направлении известные шаги. Это дало повод преданным Столыпину октябри-


17 "Падение царского режима". Т. 7. М. - Л. 1927, стр. 89.

стр. 129

стам и националистам, собравшимся на могиле премьера, выяснить создавшееся положение, причем собравшиеся уполномочили от лица присутствующих председателя Госуд. думы - Родзянко обратиться к министру юстиции - Щегловитову и заявить ему, что если дело об убийстве Столыпина не будет освещено в полном объеме, то Государственная дума возьмет это дело в свои руки. Щегловитов спросил: "Что это, угроза?" На это Родзянко ответил: "Нет, предупреждение". В собрании октябристов было выдвинуто имя сенатора Трусевича, как лица, которому должно быть поручено расследование этого дела. Об этом Родзянко также сообщил Щегловитову, который сказал, что и он думал об этом кандидате. Так это или не так, но во всяком случае Трусевичу поручено расследование этого дела"18 .

В Киеве, таким образом, ожидался ревизор - сенатор М. И. Трусевич. При этих условиях Иванов, разумеется, стремился использовать свое влияние, вернее - доступ к Богрову, чтобы до приезда Трусевича добиться от него показаний, способных реабилитировать в глазах царского правительства и Третьеиюньской думы киевские жандармские и охранные власти и спасти от виселицы Кулябко.

Иванов оказался 1 сентября на месте происшествия и поэтому приступил к допросу Богрова сразу же, не дожидаясь появления следователя по важнейшим делам Киевского окружного суда Фененко, которому официально было поручено ведение следствия. Затем он добился возможности допросить Богрова в отсутствии Фененко 4 сентября в "Косом капонире" по вопросу о взаимоотношениях Богрова с Кулябко и его сотрудничестве с охранным отделением. Результаты допроса не порадовали его: Богров утверждал, что он работал в киевской охранке два с половиною года, то есть до начала 1910 г. (впоследствии это подтвердилось и справкой сенатора Трусевича). Кроме того, в показаниях Богрова руководители охранного отделения выглядели ограниченными, наивными людьми, которых легко можно было провести и мистифицировать.

Казалось бы, все. У Иванова не могло быть никаких шансов на получение от Богрова дополнительных признаний в желательном ему духе. Но Иванову повезло...

*

В один из июньских дней 1925 г. в Киеве, на Бессарабском рынке, был задержан пьяный субъект, открыто предлагавший купить у него "на счастье" куски от веревки повешенного. Последующим расследованием было установлено, что задержанный - не кто иной, как бывший главный палач киевской Лукьяновской тюрьмы и мрачной памяти "Косого капонира" Юшков. Он на допросе долго отпирался, но под давлением доказательств был вынужден признать себя виновным в исполнении смертных приговоров через повешение 19 сентября 1906 г. над Руданевским, Пиневичем и Прокофьевым и 22 сентября 1916 г. - над Иваном Хоминым Мазко19 , приговоренными к смертной казни Киевским окружным судом за участие "в беспорядках"20 . Следствие уже подходило к концу, когда была получена от Юшкова записка с просьбой вызвать его на допрос для сообщения новых интересных данных. Просьба была удовлетворена, и на допросе Юшков сообщил, что, кроме четырех казней, в которых его обвиняли, он участвовал и в казни лица, убившего царского министра Столыпина, но что фамилию казненного запамятовал.

- Богров? - вырвалось у следователя.

- Точно, Богров, - обрадованно подтвердил Юшков. - Вы напомнили его фамилию. Но его правильно повесили, - поспешно проговорил Юшков. - Он был предатель рабочих и крестьян, провокатель... Я сам из-за него здорово пострадал - ох, и была же история...

Внимательно слушал следователь рассказ палача об обстановке казни и последних минутах повешенного. Правильно разгадал следователь и попытку Юшкова представить свое участие в казни Богрова как некую заслугу перед революционным движением и Советской властью.


18 См. С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. 3. М. 1960, стр. 596 - 597.

19 См. С. Ушерович. Крі;вавий смерч. Киї;в. 1932, стор. 186.

20 Там же, стр. 184 - 185.

стр. 130

- А как же, - торжественно и вопрошающе воскликнул Юшков, - кто-то должен был этого предателя повесить. А вы рази против?

Охотно и обстоятельно рассказал Юшков "историю своих страданий" из-за Богрова.

- В то время, - сообщил он, - я был страшно непутевый. Много пил.

Водку ему безотказно давали в Плосском полицейском участке в Киеве, где он мог жить "на всем готовом, сколько ему захочется". При желании он возвращался на частную квартиру, где проживала его старушка мать, относившаяся к нему со смешанным чувством острого страха и материнской любви. Юшков частенько люто избивал ее, особенно за ропот на недобрую славу, которая ходила о нем в народе.

- Когда убили Столыпина, - продолжал Юшков, - я был на воле и жил с матерью. Как-то позвал меня пристав и сказал, что через три-четыре дня надо будет "поработать". В такие дни я мог все время жить при околотке, там было специальное помещение для меня, вроде камеры. И там, по моему желанию, меня безотказно кормили и поили. Как-то утром приходит ко мне мать. "Что случилось?" - спрашиваю. А она падает мне в ноги, плачет, умоляет. "Не надо, - говорит, - сынок, больше этим заниматься... Стыдно на людях показаться. Уезжай из Киева и чем скорее, тем лучше - деньги на дорогу и жизнь добрые люди дадут". Я хотел было сразу ее побить и выбросить, уж больно мне надоела этими разговорами, но подумал: что это за добрые люди, которые так жалеют мою мать и суют ей деньги? Я велел ей тут же рассказать, кто ее подослал ко мне.

И вот что она рассказала.

Утром к ней пришли молодые люди, сказали - студенты, которые знают, что я живу при участке, и стали ее стыдить, что ее сын - палач, вешатель, и велели ей посоветовать мне бросить это дело, и тогда, если я желаю, общество мне даст деньги, чтобы уехать из Киева куда-нибудь. Но уехать надо немедленно - так они передавали, - чтобы я не смел исполнять приговор над убийцей Столыпина. Студенты предупредили мать, что если не выполню их требования, то по всему нашему району будут расклеены листовки, приглашающие жителей придти на "Лысую гору" и смотреть (была указана дата казни), как я вешаю людей. Я стал кричать на мать и предупредил ее, что если она хоть раз еще встретится со студентами, то я убью ее. Вдруг меня такая досада взяла, я сильно ударил мать, стоявшую передо мною на коленях, кулаком по голове. Она опрокинулась навзничь и перестала дышать. Я забежал в канцелярию участка и сообщил, что убил свою мать. Все сразу побежали в мою каморку, где в беспамятстве на полу лежала моя мать. Скоро появилась карета скорой помощи, в которой ее, так и не пришедшую в себя, отвезли в больницу.

Оставшись один, я здорово напился и завалился спать. Выспавшись к концу дня, я вспомнил о матери и тотчас же направился в больницу проведать ее. Но служители не пустили меня. Я стал, понятно, скандалить, шуметь. Ко мне подошли незнакомые молодые люди, которые будто сочувственно спросили меня: в чем дело, почему я кричу, кто меня обидел? Я их послал ко всем чертям, отказался с ними разговаривать и снова направился к дверям больницы. Но молодые люди набросились на меня, скрутили руки и усадили в ждавшую их пролетку, чтобы отвезти в полицию. Когда я стал кричать от боли и возмущения, они сунули мне в рот кляп. Помню, что по дороге я просил дать напиться. Они ухитрились влить мне в глотку из бутылки водку. Больше я ничего не запомнил21 .

Очнулся Юшков через два дня в одном из кабаков на окраине Петербурга. Возле него никого не было. От кабатчика он узнал, что сюда он пришел накануне в обществе шумной студенческой компании, которая почти сутки праздновала его, Юшкова, именины. Юшков потребовал вызова полиции. Пока явился ее представитель, кто-то услужливо снова его напоил.

- "Что там дальше произошло, - продолжал Юшков, - не помню, крепко напоили. Пришел в себя только на вокзале в Киеве. Кругом конвоиры, которые прямо с вокзала повезли меня в канцелярию генерал-губернатора. Когда меня завели в его большой кабинет, сам Трепов вышел из-за стола ко мне навстречу и строго спросил, как я попал в Петербург. Я ему рассказал, что группа студентов насильно меня увезла туда. Тре-


21 Из рассказанного Г. Т. Юшковым на следствия.

стр. 131

пов рассвирепел, и потребовал, чтобы я ему рассказал, как началось мое знакомство со студентами. Я стал повторять свой рассказ, но вдруг страшный удар нагайкой, ожег меня. Откуда она взялась у него в руках, понятия не имею. Удары сыпались градом, и я свалился на ковер. И тогда генерал начал избивать меня лакированными сапогами. Как он меня бил! Так меня еще сроду никто не бил, - почти с гордостью закончил Юшков свое повествование.

Из дальнейшего рассказа Юшкова выяснилось, "то его, наконец, подняли и отвезли в Плосский участок, где передали в руки пристава, который, в свою очередь, избил Юшкова уже "по-дружески". Потом его накормили, напоили и уложили спать. Разбудили его ночью и, нарядив в палаческую униформу - плисовые шаровары, щегольские сапоги, красную рубаху и того же цвета колпак, - повезли на извозчике на "Лысую гору" - место казни.

- С исчезновением палача Юшкова в жизни Богрова наступила пауза, которую Иванов и решил использовать для последней атаки на арестованного. 10 сентября он явился в "Косой капонир" к измученному длительным ожиданием казни - Богрову, который не знал истинной причины ее оттяжки. Иванов надеялся надломить дух Богрова, внушив, ему иллюзии о возможности "чуда" в его положении, если он в конце концов решится дать "правдивые и искренние" показания, желательные жандармскому, ведомству. По расчету Иванова, Богров, поверив в иллюзорные намеки, обретет силу не только для дачи благоприятных для охранки показаний, но и для собственноручного их изложения, что само по себе послужит доказательством их добровольности, а потому и достоверности.

Иванов заверил Богрова в том, что ожидаемые показания будут, носить сугубо конфиденциальный характер, так как они, мол, нужны лишь полицейскому департаменту для ограждения его, Богрова, от "обидных и незаслуженных" обвинений и спасения Кулябко22 .

Иванов между тем отметил, что Богров за последние дни сильно сдал. Не ускользнуло от его оценки и то новое, беспомощное и приниженное, что гнездилось во взгляде Богрова. Он понял: Богров ждет чуда и Иванова считает его провозвестником.

Он приветствовал Богрова "и спросил, как ему спалось. Богров вежливо поблагодарил и мгновенно вернулся в привычный ему мир отрешенности и пренебрежения к смерти.

- Что случилось, почему до сих пор за мною не приходили? - твердо спросил он. Иванов присел на прикованный к полу табурет, жестом приглашая Богрова сесть на нары.

- Разве вам не ясно, что в вашем деле кое-что происходит? Приговор по вашему делу, как вы знаете, подлежит конфирмации со стороны генерал-губернатора, а в этой стадии приговор может быть и изменен, разумеется, при наличии оснований. Вот я и приехал к вам - вы ведь знаете, что я отношусь к вам неплохо, - помочь создать вам эти основания. Теперь они полностью зависят от вас.

И Иванов дружелюбно, наставнически посоветовал Богрову собственноручно написать подробные показания, которым "можно было бы поверить". В этих показаниях, по мнению Иванова, должно быть подчеркнуто и в деталях убедительно обосновано, что Богров все время честно служил охранному отделению и в настоящее время предан ему и что эта честность никогда не вызывала сомнений ни у Кулябко, ни у других руководителей секретной полиции в Киеве. Что касается убийства Столыпина, то, по совету Иванова, Богрову следовало убедительно показать, что он пошел на это действие не по собственной воле, а по принуждению, под угрозой смерти со стороны анархистского подполья, узнавшего о его, Богрова, связях с охранкой.


22 Подлинники протоколов допросов Богрова от 4 - 10 сентября 1911 г. были найдены в архиве департамента полиции Б. Струмило и опубликованы им в 1924 г. в журнале "Красная летопись". Копии этих протоколов Иванов направил следователю Фененко в день приезда Киев сенатора Трусевича, у которого все дело вместе с указанными копиями протоколов находилось с 16 по 24 сентября 1911 года.

стр. 132

- Вы должны указать, кто персонально вас толкнул на убийство Столыпина, - доверительно продолжал Иванов. - Когда вы говорите, что эта мысль возникла лично у вас и что ради нее вы готовы умереть на виселице, вам никто не верит. Ваше показание от 4 сентября 1911 г., которое вы дали лично мне, никого не удовлетворяет: Кого вы скрываете, за кого вы готовы сложить голову, за Лятковского и "Степу"?

Иванов выложил на стол несколько фотографий, на обороте которых были написаны фамилии, имена и отчества изображенных на них лиц, их партийная принадлежность и партийные клички. Среди этих фотографий Иванов нашел и выделил две: Петра Лятковского и "Степы". На обороте фотографии "Степы" крупным почерком Иванова было написано: "Каторжник Вячеслав Куприянович Виноградов, кличка - "Степа", член анархистской группы "Черное знамя"23 .

Подбадриваемый молчанием и покорностью Богрова, Иванов продолжал наступать:

- Вам нет смысла сейчас упираться. Времени у вас осталось не так много. Возьмите бумагу, ручку и пишите.

Богров как бы очнулся от тяжелого обморока. Глухо стал он возражать против навязываемой ему роли Лятковского и "Степы". Последнего он видел всего несколько минут в 1908 г., когда, он, Богров, будучи кассиром группы, вручил ему восемь рублей для переезда в Черкассы. Больше он его никогда не видел. Но Богров уже оказался надломленным спасительным смыслом, который он уловил в словах Иванова, и всем своим сердцем и расслабленной волей ринулся в западню к вожделенной приманке. После некоторых дополнительных разъяснений Иванова Богров машинально ухватился за ручку, придвинул к себе бумагу и чернила и стал писать.

Только при таких (или примерно таких) обстоятельствах и могло появиться показание Богрова от 10 сентября, зачеркнувшее в сознании современников и потомства жертвенность его подвига, отвагу и мужественность его поведения на следствии ив суде и превратившее его имя в синоним идейной опустошенности, ренегатства и оплачиваемого предательства.

8. Торжество жандарма

Показание Богрова от 10 сентября написано им собственноручно и начинается с опознания Петра Лятковского по предъявленной фотографии и описания их встречи, состоявшейся в начале марта 1911 г. на квартире Богрова. Это показание очень важно для правильного понимания всего последующего, и поэтому оно приводится здесь полностью: "В предъявленной мне фотокарточке (предъявлена фотокарточка Петра Лятковского) я признаю того человека, который явился ко мне в первых числах марта с. г. и сообщил мне, что в Лукьяновской тюрьме, из которой он вышел в феврале месяце, существует сильное раздражение против меня. Еще раньше, в 1908 г. приблизительно" в мае мес. отбывающие наказание за участие в анархистской группе: Наум Тыш, "Филипп" и несколько других лиц возбудили против меня обвинение в провокации. Обвинение это, однако, окончилось ничем, и доверие ко мне было восстановлено. Однако в 1910 г., приблизительно в сентябре или октябре месяцах, в тюрьму поступили новые сведения, а именно письмо от некоего "Николая", настоящее имя которого Рафаэль Черный, в котором он обвиняет, меня в растрате партийных денег, а также из Парижа с запросом о некоторых обстоятельствах моей деятельности. Ввиду этого в Лукьяновской тюрьме вновь был возбужден и решен вопрос в утвердительном смысле о моем сотрудничестве в охранном отделении. П. Лятковский был уполномочен находящимися в тюрьме анархистами расспросить меня о деньгах и вообще сообщить мне свои впечатления После разговора с Лятковским, уехавшим через несколько дней домой, на Кавказ, я в течение 2-х месяцев не имел никаких сведений и свиданий с кем-либо из анархистов. Лятковский приходил ко мне один раз, был одет в студенческую форму. Дверь ему, насколько помню, открыла горничная и впустила его в мою комнату. Разговор с Лятковским велся в миролюбивой форме, и, уходя, он взял у меня две книжки (помню, что часть журнала "Былое")"24 .


23 КГОА, ф. 864, оп. :10, д. 23, л. 63.

24 Б. Струмило. Материалы о Дм. Богрове. "Красная летопись", 1924, N 1 (10), стр. 236.

стр. 133

Вот все, что Богров рассказал следствию о взаимоотношениях с Лятковским, о встрече с ним в марте 1911 года. Признав под давлением улик факт этого посещения, Богров, который, по существу, взялся за перо, чтобы выдать лиц, подстрекавших его к убийству Столыпина, а себя изобразить жертвой подстрекателей, скрывает, однако, от Иванова то обстоятельство, что единственным таким подстрекателем был Лятковский, старательно отводя от него всякие подозрения, изображая их беседу как миролюбивую и дружелюбную. Затем в хронологическом порядке в показании приводится ряд эпизодов, каждый из которых и тем более вместе взятые обнаруживают стремление доказать, что убийство Столыпина является не актом политического возмездия, а результатом попытки самореабилитации со стороны провокатора перед лицом нависшей над ним смертельной опасности быть истребленным кучкой лиц, чьи интересы он предавал.

Первый эпизод Богров относит к 6 - 7 мая 1911 г., когда, по его словам, к нему якобы явились два представителя парижской анархистской группы "Буревестник", которые знали его по Парижу, и потребовали, чтобы он предъявил документальные доказательства правильности его денежного отчета за 1908 г., опубликованного в зарубежном анархистском издании "Бунтарь" (N 4). Любопытно, что эти "ревизоры" не предъявили ему никаких полномочий: один из них вовсе не назвал себя, а другой назвался только подпольной кличкой "Василий". В результате этой "ревизии" указанные лица потребовали от Богрова возврата 520 рублей - суммы якобы неоправданных, по их мнению, расходов. По словам Богрова, он оказался вынужденным возвратить им эти 520 руб., и хотя для него это означало окончательное разрешение неприятнейшего для него конфликта с группой, он почему-то не побеспокоился о том, чтобы получить от "ревизоров" письменного подтверждения возврата им 520 рублей.

Так выглядит первый эпизод, который по идее Иванова и Богрова должен был послужить ступенькой для введения в ткань показания руководства зарубежных анархистов в качестве инстанции, не доверявшей Богрову и впоследствии толкнувшей его на убийство Столыпина. По крайней мере, так выглядит он внешне. Служебное назначение этого эпизода очевидно. Он должен был послужить прелюдией к более важным "откровениям", которые, собственно, и привлекли подполковника Иванова в "Косой капонир" 10 сентября 1911 года.

А вот и самые "откровения" в протокольном оформлении их автора, Богрова, при "благосклонном" участии Иванова: "16 августа ко мне на квартиру явился известный мне еще в 1907 - 8 г. "Степа", который был в Киеве в 1908 г. летом. Он бежал с каторги, куда он был сослан по приговору Екатеринославского суда за убийство офицера... В Киеве он был по пути за границу, причем со мною встретился только для того, чтобы ему помочь деньгами. Я дал ему 8 рублей и адрес в Черкассы, куда он и отправился. При его появлении 16 августа "Степа" был хорошо одет, и я его не узнал. Открыл ему дверь я сам... "Степа" заявил мне, что моя провокация безусловно и окончательно установлена, что сомнения, которые были раньше из-за того, что многое приписывалось убитому в Женеве в 1908 г. провокатору Найдорфу (кличка "Бегемот", настоящая фамилия которого Левин из гор. Минска), теперь рассеялись и что решено о всех собранных фактах довести до сведения общества, разослав объявления об этом во все те места, где я бываю, как, например, суд, комитет присяжных поверенных и т. п. Вместе с тем, конечно, мне в ближайшем будущем угрожает смерть от кого-то из членов организации. Объявления об этом будут разосланы в самом ближайшем будущем. Когда я стал оспаривать достоверность парижских сведений и компетентность партийного суда, "Степа" заявил мне, что реабилитировать себя я могу только одним способом, а именно, путем совершения какого-либо террористического акта, причем намекал мне, что наиболее желательным актом является убийство начальника охранного отделения Кулябко, но что во время "торжеств" в августе я имею богатый выбор. На этом мы разошлись, причем последний срок им был мне дан 5 сентября. После этого разговора я, потеряв совершенно голову из опасения, что вся моя деятельность в охранном отделении будет раскрыта, решил совершить покушение на Кулябко. Но будучи встречен Кулябко очень радушно, я не привел своего плана в исполнение, а вместо этого я в течение получаса излагал ему и приглашенным им Спиридовичу и Веригину вымышленные сведения. Уйдя от Кулябко, я опять в течение 3-х дней ничего не предпринимал. Потом, основываясь на его предложении (при первом свидании) дать мне билеты в

стр. 134

Купеческое и театр, я попросил у него билет в Купеческое. Там я вновь не решился совершить покушение и после Купеческого ночью поехал в Охранное отделение с твердой решимостью убить Кулябко. Для того, чтобы его увидеть, я в письменном сообщении еще больше подчеркивал грозящую опасность. Кулябко вызвал меня к себе на квартиру, встретил меня совершенно раздетым, и, хотя при такой обстановке я имел все шансы скрыться, у меня не хватило духа на совершение преступления, и я вновь ушел. Тогда же ночью я укрепился в мысли произвести террористический акт в театре. Буду ли я стрелять в Столыпина, я не знал, но окончательно остановился на Столыпине уже в театре, ибо, с одной стороны, он был одним из немногих лиц, которых я раньше знал, отчасти же потому, что на нем было сосредоточено общее внимание публики"25 .

Показание от 10 сентября заканчивается весьма прозаическим донесением как бы рядового профессионального платного агента секретной полиции: "Относительно сохранившегося в Черкассах и в Киеве оружия и шрифта могу, соответственно тому, что я слышал от членов ревизионной комиссии и знал сам, сообщить следующее: в Киеве около пуда шрифта должно быть закопано в усадьбе на Боричев-Токе, где еще в 1908 г. произошел взрыв бомбы. В Черкассах и в Киеве в том же году был отправлен транспорт в 21 браунинг, которые в значительной части были спрятаны в усадьбе, в которой было оказано сопротивление группой анархистов"26 .

Подполковник Иванов закончил допрос. Теперь в его папке лежало показание- талисман, которому суждено было оградить тайную полицию и лично Кулябко от нависшей над ними опасности в связи с ожидавшимся приездом сенатора Трусевича. Теперь Богров собственной рукой зачеркнул свою же версию, которую он упорно отстаивал на предварительном следствии. Вместо нее была выдвинута другая, спасительная во всех отношениях. По новой версии мотивом убийства являлась не личная воля Богрова и не политическая его месть, а чужая, подстрекательская воля, притом угрожавшая убийце уничтожением.

Иванов был доволен и тем, как разрешился вопрос о личности подстрекателя. Чтобы не вовлекать в дело новых лиц, на что Богров никогда не согласился бы, был изобретен "Степа", лицо некогда реальное, а на день допроса существовавшее лишь на архивной фотографии, на обороте которой почерком Иванова было крупно выведено: Вячеслав Куприянович Виноградов, подпольная кличка - "Степа", участник зарубежной анархистской группы "Черное знамя". Рассчитывая на специфический вкус Трусевича как бывшего директора полицейского департамента, Иванов для вящей убедительности приобщил к материалам о "Степе" справку Киевского адресного бюро о непроживании последнего в Киеве и его старой судимости27 .

Вполне удовлетворило Иванова и показание о Кулябко, который на этот раз рисовался верным царским слугой, обреченным анархистским подпольем на смерть от руки Богрова. Эта рука, однако, не поднималась на Кулябко как на честного и хорошего человека.

В увлечении изобразить Богрова обыкновенным, рядовым, верным до гроба охранником Иванов явно перестарался, допустив в конце показания от 10 сентября признание узника об известных ему случаях приобретения и хранения киевской группой анархистов оружия и шрифта. Внимательное прочтение этой части показаний Богрова обнаруживает четырехлетнюю давность (1908 г.) упоминаемых в ней фактов, а также то, что места хранения оружия и шрифта Богров точно не мог указать28 . Кроме того, показания от 10 сентября не дают никакого ответа на ряд весьма существенных и неизбежных вопросов, набрасывающих тень сомнения на достоверность и правдивость этих показаний, в частности таких: 1. Чем объяснить, что Богров, опасаясь смерти от пули из-за угла, обещанной "Степой", предпочел смерть на виселице и при этом добивался ее такими сложными и длительными путями, какими он шел? 2. Не приходила ли Богрову мысль уйти от карающей руки "Степы" путем бегства за границу, в один из многих закоулков земной планеты? Ведь он был единственным сыном весьма богатых родителей, и материальный вопрос мог его не тревожить. 3. Чем объяснить, что "верный цар-


25 Там же, стр. 236 - 238.

26 Там же, стр. 238.

27 КГОА, ф. 864, оп. 10, д. 23, л. 5.

28 "Красная летопись", 1924, N 1 (10), стр. 238.

стр. 135

скому трону" охранник Богров еще с июля 1910 г. стал на путь явного обмана руководителей петербургского и киевского охранных отделений своими вымышленными сведениями о мифическом "Николае Яковлевиче"?

9. Пробуждение

В ночь на 12 сентября Богров спал, когда за ним приехали тюремщики. Тихонько они стали открывать дверь. Когда тюремщики вошли в камеру, Богров проснулся и вскочил на ноги. Он почувствовал, что это конец. Мгновенно внутренний холод охватил его сердце, и его затрясло. Чтобы скрыть свое состояние, он попросил дать ему его шляпу. Шляпы ему не дали, а ловко и неожиданно скрутили руки назад и стали связывать их веревкой. Богров не сопротивлялся. Движениями рук и тела он помогал тюремщикам крепче скрутить его руки. Все делалось молча, напряженно, торопливо. Ему вдруг захотелось услышать хоть обыкновенный человеческий голос, но кругом все молчало. Тогда ему захотелось услышать свой собственный голос, проверить, не сон ли все это, и он четко проговорил:

- Самая счастливая минута в моей жизни только и была, когда услышал, что Столыпин умер29 .

Но разговор не был поддержан.

Богрова вывели из камеры во двор, где его поджидала группа людей. От группы отделился вице-губернатор. Он подошел к Богрову, деловито осмотрел его скрученные за спину руки, попробовал, крепко ли они связаны, и тут же приказал закрутить их потуже, чтобы по дороге не развязались. Конвою он дал инструкцию: "Стрелять, если попытается бежать или если кто-либо по дороге попытается его освободить"30 . "Так вот и увезли, - рассказывал впоследствии Лятковскому часовой-очевидец, - больше его и не видели. Наша караульная команда осталась. Когда его увезли, то команда до новой смены все как-то не по себе чувствовала себя"31 .

Кавалькада конников и извозчиков, сопровождавшая Богрова в последний путь, приближалась к "Лысой горе"32 . Здесь все уже было подготовлено к казни. В одном из глухих углов двора форта стояла виселица с опущенной веревочной петлей, тускло освещаемая светом одинокого фонаря, стоявшего на табурете. По двору шныряли какие-то людские силуэты. Томясь от безделья, но почему-то не ощущая важности предстоящего ритуала и собственной главной роли в нем, прохаживался палач Юшков, облаченный в свою устрашающе- живописную униформу. Его фигура придавала обстановке зловещую и мрачную торжественность.

Сопровождавшие Богрова коляски остановились на улице, у ворот, Во двор въехала лишь в сопровождении конвоя карета, в которой, связанный и еле живой, сидел приговоренный. Карета остановилась недалеко от виселицы. По чьему-то приказанию зажглись факелы, породившие чудовищные, прыгающие тени виселицы и людей. Смертника во фраке и без головного убора вывели из кареты и под руки подвели к табурету, стоявшему возле виселицы. Отсутствующим взглядом он озирался вокруг, дальним сознанием постигая, что он центральная фигура действия. Богрова окружил конвой, к которому подошли вице-губернатор, полицмейстер, товарищ прокурора Киевского окружного суда Лашкарев, тюремные служители и другие официальные лица, присутствовавшие для того, чтобы после казни засвидетельствовать смерть приговоренного. Лашкарев при свете факела зачитал постановляющую часть приговора, которую Богров уже однажды выслушал. После оглашения приговора последовал приказ вице-губернатора палачу: "Действуй!"

Стоявший возле виселицы Юшков придвинул к себе табурет, снял с него мешок и ловко накинул его на голову Богрова. Схватив последнего своими мощными руками, он поднял его и поставил на табурет. Придерживая Богрова, Юшков посмотрел сначала вверх, а затем на основание виселицы. Здесь, возле столба, обвитого веревкой, он увидел стоящего Лашкарева, прижимавшего, согласно инструкции, пальцами правой руки к столбу конец веревки. Все в порядке. Можно начинать. Привычным движением Юш-


29 См. П. Лятковский. Указ. соч., стр. 44.

30 Там же.

31 Там же.

32 Здесь и ниже обстановка казни воспроизведена со слов Г. Т. Юшкова.

стр. 136

ков набросил петлю на плечи Богрова, руками нащупал шею, на которую натянул петлю, и почти мгновенно, неожиданным ударом ноги выбил из-под Багрова табурет. Все было настолько просто, что не верилось, что на глазах живых людей происходит мистерия умерщвления им подобного. Казненный дернулся всем телом и на какое-то мгновение повис в воздухе. Но вдруг молниеносно по виселице зазмеилась веревка, и повешенный упал на землю. Присутствующие ахнули. Все поняли, что случилось "страшное" и неожиданное: неужели слепой случай освободит от смерти убийцу Столыпина?33 .

Но уже раздался свирепый окрик вице-губернатора, сопровождавшийся ударом кулака в спину палача: "Повесить!". Еще не совсем отрезвевший Юшков бросился подымать с земли безжизненное, казалось, тело Богрова. Но оно почему-то очень потяжелело. Юшков зацепился за что-то и вместе со своим грузом упал на землю, распластавшись рядом с Богровым, наполовину укрытым мешком. Палач поднялся и повторил попытку поднять Богрова с земли. Она удалась без особых усилий. Богров снова на табурете. Движением ног и всего тела он отстранил державшие его руки палача, явно показывая, что может и желает стоять без помощи посторонних. Но озлобленный Юшков еще сильнее сжал хрупкое тело Богрова, пододвигая его к табурету. В это время в напряженной ночной тишине раздался слабый голос казнимого. Но слов его никто не разобрал.

- Он еще жив! - испуганно и угрожающе вскрикнул вице-губернатор. - Скорее!

Юшков торопливо стал вторично налаживать петлю на шее Богрова. Из-под мешка послышалось надорванное, скрипучее и бессильное: "Сволочи".

Остервенелый Юшков выбил из-под ног Богрова табурет, который, несколько раз перевернувшись, отлетел далеко в сторону. Тело Богрова вновь повисло в воздухе! Раза два оно судорожно подпрыгнуло, а затем обмякло. На этот раз представитель царского правосудия Лашкарев крепко держал конец веревки.

10. Мемуарные и публицистические наслоения

Не всегда достоверны, а иногда и противоречивы отзывы о Д. Г. Богрове его современников, знавших его по анархистскому подполью. Тенденциозны и потому неубедительны, и отдельные исторические публикации о нем, появившиеся в печати в дооктябрьский период (В. Бурцев, А. Мушин, Л. Ган и др.)34 .

Широко разрабатывались вопросы, связанные с мотивами убийства Столыпина и личностью его убийцы и в послеоктябрьский период. Но в 1927 г. эта тема исчезла со страниц журналов - "Былого", "Красной летописи", "Каторги и ссылки" и др., - которые ранее, по-видимому, охотно предоставляли ей свои страницы. Причина, думается, состояла в том, что к 1927 г. личность Богрова перестала казаться загадочной, и с легкой руки Б. Струмило Богров вошел в общественное сознание как ренегат и провокатор, бывший таковым до последних минут своей жизни. Утверждению такого мнения способствовало опубликование в 1924 г. в журнале "Красная летопись" N 1 (10) ряда отдельных показаний Богрова, в том числе и от 10 сентября 1911 года. Основной вывод Б. Струмило сводился к тому, что Богров был и остался до последних дней своих провокатором. По словам Б. Струмило, Богров "после разоблачения, вместо самоубийства, кончил убийством Столыпина"35 .

По свидетельству знавших Богрова лиц, пишет Б. Струмило, у него была характерная черта: "лгать, носить маску - в этом он был талантлив". "Он умел произвести впечатление". "Не даром, - замечает Б. Струмило, - киевский жандармский генерал Иванов говорил о Богрове: это один из самых замечательных людей, которых я встречал, это удивительный человек".

Выводами Б. Струмило завершен ряд историко-литературных попыток разобраться в мотивах покушения Богрова на жизнь Столыпина. В дошедшем до нас литературном наследии о Богрове материалы, опубликованные Б. Струмило, стали, видимо, той основой, на которой оформилось крайне отрицательное общественно-политическое отноше-


33 Согласно христианской традиции, подобный случай объяснялся вмешательством божественной силы, и было грешно повторять ритуал казни.

34 А. Мушин. Дм. Богров и убийство Столыпина. С предисловием В. Бурцева. Париж. 1914; Л. Ган. Убийство П. Столыпина. "Исторический вестник", 1914, NN 3, 4.

35 Б. Струмило. Указ. соч., стр. 240.

стр. 137

ние ко всему, что связано с его именем. Между тем Б. Струмило явно недостаточно изучил те материалы, которые он опубликовал. Иначе перед ним неотвратимо возник бы ряд вопросов, которые заставили бы его задуматься, прежде чем он решился бы опубликовать свои выводы.

Вот некоторые из этих вопросов: 1. Почему показания Богрова от 10 сентября 1911 г. даны не следователю по важнейшим делам Фененко, которому соответствующие власти поручили ведение следствия по делу, а жандармскому подполковнику Иванову? 2. Какие обстоятельства заставили Иванова явиться в "Косой капонир" к смертнику Богрову 10 сентября, то есть спустя день после вынесения Богрову военным судом смертного приговора? 3. Какие причины побудили Богрова, ежеминутно ожидавшего эскорта на виселицу, 10 сентября дать развернутые собственноручные показания? Откуда он черпал силы для этого? Что вдохновляло его на этот нечеловеческий в его положении труд? 4. Что заставило Богрова, мужественно и категорически отрицавшего на протяжении всего напряженного предварительного следствия наличие у него каких-либо соучастников и все время выдвигавшего в качестве единственного мотива убийства желание избавить Россию от основного виновника народных бедствий и страданий, вдруг, когда его казнь была неотвратимой, и без видимой пользы для себя собственноручно писать, что Столыпина он убил по чужой воле из опасения быть убитым самому? И, наконец, 5. Чем объяснить, что следователю Фененко Богров показал, что в охранке он сотрудничал всего два с половиною года, начиная с 1907 г., и что после этого вернулся к анархистской идеологии, а 10 сентября жандарму Иванову дал показания, прямо реабилитировавшие охранку и ее руководителей и косвенно подтверждавшие его верность целям и задачам охранки? Эти и многие другие серьезные вопросы должны были бы встать перед Б. Струмило, если бы он глубоко изучил оказавшиеся в его распоряжении материалы до их опубликования. Б. Струмило не только не заметил противоречий в показаниях Богрова, но и того, что в них изменились даже мотивы убийства Столыпина, как и причин этих изменений.

Одним из основных обвинителей Богрова, до конца дней своих упрекавшим его в провокаторстве, был Петр Лятковский, арестованный по делу Богрова как соучастник в убийстве Столыпина. Лятковский всюду говорил о себе как о жертве провокационного оговора со стороны Богрова. Что же дало Лятковскому повод к подобному утверждению?

13 сентября 1911 г., то есть спустя два дня после казни Богрова, он был арестован на Кавказе и по этапу отправлен в Киев, где был водворен в "Косой капонир", в ту же камеру, где ранее содержался Богров. На первом допросе следователь Фененко объявил Лятковскому, что он привлекается по делу об убийстве Столыпина как соучастник Богрова. Лятковский, случайно до этого узнавший от одного из дежурных часовых, что Богрова уже нет в живых, вовремя сориентировался и избрал тактику всеотрицания36 . Столкнувшись с такими трудностями, Фененко провокационно стал утверждать, что Лятковский уличается в соучастии в убийстве показаниями самого Богрова как лицо, которое от имени представляемого им подполья принудило Богрова в целях самореабилитации убить Столыпина. Показаний Богрова Лятковский сам не читал. Они были предъявлены ему лишь для опознания почерка Богрова, а затем сам следователь зачитывал ему отдельные отрывки из них.

Однажды, по данным Лятковского, Фененко заявил ему, ссылаясь на показания Богрова: "Вы после своего выхода из тюрьмы явились к нему в первых числах марта 1911 г. и от имени товарищей предъявили ему требование реабилитировать себя. И вели себя с ним крайне осторожно. Мы ему не верили и требовали доказательств о вашем посещении. Он и указал, что вам открыла дверь горничная, что были вы в сером штатском костюме и взяли у него книгу "Былое". Чем можете объяснить тот факт, что он упоминает несколько раз вашу фамилию? Откуда она ему известна?"37 .

И Лятковский поверил всему, что говорил Фененко, так никогда лично и не проверив, соответствовало ли сказанное действительности.

П. Лятковский заканчивает поэтому свою статью словами: "Сомнений нет. Почерк Богрова я знал. Да, он из каких-то побуждений пишет правду без прикрас. К чему это?


36 П. Лятковский. Указ. соч., стр. 44 - 45.

37 Там же.

стр. 138

К чему? К чему правда перед палачами? И я решаю сразу: он провоцирует меня, он - провокатор. Других объяснений нет. Мы, товарищи его, могли бы правду о нем писать, но ему правду говорить палачам, писать? мелькало у меня тогда в голове?"38 .

Сейчас, когда имеется не только печатное выступление Лятковского, но и подлинное показание Богрова о нем, становится очевидным, что Лятковский оперировал ошибочными сведениями и стал жертвой обмана со стороны следователя.

Из материалов дела известно, что следственная власть узнала впервые о посещении Лятковским квартиры Богрова в марте 1911 г. не от Богрова, а от горничной его семьи, допрошенной еще на предварительном следствии. Эта горничная показала, что она лично открыла тогда Лятковскому парадную дверь и впустила его в комнату Богрова. Лятковского она опознала по предъявленной ей фотографии.

Важность этого показания следователь Фененко, видимо, должным образом не оценил. Зато жандармское управление безошибочно определило смысл и значение прихода Лятковского к Богрову домой после его недавнего освобождения из тюрьмы, тем более что охранка не могла не знать, что в 1908 - 1910 гг. анархистское подполье часто обличало Богрова в провокаторстве. Располагая такими данными, уже не трудно было предположить, что Лятковский явился к Богрову, чтобы предъявить ему обвинение в провокаторстве, а в случае оспаривания обвинения - потребовать от Богрова самореабилитации.

Под давлением таких обстоятельств и доказательств Богров вынужден был подтвердить факт прихода к нему домой в марте 1911 г. Лятковского, но в то же время он сделал все от него зависящее, чтобы выгородить Лятковского. Он не только скрыл действительную роль Лятковского, но всячески подчеркивал, что их беседа проходила миролюбиво и дружелюбно.

Литература не единодушна в своих оценках и выводах по поводу фактического ущерба, причиненного предательством Богрова, В 1926 г. на страницах журнала "Каторга и ссылка" со статьей о Богрове под названием "По поводу старого спора" выступил Г. Сандомирский, один из активных участников киевской группы анархистов. Он был одним из тех, кто в 1908 г. был осужден Киевским окружным судом на восемь лет каторги. Вместе с ним был привлечен к суду и ряд его единомышленников, в том числе Петр Лятковский, осужденный к двум годам заключения в крепость, Н. Тыш, осужденный к 15 годам каторги, Дубинский, Будянский и др.39 .

Г. Сандомирский, изучив большой фактический материал, пришел к выводу, что Богров был провокатором "sui generis", то есть "провокатором без провокации"40 . Свой вывод он основывал на следующих фактах: 1. Лятковский был приговорен в 1907 г. к сравнительно небольшому наказанию - двум годам заключения в крепости, - потому, что охранка и суд не могли установить его принадлежности к группе анархистов. Между тем это хорошо было известно Богрову; 2. Богрову было также известно, что он, Сандомирский, в свое время совершил побег из Нарыма, а охранка об этом не знала; 3. До ареста Г. Сандомирского должен был состояться съезд анархистов для разработки тактических и теоретических вопросов. Богров был против созыва такого съезда. При верности Богрова долгу охранника весь состав съезда легко мог бы стать добычей охранки. Однако этого не случилось; 4. На Богрова и Сандомирского была возложена обработка материалов конференции анархистов. Все эти материалы хранились у Богрова. У него был обыск, но материалы не были им выданы. Обнаружение охранкой этих материалов не вызвало бы, по мнению Сандомирского, против Богрова в то время никаких подозрений; 5. Д. Бурцев после 1911 г. ссылался в качестве доказательства провокационной деятельности Богрова на свое убеждение в том, что Богров был противником террористических покушений на Кулябко и других жандармов. Между тем, по утверждению Сандомирского, Богров на одной из конференций анархистов вызвал недовольство части участников тем, что именно он такое предложение выдвинул (ему посоветовали с этим предложением пойти к эсерам); 6. Тот же Бурцев в 1911 г. шельмовал имя Богрова в печати за то, что в августе 1911 г. Богров якобы выдал охранке двух террористов - мужчину и женщину, прибывших из-за границы для совершения террористических актов


38 Там же, стр. 44 - 45.

39 КГОА, ф. 864, оп. 10, д. 23, л. 294.

40 Г. Сандомирский. Указ. соч., стр. 26.

стр. 139

против крупных правительственных чиновников. Однако из дела Богрова ясно, что эти террористы были вымышленными лицами - "Николаем Яковлевичем", и "Ниной Александровной", о которых речь шла выше; и наконец, 7. В связи с покушением на Столыпина в Киев был командирован сенатор М. И. Трусевич для ревизии охранного отделения. Из представленной Трусевичем справки известно, что в 1911 г., агентурная работа против анархистов не проводилась вовсе из-за отсутствия агентурного "обслуживания"41 . Г. Сандомирский добавляет: "Нарисованная Трусевичем картина дает полное основание предполагать, что Богров "путал" охранников, а не наоборот. И что вряд ли Богров был единственным авантюристом, сумевшим втереться в доверие к киевской, охранке, без соответствующих выдач своих товарищей"42 . "Мне, - пишет далее Г. Сандомирский, - Богров представляется типичным героем Достоевского, у которого была "своя идея". К этой идее он позволил себе идти сложным, извилистым путем, давно осужденным революционной этикой".

Г. Сандомирский сравнивает судьбу Богрова с судьбой провокатора Складского, причинившего в царское время немало бедствий революционному, нерабочему движению и приговоренного советским судом к десяти годам заключения. Г. Сандомирский пишет: "Мне вновь припоминается процесс над Складским. Я не могу уйти от этой аналогии. На процессе Окладского я видел перед собой седого старца с удивительной хитростью и настойчивостью пытающегося спасти свою жизнь. Десятки лет позорной жизни, вставшие перед судом и публикой, не смогли убить в Окладском жажду дальнейшего существования, и он цеплялся за жизнь всеми доступными ему средствами. Мне так и представляется, что Окладскому нужно одно - уйти из зала суда с 10-летним приговором и коротать остаток своей жизни на положении "лягавого" (в должности, быть может, тюремного монтера в Бутырках или в другом месте). Вот это - типичный провокатор! Так ли кончил свою жизнь Богров?"43 . И Г. Сандомирский отвечает на этот вопрос, следующим образом: "Богров больше, чем Окладский, имеет право на правосудие. И если" его уже не может совершить пролетарский суд, то его обязаны совершить историки пролетарской революции"44 .

Конечно, не со всем вышеприведенным можно согласиться без оговорок. И прежде всего нельзя согласиться с Г. Сандомирским в том, что Богров был "провокатором без провокации". Тут несомненная дань парадоксальной, афористической форме. Сам Г. Сандомирский в дальнейших высказываниях, как это показано выше, не исключает того, что Богров "позволил себе идти сложным, извилистым путем, давно осужденным революционной этикой".

Анализируя причины организационного распада в период столыпинской реакции в лагере "мелкобуржуазных эсеров", проповедовавших террор как "настоящее дело", Ленин писал: "Тут есть своя логика, логика разочарованности в партии и в народной революции, разочарованности в способности масс к непосредственной революционной борьбе. Это - логика интеллигентской взвинченности, истеричности, неспособности к выдержанной, упорной работе, неуменья применить основные принципы теории и тактики к изменившимся обстоятельствам... Никакой героизм этих группок и отдельных, лиц в террористической борьбе не изменит того, что деятельность их, как людей партии, есть проявление распада"45 .

Богров практически никогда не соприкасался с лагерем пролетарской революции. За всю свою недолгую жизнь он около двух лет был причастен лишь к анархистскому движению, которое по своей сути было враждебно марксистско-ленинскому учению о революции, отражая неверие в силы пролетариата и народных масс.


41 Там же, стр. 30.

42 Там же, стр. 34.

43 Там же.

44 Там же.

45 В. И. Ленин. Соч. Т. 15, стр. 130.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/-СТОЛЫПИНЩИНА-И-КОНЕЦ-СТОЛЫПИНА

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Alexander KlepatskiКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Klepatski

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Б. Ю. МАЙСКИЙ, СТОЛЫПИНЩИНА И КОНЕЦ СТОЛЫПИНА // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 19.08.2016. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/-СТОЛЫПИНЩИНА-И-КОНЕЦ-СТОЛЫПИНА (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - Б. Ю. МАЙСКИЙ:

Б. Ю. МАЙСКИЙ → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Alexander Klepatski
Arzamas, Россия
1301 просмотров рейтинг
19.08.2016 (2778 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
2 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
СТОЛЫПИНЩИНА И КОНЕЦ СТОЛЫПИНА
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android