I

Морозный лунный вечер 12 января 1886 года. На окраине тогдашнего Симбирска (ныне Ульяновск) мертвая тишина, только изредка услышишь визг железного полоза по крепко накатанному и промороженному снегу да долетит скрип шагов из переулка. Пользуясь лунным вечером, мы досыта накатались с Дмитрием Ульяновым (тогда одиннадцатилетним мальчиком) на салазках с крутой горы, опускающейся к Свияге, и занялись борьбой в большой комнате, в окна которой льется поток лунного света. Неожиданно хлопает входная дверь, и в передней раздается голос Владимира Ильича, тоща ученика 7-го класса Симбирской классической гимназии, как она называлась в отличие от уничтоженной гимназии - военной.

Владимир Ильич не раздевается, как обычно, а остается в передней и быстрым шопотом что-то говорит моему отцу. Лицо его бледно, губы сжаты, глаза опущены. Обращаясь к брату, он спокойно, но голосом, не допускающим возражений, говорит ему:

- Митя, одевайся, поедем домой.

Прервать игру раньше времени было неприятной неожиданностью. Странен был приезд на извозчике Владимира Ильича несмотря на небольшое расстояние, отделявшее Дом Ульяновых от нашей квартиры: это было не в обычаях у живших со спартанской простотой Ульяновых.

Не понимая, в чем дело, но уже тревожно настроенный, Митя спешно одевается и следует за братом. Владимир Ильич прощается молча, с сумрачным лицом; его курчавые рыжеватые волосы, когда он поворачивается, чтобы выйти из комнаты, отливают золотистым блеском.

Когда братья ушли, я подбегаю к своему отцу и спрашиваю, почему Митю понадобилось увезти так рано. Отец смахивает слезу и говорит:

- Илья Николаевич скончался.

Коша уже в советское время в разговоре с Владимиром Ильичем мы вспомнили с ним сцену приезда за братом в 1886 г., он сказал, что каждая деталь этого вечера прочно сохранилась в его памяти.

Надо знать, как благоговейно в семье Ульяновых относились к Илье Николаевичу и к Марии Александровне, чтобы оценить в 15-летнем юноше, переживавшем этот тягчайший час жизни, то удивительное самообладание, которое отличало его потом во всех трудных обстоятельствах.

II

Кончился 1896 год с нелепой коронацией, обошедшейся нищему крестьянскому люду в 60 миллионов рублей золотом и закончившейся грандиозной катастрофой на Ходынке, с тех пор ставшей нарицательным словом, прочно вошедшим в русскую речь. На преступное расхищение огромных народных средств (на них можно было бы открыть полсотни университетов!) питерские рабочие ответили знаменитыми стачками лета 1896 года. Одним из руководителей этого первого фазиса войны рабочих с самодержавием был Владимир Ильич. В декабре 1896 г. он был арестован и просидел на Шпалерной, в Доме предварительного заключения, в камере N 193, до февраля 1897 г., когда по так называемому "проходному свидетельству" был отправлен в г. Минусинск, числившийся тогда в районе Восточной Сибири, для дальнейшего следования в с. Шушенское, где и провел три года ссылки. "Проходное свидетельство" давало возможность провести два - три дня в Москве с матерью Марией Александровной, сестрами, братом Дмитрием Ильичем (тогда студентом-медиком) и зятем Марком Тимофеевичем Елизаровым.

Понятно нетерпение, с которым мы, студенты, товарищи Дмитрия Ильича, ждали появления Владимира Ильича в скромной квартирке Ульяновых на Собачьей площадке, в доме, тогда принадлежавшем некоему Романовскому.

Владимир Ильич приехал в Москву 19 февраля (старый стиль) и тотчас по приезде, едва услав обнять мать в сестер, ушел в читальный зал тогдашнего Румянцевского музея (ныне Библиотека имени Ленина). В этом читальном зале Владимир Ильич провел вое три дня своего пребывания в Москве, работая над своим историко-экономическим исследованием "Развитие капитализма в России". Напрасно ждали его на Собачьей площадке к обеду, несколько раз разогреваемому заботливой рукой Марии Александровны. Владимир Ильич возвращался только после восьми часов вечера, когда закрывался читальный зал.

Встреча с Владимиром Ильичем была не

та, какой ждала наша молодежь. Он и не думал занимать сидевших около него и ловивших каждое его слово молодых людей рассказами о пребывании в Доме предварительного заключения, о перспективах своего житья в Сибири, о дороге туда. Обо всем этом ни слова! Ни позы, ни рисовки, а сосредоточенное внимание к собеседнику, когда ему задавали какой-либо вопрос, а он со своей всегдашней вежливостью отвечал на него просто и деловито. На столе и на коленях - большие статистические издания, приготовленные к его приезду Анной Ильиничной. Даже шахматы не отвлекали его от работы, хотя тут же, на углу стола, под тем же зеленым абажуром, разыгрывалась партия между Марком Тимофеевичем Елизаровым и Дмитрием Ильичем. И так все три дня пребывания в Москве. Никаких сенсационных рассказов, никаких пламенных призывов к "младшему поколению" мы так и не дождались. Перед нами был простой, непритязательный, добрый старший товарищ, и только. Подивились мы на его железную, казавшуюся сверхъестественной выдержку в работе, поглощавшей его целиком, даже в те немногие часы, которые у него оставались перед ссылкой и которые он мог бы провести - отдыхая после долгого пребывшая в тюрьме - в театре, картинной галерее, на выставке.

III

Лето 1905 г. было преддверием первого настоящего революционного удара по самодержавию. Заграницей немцы и французы поглядывали на нас, русских, не то с презрением, не то с сожалением в связи с неудачной войной в Манчжурии. Похлопывая собеседника по коленке, спутники по вагону, немцы, утешали русских пассажиров словами: "Не унывайте! Дела еще образуются!" Французы поджимали губы и сторонились скомпрометировавших себя союзников. Прежний стиль распростертых объятий по адресу "детей дружественного и союзного народа" был забыт. Пахло политической гарью.

Мне пришлось несколько жарких июньских дней этого лета провести около Женевы. Приехав в Женеву, я сейчас же отыскал квартиру Владимира Ильича. Он жил в предместье города, в Каруже, на берегу маленькой речки Арвы. Трехэтажный только что отстроенный, нового типа дом находился на краю большого пустыря, заросшего лопухами и одуванчиками, точно в Серпухове или Тетюшах. Я поднялся по узкой опрятной лестнице на третий этаж и позвонил. Дверь открыл сам Владимир Ильич. Тот же быстрый взгляд умных, искрящихся ласковых карих глаз.

- Давно из России? На легальном положении? Хотите перейти на нелегальное?

Вопросы следовали быстро, точно на военной заставе. Замечаю, что во время нашего короткого разговора Владимир Ильич стоит в дверях, прижимая к себе створку, точно стараясь закрыть собою вход и не дать кому-то находящемуся внутри увидеть меня. Понимаю маневр Владимира Ильича и отступаю в сторону от двери.

Узнав, что я не спешу перейти на нелегальное положение, Владимир Ильич тотчас же сделал быстрое заключение:

- Поезжайте на улицу Корратери, номер тринадцать. Садитесь там в кафе, я буду через десять минут.

Едва я успел занять место под тентом кафе, подальше, от входа, как мимо горшков с пальмами промелькнул велосипедист, легко соскочивший у входа. Это был Владимир Ильич.

Градом посыпались вопросы: "Что делается в Москве, кого видели, с кем говорили, какие вести приходят из Манчжурии, когда ждут конца войны?.."

- Как, как они говорят про всеобщее, прямое, тайное и равное?.. "Пгоклятая четыгеххвостка", - хохоча и картавя, повторял Владимир Ильич пересказанную мною фразу одного из тогдашних крупных деятелей - князя С. Н. Трубецкого.

- Кто сочиняет проект Государственной думы, что говорят о нем?

Видно было, что вопросы эти чередовались по обдуманной программе и каждый ответ заносился в какую-то незримую таблицу всеобъемлющей памяти Владимира Ильича, находя там свое место среди моря других сведений, черпавшихся Владимиром Ильичем из самых разнообразных источников.

Подивился я на организационный дар собеседника, сразу схватывавшего существо дела, быстро ловившего то, что его интересовало, и не терявшегося в побочных обстоятельствах и мелочах. Подивился я и тому, что первой мыслью Владимира Ильича была забота о том, чтобы посетитель его не подвергся опасности, связанной с удостоверенным охраной посещением главы тогдашней эмиграции.

IV

В конце апреля 1918 г. мне пришлось по спешному делу пойти в канцелярию Совнаркома в Кремле. Я пришел туда после 17 часов, когда доступ уже был прекращен. Не попав в канцелярию, я повернул обратно к Троицким воротам по тротуару, идущему от арки Совнаркома мимо Чудова монастыря. Меня догнал шедший своей обычной, почти бегающей походкой Владимир Ильич, На лице его были следы сильного утомления: видно было, что день председателя Совнаркома прошел не даром.

- Что вы здесь делаете?

- Пытался проникнуть в вашу канцелярию, опоздал - не пускают.

- Пойдемте, я вас провожу.

Несмотря на мои смущение и протест Владимир Ильич повернул обратно и довел меня до бокового, так называемого совнаркомовского подъезда. У входа стоял на часах красноармеец-латыш.

- Часовой, - обратился к нему Владимир Ильич, - пропустите товарища наверх, в Совнарком.

- Не пропущу, - угрюмо отрубил часовой.

- Я вам приказываю пропустить.

- А я не пропущу.

- Вы меня не знаете?

- Не знаю.

Владимир Ильич достал из кармана свое личное удостоверение и предъявил его неумолимому часовому.

Не изменив выражения лица, часовой сделал шаг назад и открыл мне доступ на лестницу.

- Вы службу, товарищ часовой, знаете! - смеясь, бросил Владимир Ильич по адресу часового и направился к своему тогдашнему, более чем скромному жилью в Кавалерском корпусе, около Троицких ворот.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. ЯКОВЛЕВ:

Комментарии: