4. Работа идет полным ходом

Долгое время М. Н. Покровский лишь урывками мог работать над "Русской историей". Выручила задержка с вводной главой Агафонова. Свою первую главу (по общему счету - вторую) он отослал лишь в начале октября, а следующую - спустя дня четыре. Затем одно за другим последовали сообщения издательства: 6 октября - "Рукопись получена, посылаю перевод 100 р. в счет гонорара", 7 октября - "Русскую историю" отправил в набор", 7 ноября - "Посылаю заказной бандеролью корректуру". А 12 ноября М. Н. Покровский уже возвращал корректуру в Москву. "По счастливой случайности" ему удалось в тот же день написать предисловие (от своего имени и от имени Никольского), хотя он обещал это сделать несколько позже. 16 ноября отправил исправленные гранки второй главы (по общему счету - третьей) - "Феодализм", 3 декабря - рукопись начала следующей ("Заграничная торговля, города...") и 24 декабря - ее конец. Вместе с главой Агафонова, отосланной в переработанном виде лишь 10 января, и двумя главами Никольского, который весь свой текст сдавал непосредственно в издательство, а Покровскому посылались, и то не всегда, только гранки, - все это составило I выпуск из 10 листов. На долю основного автора пришлось около половины. "Мир" все время торопил. Рукопись то и дело приходилось отправлять в Москву без переписки набело, поэтому гранки издательство посылало на правку вместе с оригиналом - у автора не было черновика. Из письма в письмо М. Н. Покровский жалуется на множество опечаток, на невнимательность корректора. "Свяжите меня с ним непосредственно". "Пожалуйста, вот его имя, но он очень прилежен, вполне интеллигентен, окончил историко-филологический факультет и опыт имеет", - отвечало издательство. Пришлось Покровскому часть вины взять на себя: "Почерк, действительно, у меня неразборчивый". Он стал переписывать рукописи набело, оставляя у себя черновик, а в дальнейшем пользовался услугами переписчика на пишущей машинке "Ремингтон". Только это мало ускоряло работу: ремингтонист жил далеко, они то и дело не заставали друг друга дома, а машинка часто портилась. И все же начало было положено: I выпуск готов и может выйти в свет 20 января (правда, на три месяца позже, чем предполагалось первоначально)¹ . Руководители "Мира" были в обиде на задержку, просили впредь высылать литературный материал каждые две недели, чтобы типография не прерывала работы, и за два месяца закончить весь текст II выпуска. Напечатать его рассчитывали к 20 марта, и затем каждые два месяца по выпуску. Таковы были условия подписки² .

В ответ на задержку главы Агафонова М. Н. Покровский сообщал: "Издательство, подумав, наверное, согласится со мной, что во всех отношениях выгоднее проштрафиться несколько насчет сроков, нежели аккуратно высылать заведомо недоделанную работу. Насчет просрочек публика начинает ругаться только тогда, когда они переходят меру, - обещано, например, по выпуску в месяц, а 5 месяцев нет ни одного выпуска. А будет ли промежуток в два или два с половиной месяца - этого никто и не заметит. Во всяком случае, уверяю издательство еще раз, я приложу все усилия, чтобы в пределах физической возможности быть аккуратным". В другой раз, уже с долей раздражения, он писал: "Желание т-ва "Мир" давать по одному выпуску каждые два месяца исполнимо лишь при одном условии, - если часть глав распределить между другими сотрудниками. Я лично более 3 листов в месяц, т. е. 6 листов в 2 месяца, давать никогда не брался, так что даже при полной аккуратности с моей стороны (а я ею до сих пор похвалиться не могу) промежутки между выпусками будут более двухмесячных. Против того, чтобы часть своей работы (приблизительно 15 листов из 60)" передать в другие руки, ничего не имею. Для некоторых глав (Малороссия, внешняя политика 18 века - разделы Польши etc.) у меня кое-кто наме-

Окончание. Начало см.: "Вопросы историк", 1968, N 8.

¹ ЦГАЛИ, ф. 597, оп. 1, д. 31, лл. 40. 322, 325, 364; д. 185, лл. 9, 13, 14, 17, 19.

² Там же, д. 31, л. 463.

чается. Но называть имена подожду, пока не узнаю Вашего принципиального отношения к этому проекту. Материалы для II выпуска постараюсь доставать так скоро, как это будет физически для меня возможно. Но очень боюсь, должен Вас предупредить, что дело затянется за февраль по старому стилю: в главу "Образование Моск. госуд." должна войти и Литва, а тут мне приходится работать прямо наново"³ .

Предложение передать часть работы другим авторам не устраивало издательство: "Передать некоторые главы другим лицам мы находим неудобным и нежелательным. Отличительной чертой издания является единство автора, которое делает произведение выдержанным по направлению, точке зрения и обусловливает связность изложения. При приеме подписки на все эти свойства нашего издания обращалось внимание в отличие от других изданий. Наконец, "Русская история..." и в глазах публики теперь уже связана с Вашим именем и только с Вашим. Заказы обычно поступают на "Русскую историю М. Н. Покровского"⁴ . В дальнейшем М. Н. Покровский уже не поднимал вопроса о привлечении новых авторов и в первые месяцы 1910 г. работал над "Русской историей" чрезвычайно напряженно. В феврале он отослал главу "Новгород", затем - "Образование Московского государства", а в середине апреля возвращал корректуру этих двух глав. Теперь уже автор упрекал издателей в неаккуратности, ведя в укоризну им счет времени не по дням, а по часам: "Получил сегодня корректуру в 9 ч. утра, отсылаю обратно в 1 ч. 25 м. дня"; "Не могу не отметить, что эта часть главы доставлена мною еще до Рождества, т. е. полтора месяца тому назад, и что я, конечно, имел бы право получить гранки на просмотр обычным порядком, а не на условии "крайней спешности". Или: "Получил корректуру "Новгород", но не могу (отправить) ее обратно с желаемой быстротой, ибо до сих пор не имею I выпуска, довольно давно вышедшего в Москве... Между тем я хорошо помню, что кое-что в "Новгороде" осталось не вполне согласованным с I вып. (полной рукописи которого я не имею), чтобы выправить эти места, я должен иметь текст I вып. перед глазами"⁵ . Уже сданные главы М. Н. Покровского вместе с двумя главами Никольского и "Приложениями" Сторожева составили II выпуск. Можно было рассчитывать, что его вскоре напечатают.

Первые же выпуски "Русской истории" привлекли к ней большое внимание. Издательство было довольно быстрым ростом подписки, хотя далеко не всякий мог себе позволить приобрести этот 20-рублевый труд. "Ко мне, - сообщал автор в издательство, - уже несколько раз обращались с просьбой о высылке даровых экземпляров. Одна из просьб особенно трогательна, - и, может быть, издательство его удовлетворит. Исходит она от политических каторжан Александровской тюрьмы близ Иркутска. Если издательство согласно, то пошлите 1-й вып. Влад. Анат. Жданову" (указан адрес тюрьмы). "Входят ли в авторские экземпляры, - задавался вопрос в другом письме, - подарки, так сказать, общественного характера? Я бы мог указать адреса еще 2 - 3 рабочих библиотек, которые ко мне обращались". Издательство ответило, что берет на себя рассылку бесплатных экземпляров учреждениям. "Вот Вам еще два [адреса], указанные мне весьма настоятельно: 1) петербургские "Кресты", 2) там же "Литовский замок". Уверяют, что в обоих имеются солидные библиотеки, доступные всем обитателям. Не знаю только, на какой же адрес туда посылать? Если прямо, то, ведь, может у смотрителя остаться. Я постараюсь это узнать, а пока предлагаю вопрос на принципиальное решение"⁶ . Такие письма приходили и позже. В начале 1914 г. один из политических заключенных Рижской каторжной тюрьмы просил прислать "Русскую историю" бесплатно, обещая вернуть стоимость книги через два года, когда по выходе из тюрьмы найдет заработок. Обращаться с просьбой в издательство (как предприятие коммерческое) он считал неудобным. "Мы все, - писал он, - попали в тюрьму из рядов крестьян и пролетариев и осуждены на каторгу за принадлежность к социал-демократическим партиям. Нас около ста человек, а всего политических заключенных около двухсот. И это уже остатки. ...Большинство, окончив срок, прозябает в Сибири, а иные сложили свои головы в казематах... Если мы еще не окончательно раздавлены долгими годами страданий и сохранили веру в лучшее будущее, то этим мы обязаны исключительно книгам...". И дальше: "Очень часто при спорах с товарищами мы, русские, сознавали, как мало и ложно мы знакомы со своей собственной историей. Сравнительно сносно знакомы мы с народной историей Европы, относительно хорошо представляем себе историю европейских народных движений. Но древние движения, жизнь и дух своего собственного народа представляются в тумане, [хотя] и нельзя сказать, что мы не изучали своих русских историков"⁷ .

М. Н. Покровский не претендовал больше чем на пять авторских экземпляров ("и так выходит 100 рублей!") и просил их отсылать по мере выхода выпусков пре-

³ Письма М. Н. Покровского от 3 и 12 января 1910 года. Там же, д. 185, лл. 19 - 22.

⁴ Письмо М, Н. Покровскому от 8 января 1910 года. Там же, д. 31, л. 482.

⁵ Письма М. Н. Покровского от 3 февраля и 10 марта 1910 года. Там же, д. 185, л. 2; д. 398, л. 45.

⁶ Письма М. Н. Покровского от 12 февраля, 16 марта 1910 года и др. Там же, д. 398, лл. 35, 46 - 47 и др.

⁷ Письмо М. П. Осинкина. Там же, д. 487, лл. 1 - 3.

жде всего И. И. Скворцову, своей матери и жене по их московским адресам, а также Н. Малиновской в Швейцарию и М. С. Александрову в Петербург. О последнем он добавлял: "Это старый марксистский литератор, почему-то бросивший свой псевдоним (М. С. Ольминский. - А. Г.), который поэтому я и не решаюсь сообщить, и выпустивший под своим именем книгу "Государство, абсолютизм и бюрократия в истории России", где, не называя меня по имени, он жестоко нападает на мои статьи в "Истории России XIX в.". Он мне прислал свою книгу, - и мне хотелось бы отблагодарить, тем более, что это один из очень немногих марксистов-историков России". Указывался еще один адрес - остров Капри: "При последней встрече со мной выразил желание иметь "Русскую историю" М. Горький. Думаю, что, послав ему книгу, издательство даже с коммерческой точки зрения не прогадает - вилла Горького центр русской неаполитанской колонии, а там русских теперь куча". Приходилось отвечать и по-другому: "Посылаю Вам обратно письмо из Томска. Думаю, что ввиду общественного положения автора на него нужно ответить вежливым отказом. Простому обывателю можно бы и не отвечать". "Мир" получал письма не только с просьбой выслать бесплатные экземпляры "Русской истории", но и с оценками начавшегося издания. Читатели делали критические замечания, порою не бесполезные. Какой-то воронежский эсперантист обратил, например, внимание на непоследовательность глав (очевидно, еще в проспекте). Покровский нашел, что, "хотя он, кажется, несколько сумасшедший человек", но в этом замечании совершенно прав, и внес изменения, после чего II выпуск получил "известную внутреннюю цельность, давая три типа русского средневековья - Новгород, Литву и Московское государство Ивана III с его идеологией"⁸ .

Выход в свет первого, затем и второго выпусков подбадривал морально и поддерживал материально. В силу этого Покровский жил за границей лучше большинства русских политических эмигрантов, неизменных обитателей всевозможных меблированных комнат. В Париже он сразу же снял квартиру. Спустя пять-шесть месяцев приехала его жена, Любовь Николаевна, с четырехлетним сыном. Жили в достатке. За восемь месяцев, с начала октября до конца мая, московские издательства перевели ему не менее 8 тыс. франков. Вряд ли кто другой из политических эмигрантов получал из России такой гонорар. Настало лето, и душный опустевший Париж сменили на Джерси. Этот остров в Ла-Манше (один из двух главных Нормандских островов) - чудесное место. У самого берега Франции, и говорят там по-французски, но это уже Англия. Только нигде во всем Соединенном королевстве нет стольких солнечных дней в году. Тихие фермы на плодородной земле, места живописные, и нет еще сутолоки сотен тысяч туристов - они нахлынут позже. Велик соблазн отдаться отдыху всецело, но куда там! - не позволяют "сроки". Уже ушло в Москву начало "Грозного", там ждут конца главы. Перед отъездом обещал: "Надеюсь, что дальнейший текст теперь пойдет уж без задержек - каждую неделю по листу, по полтора"⁹ . В течение июля предполагал послать всю "Смуту" и тем закончить III выпуск. Писалось легко, но вечная спешка осталась, и снова текст отсылался без переписки набело, а потом как сложно править гранки, и по-прежнему опечаток - "целое море". Все чаще встречается просьба - пусть гранки выправит Никольский. Никому другому М. Н. Покровский этого не доверял, но оказалось, и Никольский пропускал много погрешностей. Зато нет во всей переписке ни одной жалобы на небрежность автора. Если не считать двух-трех поездок в Лондон (в Британский музей или разменять очередной чек в банке - в Англии это связано с "дьявольскими хлопотами") и поездки в Париж на несколько дней, Покровский провел на Джерси свыше двух месяцев. Успел за это время полностью закончить "Смуту", начал отсылать "Дворянскую Россию". В Париж вернулись в начале сентября.

Второй "академический год" в эмиграции начался с неудач. Сразу же после возвращения во Францию М. Н. Покровский заболел инфлюэнцей, поправлялся очень медленно. "Вдобавок большая часть материалов для очередной главы (о Западной России XVI - XVII вв. - я ей дал заглавие "Борьба за Малороссию", чтобы связать тему с основным стволом курса московской истории XVII в.), - в Национальной библиотеке, и приходится делать выписки, что ровно вдвое замедляет работу: для предыдущих глав у меня все книги были под руками"¹⁰ . И все же к середине декабря текст всей главы (в три приема) был отослан в Москву, стали поступать гранки. "Мир" по-прежнему торопил, и автор отправлял рукопись, не оставляя у себя черновиков. Не мудрено, что в гранках снова оказывалось множество опечаток, а в верстке иногда пропускались целые страницы. "Лишний урок мне, - писал с досадой Михаил Николаевич, - посылать не куски глав, а полные главы, не стесняться задержкой на неделю - другую... Гранаты мне всегда присылали и гранки и верстку, но тогда я был в одном дне" от места печати (Питер), а теперь в четырех. Это и останавливало меня до сих пор от претензий на верстку... Будь кушнеровские гранки такими, какими я их помню 10 лет назад, я бы, конечно, удовольствовался одной версткой. Но увы! Tempi passati... [времена прошли]". В дальнейшем круговорот "рукопись - гранки - верстка"

⁸ Письма М. Н. Покровского от 12 февраля, 15 марта, 4 мая 1910 года. Там же, д. 398, лл. 43, 52, 36.

⁹ Письмо от 31 мая 1910 года. Там же, д. 185, л. 39.

¹⁰ Письмо от 10 октября 1910 года. Там же, д. 398, л. 56.

несколько замедлился, темп стал ритмичнее, а текст чаще переписывался на машинке. В начале февраля "Мир" получил рукопись главы "Петровская реформа", а в конце месяца - гранки этой главы с авторской правкой, и в тот же день передал их в типографию для верстки¹¹ .

Установившееся спокойствие неожиданно нарушило письмо В. Н. Сторожева. Он сообщал, что подписка на "Русскую историю" еще не превысила 2 тыс. и многие к тому же от нее отказываются. Михаил Николаевич не на шутку взволновался: "Значит, попросту говоря, издание село? Ведь оно было рассчитано на 3 тыс., а печатали Вы до сих пор 5 тыс. Не могу не попенять, что Вы не предупредили меня вовремя и я узнаю о таком капитальном факте случайно, от В. Н" который сам, по-видимому, не отдает себе отчета в значении сообщаемого... Что же "Мир" думает предпринять?" Дальше следуют старые советы; "картинками публику не прельстишь", надо "перейти к более демократической форме издания", Гранаты дают "Историю XIX века" параллельно - с картинками и без картинок. Письмо кончается просьбой: "Если мой гонорар сократится до минимума (75 руб.), предупредите за 2 - 3 мес. К сокращению бюджета на 25% необходимо заранее приготовиться"¹² . Заслуживает внимания ответ издательства: "На медленный ход издания мы рассчитывали, хотя и не предполагали, что ка-де, вернее г. Мельгунов... подымут такую травлю, а с другой стороны, надеялись, что и свои поддержат (чего не сделали, а Рожков, зная про травлю, тоже не ахти поддержал. - См. "Совр. М.", 1, 1911). Все это нас не смущает, а Вы... не беспокойтесь - количество печатаемых экземпляров не уменьшим... Большой поддержкой для нас явился бы более быстрый выход книг"¹³ . Такой ответ, подкрепляемый аккуратной высылкой денежных переводов, вполне успокаивал. Издательство то и дело соглашалось высылать деньги даже до получения рукописи, по одному только телеграфному извещению о ее отправке. А сумма переводов возрастала. В конце марта М. Н. Покровский прислал свой новый адрес ("Avenue de Robinson, Fonteney-aux-Roses, Seine") и пояснил причину переезда: "В Париже уже так жарко, что тянет на свежий воздух. К тому же надоело жить в парижском ящике с 77 квартирами, а там за эту цену у нас будет нечто вроде особняка"¹⁴ .

Чем дальше продвигалась работа, тем больше места "Мир" хотел предоставить основному автору. Лучше сократить документальные приложения или совсем от них отказаться (так оно и произошло: последние два тома вышли без приложений), лишь бы читатель получил достаточно полную картину и целой исторической эпохи и отдельных "исторических моментов". По этому поводу Михаил Николаевич писал в издательство: "Обезличения отдельных исторических моментов от меня ждать не приходится. Критика имела бы, пожалуй, право обвинить меня как раз в противоположном - в том, что у меня слишком резко, по-театральному, спускается занавес над одной "эпохой" и начинается другая. В традиционной русской историографии принято гораздо больше подчеркивать постепенность и незаметность переходов. Политическая подкладка этого "эволюционизма", противопоставляемого катастрофическому "революционизму", слишком ясна, чтобы стоило о ней распространяться. Но общие главы экономического содержания абсолютно необходимы - иначе получится смена драматических эпизодов, для читателя ничем не мотивированная. На фоне же общей экономической картины второй половины 18-го - первой 19-го столетия отдельные моменты, как пугачевщина, 14 декабря, николаевская реакция, 19 февраля, будут выступать, думается, достаточно ярко". К этому добавлялось: "Вот только одно меня смущает: ярко - значит конкретно, конкретно - значит не кратко. А где мы место найдем для этой конкретности?" И еще одно добавление: "По правде сказать, очень я жалею, что мы ввели Малороссию..."¹⁵ . С неохотой Покровский принимался за этот раздел, с трудом он ему давался, и, видимо, автор сам считал его мало удавшимся. Затормозилась работа над последними разделами главы "Петровская реформа": здесь "было больше возни, чем я ожидал, - в Национальной библиотеке не оказалось многих новых изданий, и пришлось восстанавливать нужное по суррогатам". Дальше дело пошло более гладко, пока в Париже не установилась на редкость жаркая погода. "У нас сегодня 36° в тени - правда, по Цельсию, но все же погода к работе не располагающая... Переписчик мой сбежал из Парижа...". К тому же самого Покровского гастрит уложил в постель, да и в семье его все хворали¹⁶ .

От жары или по иной причине, но летние письма М. Н. Покровского отличались особой раздражительностью. Он сетовал и на то, что "чем ближе к концу, тем больше чувствую себя стесненным", и на необходимость перечитывать заново все написанное для составления оглавления к очередному тому ("очень уж опротивел читанный трижды текст". Но и такую, в сущности чисто механическую, работу он никому не хотел

¹¹ Письма от 27 декабря 1910 и 7 января 1911 года. Там же, лл. 65 и 69; письма от 8 и 25 февраля 1911 года, д. 34, лл. 249, 268.

¹² Письмо от 27 января 1911 года, Там же, д. 398, лл. 72 - 73.

¹³ Письмо от 31 января 1911 года. Там же, д. 34, л. 231.

¹⁴ Письмо от 18 марта 1911 года. Там же, д. 398, л. 82.

¹⁵ Там же, лл. 82 - 83.

¹⁶ Письмо от 12 апреля 1911 года. Там же, л. 84; письмо от 11 июля 1911 г., лл. 90 - 92.

передоверить), и, главное, на "своеволие" корректора. Здесь не лишена интереса тирада: "Все мои мелкие правки остались втуне, - да и кое-что из крупного не обратило на себя внимания. Назначенная старшина (имя собирательное, равнозначное великорусскому "начальство". - А. Г.) так и осталась назначенной старшиной... У г. корректора есть правила, и он не хочет ими поступиться в угоду моему "капризу". Он, на" пример, всегда пишет "именно" в запятых, - я никогда не пишу, ибо запятые при "именно" отнюдь не обязательны, а иной раз крупно мешают смыслу. Но вотще я их истребляю, г. корректор снова их восстанавливает, заставляя меня иногда говорить порядочную галиматью. Вы, конечно, не примете этого за официальную "жалобу". Прошу Вас совершенно частным образом (privatissime!) передать моему московскому сотруднику, что так как имя на книге мое, то к за все, что есть в книге, не исключая и правописания, отвечаю я, откуда с неотразимой логикой следует, что и орфография и пунктуация etc должны также быть мои, а не третьего лица, хотя бы и более грамотного, чем я"¹⁷ . Вскоре подоспела новая претензия. На очередных гранках корректор по ошибке поставил не тот штемпель, что нужно. Письма Покровского, посланного по этому поводу, не сохранилось. Однако о сути его недовольства можно судить по ответу: "Само собой ясно, что над "Русской историей" редакции не было, нет и быть не может. Признаться, совестно очевидность эту доказывать, а приходится. Вы так серьезно протестуете, что нашли возможным и нужным даже пригрозить издательству своим... (слово не удалось разобрать. - А. Г.). Штемпель о просьбе редакции и т. д. попал на Ваши гранки по недосмотру; штемпель этот ставится на корректуру авторов наших коллективных изданий. Корректор нигде Вас не правит. Он ставит только вопросительные знаки и подчеркивает места, которые почему-либо вызывают у него недоумение. Никто еще никогда против этого приема не возражал, да и Вы, поскольку припоминаю, не усматривали в этом ничего дурного". Инцидент был исчерпан, а в дальнейшем конфликтов не возникало¹⁸ . Раздражительность Покровского объяснялась, впрочем, не только трудными условиями работы. "Мир" действительно допускал порою промахи. Поместили, например, в конце III тома факсимиле "кондиций" Анны Ивановны без пояснительного текста. Покровский, все время в принципе возражавший против "картинок", не вмешивался в это, но здесь не выдержал: "Без текста нынешним шрифтом кондиции практически почти бессмысленны - из документа они превращены просто в рисунок"¹⁹ . Издательству пришлось признать свою оплошность, и в следующем томе в пояснительный текст к портрету Анны Ивановны втиснули "кондиции", воспроизведенные обычным шрифтом, с довольно неуклюжей отсылкой к изображению, попавшему в предшествующий том.

5. Финал

Наступила осень 1911 года. Начинался третий академический год в эмиграции. Михаил Николаевич работал очень напряженно. Изо дня в день он отправлялся в Национальную библиотеку. Возвращался домой поздно вечером и принимался за письма: его корреспонденция, всегда обширная, расширялась с выходом в свет каждого выпуска "Русской истории". Радовали письма политических каторжан, благодаривших за нужную книгу, печалили жалобы на недоступно высокую цену издания. "Меня считают хозяином "Русской истории", - писал он издателям. - Здешняя Тургеневская библиотека обратилась ко мне с просьбой "подарить" ей один экземпляр. Пришлось объяснять, что "дарить" "Р. И." может только "Мир", я же должен быть благодарен, если мне самому подарят лишний экземпляр. То же надо будет ответить сибирякам (политическим ссыльным. - А. Г.)". И. И. Скворцов, с которым Покровский никогда не прерывал переписки (он жил тогда в Енотаевке, Астраханской губернии. - А. Г.), жаловался, что ему долго не присылают очередного выпуска "Русской истории"²⁰ . Приходили письма и с критическими замечаниями, часто очень содержательные и интересные. Один из заключенных в Александровском централе (каторжная тюрьма) писал, что глава Агафонова в первом выпуске скучна и бессодержательна, тогда как остальные читаются наподобие увлекательного романа "во французской манере", без показной учености, причем не выпячивается огромная предварительная работа автора. Общие идеи, стройность исторической концепции выгодно отличают книгу от работ В. О. Ключевского или В. И. Сергеевича. Корреспондент, называя себя "профаном", выражал сожаление, что в книге нет историографических материалов (ведь массовый читатель не знает историографии вопроса). Зато он предвкушал удовольствие прочесть, как будут возмущаться Кизеветтеры и К^о за то, что их в кратком предисловии называют историками, уже ставшими достоянием истории²¹ .

В непрерывных трудах время шло быстро, работа спорилась. Письма, денежные переводы, бандероли доставлялись из Москвы своевременно. Правда, в сентябре по-

¹⁷ Там же, д. 185, лл. 59 - 60.

¹⁸ Там же, д. 35, л. 102.

¹⁹ Там же, д. 185, л. 63.

²⁰ Письма от 6 и 9 сентября 1911 года. Там же, лл. 69, 70.

²¹ ЦПА ИМЛ при ЦК КПСС, ф. 147, д. 55, лл. 1 - 2. Видимо, автор письма имел в виду работу В. И. Сергеевича "Юридические древности" (1903 г.) или более ранние: "Земские соборы" (1875 г.), "Исследования по истории русского права" (1883 г.).

явилась тревога: "того и гляди может вспыхнуть война, и тогда, на первое время, неизбежна большая почтовая путаница"²² . Но балканские события (это о них, очевидно, шла речь), даже когда война действительно вспыхнула, ни в малейшей степени не помешали бесперебойной почтовой связи издательства с автором. Конвейер Париж- Москва - Париж работал бесперебойно. К примеру, за одну декаду Покровский отправил: рукопись о конце XVIII в. (заключительная часть главы "Монархия XVIII века"), верстку первых листов той же главы и гранки "Пугачевщины". В октябре он захворал. Пришлось на несколько дней прекратить работу. Однако очередные гранки и верстка не задержались ни на сутки ("сегодня в 9 часов утра получил верстку 10-го листа VII книжки - и сегодня же в час дня сдал ее на почту. Гранки "Крепостного режима" отослал одновременно"). Только спустя месяца полтора М. Н. Покровский окончательно вошел в нормальную колею, быстро наверстав упущенное время: в начале февраля 1912 г. в издательство была возвращена верстка последних листов VIII выпуска ("Декабристы") и отправлена рукопись первых листов "Крестьянской реформы", а спустя месяц, отсылая рукопись конца этой главы, автор вопрошал шутливо: "А что поделывает VIII выпуск и как его здоровье?"²³ . В те же примерно дни Покровский предупреждал, что в середине апреля вынужден будет прервать работу из-за двухнедельных каникул в Национальной библиотеке и просил об авансе, так как "предстоят крупные платежи". Вместе с авансом, полученным еще при заключении договора, в случае получения этих денег за ним числилось бы долгу 500 рублей. Но "Мир", проявляя в то время особо подчеркнутую предупредительность по отношению к нему, незамедлительно выполнил и эту просьбу.

Через несколько дней Покровскому прислали вышедший в свет VIII выпуск. Относясь все время с предубеждением к иллюстрациям, но никогда не высказывая своего суждения ни об их подборе, ни о содержании пояснительных статей и тем подчеркивая свою "непричастность" к ним, Покровский на этот раз не вытерпел: "С удовольствием прочел комплименты Вас. Никол. Сторожева по адресу Кизеветтера (в объяснении к портрету Аракчеева) - давно бы так!"²⁴ Цитировать Кизеветтера да еще дважды, словно тот и впрямь выдающийся научный авторитет, было в этом тексте действительно по меньшей мере странно. В ноябрьской книжке "Современного мира" Покровскому попалось на глаза рекламное объявление о подписных изданиях "Мира", и он, к "величайшему своему удивлению", установил, что "Русская история" - "самое аристократическое" из них по цене и условиям подписки. Об этом он не замедлил попутно упомянуть в очередном письме к издателю Л. А. Лурье, не без иронии добавив: "Недурно, должно быть, идет многострадальная "Русская история", - и я начинаю понимать, какую совершил бестактность, выступив с предложением удешевленного издания, - когда и удороженное берут нарасхват". Вскоре он вернулся к тому же вопросу: "В декабрьской книжке "Современного мира" видел злополучное объявление уже в исправленном виде. Кое-что от прежнего, однако, осталось - стоимость книги без переплета набрана петитом, а в переплете - жирным шрифтом. Как будто кто-то хотел, чтобы "Русская история" если не была на самом деле, то хотя бы казалась дороже. Сообщаю это, конечно, лишь как впечатление читателя "Современного мира", не более. Но ведь для этих читателей и объявление помещено"²⁵ .

М. Н. Покровский был близок к истине: издатели действительно хотели, чтобы "Русская история" производила именно такое впечатление. Но они и на этот раз уклонились от откровенного объяснения своих соображений, так что Покровский продолжал недоумевать, почему "Мир" действует во вред своей денежной выгоде. К тому же из письма Н. М. Никольского он узнал о каких-то приватных разговорах в издательстве по поводу того, что "Русская история" получается слишком сложной для массового читателя. У Покровского на этот счет было свое мнение. "В известной степени, - писал он в издательство, - с такими упреками я не могу не согласиться, - но тут дело не в моем неумении излагать популярно, а исключительно в условиях работы; совершенной неподготовленности общего материалистического курса в литературе, так что во многих случаях приходится проделывать исследовательскую работу, спешности самого писания (писать ясно и коротко и писать быстро - качества, исключающие друг друга), наконец, в самом масштабе книги; нельзя же 5 томов исписать стилем учебника для детей старшего возраста и нельзя же сплошь заполнить их анекдотами a la Валишевский"²⁶ . В последнее время у Покровского вообще не возникало сколько-нибудь значительных недоразумений с издательством, если не считать неожиданно всплывшего вопроса о восстановлении приложений, за счет которых ему вначале

²² Письмо от 1 сентября 1911 года. ЦГАЛИ, ф. 597, д. 185, л. 68.

²³ Письма от 14 и 25 сентября 1911 года. Там же, лл. 71 - 77; от 6, 20 октября и 14 ноября 1911 г., лл. 82, 86 - 88; от 24 января и 8 февраля 1912 г., д. 398, лл. 94 - 95; Д. 185, лл. 98 - 99; открытка от 28 февраля 1912 г., д. 398, л. 100.

²⁴ Там же, д. 398, лл. 102, 103.

²⁵ Письма Лурье от 29 ноября и 15 декабря 1911 года. Там же, лл. 90 - 91 и 94 - 95.

²⁶ Там же, л. 85. Казимир Валишевский - польский историк, написал ряд книг на французском языке, посвященных главным образом династии Романовых (от Ивана 1 розного до Екатерины II). Живость изложения и анекдотичность содержания обеспечили успех его книгам, научное же их значение равно нулю.

отвели два дополнительных листа на XIX в., а затем попросили "потесниться" и удовлетвориться одним дополнительным листом. "Должен Вас предупредить, - последовал ответ, - что один лист меня совершенно не устраивает. Экономизировать приходится на сюжетах, а не на строчках (праздной болтовни у меня не бывает), опыт же показывает, что менее чем в два листа отдельной темы не уложить. Так что мне нужны minimum два листа дополнения или вовсе ничего"²⁷ . Издательству пришлось уступить, хотя оно, видимо, связало себя каким-то обещанием на этот счет Сторожеву, который подбирал документальные приложения.

В мае 1912 г. Покровский отослал рукопись раздела "Буржуазная монархия", завершившего IX выпуск. Впереди был последний, X выпуск, во многих отношениях самый важный и самый трудный. Следовало, как всегда, спешить, а между тем на ряд вопросов, давно уже поставленных перед издательством, все еще не было получено ясного ответа. "Русская история", рассчитанная на массового читателя, давала чрезвычайно скупо подстрочные сноски на источники и литературу. Предполагалось, что незначительная часть читателей - та, что желала расширить познания, обращаясь к источникам и дополнительной литературе, - удовлетворит свои запросы библиографией, помещенной в конце всего издания. М. Н. Покровский придавал большое значение этому, считая, что библиография должна быть составлена с необходимой тщательностью, и предупредил издательство, что он, находясь в Париже, не сможет выполнить такую работу. Он полагал, что сделает это Сторожев. Вдруг выяснилось, что за библиографию никто не принимался, и его же, Покровского, упрекали, почему он "запустил это дело". Пришлось напомнить: "Я уже давным-давно предупреждал, что здесь библиографию составить невозможно - не столько по отсутствию книг, сколько по совершенно исключительному беспорядку, господствующему в русском отделе Национальной библиотеки. Местные же русские библиотеки вроде "тургеневской" - еще меньше, конечно, годятся: там, кроме беллетристики, или старых, или заграничных изданий и т. п., ничего нет. Словом, за это дело надо приниматься в Москве"²⁸ .

Для X выпуска Покровскому предстояло написать две большие главы и общее заключение. Все было уже продумано, материал собран, но он не мог взяться за перо, так как не знал точно, сколько места будет в его распоряжении: главы Никольского разрослись, для библиографии издательство не выделило места. Пришлось несколько раз подробно разъяснять издательству да и своему соавтору, как обстоит дело. Все это, естественно, нервировало. Произошел к тому же случай, вызвавший тревогу: "Что случилось с концом IX выпуска? - писал Покровский в начале июня. - Я отправил рукопись ровно две недели назад, при письме. Ни ответа на письмо, ни гонорара, ни даже простого уведомления о получении рукописи я не получил, хотя о таких уведомлениях очень просил неоднократно. Считаю совершенно невероятным, чтобы рукопись и письмо пропали одновременно: тогда, значит, не "пропали", а "перехвачены" - за что же? Там все как нельзя более легально". Вскоре, однако, выяснилось, что вся корреспонденция пришла своевременно, просто издательство задержало с ответом. Но спустя месяц, когда была выслана таким же порядком очередная часть материалов и снова извещение о ее получении несколько задержалось, Покровским овладело вновь беспокойство, и он настоятельно просил известить его "expresses verbis [в ясных выражениях], не заставляя прибегать к догадкам"²⁹ . Но все обошлось благополучно и на этот раз.

Как ни далеко отошел М. Н. Покровский в ту пору от партийной работы, отдавшись "Русской истории", он не превратился тем не менее в кабинетного ученого, лишенного политических интересов. Именно они, а не интересы "чистой" науки стимулировали прежде всего его тогдашнюю деятельность. Все свидетельствовало, что и в будущем, по крайней мере ближайшем, он не видел для себя иного главного поприща. Это являлось источником беспокойства уже, можно сказать, "профессионального": пройдет месяц- другой, будут дописаны последние строки "Русской истории". А дальше? Сложный вопрос для политического эмигранта. Сначала исподволь, а потом все настойчивее М. Н. Покровский пытался узнать у руководителей "Мира", на что он может рассчитывать в дальнейшем, "в пределах двух лет, например, - более отдаленные перспективы не имели бы теперь практического значения"³⁰ . Его интересовали и перспективы добавочных "допечаток" "Русской истории" и возможность приступить к созданию новых работ. Он выдвигал свои предложения, зондировал почву и в других издательствах. Что касается "Русской истории", то свою работу над ней он почти закончил летом 1912 года. Оставалось написать заключительную главу. 7 августа 1912 г. М. Н. Покровский сообщил, что пришлет ее приблизительно через месяц³¹ . К этому времени IX выпуск был уже полностью сдан в печать, а значительная часть X находилась в производстве.

²⁷ Там же, л. 73.

²⁸ Там же, л. 113. Библиография ко всему изданию была помещена в конце последнего тома. В ней 336 названий. Среди них главным образом представлены научные работы; источники и популярные труды в список не вошли. Список составлен тщательно, без псевдонаучных библиографических излишеств.

²⁹ Письма от 25 мая и 6 июля 1912 года. Там же, лл. 111, 121 - 122.

³⁰ Письмо от 11 мая 1912 года. Там же, л. 110.

³¹ Там же, л. 127.

6. Цензурный шквал

В начале сентября IX выпуск был отпечатан в количестве 5 тыс. экземпляров, и типолитография т-ва "И. Н. Кушнерев", как полагалось по закону, представила 2 экземпляра в Московский комитет по делам печати. Здесь уместно вкратце сказать о новых цензурных порядках. Отмена предварительной цензуры (для периодической печати) была возвещена указом 18 марта 1906 г., а спустя месяц, указом 26 апреля "О временных правилах для неповременной печати" цензурные комитеты переименовывались в комитеты по делам печати. Этими же правилами издателям предоставлялось право получать из типографии готовый тираж книги одновременно со сдачей ее в комитет по делам печати, но только в тех случаях, когда объем книги превышал 5 печатных листов. Для изданий же объемом не более 1 листа срок их рассмотрения в комитете устанавливался до двух дней, а при объеме от 1 до 5 листов - до семи дней. Таким образом, предварительная цензура, отмененная для крупных работ, сохранялась применительно к брошюрам. Комитеты по делам печати имели время наложить на них арест еще до выдачи тиража издателю из типографии. Для больших же книг предварительная цензура заменялась последующей. В обоих случаях арест подлежал утверждению в судебном порядке. Существенно, что экземпляры, "которые перешли уже во владение третьих лиц для собственного их употребления", освобождались от ареста. Поэтому издатели обычно спешили воспользоваться правом получить тираж книги из типографии одновременно со сдачей экземпляра комитету по делам печати. Но "Мир" действовал иначе: он выжидал, хотя был крайне заинтересован в скорейшей отправке подписчикам и без того запоздавшей книги. О причинах можно только догадываться. По- видимому, расчет был таков: в случае ареста книги спасать работу, практически совсем еще не получившую распространения, при предстоящем судебном разбирательстве будет легче: суд мог отменить арест при условии удаления из текста отдельных страниц. Так обстояло дело или иначе, утверждать трудно, но если "Мир" не спешил воспользоваться своим правом, то комитет по делам печати проявил себя. 12 сентября его представители явились в типографию и наложили арест на книгу. Накануне, то есть когда книга еще не была арестована, московский градоначальник по представлению комитета телеграфно предписал всем приставам и начальникам жандармских железнодорожных полицейских отделений "немедленно конфисковать в книжных магазинах и везде, где будут обнаружены... все экземпляры [V тома] "Русской истории с древнейших времен". Преждевременность распоряжения о конфискации практического значения не имела (весь тираж лежал в типографии), но в спешке комитет по делам печати наложил свою руку на весь том, не заметив, что судить он мог только о IX выпуске, так как X выпуск, входивший в тот же том, не был еще изготовлен. Издательству пришлось затратить время на то, чтобы добиться отмены этого ошибочного распоряжения³² . Что же "преступного" усмотрел цензор в IX выпуске? Прежде всего цитату из книги маркиза Кюстина "Россия в 1839 г." о "всепоглощающем деспотизме русского императора", а затем ряд отдельных выражений: "мыслительный аппарат Николая Павловича был не так устроен, чтобы видеть на большое расстояние вперед"; "легенда о его железной воле объясняется командирским тоном, выработавшимся у государя на разводах"; в действительности же он 14 декабря "с беспомощным видом расхаживал по площади и, вместо того, чтобы распоряжаться, растерянно обнимал и целовал подходивших к нему офицеров"; в 1848 г. весть о Французской республике так подействовала на Николая, что "он потерял способность к членораздельной речи"; "главное свое достоинство Николай Павлович видел в том, чтобы делать ружейные приемы, "как лучший ефрейтор", и ничего так не желал своим подданным, как того, чтобы каждого из них можно было произвести в ефрейторы". Цензор считал недопустимым тон книги и по отношению к Александру II.

М. Н. Покровского сразу же известили о случившемся. "Очень жаль, - писали издатели, - если кончится плохо и книга погибнет; тем более жалко, что дело в нескольких выражениях, которые можно было обойти. Надеемся, что прокуратура не найдет все же состава преступления или ограничится предложением уничтожить (устранить) отдельные выражения. Надо думать, что Вы ничего против этого иметь не будете. Что касается X книги, то ее ни ускорять, ни задерживать не надо, и мы просим Вас работы над последней главой не прекращать". К этому письму (от 22 сентября) сделана приписка: "Наводил справку в суде. Книга к прокурору еще не поступила"³³ . Покровский иначе оценил положение. "Очень сочувствую, - писал он, - постигшей "Мир" неприятности, но не могу согласиться с Вами, что ее можно было бы "обойти" каким бы то ни было способом. Я уже писал о резком понижении цензурного барометра, наступившем в течение как раз последних недель, когда IX книжка была не только написана, но уже набрана и сверстана (вторичное привлечение "Былого" за статьи чисто исторического характера - как "Волнения в Семеновском полку в 1820 г." В. Сем[евско]го, конфискация последних выпусков "Историч. б-ки" и т. д.). Предвидеть этот цензурный шквал в мае - июне, когда я заканчивал IX выпуск, было никак нельзя; будем надеяться, что его пронесет так же быстро, как и нанесло, и что больших повреждений он не причинит". Далее он перешел к анализу сложившегося положения с юридической

³² "Красный архив", 1932, N 3(52), стр. 12 ел.

³³ ЦГАЛИ, ф. 597, д. 36, л. 137.

точки зрения: "Примечание 107 ст.³⁴ к IX книжке не находит для себя никакой почвы. Подхваченные цензурой выражения относятся исключительно к личности Николая I, ни одно из них, даже с самыми грубыми натяжками, не может быть использовано как опорочение императорской власти вообще или династии вообще. Между тем личной охраной Николай I уже не пользуется - таковая распространяется только на отца и деда царствующего императора (не обочлась ли цензура родством и не сочла ли Николая I за деда?). Стало быть, давать правдивые, но отнюдь не бранные отзывы о его личных качествах можно так же свободно, как и о Екатерине II или Павле I. Прибавлю, что в личных отзывах о Николае I я был весьма осторожен, ни одним словом не коснувшись, например, интимных страши его биографии, весьма характерных и использованных даже доконституционной беллетристикой ("Чертовы куклы" Лескова)". В письме не был оставлен без внимания и вопрос о "редакторских правах" издательства: "Что касается цензурных правил в области отдельных выражений, то право издательства на таковые всегда мною подразумевалось само собою". Письмо заканчивалось словами очень важными для издательства: "Последняя глава пишется, и процесса этого писания я не собираюсь прерывать хотя бы уже потому, что не хочу терять результатов своей предварительной работы"³⁵ .

Надежды издателей и автора на благоприятный исход дела, казалось, оправдывались. 28 сентября исполняющий обязанности товарища прокурора Московской судебной палаты Бируков дал заключение, противоречащее мнению цензуры: он полагал, что инкриминируемые выражения в арестованной книге не дают оснований для возбуждения дела против лиц, издавших книгу, по обвинению в преступлении, предусмотренном 129-й статьей Уголовного уложения³⁶ . Считая, что "отмечаемые комитетом по делам печати места книги относятся к событиям эпохи императора Николая I", Бируков пришел к выводу: "Если в некоторых допускаемых автором выражениях и обнаруживается критическое отношение к практиковавшейся в ту эпоху системе управления, то, во всяком случае, в них нельзя усмотреть выражения дерзостного неуважения к верховной власти вообще и, в частности, - к современной верховной власти в России". Заключение и. о. товарища прокурора рассматривалось 6 октября в распорядительном заседании Московской судебной палаты. Помимо мест, отмеченных цензором, палата усмотрела "дерзостное неуважение верховной власти" в таких суждениях: "ему [Кюстину]³⁷ принадлежит знаменитое определение русского образа правления как абсолютной монархии, умеряемой убийством"; "нельзя делать людей свободными при помощи абсолютизма"; кроме того, в словах, сказанных об Александре II: он, "отрекаясь от петровщины, совместил в себе царя и Стеньку Разина", - палата нашла "оскорбление памяти царствовавшего деда царствующего императора". "Ввиду изложенного, - говорилось в определении, - судебная палата, не считая возможным отменить наложенный на означенную книгу арест... определяет: "наложенный [арест]... оставить в силе, заключение же прокурорского надзора оставить без утверждения... Копию настоящего определения... возвратить для исполнения прокурору судебной палаты". Таким образом, судебная палата отвергла заключение товарища прокурора и стала на точку зрения цензора, но квалифицировала "преступление" все же не по статье 129-й, а по статье 128-й ("дерзостное неуважение верховной власти")³⁸ .

Началось предварительное следствие. 17 ноября "Мир" сообщал Покровскому: "Дело о IX книжке подвигается медленно. Когда будет конец этой канители, сказать трудно. Приходится ждать"³⁹. Предварительное следствие закончилось 1 декабря, а 18 декабря тот же Бируков составил новое заключение, которое устанавливало: 1) редактора "Русской истории" не было; 2) не доказано, что издатель [Л. А. Лурье], "отдавая в печать книгу, руководствовался специальным умыслом оказать дерзостное неуважение верховной власти или же оскорбить память усопшего императора Александра II"; 3) автор книги остался недопрошенным, и суждение о его уголовной ответственности "следует отложить до явки или задержания его"; 4) в содержании книги усматриваются признаки преступлений, предусмотренных статьями 107-й и 128-й Уголовного уложения. Еще до того, как Бируков составил свое заключение, М. Н. Покровский, отвечая на письмо Лурье от 17 ноября, писал: "Хорошо бы IX вып. "погодил" до февраля, - тогда, говорят, все такие дела будут прекращены"⁴⁰ . "Мир" со своей стороны счел нужным не форсировать событий и до решения судьбы IX книги не спешить с выпуском X. М. Н. Покровский придерживался, однако, другого мнения. "В связи с очень упорными слухами "о милостях" 21 февраля (день 300-летия дома Романовых. - А. Г. ), - писал он, - такая мера архи-непрактична. Если, чего боже сохрани, X-ю кн.

³⁴ Статья 107-я Уголовного уложения: оскорбление памяти усопших царствовавших деда, родителя или предшественника царствующего императора.

³⁵ Письмо от 26 сентября 1912 года. ЦГАЛИ, ф. 597, д. 398, лл. 98 - 99.

³⁶ М. Н. Покровский, как видели, исходил из возможности применения статьи 117-й Уголовного уложения, а о статье 129-й ("призыв к учинению бунтовщического или изменнического действия") даже не помышлял.

³⁷ Адольф Кюстин - французский писатель, автор книги "Россия в 1839 г." (имеется русский перевод).

³⁸ См. "Красный архив", 1932, N 3(52), стр. 16.

³⁹ ЦГАЛИ, ф. 597, д. 36, л. 218.

⁴⁰ Письмо от 22 ноября 1912 года. Там же, д. 185, л. 100.

постигнет та же судьба, что постигла XI-ю, то, выпустив книгу в феврале, Вы рискуете только книгой, т. с. денежными убытками, а выпустив ее в марте. Вы рискуете и "потерями в людях". Пусть издательство крепко об этом подумает. Если подумало, то простите за ненужное уже письмо, но молчать в таком деле я не считаю себя вправе"⁴¹ . "Мир" передал ведение судебного дела известному адвокату Н. К. Муравьеву и, пользуясь его советами, пришел к тому же выводу, что и Покровский. "Выход X кн., - писал" Лурье 18 января 1913 г., - предполагалось оттянуть. Теперь же, напротив, представляется крайне важным и необходимым выпустить ее не позже 12 - 15 февраля". Спустя несколько дней Лурье сообщил ему же, что судебная палата утвердила заключение прокурора, и добавил: "Когда будет "судиться" книга, пока неизвестно... Первые листы X-ой кн. давно отпечатаны. Для безопасности понадобится некоторые страницы перепечатать, исключив кое-какие фразы. Ввиду краткости времени, мы поручили Н. М. [Никольскому] и В. Н. [Сторожеву] сделать необходимые исправления. Надеюсь, что простите нам это вынужденное своеволие"⁴² . Покровский к этому времени успел уже выслать последнюю главу X книжки. Поздравляя Лурье с благополучным для него лично окончанием дела, он выражал уверенность, что "дальше перепечатки нескольких страниц дело едва ли пойдет. Что касается исключений страха ради цензурна, то я давно на них уполномочил Моис. Як-ча [Фитермана]. Очень прошу только об одном: - Ничего не вставлять, даже отдельных слов, - разве уж грамматике будет слишком обидно"⁴³ .

"Мир" находился в трудном положении. Судьба IX книги еще не решена, а приходится спешить с выпуском X. 16 февраля X книга была представлена в комитет по делам печати. "Ваше желание, чтобы никто ничего в Ваш текст не вставлял и его не менял, - писал Л. А. Лурье М. Н. Покровскому 18 февраля, - мы разрешили так, что опасные или подозрительные места выкинули, конечно, без нарушения связи, но ничего вместо них не вставляли". Издатели были уверены в благополучном исходе дела и в том же письме сообщали о своем решении допечатать "Русскую историю" до 6800 экземпляров и уведомляли автора о предстоящей оплате гонорара за 1800 экземпляров. Здесь Лурье должен был остановиться, и окончание письма звучит уже минорно: "На этом месте меня прервали и сообщили, что на X кн. инспектор по делам печати наложил арест. Опять начинается канитель. Сейчас был в комитете по делам печати и прочел доклад цензора Генца, на основании которого сделано постановление о наложении ареста на книгу и о привлечении к ответственности по ст. 129. Книга, по докладу, излагает историю рев. движений конца XIX и начала XX вв. при явном сочувствии автора к ним... Новое "дело" пересылается прокурору окружного суда"⁴⁴ . Одновременно М. Н. Покровскому посылался X выпуск с пометками цензора. Любопытен ответ Покровского: "Что Генц, сорвавшись на IX-й книжке (эпизод с Ник. I - крупнейшая Gaffe [промах] для литературного сыщика: ведь это значит своих собственных законов не знать), постарается отыграться на следующей, было ясно, как день. Конфискацию, поэтому, можно было предвидеть, - я только "каркать" не хотел заранее. Нельзя все-таки не полюбоваться, что возбудило генцевское негодование. Вы видите, как тщетны были бы всякие предупредительные меры. Пришло бы кому в голову, что название Желябова - "Андреем Ивановичем" или упоминание о том, что "полиция "наталкивается", подходит под ст. 129?! Глубины Генца неисповедимы... Он идиот клинический..."⁴⁵ .

Итак, X книгу постигла участь IX, и Покровскому представлялось, что новое дело окажется более серьезным, нежели прежнее, все еще не решенное. Однако Лурье 12 марта сообщил приятную новость: "Прокурор Окружного суда не находит состава преступлений в X кн. и высказывается за снятие ареста. Теперь слово за Судебной палатой. Вероятно, вопрос решится скоро". Но здесь же добавлялось: "А дело о IX кн. не движется. Надеюсь, оно будет назначено в апреле"⁴⁶ . Арест V тома "Истории России" (кн. IX и X) лишь в малой степени отразился на гонораре Покровского. Издательство полностью выплатило ему за весь присланный текст и продолжало регулярно высылать деньги за допечатки первых томов⁴⁷ . Никаких формальных обязательств, связанных с возможной переработкой арестованного тома, на нем не лежало. Однако он заверил издательство, что сделает со своей стороны все возможное для спасения книги. У него не возникало каких-либо разногласий с издательством и о принципиально допустимых пределах предстоящих изменений текста. К тому же еще не исчезла надежда, что все закончится сравнительно малозначительными заменами отдельных выражений. Единодушие автора и издательства сказалось и в том, что именно в эти "критические" месяцы "Мир" вступил в переговоры с М. Н. Покровским относительно издания его новых трудов. Договорились о двухтомных "Очерках по истории русской культуры,

⁴¹ Письмо от 16 января 1913 года. Там же, л. 129.

⁴² Там же, д. 36, лл. 354, 367.

⁴³ Письмо от 29 января 1913 года. Там же, д. 185, л. 131.

⁴⁴ Там же, д. 36, лл. 403 - 404.

⁴⁵ Письмо от 23 февраля 1913 года. Там же, д. 398, лл. 134 - 135.

⁴⁶ Там же, д. 36, л. 429. Текст заключения и. о. товарища прокурора Бирукова опубликован в "Красном архиве", 1932, N 3(52), стр. 21 - 23.

⁴⁷ До 13 марта 1913 г. М. Н. Покровскому было выплачено в счет гонорара за "Русскую историю с древнейших времен" 6843 рубля. Там же, л. 428.

причем "Мир" предложил материальные условия, аналогичные тем, на которых Г. В. Плеханов писал свою "Историю русской общественной мысли".

Между тем судебное дело о книге X "Русской истории" сдвинулось с мертвой точки. 29 апреля 1913 г. Московская судебная палата в распорядительном заседании вынесла определение относительно заключения и. о. товарища прокурора Бирукова. Оно гласило, что арест, наложенный Московским комитетом по делам печати, остается в силе, а заключение прокурорского надзора - без утверждения⁴⁸ . Предстояло рассмотрение дела в судебной палате по существу и по совокупности книг IX и X, то есть о V томе в целом. Лурье сообщил об этом Покровскому 6 мая, добавляя: "Когда мы вытащим книгу из цепких рук, не знаю. Канитель бесконечная, а подписчик бунтует"⁴⁹ . М. Н. Покровский, имея в виду "конфликт" между прокурорским надзором и судебной палатой, отвечал: "Судьба последних выпусков "Русской истории" определяется весьма простыми житейскими условиями: прокурор считает свою карьеру уже конченной - и поэтому позволяет себе роскошь держаться буквы закона. Председатель же еще одержим честолюбием и "старается" за наш с вами счет"⁵⁰ .

6 июня "Мир" подал в Московскую судебную палату прошение о "незамедлительном, по возможности, рассмотрении вопроса о задержании двух означенных выпусков и об освобождении их из-под ареста"⁵¹ . Жалобу подавал Н. К. Муравьев. Он вынес впечатление, что против книги "существует сильное озлобление, по крайней мере у председателя". Поэтому он не стал настаивать на разбирательстве дела в июне в присутствии председателя и не возражал против переноса его на сентябрь, когда председатель, вероятно, уйдет в отпуск. Сообщая об этом Покровскому, Лурье добавлял: "Не знаю, насколько удачен этот шаг, но приходится следовать советам Н. К. Муравьева. Итак, "годим", хотя это не только неприятно, но и не дешево"⁵² .

Разгадав подоплеку разногласий судейских чиновников, М. Н. Покровский все же написал: "Дальнейшее "лежание" IX-го и X-го выпусков и мне, как автору, очень досадительно. Ведь помимо всего прочего, книга стареет. Уже теперь она порядочно отстала от новейшей литературы (не учтены: "Активное народничество" Богучарского, книга Пажитнова и многие статьи). Но все же тактику Муравьева приходится признать правильной: раз председатель даже с прокурором в контру вступил из-за нее, ему "долг чести" велит "закатать" книгу. Отложить до его отпуска шанс спасения, хоть и не очень большой"⁵³ .

7. Подготовка второго издания V тома

М. Н. Покровскому был послан IX выпуск для переработки: "Чтобы книга могла увидеть свет, ей необходимо придать академический характер, изгнать личные симпатии и антипатии". При этом Лурье добавлял, что посылаемый экземпляр - единственный, и просил вернуть его незамедлительно, так как он необходим для предстоящего суда, а также для допечатки. Автору пришлось вернуть книжку, хотя он и жаловался, что у него даже чистых листов не осталось. Издательство было настолько уверено в благополучном исходе судебного дела, что не останавливалось перед непредвиденными дополнительными расходами: из-за длительной забастовки рабочих типографии Кушнерева "Мир" передал допечатку первых томов в другую типографию. Суд над книгой состоялся 19 сентября 1913 года. "Даже для нашего времени, - сообщал Лурье М. Н. Покровскому, - приговор чрезвычайно суровый. Судебн. палата постановила уничтожить обе книги. Не удалось спасти даже статьи Никольского, хотя ни цензор, ни прокурор не инкриминировали в них ни одного места. Только картины предоставлено нам вырвать из книг, конечно, без объяснительных текстов. Поставлены в вину не только отдельные места, отмеченные цензором, но еще три обстоятельства: 1) книга проникнута сочувствием к революции, 2) автор - эмигрант, 3) Т-во "Мир" - еврейская фирма. Такой исход дела нас ошеломил. Совершенного уничтожения книги мы не ждали. В окончательной форме приговор будет объявлен 17 октября"⁵⁴ .

Окончательный текст приговора, весьма пространный, давно опубликован, и мы не будем его вновь воспроизводить, но отметим, что "три обстоятельства", фигурировавшие в предварительной редакции, в окончательный текст не вошли. Итак, издатели не сумели спасти V том. Не помог этому даже давно припасенный ими аргумент: из-за высокой цены книга доступна только очень богатым читателям. "Мир" решил без промедления приступить к подготовке нового издания пятого тома. Покровского просили: "Переделать все отмеченные страницы так, чтобы они могли быть пущены в печать и не повлекли за собой громов земных богов; задача не из легких. Кроме того, необходимо, чтобы новый текст соответствовал по размерам первому, дабы могли использовать матрицы, - ведь огромнейшее большинство страниц можно будет сохранить в прежнем виде, и, следовательно, их не надо будет перебирать. Надеюсь, что Вы эту

⁴⁸ "Красный архив", 1932, N 3(52), стр. 23 - 25.

⁴⁹ ЦГАЛИ, ф. 597, д. 37, л. 153.

⁵⁰ Письмо от 11 мая 1913 года. Там же, д. 398, л. 144.

⁵¹ "Красный архив", 1932. N 3(52), стр. 25.

⁵² Письмо от 13 июня 1913 года. ЦГАЛИ, ф. 597, д. 37, л. 243.

⁵³ Там же, л. 149.

⁵⁴ Там же, лл. 438 - 439.

неблагодарную работу не откажетесь выполнить возможно скорее. Подписчики нас забрасывают требованиями..."⁵⁵ . "Я думал, - отвечал Михаил Николаевич, - что палата найдет достаточным штрафом за оскорбление российского правосудия уничтожение одного X выпуска. Оказывается, я продешевил... Мотивы заключают в себе так мало юридического, что будь книга кадетская, о приговоре кричали бы все газеты, начиная с "Речи". Между тем ни в одной из газет о процессе ничего не писали, хотя "Право", например, или "Речь" очень много места уделяли судебным делам по вопросам печати. Касаясь характера предстоящей переработки V тома, М. Н. Покровский писал: "Само собою разумеется, что придать характеристике Николая I "академический" характер- мечта по меньшей мере, "платоническая". Это Кизеветтер сумел бы сделать... Мне такая задача не по плечу. Но так как матрицы первого листа идут к черту, то можно вместо характеристики личности Николая вставить нечто другое - характеристику его внешней политики, рассчитав ее, по возможности, на 12 страниц"⁵⁶ .

В середине октября М. Н. Покровский приступил к мучительной переработке V тома который решено было выпустить и качестве второго издания, мучительной даже в буквальном смысле: болезнь пальца мешала писать. Это видно по почерку, а приходилось спешить, так как "Мир" торопил. "Национальная б-ка к тому же перешла на зимнее положение и закрывалась в 4 часа, а по воскресеньям вовсе не работала. Писать же дома без книг - невозможно". Возвращаясь к вопросу о причинах сурового судебного приговора, Покровский отмечал, что наибольший гнев вызывали суждения о царях как в его тексте, так и в тексте к картинкам⁵⁷ . Через несколько дней он писал: "Как будто еще никогда не было на Руси случая, чтобы книгу приговорили истребить за две дюжины неудачных выражений, не подходящих притом ни под какую статью"⁵⁸ . В чем же причина? "Это особые московские условия или "результат общего приказа по армии?" Такие вопросы Михаил Николаевич просил Фитермана выяснить на месте и прислать копию приговора. М. Н. Покровский собирался исследовать правовую сторону дела и посоветоваться со своими друзьями. "Мир" отвечал: "Рассеять Ваши недоумения ни мы, ни консультант наш не можем. Да, действительно пакостный случай, чтобы из-за двух дюжин неудачных выражений истребить книгу в 20 печ. листов. В приговоре, копию которого прилагаем, по-нашему, нет этому объяснения... Полагая, что в Петербурге против издания нет такого раздражения, как среди наших местных гусей, мы выпустим книгу в С-П-Б"⁵⁹ .

М. Н. Покровский пришел к другим выводам: то, что "теперь предлагают Ваши юридические консультанты, похоже, простите, на лечение чумы примочками". Проявляя больше понимания нависших угроз, чем многоопытные издатели и прославленный их адвокат, М. Н. Покровский обращает, к примеру, внимание на то, что в проекте нового закона о печати "под защиту" взят не только дед, но и прадед царствующего Романова. Он обращает внимание и на мелочи, советуя передвинуть одну из виньеток, а то за издевательство примут, что голая женщина стоит над заглавием "Крестьянская реформа". Покровский приходит к выводу, что дело не только в отдельных фразах относительно царей, а в марксистском духе всей книги⁶⁰ . В другом письме М. Н. Покровский делился своими соображениями по поводу приговора судебной палаты: он "не так юридически нелеп, как кажется с первого взгляда. Подобрано все, что может быть, хотя бы и с крайними натяжками, подведено под какую ни на есть "статью"... Даже пресловутого "Андрея Ивановича" я понял, вчитавшись в наш текст, - дело идет о русских офицерах ведь. Да, прокуратура работала посолиднее Московского комитета по делам печати, между нами говоря. И работала, конечно, не ради гимнастического упражнения, ей была поставлена свыше задача: истребить книгу по содержанию, ставшему кое-кому поперек горла. Это единодушное мнение всех, с кем мне приходилось говорить по поводу приговора. Иное толкование мне довелось читать только в письмах издательства (простите!). Весь вопрос в том, где находится горло, потревоженное слишком правдивым изложением новейшей русской истории. Если это горло местное- есть шансы; если оно "центральное" - пиши пропало"⁶¹ .

М. Н. Покровский напряженно работал над подготовкой V тома. Особенно трудным было соразмерять в точности новый текст с теми страницами, которые можно было сохранить по матрицам. Любопытна такая деталь: "Придется или поставить двойную цифру 201 - 202 стр., или вдвое расставить строки. И в том и в другом случае у читателя останется впечатление, что с книгой "что-то случилось". Это, с моей точки зре-

⁵⁵ Там же.

⁵⁶ Письма М. Н. Покровского от 6 и 14 октября 1913 года. Там же, д. 398, лл. 160 - 161, 162 - 164.

⁵⁷ Письмо от 24 октября 1913 года. Там же, л. 110. Как отмечалось, текст к иллюстрациям писал Сторожей при подготовке ко второму изданию V тома пояснения к иллюстрациям были почти полностью выброшены.

⁵⁸ Письмо от 28 октября 1913 года. Там же, л. 165.

⁵⁹ Письмо от 5 ноября 1913 года. Там же, д. 39, л. 4.

⁶⁰ Там же, д. 398, лл. 169 и ел.

⁶¹ Письмо от 23 ноября 1913 года. Там же, лл. 171 - 174. Видимо, речь идет об офицерах, обучавших народовольца А. И. Желябова обращению с взрывчатыми веществами.

ния, только желательно"⁶² . К этому времени Покровский уже завершал переработку всего тома. IX выпуск шел уже в верстке, и он ждал гранок начала X выпуска⁶³ . "Мир" не прекратил судебного дела и подал апелляционный отзыв в Сенат, пригласив еще одного адвоката, Зарудного. Но М. Н. Покровский не одобрил этого шага: после нашумевшего ранее процесса в Киеве⁶⁴ , где выступал Зарудный, его участие могло принести только вред. Слушание дела в Сенате состоялось 10 января 1914 г. и было проиграно.

Тем временем М. Н. Покровский продолжал переработку V тома: "торжество правосудия", окончательно решившего судьбу первоначального текста, и удовлетворенное самолюбие цензоров и судей давали надежду на большую снисходительность к новому варианту книги. "Мир" решился даже снова перенести издание книги из столицы, где у него и у типографии Кушнерева имелись свои филиалы, в Москву. А Покровский писал, что "цензурные страхи завели исправляющего за пределы необходимого. Так, [зачеркнута] фраза, ровно никаких прегрешений ни против какой статьи не заключающая, но обидная для фабрикантов. [Их], к счастью, ругать еще можно. Вообще всякий раз повторяю: "Андреев Ивановичей" Вы не предупредите. Нужно избегать опасных сюжетов - вот и все, что можно сделать. Исходя из этого соображения, я в ломке X книги иду дальше издательства. Даже заголовок "Политическое движение" думаю изменить на "Общественное движение", если не на "Внутреннюю политику правительства"⁶⁵ . Просматривая новинки литературы, М. Н. Покровский обратил внимание на то, что "Богучарский невозбранно цитирует всю ту нелегальщину, которую поставили в вину мне. Очевидно, 50% дела в высоких особах (мне один питерец на этот счет, увы! post factum [после случившегося]... дал очень обстоятельные разъяснения), а другие 50% - в марксизме". Аналогичные мысли высказаны им еще в одном письме: "Мне один лектор народного ун-та рассказывал на днях, что в Питере по части лекций теперь свободно - говорить о республике, социализме не мешают. Но при малейшем намеке на кого-либо из династий поднимается фигура пристава. Кабы знать да ведать! Ведь этими фиоритурами я всего меньше дорожу, вставлял их только для оживления текста. Но ведь я живу под Парижем, - откуда же мне знать о питерских веяниях?"⁶⁶

14 марта "Мир" со скорбью сообщил Покровскому: "На прошлой неделе IX и X кн. уничтожены. Осталось еще 480 экз. при градоначальстве. Их на днях уничтожат". Но конец письма оптимистичен: "IX кн. готова к печати. Выйдет, вероятно, в конце месяца"⁶⁷ . За две недели отпечатать и получить разрешение цензуры все же не удалось, и только 3 мая "Мир" представил в Московский комитет по делам печати два экземпляра IX книги с просьбой дать разрешение на выпуск в свет⁶⁸ . На этот раз все тот же Генц оказался милостивым и ничего "преступного" во втором издании не нашел. Однако комитет запросил московского прокурора, давать ли разрешение или нет, на что получил ответ: решайте вопрос сами. 16 мая 1914 г. Лурье сообщил М. Н. Покровскому: "Завтра IX кн. официально выходит в свет, т. е. представляется в к-т по делам печати. Рассчитываем на будущей неделе приступить к ее рассылке"⁶⁹ . Начавшаяся вскоре первая мировая война затруднила, но не прервала связь московского издательства с политическим эмигрантом. Рукописи, гранки, денежные переводы направлялись теперь по несколько неожиданному каналу: через московскую городскую управу и далее через российское министерство иностранных дел и посольство в Париже. Издательских писем стало гораздо меньше. Оба руководителя "Мира" были мобилизованы в армию как врачи и в Москву приезжали лишь на короткое время. А Покровский в сентябре 1914 г. вместе с семьей оказался в г. Туре, "увлекаемый волною парижских беглецов"... "Охотно бы остался при Национальной библиотеке, но стали ходить упорные слухи, что женщин и детей будут эвакуировать принудительно"⁷⁰ . Работу над X книгой М. Н. Покровский не вполне прекратил и здесь. Вскоре его семья вернулась в Париж. Однако писем Покровского за годы войны сохранилось мало, и точную картину того, как завершилась многострадальная история второго издания V тома, дать трудно. Можно, впрочем, назвать дату выхода в свет X выпуска: апрель 1915 года. Вскоре V том появился и в цельном виде, уже без разделения на выпуски.

⁶² Там же.

⁶³ Там же.

⁶⁴ Имеется в виду дело Бейлиса.

⁶⁵ Письмо от 14 января 1914 года. Там же, л. 190.

⁶⁶ Письма от 5 - 7 февраля 1914 года. Там же, лл. 192 и 194.

⁶⁷ Там же, д. 39, л. 284.

⁶⁸ Там же, л. 354.

⁶⁹ Там же, д. 39, л. 380.

⁷⁰ Открытка из Тура, датированная 6 сентября 1914 года. Там же, д. 398, л. 220.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. И. ГУКОВСКИЙ:

Комментарии: