На рубеже XIX-XX вв. сложилась всемирная система международных отношений, в которой тесно переплетались разнонаправленные и отчасти совпадающие интересы держав на всех континентах. В результате завязалось несколько узлов противоречий - в Европе, на Балканах и Ближнем Востоке, в Африке, на Среднем и Дальнем Востоке. В борьбе великих держав за гегемонию в Европе и в мире наряду с аннексией, угрозой применения силы и экспортом товаров все более действенными становились такие приемы экспансии, как экспорт капитала в форме инвестиций, кредитов, займов; получение концессий на строительство железных дорог, телеграфных линий, добычу полезных ископаемых. Все державы в той или иной мере пользовались арсеналом этих средств, но их масштаб, приоритетность и результативность разнились в зависимости от экономической, финансовой, военной и политической мощи тех, кто их применял.

В отношениях между державами отчетливо выявились две тенденции - заключать временные соглашения для урегулирования спорных региональных вопросов и укреплять военное и военно-морское могущество в перспективе применения силы для отстаивания своих позиций в мире. Договариваясь о взаимном признании сфер интересов, конкуренты далеко не всегда соблюдали условия сделки, и наряду с попытками смягчить противоречия наращивали военный потенциал. Особое значение на рубеже веков приобрело военно-морское могущество. Флот рассматривался как атрибут великой державы, позволявший добиваться внешнеполитических целей, а наиболее часто применявшимся средством угрозы стала демонстрация военно-морской мощи.

Равновесие держав базировалось на системе военно-политических союзов: Тройственного - Германии, Австро-Венгрии и Италии и Двойственного - России и Франции. К началу XX в тесное переплетение старых противоречий на европейском континенте, определивших в свое время конфигурацию этих союзов, в совокупности с разногласиями, возникшими в ходе соперничества за территориально-экономический раздел мира, создавало почву для различных, иногда временных, политических комбинаций. Хорошо осведомленная русская

Рыбачёнок Ирина Сергеевна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.

газета "Новое время" констатировала: "Сложное сплетение интересов западноевропейских держав, допускающее возможность самых неожиданных соглашений по отдельным вопросам, соглашений, часто как бы противоречащих политическим союзам, на которых зиждется международное равновесие, является началом новой эпохи во взаимных отношениях государств Западной Европы"¹.

То, о чем интуитивно догадывались современники, позже осмыслили историки. Так, Ф. А. Ротштейн обоснованно утверждал, что в условиях новой эпохи "основой союзов служат не столько вопросы прямой безопасности, сколько вопросы сотрудничества в деле колониальной агрессии, которая может поставить вопрос о безопасности"². По мнению академика В. М. Хвостова, теоретически возможными стали: англо-германский союз, континентальная лига Германии, России и Франции и англо-франко-русское согласие. Время должно было определить, какие противоречия окажутся сильнее, и какая из группировок осуществится³.

Российская империя имела значительные геополитические интересы практически во всех регионах мира, отстаивать которые ей приходилось в жесткой конкурентной борьбе. На выработку и осуществление внешнеполитических решений влияли внутриполитические проблемы, хронические финансовые трудности, противоречия между ведомствами, личные амбиции государственных деятелей. Россия, принадлежавшая к числу первоклассных великих держав, имела самую многочисленную армию и сравнительно большой флот, а военно-силовой фактор рассматривался ее правящими кругами как определяющий. Но военный потенциал империи по многим параметрам не соответствовал как великодержавным интересам, которые страна отстаивала на международной арене, так и уровню развития вооруженных сил основных соперников. Россия, чем дальше, тем больше отставала от лидеров по своей индустриальной мощи.

Сохранить великодержавные позиции Россия могла, только участвуя в политико-экономическом разделе мира и используя для укрепления влияния меры, адекватные требованиям времени: предоставлять займы другим государствам, создавать в них кредитные учреждения, получать концессии на строительство стратегических железных и шоссейных дорог и т.д. Но средств только собственного казначейства было недостаточно, и Россия была вынуждена обращаться к иностранным займам. Основным ее кредитором являлась Франция, однако по мере роста задолженности получать новые займы становилось труднее, а их условия зачастую приобретали политический характер, что неизбежно отражалось на внешнеполитическом курсе империи⁴. Модернизация экономики страны, проводившаяся с 90-х гг. XIX в. при сохранении самодержавной социально-политической системы, подрывала эту систему изнутри. Чтобы ее сохранить на достаточно длительный период, требовалось создать благоприятные внешние условия.

Между тем, к началу XX в. международные отношения приобрели характер неустойчивого равновесия. Ряд региональных кризисов высветил палитру противоречий и в то же время - известные возможности для их урегулирования. Корректировка европейскими державами условий Симоносекского мира после японо-китайской войны 1894 - 1895 гг. свидетельствовала о тесной связи региональных конфликтов с общей расстановкой сил на международной арене. Ближневосточный кризис 1894 - 1898 гг. показал возможность "подморозить" Восточный вопрос с помощью "европейского концерта". На короткий период сложилась общая заинтересованность держав в сохранении мира, поскольку пока удавалось находить более или менее приемлемые для всех решения локальных конфликтов.

Разработка на рубеже XIX-XX вв. геополитических идей стала, по мнению специалистов, следствием завершенности территориально-политического раздела мира и необходимости обосновать правомерность внешнеполитической экспансии. Анализируя эти процессы в категориях геополитики, К. В. Плешаков охарактеризовал их как борьбу за контроль над пространством. Определение, данное им этому феномену, звучит убедительно: "Геополитика... может быть определена не просто как объективная зависимость внешней политики той или иной нации от ее географического местоположения, а как объективная зависимость субъекта международных отношений от совокупности материальных факторов, позволяющих этому субъекту осуществлять контроль над пространством"⁵.

Своеобразие геополитического положения России во многом определяло ее внешнеполитические интересы и влияло на выстраивание отношений с державами. Борясь за выход к морям и океанам на северо-западе, юго-западе и востоке, за сухопутные торговые пути, осваивая Сибирь и Дальний Восток, правящие верхи России отстаивали государственную независимость, престиж империи и отчасти общенациональные интересы. Место России в мире, ее роль в системе международных отношений, создание оборонной мощи государства, необходимой и достаточной для обеспечения национальных интересов, - проблемы, которые должны были являться приоритетными для тех, кто оказывался причастным к выработке внешнеполитического курса. В круг тех, кто не только задумывался о великодержавном престиже России, ее месте в мире, но и мог влиять на формирование внешнеполитического курса входили главы дипломатического, военного, морского и финансового ведомств, ответственные чиновники МИД, крупнейшие военные и морские специалисты. Всех их объединяло представление о Российской империи как о великой мировой державе, выполняющей свою историческую миссию - стать своего рода связующим звеном между Европой и Азией. При этом приоритеты политики России определялись ее геополитическим положением, историческими традициями, православной верой. Однако взгляды и мнения этих деятелей являли довольно пеструю, мозаичную картину и не носили системного характера.

Хотя победа в борьбе держав за лидерство определялась их промышленной, финансовой и военной мощью, дипломатия как система методов и приемов достижения внешнеполитических целей всегда играла важную роль наряду с силовыми и экономическими факторами. Успех зачастую зависел от умения находить оригинальное решение проблемы, верного или ложного выбора политических союзников, способности к компромиссу. При этом весьма важной оказывалась роль личности в сфере принятия решений, ведения переговоров, заключения соглашений.

Традиционно сложилось несколько векторов внешнеполитической активности России: на Балканах, Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке. Большинство государственных деятелей считали основным направлением балканско-ближневосточное. Однако все большее значение с середины XIX в. стали приобретать также задачи укрепиться на Дальнем Востоке, господствовать на Тихоокеанском побережье и выйти к Индийскому океану. На Африканском континенте Россия на рубеже XIX-XX вв. не имела ни территориальных, ни экономических интересов. Этим определялась пассивная позиция в регионе и, как следствие, расплывчатость задач, которые ставились перед ее дипломатическими представителями: получать достоверные и подробные сведения и наблюдать за политикой других держав. Однако поскольку цельной и долгосрочной программы действий выработано не было, приоритетным в тот или иной период становилось то направление, которое объективно выдвигалось на первый план ходом международных событий.

Балканская политика России на рубеже XIX-XX вв. была внутренне противоречива. С одной стороны, укрепление балканских стран было для нее желательным, а с другой - ослабление Османской империи оказывалось приемлемым лишь до известных пределов. Расчеты на признательность в политике оказались необоснованными, и в результате влияние России постепенно ослабевало: лидеры молодых национальных государств постепенно выходили из-под ее опеки и искали поддержки западных держав. Важной составляющей балканской политики России являлось соперничество с Австро-Венгрией за влияние в регионе. Пытаясь сохранить равновесие сил между балканскими государствами и не дать противоречиям между ними спровоцировать масштабный конфликт, Россия заключила в 1897 г. соглашение с Австро-Венгрией о поддержании статус-кво на Балканах.

После завершения Ближневосточного кризиса правительственная линия в Восточном вопросе определялась так: "Ограждение принципа закрытия Проливов, как одного из способов поддержания независимости султана, должно составлять коренное правило нашей внешней политики до тех пор, пока Российская держава, в полном сознании своей мощи, не признает нужным изменить направление этой политики в видах приобретения непосредственного господства над Проливами, составляющего ее историческую задачу на турецком востоке"⁶.

Таким образом, основной целью было получить контроль над проливами Босфор и Дарданеллы, а не просто занять укрепленные пункты на Босфоре, как в 80-е гг. XIX в. предлагал начальник Главного штаба генерал Н. Н. Обручев. Заявленная стратегическая цель отразилась в директивных документах МИД - инструкциях послу в Константинополе А. И. Зиновьеву (от 12 декабря 1897 г.) и послу в Париже Л. П. Урусову (от 28 января 1898 г.)⁷. Вместе с тем ее осуществление откладывалось на отдаленную перспективу; задачами текущей политики оставались: поддерживать статус-кво в Османской империи и препятствовать преобладанию в Константинополе какой-либо одной державы в ущерб российскому влиянию.

Новую угрозу для России создало усиление позиций Германии на Ближнем Востоке. Влияние Берлина возросло в султанском дворце, административной, финансовой и экономической жизни страны: германские инструкторы переустраивали турецкую армию, на германских заводах строились корабли для турецкого военного флота, из Германии поставлялось оружие для нужд армии, германские капиталы вкладывались в сооружение турецких железных дорог и телеграфа. Неудачей закончилась летом 1899 г. попытка договориться с Берлином о разделе сфер интересов в Турции. Но Петербургу удалось в марте 1900 г. заключить русско-турецкое соглашение, в соответствии с которым Россия получала преимущественное право на строительство железных дорог в оговоренном районе анатолийского побережья Черного моря, а Турция обязывалась не выдавать иностранцам концессий на строительство там железных дорог.

Активизация с начала 90-х гг. XIX в. политики России на Дальнем Востоке диктовалась актуальными экономическими, внутриполитическими и внешнеполитическими задачами. Военно-стратегическую составляющую Транссибирской магистрали отлично поняли как в Европе, так и в Азии. По определению Б. А. Романова, дорога включала Россию "в сферу международного экономического и политического соперничества на Тихом океане" и "должна была обеспечить русскому военному флоту все необходимое", дав ему "твердую точку опоры в наших восточных портах"⁸. Такая постановка задачи потребовала новых ассигнований на усиление Тихоокеанского флота, которые и были выделены, но оказались явно недостаточными.

Вопрос о целях, задачах и характере политики на Дальнем Востоке после японо-китайской войны 1894 - 1895 гг., о выборе союзников, выявил разномыслие в правящих верхах России. Решение проложить Великую сибирскую железную дорогу через Северную Маньчжурию, занятие Порт-Артура в 1897 г. и строительство КВЖД к нему стали фундаментальными ошибками, во многом определившими дальнейший ход событий. Обострились отношения с Китаем, а в глазах Англии, Японии, Германии и США русский прорыв к Тихому океану нарушал баланс сил в регионе и вызвал их жесткое противодействие. В стремлении добиться своих стратегических целей Россия оказалась в политической изоляции. Попытка англо-русского соглашения о разделе сфер влияния на Среднем и Дальнем Востоке в 1898 - 1899 гг. не удалась, и дело ограничилось соглашением о сферах железнодорожного строительства в Китае.

Не менее острым, чем на Дальнем Востоке, было соперничество России и Англии в Персии. Цели Петербурга - получить там доминирующее положение и возможность построить Трансперсидскую железную дорогу от Каспийского моря до Персидского залива - встретили решительное сопротивление Лондона. Но в январе 1900 г. России удалось добиться от шаха продления срока моратория на железнодорожное строительство еще на десять лет. На рубеже XIX-XX вв. в борьбу двух держав в регионе вмешалась Германия⁹. Грандиозный замысел Берлина - построить Багдадскую железную дорогу от Константинополя с конечным пунктом на побережье Персидского залива - подрывал, с одной стороны, устои британского могущества, а, с другой, - осложнял русско-германские отношения.

Стало ясно, что противостоять соперникам трудно, но можно попытаться использовать их противоречия в собственных интересах. Перед правящими верхами России объективно обозначилась задача - выиграть время, поддерживая хрупкое равновесие и, по возможности, укрепляя его. Такое средство увидели в замысле созвать международную конференцию мира. Обращаясь к державам в декабре 1898 г. с предложением общими усилиями приостановить гонку вооружений и разработать мирные средства урегулирования международных столкновений, Петербург рассчитывал стабилизировать положение в Европе и мире в целом - "подморозить" всю систему международных отношений. Но Первая конференция мира в Гааге 1899 г. не оправдала возлагавшихся на нее надежд, поскольку узко прагматическая политика, главная задача которой - сохранить существующее положение, не имеет долгосрочной перспективы. России не удалось организовать коллективного воздействия на Англию, использовавшую в войне с бурами в 1900 - 1902 гг. варварские методы и средства, запрещенные гаагской конференцией. Робкие шаги России показали тщетность упований на поддержку державами миротворческих инициатив.

Сдвиг в мировом балансе сил заставил Петербург задуматься об адекватных мерах. На рубеже XIX-XX вв. почти одновременно товарищ министра иностранных дел гр. В. Н. Ламздорф¹⁰, военный министр генерал А. Н. Куропаткин и министр финансов С. Ю. Витте изложили свои взгляды на положение России в мире в программных документах. Ламздорф в январе 1900 г. составил "Записку МИД об ограждении первостепенных интересов России на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, в связи с англо-бурской войной"¹¹, которую одобрил Николай II. Литографированные экземпляры записки от имени министра иностранных дел гр. М. Н. Муравьёва были представлены Куропаткину, П. П. Тыртову и Витте с тем, чтобы в результате обсуждения было принято решение.

Определяя приоритеты и формулируя задачи России в разных регионах, Ламздорф в самом общем виде ставил их так. На Ближнем Востоке - добиться от Турции прекратить работы по укреплению Босфора и потребовать не выдавать железнодорожных концессий иностранцам вдоль Черноморского побере-

жья Малой Азии. На Среднем Востоке - заявить о намерении восстановить непосредственные отношения с Афганистаном и учредить там дипломатическое представительство, а для давления на Англию привести в состояние боеготовности войска Туркестанского округа и Закаспийской области; ускорить изыскания по проведению железнодорожных линий в Закавказье в сторону персидской границы и постройку линии Оренбург - Ташкент. В Персии - оказывать содействие развитию русских торговых и промышленных предприятий, сооружению колесных дорог и установлению почтово-телеграфных сношений.

Возможные варианты мер по противодействию Англии, как-то - занять порт в Персидском заливе, заявить о недопустимости нарушения территориальной неприкосновенности Персии, договориться о ее разделе на сферы влияния - отклонялись. Первый - из-за нецелесообразности создания баз, удаленных от русских границ; второй - потому, что лишал бы Россию свободы действий на севере Персии; третий - как невыгодный. Признавая за Англией право единолично распоряжаться на юге, - утверждал Ламздорф, - Россия тем самым заранее добровольно ставит преграду к дальнейшему, вполне возможному для нее движению за пределы северных провинций Персии. Оптимальный вариант он видел в широком поощрении постепенного экономического завоевания всей Персии. Наконец, на Дальнем Востоке предполагалось: продолжать работы по усилению боеготовности войск Приамурского военного округа и Квантунского полуострова; ускорить оборудование Порт-Артура и сооружение железнодорожных путей, связывающих его с Сибирской магистралью; содержать на Тихом океане мощную эскадру для поддержания могущества России в регионе.

Намечая задачи, Ламздорф определял их приоритетность так: 1) пытаться ли овладеть портом в Средиземном или Черном море, или в Персидском заливе? 2) занять ли пункт в Малой Азии, оккупировать северную Персию, Герат, Афганистан? 3) занять ли новый стратегический пункт на Дальнем Востоке? Обозначал он и тактику действий: 1) решать задачи с наименьшей затратой сил; 2) решать лишь одну из стоящих на очереди; 3) определить: действовать с кем-либо в союзе или вполне независимо от какой бы то ни было державы. Вопросительная форма оставляла возможность обсуждения задач, хотя, по мнению Ламздорфа, общее политическое положение вещей не требовало чрезвычайных мер: приобретения какой бы то ни было территории, стоянки для флота или стратегической позиции ни на основе соглашений, ни путем военного занятия. Более четко формулировалась лишь задача опередить соперников России на берегах Босфора. Для этого следовало принять все меры к тому, чтобы в тот момент, когда обстоятельства сложатся благоприятно, либо вероятность занятия Проливов какой-либо европейской державой станет очевидной, Россия могла бы внезапной, но хорошо подготовленной акцией, с верным залогом на успех, утвердиться на берегах Босфора.

Таким образом, каких-либо активных, наступательных акций не планировались, напротив, предлагалось в сложившихся условиях занять осторожную и сдержанную позицию и выжидать. В ответах Куропаткина, Тыртова и Витте, в целом согласившихся с исходным положением записки, выявилось расхождение во взглядах по вопросам об основном векторе политики, ее приоритетах, возможных союзниках¹².

Реализацию задач, сформулированных в записке МИД, Витте предлагал поставить, прежде всего, в зависимость от состояния средств Государственного казначейства. Связывая будущие успехи России с ее модернизацией, он высказался против авантюристических увлечений и непосильного для империи соревнования в гонке вооружений с более могущественными державами, склоняясь к компромиссам с ними¹³. Он предлагал не увеличивать вооруженные

силы России в Туркестане и Закаспийской области, чтобы не обострять отношений с Англией. Призывая не усиливать войска Приамурского военного округа и Квантунского полуострова, а также флот на Тихом океане, Витте полагал, что укрепление боеготовности России на Дальнем Востоке только подстегнет Японию, Англию и другие державы к противодействию. Тезис явно сомнительный, поскольку продвижение России в этот важный регион уже заставило ее соперников принять меры со своей стороны. Относительно плана захватить Босфор Витте подтвердил высказанное еще в 1896 г. мнение о том, что эта цель может быть достигнута или ценой европейской войны, или ценой серьезных уступок со стороны России в других местах, не говоря уже об огромных денежных затратах.

Управляющий Морским министерством Тыртов, напротив, полагал нужным ассигновать достаточные средства для осуществления успешной операции по утверждению России на Босфоре. И хотя этот вопрос неоднократно обсуждался в специальных комиссиях, недостаток финансирования не позволял проверить на деле результаты подготовки к десантной экспедиции. С утверждением Ламздорфа о бесполезности устраивать угольные станции или опорные пункты вне границ империи Тыртов был согласен. Однако на Дальнем Востоке, где, по его мнению, нет нужды в территориальных приобретениях, такая база необходима. До тех пор, пока русский флот не получит опорного пункта в южной Корее, положение России на Тихом океане Тыртов считал шатким. Такой порт мог бы связать Владивосток с Порт-Артуром, и главное - позволил бы сдерживать Японию - основного соперника в регионе - от агрессивных действий угрозой применения силы.

Куропаткин подробно изложил взгляды на внешнеполитические задачи империи во всеподданнейшем докладе за 1900 год. Эти задачи, полагал он, должны состоять в "охранении уже достигнутых Россией пределов, без дальнейшего расширения таковых"¹⁴. Вместе с тем, в его воображении рисовались широкомасштабные великодержавные прожекты: обеспечить России свободный выход через Дарданеллы, закрепиться на Тихом океане и выйти к Индийскому.

Ответы на записку Ламздорфа были более взвешенными. Куропаткин назвал самой важной задачей России в XX в. прочное военное занятие Босфора. Правда, методы для этого он предлагал малореальные: во-первых, убедить турецкое правительство уступить пролив России и, во-вторых, договориться с Германией о признании исключительно за Россией права защищать, а в случае необходимости занять пролив. Относительно задач в Персии, Афганистане и на Дальнем Востоке военный министр разделял позицию МИД, но сомневался в достаточности предложенных средств удержать Англию от захвата стратегических пунктов на южном побережье Персии. Предотвратить такую возможность, по его мнению, могло бы англо-русское соглашение, заключенное после того как Россия завершит строительство сплошного рельсового пути из европейской части страны в Среднюю Азию¹⁵.

Суммировав ответы коллег, Ламздорф в итоговой записке справедливо констатировал их нежелание брать ответственность на себя, предоставив разрешение поставленных вопросов дипломатическому искусству. В этой связи он вполне обоснованно отметил, что Англия, совершившая за последние 30 лет несколько удачных захватов далеко не мирным путем, никогда не жалела для этих целей денежных средств и всегда держала наготове самый могущественный в мире флот. Поэтому дипломатическое искусство, по его мнению, имеет определенный предел, за которым должна стоять наготове вооруженная сила. То обстоятельство, что выработки конкретных мер после докладной записки не последовало, свидетельствовало, что попытка утвердить долгосрочную программу

действий не удалась, а в правящих верхах России опасались рисковать, воспользовавшись ситуацией для укрепления позиций империи в разных регионах.

Вопрос о приоритетах дальневосточной политики не был однозначно решен и в начале 1900-х годов. Дилемма - вместе с Китаем против Японии или вместе с Японией за счет Китая - переплеталась с другой - укреплять политические и военно-стратегические позиции России посредством железнодорожного строительства для быстрой мобилизации сухопутных сил или сооружать мощный броненосный флот. Тесно связанная с этим проблема выбора места для строительства незамерзающего порта для постоянного базирования Тихоокеанского флота не была окончательно решена и после занятия Порт-Артура. Морское министерство хотело получить порт в Корее. Положение осложнялось явным недостатком финансовых ресурсов для обеспечения всех замыслов¹⁶.

Боксерское восстание 1900 г. в Китае и вмешательство европейских держав вынудили Россию принять участие в международной акции по его подавлению. Считая целесообразным сохранить государственный строй Китая, устранив все, что могло бы привести к его разделу, Петербург оставлял за собой право действий для ограждения строительства КВЖД, обеспеченного двусторонним соглашением с Пекином. При этом Россия рассчитывала добиться исключительного преобладания в Маньчжурии, но оккупация ее войсками этой китайской провинции вызвала протесты и противодействие держав. Англия, Германия, Франция, Япония и США имели в Китае собственные интересы и были готовы их отстаивать.

Заключение в январе 1902 г. англо-японского союза, направленного против России, и провозглашение США доктрины "открытых дверей" еще больше накалили обстановку в регионе. По условиям соглашения 1902 г. с Пекином Россия обязалась вывести из Маньчжурии войска в оговоренный срок, но по этому вопросу вновь обострилось противоборство в ее правящих кругах. Победа сторонников курса экспансии привела в марте 1903 г. к приостановке эвакуации войск и ускорила вызревание русско-японского конфликта, хотя и не была его причиной. Очевидная тесная связь политики в разных регионах вновь выявила разногласия по вопросу о главном векторе внешнеполитических усилий.

По мнению Куропаткина, потенциальная угроза со стороны Тройственного союза (прежде всего Германии) побуждала российскую империю, в первую очередь, озаботится положением на западных границах. Приоритетность военно-политических интересов России он представил в виде пирамиды, основанием которой служило обеспечение внутреннего спокойствия и безопасности страны, а вершиной - интересы в Маньчжурии и Корее. Он полагал, что, если интересы на Дальнем Востоке поставить на первое место, то рухнет все здание¹⁷. Вместе с тем, взгляды его были противоречивы и непоследовательны¹⁸.

На Балканах с конца XIX в. Петербург и Вена сотрудничали в определенных рамках. Соглашение 1897 г. стало для России одним из основных способов, с одной стороны, связать конкурентке руки, а, с другой - не будировать стремлений балканских стран играть на австро-русских противоречиях для достижения собственных целей и не дать спровоцировать общий кризис в регионе. В целях мирного осуществления реформ в трех турецких вилайетах (составлявших так называемую Македонию) две державы в 1903 г. заключили Мюрцштегское соглашение, которое стабилизировало обстановку на Балканском полуострове.

Для решения вопроса о Босфорских проливах в соответствующих ведомствах России разрабатывались меры, необходимые в военно-морском и дипломатическом отношениях, но они были половинчатыми и непоследовательными. Учебные маневры осенью 1903 г. выявили недоработки в подготовке Босфорской экспедиции. Так и не был положительно решен вопрос о налаживании

надежной, подконтрольной России телеграфной связи с Константинополем. Начальник военно-морской походной канцелярии контр-адмирал граф А. Ф. Гейден с сожалением констатировал: "Главным руководящим элементом вооруженных сил страны считается политика, и ей твердо и уверенно следует сказать нам, какие задачи ею возлагаются на флот. Только тогда, в соответствии с этими задачами, Морское ведомство безошибочно приготовит нужные морские силы. Не будем обольщаться и скрывать от себя, что ясно и точно мы этих задач не знаем"¹⁹.

Огромное значение приобрел международно-правовой аспект проблемы. Неудобство для России постановлений о Проливах отчетливо проявилась во время войны с Японией²⁰. Дважды - в феврале и сентябре 1904 г. - вопрос об отправке кораблей Черноморского флота на Дальний Восток обсуждался в правящих верхах, выявив известную перемену в подходах к его решению. Зондаж в Константинополе показал, что султан не даст согласия на проход русских броненосцев через Проливы, а Англия воспрепятствует этому силой. Позиция МИД в этот период была сформулирована в "Записке по поводу отправления на Дальний Восток судов русского Черноморского флота" (1904 г.).

Категорически возражая против нарушения международных трактатов о Проливах, в МИД полагали: Россия имеет основания добиваться международного признания права выводить из Черного моря свои военные корабли с согласия одного султана, не нарушая при этом выгодного ей принципа закрытия Проливов²¹. Но планы МИД поставить на международное обсуждение вопрос о пересмотре режима Проливов не нашли поддержки военного и морского ведомств. Дипломатические зондажи показали, что любые попытки России решить вопрос мирным путем вызовут активное противодействие со стороны Англии и Германии и вряд ли будут поддержаны Францией. Силовое же решение вопроса оказывалось в тех условиях попросту невозможным.

Вынужденная с конца XIX в. считаться с господством Англии в Персидском заливе, Россия все же сумела усилить свои позиции в Персии в начале XX века. Возросло ее влияние на шаха, была заключена русско-персидская торговая конвенция, проведены успешные финансовые операции²², продемонстрирована военно-морская мощь. Российская дипломатия приложила максимум усилий, чтобы затормозить реализацию Багдадского проекта. Но при этом она не могла опереться на поддержку союзной Франции, готовой в собственных интересах сотрудничать в этом регионе с Германией.

В результате обострения противоречий между Россией и Англией, Россией и Германией, Англией и Германией на Среднем Востоке сложился своеобразный политический треугольник, в котором каждая из трех держав, стремясь упрочить собственное положение, в то же время пыталась играть на противоречиях между двумя другими соперниками. Намерение Берлина пересмотреть сферы влияния в самом старом районе англо-русского соперничества поставило в иную плоскость и проблему союзов держав в Европе.

Союз с Францией оставался краеугольным камнем политики России. Он был укреплен в ходе совещаний начальников генеральных штабов двух стран в 1901 - 1903 гг. и финансовыми операциями на Парижском денежном рынке²³. Но эволюция союза явно складывалась в пользу Франции и отражала изменения в соотношении сил партнеров вследствие постепенного общего ослабления позиций России на мировой арене. В том, чтобы ослабить Тройственный союз, возобновленный на новый срок в 1902 г., интересы России и Франции совпадали. Две державы пытались отколоть от него Италию, и в этом отношении инициатива принадлежала Парижу, который действовал осторожно, но настойчиво, а Петербург занимал более пассивную позицию.

Для России наиболее важным аспектом в отношении Тройственного союза были связи с Германией - ее основным торговым партнером²⁴. К тому же симпатии Петербурга и Берлина опирались на традиционные династические узы и родственные отношения Николая II с Вильгельмом II. Их частые встречи имели не только семейный и личный характер, но всегда приобретали политическое звучание. Берлин еще с середины 90-х гг. XIX в. неоднократно пытался расколоть франко-русский союз, а с 1900-х стал строить более сложный план - создать континентальную лигу против Англии. Эта идея импонировала Николаю II, видимо, усвоившему ее от Витте, и замысел франко-русско-германского соглашения казался царю вполне осуществимым.

Обстановка в мире и положение России существенно изменились после заключения в апреле 1904 г. англо-французского соглашения о Египте и Марокко. Пользуясь ситуацией, Лондон в начале апреля 1904 г. зондировал возможность договориться с Петербургом по проблемам Дальнего и Среднего Востока по той же схеме, которая легла в основу англо-французского размежевания в Африке. Ламздорф, сочтя переговоры с Англией несвоевременными, не отрицал их возможности в будущем при условии конкретных предложений с ее стороны. Мотивы действий Лондона расценивались в Петербурге как "желание подготовить почву для борьбы с Германией, ненависть к которой, рядом с боязнью ее возрастающего политического и торгового могущества, составляет теперь главную двигательную пружину великобританской политики". А Париж, укрепляя франко-русский союз, рассчитывал стать связующим звеном между Петербургом и Лондоном.

Тем временем, воспользовавшись обострением русско-английских отношений в разгар русско-японской войны, Вильгельм II осенью 1904 г. попытался вбить клин между Петербургом и Парижем. Он побуждал Николая II подписать двусторонний русско-германский договор, а затем, поставив французов перед свершившимся фактом, убедить их присоединиться к нему²⁵. Царь одобрил замысел, но Ламздорф, хотя и отнесся к предложениям Берлина весьма внимательно, действовал с большой осторожностью. В конце 1904 г. он считал международный расклад сил благоприятным для России, несмотря на войну с Японией и существование англо-японского союза. "Россия для некоторых больших шишек является "богатой невестой", - утверждал он, - которую ни в коем случае не хотели бы видеть бросающейся в объятия другого"²⁶. Это, казалось, позволяло России до известной степени вести игру в собственных интересах.

Тактику своих действий в тот период Ламздорф сформулировал в письмах послу в Париже А. И. Нелидову, послу в Берлине Н. Д. Остен-Сакену и в беседах с советником МИД М. А. Таубе. Она базировалась на двух принципах: "стараться ничем не портить наших отношений с Берлином, - писал он Остен-Сакену, - но притом не упускать и Парижа. Только сохраняя равновесие, удастся извлекать выгоды, в пределах возможности, из обеих сторон", держась на равном удалении от Берлина и Лондона. Поэтому старания Т. Делькассе - автора англо-французского "Entente cordiale", Ламздорф расценил, как желание сделать из этой политической комбинации "une Triple Entente", в противоположность бисмарковской "Triple alliance", то есть Англия - Франция - Россия против Германии - Австрии - Италии. "Но я лично, - утверждал министр, - и, конечно, пока и наш государь - против всяких "против". Может быть, это недостаточно эффектная внешняя политика - за что, я знаю, иногда меня и ругают - балансировать между Францией (нашей союзницей) и Германией, с которой мы связаны тысячами исторических, династических, культурных и экономических уз".

Ламздорф не намеревался развивать зачатки тройственного согласия, чтобы не делать "по направлению к Потсдаму ни одним шагом больше, чем в

сторону Букингемского дворца". Эту тактику в прессе и отчасти в МИД квалифицировали как "отсутствие всякой политики". Но, по мнению министра, "в жизни великого народа бывают периоды, когда такое отсутствие явно выраженной ориентации по отношению к государству икс или игрек есть лучшая политика". Он называл ее политикой независимости, отказываясь пересесть с двух стульев на один и вступать в новые комбинации, чреватые войной. Предвидя, что она станет еще более неудачной, чем русско-японская, Ламздорф был уверен: война грозит революцией, а это приведет к краху императорской России²⁷. Эти положения министр сформулировал тогда, когда расстановка сил обрисовалась достаточно отчетливо: доминирование англо-германского антагонизма при наличии англо-французского сотрудничества. В этих условиях Россия оказывалась перед выбором, делать который Ламздорф как раз и не хотел.

Такая позиция определила реакцию министра на новую попытку Берлина перетянуть Петербург на свою сторону летом 1905 года. Встречу царя и кайзера около о. Бьёрке Ламздорф счел целесообразной, как демонстрацию дружественных отношений Петербурга и Берлина перед лицом Лондона, Вашингтона и Парижа накануне подписания Портсмутского мира. Но поскольку свидание монархов встревожило Париж, Ламздорф заверил Кэ д'Орсе в нерушимости союза. Однако личная дипломатия царя оказалась несостоятельной: русско-германский договор, подписанный им без ведома министра иностранных дел, противоречил русско-французским союзным обязательствам.

Ламздорф писал А. И. Нелидову: "Не скрываю, что стою за возможно лучшие отношения с Германией, но при условии сохранения нашего союза с Францией; жертвовать последним ради сомнительной и трудно осуществимой комбинации трех держав кажется мне политикой неправильной". В другом письме Нелидову он четко сформулировал свое кредо: "Из долголетнего опыта я вынес убеждение, что для того, чтобы быть действительно в хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость; а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю"²⁸.

Узнав о договоре, министр убедил царя так изменить его текст, что это позволило, не отказываясь от него по форме, свести на нет по существу. Тем не менее, Бьеркский эпизод охладил отношения с Берлином и вызвал подозрения в Париже, что существенно ограничило возможности маневра для Петербурга. Не случайно Остен-Сакен писал Ламздорфу в ноябре 1905 г.: "Нам следует с удвоенным вниманием следить за возрастающим антагонизмом между Германией и Англией, - единственной причиной конфликта, который может в настоящее время нарушить мир в Европе"²⁹.

Готовясь к решительной схватке за колониальное и морское первенство, Англия и Германия стремились урегулировать менее значимые разногласия с соперниками, чтобы оказаться во всеоружии против основного врага. Перед обеими объективно стояла задача перетянуть на свою сторону Россию: ни Лондон, ни Берлин не устраивало стремление Петербурга остаться вне блоков, заняв позицию "третьего радующегося". Чтобы сохранить эту позицию, Ламздорфу приходилось зачастую преодолевать противодействие со стороны монарха и корректировать его промахи и ошибки. Провал Бьёркского договора снимал с повестки дня потенциальную дипломатическую комбинацию - континентальный союз против Англии. Казалось, англо-франко-русское единение становилось для России безальтернативным.

Основную линию политики России на рубеже веков, общую для всех регионов, можно определить как "политику подмораживания", которая в официальной лексике именовалась "поддержание статус-кво" и мотивировалась замыслом выиграть время, чтобы в будущем отстаивать державные интересы.

На Балканах, не завоевав прочных экономических позиций, Россия проигрывала Германии, Австро-Венгрии, Англии, Франции и Италии, имевшим рычаги воздействия на правительства балканских стран в торгово-экономической и финансовой сферах. Осложняли ситуацию непримиримые противоречия между балканскими государствами, грозившие военными конфликтами. При этом Россия не могла ни встать на сторону одного из соперников, ни устраниться от решения балканской проблемы. Попытки Петербурга сконструировать в каком-то виде союз балканских государств и опереться на него при проведении своей линии были бесплодными, а идея всеславянского единства - иллюзорной. Но во время македонского и критского кризисов в начале XX в. российской дипломатии удалось "подморозить" ситуацию в регионе.

Те же методы Петербург использовал в причерноморских районах Турции и в Персии, где, опираясь на тактику "монополии бездорожья", стремился помешать усилению позиций конкурентов. Рассчитывая со временем распространить свое влияние на всю страну, Петербург неоднократно отклонял предложения Лондона разделить ее на сферы влияния³⁰. Но после начала войны с Японией и особенно после поражения в ней в Петербурге отчетливо поняли, что сферу своего влияния придется ограничить северными районами Персии.

Попытка прорыва на Дальнем Востоке и завоевания прочных позиций на Тихом океане оказалась плохо подготовленной в экономическом, финансовом и военном отношениях и слабо обеспеченной - в политико-дипломатическом. Поражение России в войне с Японией привело к полной утрате Тихоокеанского флота, огромным материальным затратам и росту государственного долга, значительным территориальным и экономическим уступкам, утрате геополитических позиций в регионе, подорвало ее международный престиж и вынудило сделать шаг в сторону англо-французской антанты, то есть сделать тот выбор, которого до войны всеми силами старались избежать.

В "горячих точках" международного соперничества в Африке Россия в основном ограничивалась наблюдением. Отдельные морские мероприятия не могли рассматриваться как демонстрация морского могущества или действенная угроза силой. Единственной международно-политической акцией в регионе, результат которой объективно отвечал интересам России, стала нейтрализация североафриканского побережья Средиземного моря. Однако участие Петербурга в урегулировании Марокканского кризиса стоило ему дорого. Поражение в войне с Японией и внутриполитический кризис вынудили подойти к более взвешенным решениям. Чтобы получить заем, жизненно необходимый для борьбы с революцией, царизму пришлось пойти на такой шаг, от которого стремились уклониться, - открыто поддержать Францию против Германии на международной конференции в Альхесирасе в 1906 году³¹.

Во многом неудачи политики России объяснялись тем, что в правящих кругах не было ясного понимания целей, согласованного видения задач, стоявших перед империей в каждом регионе, не существовало адекватных методов, позволявших их реализовать в быстро менявшихся международных условиях. Отсутствие цельной внешнеполитической концепции негативно отражалось на реализации конкретных (даже адекватных условиям) задач в отдельных регионах. Разномыслие среди лиц, причастных к выработке ответственных внешнеполитических решений, междуведомственные разногласия и личные антипатии, нежелание брать ответственность на себя порождали постоянные колебания, разброс мнений в постановке задач и выборе средств. Вместо единой концепции царила, по образному выражению посла в Токио барона Р. Р. Розена, "зыбкая почва туманных вожделений и широковещательных планов".

Одной из причин такого положения дел, безусловно, был способ выработки, принятия и реализации решений. Личность царя, являвшегося ключевой

фигурой в самодержавной России, стала особенно важной в существенно усложнившихся международных реалиях и внутриполитических условиях³². Между тем, Николай II не имел четкого внешнеполитического курса, ясных представлений о том, где, когда и как надлежало действовать. Царь ежедневно внимательно прочитывал груды деловых бумаг, но его резолюции на документах свидетельствуют, что принимаемые решения, как правило, были ситуативными, зачастую диктовались эмоциональным состоянием, а не стратегическими расчетами. Постоянно возраставший объем информации, разнобой мнений и различные влияния создавали такой информационный шум, при котором принимать ответственные решения становилось все сложнее, а цена ошибки оказывалась слишком высокой.

Николай II был убежден, что все зависит от его воли и желания, которые направляются лишь промыслом Божьим. Витте констатировал, что лозунг "хочу, а потому так должно быть" проявлялся во всех действиях последнего царя. Между тем система, при которой множество советников, каждый со своим "рецептом", боролось за доступ к уху императора, все чаще давала сбой. Б. В. Ананьич и Р. Ш. Ганелин очень метко охарактеризовали ее как феодальную систему семейного управления.

Уже русско-японская война показала, что причины поражения России заключались в несогласованности мнений, нерешительности в выборе средств, непоследовательности действий. На рубеже XIX-XX вв. выявилось отсутствие в правящих верхах России высшей стратегии, адекватной внутренним и внешним условиям. Российская политика носила бессистемный характер, определялась тактическими задачами, а не стратегическими целями. Как субъект международных отношений страна все больше проигрывала своим соперникам, поскольку совокупность материальных факторов, позволяющих осуществлять контроль над пространством (потенциально очень высокая), использовалась не целенаправленно, и это не позволяло добиваться успешного осуществления геополитических целей.

Примечания

1. Новое время. 21.IV(4.V).1903.

2. РОТШТЕЙН Ф. А. Международные отношения в конце XIX века. М. 1960, с. 347.

3. История дипломатии: Дипломатия в новое время, 1871 - 1914. Т. 2. М. 1963, с. 488.

4. GIRAULT R. Empruntes russes et investissementes francais en Russie, 1887 - 1914. P. 1973.

5. ПЛЕШАКОВ К. В. Геополитика в свете глобальных перемен. - Международная жизнь. 1993, N 3, с. 30 - 32.

6. Коренные интересы России глазами ее государственных деятелей, дипломатов, военных и публицистов. Документальная публикация. М. 2004, с. 203 - 208, N 18.

7. Там же, с. 152 - 162, N 12; с. 163 - 181, N 13.

8. Цит. по: РОМАНОВ Б. А. Россия в Маньчжурии (1892 - 1906). Очерки по истории внешней политики самодержавия в эпоху империализма. Л. 1928, с. 4.

9. БОНДАРЕВСКИЙ Г. Л. Багдадская дорога и проникновение германского империализма на Ближний Восток (1888 - 1903). Ташкент. 1955; ЕГО ЖЕ. Английская политика и международные отношения в бассейне Персидского залива (конец XIX - начало XX в.). М. 1968.

10. Назначен министром в декабре 1900 г. после смерти М. Н. Муравьёва.

11. Впервые записка опубликована в журнале Красный архив. Т. 5 (18). М. 1926. См. также: Коренные интересы ..., с. 250 - 267, N 22. Разбор основных положений этого документа см.: РОТШТЕЙН Ф. А. Ук. соч., с. 636 - 648; История внешней политики России. Конец XIX - начало XX века (От русско-французского союза до октябрьской революции). М. 1997, с. 56 - 58.

12. Коренные интересы ..., с. 268 - 278, N 22.1; 22.2; 22.3.

13. Общий подход к внешнеполитическим задачам империи Витте изложил в докладе "О задачах нашей промышленности", представленном в феврале 1900 г. См.: Историк-марксист. М. 1935, N 2 - 3 (42 - 43), с. 131 - 139.

14. Коренные интересы ..., с. 284 - 320, N 23.

15. Там же, N 22.1.

16. ДОККЮ Ч. Россия в Корее, 1893 - 1905 гг. Политика Министерства финансов и Морского министерства. СПб. 1996.

17. Дневник А. Куропаткина. Красный архив. Т. 6 (19). М. 1927, с. 81 - 82.

18. СУББОТИН Ю. Ф. А. Н. Куропаткин и дальневосточный конфликт. Россия: международное положение и военный потенциал в середине XIX - начале XX века. М. 2003.

19. Российский государственный архив военно-морского флота (РТА ВМФ), ф. 417, оп. 1, д. 2681, л. 12.

20. ГРИШИНА М. И. Черноморские проливы во внешней политике России в 1904 - 1907 гг. Исторические записки. Т. 99. М. 1977, с. 140 - 182.

21. Коренные интересы..., с. 423 - 436, N 29.

22. АНАНЬИЧ Б. В. Россия и международный капитал. 1897 - 1914. Очерки истории финансовых отношений. Л. 1970.

23. СОЛОВЬЁВ Ю. Б. Франко-русский союз в его финансовом аспекте. (1895 - 1900 гг.) - Французский ежегодник. М. 1961, 1962.

24. СУББОТИН Ю. Ф. Россия и Германия: партнеры и противники (торговые отношения в конце XIX в. - 1914 г.). М. 1996.

25. ФЕЙГИНА Л. Б. Бьеркское соглашение. Из истории русско-германских отношений. М. 1928.

26. TAUBE M. La politique russe d'avant-guerre et la fin de l'Impire des tsares. P. 1928, p. 18 - 19.

27. ТАУБЕ М. А. "Зарницы": Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900 - 1917). М. 2007, с. 83 - 84. Эти воспоминания, изданные впервые на русском языке в 2007 г., диктовались в 1954 г. почти ослепшим автором, а затем перепечатывались на машинке. Таким образом, Таубе не мог прочесть и выправить окончательный текст, и поэтому в нем неизбежны неточности. Ср.: TAUBE M. Op. cit, p. 43.

28. Красный архив. Т. 5. М. 1924, с. 29 - 30, 35 - 37.

29. Там же, с. 48.

30. ОСТАЛЬЦЕВА А. Ф. Англо-русское соглашение 1907 года. Влияние Русско-японской войны и революции 1905 - 1907 годов на внешнюю политику царизма и перегруппировку европейских держав. Саратов. 1977.

31. АСТАФЬЕВ И. И. Русско-германские отношения 1905 - 1911 гг.: От Портсмутского мира до Потсдамского соглашения. М. 1972.

32. В оценке личности последнего царя и его роли в принятии государственных решений оценки историков существенно разнятся. См.: УОРТМАН Р. Николай II и образ самодержавия. - История СССР. 1991, N 8; ОЛЬДЕНБУРГ С. С. Царствование императора Николая П. Т. 1. М. 1992; АНАНЬИЧ Б. В., ГАНЕЛИН Р. Ш. Николай II. - Вопросы истории. 1993, N 2; БОХАНОВ А. Н. Император Николай II. М. 1998; РАДЦИГ Е. С. Николай II в воспоминаниях приближенных. - Новая и новейшая история. 1999, N 2; ИГНАТЬЕВ А. В. Последний царь и внешняя политика. - Вопросы истории. 2001, N 6.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - И. С. Рыбачёнок:

Комментарии: