Василий Никитич Татищев (1686 - 1750 гг.) прочно связал свое имя с российской историей, соединив в своей личности две ипостаси, два призвания - исторического деятеля и историка. Такое соединение потребовало от него колоссальных подвижнических усилий и кипучей энергии, особенно если учитывать его многогранную научную и просветительскую деятельность. Его интересовали политика, публицистика, юриспруденция, математика, техника, этнография, археология, лингвистика, география, естествознание. И все-таки основное внимание к Татищеву связано с его достижениями на поприще исторической науки.

Главным делом жизни Татищева стала фундаментальная "История Российская", над которой он работал около 30 лет, завоевав авторитет в академических кругах не только России, но и других стран. После того, как в 1768 г. (уже после кончины Василия Никитича) "История Российская" вышла солидным по тому времени тиражом в 1200 экземпляров, имя ее автора обрело самую широкую известность.

Труд Татищева еще не был полностью завершен, когда вокруг него стали звучать различные оценки и мнения. Впоследствии он писал, что свои записи он "многим показывал, требуя к тому помощи и рассуждения, чтобы мог что-то пополнить, а невнятное разъяснить", в результате же "принужден был разные рассуждения слышать; иному то, другому другое не по нраву было, что один хотел, чтобы пространнее и яснее написано было, то самое другой советовал сократить или совсем убрать"¹.

Различие мнений и оценок по поводу "Истории Российской" и личности ее автора сохранялось и после ее опубликования, отражая присущее российской историографии полемическое многоголосие в освещении многих проблем. Уже через два десятка лет после издания татищевского труда разгорелся эмоциональный спор между И. Н. Болтиным и М. М. Щербатовым, выступившими с противоположными оценками его научной значимости. Болтин горячо защищал Василия Никитича и его "Историю", Щербатов, напротив, строго критиковал Татищева, ставя под сомнение его достоинства как ученого.

Волны полемики, касавшейся исторического наследия Татищева, периодически поднимались и в XIX, и в XX веке. Одни критики Татищева ограничились констатацией частных недостатков в его сочинении, другие же ставили вопрос о возможности признать в нем историка, способного профессионально решать исследовательские задачи. Первый пример в этом подал А. Шлецер, приехавший в 1761 году из Германии в Петербург. Высказав немалые похвалы в адрес Татищева, Шлецер все-таки не преминул подчеркнуть, что тот не был профессиональным историком, не получил соответствующего образования и "не был воспитан для занятий историей"².

Неблагожелательность Шлецера во многом объясняется тем, что исторические разыскания В. Н. Татищева подрывали позиции норманнской теории образования Древнерусского государства, ак-

Рыбаков Сергей Владимирович-кандидат исторических наук, докторант Уральского государственного университета.

стр. 161

тивным проводником которой был Шлецер. Сказалось и определенное высокомерие немецкого ученого ко всей русской историографии. Л. В. Черепнин приводит такую цитату из высказываний Шлецера: "До меня никому не было известно, что такое русские летописи. Сама Академия не знала, сколько сводов имеется в ее библиотеке". По словам Черепнина, "не только в области критики летописных текстов, но и в области исторической науки в широком смысле слова Шлецер считал себя "благодетелем" русского народа. ...Он вменял себе в заслугу желание пересадить в России "иностранные знания на хорошую, но большей частью сырую почву, по которой еще не проходил плуг""³.

Но русское образованное общество знало о роли Татищева в собирании древних рукописей. Татищев вольно или невольно становился помехой для устремлений приезжего ученого. Шлецер искал поводы к тому, чтобы хоть как-то умалить научные заслуги Татищева, обвиняя его в "неученности", в незнании иностранных языков. Шлецер внес в сферу науки вирус отнюдь не академической, недобросовестной конкуренции, скрывая или искажая реальные факты. На самом же деле во времена Татищева немного было тех, кто мог бы сравниться с ним по владению иностранными языками. Он знал латынь, древнегреческий, немецкий, польский, татарский языки, знаком был с французским, испанским, с языками некоторых угро-финских народов.

Негативные оценки нашли определенный резонанс в среде русских историков - в частности, у Н. М. Карамзина. Высказываясь о Татищеве, Николай Михайлович в целом старался выдерживать уважение к нему, однако некоторые его высказывания были далеки от почтительности к предшественнику: "Вместо истории оставил нам только материалы ее и прибавил к летописям свои замечания". Карамзин отказывался видеть в Татищеве историка-профессионала, называя его "ревностным любителем истории", упоминая о "вымысле", "украшательствах", "переиначивании" фактов, "грубых ошибках", которые в татищевском тексте будто бы "открываются всякий день"⁴. В стремлении Карамзина приуменьшить роль Татищева как историка сказывалась очевидно и своеобразная "творческая ревность".

О недостатке профессионализма у Татищева-историка писал и В. О. Ключевский, который, отмечая его вклад в российскую историографию, тем не менее, склонялся к тому, чтобы видеть в нем "не историка, а наблюдателя". "Историю Российскую" Василий Осипович называл "не плодом досужей любознательности патриота или кабинетного ученого, а насущной потребностью делового человека", которая "родилась под влиянием преобразовательной деятельности Петра Великого из практических нужд". По мнению Ключевского, соратники Петра, хотя и были "людьми даровитыми и деловитыми", в большинстве своем "страдали большими недочетами в образовании". К этому большинству был отнесен и Татищев, по утверждению Ключевского, "не получивший от природы никаких необычайных дарований, невысоко поднимавшийся над уровнем обыкновенных средних людей"⁵.

Трудно спорить с Ключевским в том, что Татищев не был "кабинетным ученым". Но умаляется ли этим масштаб выполненного им труда? Василий Никитич, приступая к работе над "Историей Российской", действительно исходил "из практических нужд" страны. Развитие знаний о российской истории и написание посвященного ей полновесного исследования он воспринимал как задачу государственную. Такая задача ставилась Петром I, который был недоволен отсутствием обобщающего труда по русской истории, в котором бы отражались национальные интересы России. Сочинения иностранных авторов на историческую тему, по его мнению, зачастую оказывались неудовлетворительными, "понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались"⁶. Петр I же отдал приказ собирать все рукописи, где содержатся исторические материалы.

Татищеву была близка мысль Петра I о необходимости полноценного отображения российской истории. Объездив почти всю Россию, Василий Никитич приобрел основательные знания, касающиеся всех сторон ее жизнеустройства - экономики, управления, культуры, быта. Он понимал, что углубление полученных знаний невозможно без обращения к истории, ибо то или иное общественное явление со всеми его качественными характеристиками содержит определенную логику развития: "...ничто само собою и без причины или внешнего действия приключиться не может"⁷.

В. Н. Татищев был одним из самых эрудированных представителей своей эпохи. Как отмечал Г. В. Вернадский, "у Татищева не было специальной подготовки к ученому труду, но у него была широта кругозора и глубокое чувство связи прошлого с настоящим. Он вносил в понимание прошлого свой личный жизненный опыт. ...Историю Татищев понимал как народное самопознание"⁸.

К исторической науке Татищев шел от реальной, "живой" истории, вооружаясь опытом, которого не могли дать никакие кабинетные занятия, тем более, что и его государственная деятельность непосредственно влияла на ход российской истории, на авансцену которой он выдвинулся как один

стр. 162

из младших сподвижников Петра I. Семнадцатилетним юношей Татищев был принят в драгунский полк, чтобы участвовать в сражениях Северной войны. В ходе Полтавской битвы, когда его батальон шел в атаку, организованную самим Петром, он был ранен прямо на глазах у царя. Боевой офицер Василий Татищев возглавлял лихой рейд драгун от Пинска до Киева, участвовал в Прутском походе, воевал в Польше. Приобретя немалый авторитет, он несколько раз выезжал за границу для выполнения дипломатических поручений, заимствования передового технического опыта и изучения артиллерийского и инженерного дела. Татищев участвовал в подготовке и проведении Аландского конгресса 1718 - 1719 гг., на котором велись переговоры со шведами об условиях заключения мира.

Знания Татищева еще более расширились после его перехода на административную службу. Важным государственным делом была его командировка на Урал с целью устройства металлургических заводов. Попутно ему пришлось заниматься составлением подробной географической карты России. В последующие годы Татищев находился при дворе Петра I, затем со специальным поручением был направлен в Швецию, где пробыл почти два года. Вернувшись на родину, он в течение двадцати лет занимал различные ответственные должности - управителя Московской монетной конторы, главного начальника горных заводов Сибири и Пермского края, руководителя Оренбургской экспедиции и Калмыцкой комиссии, губернатора Астраханского края.

Татищев не ограничивался ролью исполнительного чиновника, он являлся активным участником важных исторических событий. Так, он принимал участие в акции, связанной с уничтожением императрицей Анной Иоановной известных "Кондиций", подготовленных Верховным тайным советом с целью утверждения в России олигархической формы правления; Татищев был одним из тех, кто стремился сорвать планы "верховников". Его возмутили политические амбиции высшей знати, пользовавшейся тем, что государыня императрица, по словам Татищева, "как есть персона женская, ко многим трудам неудобна, паче же ей знания законов не достает". Именно Татищев от имени дворянства зачитывал перед Анной челобитную с просьбой разорвать "Кондиции". Позднее он вспоминал, как императрица "по прочтении подписала сама: учинить по сему,.. .повелела ту запись из Верховного совета и определение принести, которые пред лицом Ее Величества Семен Салтыков изодрал и бросил"⁹.

Татищев ощущал непосредственное дыхание истории, что было немаловажным условием его заинтересованности в исторических исследованиях. Вряд ли уместно упрекать его в отсутствии специальной академической подготовки, ведь он начинал свою исследовательскую работу, когда система такой подготовки отсутствовала. Это хорошо понимали многие историки, обращавшиеся к научному творчеству Татищева. А. Г. Кузьмин писал: "Татищев начинал. Он строил величественное здание российской истории, не имея предшественников. И тем более поразительно, как много он нашел такого, что наукой было принято лишь много времени спустя". Кузьмин особо отметил заслуги Татищева в источниковедении: "В высшей степени примечательно, что весь первый том его труда был посвящен анализу источников и всякого рода вспомогательным разысканиям, необходимым для решения основных вопросов. Именно наличием такого тома труд Татищева положительно отличается не только от изложения Карамзина, но даже и Соловьева. В XIX веке вообще не было работы, равной татищевской в этом отношении"¹⁰. Вклад Татищева в изучение отечественной истории высоко ценили М. П. Погодин, СМ. Соловьев, М. О. Коялович, М. Н. Тихомиров, Б. А. Рыбаков, А. Л. Шапиро и другие.

"История российская" в течение продолжительного времени служила своего рода образцом исторического исследования. Подготовку к ее написанию Татищев вел с присущей ему энергией, проявив незаурядный интеллект и развитую интуицию. Он собрал богатую библиотеку, привез множество книг из-за границы, приобретал или переписывал русские рукописи. Им была скопирована "Древняя Нестерова летопись", которую ему собственноручно выдал из своей библиотеки Петр I. Во всех местах России, где Василию Никитичу приходилось бывать по делам службы, он находил возможности для собирания исторических материалов. В его распоряжение попадали различные летописи и летописные своды в разных редакциях и списках, важнейшие историко-юридические источники - такие, как "Русская Правда" и Судебник 1550 года. Честь введения их в научный оборот принадлежит именно Татищеву.

"История Российская" написана на основе внимательного изучения многочисленных источников, однако Василий Никитич не сводил свою задачу только к их собиранию и пересказу. Текст сочинения наполнен тонкими мыслями, которым было тесно в рамках ординарного эмпиризма. Татищев стремился к концептуальному, философскому осмыслению исторического материала, стремясь весь массив разрозненных фактов воплотить в цельную, ясную и логически осмысленную картину.

стр. 163

Отдавая дань благодарности В. Н. Татищеву как основоположнику российской исторической науки, историки отмечали, что эта его роль проявилась, помимо прочего, и в том, что он положил начало многим вспомогательным историческим дисциплинам - источниковедению, хронологии, исторической географии, этнографии и т.п. Татищев весьма основательно подошел к разработке исследовательских приемов и методов. Он попытался определить предметность исторической науки и классифицировать разные уровни восприятия и познания исторического процесса - метафизический, церковно-богословский, политический ("гражданский"), "естественный" (под этим подразумевался уровень познания "свойств и состояния человека", того, что "ему полезно и нужно и что вредно и непотребно"¹¹).

Василий Никитич разделил историю на всемирную и отечественную, отметив при этом: "Всякому народу всякой области знание своей собственной истории и географии весьма нужнее, нежели посторонних. Однако же должно и то за верное почитать, что без знания иностранных своя не будет ясна и достаточна". Важное значение для обеспечения жизнеспособности государства, по убеждению Татищева, имеет военная история: "Многие великие государи, если не сами, то людей искусных к описанию их привлекали, не только для того, чтобы славную память о себе оставить, но более с целью наследникам своим внушить прилежание"¹².

Татищев считал, что исторические знания "учат правильному пониманию жизни", "способствуют приобретению добра и отвращению зла", то есть способствуют укреплению нравственности. Основным объектом исследований историк считал человеческий опыт - и положительный, и отрицательный, говоря, что в историю "весьма многое включается, но главным образом, все деяния человеческие, благие и достохвальные, или порочные и злые". История, по Татищеву, - хранительница нравственных уроков. Она "учит о добре прилежать, а зла остерегаться". С этих позиций "рассуждения о бесполезности истории", которые "не без прискорбия слыхать случается", Татищев связывал с "повреждением смысла"¹³. Без исторических знаний нельзя представить просвещение, само относящееся к реальным движущим силам истории: "...наука главное есть, чтобы человек мог себя познать". В понимании Татищева идеи просвещения не антагонистичны традициям, в том числе - и религиозным: "Истинная философия в вере не только полезна, но и нужна, а запрещающие оную учить суть самые невежды"¹⁴.

Среди специалистов по историографии признано, что первым, кто поставил вопрос о разделении истории на периоды, был В. Н. Татищев. Об этом писал С. Л. Пештич, а до него - М. Н. Тихомиров, ставивший в заслугу Татищеву предложенную им периодизацию российской истории "по периодам, связанным с правлением отдельных государей"¹⁵. Отдельными историками, в частности - Л. В. Черепниным, такая периодизация была квалифицирована как "монархическая", отражающая политические взгляды Татищева как "идеолога дворянства, доказывавшего прогрессивную роль в истории абсолютизма"¹⁶.

Оценка Татищева как "идеолога дворянства", казалось бы, подтверждается отзывом о нем Екатерины II, которая противопоставила его М. М. Щербатову, исторические сочинения которого императрица подвергла критике: "История Татищева - совсем другое дело: это был ум человека государственного, ученого и знающего свое дело"¹⁷. Понятия "дворянский идеолог" и "человек государственный" конечно не тождественны. Татищев же был именно государственником. Он говорил о себе как о человеке, "к пользе отечества ревность имеющем", направляющем помыслы на "приобретение силы, славы и чести государства"¹⁸. Василий Никитич был выразителем идеи "общей пользы". А. Г. Кузьмин писал: "Сама эта идея была для него не простым лозунгом, а действительным смыслом существования и сословий, и отдельных лиц", она делала Татищева "мыслителем, лишенным однозначно выраженных классовых позиций"¹⁹. Тезис Кузьмина очень существенен важной характеристикой его как подлинного государственного деятеля и выдающегося историка: умение подняться над сословными, корпоративными, личными интересами, быть патриотом в широком смысле этого слова.

Никто из историков не ставил под сомнение патриотизм автора "Истории Российской". По признанию А. Шлецера, Татищев "был рожден для истории своей страны"²⁰. Такое признание было своеобразной данью уважения человеку, которому Шлецер должен был оппонировать по целому ряду вопросов. А. Л. Шапиро констатировал: "В. Н. Татищев был патриотом. Борьбу с западными порицателями русской истории, утверждавшими, что Россия "историй древних не имела", он считал своей главной задачей"²¹. Сам Татищев не без оснований отмечал, что некоторые европейские историки вместо выяснения истинного хода российской истории, "для потемнения истины басни сложив, внесли путаницу и настоящую правду сказания древних закрыли". Чаще всего эти "басни" вымышлены "к поношению предков наших". Досадовал Татищев и на то, что этим вымыслам "некоторые наши несведующие согласуют"²².

стр. 164

В годы, когда Василий Никитич собирал материалы для "Истории Российской", работавшие в Санкт-Петербургской Академии наук немецкие историки З. Байер и Г. Мюллер создали и стали пропагандировать так называемую норманнскую теорию, согласно которой восточные славяне свою государственность получили из рук скандинавов, норманнов. В такой гипотезе заключался далеко не безобидный для славян политический смысл, указывавший на их неспособность к самостоятельному историческому творчеству. Татищев вступил в полемику с Байером. Касаясь "Повести временных лет", на которую тот ссылался, автор "Истории Российской" писал: "О дани варягам Нестор кратко упомянул, что Байера привело во мнение, якобы сии варяги - норманны, норвежские или датские государи, Русью владели". Автор "Повести временных лет" коснулся факта призвания восточными славянами Рюрика, не раскрывая общего контекста этой акции. По убеждению Татищева, для вывода, сделанного Байером, не было оснований. Он указал на недостаточность летописных источников, использованных немецким ученым, на его стремление домыслить сюжетную канву ранней русской истории, что "с честью историка не согласуется - лучше незнание свое признать, нежели ложью хвалиться"²³.

Татищев сведения "Повести временных лет" сверил с материалами летописи, названной им "Иоакимовской", в результате чего выявилась картина происхождения древнерусского государства, принципиально отличавшаяся от версии Байера. Согласно Иоакимовской летописи, процесс образования государства находился под контролем восточнославянских князей. Один из них, по имени Буривой, "имея тяжкую войну с варягами, неоднократно побеждал их", но в какой-то момент военная удача отвернулась от него, после чего варяги захватили целый ряд славянских городов и "дань тяжелую возложили на славян, русь и чудь". Отплатить за поражение Буривоя сумел его сын Гостомысл. Под его предводительством "варягов каких избили, каких изгнали, дань варягам отказались платить, и, пойдя на них, победили".

Гостомысл, по описанию татищевского источника, "был муж великой храбрости, такой же мудрости, все соседи его боялись, а его люди любили - ради правосудия". У него было четыре сына и три дочери, но "сыновья его были или на войнах убиты, или в дому умерли, и не осталось ни единого его сына, а дочери выданы были соседним князьям в жены". Наследником Гостомысла мог стать один из его внуков. Лучшим претендентом на наследование оказался Рюрик, сын средней дочери Гостомысла Умилы, находившейся замужем за одним из варяжских князей. Рюрик и был призван на княжение "всеми старейшинами земли от славян, руси, чуди, веси, мери, кривичей и дреговичей". Татищев, ссылаясь на Иоакимовскую летопись, приходил к выводу: "Рюрик, как сын дочери Гостомысла, по наследию в Руси государем сделался"²⁴.

Вывод Татищева, был встречен норманистами скептически. Их скепсис стал источником определенных трений между ними и Татищевым. Известно, к примеру, что "немецкая партия" в Академии наук препятствовала обнародованию татищевских разысканий, в течение немалого времени блокируя публикацию подготовленных Татищевым к печати "Русской Правды" и Судебника 1550 года, которые являлись памятниками русского права и свидетельствовали против версии о норманнском происхождении законов на Руси.

Основной вектор противодействия Татищеву со стороны его оппонентов был связан с их стремлением дезавуировать Иоакимовскую летопись, объявить ее либо фальшивкой, либо не существовавшей вовсе. Первым о "Иоахимовских бреднях" заговорил Шлецер, затем против подлинности Иоакимовской летописи выступил Щербатов. "Эстафету" подхватил Н. М. Карамзин, выпустивший немало саркастических стрел в адрес "мнимого древнейшего летописца Иоакима"²⁵. В подобном стиле писал и Е. Е. Голубинский, обвинивший "замечательного самоучку" Татищева в том, что он занимается "сочинительством". Иоакимовскую летопись Голубинский назвал "фальсификацией или позднейшей подделкой"²⁶.

Не меньше было и тех, кто к летописным свидетельствам, использованным Татищевым, относился с доверием. О своем неприятии нападок на Татищева и версий о подделке летописей говорил СМ. Соловьев, уверенный в том, что у Татищева не могло быть никаких мотивов к фальсификации документов. Сергей Михайлович обращал внимание на то, что Татищев много места отводил сравнению разных источников и "добросовестно уведомлял" читателей об обнаруженной в них текстовой разнице.

В XIX в. учеными было проведено тщательное сличение "Истории Российской" с текстами летописей, по результатам которого была признана добросовестность Василия Никитича как историка. Другое дело, что не все из летописей, использованных им для написания "Истории", дошли до нашего времени. После смерти Татищева в его доме случился пожар, сгорела уникальная библиотека, в которой хранились многочисленные исторические документы. То, что Татищев пользовался летописными свидетельствами, которыми не смогли воспользоваться историки более поздних времен, подчеркивает ценность и даже уникальность проведенной им работы.

стр. 165

Авторы, ставившие под сомнение научный характер источниковедческой работы Татищева или самих источников, не вполне верно понимали характер и реальную роль древнерусского летописания, представляя его гораздо более централизованным, чем это было на самом деле, считая, что все древнерусское летописание связывалось с неким единым первоисточником. Ныне признается, что "при современном уровне знаний пока не удается установить, когда начали вести записи об исторических событиях"²⁷. Признается и то, что с древности на Руси существовали различные летописные традиции, в том числе и периферийные, не совпадающие с "канонами" наиболее известных летописей.

Татищев писал, что "несомненно, прежде Нестора и задолго до него писатели были. Иоаким новгородский был задолго до Нестора, но история его при Несторе и после него, из-за неуказания его имени, осталась безызвестна". Более того: "...достоверно видим, что прежде Иоакима и Нестора историописатели были и книги ими были оставлены, да оные погибли или еще есть, где-то хранятся, да нам неизвестны. И это тем достовернее, что многие по разным местам находящиеся истории разное в себе заключают и одна пред другою прибавку или яснейшее сказание имеет, которые мне все собрать и свезти крайне сложно. Окончательной пропажи историй наших в великих разорениях весьма много случаев было"²⁸.

По словам Татищева, он старался не принимать летописные свидетельства без надлежащей проверки, старался использовать весь круг имеющихся материалов, ибо осознавал, что "летописцы и сказители" в немалой степени зависели от условий своего времени, а потому могли описывать события "по страсти, любви или ненависти весьма иначей, нежели суще делалось". Он был убежден, что историк вовсе не обязан послушно следовать за трактовками, содержащимися в источниках, что нужен "свободный смысл, к чему наука логики много полезна"²⁹. Без логики и философского осмысления фактов и событий "невозможно истории писать". Самым неприемлемым для историка Татищев считал подмену истины вымыслом, "баснями", как бы они не мотивировались. В качестве примера "басен" он назвал попытку некоторых деятелей российской истории "род Рюриков от Августа-императора произвести"³⁰, что, по его мнению, не давало никакой реальной пользы государству, наоборот, изобличало "темность" и историческое невежество тех, кто использовал вымышленные формулы.

В советское время полемика вокруг имени Татищева вспыхнула с новой силой. Сразу после 1917 г. он оказался в "немилости" у официальной историографии, устами главы "школы историков-марксистов" М. Н. Покровского объявившей всю дооктябрьскую историю "контрреволюционной"³¹ а патриотизм - "пережитком прошлого". Татищеву был прикреплен ярлык "крепостника и националиста". Возобновились обвинения его в фальсификации исторических источников "в пользу монархии". В середине 1930-х годов вульгарный социологизм "школы Покровского" был осужден, но полностью преодолеть его не удалось. Последующие годы были отмечены подспудным противостоянием между теми, кто, занимаясь наукой, находился в зависимости от доктринальных схем, и теми, кто был сторонником ее автономного развития. Между этими течениями шла полемика - чаще в скрытых, а порой и в открытых формах. Среди прочего она затрагивала и историографическое наследие Татищева.

В 1960-е - 1980-е годы ряд историков реанимировал лексику "школы Покровского", адресованную Татищеву. Так, в историографических публикациях С. Л. Пештича его взгляды характеризовались как "монархические и крепостнические". Пештич считал, что историографию нельзя изучать вне классовых критериев, прилагая этот тезис и к Татищеву. Он не перечеркивал его роли в российской историографии, но делал такую оговорку: "Татищев-историк куда обстоятельней Татищева-крепостника, которому он противоречил своими научными наблюдениями"³². Тезис о "крепостнических взглядах" Татищева в той или иной степени разделяли С. Н. Валк, Я. С. Лурье, Е. М. Добрушкин, А. Л. Монгайт. Из среды этих историков вновь прозвучали формулировки о "вольности автора "Истории Российской" в обращении с летописными текстами", о "тенденциозности так называемых татищевских известий"³³.

Другая группа историков - БД Греков, М. Н. Тихомиров, Б. А. Рыбаков, В. И. Корецкий, А. Г. Кузьмин, Л. В. Милов - не только защищала историографическое наследие Татищева, но и довольно активно использовала "Историю Российскую" в качестве исторического источника. В историографии советского времени приобрела устойчивость точка зрения, согласно которой известия из Иоакимовской летописи вполне достоверны, при том что они не избежали редактирования со стороны Татищева. Обоснованию этой позиции, в частности, уделили внимание Б. А. Рыбаков и Л. В. Милов³⁴. Энергично против обвинений Татищева в недобросовестной работе с летописными источниками выступал и А. Г. Кузьмин, который констатировал: "Бесспорно, что в распоряжении историка были такие летописи, которыми теперь наука не располагает"³⁵. Кузьмин, отстаивая доброе имя Татище-

стр. 166

ва, подверг критике схемы вульгарного социологизма с его "недооценкой или даже полным отрицанием чисто человеческих страстей, интересов и эмоций, самоценности искусства, патриотизма, забвения краеугольного положения диалектической методологии о том, что истина всегда конкретна"³⁶. Социологические шаблоны вряд ли помогут понять значение Татищева для отечественной историографии. Это можно сделать только в контексте той эпохи, в которой он жил и творил.

Татищев стремился показать величие своей страны, но делал это не за счет других народов и не в ущерб истине. Василий Никитич полагал: плох тот историк, кто поддается страсти "самолюбия или самохвальства"³⁷. Задача историка сводится не к тому, чтобы "для увеселения читающих красноречивое сложение сочинять"³⁸, а к тому, чтобы знать и говорить правду. Искренняя заинтересованность - важнейший исследовательский инструмент историка. Такой заинтересованностью обладал Василий Никитич Татищев, своими трудами на поприще исторической науки немало послуживший "славе и чести любезного"³⁹ ему отечества.

Примечания

1. ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. В 3 т. М. 2003. Т. 1, с. 16.

2. Цит. по: ВАЛК С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению. СПб. 2000, с. 475.

3. ЧЕРЕПНИН Л. В. Отечественные историки XVIII-XX вв. М. 1984, с. 45 - 46.

4. КАРАМЗИН Н. М. Избранные сочинения. М. -Л. 1964. Ч. 2, с. 131, 163 - 164, 189, 270; ч. 3, с. 95, 130, 170, 179.

5. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Неопубликованные произведения. М. 1983, с. 127 - 129.

6. Цит. по: СОЛОВЬЕВ С. М. Чтения и рассказы по истории России. М. 1989, с. 578.

7. ТАТИЩЕВ В. Н. Ук. соч., с. 5.

8. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Русская историография. М. 1998, с. 58 - 59.

9. ТАТИЩЕВ В. Н. Избранные произведения. Л. 1979, с. 150 - 152.

10. КУЗЬМИН А. Г. Татищев. М. 1987, с. 348.

11. ТАТИЩЕВ В. Н. Избранные произведения, с. 52.

12. ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. Т. 1, с. 8.

13. Там же, с. 6.

14. ТАТИЩЕВ В. Н. Избранные произведения, с. 51,80.

15. ПЕШТИЧ С. Л. Русская историография XVIII века. В 3 ч. Л. 1961, ч. 1, с. 107; ТИХОМИРОВ М. Н. Труды В. Н. Татищева. - Очерки истории исторической науки в СССР. М. 1955. Т. 1, с. 184 - 186.

16. ЧЕРЕПНИН Л. В. Русская историография до XIX века. М. 1957, с. 169.

17. Цит. по: ПЕШТИЧ С. Л. Ук. соч., ч. 1, с. 223.

18. ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. Т. 1,с. 17.

19. КУЗЬМИН А. Г. Ук. соч., с. 334.

20. Цит. по: ВАЛК С. Н. Ук. соч., с. 475.

21. ШАПИРО А. Л. Историография с древнейших времен до 1917 года. М. 1993, с. 167.

22. ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. Т. 1, с. 9.

23. Там же, с. 64.

24. Там же, с. 54 - 55.

25. ВАЛК С. Н. Ук. соч., с. 455, 469, 476.

26. ГОЛУБИНСКИЙ Е. Е. История русской церкви. М. 1880. Т. 1, с. 709 - 714.

27. Литература Древней Руси: Биобиблиогр. словарь. М. 1996, с. 101 - 102.

28. ТАТИЩЕВ В. Н. История российская. Т. 1, с. 33 - 34.

29. Там же, с. 11.

30. Там же, с. 500.

31. ПОКРОВСКИЙ М. Н. Историческая наука и борьба классов. М. -Л. 1933, с. 3.

32. ПЕШТИЧ С. Л. Ук. соч., ч. 3, с. 110 - 111.

33. Там же, ч. 1, с. 250.

34. РЫБАКОВ Б. А. Русские летописцы и автор "Слова о полку Игореве". М. 1972; МИЛОВ Л. В. Татищевские портреты-характеристики и "Симонова" летопись. - История СССР, 1978, N 6, с. 77.

35. КУЗЬМИН А. Г. Ук. соч., с. 353.

36. Там же, с. 340.

37. ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. Т. 1, с. 12.

38. Там же, с. 17.

39. Там же, с. 18.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - С. В. РЫБАКОВ:

Комментарии: