Интерес историков США к русским городам, как и вообще к городской истории, проявился в конце 1960-х - начале 1970-х годов, когда заявили о себе трудные проблемы развития современных городов в самих Соединенных Штатах. В рецензируемой книге * выступают десять видных специалистов (в той числе авторы монографий о российских городах, например, Дж. Батер, А. Хенрикссон, Д. Броувер). Напомним, что ни в советской, ни в зарубежной историографии нет обобщающего исследования об урбанизации в пореформенной России.

Хотя в книге анализируется развитие лишь восьми крупнейших городов европейской России, Польши и Закавказья (Москва, Петербург, Киев, Варшава, Рига, Одесса, Тифлис и Баку), она может претендовать на некоторое обобщение закономерностей российской урбанизации после "великих" реформ, а также и на известную цельность. К тому же она отражает доминирующие в американской историографии представления.

Во введений М. Ф. Хэмм, под редакцией которого Издана книга, определяет два Основных методологических принципа исследования урбанизации, которым следуют все авторы: изучать город как процесс, а не как место поселения; исходить из того, что городская среда (материальные условия жизни, культурно-политически-психологичеекий климат города, городской образ жизни, культурные и политические организации и т. п.) была не пассивным фоном; а так или иначе формировала новые тенденции, новые отношения, союзы, конфликты. Хэмм формулирует и основные проблемы российской урбанизации, каждой из которых в книге посвящен очерк по истории какого- нибудь города; лишь попутно и в связи с этим затрагивающий другие вопросы. Авторы сделали попытку по-новому взглянуть на традиционную для американской историографии проблему-происхождение русских революций - через анализ городского развития.

В очерке о Москве Дж. Брэдли сконцентрировал внимание на основных тенденциях развития города, которые состояли в эволюции его от большой деревни к метрополису, в переходе от сегментации горожан на отдельные сословные группы к единой корпорации, в замене сословно-феодальных связей и структур буржуазными связями и структурами; в перерастании патриархального сознания городских обывателей в гражданское самосознание. Тенденции схвачены верно, хотя Брэдли преувеличивает степень интеграции горожан в единую корпорацию. Консолидировались буржуазия и интеллигенция; объединялись рабочие разных предприятий и отраслей, но всеобщего союза не получалось, да и не могло получиться: слишком различными были интересы у разных классов горожан. Двигателем прогресса столицы Брэдли обоснованно считает развитие товарно-денежных отношений: патриархальная сонная Москва была разбужена рынком (с. 28).

Дж. Х. Батер в очерке о Петербурге решает проблему: оказали ли влияние Изменения в городской среде на крупные социальные движения 1905 и 1917 годов? Он анализирует ход и темпы индустриализации и урбанизации, оценивает масштабы горизонтальной социальной мобильности, останавливается на социальных издержках быстрого развития. Индустриализация вызвала негативные изменения, породила серьезные проблемы (жилищную, транспортную, санитарную, медицинскую и др.), с которыми ни царское правительство, ни городское самоуправление справиться не смогли. Все это способствовало обострению социальных конфликтов и революционным событиям 1905 и 1917 годов (с. 73 - 75).

Батер по адресным книгам Петербурга 1867 и 1910 гг. определяет так называемый индекс сегрегации, т. е. степень топографической обособленности каждого сословия. Она была выражена слабо, хотя сохранились части улиц, предназначенные как бы для высшего класса либо для рабочих (с. 67, 71, 73). Отсюда автор делает вывод: отсутствие изоляции обостряло социальные противоречия, так как богатые и бедные жили "вместе", на одной улице, в одном районе.

Представляется, что Батер сделал

* The City in Late Imperial Russia. Bloomington. Indiana University Press. 1986. 372 p.

стр. 155

здесь логический просчет: он исследовал сословную топографическую сегрегацию, а вывод распространяет на имущественную, которая приобрела в пореформенное время большее значение. Характерно, что административные участки Петербурга существенно отличались по экономическому уровню проживающего в них населения, вследствие чего участки резко отличались и по уровню смертности¹ . Сопоставление результатов Батера и Новосельского говорит о том, что в Петербурге последней трети XIX - начала XX в. социальная топографическая сегрегация сохранилась, только она приняла другую форму - на смену сословной топографической сегрегации пришла имущественная (экономическая).

М. Ф. Хэмм, исследуя Киев, отмечает преобладание мелкой промышленности, слабое развитие пролетариата, архаичность социальной структуры, отсталое общественное самоуправление и др. В то же время новое выражалось в создании крупной промышленности, в разностороннем изменении городской среды, возникновении классовых и национальных конфликтов, что в целом и определяло бытие города (с. 110 - 112).

В очерке о Варшаве С. Д. Корсин сделал акцент, во-первых, на отношениях между евреями и поляками, конфликтность которых, по его мнению, отражалась во всех сферах жизни города; во-вторых, на политическом конфликте городской корпорации и самодержавия. Национальные конфликты затрудняли развитие классовой солидарности рабочих, борьбу с царизмом (с. 146).

Исследование А. Хенрикссона о Риге показало, что здесь не удалось избежать ни бедности, ни перенаселения, ни высокой смертности, ни загрязнения атмосферы, пи всех прочих болезней крупного индустриального города. Отсюда автор делает как будто закономерное заключение: опыт Риги демонстрирует слабость российских социальных и политических институтов в условиях самодержавия. Даже при умелом руководстве (Рига обладала наилучшим в России городским самоуправлением) они не справлялись с проблемами урбанизации и индустриализации (с. 202 - 203). Такой итог был бы корректным, если бы автор мог назвать хотя бы один крупный западноевропейский город той поры, где не существовало тех же проблем.

Аспект, рассматриваемый Ф. В. Скиннером, - влияние правительственной политики на урбанизацию и модернизацию общества. Одессу автор считает образцом прогрессивной городской модернизации, самым динамичным городом России, в котором особенно заметно отражались коренные общественные изменения (с. 209). Но, как и в других городах России, жесткие рамки, которые установило их развитию государство, сглаживали различия. Одесса была прежде всего русским в этом смысле городом, хотя и обладала "космополитическим духом" (с. 238).

Темп и степень модернизации Одессы (как и других городов), полагает автор, зависели от правительственной политики в отношении города и от объема прав, предоставленных общественному самоуправлению. Когда этих прав было больше (1860 - 1880-е годы), город развивался быстрее, когда меньше (с 1890-х годов) - развитие замедлялось. Пример Одессы, заключает автор, свидетельствует, что широкая и непрерывная модернизация была жизненно необходима стране. Остановка же, замедление модернизации, контрреформы были пагубны. Скиннер утверждает, что перелом в городской модернизации, наступивший в 1890-е годы в связи с контрреформами, явился фактором гибели самодержавия (с. 239). Эти выводы представляются верными и интересными.

Изучая Тифлис, Р. Г. Суни ставит цель оценить эффективность национальной политики правительства в 1860 - 1905 гг. и выяснить происхождение этнических конфликтов, составлявших главное социальное содержание пореформенного развития этого города. Армянская буржуазия держала в своих руках экономику города и его самоуправление вплоть до 1917 года. Этническая и социальная границы тесно соприкасались: представители буржуазии относились, как правило, к армянскому этносу (армяне вообще составляли наибольшую долю населения), рабочие - к грузинскому или русскому. Однако царское правительство ничего не сделало для смягчения национальных противоречий. Напротив, своей руссификаторской полити-

¹ См. Новосельский С. А. Демография и статистика. М, 1978.

стр. 156

кой в 1880 - 1890-е годы оно еще более разжигало национальные страсти.

Каждое из националистических течений имело узкую социальную базу и не представляло серьезной опасности для самодержавия (с. 276). Положение радикально изменилось в результате влияния марксизма. Популярность его среди рабочих автор объясняет тем, что новая идеология служила оружием против самодержавия, а для грузинских рабочих - также и против этнических соперников (с. 275).

В очерке о Баку А. Альтштадт-Мирхади сконцентрировал внимание на судьбе мусульманских традиций в городской культуре в эпоху индустриализации. По мнению автора, азербайджанцы стремились войти в новый индустриальный мир, одновременно сохранив связь с традиционной культурой (с. 313). Этой доминирующей тенденции способствовала весьма умеренная русификаторская политика царской администрации в Азербайджане (с. 296). Но национальные конфликты давали о себе знать, а национальное самосознание становилось основой политических организаций (с. 298); национализм затруднял объединение бакинского пролетариата.

В заключительном очерке Д. Броуэр выявляет общее, существенное в развитии российских городов: сочетание крупного капиталистического предпринимательства с мелким патриархальным; старой сословной социальной структуры населения с новой - буржуазной, основанной на различиях в доходе, профессиях, классовой принадлежности (с. 325, 330); топографический дуализм: фешенебельные, благоустроенные центры и бедные, грязные предместья, где проживало большинство населения (с. 340 - 341).

Автор обнаруживает существование громадного круговорота сельских мигрантов: лишь незначительное их число оседало в городах, большая же часть, не найдя работы и пристанища, возвращалась в деревню. Вследствие этого крупные города являлись огромными воротами в городскую цивилизацию, через которые проходила громадная масса крестьян, в той или иной мере приобщаясь к городской культуре; в городах продолжалась эмансипация народа, начавшаяся с отменой крепостного права (с. 327).

Значение городских дум, которые состояли главным образом из представителей крупной и средней буржуазии, Броуэр видит в том, что они в целом проводили политику постепенных умеренных реформ, но не располагали достаточными средствами и свободой действий, чтобы успешно решить какую-нибудь серьезную проблему (с. 336 - 337). Признавая определенное превосходство западноевропейских городов над российскими, Броуэр, однако, считает, что политические движения начала XX в. не могли возникнуть в условиях городской отсталости, на которой настаивают многие американские историки (с. 350).

Общий вывод, к которому подводит книга, состоит в том, что быстрая урбанизация во второй половине XIX - начале XX в. поставила перед самодержавием острые проблемы. Превратившись в центры оппозиции царизму, города несли политическую культуру в массу не только городского, но и сельского населения, раскрепощали людей, делали их гражданами, способными самостоятельно участвовать в политической борьбе. Все это содействовало возникновению революционной ситуации в стране, которая трижды заканчивалась революцией.

Основные выводы книги представляются верными, хотя и не всегда вполне доказанными. Дело в том, что авторы (за исключением Ватера) придерживаются традиционных приемов исследования, игнорируя достижения "новой истории города"² . Они предпочитают качественный анализ и соответственно недооценивают значение квантификации. Все авторы уверены, что русские города до 1860-х годов находились в состоянии полного застоя. В действительности же быстрая пореформенная урбанизация возникла не вдруг, а долгое время подспудно готовилась предшествующим развитием городов. Известную их подготовленность для большого скачка нельзя не учитывать.

² См., напр., Конзен К. Н. Количественные методы и "новая история города". В кн.: Количественные методы в советской и американской историографии. М. 1983.

Постоянный адрес данной публикации: