© 2005 г.

Многочисленные трудности, стоящие на пути реконструкции фронтовой действительности и фронтового опыта русских солдат первой мировой войны, очевидны. Прежде всего, речь идет о методологических проблемах, сопровождающих каждую попытку исследовать действительность и опыт из перспективы культурной истории или истории опыта. В нашем случае фронтовая действительность рассматривается нами как социально конструируемый и культурно оформленный феномен¹ , а опыт - как совокупность техник конструирования и обработки действительности² . Исходя из такого понимания действительности и опыта, исследователь должен постоянно учитывать, что формирование фронтового опыта (как и всякого иного) представляет собой перманентный, длительный и открытый процесс, в ходе которого военная действительность начинает создаваться еще до начала конкретной войны и продолжает конструироваться и подвергаться толкованию и новой интерпретации после ее завершения.

Российский пример первой мировой войны является яркой иллюстрацией головокружительно быстрого переосмысления действительности и опыта в ходе военных действий и по их окончании. Первая мировая не вошла в русскую мемориальную культуру, она была вытеснена событиями революции 1917 г. и последовавшей гражданской войны 1918 - 1920 гг., став "забытой войной".

В связи с этим реконструкция субъективного бытия российских солдат в первой мировой войне возможна в первую очередь на основе личных и непосредственных свидетельств ее участников и наблюдателей. Однако база источников такого рода страдает существенными изъянами. Большинство источников о повседневном существовании на фронте было создано позже, вследствие чего временная дистанция, деформирующая воспоминания, не позволяет надежно и однозначно отделить восприятие и опыт войны до 1917 г. от довоенных культурных диспозиций и более поздних, революционных и послевоенных наслоений.

Кроме того, в исторических документах, которые пользуются преимущественным вниманием исследователей, "голоса" бывших российских солдат-фронтовиков чаще всего искажены: мир солдатского восприятия, опыта и поведения фрагментарно и с неизбежной тенденциозностью конструируется в мемуарах старших офицеров и военачальников русской армии³ . Но и такого рода свидетельства относительно редки. Культура

Нарский Игорь Владимирович - доктор исторических наук, профессор факультета права и финансов Южно-Уральского государственного университета, председатель Челябинского отделения Российского общества интеллектуальной истории.

В основе статьи лежит доклад, прочитанный на 43-м Международном симпозиуме по военной истории, посвященном Восточному фронту в 1914 - 1915 гг. Берлин, май 2004 г.

¹ См.: Бергер П.,Лукман Т. Социальное конструирование действительности. М., 1995.

² Автор следует концепции коллективного исследовательского проекта N 437 "Военный опыт. Война и опыт в новое время" в Тюбингенском университете (ФРГ).

³ См., напр.: Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1963; Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991; Головин Н. Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001.

стр. 194

военных мемуаров была в России менее развита, чем, например, в Великобритании или Франции, а послевоенные события не содействовали расцвету этого жанра в России.

Однако проблема не ограничивается количественной недостаточностью этих воспоминаний: гораздо большую сложность для исторической реконструкции солдатского жизненного мира представляют качественные недостатки офицерских свидетельств. Их слабым местом является стереотипное представление об отсталости, темноте, "некультурности" солдатской массы. Этот предрассудок, маркировавший "чужой" мир и не в последнюю очередь оправдывавший поведение мемуаристов в проигранной войне, тиражировался затем поколениями историков⁴ .

Впрочем, российские солдаты оставили не так уж мало личных свидетельств, как можно было бы предположить, исходя из тезиса об их "некультурности". Правда, эти свидетельства специфичны, в связи с чем их ценность для изучения солдатского опыта ограничена. Солдатские мемуары исключительно редки и чаще всего предельно политизированы. Самым массовым источником являются фрагменты солдатских писем, десятки тысяч которых хранятся в Российском военно-историческом архиве и большей частью остаются неопубликованными⁵ . Именно они служили основой для регулярных отчетов военной цензуры с 1915 по 1917 г., однако в большей степени в них отражается российская цезурная традиция и ценности образованных и принадлежащих и иному культурному миру перлюстраторов, чем будни и жизненный мир солдат. Такова же специфика произведений русской художественной литературы, частично или в целом основанных на солдатских личных свидетельствах и впечатлениях⁶ .

Последнее из важнейших препятствий для убедительной репрезентации солдатского фронтового опыта обусловлено ограниченностью возможностей идентифицировать авторов массовых свидетельств и, следовательно, выявить социокультурные - индивидуальные и групповые - особенности восприятии военной действительности. Отчасти это связано с качеством самой источниковой информации, отчасти же - с недостаточностью интерпретационных усилии по ее расшифровке со стороны историков⁷ .

В силу обозначенных проблем автор не претендует на адекватное отражение даже в первом приближении всего многообразия солдатского опыта, обусловленного индивидуальной и социально-групповой дифференциацией исторических субъектов, а также ситуативными обстоятельствами места и времени его приобретения. В этом смысле предлагаемый читательскому вниманию текст неизбежно грешит односторонностью и упрощениями и представляет собой попытку очертить важнейшие особенности первой мировой войны на "русском" фронте, повлиявшие на конструирование и осмысление фронтовой действительности российскими солдатами, вне зависимости от таких социальных и культурных параметров как возраст, этническая и региональная принадлежность, образование.

⁴ См.: Санборн Д. Беспорядки среди призывников в 1914 г. и вопрос о русской нации: новый взгляд на проблему. - Россия и Первая мировая война. Материалы международного научного коллоквиума. Спб., 1999, с. 202 - 214.

⁵ Часть солдатских писем, прежде всего за 1917 г., опубликована в качестве иллюстрации революционного подъема солдатской массы, деморализации и распада царской армии. См.: Солдатские письма 1917 г. М. -Л., 1927; Солдатские письма в годы мировой войны (1915 - 1917 гг.). Красный архив, 1934, т. 4 - 5.

⁶ См.: Войтолковский Л. По следам войны. Походные записки. М. -Л., 1927 - 1928, т. 1, 2; Федорченко С. З. Народ на войне. М., 1990; Катаев В. П. Юношеский роман. - Катаев В. П. Собр. соч. в 10 т., М., 1984, т. 7, с. 229 - 494.

⁷ Очерченные проблемы отчасти объясняют, почему в российской историографии исследование солдатского опыта первой мировой войны находится на начальной фазе. См. об этом: Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997; Россия и Первая мировая война; Сенявская Е. С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999; Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат в период первой мировой войны (1914-март 1918 г.). Екатеринбург, 2000.

стр. 195

Впрочем, конфигурация российской армии и комплекс источников по проблеме позволяют с известной долей допущения нарисовать социально-культурный портрет солдат, выступающих в данном случае в качестве объекта рефлексии. Речь идет преимущественно о русских православных солдатах из крестьян, призванных в армию в качестве новобранцев и ратников 1-го разряда (запас 2-го разряда и "инородцы" стали мобилизоваться в действующую армию лишь с 1916 г.)

Среди основных характеристик "российской" мировой войны, которые, как представляется, оказали решающее воздействие на формирование солдатского опыта, будут рассмотрены, во-первых, обширность фронтового пространства на востоке Европы; во-вторых, своего рода цивилизаторская миссия мировой войны в отношении солдатских масс; в-третьих, острый конфликт между фронтом и тылом; в-четвертых, ускоренное коллективное забывание первой мировой войны в Советской России.

ФРОНТОВОЕ ПРОСТРАНСТВО, МАНЕВРЕННАЯ ВОЙНА И НАСИЛИЕ

Определяющей особенностью первой мировой войны на "русском" фронте было сочетание его широкого территориального охвата с более выраженными, по сравнению с Западным фронтом, элементами маневренной войны. Театр военных действий Германии и Австро-Венгрии на Восточном фронте занимал площадь, примерно вчетверо превосходящую Западный фронт во Франции и Фландрии. Относительная "просторность" Восточного фронта выступала как причиной, так и одним из последствий маневренного характера войны. Фазы позиционной войны чередовались с длительными наступлениями и контрнаступлениями в Восточной Европе в августе - октябре 1914, в мае - ноябре 1915 и в мае - сентябре 1916 годов, значительно изменявшими линию фронта. Периоды маневренной войны сопровождались резким возрастанием потерь русской армии убитыми, ранеными и пленными, однако не вели к прямой деморализации российских солдат, сменяясь стабилизацией фронта осенью 1914, 1915 и 1916 годов. В этой связи было бы недопустимым упрощением сводить историю русской армии в первой мировой войне к якобы последовательному процессу распада.

Эта особенность войны России с Германией и Австро-Венгрией имела серьезные последствия для ее восприятия и формирования солдатского опыта. В классической окопной войне, характерной с конца 1914 г. для Западного фронта, солдат скорее ощущал себя беззащитной жертвой насилия, чем ее субъектом. Окопная война в большей степени способна породить не милитаристов, а пацифистов. Иная ситуация сложилась на Восточном фронте, где большую роль играли кавалерийские и штыковые атаки и рукопашный бой. Этот опыт "активного убийства" мог содействовать массовой "брутализации" солдат.

Немецкий историк Д. Шуман пишет: ""Битвы ресурсов", в которых отдельный солдат чувствовал себя объектом неконтролируемой техники уничтожения, определяющие по нынешний день всеобщее представление о первой мировой войне на фронте во Франции и Бельгии, чаще всего не создавали у простого солдата устойчивого потенциала насилия. На Восточном же фронте война была в гораздо большей степени маневренной, чем на Западном. Активность солдат на Восточном фронте ограничивалась в меньшей степени, индивидуальному использованию оружия придавалось большее значение, чем на Западном. [...] Убийство противника и нанесение ему ран своими руками, а также представление о важном значении собственноручного убийства на войне, то есть в первую очередь активное, а не пассивное участие в событиях... вело к развитию жестокости в солдатах"⁸ .

В этом смысле российская гражданская война 1918 - 1920 гг., в которой кавалерия и ближний бой предпочитались другим родам войск и военным тактикам как "крас-

⁸ Schumann D. Europa, der Erste Weltkrieg und die Nachkriegszeit: eine Kontinuitat der Gewalt? - Journal of Modern European History, 2003, N1, S. 32.

стр. 196

ной", так и "белой" армией, во многом унаследовала опыт маневренных фаз мировой войны⁹ .

В отличие от опыта маневренной войны, позиционный военно-стратегический опыт имел, видимо, негативный подтекст и, в общем и целом, предавался забвению. Его непосредственное использование относится лишь к 1920 - 1921 гг., когда Красная Армия стала применять газ и самолеты против крестьянских повстанцев в Центральной России, а те, в свою очередь, начали создавать армейские штабы и строить импровизированные окопы и заграждения.

Конечно, обширность театра военных действий явилась лишь одной из причин маневренного характера "германской" войны. Важным обстоятельством была ограниченная техническая готовность России к затяжной современной войне, превращавшейся в изнуряющую дуэль тяжелой артиллерии. Не последнюю роль в присутствии выраженных элементов маневренной войны на восточноевропейском фронте сыграли и стратегические представления российского генералитета, который оставался верным военной науке XIX в. Большинство военачальников русской армии отдавали предпочтение дорогостоящим походам, неэффективной в новых условиях кавалерии, и штурмам, сопровождавшимся неоправданными потерями. Отношение многих из них к современной технике и строительству окопов колебалось между недоверием и пренебрежением¹⁰ .

При этом, как уже упоминалось, высшие офицеры и политики сетовали в своих воспоминаниях на солдатскую отсталость. В этой связи, прежде чем обратиться к цивилизаторской роли первой мировой войны, следует задаться вопросом, насколько позволительно характеризовать российских солдат как несозревший для современной войны "материал"?

РУССКИЕ СОЛДАТЫ И ПРОБЛЕМА "ОТСТАЛОСТИ"

В критике недостаточной подготовленности России к мировой войне ее современниками, а затем историками, условно можно выделить три объекта претензий. Во-первых, это плохая организация русской армии, неэффективное управление и нестабильное снабжение. Из этого вытекает, во-вторых, неустроенный быт фронтовиков, бессмысленный риск их жизнью и напрасные жертвы. В-третьих, критике подвергается негодный "человеческий материал", прежде всего крестьяне в солдатских шинелях, архаичный менталитет которых не соответствовал требованиям современной войны. В конечном итоге, совокупность этих факторов якобы вела к неизбежному военному поражению, последовательной деморализации и необратимому распаду царской армии. Этот процесс начался, по разным оценкам, между летом 1915 и весной 1917 гг.¹¹

Столь жесткий тезис об "отсталости" нуждается в критическом осмыслении. Большинство аргументов, лежащих в его основании, могут быть распространены и на другие армии, участвовавшие в первой мировой войне. Ни одно государство, ни один генеральный штаб в 1914 г. не был готов к затяжной войне такого масштаба. Ни одна система мобилизации в армию не соответствовала потребностям войны на истощение, и законы о призыве в ходе войны были повсеместно подвергнуты пересмотру. Даже

⁹ Beyrau D. Der Erste Weltkrieg als Bewahrungsprobe. Bolschewistische Lernprozesse aus dem "imperialistis-chen" Krieg. - Journal of Modern European History, 2003, N1, S. 96 - 123.

¹⁰ Figes O. Die Tragodie eines Volkes: Die Epoche der russischen Revolution 1891 bis 1924, Berlin, 1998, S. 282 - 283. Даже такой прогрессивный командир, как генерал А. А. Брусилов, в начале войны был убежден, что количество пролитой солдатской крови прямо пропорционально шансам на победу. В письме к жене он писал: "Как ты видишь, кровь все время течет рекой, но без этого нельзя вести войну. Чем больше крови пролито, тем лучше результаты и тем быстрее будет окончена война. Как ты понимаешь, это тяжелый и горький долг, но без него нет победы". - Цит. по: Figes O. Op. cit. S. 277.

¹¹ Сравни, напр.: Пайпс Р. Русская революция. М., 1994, ч. 1; Figes О. Op. cit.; Булдаков В. П. Указ. соч.

стр. 197

немецкая система запаса, восхищавшая российских военных экспертов и введенная в России, оказалась "затупленным оружием" из-за плохой подготовки резервистов¹² .

Второй пункт критики также не должен абсолютизироваться. Он может в той или иной мере быть применен к описанию снабжения других армий стран-участниц первой мировой войны. Обеспечение российских солдат оружием и амуницией действительно пережило острый кризис в 1915 г., однако затем он был более или менее удовлетворительно преодолен. Снабжение русской армии продовольствием было, по оценке свидетелей и экспертов, намного лучше, чем армий противника, а в 1914 г. даже отличалось "необдуманной расточительностью"¹³ . Конечно, были драматичные ситуации, когда солдаты какое-то время оставались безоружными или босыми. Однако многое свидетельствует о том, что такие эпизоды привлекли чрезмерное внимание современников, а затем и исследователей вследствие итогового крушения царской России и ее армии.

Сомнительно звучат также аргументы о "некультурности" российских солдат, их якобы архаичном сознании и поведении как одной из причин военного краха Российской империи. Дезориентация в связи с внезапным несоответствием прежнего опыта новой фронтовой действительности была не специфически российским, а интернациональным явлением. Так, медики всех участвовавших в мировой войне стран регистрировали, исследовали и лечили широко распространенные на фронте болезни, вызванные артиллерийскими обстрелами и прочими ужасами войны и получившие название "военного невроза", "нравственного потрясения", "шелл-шока"¹⁴ .

Тезис о замедленном и незавершенном процессе формирования национальной идентичности как одном из воплощений отсталости России и весомой причине ее поражения в первой мировой войне с недавних пор также подвергается критике¹⁵ . Размытость и многослойность образов врага, фронтовые братания с противником, интерпретируемые в качестве показателя слабой национальной идентичности русских, были характерны и для армий развитых "национальных" государств. Использование русскими солдатами природных, религиозных и сельскохозяйственных метафор для описания тяжелых артиллерийских бомбардировок ("гром", "землетрясение", "ад", "судный день", "молотьба", "страда" и пр.) было связано не с архаичной культурой, как пытается доказать даже новейшая исследовательская литература¹⁶ , а с попыткой свести необычное и непонятное к общеизвестному. Более "развитые" германские, французские или британские солдаты пользовались таким же метафорическим рядом.

Даже беспокоившее военных цензоров пристрастие солдат к подробным описаниям в письмах домой природы в месте расположения своей части было явлением международным. Поиск в этом явлении доказательств в пользу преобладания локальной идентичности в ментальных структурах русских солдат представляется нам сомнительным занятием¹⁷ .

Российские вооруженные силы сами по себе не были столь отсталыми, а солдаты - настолько "некультурными", чтобы использовать этот аргумент для объяснения поражения России в первой мировой войне. На фронте они сталкивались с теми же проблемами, что и военнослужащие западно- и центральноевропейских армий и вели себя

¹² Showalter D.E. Niedergang und Zusammenbruch der deutschen Armee 1914 - 1919. Deutsche Umbruche im 20. Jahrhundert. Koln, 2000, S. 3 - 61; Herrmann D. The Arming of Europe und the Making of the First World War. Princeton, 1996.

¹³ Головин Н. Н. Указ. соч., с. 244 - 251.

¹⁴ Т.е. шока, вызванного артиллерийским огнем. См. об этом: Фридлендер К. Несколько аспектов shell shock'a в России. 1914 - 1916. - Россия и Первая мировая война, с. 315 - 325.

¹⁵ Jahn H. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca; New York, 1995; Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia's Continuum of Crisis, 1914 - 1921. Cambridge (Mass.), 2002; Sanborn J. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War and Mass Politics 1905 - 1925. Illinois, 2003.

¹⁶ Асташов А. Б. Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны. - Отечественная история, 2003, N 3, с. 74 - 86.

¹⁷ Там же, с. 73.

стр. 198

соответственно. Они испытывали постоянную угрозу жизни, умирали сотнями тысяч (особенно во время маневренных фаз войны), убивали и видели смерть друзей и врагов, страдали от лишений, ран и психологических потрясений.

При этом быт российских солдат в 1914 - 1916 гг. был в гораздо меньшей степени отмечен тяготами "империалистической" войны, чем в ретроспективных изображениях современников и (особенно советских) историков, исходивших из опыта позднейшей фазы мировой и гражданской войн. Как уже упоминалось, российские вооруженные силы пережили позиционную войну в значительно меньшем объеме, чем армии на Западном фронте. Проблема снабжения не была столь острой, как в ранней Красной Армии, а доклады о настроениях в русской армии и военная цензура начали озабоченно регистрировать массовое недовольство солдат войной лишь в 1917 г.

Германским и австро-венгерским очевидцам русские солдаты казались сытыми. В периоды позиционной войны они обеспечивались щедрой дневной порцией хлеба (1 кг), мяса (солдатский мясной рацион в начале войны был удвоен и достигал 400 г, а в 1915 г. вновь сократился до довоенной нормы), жира (100 г.), сушеными овощами и прочими съестными припасами¹⁸ . Во время обысков у русских военнопленных, жаловавшихся на голод в армии, всегда обнаруживали запас хлеба или сухарей¹⁹ . Продовольственное обеспечение позволяло солдатам отправлять сэкономленные запасы сухарей и сахара семьям в тыл, испытывавший все более острые проблемы снабжения, а их скромное ежемесячное жалование (75 копеек) позволяло в1914и1915г. пополнять порцию сахара, чая и табака.

Видимо, и прочие структуры солдатской повседневности не были столь примитивными и унылыми, как изображают многие источники²⁰ . Окопы в периоды позиционной войны были построены добротно. Они представляли собой не многократно упоминаемые в источниках индивидуальные "ямки", характерные для летних маневров, а надежные, глубокие укрытия из бревен в три-четыре наката. Блиндажи были связаны глубокими и разветвленными ходами сообщения. В часы отдыха молодые солдаты играли в городки, а старшие - в шашки. Позиционная война рождала и поддерживала прочную окопную дружбу. Часы досуга заполнялись также простейшими кустарными работами и торговыми операциями, для чего использовались, помимо прочего, братания с противником: русские солдаты обменивали свой хлеб на немецкие сигареты и алкоголь²¹ .

ЦИВИЛИЗАТОРСКАЯ МИССИЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Как бы цинично не звучало это утверждение ввиду бесчисленных жертв первой мировой войны и варварской жестокости войны гражданской, фронтовой опыт выживших российских солдат может быть интерпретирован как важный цивилизаторский и дисциплинирующий фактор. Война на изматывание сил противника требовала самообладания, выдержки и дисциплины, особенно когда боевые действия приобретали позиционный характер. В такие периоды солдаты были заняты регулярной коллективной работой, не сулившей сиюминутного и яркого эффекта.

Созданный на основе писем с фронта "Юношеский роман" В. П. Катаева воссоздает окопный быт, за которым чувствуется слаженная повседневная совместная работа. В письме от 7 (20) марта 1916 г. недавно прибывший на фронт вольноопределяющийся писал: "Местность вокруг нас буквально напичкана воинскими частями, артиллерией всех калибров, пулеметными командами, минометами, огнеметами... А если средь бела дня обойти окрестности, то можно подумать, что попал на необитаемый остров: все ушло в землю, все тщательно укрывается и маскируется от хищных биноклей наблюдате-

¹⁸ Головин Н. Н. Указ. соч., с. 250.

¹⁹ Сенявская Е. С. Указ. соч., с. 261.

²⁰ Не исключено, что зафиксированные военной цензурой жалобы на скуку отражали не столько реальное положение на фронте, сколько невротическое состояние солдат.

²¹ См.: Катаев В. П. Указ. соч., с. 337, 339, 341, 395; Асташов А. Б. Указ. соч., с. 79 - 80.

стр. 199

лей с аэропланов, привязных аэростатов, с верхушек деревьев. Неопытный человек (а то, пожалуй, и опытный) может пройти рядом с батареей и ничего не заметить. Коновязи с лошадьми спрятаны в лесных чащах. Пехота сидит в глубоких узких окопах, огражденная кольями проволочных заграждений, закиданных ельником, так что и не заметишь. Земля изрезана замаскированными ходами сообщения, извилистыми, ломаными, мудреными. Артиллерия таится на обратных склонах холмов, заставлена целым лесом срубленных елей, так что нащупать ее очень трудно. Почти невозможно. Но именно что почти. А "почти" на войне не считается. Зато ночью все вокруг преображается. Откуда ни возьмись на дорогах появляются пехотные колонны, едут кухни, пулеметы, обозные и санитарные повозки, пароконные двуколки, передвигаются артиллерийские батареи. Солдаты в сером, походном, защитном. Их массы. Они похожи один на другого. Даже лица их кажутся одинаковыми. Движение всю ночь. Но при первых лучах зари местность как по мановению волшебного жезла опять превращается в необитаемый остров"²² .

О высоком уровне воинской дисциплины свидетельствуют солдатские письма за 1914 - 1916 гг. Большинство из них квалифицировались военными цензорами как "уравновешенные" и "бодрые"²³ . Отметим и низкий уровень дезертирства в русской армии до Февральской революции 1917 г. (в среднем 6300 дезертиров в месяц). Существенное сокращение доли пленных среди потерь царской армии с конца 1915 г. тоже позволительно интерпретировать как результат роста дисциплины в солдатской массе²⁴ . Симптоматично, что массовая сдача в плен, мародерство, еврейские погромы были характерны преимущественно для маневренных фаз войны, особенно отступлений русской армии, когда падал уровень контроля за дисциплиной со стороны офицеров.

Мировая война придала мощный импульс формированию национального сознания. Она способствовала созданию общества мобилизационного типа, развившего "надлокальную" идентичность и готового сообща и в сотрудничестве с государством работать во имя так или иначе понимаемой "великой" цели²⁵ . Так возник "парагосударственный комплекс" как воплощение этой готовности²⁶ .

Созданная по германскому образцу российская территориальная система призыва на воинскую службу первоначально учитывала местный патриотизм. Однако в связи с затягиванием войны она дала трещину. Так же, как это случилось в Германии и Великобритании, военные части начали принимать призывников со всей страны, что должно было ускорить переход солдат от локальной привязанности к общенациональной идентичности.

Динамика развития образов врага также может быть истолкована в контексте цивилизаторского воздействия мировой войны на солдат. Вряд ли слабый негативный подтекст образа немца в России объясним лишь 200-летним опытом успешного развития русско-германских связей и конфессиональным родством. Немцы занимали в Российской империи относительно высокие социальные позиции и поэтому для большинства русских в культурном отношении были вряд ли более близки, чем территориально сегрегированные евреи. Сам термин "немец" в течение веков служил для обозначения любого представителя Западной и Центральной Европы. Его образ оставил в русской народной культуре следы смешанных чувств, соединявших ироничную снисходительность ("Что для русского здорово, для немца смерть") и уважение к немецкой учености ("Немец хитер, обезьяну выдумал"²⁷ ) и ремесленному мастерству ("У немца на все инструмент есть").

²² Катаев В. П. Указ соч., с. 315 - 316.

²³ Головин Н. Н. Указ. соч., с. 323; Дьячков В. Л., Протасов Л. Г. Великая война и общественное сознание: превратности индоктринации и восприятия. Россия и Первая мировая война, с. 58 - 67; Асташов А. Б. Указ. соч., с. 75, 82.

²⁴ Головин Н. Н. Указ. соч., с. 130 - 136, 181 - 187.

²⁵ Sanborn J. Drafting the Russian Nation.

²⁶ Holquist P. Op. cit.

²⁷ Эту пословицу В. И. Даль опубликовал за 10 лет до появления труда Ч. Дарвина "Происхождение человека и половой отбор", обосновавшего гипотезу происхождения человека от обезьяноподобного предка.

стр. 200

В начале первой мировой войны в России широко распространились опасения по поводу необходимости вести борьбу с якобы непобедимым противником. Они в немалой степени разделялись российским офицерством, которое в целом считало себя адептом немецкого военного искусства, а его значительная часть состояла из этнических немцев. Однако среди фронтовых солдат этот страх постепенно уступил место восхищению немецкой техникой, выдержкой и дисциплиной. Эта тенденция может быть интерпретирована как сигнал растущей открытости крестьян в солдатских шинелях к восприятию европейского понимания прогресса²⁸ .

Наконец, цивилизаторская роль войны нашла отражение в ускоренной секуляризации жизненного мира русских солдат. Сомнения морального характера в связи с необходимостью убивать, вместе с ограниченными фронтовой обстановкой возможностями соблюдать посты и исполнять религиозные обряды, видимо, содействовали массовому ослаблению солдатской религиозности. В. П. Катаев так описывает евхаристию на пасху 1916 г.: "Ранним утром нас вызвали из землянок в "церковь". ...На площадке толпа серых шинелей, потемневших от дождя. Вхожу в эту толпу; стоим лицом к хвойной арке, откуда, из-под козырька орудия, доносится голос бригадного священника. Он громко читает молитву. После этого мы по очереди к походному окладному алтарю: высокие козлы с брезентовым верхом, где лежит Евангелие. Видно, как священник, в теплой рясе с каким-то военным орденом, взмахивает епитрахилью, накрывает чью-то стриженую солдатскую голову, кладет на нее крестное знамение и наскоро бормочет невнятную формулу отпущения грехов, в которой улавливаю только "да простит господь Бог". Склоненная голова без головного убора поднимается, рука крестит лоб, а фигура в мокрой шинели, согнувшись отходит в сторону, давая место другой мокрой фигуре. Собственно, исповеди никакой нет. Одна формальность. Все делается быстро, по-походному. Вот тебе и отпущение грехов. А каких, собственно, грехов? Какие грехи у солдат? По окончании исповеди минут через пятнадцать краткая речь священника отца Аркадия и сейчас же без промедления причастие, совершающееся так же быстро, автоматически, как и исповедь"²⁹ .

КОНФЛИКТ МЕЖДУ ФРОНТОМ И ТЫЛОМ

При попытке найти причины военных неудач русской армии в самой армии, изолированно от проблем тыла, предмет изучения исчезает, подобно фантому. Но фронт не был герметично изолированным миром. Он был тесно связан с тылом, откуда в действующую армию шли первые импульсы разложения. Перебои в снабжении войск оружием и амуницией порождали слухи, зарегистрированные военными цензорами, об "измене" высших чиновников и о незаконных махинациях "купцов". Слухи находили, как казалось, подтверждение в тревожных новостях о растущей дороговизне и внутриполитической нестабильности. Будоражащие новости приходили на фронт с письмами, возвращающимися отпускниками и новым пополнением. Центрами рождения и распространения слухов были также лазареты, походные кухни и лавки. Сконструированная или искаженная там информация молниеносно разносилась посредством так называемого "солдатского телеграфа".

Новобранцы и резервисты приносили с собой в армию растущий в тылу дефицит порядка и уважения к государственной собственности. На пути маршевых рот на фронт процветала торговля солдат с гражданским населением обувью и одеждой. Од-

²⁸ См.: Федорченко С. З. Указ. соч., с. 24 - 28, 61 - 67; Якимович З. П. 1914 - 1918 годы: у истоков тоталитаризма и "массовой демократии". Первая мировая война: Пролог XX века. М., 1998, с. 221 - 235; Дьячков В. Л., Протасов Л. Г. Указ. соч., с. 64 - 65; Поршнева О. С. Указ. соч., с. 228 - 230. Уважение к немецкой "культурности" сыграло, возможно, свою роль среди мотивов тех солдат, которые самостоятельно обучились в окопах писать и читать, чтобы иметь возможность вести переписку с семьей.

²⁹ Катаев В. П. Указ. соч., с. 322 - 323.

стр. 201

нако по мере вливания пополнения в действующую армию эта "болезнь" быстро проходила³⁰ . Фронтовая действительность дисциплинировала.

Многое свидетельствует о том, что процесс привыкания к дисциплине шел в среде фронтовиков быстрее и в целом иначе, чем в тылу, который все сильнее охватывал хозяйственный и политический хаос³¹ . Приезжавшие в отпуск солдаты не могли узнать свою страну, в которой чувствовали себя все более неуютно. С 1915 г. солдатское недовольство тылом росло. Фронтовики обвиняли российское общество в легкомыслии, равнодушии к делам фронта, отсутствии чувств солидарности и справедливости. Более всего их возмущало несправедливое распределение тягот войны. Объектами солдатской ненависти становились дезертиры и рабочие, ратники второго разряда и солдаты тыловых гарнизонов - словом, все те, кто мог избежать призыва в армию или отправки на фронт. Солдат возмущало многое: и жены, которые якобы предавались разврату с военнопленными и пытались захватить в деревне власть в отсутствие мужей; и алчные купцы, помещики и крестьяне, наживавшиеся на войне; и правительство, будто бы предавшее собственную армию. Фронтовики видели теперь главного врага, "внутреннего немца", у себя за спиной. В них вскипало желание, возвратясь домой, восстановить социальную справедливость и наказать виновных за солдатские страдания³² . Конфликт между фронтом и тылом был в России сильнее, чем в Германии, а тем более - во Франции и Англии: там война не дестабилизировала в такой степени экономику и общество. Вероятно, именно в этом наиболее ясно воплотилась отсталость России в мировой войне. В страну, которая стала чужой, должны были вернуться до неузнаваемости изменившиеся люди.

КОЛЛЕКТИВНОЕ ЗАБЫВАНИЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Каждый основательный разрыв с традицией, каждая смена эпох может вести к формированию новых образов прошлого³³ . Так произошло и в России с первой мировой войной. За несколько лет она изменилась в памяти современников до неузнаваемости - вместе с образами поздней Российской империи и ранней Советской России.

Механизм этого процесса можно описать с помощью понятия "ресоциализация". Произошла радикальная трансформация субъективной реальности, то есть восприятия действительности, в связи с буквальным переключением человека с одного мира на другой³⁴ . В России вытеснение прошлого приняло характер коллективного забывания³⁵ . Пережитое Россией во время революции цивилизационное крушение разрушило устойчивую социальную среду - так называемые "вероятностные структуры", со-

³⁰ Головин Н. Н. Указ. соч., с. 263 - 266.

³¹ Примечательно, что тема первой мировой войны в период между патриотической эйфорией лета 1914 г. и обострением проблем снабжения тыла конца 1916 г. в России в личных свидетельствах гражданских лиц, как правило, не представлена. См.: Дьячков В. Л., Протасов Л. Г. Указ. соч., с. 62.

³² Это настроение точно схвачено С. З. Федорченко в солдатской реплике: "Нет добра в моей душе для дома оставшихся. Когда читаю, что там жить худо, - радуюсь... Пусть, думаю, пожрут друг друга, как гады, за то, что нас на муку послали". - Федорченко С. З. Указ. соч., с. 70. См. также: Сенявская Е. С. Указ соч., с. 256 - 263; Асташов А. Б. Указ. соч., с. 81 - 83; Beyrau D. Op. cit., S. 102 - 103.

³³ "Каждый глубокий обрыв преемственности и традиции может вести к возникновению прошлого, и именно тогда, когда после такого обрыва пытаются начать заново. Начало сызнова, возрождение, реставрация всегда выступает в форме обращения к прошлому". - Assmann J. Das kulturelle Gedachtnis: Schrift, Erinnerung und politische Identitat in friihen Hochkulturen. Miinchen, 1999, S. 32.

³⁴ "В ресоциализации прошлое перетолковывается для того, чтобы оно соответствовало нынешней реальности, в прошлое переносятся различные элементы, которые субъективно в нем отсутствовали". Бергер П., Лукман Т. Указ соч., с. 263, 249 - 263; Ровный Б. И. Инструменты исследования коллективной памяти: возможности и искушения. - Век памяти, память века: Обращение с прошлым в XX столетии. Челябинск, 2004, с. 38-49.

³⁵ Подробнее о коллективном забывании на примере Урала см.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917 - 1922 гг. М., 2001, с. 428 - 441; его же. Конструирование мифа о Гражданской войне и особенности коллективного забывания на Урале в 1917 - 1922 гг. - Век памяти, память века, с. 396 - 414.

стр. 202

храняющие прошлое. Революция разметала "значимых других" - окружающих индивида людей, поддерживавших его идентичность и выступающих для него гарантами субъективной реальности. Тем самым коммуникация по поводу прошлого оказалась чрезвычайно затруднена. В революционной России каждый режим пытался представить свою деятельность сотворением "истинного" порядка из хаоса и поэтому ни один из них не был заинтересован в поддержании позитивных воспоминаний о дореволюционном прошлом.

Перетолковывание недавнего прошлого осуществлялось не только "сверху", со стороны властей, но и "снизу". Это позволяло найти смысл во внезапно ставшей бессмысленной действительности и помогало перекодировать индивидуальный опыт и биографию, придав ей значимость и героический флер.

Поскольку первая мировая война для России не была официально завершена, а перешла в войну гражданскую, последняя заместила в коллективной памяти современников события, начиная с первой мировой войны, "переименованной" из "германской" в "империалистическую". Весь период с 1914 г. до окончания голодомора 1921 - 1922 гг. был воспринят российскими очевидцами как непрерывная "семилетняя война" с апогеем в 1918 - 1920 гг.³⁶

Такое восприятие массовым сознанием недавнего прошлого, в котором рубежом эпох виделся не 1917 г., а 1914 г., позволило большевикам переложить ответственность за собственные ошибки на позднюю Российскую империю. Между тем, многие ветераны неудачной для России первой мировой войны, по-видимому, были вынуждены до конца своих дней быть пленниками собственной памяти, оставаясь один на один с личными воспоминаниями и индивидуальным фронтовым опытом.

Несмотря на то, что первая мировая война как полноценная страница российской истории была вытеснена из официального и общественного дискурсов, в сознании и поведении людей она оставила явные следы. Факты свидетельствуют о том, что большинство бывших солдат-фронтовиков выбрало принцип "моя хата с краю". Позиция невмешательства в "большую политику" приобрела массовый характер не позднее завершения "черного передела" земли 1917 - 1918 гг. подписания большевиками Брестского мира весной 1918 г., в связи с разочаровавшими результатами обоих событий, и особенно ярко проявилась во время гражданской войны, когда большинство военнообязанных стремилось во что бы то ни стало уклониться от вступления в армию как "белых", так и "красных".

Однако еще раньше солдаты начали вносить фронтовой опыт в гражданскую жизнь. Практика признания военной силы наиболее эффективным средством решения проблем и конфликтов начала применяться в массовом масштабе еще весной 1917 г., но достигла кульминации во время гражданской войны и "военного коммунизма" 1918- 1920 гг. Убеждение в оправданности вооруженного насилия воплотилось также в крестьянских восстаниях 1919 - 1921 гг. и в мерах по их подавлению, как и в поступательной милитаризации управления, методов хозяйствования, языка, культуры и повседневного поведения³⁷ . Напрашивается парадоксальное предположение о том, что необычно быстрые темпы милитаризации культуры связаны с отсутствием рефлексии по поводу происхождения этого процесса из опыта первой мировой войны.

С точки зрения истории опыта, к последствиям войны 1914 - 1916 гг., наиболее весомым для дальнейшего развития России, принадлежит формирование относительно

³⁶ Narskij I. Biirgerkrieg - zur Konstruktion eines Grundungsmythos im friihen Sowjetrussland (Ural 1917 - 1922). - Der Krieg in den Griindungsmyten europiiischer Nationen und der USA, Frankfurt a.M.; New York, 2004, S. 320 - 330.

³⁷ Figes O., Kolonitski B. Interpreting the Russian Revolution: the Language and Symbols of 1917, Yale, 1998; Beyrau D. Op. cit., S. 73 - 74, 177 - 179. Примечательно, что существительные из словаря маневренной войны - "авангард", "атака", "кампания", "поход", "битва" - в советской политической лексике отмечены позитивным значением, в то время как глагол "окопаться" стал символом "позиционного быта" и до сих пор приравнивается к трусости.

стр. 203

большой группы бывших фронтовиков, воплотивших новый архетип русского солдата. Это были хладнокровные и честолюбивые, утратившие социальные корни молодые люди, в большинстве своем - грамотные крестьянские сыновья, сделавшие затем карьеру в Красной Армии и ЧК. Философ Н. А. Бердяев в начале 20-х годов так характеризовал эту часть молодого советского общества: "В русской революции победил новый антропологический тип. ... Появился молодой человек во френче, гладко выбритый, военного типа, очень энергичный, дельный, одержимый волей к власти и проталкивающийся в первые ряды жизни, в большинстве случаев наглый и беззастенчивый. Его можно повсюду узнать, он повсюду господствует. Это он стремительно мчится в автомобиле, сокрушая все и вся на пути своем, он заседает на ответственных советских местах, он расстреливает и он наживается на революции. ... Чека также держится этими молодыми людьми. ... В России, в русском народе что-то до неузнаваемости изменилось, изменилось выражение русского лица. Таких лиц прежде не было в России. Новый молодой человек - не русский, а интернациональный по своему типу.... Война сделала возможным появление этого типа, она была школой, выработавшей этих молодых людей"³⁸ .

Тип солдата, понимавшего войну "как ультимативное проявление современной жизни"³⁹ , первая мировая сформировала во всех участвовавших в ней странах. Но особенно характерен этот тип был для России. Прошедшие социализацию на современной войне, российские фронтовики оказались более чувствительны к призывам расправиться с прошлой "отсталостью" и к обещаниям "светлого будущего".

Принудительный модернизационный опыт 1914 - 1916 гг. сказался и в том, что русская армия воспитала множество врагов "устаревшего" сельского образа жизни. Об этом свидетельствует беспримерная жестокость в отношении крестьянства в годы гражданской войны и "военного коммунизма". В окопах первой мировой войны фронтовики мечтали о том, чтобы отомстить тыловым "предателям" и "трусам". Уже к началу 1917 г. они понимали восстановление справедливости как наведение порядка и принуждение "необстрелянных" соотечественников к дисциплине на военный лад, то есть как превращение тыла во фронт. Именно так они вскоре и поступили.

³⁸ Бердяев Н. А. Новое средневековье. М., 1990, с. 54 - 55. См. также: Figes O. Op. cit., S. 286 - 287.

³⁹ Showalter D.E. Op. cit., S. 52 - 53.

Постоянный адрес данной публикации: