J. DORUL'A. Carovny svet a skutocny zivot v slovenskej rozpravke. Bratislava, 2012. 124 s. Я. ДОРУЛЯ. Волшебный мир и реальная жизнь в словацкой сказке
Рецензируемая монография является результатом многолетней научной и просветительской деятельности авторитетного словацкого исследователя, активного деятеля и руководителя словацкой славистики, основателя Славистического института Яна Станислава Словацкой академии наук - доктора наук, проф. Яна Дорули, отметившего в сентябре прошлого года 80-летний юбилей.
Как указано в книге, ее содержанием стала проблематика, которой автор уделял внимание в 1982 - 1996 гг. Тогда 10 его статей были опубликованы в научных сборниках, а также журналах "Slovensky narodopis", "Kultura slova", "Slovenska literatura", "Slovenska rec", в альманахе "Литературно-музейная летопись". Перечисленные источники свидетельствуют о синтетическом подходе автора, выбравшего междисциплинарное направление исследования и придающего особую значимость общественно-культурной рефлексии научных результатов, практическому использованию интерпретаций и выводов при современном осмыслении классических словацких народных сказок. Таковыми являются сказки, изданные Павлом Добшинским вместе с Августом Гориславом Шкультеты в 1858 - 1863 гг., а потом самостоятельно в 1880 - 1883 гг.
Аналогией в русском культурном контексте являются народные сказки, изданные А. Н. Афанасьевым, к которым в некоторых случаях автор и обращается для обнаружения параллелей и общих лексических особенностей, учитываются также работы О. Н. Трубачева, П. Г. Богатырева, лексикографические труды В. И. Даля, С. И. Ожегова и данные этимологического словаря М. Фасмера. По сути, можно говорить о культурно-языковой образовательной цели, преследуемой монографией, ее преемственности в этом намерении с деятелями словацкого возрождения XIX в. Издание сказок, собранных при существовании живой фольклорной традиции, они считали важным почином для культурной презентации словаков в доказательстве их права на существование как самобытного народа в условиях национального притеснения и отсутствия собственной государственности. Идея преемственности культурно-языкового развития Словакии прослеживается и подчеркивается в монографии уже во "Вступительном слове к читателю". В нем автор, не называя имен издателей сказок, известных в современном словацком контексте, цитирует этих "жертвенных собирателей". Приводится данная ими в издании 1858 г. характеристика "словацких повестей" - "наших повествований", в которых "материя и предметы [...] взяты из чудесных языческих представлений (мифологии) наших предков, из их семейной и общественной жизни [...] При этом сказочность смешана с реальностью. Вот так наш народ сам себя рисует, представляет свое древнее воззрение на Божество и мир, свои ошибки и достоинства, общественную и частную жизнь, права, обычаи и т.д. Он сам себе сказка". Эти концептуально существенные замечания автор монографии заключает поучительным императивом, пользуясь традиционной формой изложения: "Ну что же, читайте, словаки. Это не только о вас, но и для вас" (s. 5). Такой доверительный неофициальный тон отражает заинтересованный подход умудренного
опытом исследователя, небезразличного к современной духовной жизни и активно выступающего за сохранение культурно-исторических ценностей нации.
Названия глав сформулированы в виде тезисов, раскрывающих основные аспекты проблематики: "О чем говорят словацкие сказки", "Какой речью говорят словацкие сказки в изложении их собирателей и издателей", "Словацкий язык и словацкий мир в народных сказках", "Камни преткновения в модернизации текста словацких сказок", "Некоторые словацко-славянские зависимости и параллели". Заключает книгу регистр рассмотренных слов и понятий.
Основной текст сопровождается обширными и содержательными замечаниями, включающими 287 позиций. В них указываются источники и контексты словацких архивных материалов, художественной литературы, фольклорных публикаций, а также приводятся ссылки на многочисленные теоретические источники и толковые словари - на словацком и иных славянских и неславянских языках, перечисляются соответствия и параллели словацкого и иноязычного фактического материала.
Уже в первой главе, касаясь содержания сказок, автор формулирует вводный тезис, в котором содержится оригинальная интерпретация сути и связей языка сказочных текстов в культурно-историческом рассмотрении: "Проводимое исследование языка словацких народных сказок [...] показало, что это тексты, которые образуют ценную составную часть нашего культурного наследия. В них можно обнаружить много интересных сведений и о словацком историко-языковом развитии. Это особенно очевидно в тех случаях, когда язык словацких народных сказок сравнивается с древней письменностью Словакии, с фактами современного словацкого языка (в его литературной форме и в диалектах) и иных, в первую очередь славянских, языков, а также с народной словесностью.
Сказочное действие происходит в словацком мире, т.е. в словацкой природе, в словацкой общественной среде с ее обиходными и правовыми нормами, учреждениями и многими реалиями. Сказка часто дает нам возможность заглянуть в словацкое прошлое, в реальную жизнь наших предков [...] Сказка бескомпромиссна. В ней всего в избытке" (s. 6).
Существенны коммуникативно-дискурсивные качества сказки в органической связи с представлением об идеальном (умелом, искусном) рассказчике: "Сказка не делает вид, что она не заинтересована, половинчата. Она всегда сочувствует своему народному герою. У рассказчика в повествовании достаточно возможностей для выражения отношения, для привлечения интереса слушателя, которого он втягивает в действие как ангажированного участника, для выражения доверительного отношения между сказочными партнерами; у него неиссякаемое богатство фразеологических выражений, метафор и сравнений, частиц, местоимений, междометий, вторичных и модальных значений глагольных времен и залогов, деминутивов и синонимов" (s. 6 - 7).
Подчеркивая, что изданные в XIX в. сказки стали народным чтением и одновременно помогали закреплению литературного языка, автор останавливается на диалектных особенностях как отражении динамичного состояния нормируемого языка и его конкурентных средствах. Историзмы он рассматривает как реликты ранее активной лексики, широко отраженной в древней письменности. Этот факт приводит автора к выявлению языкового исторического контекста сказочных событий, незнание которого приводит к неточным и ошибочным интерпретациям, угадыванию значения на основе современного языкового сознания. Демонстрируемая автором историческая глубина и логика интерпретации направлена не только на критику современных обработок, но и на формирование у читателя научного представления о существовании реальной исторической основы многих сказочных деталей и характеристик.
Константным воплощением историзма являются многочисленные контексты анализируемых слов, употребленных в официальной письменности, которые в монографии приводятся с сохранением графических особенностей своего времени. Представляя сложность для обычного читателя, они при этом вводят его в историю не только посредством содержания контекстов, но и их графического оформления как элемента одновременно научности и занимательности. Логичным и уместным при таком подходе автора воспринимается его замечание, что модернизация текста сказок должна проводиться не только осторожно, но и при специальной подготовке, после основательного изучения результатов научных исследований (s. 8).
Автор заостряет внимание на дискуссионном вопросе: достаточно ли при совре-
менной обработке фольклорных текстов понять их содержательное наполнение, как это наблюдается в напряженных детективных или приключенческих сюжетах. Свое мнение на этот счет он доказательно высказывает в монографии на большом количестве контекстов, интерпретируя и приводя лексические параллели в разных сказках.
Научный интерес представляет интерпретация и определение понятия народной речи: "Народной речью мы называем язык народа, т.е. сельского, деревенского населения времен феодализма и позже. Для него характерна и особая, народная культура, включая словесную культуру. Она отличается от культуры городского населения и от культуры других привилегированных или образованных слоев. Народная речь состоит из говоров; в словесном творчестве включает и некоторые наддиалектные элементы" (s. 101).
Книга отражает цельность и основательность научного подхода, ориентирующего на практические вопросы современной презентации народного словесного богатства, уважение автора к собранию текстов, которые сьнрали исключительную роль в становлении словацкого литературного языка и эстетических ценностей авторской литературы. Ракурс анализа словацкого лингвиста охватывает в параллельном представлении две сферы письменного отражения языка (народные сказки - "словацкие повести", изданные в XIX в., и деловую письменность XV XVIII вв.), т.е. с хронологическим отступом в 100 - 400 лет, зафиксированных на разных территориях Словакии. Прослеживается и анализируется общая архаическая лексика (napravit" выровнять', krajec 'портной', polatalpalota 'палаты', svetlica 'светлица', paripa 'выездной борзый жеребец', hospoda 'съемная квартира', hostinec 'трактир', pokon 'конец', strela 'молния', poklonit' sa 'поздороваться') или архаические семы в активных до настоящего времени лексемах (pravo 'ровно', pravda 'справедливость'). Таких слов и словосочетаний в регистре представлено 163 (s. 121 - 123). Как правило, они отражают реальные в далекой истории правовые, денежные, семейные и другие отношения и понятия.
Спорадически автор обращается к соответствующим лексическим средствам авторской прозы, а также и к их диалектным рефлексиям (гемерским говорам, ставшим основой кодификации, восточнословацким говорам). Динамику лексических и некоторых иных языковых изменений Я. Доруля прослеживает посредством сопоставления академически переизданных в XX в. "Словацких повестей" и их издания для детей (в обработке М. Дюричковой и П. Глоцко). Автор показывает на многочисленных примерах, что П. Добшинский относился к языку с пониманием, точно и доходчиво объясняя непонятные и редкие слова, не модернизируя их. Для автора поэтому очень важно, чтобы современные читатели не только понимали тексты, изданные Добшинским, но и находили в них "поучение о прошлом" (s. 19).
Уже первая глава в концентрированном виде содержит основные проблемные узлы и методические подходы исследования, которые далее углубляются, получают развитие на новом материале, детализируются и интерпретируются, совмещая в себе научный и популярный (культурно-дидактический) планы.
Во второй главе, опираясь на цитаты издателей, Я. Доруля освещает вопросы орфографии классического издания (по нормам литературного словацкого языка, опубликованным в 1852 г.), цели включения единичных текстов в диалектах (с анализом совмещенного диалектного и этнофафического комментария об области фиксирования на шумяцком говоре сказки "О kocurikovi" ("О котике") со своей интерпретацией). Автор научно доказывает следование канонам народной речи, что в период отсутствия словаря определяло нормообразующее значение сказок. Особенности народной речи автор монографии прослеживает в лексике, грамматике и текстообразовании. С помощью сохранения основных черт народного повествования П. Добшинский, по наблюдению автора, "дорисовывает национальный колорит", что объясняется знанием и близким восприятием духа народной речи, способностью слиться с ним и вжиться в него (s. 24). Так, к слову svetlica приводятся его сказочные контексты ([...] z pitvora do svetlice, zo svetlice do druhej, z druhej do tretej; a tak poprechodil cely zdmok a nikde ani duse [...] - из сеней в светлицу, из светлицы во вторую, из второй в третью; так обошел весь замок, но нигде ни души) - "Pani Macicka" ("Госпожа Кошечка") (s. 98); цитируется зафиксированное в XIX в. чешским исследователем Р. Покорным описание денотата: "комната или светлица словацкая обставлена, как правило, бывает двумя длинными лавками, которые в правом углу сходятся" (s. 33); приводятся многочисленные примеры ис-
пользования его в деловой письменности (Item Kubossowy [...] pitwor [...] y kus sjene az do Melicheroweho dielu - Так Кубошу [...] склеп [...] и часть сеней аж до удела Мелихера) (s. 33); говорится об использовании этого слова в художественных контекстах словацкими прозаиками XIX в. Л. Кубани, Г. К. Зехентер-Ласкомерским, М. Кукучином, Ю. Ондреёвым (s. 35). Отмечается, что это слово есть в русских сказках (ссылка на сказки Афанасьева) с указанием существования варианта svetelka (светелка) (s. 35, 99). Утверждается, что существует фонетический вариант svetnica, образованный по аналогии с антонимом temnica и под его влиянием (s. 35).
В названии третьей главы сближаются два когнитивных концепта - язык и мир, рассматриваемые в сказочном дискурсе. Основой анализа избраны сказочные тексты "Nebojsa" ("Смельчак") и "Zensky vtip" ("Женская смекалка") и их словацкие обработки для детей, однако сохраняется подход привлечения параллелей из других сказок и сфер письменности. Детально рассматриваются не только лексемы, но и специфические грамматические явления, прослеживается их редукция в обработках.
Дальнейшее рассмотрение темы исходит из современных изданий обработок текстов сборника Добшинского, чему посвящена четвертая глава о проблемах модернизации, обозначенных как "камни преткновения". Учитывая особенности эмоционального и красочного изложения Добшинского, автор фиксирует случаи сдвигов в семантике и ее редукции, но чаще указывает на исчезновение самобытности народного повествования, подчеркивая тем самым языковую ценность исходных текстов. Я Доруля стремится к раскрытию смысла диалектных слов и забытых выражений, которые заменяются общеупотребительной лексикой: najinaksi -> najkrajsi (самый красивый, лучший) (s. 79 - 80), biela osoba -> zena (женщина) (s. 83) и др.
Заключительная глава подробно прослеживает словацко-украинские, словацко-русские и словацко-белорусские, а также словацко-сербские параллели в текстах народных сказок, что позволяет автору предполагать параллельное развитие определенных лексем в этих языках. Это меняет представление о заимствованиях в словацком языке: на примере слова палаты ( рус. устар.: '1. Дворец, 2. Пышная комната') проводится разносторонний детальный анализ. "Ареал распространения этого слова охватывает [...] восточнославянские языки, южнославянские языки и словацкий язык. Формы polata, palata, относящиеся к XVII и XVIII вв., свидетельствуют о том, что это слово не пришло в словацкий язык из венгерского. Несколько позже в словацком языке, возможно под влиянием венгерского, закрепился вариант palota. В современном литературном словацком языке это слово квалифицируется как устаревшее или экспрессивное" (s. 87 - 88).
Таким образом, опираясь на словацкий культурно-исторический контекст, исследователь предлагает оригинальный взгляд на классические публикации словацких народных сказок (их язык и социально-культурное значение). В результате современное славяноведение обогатилось верифицированным исследованием, имеющим научную ценность для лингвистики, фольклористики, теории текста, истории и теории литературных языков, дающим фактический и теоретический материал для типологии культур и литературных языков славянских народов.
Новые публикации: |
Популярные у читателей: |
Новинки из других стран: |
Контакты редакции | |
О проекте · Новости · Реклама |
Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту) Сохраняя наследие России |