Имя Сергея Ефимовича Крыжановского (1862 - дата смерти в эмиграции нам неизвестна), государственного деятеля России начала XX в., не очень популярно, поскольку обстоятельства не позволили ему занимать самые высокие посты. В 1906 - 1911 гг. он служил товарищем министра внутренних дел (при министрах П. Н. Дурново и П. А. Столыпине), в 1911 - 1917 гг. являлся последним государственным секретарем Российской империи и был не безликим чиновником, а довольно крупным деятелем. Внук сельского священника, Крыжановский обязан своей карьерой исключительно личным деловым качествам. В разное время они получили высокую оценку у таких неодинаковых людей, как С. Ю. Витте, П. А. Столыпин, В. Н. Коковцов и И. Л. Горемыкин. В 1911 - 1916гг. его кандидатура неоднократно предлагалась на должности министра внутренних дел, а также председателя Совета министров, но постоянно отвергалась царем, проявлявшим к нему личное недоверие. Последнее объяснялось деятельностью Крыжановского в 1904 - 1911 годах. Будучи убежденным монархистом, никогда, даже в личных записках, не сказавшим ни единого дурного слова о Николае II, он вместе с тем понимал необходимость модернизации общественного строя России и приспособления самодержавия к новым историческим реальностям. Именно Крыжановский, обладавший репутацией тонкого и умного юриста, явился главным архитектором некоторых важных законодательных актов "монархического реформаторства" той эпохи: положений о Государственной думе, Государственном совете и Совете министров, а также всех крупнейших избирательных законов начала XX века. Несмотря на консервативный характер этих преобразований, самое участие в них подорвало репутацию Крыжановского в глазах царя и стало преградой на пути к высшим административно- политическим постам.

По признанию Крыжановского, существовавший в России строй "не имел от него тайн". Вот почему его воспоминания представляют ценность. К их написанию автор приступил вскоре после оставления поста товарища министра внутренних дел. Первоначальный их вариант, предлагаемый здесь вниманию читателей, послужил наброском для более обширных мемуаров, составленных Крыжановским в годы первой мировой войны. Но в дни Февральской революции последние были уничтожены автором. Первоначальный же текст сохранился, был изъят новыми властями во время обыска и передан в распоряжение Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, призванной определить судьбу высших сановников империи. В дни Октябрьской революции бывший госсекретарь сумел уничтожить также подлинник первого варианта, и сохранилась лишь копия в архиве следственной комиссии (Государственный архив Российской Федерации, ф. 1467, оп. 1, д. 793, 795).

стр. 115

Уехав из России, Крыжановский частично восстановил в эмиграции свои заметки. Они были изданы за рубежом малым тиражом и стали библиографической редкостью ¹ . Таким образом, можно сравнивать эту книгу с архивной копией. Их сюжет, естественно, близок, но не тождествен. Не совпадают также различные авторские оценки событий, людей и то настроение, в котором они писались, ибо создавались в разное время. Архивный вариант интересен именно как документ 1912 - 1913 гг., когда мысли автора не были отягощены картиной последовавшего затем крушения империи. Судя по материалам следственной комиссии ² , первоначальная редакция воспоминаний состояла из основного текста и приложенных к нему политико- психологических портретов Д. С. Сипягина, В. К. Плеве и Столыпина. Очерк о Сипягине нами в архиве не обнаружен. Поэтому для данной публикации он взят из заграничных мемуаров. Кроме того, чтобы дать читателю более полное представление о взглядах и деятельности Крыжановского, некоторые выдержки из этих мемуаров помещены в конце. Нами же составлены примечания.

С. В. Пронкин

Примечания

1. КРЫЖАНОВСКИЙ С. Е. Воспоминания. Петрополис [Берлин]. Б. г.

2. Падение царского режима. Т. 5. М.-Л. 1926, с. 386.

Составляя эти заметки и приложенные к ним очерки некоторых лиц, оставивших след в государственной жизни моего времени, я не стремился ни к полноте, ни к целости изложения. Я отмечал лишь то, что видел сам, и описывал события и лиц так, как они мне - правильно или неправильно - представлялись на основании тех сведений и впечатлений, которыми располагал лично. Лишь изредка для связи я излагал то, что мне было известно из рассказов и слухов, причем во всех без исключения случаях отметил с указанием на источник обстоятельства, известные мне со слов других лиц, равно как и то, что до меня доходило по слухам. Поступал я так в предположении, что будущему исследователю, если заметкам этим суждено до него дойти, удобнее будет иметь дело со вполне определенным и цельным источником, хотя бы источник этот и был проникнут ошибочными личными взглядами, проблемами, неправильными впечатлениями и неумением разобраться в явлениях - качества, весьма вероятно, присущие этим заметкам, - нежели иметь дело со сложным обработанным показанием, проверенным чужими впечатлениями и подогнанным к определенным выводам и взглядам. Всякому человеку, как бы он ни был скромен, свойственно преувеличенное мнение о себе и о тех событиях, с которыми он так или иначе соприкасался. Весьма вероятно, что этот общечеловеческий недостаток отразился и на моих заметках, хотя я и старался, сколько мог, от него отделаться и смотреть на все оком беспристрастного наблюдателя. Заметки эти изложены мною в 1912 - 1913гг. по свежей памяти и по руководству во многих случаях теми записями, которые я делал, участвуя в разных совещаниях, а равно выписками из подлинного делопроизводства разных учреждений.

Мне довелось быть свидетелем, а в известной степени и участником, перелома внутренней жизни России, наиболее крупного после преобразований Петра Великого. Нарождение нового строя было трудное и медленное, но все же он достался России легче и дешевле, чем другим странам. Потрясения, предшествовавшие на Западе перелому государственного уклада и его обусловившие или, по крайней мере, ускорившие, у нас имели весьма мало значения и, собственно, лишь сопутствовали изменению образа или, вернее, способа правления; они вспыхивали в те наиболее

Пронкин Сергей Владимирович - кандидат исторических наук, доцент Института государственного управления и социальных исследований Московского университета им. М. В. Ломоносова.

стр. 116

переходные времена, когда растерянность или случайные личные сочетания ослабляли напряженность и решимость срединной власти, что в свою очередь отражалось и на действиях местных властей. Политические волнения, зарождавшиеся в тесных кружках и немедленно переходившие в хулиганство и разбой, как только они проникали в широкие слои населения, были явлениями местными и в сущности совершенно незначительными.

Некоторый облик силы и значения укреплен за ними лишь безграничным хвастовством политической кружковщины, в немалой степени еврейской, овладевшей повременной печатью и пытавшейся изо всех сил утверждать "мы пахали", да "товарищескими шайками", для которых сказка о кровью приобретенных правах, о завоеванном народном представительстве, о вырванной у "бюрократии" власти была выгодным боевым кличем, создавшим для них известное обаяние в среде неуравновешенной молодежи и радикально настроенной части общества. Так называемое "освободительное движение" не шло далее мелких проявлений кружкового значения, которые, будучи раздуты печатью, производили на некоторые слои общества впечатление чего-то крупного. Остальное было обыкновенным: бессвязные беспорядки, неизбежно возникавшие в обществе всякий раз, когда распадаются узы власти.

Постыдные неудачи на Дальнем Востоке, смутные вести, отсюда проистекающие, сосредоточение всех войск частью в Маньчжурии, частью на западной границе, совершенное оголение от них внутренних губерний, где оставались одни резервные части, переполненные запасными, давно отбившимися и от строя, и от дисциплины, почти без офицеров, с одними прапорщиками запаса, полное почти отсутствие полиции развязали руки темным страстям. Темные подонки общества, никем не сдерживаемые, хлынули наружу. Мужики потянулись к помещичьей земле, помня, что ее когда-то пахали деды. Начались погромы усадеб - старинное и знакомое на Руси явление, грабежи всякого рода, озорные убийства. Пользуясь ослаблением власти, все кинулись тащить, что можно. Общие забастовки проникнуты были одной лишь мыслью - сорвать что-либо с правительства: почтовые чиновники, железнодорожные рабочие требовали увеличения жалованья, фабричные - заработной платы и т. д., еврейская агитация, где могла, раздувала беспорядки, но в конце концов ничего не достигла.

Политические идеологи и прежде всего кадеты поспешили взгромоздиться к беспорядкам на запятки, объединить все это движение без разбора вокруг "борьбы за конституцию", которой в нем не было на грош. Насколько все это движение было бессвязно, видно из того, что П. Н. Дурново ¹ , когда в декабре 1905 г. у него развязались руки, одним дуновением смел все это движение. Для подавления московской "революции" оказалось достаточным одного полка в составе мирного времени и батареи артиллерии. "Революция" эта столь же мало имела связи с конституционным движением, как и прежние московские беспорядки, столько раз возникавшие на протяжении ее долгой истории.

Это не было революционное движение в смысле определенного стремления к чему-то новому, а лишь распад установившихся и плохо охраняемых уз власти, возможный и даже неизбежный при всяком государственном строе, при условии исчезновения руководящей власти. При прежнем порядке, когда не было открытой политической борьбы, власти мало заботились о подборе служащих, довольствуясь в большинстве случаев неясным признаком "благонадежности", под коим разумелось главным образом воздержание от явно крамольных. И, как следствие этого отсутствия подбора, явились сплошная трусость, равнодушие или даже явное отступничество служащих даже высших ступеней. Особенно заметно было это в среде судебного ведомства, где процветали передовые взгляды и склонность ругать правительство. Пришлось увидеть председателей окружных судов (например, Пресняков в Архангельске), шедших с ликующим видом за толпой административно ссыльных, несущих с соответственным песнопением красные флаги. Погромы усадеб не были новостью на Руси. Это было обычное и давно знакомое явление. Новостью были только их размеры, напомнившие давно забытые времена Пугачевщины.

В действительности русская конституция или, вернее, обновленный строй нарождались из внутреннего развития государства и уложения государственных задач, ставившего правительство в необходимость свалить со своих плечей ответственность, которая на нем до тех пор лежала, и создать новую точку равновесия (опоры),

стр. 117

на которую можно было бы переложить и эту ответственность, и раздражение беспокойной части общества. Мысль эта жила в сознании правительственных кругов издавна, но высказывалась сравнительно робко, главным образом из опасения задеть личные чувства Государя и привычное мировоззрение влиятельных кругов. По укоренившемуся в этих кругах ошибочному мнению, привлечение выборных от населения к участию в издании законов и гласному обсуждению принимаемых правительством мер как бы принижало и сокращало власть Государя, тогда как наоборот - да это теперь видят все- власть и влияние личности Государя от перемены этой должны были лишь выиграть и в объеме, и в нравственном значении.

До перемены строя во всем, чем были недовольны, винили правительство, а исподтишка или иносказательно и Государя. Не было в стране, если не считать отдельных лиц, ни сознательных защитников монархического начала, ни сторонников правительства. Самодержавие спутывалось в представлении большинства с произволом, а правительство с чиновничеством, и обыватели (и чиновничество?) ругали из всех сил и это правительство, и это чиновничество, не задаваясь мыслью, что же сами ругавшие делают и не на них ли лежит ответственность за то, чем они недовольны. На этой основе слагалась басня о каком-то таинственном общественном начале, о великих общественных силах и деятелях, скрытых где-то под спудом земской, задавленной правительством, деятельности, проявляющих там какие-то чудеса и могущих сделать что-то "ух, большое", как только им будет дана свобода.

Плеве, который чувствовал это положение вещей и видел, хотя и боялся громко назвать, выход и был охотник до пышных выражений, любил говорить, что "Россия представляется ему в виде огромного воза, влекомого по скверной дороге тощими клячами - чиновничеством. На возу сидят обыватели - общественные деятели - и на чем свет ругают лошадей, ставя им в вину и плохую езду, и дурную дорогу. Вот этих-то господ,- прибавлял покойный,- следует снять с воза и поставить в упряжку, пусть попробуют сами везти, а чиновника посадить с кнутом на козлы - пусть подстегивает". Плеве же, как это ни странно, пришлось быть первым проводником мысли о народном представительстве, приспособленном к обстоятельствам времени.

В 1903 г. мне поручено было им составить представление об учреждении Главного управления по делам местного хозяйства. Плеве стремился к положению первого министра и задумал разделить разросшееся Министерство внутренних дел на ряд главных управлений как полусамостоятельных единиц, маленьких министерств, управляемых более или менее независимо под объединяющим руководством министра внутренних дел. К числу таких учреждений принадлежало (осуществляемое первым) Главное управление по делам местного хозяйства, в котором предполагалось сосредоточивать все отношения правительства к земским и городским общественным учреждениям. При управлении предположен был Совет по делам местного хозяйства из местных деятелей в областях управления дворянского, земского и городского по приглашению министра внутренних дел. Сам по себе Совет как мысль не представлял ничего нового, так как имел за собой целую нить совещаний при участии местных деятелей, созывавшихся по разным случаям. Новшеством было утверждение этой мысли в законе и возведение в общее правило положения, что никакая мера в области местного хозяйства не должна быть принимаема и вносима на законодательное рассмотрение иначе как по предварительном рассмотрении в сем Совете, равно как образование в составе Совета частных присутствий из представителей ведомств для совместного обсуждения тех дел, которые требовали по закону соглашения ведомств. Первое новшество являлось зародышем участия выборных от населения в некоторой области законодательства, второе же полагало начало более прочной спайки деятельности отдельных ведомств в направлении к объединению ее во всей огромной области местного общественного устройства и управления. Первая мысль ярко подчеркивалась в самом изложении представления в Государственный совет, которое Плеве, хотя не без колебаний, но все же подписал. Вот что там было сказано: [Далее в тексте следует пропуск.- С. П. ].

Соображения эти вполне могли бы быть положены в основание мысли о широком привлечении населения к участию в законодательной деятельности. И когда два года спустя мне пришлось наскоро составлять первое "Положение о Государственной думе", я мог перенести дословно все эти соображения в записку, при которой

стр. 118

первоначальное изложение закона о Думе внесено было в Особое совещание. Был такой забавный случай, что один из губернаторов (не помню сейчас, который именно, но он сам мне это передавал) приостановил постановление губернского земского собрания, в котором были воспроизведены дословно соображения из записки Плеве, как незаконное. Велико было удивление губернатора, когда ему разъяснили его ошибку.

Опасения правящих кругов перед всем, что могло отдавать некоторыми политическими вольностями, были, однако, столь велики, что когда представление Плеве рассматривалось в соединенных департаментах Государственного совета и одним из членов его, Шидловским ² , высказана была мысль, не следует ли включить в состав Совета по делам местного хозяйства членов по выбору земских собраний и городских дум, а не по приглашению министра внутренних дел, как то было предположено, то Плеве заявил, что, не возражая против этой мысли, он слагает с себя всякую ответственность за последствия этого порядка и выводы, которые из него будут сделаны. И предположение это среди некоторого смущения было единогласно отвергнуто.

15 июля 1904 г. Плеве был убит, не успев собрать Совет. Созыв последнего состоялся лишь три года спустя при Столыпине, причем самый состав Совета существенно расширился и изменился путем призыва членов от всех губернских земств и от крупнейших городов по выбору собраний и дум, и самое значение изменилось: Совету придано было значение "преддумья", выразителя мнения земской среды, представлявшей по сравнению со II Думой охранительное государственное течение общественной мысли. Главным же образом Совет послужил удобной плоскостью сближения между правительством того времени и земскими слоями, где они могли встречаться на равной более или менее ноге и при этом общении рассеять и устранить те прежние трения, которые во многом основаны были на взаимном недоверии полуподчиненных земцев и полуначальственного правительства.

В этих же целях при Совете был учрежден и успешно действовал справочный отдел, по которому установились непосредственные отношения местных деятелей с министерством. Способ сближения оказался чрезвычайно удачным. Былые противники, потолковав и освоившись, увидели, что прежнее расхождение было во многих отношениях мнимым и основанным на обоюдных недоразумениях и что прежняя пропасть между правительством и земством обязана была своим расширением не столько правительству, сколько земским чиновникам. Совет оказал в этом отношении много пользы правительству того времени и побудил земство пообтряхнуть с себя и прибрать к рукам облепивший его со всех сторон "третий элемент". С исполнением этой задачи и последовавшим разрывом между земством и Министерством внутренних дел, пытавшимся вновь опереться исключительно на чиновничество при Макарове ⁴ и на что-то неясное при его преемнике ⁵ , Совет захирел и утратил значение.

4 ноября 1904 г. я был вызван к министру внутренних дел князю Святополк-Мирскому, которого до тех пор видел лишь мельком при представлении. Велико было мое удивление, когда он предложил мне составить верноподданнейшую записку о преобразованиях, назревших в общем строе государственного управления. Исходная точка- невозможность двигаться дальше по старому пути и необходимость привлечь общество к участию в делах законодательства. Указания князя были весьма неопределенны: ни в чем не затрагивать основ самодержавного строя, не намечать никаких новых учреждений, не касаться земских начальников, а с тем вместе облегчить общественную самодеятельность и наметить ряд льгот, могущих быть благоприятно принятыми общественным мнением и не угрожающих прочности ни государственного строя, ни порядка управления ⁶ . Все это было высказано отрывочно и в значительной части в виде ответов на вопросы. Видно было, что мысль явилась у князя, или была ему указана недавно, неожиданно и что он сам мало еще с нею освоился и в ней разобрался; готов был идти на всякое предложение. В разговоре князь упомянул, что обратиться ко мне ему посоветовали, но кто именно, не сказал. По некоторым признакам я заключил впоследствии, что совет исходил от князя Ал. Д. Оболенского ⁷ . Срок дан был две недели.

Нечего и говорить, как я был рад неожиданному поручению. Весь вечер я пробродил по набережной, размышляя, как приступить к делу, и чувствуя себя едва ли не вторым Сперанским. Задача была до крайности неясна, одно было

стр. 119

очевидно: необходимость проскользнуть по узкой тропинке между недоверием сверху и преувеличенными ожиданиями снизу и найти то среднее, которое отвечало бы назревшим и достаточно очевидным потребностям страны и открыло бы возможность объединения правительства с руководящими слоями, сложившимися уже на местах, в части их, проникнутой чувством государственности,

К назначенному сроку всеподданнейший доклад был готов, и конечные выводы облечены в форму манифеста (см. приложение N 1) ⁸ . В докладе проводилась мысль, которую я теперь считаю правильной, что правовой строй, необходимый для развития и общества, и государства, вполне совместим с самодержавием. Во главу угла были положены вверху - объединение правительства, укрепление надзора за законностью путем постановки в независимое положение Сената и призыв выборных от губернских земств и крупных городов в состав Государственного совета на равных с прочими членами основаниях; внизу - постепенная замена общинного владения единоличной собственностью и развитие деятельности местных самоуправлений с восстановлением православного прихода и по всей линии раскрепощение личности от отживших ограничений и от правительственной опеки в пределах, которые мне, всегдашнему стороннику сильной государственной власти, казались возможными и согласными с сохранением преобладания русского народа как народа державного. Лишне, конечно, говорить, что доклад не заключал в себе чего-либо нового и не делал открытий. Все, отмеченное в нем, было выдвигаемо жизнью и не раз служило предметом суждений и мечтаний в правительственных и даже более высоких кругах.

Не будучи близко знаком с полицейским делом, я обратился по вопросу об усиленной охране к опыту директора департамента полиции Лопухина, который, как я узнал от Мирского, был посвящен в это дело. И Лопухин изложил свои соображения в особой записке ⁹ , выжимку из них я включил в доклад. Вечером 18 ноября я прочел доклад Мирскому. Согласившись со всеми положениями не без колебаний, впрочем, в части, касавшейся изменения крестьянского владения, князь нашел, однако, нужным смягчить в изложении упоминание о постепенно назревавшем в обществе тяготении к перестройке государственности по западным нормам и пожелал вторично прослушать записку. Через два дня я прочел переделанную записку и проект манифеста Мирскому, причем на этот раз слушателями оказались А. А. Лопухин и Э. А. Ватаци, бывший в то время директором департамента общих дел, человек, близкий Мирскому. На этот раз записка не вызвала возражений, и на следующий день я отослал ее князю в двух изложениях, которые различались заключительными словами, приложив и манифест. За невозможностью по краткости срока самому диктовать переписчику и произвести считку, я пригласил для этой цели в помощь Н. С. Ченыкаева (впоследствии Минского вице-губернатора), который диктовал всю ночь и считывал с подлинником и на молчание которого я мог положиться. Переписывал записку канцелярский чиновник Я. Я. Лимар, человек испытанной верности, мой неизменный сотрудник во всех последующих работах. Тайна была таким образом строго обеспечена.

1 декабря Святополк-Мирский сообщил мне, что государь, оставив у себя записку и проект манифеста, распорядился созвать на следующий день, 2 декабря, Особое совещание из высших сановников, в числе их Д. М. Сельского ¹⁰ и С. Ю. Витте, для обсуждения изъясненных в записке предложений, причем определенно сказал, что Победоносцева он умышленно не приглашает как очевидного противника всякого новшества. Вечером 2 декабря, приехав к Святополк-Мирскому узнать, чем кончилось дело, я застал его пришибленным. Усталый, упавшим голосом, рассказал он подробности заседания. Оказалось, что Его Величество изволил изменить свое решение и поздно ночью послал Победоносцеву записку, в которой писал примерно так: "Боюсь, что мы запутались, приезжайте, помогите нам разобраться". В заседании, в которое прибыл и Победоносцев, первым открыл прения С. Ю. Витте, обрушившийся на предложение о допущении выборных от населения в Государственный совет, доказывая, что это есть шаг к ограничению верховной власти. Витте поддержал, конечно, Победоносцев. Прочие, за исключением очень немногих, тоже отнеслись враждебно к предположениям, изложенным Святополк-Мирским, и дело свелось к назначению Особого совещания для соображения, что именно следует сделать.

По словам Святополка, стремления Витте были направлены исключительно

стр. 120

к тому, чтобы ценою чего угодно вырвать почин и захватить его в свои руки, как это впоследствии и оказалось. Видно было, что Святополк отстаивал свои положения неумело и слабо и был сразу сбит с почвы более искусными противниками. На вопрос мой, был ли оглашен всеподданнейший доклад в совещании, Мирский сказал, что не успел сделать это, так как начал кратким словесным изложением, в середине коего сразу возникли споры, и что проект манифеста он передал С. Ю. Витте. Немного дней спустя я узнал кое-какие мысли и выражения этого манифеста в последовавшем Высочайшем указе 12 декабря 1904 года ¹¹ . Кто составил этот указ, не знаю, равно как не присутствовал и при бесконечных заседаниях Комитета министров и Особых совещаний, обсуждавших под руководством Витте способы осуществления изложенных в этом указе Высочайших предначертаний, которые, впрочем, в большинстве остались на бумаге.

В самом начале 1905 г. я перешел по приглашению А. А. Хвостова ¹² , в то время товарища министра юстиции, на должность директора Первого департамента Министерства юстиции. Глухая и скучная канцелярщина, мелкая переписка по ничтожным случаям, мелкий формализм, постоянные колебания и нерешительность министра юстиции С. С. Манухина ¹³ , человека очень умного и весьма порядочного, но не сумевшего занять определенного положения, во всем сомневающегося, низкопоклонство и искательство судебной среды сразу шибанули в нос после живой службы в Министерстве внутренних дел и привольной тамошней жизни ¹⁴ . Мне казалось, что я попал в глубокий темный погреб, еле освещенный маленьким окошечком, за которым по ту сторону блистало солнце, сверкала и гремела жизнь. Я затосковал и через месяц вернулся обратно в Министерство внутренних дел на свое старое место, не смутившись насмешками и заслужив в глазах многих славу человека легкомысленного и пустого ¹⁵ .

Немало способствовал моему решению и Высочайший рескрипт на имя Булыгина, возлагавший на него разработку оснований, на которых выборные от населения могли быть призваны к участию в делах законодательства ¹⁶ . Это было предложение исторической работы, начатой при Мирском, и я надеялся к ней пристроиться. Я не ошибся. Через несколько дней по возвращении в министерство я был вызван Булыгиным, который мне сказал, что образует совещание для обсуждения этого вопроса и назначает меня в его состав. Впоследствии Булыгин говорил, что выбрал меня по совету С. Ю. Витте.

Вечером 12 марта, явившись к назначенному часу в квартиру министра внутренних дел на Фонтанке, где происходили в глубокой тайне эти совещания, я застал у Булыгина Ф. Д. Самарина ¹⁷ , профессора С.-Петербургского университета И. А. Ивановского, помощника статс-секретаря А. Ф. Трепова ¹⁸ и директора канцелярии министра финансов А. И. Путилова ¹⁹ . Всех этих лиц, за исключением Трепова, я видел впервые. Это было предварительное совещание (если можно так назвать собрание столь неравноправных лиц), призванное наметить основания нового строя России. Начались заседания.

Первое заседание прошло в общих разговорах. Булыгин со свойственной ему наблюдательностью и отличительной чертой - способностью спокойно изумляться тому, что делается вокруг, и равнодушно негодовать - рассказывал о разных несообразностях, происходивших в заседавшем в то время Совещании по изысканию способов осуществления Высочайшего указа 12 декабря 1904 года. Трепов ему вторил. Прочие, не освоившись еще с положением, помалкивали. Во втором заседании мы заслушали предположения Ф. Д. Самарина, который их изложил в длинной речи. Сущность его предположений, по всей вероятности одобренных заранее Булыгиным, явно сводилась к тому, чтобы сколь возможно затушевать вводимое в русскую жизнь новое начало и законопатить его в медвежий угол. Он предлагал создать три порядка рассмотрения вырабатываемых ведомствами законодательных предположений, а именно: более значительные и крупные из них сообщать на заключение губернских комитетов из выборных от сословий и засим обсуждать в Государственном совете при участии сведущих лиц, избранных этими комитетами. Для рассмотрения менее значительных предположений приглашать в департаменты законов выборных от сословий, образуя из них особое в составе департамента присутствие, как бы скамью "присяжных заседателей". И, наконец, по делам заурядным приглашать этих выборных в приготовительные совещания при Государственном совете. Участию выборных надлежало, по мнению

стр. 121

Самарина, придать служебное значение и обосновать его на начале повинности. Раздробление же этого участия по разным ступеням должно было, по его предположениям, закрепить за выборными положение помощников правительства и предотвратить возможность опознания себя ими в качестве представительства политического, в чем он был, конечно, прав.

Проект почти не вызвал прений, поскольку очевидна была его неприемлемость. На следующее заседание Самарин не явился и более участия в деле не принимал. Заседания два прошли затем в общих и неопределенных разговорах. Булыгин вести дела не умел и к задаче своей относился первое время с плохо скрытым отрицанием. К пятому заседанию одним из присутствующих составлен был перечень возникающих из рескрипта вопросов, изложенный в виде логического развития основной темы (приложение N... [в архиве отсутствует.- С. Я.]), и до заседания положен перед председателем. Повертев несколько раз листок, Булыгин отнесся к появлению его как к дару судьбы и, не спросив даже, откуда он появился, стал в дальнейшем его придерживаться. Дело пошло глаже.

Первым из основных вопросов был порядок участия, затронутый в первом заседании Самариным. Выдвинута была мысль, высказанная во всеподданнейшем докладе князя Святополк-Мирского, о включении выборных в состав Государственного совета на одинаковых основаниях с остальными членами. Но Булыгин и большинство его сотрудников мысль эту отвергли. Против нее приводились, с одной стороны, соображения о невозможности ввести значительное число выборных в Совет и невозможности ограничиться малым числом выборных членов, с другой - опасения, что этим путем нарушена будет прочность учреждения. Между тем это был, в сущности, единственный путь, на котором совещательное положение выборных могло быть выдержано в течение более или менее значительного переходного времени, а новое начало - быть введенным в государственную жизнь с известной постепенностью.

В дальнейшем перебрали все другие способы участия выборных, более или менее испытанные: местные совещания, советы, советы при министерствах и, конечно, отвергнутые как явно неосуществимые. Тогда остановились на совещательном выборном собрании - Думе. С принятием этого решения было, конечно, ясно, что этой постановкой предрешался и вопрос о значении учреждения. Собравшись в этом виде и в огромном количестве, "выборные от населения" неизбежно должны были опознать себя как народное представительство и не могли примириться с подготовительным значением. Это был, конечно, будущий парламент. И, казалось бы, раз став на эту точку зрения, следовало сделать шаг дальше и предложить, хотя бы в скромных пределах, подлинную конституцию. Но Булыгин не сознавал этого, как, впрочем, долгое время поступало правительство даже после 17 октября 1905 г., не решаясь признать наличие конституции.

Система выборов требовала большой осторожности. Не было сомнения, что, при совершенной неподготовленности массы населения, крайние течения мысли могли первое время взять верх и опорочить надолго самую мысль о народном представительстве. Это вызвало много сомнений. Сословные выборы, в сторону которых клонилось сочувствие многих влиятельных лиц в правящих кругах, были, очевидно, невозможны за распадением самих сословий. Предположены были выборы через посредство земских собраний. Порядок этот представлял очевидные удобства. Во-первых, был привлекателен ввиду общего сочувствия к земствам; во-вторых, был прост; в- третьих, исключал возможность проникновения в Думу крикунов из крайне левой, устранял опасность наводнения Думы крестьянством, явно не подготовленным к государственной деятельности, и обеспечивал подавляющее большинство за просвещенными и умеренными слоями населения.

Но Булыгин боялся стать открыто на этот путь, сознавая и все отрицательные стороны этого порядка: опасность утверждения политиканства в земствах, которые могли бы стать как бы разветвлением Государственной думы, и те трудности, которые могли бы возникнуть для правительства в случае столкновения с Думой, имеющей столь прочные корни в сложившейся среде местных общественных учреждений. Поэтому Булыгин остановился на мысли построить такой порядок выборов, который, сохраняя выгодные стороны выборов через посредство земств, устранял бы неблагоприятные условия этого порядка. Остановились на особых выборах, построенных по образцу земских, протекающих в точном соответствии с ними

стр. 122

и заканчивающихся образованием в уезде избирательного собрания, представляющего как бы нарочито созванное уездное земское собрание, в образовании которого население уезда должно было участвовать на тех же основаниях и в том же численном соотношении сил, как и в избрании уездных земских гласных. Предполагалось с тем вместе, что евреи, как не пользующиеся участием в выборах в общественные учреждения, не будут участвовать и в выборах в Государственную думу.

При оценке хода работы по созданию так называемой "Булыгинской думы" следует иметь в виду, что на А. Г. Булыгина возложено было поручение единственно лишь выяснить те основания, на которых представлялось бы возможным установить участие выборных от населения лиц в обсуждении законодательных предположений. Засим, по силе Высочайшего рескрипта, эти общие основания подлежали обсуждению Совета министров, а окончательная затем разработка проекта закона об участии выборных в делах законодательства возлагалась на Особое под председательством того же Булыгина совещание, состав которого не был предуказан.

В соответствии с этой задачей соображения Булыгина, изложение в форме записки, завершились перечнем вопросов (см. приложение [В архиве отсутствует.- С. П .]) , подлежавших обсуждению Совета министров. Средняя часть записки, касавшаяся финансовых вопросов, составлена была А. И. Путиловым, общая же часть и часть, касавшаяся выборов, равно как и приложенный к записке проект,- мною. Переписывал все Я. Я. Лимар. Никакие другие лица, вопреки распространявшимся впоследствии в печати слухам, участия в этом деле не имели. К записке был приложен составленный мною собственно для наглядности примерный набросок "Учреждения Государственной думы" и "Положения о выборах", соответствовавший в главных основаниях суждениям совещания и выводам записки, а в подробностях мною обработанный по руководству тою главным образом мыслью, что при введении в столь разношерстном государстве, как Россия, начал народного представительства и при совершенной неизвестности, каково будет это представительство (в то время никто решительно этого не знал), необходимо точно определить в законе все устройство и порядок действий вновь создаваемого учреждения, оставляя возможно менее места усмотрению в определении внутренней структуры учреждения будущим случайным составам первых выборных Русской земли. При составлении этого первого "Учреждения" приняты были к руководству распорядок Государственного совета и предположения Сперанского об устройстве Думы, сохранившие во многом свое значение до наших дней ²⁰ .

Булыгин к составлению постатейных предположений и к приложению их к записке относился отрицательно, и ближайшее будущее показало, что он был, пожалуй, прав, но по обычаю своему не настаивал. В марте работы были окончены, и тайна осталась настолько соблюдена, что в печать не проникло сведений даже о лицах, которые делом этим занимались.

Труд Булыгина представлен был Его Величеству, и последовал долгий промежуток ожидания. Было ясно во всяком случае, что на этом шаге нельзя останавливаться и следовало сделать дальнейший. Создавая зачатки народного представительства, необходимо было устроить и правительство. Пользуясь свободным промежутком, я набросал проект объединения правительства в тех скромных пределах, которые вызывались крайней необходимостью (приложение N... [В архиве отсутствует.- С. П. ]), впоследствии представленный С. Ю. Витте и легший в основу нового "Учреждения Совета министров". Но Булыгин слышать об этом не хотел и дальше предположений о Думе не шел. Из слов его, довольно осторожных, я понял, что Его Величество колеблется и что разные придворные течения стремятся опорочить в глазах его даже тот скромный шаг, которым являлся булыгинский проект. Положение было весьма сложное, и малейшая случайность могла на несколько лет отодвинуть преобразование, положившее прочное основание объединению национального самосознания и созданию русской гражданственности.

Это было как раз во время Портсмутских переговоров, особенно тяжелых для Государя, понуждаемого С. Ю. Витте к уступкам Японии. Булыгин говорил мне, что Государь показал ему подлинные телеграммы Витте из Портсмута, в которых последний настойчиво доказывал необходимость согласиться на уплату денежного вознаграждения [Японии]. Государь решительно отказался. Последовали новые

стр. 123

настояния Витте на уступку всего Сахалина и новый решительный отказ Его Величества, согласившегося, наконец, на уступку половины этого острова.

Все обошлось, однако, благополучно. Его Величество соизволил на внесение проекта, но не в Совет министров, а в Особое под председательством графа Сельского Совещание, представлявшее тот же Совет министров, но усиленное несколькими сановниками. Делопроизводство этого Совещания было образовано из статс-секретаря Колебяцкого ²¹ , А. И. Путилова и меня при участии кое-кого из молодежи государственной канцелярии. Формально же делопроизводителем числился П. А. Харитонов ²² . Потянулись долгие заседания, и тут выяснилось, что Булыгин оказался прав применительно к его характеру и поведению в Совещании, сводившемуся к молчаливому созерцанию происходящего, когда он возражал против приложения к его записке примерного постатейного проекта. Основные вопросы, выдвинутые в записке и вообще вытекавшие из дела, вовсе не подвергались обсуждению, если не считать поднятого в первом же заседании С. Ю. Витте вопроса о допущении к выборам евреев, который после кратких замечаний кое-кого из членов был решен в смысле, благоприятном для евреев. Совещание сразу ухватилось за готовый, хотя и явно несовершенный, набросок и без долгих околичностей положило его в основание своих суждений ²³ .

Известно, как проходит обсуждение сложных проектов в многолюдных совещаниях. Все спешат делать свои замечания по статьям, не всегда соображая их связь между собой и нередко руководствуясь мыслями, только что возникшими. В голосовании многое происходит путем примирительных соглашений и является следствием случайных суждений, не объединенных предварительным общим суждением. Начинаются личные пререкания и прочее. Так было и здесь. Как только коснулись проекта, обсуждение разменялось на мелочи. К тому же сказалось свойственное поколению либеральных советников вроде Сольского и Фриша ²⁴ отсутствие и государственной мысли, и национального чувства. Каждый предлагал свои поправки, исходя один - из одних, другой - из других оснований. Пройдя все, возвращались к началу, чтобы снова возбуждать те же споры, разбавляемые вновь возникшими мыслями. Делопроизводство обречено было по окончании каждого заседания излагать проект согласно постановлениям дня с тем, чтобы на следующий день снова и снова его перекраивать. Изложение проекта было изменяемо последовательно 7 раз, а некоторые статьи - свыше 10. В этой толчее мнений и поправок проект мало-помалу терял и стройность, и определенность. Многое выбрасывали для сокращения, многое - для выгод изложения. В конце концов после седьмой правки граф Сольский, открывая заседание, должен был сознаться, что после стольких трудов Совещание испортило первоначальный проект, который, по мнению его, было последовательнее и лучше. Под действием этого соображения стали вновь рассматривать законопроект, восстановляя многое по-первоначальному.

Еще хуже обстояло с частью, касавшейся выборов. По предложению не помню кого, порядок в видах простоты был укорочен исключением уездного избирательного собрания, и выборы от отдельных разрядов населения проведены отдельными путями прямо в губернское избирательное собрание. Это был удар в самое сердце так называемой булыгинской системы. Но Булыгин молчал, и решение было принято ²⁵ .

Основная мысль - избрание выборщиков совместно всем уездом, представляющим (при всем разнообразии их размеров) все же более или менее сплоченное и сложившееся целое - отпала, и от уездов остались выборщики, избранные отдельными разрядами населения, не знающие в большинстве друг друга и спутывающиеся в общую разношерстную толпу в губернском собрании. В выборы членов думы внесено было этим самым начало крайней случайности. Представительство живого целого - уезда, долженствовавшее дать в качестве выборщиков, а затем членов думы от губернии, естественных и весьма знакомых вождей местного общества, обратилось в случайное собрание лиц, вынырнувших наверх в губернии на громких словах и всякого рода программных пузырях.

Выступал в утроенном значении вопрос о распределении выборщиков между отдельными разрядами местного населения, определявшем собою общий состав Думы. Он был решен сплеча, не заняв даже целого заседания. После недолгих разговоров решили распределить выборщиков в соответствии с размерами прямых налогов и местных сборов, лежащих на землях и других недвижимых имуществах

стр. 124

каждого разряда избирателей. Это значило наполнить Думу крестьянством, то есть худшее, что могло быть для начала. В особой, составленной в один день записке о порядке выборов, внесенной Булыгиным в это время в Совещание, эта сторона дела была ясно отмечена и последствия ее предсказаны. Вот что в ней говорилось... [далее в тексте пропуск. - С. П .], Кажется, впрочем, что записку эту просмотрел один лишь граф Сольский, который утром перед последним заседанием говорил мне, что она его весьма смутила. Но в заседании Булыгин молчал, и основание распределения выборщиков было решено ²⁶ . Трое суток считали мы с В. С. Налбандовым и А. А. Буровым ²⁷ на арифмометрах и распределяли выборщиков согласно налогам. Получилась таблица, давшая в результате Первую Думу.

Дальнейший ход дела лежал вне моего участия. Изложенный согласно заключениям Совещания графа Сельского проект был подвергнут рассмотрению и кое в чем изменен в Особом совещании под личным председательством Государя. К участию в этом Совещании были приглашены [в тексте пропуск.- С. П .], а делопроизводство поручено Государственной канцелярии. Меня в это делопроизводство не включили к большой моей обиде и огорчению. Булыгин тоже был этим обижен, но ничего не предпринял. Происходившее в Совещании мне известно, однако из рассказов лиц, принимавших в нем участие, и из подлинных записей, сделанных членами Государственной канцелярии и отпечатанных в немногих оттисках (приложение N... [В архиве отсутствует.- С. П. ]).

После обнародования "Положения" 6 августа 1905 г. Булыгину поручено было составить правила о применении этого "Положения" на окраинах: Польше, Кавказе, Сибири, Туркестане. Правила эти и относящиеся к ним записки были составлены мною в сотрудничестве с В. С. Налбандовым и вносились по мере их изготовления в то же Совещание графа Сельского. Рассмотрение их протекало формально, с той лишь особенностью, что при обсуждении правил, относящихся к губерниям Царства Польского, Сольским приглашено было сведущее лицо, помещик, не помню какой из этих губерний, Добецкий ²⁸ , бывший впоследствии некоторое время членом Государственного совета по выборам. Появление его произвело неблагоприятное впечатление в смысле какого-то преимущества, предоставленного полякам по сравнению с коренной Россией, и действительно оказалось таковым, ибо под влиянием сладких речей Добецкого Совещание остановилось на мысли дать губерниям Царства Польского представительство по тому же расчету, как и коренным местностям империи, то есть по расчету одного члена думы на каждые 250 тысяч населения.

Осенью 1905 г. начались приготовления к выборам. Работа была очень тяжелая ввиду множества возникших на местах сомнений, требовавших телеграфных и письменных разъяснений; работа к тому же оказалась и совершенно бесполезной, так как скоро все изменилось.

Уже с самого начала поднялся поход против законосовещательной Думы. Политическая незрелость общества проявилась во всей полноте. Самые умеренные кричали едва ли не более всех. Газеты с Меньшиковым ²⁹ во главе твердили, что такая Дума недостойна общества, что никто в нее не пойдет, и прочее. Шум рос, и голоса благоразумных в нем тонули. Начались забастовки на железных дорогах, и хотя все это была одна лишь оперетка, поражавшая воображение своею новизною, но во главе правительства стоял граф Витте - человек трусливый, легко терявшийся и совершенно не знавший России.

17 октября, часов около одиннадцати вечера, меня вызвали по телефону к графу Витте. Днем ходили какие-то темные слухи о предстоящем Манифесте, но ничего положительного не было. Кто именно и при каких обстоятельствах составил Манифест 17 октября, достоверно не знаю. Говорили разное. Господствовал слух, что писали его князь Алексей Оболенский и Вуич на пароходе по пути в Петергоф, где жил тогда Государь, и что написан он был на листе бумаги, вырванной из книги у буфетчика. По-видимому, акт этот насильно вырван был у Государя графом Витте, действовавшим не столько из убеждения, сколько под влиянием главного его движущего мотива - испуга и желания держать нить событий в руках. Известную роль сыграл тут, по- видимому, и великий князь Николай Николаевич, страшно испуганный покушениями (или, вернее, приготовлениями к покушению) на его жизнь и запугавший Государя. Сыграл роль и князь Оболенский, на которого, как говорили, произвело наиболее сильное впечатление то обстоятельство, что

стр. 125

забастовка вызвала приостановку действия водопровода и не оказалось воды в ванне для его детей.

Приехав к графу на Каменноостровский, я у дежурного чиновника в приемной узнал о Манифесте и предстоящей переделке закона о Думе. У графа Витте, которого до тех пор я видел лишь издали в различных заседаниях, я застал князя Алексея Дмитриевича Оболенского и получил распоряжение заготовить проект изменения избирательного закона в смысле расширения круга лиц, участвующих в каждой линии выборов, без нарушения, однако, самой их системы ³⁰ . От Витте я поехал к Булыгину и на Царицыном лугу встретил первых демонстрантов, кричавших что-то о Белом Царе. Был второй час ночи. Булыгин ничего не знал официально о последовавших переменах, и лишь по моем прибытии ему принесли из редакции "Правительственного вестника" черновой оттиск доставленного туда для обнародования Манифеста 17 октября. Булыгин спокойно негодовал. Открывалась новая глава русской истории, и какой-то странной и малопонятной повеяло грустью, словно дорогого покойника выносили. Веяло космополитизмом, и, казалось, уходила в глубь веков Святая Русь.

18-го утром ко мне пришел В. Д. Кузьмин-Караваев ³¹ с письмом от графа Витте, который сообщал, что считал бы весьма полезными советы Кузьмина-Караваева в деле составления дополнений к избирательному закону. Я показал Кузьмину-Караваеву набросанные мною за ночь предположения о понижении цензов квартирного и земельного, в сравнительно скромных размерах, и Кузьмин-Караваев, посмотрев, сказал, что это более чем достаточно и вполне удовлетворит передовые общественные круги. В тот же день или на другой заходил ко мне Д. Н. Шипов ³² , не помню, по собственному ли почину или по посылу от графа, и, ознакомившись с изменениями, проектированными в составе лиц, допускаемых к участию в выборах, также вполне их одобрил. Это был единственный раз, что мне пришлось иметь политический разговор с этим нашумевшим в свое время деятелем. Он удивил меня спутанность своих взглядов и суждений. Его политическое кредо поражало несообразностью. По словам Шилова, он в душе убежденный сторонник самодержавия, но его понимание самодержавия настолько расходится с господствующим взглядом, что он принужден, скрепя сердце, присоединиться к господствовавшему, по его словам, в образованном обществе конституционному направлению.

Неясность понятий была, впрочем, общею. Несомненно, что в сознании большинства деятелей того времени: графов Витте, Сольского и других, равно как и общества (даже пресловутого издателя "Гражданина" князя Мещерского ³³ ), преобладала мысль, что дана конституция в смысле формального и бесповоротного отречения Государя от неограниченного самодержавия.

Дополнения к избирательному закону подверглись обсуждению в Совете министров под председательством графа Витте, где возбуждали много споров. Особенно много спорил и сомневался Шванебах ³⁴ , старый чиновник-теоретик, весьма искусный в осуждении, большой острослов и мастер рассказывать исторические и иные анекдоты, но человек пустой, лишенный как способности предлагать положительные решения, так и смелости в случаях, когда нужно было довести данное положение до логических выводов из него, так, в особенности, понимания того, что стройные программы и убеждения, не идущие ни на какой компромисс, возможны лишь на бумаге, но не в политике.

После долгих споров дополнения были приняты, так как ничего другого придумать не могли. Мысль опереть выборы на уездные земские собрания отвергнута на том основании, что мера эта равносильна была бы устранению от участия в деле тех интеллигентных классов, которым признавалось необходимым дать участие в Думе и которые в выборах земских гласных участия не имеют.

Положение было тем более трудное, что все рассуждения шли, в сущности, вслепую. При отсутствии политической жизни самая физиономия населения, направления и взгляды его отдельных слоев никому, в сущности, известны не были, на какой слой следовало опереть Думу, никто не знал, и, как только сходили с дорожки земских выборов, попадали в дремучий лес.

Вскоре, однако, взгляды графа изменились. Кучка москвичей, сыгравшая, на мой взгляд, фатальную роль в карьере графа Витте как председателя Совета министров - князь Е. Трубецкой ³⁵ , А. И. Гучков, Д. Н. Шипов и Муромцев ³⁶ - подсунула графу проект выборов, основанный на всеобщей подаче голосов. Моск-

стр. 126

вита произвели на Сергея Юльевича сильное впечатление. Уроженец Юга, там выросший и проходивший железнодорожную службу, граф совершенно не знал внутренней России и уверовал в то, что москвичи эти суть как бы духовноуполномоченные русского народа, носители его помыслов и стремлений, тогда как они были просто либеральные московские баре, склонность щегольнуть крайними взглядами там, где они не задевали их собственной шкуры. Граф уверовал в москвичей, насколько мог уверовать человек, как он, во всем колеблющийся, и под их влиянием сильно сдался влево; так он катился, увлекая многих, пока московские беспорядки не проявили горизонты. Москвичи отпрянули, граф очнулся, но было поздно, он оказался одинок и очутился на мели.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Дурново П. Н. (1845 - 1915) - статс-секретарь, действительный тайный советник, сенатор. В 1884 - 1893 гг. директор Департамента полиции, в 1900 - 1905 гг. товарищ министра внутренних дел, в 1905 - 1906 гг. министр внутренних дел, затем член Государственного совета.

2. Шидловский Н. В. (1843 - 1907) - действительный тайный советник, сенатор. С 1895 г. член Государственного совета, в 1905 г. председатель комиссии, призванной выяснить причины недовольства рабочих.

3. Земские служащие по найму.

4. Макаров А. А. (1857 - 1919) - действительный тайный советник, сенатор. В 1901 - 1906 гг. прокурор Саратовской судебной палаты, в 1906 - 1909 гг. товарищ министра внутренних дел и директор Департамента полиции, в 1909 - 1911гг. государственный секретарь, в 1911 - 1912 гг. министр внутренних дел, в 1912 - 1916гг. член Государственного совета, в 1916 г. министр юстиции.

5. Маклаков Н. А. (1871 - 1918), являвшийся министром внутренних дел в 1912 - 1915 годах.

6. В опубликованных мемуарах (с. 18) Крыжановский отмечает указание П. Д. Святополк- Мирского не употреблять термин "интеллигенция", который царь не любил, переняв это от своего отца, Александра III.

7. Оболенский А. Д. (1855-?), шталмейстер, сенатор. В 1897 - 1902 гг. товарищ министра внутренних дел, в 1902 - 1905 гг. товарищ министров финансов, в 1905 - 1906 гг. обер-прокурор Синода, далее член Государственного совета.

8. В архиве приложение отсутствует.

9. Записка А. А. Лопухина с критикой сложившихся в 1880-е годы методов борьбы с оппозиционным движением была в начале 1905 г. опубликована за границей с предисловием Ленина (ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 9, с. 331 - 334).

10. Сельский Д. М. (1833 - 1910) - граф, статс-секретарь, действительный тайный советник I класса. В 1878 - 1889 гг. государственный контролер, в 1889 - 1910 гг. член Государственного совета, в 1893 - 1905 гг. председатель Департамента государственной экономии Государственного совета, в 1905 - 1906гг. председатель Государственного совета.

11. Именной высочайший указ Правительствующему Сенату "О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка".

12. Хвостов А. А. (1857-?)- действительный тайный советник, сенатор. С 1900 г. директор Хозяйственного департамента Министерства внутренних дел, в 1905 г. товарищ министра юстиции, член Государственного совета с 1912г., в 1915 - 1916 гг. министр юстиции, в 1916 г. министр внутренних дел.

13. Манухин С. С. (1856 - 1921) - действительный тайный советник, сенатор. В 1901 - 1904 гг. товарищ министра юстиции, в 1904 - 1905 гг. министр юстиции, с 1906 г. член Государственного совета, в 1912 г. производил официальное расследование обстоятельства Ленского расстрела рабочих.

14. В опубликованных мемуарах (с. 28 - 31) автор добавил: "Министерство юстиции было сравнительно маленькое, а потому личные отношения занимали в нем гораздо большее место и имели особое значение, а с ними было связано и низкопоклонство перед начальством, проявлявшееся в крайне стеснительной форме. Было как-то дико видеть почтенных председателей судебных палат и таковых же прокуроров, людей, которых по условиям прежней своей судебной службы в глухой провинции я привык так высоко ставить, которые

стр. 127

стремились под тем или иным предлогом проникнуть к директору департамента, мальчику по сравнению с ними, и вели заискивающие, сладкие речи без всякой даже практической цели, ибо в 1-м департаменте были сосредоточены дела юрисконсультские, законодательные и организационные, и на личное положение служащих в судебных учреждениях директор его никакого влияния иметь не мог.

С другой стороны, и условия службы с С. С. Манухиным как министром юстиции были очень нудны. Сам он был прекрасный человек, превосходный юрист и очень приятный начальник, но обладал крайне мелочным и нерешительным характером, страшно боялся провиниться перед другими, более сильными ведомствами и этим доводил своих подчиненных нередко до отчаяния. Помню, как в один из первых же дней в департамент поступил от Министерства внутренних дел по Департаменту полиции запрос о передаче в военный суд какого-то дела. Дело было самое незначительное и в нем не имелось налицо признаков, требуемых законом для передачи военному суду. В этом смысле и был составлен ответ, представленный к подписанию министра. С. С. Манухин впал в колебания, долго обсуждал и, наконец, убедившись, что иного исхода нет, согласился с мнением департамента, но оставил бумагу у себя, чтобы еще подумать. Через час у него возникли новые сомнения, и он созвал на совещание товарища министра, обоих директоров и юрисконсульта. Судили, рядили и пришли к тому же выводу, но опять-таки Манухин бумаги не подписал.

Вернулся я домой со службы часов в семь, а в десять был вызван к министру на дом, где оказалось созванным новое по тому же предмету совещание при участии сенаторов Н. С. Таганцева и А. М. Кузьминского, которые, ознакомившись с делом, пришли к тому же заключению, что и департамент. Все-таки и после этого С. С. Манухин бумаги не подписал, а решил взять ее с собою на следующий день в заседание Совета министров, чтобы лично объяснить министру внутренних дел мотивы, по которым он не может выразить согласия на предположения его ведомства. Оказалось конечно, как и следовало ожидать, что министр внутренних дел о переписке этой и не слышал и никаких претензий по поводу проектируемого отзыва не имел, найдя его со своей стороны совершенно правильным. Только тогда С. С. подписал наконец бумагу. Такие случаи повторялись очень часто.

Другим скучным занятием было составление для министра Всеподданнейшего доклада. Так как дела министерства по свойству своему мало в чем могли привлекать внимание Государя и единственное, чем министр мог надеяться заинтересовать Его Величество, были представления о помиловании осужденных (докладывались, конечно, лишь два-три, а остальные Государь разрешал по доверию к министру), то С. С. Манухин старался выбрать для доклада такие дела, которые, не будучи слишком сложными или длинными, могли в то же время вызвать улыбку своим содержанием или какими-либо забавными созвучиями. И вот происходили долгие объяснения всякий раз, когда приходилось подбирать дела для Всеподданнейшего доклада, причем соображения и колебания Сергея Сергеевича о том, какое дело пустить вперед, бывали бесконечны. Он ужасно радовался, когда попадались смешные фамилии обвиняемых или потерпевших. Копаться во всей этой трухе было ужасно скучно".

15. В опубликованных мемуарах (с. 31) добавлено: "Добрейший А. А. Хвостов с год после этого на меня дулся, но потом простил".

16. Имеется в виду рескрипт от 18 февраля 1905 г. на имя министра внутренних дел А. Г. Булыгина (1851 - 1919), предлагавший учредить под его председательством Особое совещание для обсуждения путей осуществления выраженной монархом в рескрипте воли "привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждению законодательных предположений".

17. Самарин Ф. Д. (1858-?) - земец, с 1906 г. член Государственного совета.

18. Трепов А. Ф. (1862 - 1928) - егермейстер, с 1895 г. сотрудник Государственной канцелярии и помощник статс-секретаря Государственного совета, с 1906 г. сенатор, в 1914 - 1917 гг. член Государственного совета, в 1915 - 1916гг. министр путей сообщения, в 1916 г. председатель Совета министров.

19. Путилов А. И. (1866-?) - крупный предприниматель, действительный статский советник. В 1902-1905 гг. директор канцелярии Министерства финансов, в 1905 - 1906 гг. товарищ министра финансов, управляющий Дворянским и Крестьянским земельными банками, с 1907 г. в отставке.

20. Добавление из опубликованных мемуаров (с. 34): составляя этот проект, Крыжановский

стр. 128

стремился "перенести центр тяжести работы в образуемые в составе Думы отделы по главным отраслям дел государственного устроения и ограничить роль общих собраний с их неизбежной риторикой".

21. Кобеляцкий А. И.- помощник статс-секретаря Отделения государственной экономии Государственной канцелярии.

22. Харитонов П. А. (1856 - 1916) - действительный тайный советник, сенатор, статс-секретарь. В 1904 - 1906 гг. товарищ государственного секретаря, с 1906 г. член Государственного совета, с 1907 г. государственный контролер.

23. Из опубликованных мемуаров (с. 39): "В первых двух заседаниях присутствовал и К. П. Победоносцев. Он сидел молча, по большей части облокотившись обеими руками на стол и закрыв ладонями лицо, Он имел вид мертвеца. "Господи, уже смердит",- сказал про него кто-то из присутствовавших".

24. Фриш Э. В. (1833 - 1907) - действительный тайный советник, сенатор, шталмейстер, статс- секретарь. В 1876 - 1883 гг. товарищ министра юстиции, в 1883 - 1906 гг. член Государственного совета и председатель Департамента законов, в 1906 - 1907 гг. председатель Государственного совета.

25. Из опубликованных мемуаров (с. 43): "Старинные дворянские фамилии нередко очень верно определяли основные черты характера их носителей. К числу их относился и Булыгин - подлинная "булыга", грузно лежавшая на месте, под которую и вода не текла. По существу же это был очень хороший и порядочный человек и далеко не глупый".

26. Из опубликованных мемуаров (с. 46 - 47): "Совещание не проявило ни внимания, ни прозорливости, ни сознания всей важности предпринятого дела. Плыли как бы по течению, и только. И в этом случае, как и во всех других, ярко сказалась основная язва нашего старого бюрократического строя - засилье на вершинах власти старцев. На повороте государственной жизни судьба важнейшего дела находилась в руках расслабленного старика графа Сольского так же, как впоследствии, в трагические годы и дни, когда погибала Россия, судьба ее аппарата находилась в руках других печальной памяти бессильных старцев - Горемыкина, Штюрмера, князя Голицына. Усталые и телесно, и душевно, люди эти жили далеким прошлым, неспособны были ни к творчеству, ни к порыву и едва ли не ко всему были равнодушны, кроме заботы о сохранении своего положения и покоя. Клейкой замазкой закупоривали они продушины государственной машины, свинцовой тяжестью висели на рычагах и колесах, вся и все мертвили, а между тем слова их почитались за откровение. По характеру своему старцем был и Булыгин".

27. Буров А. А., Налбандов В. С., а также упоминаемые далее Арбузов А. Д. Евтифеев А. А. Савич Г. Г. и Черкас А. К. - чиновники Главного управления по делам местного хозяйства МВД.

28. Добецкий Е. Е. (1856-?) - с 1906 г. был членом Государственного совета от землевладельцев Царства Польского.

29. Меньшиков М. О. (1859 - 1919) - писатель и публицист, сотрудник газеты "Новое время".

30. Из опубликованных мемуаров (с. 54 - 56): "И Витте, и особенно князь Оболенский стали тут наперебой предлагать свои планы, как это сделать, причем, по обыкновению, у князя Оболенского одна фантазия немедленно покрывала другую в самых противоречивых сочетаниях. Ему хотелось в две минуты отыскать способ согласовать самое широкое, почти всеобщее избирательное право с гарантиями разумности выборов. Он перескакивал от всеобщих равных выборов к выборам всеобщим же, но по сословиям, от них - к выборам по профессиональным группировкам, потом опять к всеобщим, но ограниченным известным имущественным цензом, и т. д. Это была какая-то яичница предположений, видимо, до моего прихода обсуждавшихся, в которой Витте совершенно потонул. Тут впервые поразила меня черта его характера, которую потом приходилось часто наблюдать, - полная растерянность мысли, как только он переходил в область, ему непривычную, и крайняя нерешительность, почти отсутствие воли, когда приходилось на чем-то остановиться и действовать там, где можно было ожидать сопротивления. В его голове, очень плодовитой, вихрем носились доводы и за и против, но на что решиться, он не знал. В голове его был хаос, множество порывов, желание всем угодить и никакого определенного плана действий. Вообще вся его личность производила впечатление, не вязавшееся с его репутацией. Может быть, в финансовой сфере, где он чувствовал почву под ногами, он и был на высоте, но в делах политики и управления производил скорее впечатление авантюриста, чем государственного деятеля, знающего, чего он хочет и что можно сделать. Вдобавок он, по-видимому, имел недостаточно ясное представление и о социальном строе империи, и о лицах, которые присвоили

стр. 129

себе наименование "представителей общественности", и даже об административном механизме в провинции".

31. Кузьмин-Караваев В. Д. (1859 - 1927) - генерал-майор, профессор, земец, публицист. Депутат I и II Государственных дум, один из создателей Партии демократических реформ.

32. Шипов Д. Н. (1851 - 1920)- камергер, земец. В 1893 - 1904гг. председатель Московской губернской земской управы, лидер общеземского движения, в 1905 - 1906 гг. один из создателей "Союза 17 октября", затем Партии мирного обновления. В 1907 - 1909 гг. член Государственного совета по выборам от земств.

33. Мещерский В. П. (1839 - 1914) - князь, камергер. Публицист правого направления, издатель еженедельника "Гражданин". Закулисный политик, состоявший в личной переписке с Николаем II.

34. Шванебах П. X. (1846 - 1908) - тайный советник. В 1905 г. главноуправляющий землеустройством и земледелием, в 1905 - 1907 гг. государственный контролер.

35. Трубецкой Е. Н. (1863 - 1920) - князь, профессор. В 1905 - 1906 гг. один из лидеров Конституционно-демократической партии, затем Партии мирного обновления. Член Государственного совета по выборам от Академии наук и университетов.

36. Муромцев С. А. (1850 - 1910)- профессор. Один из лидеров Конституционно-демократической партии. Председатель I Государственной думы.

Постоянный адрес данной публикации: