И. Этвеш и Н. Гоголь жили и писали примерно в одно и то же время и примерно в одних и тех же исторических условиях. Отсюда - параллели в их творческих подходах, в отношении к изображаемому, даже в стиле. Но различие творческих индивидуальностей отражалось в различии, даже иногда в контрастности художественных решений, что прослеживается на материале произведений этих двух писателей.

The Hungarian politician and writer Jozsef Eotwos and the Russian writer Nikolai Gogol were contemporaries and worked in comparable social and cultural milieus. For this reason, one might find parallels in their methods, attitudes to the images depicted and even in their stile. At the same time, diversity of their individualities was reflected in significant alterations and even contrasts of solutions. All this could be found in their work.

Ключевые слова: венгерская литература, русская литература, сравнительный анализ, реализм, сатира, мировоззренческий идеализм.

Как-то так вышло, что с творчеством Йожефа Этвеша (1813 - 1871), одного из столпов венгерской литературы XIX в., я начал знакомиться не по его произведениям, а по литературоведческим работам о нем (вариант, конечно, не идеальный, но едва ли такой уж редкий). И, узнав из этих работ, что Этвеш глубоко осуждал и всячески разоблачал консервативный уклад современной ему Венгрии, где роль ведущей силы играло дворянство, заботившееся лишь о сохранении своих древних привилегий, и боролся за прогрессивные преобразования, которые приблизили бы Венгрию к передовым странам Западной Европы, в то же время не ввергнув ее в пучину пороков, свойственных капитализму, - узнав все это, я немного заскучал. К тому же Этвеш, как выяснилось, был последовательным противником революции и в своей активной общественной и государственной деятельности (он даже занимал дважды должность министра - для писателя случай редкий) отстаивал центристский политический курс, т.е., говоря по-простому, стремился к разумным и реальным преобразованиям, а после разгрома революции и национально-освободительной войны 1848 - 1849 гг. много сделал для достижения так называемого Компромисса, т.е. заключения в 1867 г. политического соглашения с Австрией, вследствие чего возникла Австро-Венгерская монархия... Словом, в посвященных Этвешу работах (в основном они относятся к 60 - 70-м годам минувшего века) вырисовывался образ, не слишком зажигающий воображение: осторожный политик, пользующийся своими литературными способностями как орудием пропаганды прогрессивных - да, несомненно, прогрессивных! - но тоже

Гусев Юрий Павлович - д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.

Статья написана при поддержке РГНФ (грант 12 - 04 - 00082).

довольно осторожных, далеко не радикальных (а потому, на тогдашний мой, и не только мой, вкус, неинтересных) идей.

Так что я без большого восторга согласился написать предисловие к переведенному на русский язык главному произведению Этвеша, роману "Сельский нотариус" [1]¹. И уж тут, никуда не денешься, текст пришлось прочитать внимательно. Но чем дальше я в него углублялся, тем сильнее он меня затягивал. Далеко не в последнюю очередь, конечно, благодаря любовно выполненному переводу Е. И. Малыхиной, сумевшей искусно "состарить" текст, сообщив ему, что называется, настроение.

Это-то настроение, которое трудно определить точными терминами, но которому легко подобрать синонимы: музыка, манера, в конце концов стиль, - и есть, видимо, суть художественности, т.е. того, что делает изложенную историю, рассуждения, размышления литературным произведением. И что отличает одного писателя от другого - или роднит одного писателя с другим.

В данном случае, при чтении Этвеша, на меня пахнуло - Гоголем.

Конечно, во многом - с удовольствием повторю - благодаря Е. И. Малыхиной. Но едва ли произведение, созданное на чужом языке и на материале чужой культуры, можно перевести "под Гоголя" или "под" кого-нибудь другого, если в этом произведении нет чего-то органически близкого тому же Гоголю. У Этвеша - есть.

Уже первые страницы, первые строки романа довольно ощутимо напоминают, например, "Мертвые души": те эпизоды, где по дорогам российской провинции катится бричка Чичикова, и не Чичиков, а сам автор ощущает себя частицей этих пространств, пытаясь осмыслить, сформулировать для себя, что же это такое - дорога, бескрайняя степь, родная земля...

"Кому довелось хотя бы немного путешествовать по нашей тисайской низменности или остановиться всего на несколько дней в любом ее уголке, тот смело может сказать, что знает ее всю. Уловить отличительные черты между отдельными частями ее, как иной раз между лицами одного семейства, возможно лишь после обстоятельного знакомства, так что путник, сморенный сном в своем экипаже на наших песчаных равнинах, проснувшись несколько часов спустя, лишь по вспотевшим лошадям да еще по тому, много ли продвинулось солнце к закату, заметит, сколь велик проделанный им путь" [1. С. 19].

Почти по-гоголевски Этвеш позиционирует (воспользуюсь модным словечком) себя по отношению к читателю, видя в нем собеседника и при удобном случае прямо обращаясь к нему. "Видел ли ты когда-нибудь счастливый семейный очаг, читатель? Если видел или сам принадлежишь к тем любимцам судьбы, кои счастье это вкушают [...]" [1. С. 82], и т.д. - это ведь не может не напомнить Гоголя с его знаменитым "Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи. Всмотритесь в нее", и т. д. ("Вечера на хуторе близ Диканьки").

Разумеется, это - сходство на уровне тональности, стилевой окраски художественного текста, и даже тут мы Гоголя не спутаем никогда и ни с кем: его мягкая (малоросская, если вспомнить термин той эпохи) интонация, его неповторимый юмор, в котором сентиментальность чередуется с сарказмом, лукавство - с патетикой, - для русского читателя суть то же, что для ребенка, скажем, запах отцовской куртки. Венгры, очевидно, у Этвеша слышат, чувствуют что-то свое, от чего тают их сердца (хотя тут скорее Мор Йокаи и Янош Арань - непревзойденные виртуозы).

¹ Не могу не сказать хотя бы теперь, задним числом (раньше, тридцать лет назад, я не чувствовал за собой достаточного морального права, чтобы настаивать на своем мнении): во-первых, не "нотариус" надо было бы перевести название "A falu jegyzoje", а "Секретарь сельской управы" (откуда в селе нотариус?!); во-вторых, написание Этвёш очень уж нелепо для русского восприятия, да и для венгерского тоже.

Этвеша же сближает с Гоголем еще одна, даже, пожалуй, более важная сторона его творчества, очень ярко проявившаяся в "Сельском нотариусе", - то, как он видит современную ему венгерскую действительность. Конечно, есть блестящий, почти европейский Будапешт (тогда еще - Пешт и Буда); но у Этвеша - как благородного человека и глубокого, не на уровне чардаша и гуляша, патриота - сердце болит не за столицу, а за всю страну, провинциальную, отданную в полное распоряжение кичливому и корыстному дворянству. Место действия "Сельского нотариуса" - выдуманный комитат (приблизительный аналог российской губернии) Такшонь и его центр, городишко Порвар, который Е. И. Малыхина правильно перевела как Пыльгород (в названии "Такшонь" тоже звучит "такнёш", т.е. "сопливый"). Нет, комитат этот - не сонное царство: жизнь тут просто бьет ключом, потому что на носу перевыборы должностных лиц местного самоуправления, начиная с вице-губернатора и кончая судебными заседателями. Предвыборные собрания, речи, дебаты, агитационные десанты, и главное - угощенья, застолья, интриги, тайные сделки - муравейник взбудоражен до крайности. Но борьба идет не между принципами или программами, а всего лишь между амбициями: кто-то уже посидел на теплом местечке, но хотел бы посидеть еще, кому-то кажется, что пора бы попасть туда и ему... Главное же, что все это - дворяне, которые живут в твердой уверенности, что страна эта, со всеми ее богатствами, есть их вотчина, и дело лишь в том, чтобы протиснуться ближе к кормушке, которая - синоним власти. "Пусть венгерская нация процветает, а поелику дворянство - единственный ее представитель, да процветает дворянство венгерское! Кто не жаждет этого с нами вместе, кто, распространяя права наши на разноязыкий люд и на разно-всякое происхождение, желает уничтожить свободу нашу [...] кто провозглашает глубоко ложные политические учения, вроде того, что учредить железные дороги и банки, не отказавшись от привилегий рождения и права на неуплату налогов, невозможно, - тот враг нам [...]!" [1. С. 142], - такие речи звучат на предвыборных собраниях, причем тут нет цинизма, нет демагогии: привилегии дворянства как сословия, которое считалось основой нации, были закреплены в документах 1222 и 1514 гг. Беда лишь в том, что к XIX в. эти древние документы и освященный ими уклад стали тормозом развития Венгрии, удерживая и оберегая в ней средневековые нормы, что в те времена устраивало Вену, относившуюся к Венгрии практически как к своей колонии. Передовая часть общества (прежде всего это были, конечно, тоже дворяне) требовала реформ, и Этвеш был одним из самых активных участников дворянской фронды (хотя, как уже говорилось, далеко не самым радикальным). Такая мировоззренческая позиция и лежала в основе его видения современной Венгрии.

Гоголь, как известно, к политической деятельности был равнодушен. А его насмешки над провинциальной Россией, над всеми этими российскими "пыль-городами", куда заносит Хлестакова, где колесит комбинатор Чичиков, вполне сочетались с умеренностью, даже консервативностью, как показывают, например, его "Выбранные места из переписки с друзьями", вызвавшие ярость "неистового" радикала Белинского. Консерватизм мировоззрения, однако, вовсе не исключает способности и склонности к острой, даже разоблачительной сатире -уж Гоголь-то здесь блестящий пример. Его панорама крепостной и чиновничьей России, развернутая в "Мертвых душах" и в "Ревизоре", это вовсе не "срывание всех и всяческих масок", а боль за родную землю и желание увидеть ее иной, достойной любви. Пускай и с царем, и с православной церковью: Гоголь вовсе не считал, что царизм и церковь порождают одних только Сквозник-Дмухановских да Плюшкиных.

Такшонь, Порвар-Пыльгород у Этвеша - тоже целый заповедник "свиных рыл", моральных уродов, достойных кунсткамеры. Этвеш, как и Гоголь, неистощим в придумывании говорящих имен: исправник Нюзо (можно перевести как Живо-

деров), холодный и злобный интриган Мачкахази (Кошкодомский), чиновничья шушера: Кеньхази (Самодурский), Карвай (Стервятник), Шашкаи (Саранчевский) и т.д. - чем они не чета Собакевичу, Коробочке, Тяпкину-Ляпкину и другим гоголевским персонажам? И "кунсткамеру" эту Этвеш формирует в романное пространство примерно таким же способом, как и Гоголь. В "Мертвых душах" события нанизаны на полудетективную историю скупки - в целью каких-то, так и остающихся не слишком ясными читателю, имущественных махинаций - умерших крепостных. Этвеш же разворачивает свою галерею ничтожеств и моральных уродов вокруг интриги, которую жена вице-губернатора плетет, с помощью стряпчего Мачкахази, чтобы не допустить к выборам честного и порядочного -и этим крайне опасного для комплота взяточников и подлецов - сельского администратора Йонаша Тенгейи.

Но тут сходство Этвеша и Гоголя кончается. Гоголь, при всем его идеализме, при всей его вере в царящее в мире (а в российском мире тем более!) добро, в возможность гармонии, не смог противопоставить в художественном пространстве своего творчества негативному началу - позитивное. Нельзя сказать, что не пытался: кое-где сквозь кривое зеркало сатиры у него проглядывают теплые и радостные блики - взять, скажем, то, что он сообщает о молодости Плюшкина, до того, как обычные человеческие причуды переросли в его натуре в чудовищные уродства. Более того, ведь Гоголь написал, как известно, второй том "Мертвых душ", где дал, можно сказать, позитивную антитезу карикатуре, представленной в томе первом. Что побудило писателя бросить второй том в камин? Объяснений и гипотез много; мне лично кажется, что причина тут - обостренный вкус, или, точнее, нечто вроде аллергии на фальшь. Карикатуры рисовать на своих современников - весело, увлекательно и не обидно, не обидно даже для тех, над кем писатель смеялся (известно, что царь Николай I с удовольствием бывал на спектаклях "Ревизора"). Карикатура, шарж - не ложь, а выявление сущности характера, социальной роли человека ли, социальной группы ли. Ложь - это создание такого образа, которого не было и не могло быть в действительности; а если такой человек и встречался, то он был "белой вороной" (недаром Грибоедов, заставив своего Чацкого побиться об острые углы нормальной российской жизни, отправил его "искать по свету" место для своего незаурядного ума и чистого сердца). Гоголь, изобразив во втором томе приукрашенную, разумную Россию, которую вполне можно понять умом, обнаружил, что созданное им - огромная фальшь, хуже всякого пасквиля. По рассказам мемуаристов, писатель, бросив рукопись в огонь, долго сидел неподвижно и наконец проговорил по-украински: "Негарно мы зробили, недобре дило" (цит. по [2. С. 29]). И с психологической точки зрения это очень понятно: Гоголь был не просто идеалистом, а идеалистом восторженным, в "Выбранных местах..." он признавался: "Я люблю добро, я ищу его и сгораю им" (цит. по [2. С. 28]). И вот, поняв, что невольно, из лучших побуждений, совершил огромный подлог, сломался: уничтожил книгу и, медленно,^ничтожил себя.

Йожеф Этвеш - человек другого склада, другого темперамента, совсем не нервический, скорее, напротив, рациональный, даже рассудочный; об этом свидетельствует и его общественная деятельность, и тот, например, факт, что осенью 1848 г., видя, что восставшая Венгрия идет на военный конфликт с Австрией (Кошут и другие радикалы взяли верх над умеренными, над центристами), Этвеш предпочел эмигрировать из страны и вернулся туда лишь через несколько лет. Однако его любовь к родине, хотя и лишена всякой сентиментальности, но не слабее, чем у Гоголя; а что касается представлений о будущем, о том, как преодолеть историческое отставание, социальную и культурную отсталость, то здесь Этвеш стоит на позициях куда более последовательных и, можно сказать, программных, чем Гоголь.

В "Мертвых душах" мошенник Чичиков пытается перехитрить негодяев, дураков, моральных уродов помещиков. Что же касается романа "Сельский нотариус", то конфликт, вокруг которого он выстроен, предполагает столкновение сил добра и зла, добродетели и порока, благородства и подлости. Соответственно и персонажи делятся на две (почти равные по количеству) категории. Вокруг Йонаша Тенгейи группируются все те, независимо от социального положения, кто честен и порядочен: и дворяне, и крестьяне. Интрига романа заключается в том, что жена вице-губернатора затевает подлое дело: подговаривает стряпчего Мачкахази выкрасть у Тенгейи документы, подтверждающие его дворянство. В условиях тогдашней Венгрии человек, если он не дворянин, лишается не только привилегий (дворяне не платят налоги, не могут быть взяты под стражу и т.д.), но и прав: права избирать и быть избранными. Отрицательные персонажи действуют коварно, а потому добиваются успеха; однако положительные персонажи способны на самопожертвование ради истины и справедливости, а потому истина, хотя и с немалыми потерями, но все же торжествует.

Один из самых ярких образов в романе - разбойник Виола. У венгров, в их народном сознании, в фольклоре, разбойники - героические, благородные люди, все как один - подобия Робин Гуда. Таков и Виола; даже внешне он - почти лубочный персонаж: "Высокий лоб, наполовину скрытый черными как смоль кудрями, ниспадавшими на плечи, смело глядящие черные глаза, мужество, светившееся на этом загорелом лице, и природное достоинство, являвшее себя в каждом движении его высокого стана, невольно внушали мысль о том, что перед тобою один из тех людей, кто, будучи щедро одарен природой, всегда занимает первое место в своем кругу, будь сей круг в глазах общества высок или низок" [1. С. 89].

Читателю становится ясно, что такой человек просто не может быть на стороне сил зла. Будучи преследуем властью за разбойную деятельность (хотя из книги не ясно, какие же злодейства совершал этот венгерский Робин Гуд), Виола играет важную роль и в интриге вокруг Тенгейи: в конечном счете именно он помогает тому вернуть украденные документы. При этом Виола убивает злодея Мачкахази и погибает сам; гибнут и его дети, умирает жена. Так что дворянская честь Йонаша Тенгейи оплачена дорогой ценой. Правда, главный двигатель интриги, жена вице-губернатора, перед угрозой разоблачения кончает с собой; убит и Мачкахази; сам вице-губернатор переживает душевный кризис. Тенгейи же, одержавший моральную победу над своими порочными и подлыми врагами, отходит от общественных дел и занимается выращиванием плодовых деревьев... Что ж, путь к справедливости не прост и не легок - как бы говорит нам автор.

Таким образом, стремление изобразить конфликт, формирующий сюжет "Сельского нотариуса", как конфликт классовый, - сильное преувеличение. И натяжкой выглядит утверждение, будто писатель "воплощает в "Сельском нотариусе" истинность, правомочность классовой борьбы крепостного крестьянства в образе Виолы" [3. 622.0.]. Так же как натяжкой было бы видеть отражение классовой борьбы в "Мертвых душах", - хотя все высмеиваемые автором персонажи - помещики или чиновники. И Этвеш, и Гоголь обличали зло, но обличали с точки зрения общечеловеческой морали.

Интересно, что оба писателя, при том что писали они - писали остро, заинтересованно, ангажированно - о современности, охотно обращались и к прошлому. Гоголь в казацкой вольнице находил тех идеальных героев, по которым томилась его душа в настоящем. Этвеш же в прошлом пытался искать корни тех болезней, которыми страдало современное ему венгерское общество в XIX в. Поэтому он обратился к эпохе крестьянского восстания 1514 г., закончившегося поражением, после которого венгерское дворянство закрепило на много столетий вперед свои права и привилегии. Роман "Венгрия в 1514 году" (1847) можно понять и как пре-

дупреждсние: вот к чему может привести революция, выпускающая на свободу разрушительные, темные, дикие силы.

Идеалист Гоголь, мечтая о великом будущем России, видел вокруг себя в основном свиные рыла - и, задаваясь вопросом о том, куда летит птица-тройка, не слышал ответа; лишь чувствовал, как, "косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства". (Косясь - с подозрением, постораниваясь - из осторожности?)

Этвеш, почти с теми же интонациями обращаясь, в финале романа "Сельский нотариус", к родной земле, выказывает больше уверенности и определенности (пускай, может быть, эта уверенность и несколько насильственна). Во всяком случае, заключительный абзац романа вновь заставляет вспомнить Гоголя.

"Ты есть образ мадьяра, великая наша степная равнина! Ты зелена цветом надежды, но стоишь пустынная; ты создана для того, чтобы своим плодородием облагодетельствовать живущие окрест народы, но по-прежнему остаешься голой. Еще спят твои силы, богом тебе данные, и тысячелетия, над тобой пролетевшие, еще не видели славы твоей; однако сила, пусть все еще сокрытая, жива в твоей груди, и самый сорняк, обильно произрастающий на твоих просторах, кричит о том, сколь дивно ты плодоносна, и сердце мое говорит мне, что близится время твоего расцвета. Да, твоего расцвета, прекрасная наша равнина, расцвета народа твоего, уже тысячелетие тебя населяющего. Счастлив тот, кто доживет до этого дня! Счастлив и тот, кто может утешать себя, по крайней мере, сознанием, что все способности свои обратил на приуготовление сих светлых времен" [1. С. 606].

Смерть Гоголя была чем-то средним между безумием и самоубийством. Этвеш же, подводя итоги своей жизни, высказывал в общем скорее удовлетворенность тем, как он жил и что сделал: "[...] того, что я мыслил целью своей, я, хотя бы частью, достиг. Я высказывал свои убеждения, и высказывал не без определенного результата. Если имя мое и мои произведения в литературе и канут в Лету, произведения эти имели некоторое влияние на мою нацию, и лучшая часть моей индивидуальности останется - благодаря тому воздействию, которое произвел я в свое время; на общественном поприще я тоже никогда не был на первом месте, но многое из того, что я говорил, осуществилось [...]" (цит. по [4. 704. o.]).

Такие близкие по взглядам, по таланту, по призванию, по отношению к родине и к народу люди - и такое разное осознание своей жизни!

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Этвеш И. Сельский нотариус. М., 1981.

2. Мелихов А. Дрейфующие кумиры // Нева. СПб., 2011.

3. A magyar irodalom tortenete. Budapest, 1968. III. k.

4. Eotvos J. Vallomasok es gondolatok. Budapest, 1977.

Постоянный адрес данной публикации: