Монография посвящена столь же важному, сколь и малоизученному аспекту внешней политики России в канун первой мировой войны - выявлению роли военных атташе в сборе актуальной информации о положении дел в зарубежных (не в последнюю очередь балканских) странах и в прогнозировании дальнейшего развития международных отношений, определению места этого института в государственном аппарате Российской империи, его влияния на механизм принятия важнейших внешнеполитических решений. Работа Сергеева и Ар.А. Улуняна опирается на богатейшую документальную базу - ее основу составляют материалы Российского государственного военно-исторического архива, в подавляющем большинстве случаев впервые вводимые в научный оборот. Часть документов публикуется в приложении.

Возникший еще в первой половине XIX в. институт военных представителей России в зарубежных странах претерпел со временем заметную модификацию. Если на более ранних этапах его функционирования приоритет отдавался сбору информации о состоянии армий потенциальных противников или союзников России, их технической оснащенности, фортификационных укреплениях и т.д., то к началу XX в. круг проблем, интересовавших легальную военную разведку, расширился. Как отмечают авторы, "особенностью нового периода развития института военных агентов на рубеже веков стало усиление общественно- политической составляющей в информационно-аналитических материалах, направлявшихся ими в штаб-квартиру военной разведки, тогда как ранее их деятельность была во многом ограничена сбором военно-технических данных и передачей салонных сплетен. Официальные представители военного ведомства постепенно начинают конкурировать с российскими дипломатами в степени осведомленности по общим проблемам развития конкретных государств и даже регионов" (С. 30). Отвечающая своему действительному предназначению работа военных атташе в чужой социокультурной среде "требовала аналитического осмысления не только военно-технических вопросов, но и широкого комплекса проблем общественно-политического, экономического, этнического и регионального развития" (С. 38). Показательны слова выдающегося русского, позднее советского военного теоретика А. Свечина, в 1908 г. эксперта именно в области военной разведки: агентам, аккредитованным за рубежом, нужно уметь "прислушаться к биению пульса

стр. 92

государственной и общественной жизни" (С. 29).

Осложнение международной обстановки в начале XX в. требовало от военных агентов не просто информации по частным вопросам и оценок конкретных фактов, а комплексных, многофакторных прогнозов. Получая с течением времени большую свободу рук в оценках проблем мировой политики, военные агенты активнее вовлекались в прогностическую работу Генштаба, все сильнее ощущавшего необходимость стратегического внешнеполитического планирования для России в региональном и в общемировом масштабе. Технология "политического моделирования", хотя методически пока еще не оформленная, становится частью повседневной аналитико-прогностической работы представителей военной разведки за рубежом. Некоторую специфику имела их деятельность на балканском направлении - зачастую они выступали как эксперты и неофициальные советники при военных министерствах соответствующих стран.

Расширение реальных функций представителей российского оборонного ведомства за рубежом приводило к определенному параллелизму в деятельности официальных дипломатических и военно-агентурных институций. Отношения двух министерств были, как выясняется из документов, далеки от идиллических. С одной стороны, руководство МИД, особенно в бытность министром А.П. Извольского, старалось не допустить вмешательства военных в международные дела даже на уровне аналитической рекомендательной работы. С другой стороны, военные круги иной раз проявляли открытое раздражение пассивностью внешнеполитического ведомства (в частности, во время боснийского кризиса 1908-1909 гг.). Сообщения дипломатов и военных представителей нередко расходились в оценках ситуации и дававшихся рекомендациях. Разногласия, например, возникли в 1908-1909 гг. в вопросе об отношении французского общества к альянсу с Россией. Поверенный в делах России во Франции Неклюдов фактически вводил в заблуждение министра иностранных дел С.Д. Сазонова, отмечая, что во Франции все понимают, что русско-французский союз есть "единственная база, на которую может опираться французская политика и которая обеспечивает Франции безопасность и сохранение мира без ущерба ее достоинства" (С. 149). Совсем иная, более объективная картина давалась в сообщениях военных агентов. Чем сильнее обострялась ситуация на международной арене, тем ожесточеннее была конкуренция двух ведомств в их стремлении занять ключевые позиции в механизме формирования общественного мнения правящей элиты и, соответственно, подготовки основополагающих внешнеполитических решений.

Роль в этом механизме института военной разведки раскрывается в монографии Сергеева и Улуняна с предельной полнотой. Еще в те времена, когда родственные узы российских и германских монархов вызывали кое у кого из российской политической элиты необоснованные иллюзии относительно "вечной и нерушимой дружбы" двух империй, русский военный агент в Берлине писал о том, что оснований для таких иллюзий нет - маловероятно, чтобы в жертву династической дружбе был принесен хотя бы один коммерческий или политический вопрос, сколько-нибудь затрагивающий интересы Германии. К началу века в российско-германских отношениях наметился новый этап - логика развития обоих государств заставляла монархов и их министров переносить акценты с принципов монархической солидарности на национальные политические и экономические интересы. И легальная военная разведка адекватно отреагировала на новую ситуацию.

В 1910-1911 гг., когда Германия сделала окончательный выбор своих последующих действий на международной арене, русская разведка сумела обеспечить высшее руководство страны достаточно обоснованным и точным прогнозом на сей счет. Военный агент России в Берлине Базаров доносил: война "нужна Германии как гроза в душный летний день... не только в целях чисто материальных выгод, которые она должна дать Германии, но и для подъема духа народного, которому грозит разложение под влиянием развивающегося материализма" (С. 265). Как предсказывал российский военный представитель в Германии, скоро "настанет критический момент, когда и общественное мнение, и армия, и стоящие во главе государства лица придут к сознанию, что в данное время Германия находится в наиболее выгодных условиях для начала победоносной войны" (С. 265). Информация, получаемая из Берлина, заставляла царское правительство форсировать мероприятия в области обороны, и если страна так и не сумела должным образом подготовиться к боевым

стр. 93

действиям, то менее других в том были повинны военные атташе.

Впрочем, и в их деятельности не обходилось без ошибок. Так, давая слишком оптимистический прогноз относительно боеготовности французской армии, агент в Париже, полковник Игнатьев, в значительной мере способствовал занятию официальным Петербургом бескомпромиссной антиавстрийской позиции в ходе июльского кризиса 1914 г.

Точных прогнозов было все же больше, чем ошибок. Военные агенты совершенно правильно предсказывали, что "война между Россией и Австро-Венгрией может возникнуть после начала военных действий между последней и Сербией" (С. 227). Донесения военных атташе из Вены вообще отличаются не только точностью политического анализа, но и глубиной, невозможной без знания истории межэтнических отношений в регионе. "В этом заколдованном кругу центробежных стремлений Австро-Венгрия веками изворачивается ради сохранения равновесия уступками одним за счет других", - читаем в одной из докладных (С. 237-238). Конфликтный потенциал межэтнических отношений в Дунайской монархии неизменно учитывался в Петербурге в процессе военно- стратегического планирования. По справедливому мнению авторов, "кризис внутриполитического положения Дунайской монархии, рассматривавшейся российским высшим военным руководством как потенциальный противник Российской империи, выступал в оценках и прогнозах военной разведки, с одной стороны, как сдерживающий внешнеполитическую активность Вены фактор, а с другой - как катализатор агрессивных устремлений Австро-Венгрии, правящие круги которой стремились решить внутренние проблемы за счет внешнеполитических побед" (С. 238). Довольно адекватно русская военная агентура оценивала роль "российского фактора" в сохранении системы дуализма, уже давно трещавшей по швам. Как отмечалось в одном из донесений, именно опасность со стороны России заставляла венгров "держаться Австрии" (С. 177).

Успехи, достигнутые военными агентами в оценках и анализе внутриполитической ситуации стран пребывания, позволяли относительно точно прогнозировать ход дальнейших событий. Роль и место Дунайской монархии в Тройственном союзе определялись представителями русской военной разведки именно через призму ее внутриполитического положения. Знание расстановки политических сил внутри правящего слоя Австро-Венгрии давало возможность предсказывать действия ее дипломатии на международной арене и прежде всего на балканском направлении.

В канун мировой войны нестабильность геополитической конфигурации в балканском регионе довольно резко контрастировала с внешнеполитической заданностью позиций западноевропейских держав. Российские "дипломаты в погонах" смогли отработать многовариантные сценарии возможных военно- политических конфликтов на Балканах и выявить целую гамму внешних угроз для Российской империи. Как видно из документов, в странах "порохового погреба Европы" военные агенты России уже не ограничивались информационно- аналитической и оперативно-разведывательной деятельностью, они пытались активно воздействовать на ситуацию. До начала XX в. в балканских странах доминировали так называемые "фильские" традиции - общественное мнение в тех или иных условиях однозначно ориентировалось на ту или иную великую державу. "Постепенно приходившие им на смену идеи превалирования национальных интересов малых государств над их "верностью историческим союзникам" заставляли правящие круги ведущих стран и их внешнеполитическую бюрократию с опаской относиться к стремлению "маленьких друзей" лавировать и играть на противоречиях своих покровителей" (С. 111). Особенно наглядно это проявилось в борьбе вокруг македонского вопроса - стремление решить его в своих интересах толкало участников конфликта на поиск союзников в разных и порой неожиданных направлениях. Все это требовало от аккредитованных на Балканах военных агентов высокого мастерства политического анализа, умения разобраться в сложнейших дипломатических хитросплетениях. При этом почти во всех донесениях с Балкан находил проявление "синдром военных ожиданий". Ощущение опасности заставляло разведчиков, подчас интуитивно, определять основные проблемные для российских внешнеполитических позиций узлы.

При анализе деятельности военной агентуры, авторы неизбежно выходят на проблему соответствия/несоответствия их донесений тем клишированным стереотипам, которые были приняты в среде российской военной и гражданской государственной бюрократии для объяснения многих аспектов внешнеполитических реалий того периода. Мнение конкретного

стр. 94

военного агента или их группы являлось выражением не только личного отношения к происходящему, но и во многом становилось знаковым для понимания общественно-политических взглядов правящей элиты России.

Несколько категоричным представляется утверждение авторов о том, что "для Петербурга на переднем плане стояло выполнение исторической задачи объединения близких по религии и этническому происхождению народов под скипетром православного монарха - преемника Византийских владык" (С. 54-55). Ни один из российских монархов XIX в., сколько ни была близка его сердцу славянофильская идея, какое бы влияние ни оказывали на него панславистские круги (как, например, на Александра III) и какими бы великодержавными амбициями он ни отличался, не склонен был идти во имя торжества славянского братства на явные политические авантюры. Вспомним слова Николая I, произнесенные в момент, когда власть Габсбургов в Вене держалась на волоске: "Ни Богемии, ни Моравии под свой скипетр ни приму, потому что это противно интересам нашим".

Как справедливо замечают авторы, противоречие между доктриной общеславянской взаимности (нередко называвшейся ее сторонниками и противниками не иначе как "панславизм") и государственными интересами России в рассматриваемый период проявилось со всей отчетливостью, что нашло отражение в выводе военных специалистов о том, что "если с общеславянской точки зрения совершенное удаление турок из Европы и представляется желательным, как окончательное торжество славянского мира над его многовековым врагом, то с точки зрения чисто военных интересов России на ее южном фронте - оно безусловно невыгодно" (С. 324) в силу геостратегических соображений.

Привлекающая огромный фактический материал и анализирующая его на высоком профессиональном уровне работа Е.Ю. Сергеева и Ар.А. Улуняна представит несомненный интерес для историков, дипломатов, военных экспертов, практиков политического анализа.

Постоянный адрес данной публикации: